Русский ад. Книга первая Караулов Андрей
Таким образом мне стала известна принадлежность к антисоветской организации Глушко. Разговор о нем у нас был вскоре после моего вовлечения в организацию, причем Лангемак подчеркнул, что Глушко является участником организации с 1934 года, и тут же дал установку, что во время своей вредительской деятельности я должен строго контактировать с Глушко.
С этой целью я был поставлен на совместную работу на одни и те же объекты, что и Глушко (торпеды с двигателями). Автопуск для приведения торпеды в действие участником организации Глушко умышленно задерживался с отработкой в течение всего 1937 года, что привело к тому, что торпеду нельзя было привести в действие. Для подачи топлива из баков к двигателю мною были применены луталевые бачки для воздуха вместо того, чтобы применить стальные бачки, которые не поддаются разъеданию.
Глушко умышленно неправильно рассчитал конструкцию камеры сгорания, в результате критическое сечение сопла прогорало на 20-й секунде работы, в то время как по техническим условиям требовалось, чтобы оно работало 50 сек.
При одном из испытаний произошел разрыв двигателя вследствие того, что все устройство автопуска, разработанное Глушко, было упрощено и несовершенно, что предопределяло заранее обрыв сигнального шунта и, следовательно, преждевременную подачу топлива в камеру двигателя.
Взаимодействия компонентов топлива, на которых работает мотор, мною были отработаны так, что при их вменении должны были последовать взрывы, и такой взрыв однажды произошел, причем была разрушена опытная установка центральной части торпеды.
В 1936 году я разработал ракетную установку, а Глушко – двигатель ОРМ-65. В 1937 году был произведен монтаж установки и двигателя на планер, и с октября м-ца были впервые начаты его испытания в наземных условиях. Лангемак дал мне установку провести как можно больше опытов на земле, для создания впечатления, что работа вокруг этого объекта идет, авто же время насколько возможно затягивать эту работу и не проводить опытов в полете. Я выполнил его указания, проведя около 100 опытов, из них 30 – с работающим ракетным двигателем. Глушко же по своей инициативе в момент испытания самолета вложил в мотор негодную воспламенительную шашку, отчего при запуске произошел взрыв, разрушивший проводку, арматуру и частично сам объект.
В результате нашей вредительской деятельности до сего времени испытаний этого самолета в полете произведено не было, хотя на создание ракетного самолета было израсходовано 248 000 рублей.
В результате вредительской деятельности Глушко к концу 1937 года создалось такое положение, что институт фактически не имел моторов, которые можно было бы надежно использовать. Сам Глушко, работая по вредительской установке Лангемака, вел научно-исследовательские работы бессистемно и завел моторное дело в тупик.
Фактически для того, чтобы институт мог сам конструировать моторы, нужно всю работу начинать заново.
Другую порученную ему работу по автоматическому запуску моторов Глушко не довел до конца и окончательно запутал возможность запуска моторов, несмотря на то, что работал над этим в течение года.
При отработке запусков Глушко неоднократно ставил в зажигательные машины некондиционные шашки, которые при запуске давали взрыв, и неоднократно выводил из строя зажигательные машины. В конце концов он привел к развалу все работы по отработке запусков и лишил возможности проводить опыты над ракетными торпедами и планерами…
Инженер Глушко – будущий академик, будущий Дважды Герой Социалистического Труда Валентин Петрович Глушко, преемник великого Королева на посту руководителя советской космической программы.
Инженер Королев – это сам Сергей Павлович Королев, человек-легенда XX века.
Генеральному Секретарю ВКП(б)
И. В. Сталину
От подследственного Глушко Валентина Петровича, нах. в Бутырской тюрьме НКВД, дело № 18102
Я – советский инженер (род. в 1908), работал 9 лет в НРШ № 3 НКПОП, руководя разработкой реактивных двигателей, создал две опытные конструкции ракетного двигателя и газогенератора для торпед (морских), принятые спец, комиссиями, имею свыше 10-ти опубликованных научных работ… –
покаянное письмо инженера Глушко – Отцу, Иосифу Сталину.
Инженер Глушко почти месяц, до самого суда, ничего не знал о показаниях своего приятеля – инженера Королева. И на первом же допросе дал свои показания: Клейменов, Лангемак… и Королев.
Инженер Сергей Королев.
Добровольно? Под пытками?
Никто не знает.
Клейменов и Лангемак были расстреляны. Как Королев избежал расстрела, – загадка. Как Глушко избежал расстрела, – загадка.
Сергею Королеву и Валентину Глушко мир обязан космосом…
Их показания друг на друга – прямой удар молнии.
В каждого.
Расщепленность жизненных намерений: здесь, в Вермонте, Александр Исаевич хотел обрести покой, перевести дух (бывает, что человек и сам устает от своего могущества). Так ведь рвутся, рвутся сейчас туго натянутые нити. И правда тоже получалась какая-то… туго, очень туго натянутая.
Чем свободнее двери в архивы, тем больше вопросов: если потом, все годы Глушко и Королев работали вместе… – тяжело работали, бились их характеры друг о друга (Глушко был убежден: главное в ракете – это ее двигатели: если «к моим двигателям привязать забор, он тоже улетит на орбиту…»), так перемялись же будущие дважды герои, сошлись ради дела.
И часто, особенно там, в Германии, где они (оба) заочно учились у великого Вернера фон Брауна (очень скоро в ракетостроении Королев, Глушко, Феоктистов, проектировщик кораблей, Черток, Раушенбах, Янгель, Челомей перегонят по ряду серьезнейших позиций фон Брауна), – так вот, там, под Берлином, Королев и Глушко часто, очень часто приезжали друг к другу на обед… Ворон ворону глаз не выклюет?.. По лагерным понятиям, Глушко – недобитый фрей. А Сергей Павлович? Он, Солженицын, не подал бы ему руки. Или Александр Исаевич им всем не судья? Разве не искупается многое… широтой блестяще выполненных государственных задач, служением…
Чужак? Всем чужак? В собственной стране?
Его пугают современные поэты: какие ужасные у них лица!
Евгений Евтушенко, умный человек, со страстью… но так продуктивно себя ненавидеть… – Мог ли Слава его предать? Жизнь приучила Александра Исаевича к тому, что вокруг него – миллион недоброжелателей. Один в поле не воин? Так?.. – Воин, воин, еще какой! Лубянка сделала Солженицына воином – чем меньше становилось вокруг него смысла и правды, тем яснее для Александра Исаевича был Он.
И дело (даже) не в победе над безнадежным, казалось бы, раком. Ав том, как, каким образом эта победа явилась ему! Александр Исаевич не сомневается… уверовал, если угодно: Он видит в нем человека, который обязан изменить весь мир.
В их с Наташей доме, в Пяти Ручьях, была часовенка. Всегда, даже в дни больших церковных праздников, Солженицын приходил сюда, к Нему, один. Потому что только здесь, перед образами, он и был наконец не так одинок.
Да, вера великая, испепеляющая – великая, от божественного слова «величие». Горит свеча перед образами. Какой огонь! Какая благодать!
Огонь не всегда благороден и красив. Настоящий огонь ужасен. Особенно лесные пожары. Но огонь, свечи перед образами – особенный огонь, торжественный. Ветры, комнатные сквозняки терзают его из стороны в сторону, только он, этот огонь, все равно поднимется, взметнется, он сильнее, чем ветры… это и есть служение…
Вдоль своего забора в Вермонте у Александра Исаевича тропа. Никакого асфальта. Наташа в первые дни все время говорила об асфальте. Тогда, мол, и слякоть не страшна, но Александр Исаевич не согласился: лес должен остаться лесом, иначе это не лес, а цековская дача.
Там, за забором, бегают рыси. Завидев человека, рысь мгновенно перелетает любой забор – вздрогнуть не успеешь!
Александр Исаевич не поверил сам себе: они только-только с Наташей присматривали дом, сделка не прошла, а сразу примчались полицейские, чтобы предупредить: рысь – это очень опасно, подумайте, господа, прежде чем дом покупать…
Интересно: есть в мире страны, где никто… никогда… никого не обманывает?
Вроде бы есть. Сингапур. Не Чан Кайши, не Мао, нет, – другой китаец. Ли Куан Ю создал, построил – и всего-то за тридцать лет – общество честных людей. Расстрелял трех вороватых своих родственников, и сингапурцы убедились: закон в Сингапуре – это закон.
Диктатор. Тысяча глаз у Ли Куан Ю – в одной паре. Он как Сталин. Очень похож. Больше трех – не собираться!
Все диктаторы похожи друг на друга.
Так весь мир ездит сейчас в Сингапур учиться… Все любуются государством.
В больших странах так не бывает?
Не написана (пока) самая главная книга Солженицына: его диалоги с самим собой.
В «Красном колесе» Солженицын показал глобус, наливающийся кровью. Русский XX век – особый. Как покатилось с 1905-го, так и катится: беда за бедой. Вылетела, выплеснулась наружу великая русская ненависть (вот пример, когда иноземцы совершенно ни при чем, ведь здесь – свое, кровное, родное: друг к другу ненависть). Нет в мире (и уже не будет) другой такой страны, где кровь своего народа лилась бы, как воды Волги.
Когда в США вышли «Колымские рассказы» Шаламова, Америка ему не поверила. А как поверить-то, если был 45-й, если Сталин спас весь мир? А тут – стон: как Сталин истребляет свой собственный народ!
Кто же примет это чудовище, русский XX век, на себя? Булгаков не сумел, сломали, да и Михаил Афанасьевич не видел, слава Богу, самое страшное – ГУЛАГ. А в «Мастере», кстати, много детского, не говоря уже о главном: такая трактовка унижает Христа.
Кого на этот раз призовет Небожитель? Кому Он преподнесет великую обязанность литератора – исправлять страну? На кого Он сейчас, в XX веке, в стране лагерей и могил, возложит этот крест?
«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые…»
На самом деле Александр Исаевич был очень крепок. Он как-то задержался в одном возрасте. Ему трудно, невозможно дать его семьдесят, хотя он, надо признаться, всегда, даже молодым, выглядел старше своих лет: он и бороду-то отрастил только лишь затем, чтобы не тратить время на лишнее бритье.
Лицо человека, затерявшегося в веках.
Он обернулся. На заднем сиденье машины в изрядно потрепанной папке лежала небольшая тетрадка: завтра поутру интервью с кинорежиссером Говорухиным, первое интервью Солженицына со дня победы в России демократии.
Александр Исаевич выделил для съемок утро, самое хорошее время: многое, многое надо ему сказать.
Самое главное: все способности власти необходимо направлять на расцвет своего народа. А в России испокон веков… перевес внешних усилий над внутренними.
XVIII век: Пруссия у Австрии хочет оттяпать Саксонию.
Спрашивается; ну какое наше дело? Где Саксония и где Россия? Нет же, царь-батюшка не может оставить в беде братьев-австрийцев и вступает в Семилетнюю войну с Пруссией.
Разве они нам братья? Что за чушь! Семь лет кряду Россия посылает туда своих ратников, льет кровушку без всякой надобности, выигрывает эту войну… – а зачем?
Другая история: английский король пожелал иметь в Европе личное княжество – Ганновер. Ему приспичило, извольте видеть, заграбастать для своих утех роскошные дворцы Ганновера; короли, они всегда чуть-чуть как дети!
И начинается война с Англией. Мы, Россия, шлем туда тридцатитысячный корпус, который пешком топает через всю Европу… – а зачем?
Церковный раскол. Если бы не Никон и его безобразия, глядишь – и семнадцатый бы год отступил, и Россия была бы крепче духом. Но Россия снова (и опять без всякой надобности) выкачивает из себя свою силу. Ну а XX век – просто катастрофа: Порт-Артур (где Россия и где Порт-Артур?), жуткий, бессмысленный поход Тухачевского в Польшу, война с Финляндией, война в Корее, Карибский кризис, Берлинский кризис, Афганистан…
За восемнадцать лет своей жизни в Вермонте Александр Исаевич столько раз ездил по этой дороге, что знал ее наизусть.
Однажды, в редкие минуты отдыха, когда Александр Исаевич по уши вдруг погрузился в игру с детьми, сочиненную Степкой, его любимцем, Аля (так он называл Наташу), изумленная неожиданной идиллией, предложила Александру Исаевичу «хоть сейчас» поехать всей семьей к морю, может быть, в – круиз, куда-нибудь на Аляску или в Норвегию, на фьорды, где очень красиво, где самая вкусная рыба, где в Бергене (она читала) можно запросто, прямо на рынке, купить кусочек кита…
Наталье Дмитриевне очень хотелось, чтобы дети увидели мир.
Он не ответил. Поднялся и ушел к себе в кабинет.
Ерунда это все – Александр Исаевич не хотел новых впечатлений, он жил Петроградом 17-го года, ему удалось вкогтиться в эти события, и Петрограда сейчас ему совершенно достаточно!
Смерть – она всегда в запасе.
Жизнь – она всегда в обрез…
Круиз – это дикость. Да и деньжищи немалые: к старости надо готовиться, к старости, о детях думать, об их учебе, о будущем житии. Здесь же – одно мотовство!
Они ехали с Алей перевести дух – к природе.
Александр Исаевич молчал.
Если он молчит, значит, он работает. Просто не пишет в эти минуты, но работает.
«А человек ли я?» – спрашивал (сам себя) старый римский священник. Он столько лет не выходил из храма, молился, что и стал путать себя со святыми.
«Человек, – отвечал первосвященник, – конечно, человек. Нельзя же молиться самому себе!»
Или можно?
Александр Исаевич сегодня очень долго, больше обычного ходил вдоль своего забора. Ему вдруг показалось, он ненавидит этот забор.
38
Фроська была уверена, что ее убили. Она ничком свалилась в снег и замерзала. Вот он, конец; смерть – это, оказывается, так просто, смерти нет, жизнь просто обрывается – и все!
И вдруг она открыла глаза: «Что это? Я живу еще раз?..»
– Ну ты, ешкин кот, фашистка! – мужичонка подошел к Фроське так близко, что она вздрогнула: одет как баба, худой, но вроде трезвый.
– Убивать-то пошто, а? Фашист один был, он с балкону в плененных пердячил: убьет человека, потом бряк за стол, сожрет яичко и опять на балкон…
– Откель знашь? – из темноты вышла женщина, одетая в полурваные тряпки, но, похоже, совсем молодая.
– А я кину глядел! Немец в бараках был главнейший начальник. Ну и дуплил по людям, потому как фашист…
– Ску-у-шно с тобой, – протянула женщина, похожая на девочку. И сплюнула. – Да еще и крутишься… туда-сюда, как курва с котелком…
Фроська издалека чувствовала злых людей. Особенно женщин. Она ненавидела злых женщин – как и собак. Правильно, что их называют суками, злых женщин, в них яд, мужики-то поспокойнее, а тут яд…
Как мужики с ними живут?
Люди – они просто загадка. Всем мешают. Друг другу мешают. И зачем они нужны на земле?
Фроська лежала мордой в сугроб – жалкая и несчастная, почти погибшая.
Почему от этих людей так пахнет? Мороз, сильный мороз, а чувствуется. Разве человек (если он человек) может так пахнуть? Крысы не воняют, а люди?!
Женщина остановилась.
– Фашистка, говоришь?
– Иш-шо какая. Пошто каменюгой сдулила? Активистка!
– Я себе на ужин. На охоте я. Зверье добываю.
– Эт-то… ты так жрать хошь? – удивился мужичок.
– Не-а, уже не хочу, я смирилась. Мне сча поступок нужон. Отмстить хочу. Или – пожрать, или поступок… – ну пошли, че ж на эту тварь пялиться…
– Ты так и человека долбанешь.
– Уже могу, – кивнула она.
Мужичонка сплюнул:
– Во осатанела девка…
– А ты, Егорка, нет… што ли?.. Не могешь?..
– Я – нет. Это ты, Катя, без покою живешь. А я в Бога верю, – пояснил Егорка. – Всяк человек на себе образ Божий носит.
– Он те, Бог твой, пожрать-то подкидыват?
– А Бог не повар, звеняйте!
– Ну-ну…
Они медленно пошли в сторону подъезда.
– Погодь-ка, – мужичонкаостановился. – Катюх, слышишь? А крыс едят?
– Ф-фи! – присвистнула Катюха. – Во кто точно осатанел, Егорка! С ума сошел! Как это… крысу жрать? А крысиный яд, слыхал про такой?
– Яд-то им на хрена?.. – удивился Егорка. – Крысам?
– От дебилов непроходимых защищаться.
– Ядом?
– А чем? Они ж стрелять не умеют, они ж крысы!
Фроська распласталась и впрямь как убитая. Единственное, что она поняла, наблюдая за этими странными существами, что жить ей осталось минуту-другую, все. – Съедят? Запросто. Особенно под водку. Им под водку все равно, что жрать, под водку они и друг друга съедят, крыса крысу никогда не тронет и никогда не съест, а эти – запросто!
Фроська сама видела, как однажды ночью бомжи зажарили другого бомжа, старика. И съели, не подавились, все у них под водку идет, даже человечинка, она, говорят, сладкая…
– Врешь ты. – Егорка шмыгнул носом. – Нету-ти в нею яду. Со зла брешешь, я т-те ща докажу…
Он развернулся и пошел к сугробам.
– Ты куда, клиторман?
– Как-кой я т-те… дура! Я с-ща, с-ща… Я за мясом. Щ-ща труханину пожрем!
Камень пробил Фроське брюхо, и на снегу появилось пятнышко крови. Из брюха у Фроськи вылезла кровавая нитка: кишки, похоже, пошли, значит смерть теперь точно накроет.
– Жи-и-рная, – протянул Егорка.
Катюха встала рядом с Фроськой:
– Трупешник. Не могу смотреть на трупы… с-ча вывернет!
– А ты, петунья, и не гляди… – Егорка склонился над Фроськой.
– Жирная, ага. Знать бы, как их едят-то…
– О… бл, – Катюха сплюнула. – Слышь, триппертоник: тобой когда-нибудь жопу подтирали?
– Кого?.. – не понял Егорка.
– Ты эту тварь с-ча сожрешь. А потом пососаться ко мне полезешь?..
Егорка обиделся.
– Это кто к кому лезет-то?.. – Он гордо встал перед Катюхой, готовый к драке, любая несправедливость мгновенно выводила его из себя. – Кто и к кому?.. Че за хрень такая, я не понял? Это ж ты, девка, как хвнки вдаришь, меня к себе за грудки тас-шишь?..
– А ты и рад? – сплюнула Катюха. – У вас у всех… одно на уме, я каждый день в этом убеждаюсь.
– Значит, не надо тут ля-ля… – успокоился Егорка.
– Ну ты хомяк-зассыха…
– Я хомяк?..
– Ты, ты ветеран труда… вонючий…
Егорка опять сжал кулаки, но в этот момент Фроська пискнула:
– Ы-ей…
Это был не писк, это был стон, но крысы стонут именно так:
– Ы-ей, ы-ей…
– А?.. – Егорка поднял голову. – Заговорила, надо ж…
– Ы… ы…
Фроська плакала, – мороз помог, боль была не такой уж страшной, но ее кровь вдруг опять брызнула на снег.
– Голосит?.. – злобно спросила Катюха и подошла поближе.
– Ага, голосит.
– Бедная…
– Ты каменюгу пошто в нее кинула?
– А я откуда знаю?.. – удивилась Катя.
– А кто знает?
– Рука сама поднялась…
– Я ж и говорю – без покою ходишь. Бога в тебе нет! Даже лед под тобой тает.
Не сговариваясь, они молча склонились над крысой.
Фроська была сейчас в том самом состоянии, когда она все слышит, но пошевелиться – уже не может, жизнь идет сейчас строго по линии жизни и смерти, по бордюру.
– Перевязать бы надо… – протянула Катя.
Она глядела на Фроську так, будто Фроська у нее самая родственная душа на свете.
– Где ж бинты-то найдешь… – засомневался Егорка.
– Шарфик возьми, – Катюха быстро размотала ленту, которая болталась у нее на шее. – Э… дед, дай я…
– Да какой я те дед! – выругался Егорка. – То дед, то ветеран. Все б тебе человека подшпилить! По-людски ужо не говоришь… потому как пьешь с утра!
– И что?
– С утра нехорошо. С утра свободно пожить надо.
– Ты ж больше меня запитый! Нет, что ль? А?!
Егорка не любил, когда грубят, и на грубость не отвечал.
– Вот если б, Катюх, крыс продавать мож-жно! – мечтательно вздохнул он. – С-ща б продали – и в магазин…
Фроська молчала.
– Не… не успеем… – Егорка вздохнул. – Глазиш-щи уже закатила. Отходит, вишь…
Фроська только сейчас поняла, что значит быть при смерти: смерть словно сама готовит тебя, твое тело, к смерти, ритуал такой… – неужто ж так у всех?
– Отойди, пень, – заорала Катюха. – Ей воздух нужен… девочке! Рядом с тобой, сука, дышать нечем! От тебя отравой несет!!!
– Ы-г… ы-гх…
Егорка послушно отошел в сторону.
– Счас, моя девочка, счас…
Фроська вдруг замолчала.
– Конец, – сказал Егорка и перекрестился. – Отлетела зверюга.
Катюха лихорадочно перевязывала крысу.
– Потерпи, малыш, потерпи… – сча легче бу…
Она была уверена, что Егорка прав, что крыса умерла, только бороться надо все равно до конца.
– Во как, – опять изумился Егорка, – во как… Так ты ж била-то ее пошто?..
Катюха не отвечала; она силком, правильно, будто учил ее кто-то, стягивала Фроську шарфиком. Но шарфик был такой грязный, что даже кровь на нем не видна. Ну и темень непроглядная, конечно; фонарь горел только у подъезда, и сюда, в сугробы, свет не доходил.
– А? Че молчишь-то, санитар? Пошто каменюгой по крысе щелкнула?..
– Дурой была, – отрезала Катюха.
– Аща што?..
– А ща ее жалко
– Поумнела, значит?
– Подросла.
– Эт-то хорошо, значит, к Богу повернуласи.
– Че? – скривилась Катюха. – Отойди, черт!
– А то! – не отступал Егорка. – Не делай зла, и Бог с тобой будет. Добрые люди всем нужны. И Ему нужны…
– Откель знашь?.. – удивилась Катюха.
– А я в церкву хожу. В церкви тебе это каждый скажет…
Налетел ветер, и тут же столбом взметнулась снежная пыль.
Фроська слышала все абсолютно, но мало что понимала – сначала эти люди ее убили, потом – хотели съесть. Теперь они ее спасают. Что потом? Опять убьют? Напьются и снова… камнем? Их можно понять, этих людей? Мечтают о бессмертии и не знают, чем бы им заняться сегодня вечером! В таком обществе лучше уж сразу сдохнуть! В прежние годы крыс били только малолетки. А теперь и взрослым, выходит, делать нечего, вот это времечко…
– С-ща, девочка, с-ща тебе легче будет… Ты только дыши, пожалуйста, хорошо дыши. У меня водка есть, я тя всю промою, водку жалеть – последнее дело…
Егорку чуть слеза не прошибла.
– Здесь врач нужон, – твердо сказал он. – Сами не поднимем. Те, шо псов режут. Староверы.
– Ветеринары, дура сибирская! – сплюнула Катя. – Какие, бл, староверы!
– Ну как в старое время, в смысле… – сконфузился Егорка. – У нас вон… Борис Борисыч в Ачинске. Ему пиенеры однажды ужа поднесли. А он шо? Выгнал их? Не-а, он ужа в больничку принял. Так о Борис Борисыче даже в газетке пропечатали: вот мы какие, мы, мол, не только пить могем!..
Фроська слабела. Мир вокруг куда-то поплыл, не обещая вернуться.
– Померла, – вздохнул Егорка. – Ты ж ее прямо под дых рубанула. Там самое тяжелое место. Это ж и взрослому конец, а она – маленькая…
Катюха сорвалась:
– Молчи! Молчи, сука! Я ж и для тебя каменюгу найду, ты договоришь-си!
– Эт-то ты могешь, – кивнул Егорка. – Эт-то у тебя запросто, потому как ты от Бога отвернутая… Пошли, што ль? – вздохнул он. – Или сожрем?
– Кого? Кого ты сожрать собрался, чурбан недолбаный? – Катюха встала перед Егоркой в полный рост. – Кого, сука?
– Животную… эн-ту. – отпрянул Егорка. – Крыску. Не мясо, скажешь? Иван вон… кошек жрет – и ничего, доволен. Говорит, на баранину похоже. Он на вокзале с китайцем дружкался, так китаец его к кошкам приохотил. Сам бы Иван не допер, не наша же кухня, а китаец угостил, ему и понравилось…
Читать бесплатно другие книги:
