Однажды в СССР Негатин Игорь

© Текст. Игорь Гатин, 2019

© Оформление. ООО «Издательство АСТ»

Часть первая

Начало 80-х. Москва. Август. Жара.

Мальчишке едва исполнилось семнадцать. Он бежит, обгоняя редких в жару прохожих. Он никуда не опаздывает. А бежит потому, что не может просто идти. Его переполняет счастье. Большие синие глаза распахнуты в мир. Они смеются. Они впитывают в себя эти площади и проспекты. Эти дома и пузатые троллейбусы. Теперь это его город, его троллейбусы! Он мог бы взлететь, но почему-то не задумывается об этом и продолжает бежать, не чувствуя усталости и не задыхаясь.

Если бы вы видели! Если вы помните! Как хороши, как прекрасно молоды были сталинские дома, величаво обрамлявшие широкие пустынные проспекты, звёздными лучами расходящиеся от Кремля и теряющиеся в полуденном зное горизонта. Это была и их юность тоже! Свободная от пробок, от точечной застройки, от кичливых иномарок. Милые сердцу «жигулята», гордые «Волги», трудяги «зилки» – вот кто неспешно катил по чистым ещё артериям юного города. Юного, потому что Черёмушки считались новостройкой. Потому и назывались Новыми. И в этих новостройках давали новые квартиры передовым рабочим. А как же! А кому же ещё? А чьи же окна смотрят на проспект, по которому в открытой машине прямо из космоса проехал, на весь мир блестя знаменитой белозубой, чуть смущённой улыбкой, Гагарин? Да вот и памятник ему. Это, должно быть, настоящие небожители. Из этих окон до звёзд, верно, совсем недалеко. Потянулся чуть-чуть – и уже гладишь звезду. Ну, если не Полярную, то кремлёвскую точно.

Новое пьянящее чувство причастности переполняло сердце. Продукт советской системы, мечтавший изменить мир к лучшему, он был лишён даже капли меркантильности. Деньги не интересовали мальчишку. Двадцать копеек на мороженое – вот счастье! Но если у друга нет двадцати копеек, то съедим мороженое на двоих или троих, откусывая по очереди. Какая разница – всё равно мало. Мороженого не может быть много. Это аксиома. И от этого оно такое вкусное. А ещё потому, что сливочное. Настоящее сливочное. И если ты вечно голоден, потому что растёшь, потому что спортсмен, то сливки – это то, что тебе надо. Это же так просто.

Он покорил этот город! Это невозможно! Невероятно! Но это факт! Он поступил в МГУ! Пусть не на дневное, на вечернее – какая разница! Он будет здесь жить, работать и учиться! Как – кем, где? Не имеет значения. И дело даже не в том, что он выдержал первый серьёзный экзамен в своей жизни, дело в том, что Москва, МГУ наяву оказались даже лучше, чем в мечтах. Как такое может быть? В юности может!

– Грузчики? Грузчики нужны. Школу окончил? Давай документы. Так, Роман Александрович, аттестат – золотая медаль, ничего себе. Я, сколько работаю, ещё не встречала грузчиков с золотыми медалями. Теперь паспорт. Семнадцать исполнилось месяц назад. По трудовому кодексу можем брать. Стоп! Так у тебя же прописки нет! Нет, не можем, – толстая тётка с сожалением протянула документы обратно. Это была уже пятая или шестая организация за день.

– Что же мне делать? Мне дали два дня в МГУ, чтобы я устроился на работу с лимитной пропиской. Иначе меня не примут на вечернее, – в голосе было отчаяние.

Тётка сжалилась – у неё рос такой же шалопай, но он вовсе не горел желанием работать грузчиком, да и вообще работать, честно говоря, как, впрочем, и учиться. А этот надо же какой упорный. Худенький, кожа да кости, а туда же – грузчиком. Ну да, он же из этой… как её… Пензы. Иногородние – они страсть какие настырные, через асфальт прорастут. Мёдом им тут намазано что ли. Москва – она же не резиновая. Ну да ладно, глазищи большие, синие, вон как переживает.

– Подожди. Я позвоню коллеге на Варшавскую овощебазу. У них там большой недобор. Может, и дали лимиты… Ну всё, поезжай. Но имей в виду, местечко не очень.

– Но имей в виду, парень, место у нас не очень. Ты, может, сначала сходи общагу посмотри.

Серая панелька на пустыре за овощебазой встретила будущего пролетария разудалой разноголосицей из открытых по случаю жары окон. В вечернее небо вырывались «Кони» с хрипотцой Высоцкого, томно выплывал «Айсберг» Пугачёвой. Но вот всех перебил визгливый женский крик, который непревзойдённо поносил какого-то Колю. Так же внезапно крик оборвался, явно не успев донести до слушателей всю глубину нравственного падения Коли. И, наоборот, заревел тяжёлый бас. Впрочем, и он ревел недолго и вразумительных, равно как и приличных, слов не содержал. Надлежащим образом подготовленный соискатель вакансии грузчика переступил порог общежития. В нос ударил запах еды, и он вспомнил, что ничего не ел с утра.

– Простите, вы не знаете, где комендант?

– Чё? Тебе кого? Коменданта? Да он лыка не вяжет. Слышь, сгоняй за пол-литрой, – живописный тип в сатиновых трусах и наколках поводил мутным глазом и нетвёрдо пошаркивал ногой, словно конь передним копытом, видимо, перманентно проверяя её способность поддерживать тело в горизонтальном положении.

С трудом отделавшись от требовавшего продолжения банкета аборигена, он наконец разыскал пресловутого коменданта в какой-то комнате без окон, снизу доверху заваленной банками с краской, рулонами обоев и другой полезной в хозяйстве всячиной. Комендант был, конечно, подшофе, но чтобы лыка не вязал – это преувеличение.

– Пойдём, покажу тебе хоромы, – доброжелательно отреагировал он на просьбу. – Но имей в виду, ребята щас бухие. Ты не обращай внимания. Утром будут как огурцы – на работу же!

Ребята, а их в комнате оказалось трое, четвёртая койка свободна, действительно были бухие. И прогноз коменданта насчёт огурцов вызывал большие сомнения. Это были взрослые парни, явно после армии, а возможно, и не только. Перспектива потесниться их точно не обрадовала. Лишь один пьяно ухмыльнулся: «Во, будет кому убираться. И это… в козла забить – кворум набирается».

– Да ты не бойся, – успокаивал на обратном пути сердобольный комендант, – там Лёшка – сидевший, он в обиду по беспределу не даст. Ты его держись. Это в синей майке который.

Пацан вспомнил тяжёлое лицо на крепкой шее и царапающий взгляд. Перспектива такого соседства разительно диссонировала с его представлениями об учёбе в Москве. Да и вообще сегодняшний день походил на похмелье после вчерашней эйфории, когда хотелось обнять весь мир. А главное – ну не было места в его мечте этой серой панельной многоэтажке.

– Послушайте, а вы не знаете, где ещё можно устроиться грузчиком по лимиту? Поближе к метро «Университет». А то я на вечернее поступил, а отсюда не наездишься.

Комендант задумался. Он выглядел пронырой. Мальчик не знал, что так выглядит его судьба.

– Ща, дай сообразить. Университет, университет… Это ж Ленинский рядом, да? Ну, недалеко. «Дом ткани», а во дворе – Октябрьский райпищеторг. А общагой у них заведует Зинуля. Огонь, а не баба! Точно! Она говорила, что у них такой недобор продавцов, что по лимиту со всей страны везут. Вот куда тебе надо.

– Спасибо! А адрес там какой?

– Адрес не знаю. Найдёшь площадь Гагарина на Ленинском. Её все знают. Там памятник стоит. «Железный Юра» называется. Встанешь к нему задом, к магазину «Дом ткани» передом. По левую руку вход во двор. Там найдёшь. Зине привет!

– Нет, молодой человек, грузчики нам не нужны, – длинные чёрные ресницы испуганно вздрогнули.

В глазах – отчаяние. Начальник отдела кадров, женщина средних лет в очках и с короткой причёской, удивлённо взглянула на симпатичного юношу – совсем мальчика. За всё время своей работы она ещё не сталкивалась с таким страстным желанием потрудиться в их райпищеторге.

– Но нам требуются мясники, то есть продавцы мясных товаров. И под эту позицию мы можем предоставить лимитную прописку. Первые четыре месяца надо отработать учеником продавца. За это время выплачивается стипендия 40 рублей. А потом, в случае успешной сдачи экзаменов, присваивается квалификация младшего продавца, и зарплата будет уже 90 рублей. Ну что, согласны?

– Правда?! Ура! Что, я? Да, конечно, согласен! А в общежитие можно сегодня поселиться? Ой, ну то есть… а то мне ночевать негде. В Доме студента МГУ сегодня истекает срок для абитуриентов.

Женщина улыбнулась. В ней сработал материнский инстинкт, ей было приятно помочь непосредственному и милому мальчишке. Вот только плохо представляла она его в разрубочной перед твёрдой, как сталь, мороженой коровьей тушей с тяжёлой «тупичкой» в руках. Ну да, не боги горшки обжигают.

– Да, можете сегодня заселиться. Я подпишу направление. Но имейте в виду, в общежитии вы будете единственный мужчина. Остальные – девушки. Продавец – преимущественно женская профессия.

– А как же… – он растерялся, – а мясники? Они же мужчины.

– Да, мясники – мужчины. Но у нас все мясники – москвичи. В этом году впервые недобор случился. Так что вам повезло.

– Здорово, – но прозвучало без прежнего энтузиазма. Мальчик явно растерялся. Хотя и не мог себе объяснить, что его так напугало. Девушки – они же не кусаются. Ведь правда?

Нет, они не кусались. Наоборот, были очень милые, молодые и хорошенькие. И удивлённо выглядывали из своих комнат, когда он, пунцовый от стеснения, с потёртым чемоданчиком, в неважно выглаженной – как сумел – белой рубашке и аккуратных брючках со стрелками, шествовал по длинному общажному коридору.

Слух о том, что в общежитие поселяется мужчина, пронёсся молниеносно. Кто был источником – непонятно. Но на то он и слух, чтобы не иметь авторства. Насчёт мужчины – выглядело явным преувеличением.

Мальчик был высокий, стройный и худощавый, если не сказать худой. Но это была спортивная худоба – гибкая и сильная. Широкие плечи, узкий таз – всё предвещало, что не за горами то время, когда он превратится в породистого самца. Ну а пока наивный мальчишка смотрел на мир широко распахнутыми голубыми глазами под густыми чёрными ресницами. Румянец стеснения играл на матовых нежных щеках, ещё не знавших бритвы. Правильно очерченные скулы, высокий чистый лоб. Его можно было бы назвать красавчиком, но от слащавости спасал некогда правильный, а теперь явно перебитый нос с белым шрамом на горбинке. Кончик носа смотрел чуть в сторону. И это делало его непохожим на пай-мальчика, но и не портило. Просто он выглядел самим собой – уличным мальчишкой, искренне расположенным к людям, но умеющим постоять за себя.

Вот наконец-то и его комната номер 32. От коридора её отделял крохотный предбанник с двумя дверями – одна его, номер 32, на другой красовалась цифра 33. В этом предбаннике он и столкнулся нос к носу с выплывшей из второй двери молодой холёной хищницей. Словно акула в глубинах океана, она двигалась плавно и грациозно. Домашний халатик едва застёгивался на дерзко выпиравшей высокой груди. Далее, свободно струясь по узкой сильной талии, халатик снова начинал натягиваться чуть пониже спины. Казалось, стоит дотронуться – и ткань лопнет, с сухим треском отскочат пуговицы и… А под халатиком-то ничего и нет! Из белья, в смысле. Нет, он этого не мог знать, но почему-то был уверен. Мальчик остолбенел, хищница удивилась.

– Простите, это комната тридцать два? – и он глупо ткнул пальцем в цифру 32.

Глубокий грудной смех, сопровождавшийся невыносимыми колебаниями в глубинах халатика, привёл его в невозможное замешательство. Чувствуя, что краснеет, он с ужасом почувствовал ещё один, гораздо больший повод для конфуза. В паху стремительно набухало, и теперь уже его отглаженные брючки грозили лопнуть по шву. Неловко прикрывшись чемоданчиком, он стремительно рванул ручку двери на себя и, ни слова больше не говоря, нырнул в спасительную пустоту своей комнаты. К панике, обуявшей его, примешивалось какое-то новое, незнакомо-терпкое чувство. В груди замирало, а потом толчками распространялось по всему телу. И эпицентр толчков находился вовсе не в груди.

– Алло, привет! Я в общагу поселился. Тут одни девчонки. У меня в комнате ещё две кровати свободные. Хотите – приезжайте с Валеркой. Адрес запомнил? Это недалеко от метро «Шаболовская». Давайте, жду! – он положил тяжёлую металлическую трубку на рычаг и невольно улыбнулся. На душе стало спокойнее. Через пару часов приедут Олег с Валеркой.

С ребятами он познакомился во время сдачи вступительных экзаменов в МГУ. Олег был из Запорожья. Шустрый и общительный, он первый подошёл к нему перед консультацией и начал задавать массу вопросов. Вопросы были очень практичные и в голову самому Ромке просто не приходили. Его самого волновал только один вопрос – поступит он или нет. И ответ на него был жизненно важен. Точнее, он даже не задумывался, что будет, если он не поступит. Такая опция в его планах на жизнь просто отсутствовала. Ему достаточно было сдать первый экзамен, математику, на пятёрку – и он зачислен. Медаль, золотая медаль, первая в его школе за одиннадцать лет, вот что он считал своим козырем. Олег, однако, быстро развеял его иллюзии. Из пятисот абитуриентов, сообщил он, золотых медалистов около двухсот. Мест же на их специальность всего двадцать пять. Причём четыре места зарезервированы под нацкадры, то есть представителей союзных республик, а ещё четыре – под выпускников рабфака, ребят, имевших армейский или трудовой стаж и окончивших подготовительное отделение. Так что остаётся семнадцать. По одному на тридцать абитуриентов. И на одиннадцать медалистов.

Настроение упало. «И откуда он всё это знает?» – подумал расстроенный Ромка. Он не рассчитывал на такую конкуренцию. Нет, он, конечно, знал, что экономический факультет МГУ – один такой на весь трёхсотмиллионный Союз. А по выбранной им специальности – «планирование народного хозяйства СССР» – набирается единственная группа. Но из Пензы всё это выглядело как-то иначе. Радужнее. Теперь же, стоя среди сотен таких же умных и честолюбивых мальчишек и девчонок со всех концов необъятной родины, он впервые осознал, на что замахнулся.

Оказалось, что, пока Ромка с утра до ночи решал бесконечные дифференциальные уравнения из раздобытого уже здесь, в Москве, сборника для поступающих, Олег крутился вокруг факультетской избирательной комиссии, завёл там полезные знакомства, преимущественно среди девчонок-лаборанток, и был доверху нагружен всевозможными околоэкзаменационными слухами. Так, он поведал, что среди поступающих масса блатных. Есть даже дети министров и членов ЦК! И, тс-с, то ли дочка, то ли внучка кандидата в члены Политбюро! Такого удара под дых Ромка точно не ожидал. Он знал фамилии и краткие биографии всех членов и кандидатов в члены Политбюро ЦК КПСС. Их портреты висели во всех школах и общественных местах страны. Суровые и значительные лица с выраженными носогубными складками, казалось, внимательно вглядываются в широкие народные массы, стремясь определить степень их, масс, преданности партии. Они – всего два десятка человек – управляли огромной страной и держали за горло весь остальной мир. Да как он вообще решился со свиным-то рылом да в такое место? Олега же, казалось, ничто не смущало.

«Прикинь, вот круто было бы познакомиться! – ничтоже сумняшеся заявлял он. – Только как тут её вычислишь?» Сами экзамены, похоже, его не сильно волновали. «Главное, „банан“ не словить. А если сдашь все экзамены, то с этими баллами из МГУ куда хочешь вне конкурса возьмут», – ещё одна новая, хоть и не проверенная информация. И если раньше Ромка даже в мыслях не допускал такой возможности, то теперь задумался: «А что я буду делать, если не поступлю?»

Вообще-то один компромисс он уже допустил – ведь он не собирался поступать в МГУ. Да-да. А собирался он – вы только не смейтесь, пожалуйста, – в святая святых. Да ладно, чего уж там – прямо в МИМО. От этой аббревиатуры у него привычно захватило дух. Московский институт международных отношений. Вот это последнее словосочетание – «международные отношения» – это и было его мечтой.

Начиная с восьмого класса он при каждой возможности наведывался в магазин политической литературы. И там подолгу простаивал у полки издательства «Международные отношения». Он смотрел на корешки книг и мысленно переносился туда – на поля невидимых и бесшумных, но бесконечно ожесточённых дипломатических сражений. Наша страна, весь лагерь социализма находится в кольце врагов. Они агрессивны, они сильны и вероломны. Они готовы на подлость и не готовы признать очевидное – смена эпох неизбежна. Их время заканчивается – такова парадигма социальной эволюции. Это бесспорно доказали пролетарские классики во главе с Марксом, Энгельсом и Лениным – некоторые самые важные работы Ленина он знал почти наизусть. Но им есть что терять. Всем этим капиталистам-эксплуататорам. Конечно, столько лет они угнетали свои народы, грабили колониальные страны. И, чтобы сохранить награбленное, они дурят собственный пролетариат, держат его в неведении, скрывают или искажают очевидные факты. Надо же придумать такое, СССР – агрессор. Да Советский Союз неустанно борется за мир во всём мире! Это всем известно. Именно наши дипломаты, находящиеся на переднем крае борьбы, доносят правду до простых трудящихся по всей планете. Противостоят этой наглой и лживой пропаганде.

Он очнулся от воспоминаний. Ничего, зато сам не заметил, как вытер пыль в комнате и разложил вещи. Это было несложно – комната невелика и вещей негусто. Ещё бы полы протереть, но для этого надо раздобыть ведро или тазик с тряпкой, а значит, снова выбираться из своего убежища. Он и сам не мог толком объяснить, почему вдруг заробел перед противоположным полом. Вообще-то он всегда был довольно боек в общении. И с девчонками в том числе. Но то были знакомые девчонки-ровесницы – в классе, во дворе, в пионерлагере. И сам он находился в компании пацанов. Так и общались компания на компанию. Опыт общения тет-а-тет тоже имелся, конечно, но был менее богат.

Серьёзно он влюблялся раз пять. Смотря что понимать под словом «серьёзно». Но трудности с засыпанием и уверенность, что она – лучшая на свете, как минимум. Потеря аппетита и даже температура – это уже тяжёлый случай, и он произошёл лишь однажды. Желание оказаться с той или иной незнакомой девочкой на необитаемом острове, когда весь остальной мир вдруг исчезнет, посещало чуть ли не ежедневно ещё с детского сада. Вот такой разброс критериев для определения одного чувства – любви.

Одноклассница Ленка Воронова сводила его с ума с четвёртого по восьмой класс с тремя или четырьмя перерывами. Это была классическая болезненная безответная любовь. Он любил её. Она любила Серёжку Филина. А Серёжка Филин не любил никого, потому что был самым красивым мальчиком в школе и не понимал, зачем кого-то любить, если все и так его любят. Ситуация усугублялась тем, что Фил был одним из его лучших друзей и частенько делился подробностями, как девочки бегают за ним, и Воронова в том числе. Это было мучительно. Мозг искал выход – и периодически находил.

После шестого класса, в пионерлагере, он в первый же день, когда ещё ехали в автобусе, влюбился в красивую девочку. И, о чудо, она тоже обратила на него внимание. Два дня он ходил с ней за ручку, не обращая внимания на насмешки пацанов. А на третий они даже поцеловались. В кустах, когда все собирали чернику. Одновременно потянулись за одной ягодой, стукнулись лбами, расхохотались, их лица оказались невыносимо близко. Неожиданно её глаза перестали смеяться и сделались вдруг серьёзными и немножко тревожными, а потом она их закрыла, и её губы заслонили всё вокруг. Сначала он почувствовал её дыхание на своих губах, а потом терпкий вкус ягод и солнца.

Но счастье оказалось недолговечно, как любое настоящее счастье. В этот же день выяснилось, что у девочки имеется воздыхатель из старшего отряда и они даже встречались в прошлом году. Он поинтересовался, что она об этом думает. Девочка ответила, что это дело прошлое, а сейчас она любит только его. На седьмом небе от счастья, он позабыл не только Воронову, но и всё на свете. Свежие, пахнущие летом и ягодами губы Гали Постниковой заслонили весь остальной мир.

Но с этим не согласился отвергнутый ухажёр. Он был на два года старше, что в том возрасте весьма существенно. Ромку вызвали на улицу во время тихого часа. Там в кустах поджидал соперник с друзьями из своего отряда. К счастью, они оказались благородных наклонностей и постановили, что драться надлежит один на один. Было страшно, но уклониться не было ни малейшей возможности. Её лицо со вздёрнутым носиком, милыми веснушками и бездонными доверчивыми глазами стояло перед мысленным взором, когда он вышел и неожиданно быстро и складно навалял старшему товарищу. Как говорится, глаза боятся, а руки делают. Наверное, помогли занятия боксом, но главное, конечно, настрой. Он не мог проиграть. Старшие пацаны были обескуражены, они ожидали нравоучительного избиения, и они его получили, но с неожиданным финалом – их приятель с разбитым носом и со слезами на глазах убежал в лес. Что само по себе немыслимо. А главное, от кого – от малолетки!

Новость моментально разнеслась по лагерю, и он стал героем. Однако история на этом не закончилась. Вечером на дискотеку приехала толпа совсем взрослых парней на мотоциклах из соседней татарской деревни. Они искали его. Это не укладывалось в голове и не укладывалось в положения устава ленинского комсомола, членами которого большинство из них наверняка являлись. Директор лагеря, женщина, спрятала его в пустом медпункте. Когда она закрывала хлипкую стеклянную дверь на ключ с противоположной стороны, он увидел, как дрожат её губы.

Было не просто страшно. Было очень страшно. Фары мотоциклов освещали тёмный лагерь. Дискотеку прервали, вожатые увели детей в корпуса. По пустым тёмным дорожкам между корпусов бродили пьяные парни с папиросками в зубах, брюки заправлены в резиновые сапоги, на головах кепки, руки в карманах. Они шумно и непонятно переговаривались между собой, периодически вставляя русскую ненормативную лексику. Трудно было поверить, что всё происходящее – из-за него. Директриса с завхозом тщетно уговаривали их покинуть территорию. Они зло смеялись в ответ и делали вид, что не понимают.

Наконец приехал вызванный участковый. Он был местный, тоже татарин. Ему быстро удалось разрешить ситуацию. Парни уехали. Тёмный лагерь испуганно молчал.

Наутро их обоих отвезли в город и отправили по домам. По дороге незадачливый соперник – а он тоже был напуган – рассказал, что пожаловался своему дальнему родственнику из той самой деревни, что его избили. Тот пообещал разобраться. А вышло вон оно как! И что же теперь будет? А Галя, между прочим, ему совсем не нравится.

Из лагеря их отчислили. Формально за драку. Историю замяли. А счастье было так близко!

С улицы в открытое окно влетело: «Ромка! Ромка!» Наконец-то. Он горохом скатился с лестницы. Улыбающийся Олежка и серьёзный, взрослый, отслуживший армию Валерка поджидали его у подъезда в тенёчке. Впрочем, тень не спасала от зноя. Волосы у ребят прилипли ко лбу, белые, совсем недавно глаженные рубашки – в пятнах пота. Тем нелепее смотрелись в их руках две бутылки водки «Столичная» по ноль семьдесят пять и две пачки пельменей «Останкинские» по ноль пять. Он даже растерялся.

– А это зачем? – кивнул на бутылки.

– Пригодится, – веско заметил Валерка.

И точно, пригодилось. Ребят ни в жизнь не пустили бы в общагу, если бы не Валеркин опыт и не тёплая, отвратительная в такую жару водка. Дело в том, что на страже этого гарема времён развитого социализма стоял неподкупный и безжалостный цербер дядя Миша – ветеран ещё, видимо, НКВД, отморозивший на Севере не только чувства, но и яйца. Женщин он не любил. В принципе, он никого не любил. Поэтому попасть в общежитие без заявки и разрешения коменданта представлялось почти непреодолимым препятствием. Порой родственники девчонок, приехавшие издалека, подолгу томились на лестнице, пока все формальности будут улажены. Кавалерам же вход был категорически запрещён. Гарем как-никак. Вот только чей? Неужели? Стоп! Об этом позже.

Дядя Миша окинул троицу не по-стариковски цепким взглядом и ржавым голосом проскрипел:

– Куды навострились?

Ромка несмело:

– Я сегодня поселился. Я вам отдавал направление. А это друзья – ко мне в гости.

Лицо старика ещё больше посуровело.

– Поселился он. Без году неделя, а туды же – дружков водить. Ладно энти вертихвостки, и этот хорош! Тут вам не ночлежка.

Видно было, что он испытывает почти физическое удовольствие, запрещая и пресекая. Тот ничтожный властный ресурс, что был ему отпущен скромной должностью, он использовал по максимуму, облекая обычные средства коммуникации в иезуитские выражения, ставящие собеседника в неловкое положение. Но и это не помогало. Разжалобить его было невозможно. Поиздевавшись над жертвой, он, упиваясь её униженным состоянием, всё равно отказывал:

– Ты проходь. А энти – за дверь.

Ромка растерялся. Но тут в ситуацию вмешался Валерка. Невзначай он достал руку с бутылкой из-за спины. Взгляд старика мгновенно оценил изменение диспозиции. В нём явственно читалась борьба страстей. С одной стороны – въевшееся с годами следование инструкции и доставляющая неизъяснимое удовольствие возможность поглумиться над безответными жертвами, с другой – простое, как три копейки, незатейливое желание выпить, присущее каждому русскому мужику, будь он хоть вохровец, хоть нарком.

Валерка поддавил:

– За вновь прибывшего.

Этот армейский казённый язык был единственно близким и понятным дяде Мише, и сермяжная правда пересилила. Он воровато оглянулся, рука нырнула в ящик стола и вновь появилась уже с гранёным стаканом. Валерка незамедлительно скрутил пробку, и водка забулькала в ёмкость. По мере наполнения стакана глаза старика становились всё более маслянистыми и наконец, когда жидкость заполнила три четверти объёма, подёрнулись мечтательной пеленой. Он ещё не прикоснулся губами к сосуду, а мозг уже начал переход в параллельную реальность – морщины на лбу разгладились, лицо смягчилось, подрагивавшая рука обрела неожиданную твёрдость. Водка вливалась в него просто и естественно. Казалось, они были созданы друг для друга, как болт и гайка. Наконец, последняя капля перекочевала внутрь большого угловатого тела, и таинство соития завершилось.

– Смотрите не безобразничайте, – это карканье прозвучало как музыка – большего дружелюбия из старого служаки не удалось бы выдавить и формовочным прессом.

Они не собирались дожидаться официального приглашения и моментально ввинтились в узкий длинный коридор. Оставив ребят осваиваться в своей комнате, Ромка поспешил спасать пельмени. На кухне размещалось несколько разделочных столов, рукомойников и газовых плит. Разнообразные запахи готовящейся еды дразнили обоняние, но он не успел обратить на это внимание, ибо открывшаяся картина захватила воображение целиком. Около дюжины молоденьких продавщиц, чрезвычайно легко одетых по случаю жары, разом повернулись на вошедшего и… «Ой», – взвизгнула одна, испуганно прикрывшись кастрюлей, как щитом, поскольку была в юбочке и лифчике, не обременяя молодое загорелое тело излишними в этой знойной душегубке предметами. Да и остальные выглядели совсем-совсем по-домашнему. И очень сексапильно, между прочим.

Непрерывно извиняясь, он в смятении пробрался к крайней, самой неудобной плите в углу и, стараясь ни с кем не встречаться взглядом, принялся неловко колдовать над раскисшими пельменями. Надо сказать, что выглядели они неважно. В смысле, пельмени. А впрочем, и их владелец тоже. Серые липкие комочки нипочём не хотели отделяться друг от друга и наконец двумя большими комками были погружены в также не желавшую закипать воду.

Вдруг Ромка почувствовал, как крутое упругое бедро легонько оттеснило его от плиты, и насмешливый голос произнёс прямо в ухо:

– Эх, горе луковое, кто же так пельмени варит!

Взгляд красивых серых с поволокой глаз тоже был насмешливым и призывным одновременно. Казалось, что за этой нарочитой бойкостью также скрывается стеснение. Всё продолжалось несколько мгновений, но этого хватило, чтобы пробежала искра.

– На, отнеси в пятьдесят восьмую, – и ладная, хорошо сложенная незнакомка с большими серыми глазами отдала ему в руки укутанную в полотенце пловницу, из-под крышки которой вырывался непревзойдённый аромат.

Он послушно принял утварь и направился в неведомую пятьдесят восьмую, краем глаза успев заметить, как его пельмени исполнили «полёт шмеля» в мусорный бак. Вся кухня, наблюдая за этой короткой сценой, однозначно и недвусмысленно поняла, что этот молоденький симпатичный мальчик, не успев ещё толком поселиться в их общежитие, уже занят. И не кем-нибудь, а секретарём комсомольской организации торга – красавицей Люськой. Разбитной и дерзкой, с шальными серыми глазами, вводящими встречных мужчин в состояние ступора. Она была чересчур напористой и своенравной – по мнению окружающих. Ранимой и нерешительной – по её собственному мнению. Самое интересное, что обе точки зрения имели право на существование.

В пятьдесят восьмой комнате оказалось три кровати и, соответственно, ещё две девушки, которые как раз заканчивали накрывать на стол. Ромка нерешительно остановился на пороге с пловницей в руках. Девчонки же не растерялись.

– А, новенький? Ставь на стол, – скомандовала бойкая и пухленькая, в мелких кудряшках. И без перерыва: – Ира. А это Лайма, – и указала на высокую, статную, с идеальным греческим профилем блондинку.

– Лайма, – с заметным прибалтийским акцентом подтвердила та несколько высокомерно, сразу задавая дистанцию.

Девушка была исключительного экстерьера, знала это и ясно давала понять всем окружающим, что её нахождение в этой комнате, в этом общежитии – явное недоразумение, которое, впрочем, скоро разрешится.

– А я Людмила. Люда.

Это в комнате появилась уже знакомая девушка с кухни. В руках она держала тарелку с горкой салата и смотрела почему-то не на Ромку, а на Лайму. Взгляд был всё тот же насмешливо-ироничный, но в этот раз в нём читался ещё и лёгкий вызов. Чувствовалось, что между девушками существует безмолвное соперничество. Обе были хороши, но в то же время совершенно разные. Ни в чём не похожие друг на друга.

Людмила была абсолютно живая. Быстрая смена настроений моментально отражалась на её красивом подвижном лице, заставляя то мило морщить лоб, то рассыпать смешливые искорки в глазах, то хмуриться – и тогда из-под ровных бровей вразлёт, из-под пушистых чёрных ресниц ощутимо постреливали молнии. А её женская изначальность выражалась буквально во всём – осанке, голосе, капризном изгибе влажных ярких губ. Сама естественность, она, не предпринимая никаких усилий, мгновенно возбуждала в мужчинах физическую страсть, так же быстро загораясь сама.

Лайма была красива строгой северной красотой. Горделивая посадка головы, абсолютно правильные черты всегда уравновешенного мраморного лица. Даже если она смеялась, глаза оставались бесстрастными. Если сердилась, тонкие крылья точёного носа слегка раздувались, а обычно светлые, как латышское небо, глаза темнели, выдавая бушующую внутри страсть. Мужчины робели перед ней и не решались проявлять инициативу. А она, хорошо понимая их состояние, не собиралась идти навстречу, оставаясь недосягаемой, как античная скульптура, – прекрасной и холодной.

Ромка не привык анализировать своё отношение к девушкам, обычно обходясь двумя категориями – нравится или нет. Сейчас ситуация была иной. Он почувствовал это в те несколько секунд, пока ставил посудину на стол, окидывал всех взглядом и представлялся:

– Роман, то есть Рома. В общем, Ромка, – и сконфуженно улыбнулся.

Смешливая Ирка прыснула в ладошку, Людмила расхохоталась, чувственно кривя рот и обнажая белые зубы. Даже Лайма улыбнулась, и глаза её потеплели. Мальчишка производил впечатление мягкой игрушки вроде плюшевого мишки, таким искренним и непосредственным он выглядел.

– Как ты оказался в нашей общаге? – с очаровательным акцентом отчеканила Лайма.

– А я на работу к вам устроился. Мясником. И вот – комнату получил, – с некоторой гордостью ответил Ромка. Теперь ему уже казалось, что это даже здорово – учиться на вечернем и работать. Очень по-взрослому.

– Отдельную комнату? – изогнула бровь Лайма. В ней чувствовалась практическая хватка.

– Лайма, хватит допрашивать. Давайте за стол садиться. Рома, не стесняйся! – это домовитая Ирка с присущей ей заботливостью брала мальчика под своё крыло.

– Ой, я не могу. Меня там ребята ждут, – он только сейчас вспомнил, что вообще-то его послали пельмени сварить. А пельменей-то и нет. Вот дела!

– Ха-ха-ха! А я думаю, куда тебе две пачки пельменей. Отравишься ещё. Они же пополам с туалетной бумагой. А его ребята ждут. Что за ребята? Пельмени, кстати, я выкинула, – это Люда.

– Олег с Валеркой. Мы вместе поступали в МГУ. Только они не поступили, а меня на вечернее взяли.

– Ого, какой ты умный. МГУ! Зови своих ребят. Всех накормим! – для Людмилы всё было легко и весело.

Уже выходя, он заметил недовольное лицо Лаймы.

– Ты где ходишь? Где пельмени? Нам закусить нечем, – уже накативший Валерка утратил обычную сдержанность и был возбуждённо словоохотлив.

– Может, девчонок пригласить? Я там познакомился на кухне. Пока тебя искал. Кстати, а где ты был? А где пельмени? – это Олежка. Он, как и Ромка, ещё не имел алкогольного опыта и опасливо отнекивался от настойчиво предлагавшего налить Валерки.

– Пельмени я прое…л! – выдал заготовленную фразу Ромка и взял театральную паузу.

– В смысле? Не понял! – Валерка был грозен.

– А как же? – Олежка растерян.

– В том смысле, что нас приглашают на плов. В пятьдесят восьмую комнату. Кстати, там три девушки, – сказал Рома и не смог сдержать широкой улыбки.

– Это дело. Молоток! – одобрил Валерка.

– А девушки ничего? – поинтересовался Олежка. У него были все задатки будущего выдающегося бабника. Несмотря на небольшой рост, он не комплексовал и, обладая морем обаяния, знакомился влёт. Зачастую девушка не успевала опомниться, как соглашалась на свидание и даже нечто большее, не понимая потом, как это могло случиться.

– Тебе понравятся. Главное, чтобы ты им понравился, – не преминул подтрунить Ромка. И троица отправилась в культпоход, который сыграет значимую роль в жизни двоих из них.

– Девочки, привет! А вот и мы! – Валерка, держа в руках две бутылки, как некий волшебный ключ, открывающий, по его мнению, и двери, и сердца, первым решительно переступил порог.

– Ой, какие вы вооружённые! – игриво откликнулась Ирка.

Девочки тоже не теряли времени даром. На столе стояла пузатая бутылка, в чайных чашках пузырился игристый напиток с гордым названием «Советское шампанское».

Стол отодвинули от стены, насобирали по общежитию ещё три стула, и все поместились. Правда, Ромке с Олегом пришлось сидеть на кровати, и в комнате было не пройти. Но разве это важно? Комнатка была небольшая, но уютная – как-никак девчонки жили. На стенах рядом с кроватями висели традиционные коврики, изображающие то оленей, то утро в лесу. Прикроватные тумбочки и подоконник украшали опрятные чистенькие салфетки с вышивкой. На внутренней стороне двери висел иностранный перекидной календарь двухлетней давности, но с яркой картинкой, переносящей в шикарную заграничную жизнь: блондинку в бикини обнимал чрезвычайно мужественный самец с белозубой улыбкой, и всё это на фоне пальм и шикарной яхты.

Первый тост, как водится, был за знакомство. Шампанское на этом закончилось, и Валерка налил всем водки. Девчонки не ломались. Ромка с Олегом переглянулись. В этой обстановке невозможно было признаться, что они и шампанское-то пили впервые в жизни, не говоря уж о водке. Тем более что в голове уже приятно зашумело и проблема перестала казаться такой страшной.

Ромка с раннего детства занимался спортом и всегда считал алкоголь и сигареты страшным злом. Хотя одноклассники увлекались этим делом уже класса с восьмого. Он вспомнил своего тренера по боксу – Михалыча. От того частенько попахивало спиртным даже во время тренировок. А тренер по плаванию, Алексей Николаевич, дымил, как паровоз, и при этом когда-то был чемпионом России. Выходит, что можно? Вон и девчонки уверенно подняли чашки с водкой. Даже высокомерная Лайма, понюхав, презрительно сморщила носик, но чашку не опустила. А, была не была!

И чего он раньше боялся? Выпили по второй и по третьей. Ничего плохого с ним не происходило. Наоборот, всё было просто замечательно. Он рассказал пару анекдотов – все долго смеялись. Олег тоже держался молодцом – хохмил и вовсю клеился к Лайме, хотя заметно ниже её ростом. Вот же уверенность в себе! Ему бы так! Людмила смотрела на него с явным интересом. Он постоянно ловил на себе её откровенный взгляд, но решительно не представлял, что должен делать. Валерка галантно ухаживал за Иркой, и той это решительно нравилось. Пару раз Валерка указывал ему на Люсю взглядом и многозначительно подмигивал. Но он никак не мог решиться. Что же делать, чёрт возьми?!

Ситуация разрешилась просто. Кто-то включил магнитофон. Стол придвинули обратно к стене, стулья вернули соседкам, и образовалось несколько метров свободного пространства. За окном стемнело, на столе зажгли неведомо откуда появившуюся свечу. Знакомый голос волнующе пел про миллион алых роз. Она подошла и положила руки ему на плечи, а он, внутренне замирая, обнял её за талию. Они медленно двигались в такт музыке, и он чувствовал под невесомой тканью жар молодого и жаждущего женского тела, так не похожего на подростковую угловатость его оставленной дома подружки. Гибкая спина, казалось, вибрирует под его широкими кистями, аромат незнакомых духов кружит голову, камня на камне не оставляя от нерешительности. Он опустил руку ниже, её тело замерло на мгновение, и вдруг словно разряд электрического тока пронизал её – она прильнула, словно пытаясь слиться с ним воедино. Низом живота она вдавливалась в его раскалённый набухший пах, большая грудь упиралась ему в рёбра, выпуклая упругая попа таяла под сильными пальцами. Ещё ничего не было, но всё уже случилось. Они близки, и не существует барьеров. Ничто не помеха – ни ткань между ними, ни танцующие рядом пары. Сознание уплывает, оставляя ощущение. Прерывающимся голосом она жарко шепчет в ухо: «Покажи мне свою комнату». И они молча уходят. Их никто не останавливает. Никто не задаёт глупых вопросов. Всё просто и естественно.

Уже светает, а скрип железной кровати с проволочной сеткой всё продолжается. Он дорвался и не может, не хочет останавливаться. Он ждал этого всю жизнь. Все семнадцать лет. С того момента, как родился. Ну ладно, столько, сколько помнил себя. Бессчётное число раз горячечно представлял, как это будет. И вот это произошло! Происходит! Сколько раз уже случилось за эту ночь? У него? У неё? Нет, не готов останавливаться! Надо отдать должное и партнёрше. Это была достойная битва двух начал, исполненных страсти.

Наконец она сдалась – потеряла сознание. Он не сразу понял. А поняв, растерялся и запаниковал. Бил по щекам – не помогает, только голова мотается из стороны в сторону. Даже пытался делать искусственное дыхание. А зачем? Она и так дышит. Только слабо. И глаза не открывает. Полное физическое и нервное истощение.

А не надо соревноваться с подготовленным спортсменом. Выносливым и неутомимым. В конце концов, судорожно натянув трусы наизнанку, он сгонял в туалет, набрал воды в рот и в пригоршни – а куда же ещё? Бережно донёс, к счастью, никого не встретив в коридоре, и только собирался прыснуть ей в лицо, как она открыла глаза и слабо ему улыбнулась. «Зае…л», – прошептала единственное слово и заснула, на сей раз дыша ровно и спокойно. Сглотнув воду, он придвинул вторую кровать, без белья, только с полосатым матрасом, лёг, взял её руку в свою и тут же уснул сам.

Утром она накормила его завтраком. Валерка спустя полгода женился на Ирке. Лайма предсказуемо «не дала» Олегу.

Праздник кончился, начались трудовые будни. Поначалу Ромку поставили в бакалейный отдел. Бакалея – это всё сыпучее – крупы, сахар, мука и кое-что льющееся – подсолнечное масло, например. В первый рабочий день, а он пришёлся на двадцатое августа, он приехал на работу без пятнадцати восемь, после очередной бессонной ночи, и ожидал какого-то серьёзного инструктажа как минимум, а скорее учёбы – ведь он ученик как-никак. Ничего подобного. Никто не сказал ни слова.

В восемь он стоял за прилавком в белом колпаке и фартуке, двери магазина открылись, и к нему подошла старушка – первый покупатель.

– Мне два кило песку и бутылку масла, – она протянула чек и пустую пластиковую бутылку не первой свежести.

Ну сахар ладно. Свернул, как сумел, кулёк из плотной серой бумаги, насыпал туда большим совком, торчащим из мешка, этого самого сахару, положил на весы и впервые в жизни взглянул на них с другой стороны прилавка. Всего восемьсот тридцать грамм. Это что же, ещё два кулька вертеть? Нет уж. Досыпал в первый кулёк ровно до килограмма. Но теперь кулёк не заворачивался, и было непонятно, как в нём нести сахар. Старушка изумлённо наблюдала за его манипуляциями и, казалось, вот-вот начнёт возмущаться. Борьба со вторым кульком увенчалась неуверенной победой – он даже почти закрывался. За старушкой между тем выстроились ещё две такие же. Теперь они втроём с любопытством наблюдали за ним.

Надо признать, что в бытовых вопросах он был абсолютно девственен, как любой мальчишка, и свято верил, что творог добывают из вареников. Кульки, несмотря на свою ублюдочность, уверенно исчезли в объёмистой бабкиной авоське. Предстояла неравная борьба с растительным маслом, которое находилось в огромной бочке, весящей, на взгляд, не меньше центнера. И как из неё налить в литровую бутылку с микроскопическим горлышком, он решительно не представлял. Ромка повернулся к покупателям, коих набралось уже пяток, и покаянным голосом рассказал, что он сегодня первый день в этом новом для него статусе. Одна старушка, стоящая второй, сочувственно охнула и широко открыла рот, чтобы поведать всему магазину о переполнившем её чувстве.

– Тише, тише, – умоляюще затараторил он. – Просто подскажите, как это делается.

– А, сынок, да всё просто, – сразу подобрев, начала первая. – Вон помпочка, ею и накачаешь, – и точно, всё получилось.

До обеда у него постоянно имелась очередь, но никто не пожаловался и даже написали благодарность в книгу жалоб и предложений, что он очень внимательный и обходительный.

Во время обеда на небольшой кухоньке ему налили тарелку наваристого бульона, в котором плавала половинка луковицы и располагался огромный кусок мяса, занимавший большую часть объёма. Давно он не ел с таким аппетитом. Как будто две тренировки подряд отпахал. В конце, когда он догладывал мосол, оказавшийся эпицентром мясного ломтя, мясник, кряжистый мужик в возрасте, сказал о нём в третьем лице директрисе: «Похоже, сработаемся». Ромка понял, что прошёл некое испытание. Рабочий день закончился спокойно. Очередь становилась всё меньше и к концу дня исчезла вовсе.

Мясник ошибся. Они не сработались. Две недели он простоял в бакалее. Наловчился. Очередей практически не создавал. Заработал ещё две благодарности. Это и стало камнем преткновения, чтобы влиться в коллектив. Третья благодарность оказалась двусмысленной, как троянский конь. Очередная старушка, которая подписалась как постоянный покупатель магазина с сороковых годов, написала крамольную вещь, что такого правильного взвешивания она не помнит со сталинских времён. А масла в её бутылку два раза подряд юный продавец наливал под самое горлышко, а прежде наливали на два пальца меньше – за одни и те же деньги. Директриса, прочитав сей опус, нахмурилась и посмотрела на него как-то странно. Он ситуацию не просёк, но изменившуюся атмосферу почувствовал. Особенно красноречивым оказался факт отсутствия привычного мосла в супе и небольшого продуктового набора, который до этого он неизменно получал в конце двухдневной смены.

Вечером он имел разговор с Люсей, которая прочно обосновалась в его жизни.

– А что ты хочешь, дорогой? Откуда мясо в тарелке возьмётся и колбаска с сыром домой, если ты ничего не зарабатываешь? – огорошила его Людмила, будучи, на минуточку, секретарём комсомольской организации.

– Это как? – снова ничего не понял он.

– Да всё очень просто. У вас же магазин без материальной ответственности. То есть продавцы не несут материальной ответственности за отпущенный товар. Сколько ты отпустил товара и сколько за него заплатили в кассу, тебя не волнует. За всё отвечает директор. С одной стороны, это хорошо – недостачи быть не может. С другой – ты и сверху ничего заработать не можешь. Это сделано специально, как эксперимент, призванный искоренить обсчёт и обвес. На самом деле всё это ерунда. Возможность зарабатывать как была, так и остаётся, просто верхушка распределяется через директора. Ты на каждом покупателе легко, ничем не рискуя, можешь делать до девяти копеек. Больше не надо, потому что с десяти при контрольной закупке наступает уголовная ответственность. Двадцать грамм на килограмм сахара недосыпал, двадцать грамм масла недолил. Кто это заметит? А если и заметит – что, человек ошибиться не может? Чай, мы не роботы, а живые люди. Ну, поскандалит такой крохобор, в крайнем случае к директору сходит. Тот пообещает разобраться и наказать. На самом деле ничего не будет – директор первый в доле. В день у тебя минимум двести – двести пятьдесят человек, умножаем на восемь копеек – двадцать рублей в день, сорок в смену. Вот отсюда и берутся мясо в супе и колбаска в пакете. И это пока ты молодой. Поставишь себя, вольёшься в коллектив – будешь половину деньгами получать. Ну, или как договоришься. Причём у мясников совсем другие цифры, это тебе не бакалея, – комсомольский лидер выдала всё это на одном дыхании, как первоклашке объясняют правила поведения в школе.

– А ты как же? – ничего глупее он спросить не мог.

Но Людмила снисходительно и терпеливо – он ей даже больше нравился таким, наивным и простодушным, – объяснила:

– А что я? Я – как все. Своё имею. Даже больше, чем все. Я сама материально ответственная. И с директором не делюсь, зря, что ли, секретарём стала – пусть только сунется, быстро на комсомольское собрание вынесу. Так что я в порядке. А ты не заметил, что на ужин кушаешь? Сервелатик финский, балычок, мясо – только вырезка… Что правда, то правда. Баловала она его изрядно. Дома он таких деликатесов не видел. Даже не подозревал об их существовании. И на самом деле не задумывался, откуда что берётся. Люся прекрасно готовила. Продукты были первоклассные. Он ел и нахваливал.

Но как же? Она так просто говорит об этом. А ведь это, как ни крути, воровство. У Ромки даже уши запылали. Он, конечно, не с луны свалился и знал, что жизнь сложнее комсомольских собраний с их единогласными решениями. Но перед настоящим нравственным выбором оказался впервые. Мама в жизни чужой копейки не присвоила и его так воспитала. Казалось, какие могут быть сомнения? Надо высказать всё это Люсе в лицо. Поинтересоваться, как же ей не стыдно, а ещё комсомольский вожак! Небось на собраниях клеймит подобные пережитки капитализма, придумывает наказания для попавшихся воришек. Вот именно – попавшихся. Это слово помогло сформулировать то, что его смущало. Обыденность, с которой Людмила говорила на эту тему. Её уверенность, что это нормально и по-другому быть не может, только попадаться не надо.

– А что, все этим занимаются?

– Чем этим? – на сей раз она говорила резко и зло. – Что ты из себя целку строишь? Ты всерьёз считаешь, что можно прожить на 90 рэ в месяц? И при этом с восьми до восьми горбатиться и улыбаться всем этим козлам, которые и за человека тебя не считают. «Ой, отрежьте мне от нового батона. А то этот кусочек несвежий. Девушка, почему так медленно? А вы там не припрятали докторскую под прилавком?» – очень смешно спародировала она уже знакомые ему типичные ситуации. – Если хочешь знать, то да! Все! Ну, новички вроде тебя пока оботрутся, ладно, народ потерпит. Но учти, недолго. И то потому, что ты несовершеннолетний, а то давно бы уже объяснили, откуда в хлебе дырочки. Есть на всю общагу пара дур, которые считают, что они волшебные. Ну так скоро вылетят с работы, а значит, из Москвы, и – до дому. Привет, Сызрань! Ты пойми, паршивая овца в стаде не приживается, – по мере того как она говорила, запал постепенно угасал, и закончила она совсем примирительно: – Но ты же не такой. А, Ромашка? Ты же молоток!

Она прижалась и прерывисто задышала прямо в ухо, а потом по-хозяйски запустила руку ему в штаны. Всё привычно закончилось сексом.

Отвалившись, она моментально заснула и по-детски беззащитно и счастливо улыбалась во сне. Ему же не спалось. Он смотрел на красивое, совсем юное лицо – ей едва исполнилось двадцать – и думал, что не любит и не сможет полюбить её. В первый момент знакомства он наделил её образ одухотворённостью, возвышенностью, которые так искал в женщине, но Люда оказалась очень земной. И дело не в том, что она не знала стихов, которые он читал ей по памяти. Дело в том, что они её не трогали.

Олег был на взводе. Время шло к четырём, он провёл в универмаге весь день. А дефицит всё не выбрасывали. Напрасно он неутомимо сновал по пяти этажам огромного серого здания, зубоскалил с молоденькими продавщицами, степенно интересовался здоровьем пожилых. Они тоже ничего не знали. Механизм появления дефицитных товаров не поддавался логике. Никто не знал, почему вчера в «Добрынинском» выбросили вожделенные джинсы, да не какие-нибудь индийские, а самые настоящие итальянские «Райфл», ещё и с ремешками. Ему очень повезло, он умудрился урвать две пары – одни себе, вторые взял побольше, самый ходовой размер. Сначала думал Ромке удружить, а то ходит, как лох, в продукции фабрики «Большевичка». Но, когда джинсы кончились, так же неожиданно, как и появились, и он, прижимая добычу к груди, пробирался к выходу сквозь кипящий разочарованием людской поток, к нему пристал какой-то взрослый парень совершенно провинциальной наружности – как потом выяснилось, шахтёр из Воркуты, кажется, там ещё полярная ночь всю зиму – и уговорил продать ему вторую пару. Заплатил, не крякнув, двести двадцать рубчиков, то есть в два раза дороже номинала, и совершенно счастливо заявил, что он теперь первый парень на деревне будет в своей Воркуте. А деньги, говорит, – угольная пыль, у него зарплата восемьсот рэ в месяц, а купить нечего. При этом воспоминании Олег невольно улыбнулся, его джинсы достались ему совершенно бесплатно, а он мечтал о них все школьные годы. Жаль, Светка и одноклассники не видят, как он теперь красуется. Нет, Москва, что ни говори, город возможностей.

Вдруг по залу, по бесконечной череде отделов словно прошёл электрический разряд. Олег подхватился, и вот уже невидимая воронка втянула его вместе с другими людьми и безошибочно приземлила в отделе женского белья. Давали чешские лифчики. Нимало не смущаясь, он занял очередь. Быстренько пообщался с женщинами, стоящими спереди и сзади, объясняя, что берёт для своей девушки, которая всю жизнь мечтала о таком. Даже бодро попросил совета, какой размер ему брать, трогательно изобразив собственными кулаками, сложенными в фигу, объём предметов, подлежащих упаковке. Женщины хихикали, но активно подсказывали. Главное было сделано – они его запомнили и прониклись. До кассы было человек пятьдесят, он успел к самому началу. А значит, у него есть с полчаса. Женщинам он сообщил, что ему надо в туалет – живот скрутило, но он скоро вернётся. Уж запомните его, пожалуйста. Конечно-конечно, отвечали ему со смехом, такого разве забудешь? Отпросившись, он быстро промчался в хвост очереди, которая постоянно прибывала, и там занял ещё одну, повторив трогательную историю. Когда вернулся, до кассы оставалось совсем чуть-чуть. Очутившись у окошка, быстро поведал кассирше, что ему надо купить лифчики девушке и маме и он не знает, кого выбрать, ведь дают только один в руки. Тронутая тётка выбила ему два чека. В результате до закрытия магазина он умудрился купить пять штук. А после закрытия продал каждый на десятку дороже, заработав, таким образом, пятьдесят рублей.

А у Ромки, между прочим, стипендия – сорок в месяц. И вкалывает он за неё с утра до вечера. Правда, он получил лимитную прописку и комнату в общаге. Олег пока ночует у него, подмазывая дядю Мишу известным способом, но вопрос надо решать. Домой он не готов возвращаться категорически, а значит, в Москву надо вгрызаться намертво. Ромка обещал поговорить насчёт него в отделе кадров. Придётся, конечно, тоже впахивать два дня через два по двенадцать часиков, зато, как он узнал от девчонок, есть шанс лет через пять-шесть отдельную комнату в коммуналке на Ленинском получить. А это уже джек-пот. Это постоянная прописка, и ты – москвич. Под ложечкой засосало. То ли от такой головокружительной перспективы, то ли потому, что не жрал весь день.

– Лайма, передай хлеб, – Люся очень устала на работе и была не в духе. Её всё раздражало. Особенно Лайма, которая молча передала хлеб, казалось, всем видом демонстрируя, что делает одолжение.

С тех пор как у Люси появился Ромка, а у Ирки Валерка, напряжение между соседками усилилось. Валерка чуть ли не ежедневно оставался у них ночевать. Он раздобыл где-то старую дверь без петель и положил её на кровать под матрас, чем увеличил ширину ложа, а заодно решил проблему еженощного скрипа, который так раздражал Лайму. Зато сузился и без того небольшой проход между кроватями, и это опять-таки вызывало недовольство Снежной Королевы, как за глаза окрестили латышку в общаге. Дело в том, что именно её кровать была напротив Иркиной. Засыпать под Валеркино сопение и просыпаться, лицезрея его зад на расстоянии вытянутой руки, удовольствие, конечно, ниже среднего. Тут Люся её понимала. А с другой стороны, что она хотела? Это общага, а не отдельная жилплощадь. Должна же у людей быть личная жизнь. Не устраивает – пусть возвращается в свой Тукумс. Никто не держит. Там пусть ждёт своего принца на белой «Волге». А будет права качать, они её быстро в бараний рог свернут. Ирка тоже активистка – профорг. По комсомольской линии пропесочат, по профсоюзной. Против их тандема вряд ли кто-то в общаге устоит. Даже комендантша Зина предпочитает с ними дружить.

Сама Люся частенько ночевала у Ромки. Он, правда, добрая душа, приютил Олега, что её очень раздражало. Надо же, иметь отдельную комнату – и так бездарно ею распорядиться! Она рисовала в мечтах, как переезжает к нему и обустраивает их хоть временное, но своё гнёздышко. Уж она сумеет навести уют! Ромка ей очень нравился. Иногда даже казалось, что это любовь. Такой он был чистый, свежий, неиспорченный. Как глянет синими глазищами, ресницы чуть дрожат, как крылья бабочки, – душа замирает, и внизу тепло разливается. Секс с ним приводил её в исступление. А уж она знала в этом деле толк. Девственности лишилась в четырнадцать и ни разу об этом не пожалела. У неё было много парней, очень много. Можно даже сказать, что мужчины были главной страстью её жизни. Своего первого она думала, что любит, но быстро выяснилось, что и другие ничего, и больше чувствами она не заморачивалась. Мужчины липли на неё, как пчёлы на мёд. Стоило лишь захотеть – и она получала любого. Сколько пар она разбила, сколько парней увела. Учитель математики в техникуме лишился из-за неё и семьи, и работы. А начальник местного РОВД уже здесь, в Москве, чуть партбилет на стол не положил. В итоге перевёлся в другой район с понижением и всё равно приползал к ней на коленях. Нет, она хорошо разбиралась в мужчинах, знала, где находится мужское сердце и мозг и умело дёргала за этот орган.

Ромка – другое дело. Она не хотела им манипулировать. Он её более чем устраивал. Как ни странно, она чувствовала себя в его присутствии спокойной и защищённой. Вроде мальчишка ещё, такой наивный временами, но чувствовалось в нём мощное мужское начало. Скажет негромко, как отрубит. И ведь оказывается прав по результату.

До встречи с ним она не представляла себя замужем. Как это можно? Похоронить себя с одним мужиком. Какой бы он ни был, а надоест очень скоро, начнут раздражать его носки, его привычки. Сколько раз у неё такое бывало. А сейчас ловила себя на мысли, как здорово было бы расписаться. Нет, просто так, по приколу. Понарошку. Им официально дали бы отдельную комнату. Вон, как Юлдашевым.

Он, конечно, не очень практичный, чересчур добрый. Не буду, говорит, старух обвешивать – западло это. Ну и ладно, она сама их жизнь упакует. У неё уже пять тысяч на сберкнижке, а она только три года работает. Опять же в очереди на комнату продвинется – семейным привилегия, если оба в торге работают. Он в армии отслужит, там в партию вступит, как Валерка. На гражданке торгашей не больно-то принимают, ненадёжный они народ. Глядишь, и по партийной линии двинется. Там обвешивать не надо, главное – головой и языком работать, а голова у него светлая, недаром в МГУ поступил.

Она так думала и сама понимала, что это несбыточные мечты. Какой загс? Ему семнадцать только стукнуло. Да и она – ненадёжное звено. Вызывало большие сомнения, что будет два года его из армии ждать. Это нереально. Там же зарастёт всё. Ну ладно, уж и помечтать нельзя.

– Что, Люся? О чём задумалась? Не ешь ничего. Я что, невкусно мясо потушила? – это Лайма, как всегда чётко выговаривая слова, вернула её к действительности.

– Нет, что ты, Лаймочка, очень вкусно! Устала просто. Полтора часа смену сдавала. Касса не сходилась. Пока не нашли тридцать рублей. Лариска выбила на другой отдел, а я не заметила. Может, ошиблась, а может, и специально. Она же Ивановне в рот смотрит. Не удивлюсь, если та до сих пор не успокоилась – всё в карман залезть хочет, – сказала и пожалела. Не стоит с Лаймой откровенничать. Хотя в чём-чём, а в трепливости та замечена не была. Распространять сплетни считала ниже своего достоинства.

– Люсь, а ты как верхушку снимаешь без кассира? У тебя же Лариска не в доле, – это Ирка, простая душа.

– Да очень просто. Через блатных покупателей. Я им колбаску хорошую оставляю, сырок. А они наличными мимо кассы расплачиваются, – снисходительно, как маленькой, растолковала подруге. Та хоть и работала дольше их всех, но была не очень сообразительной и часто удивляла своей неосведомлённостью о простейших вещах.

Девчонки сегодня ужинали одни. Ромка был на учёбе. А Валерка впервые вышел на новую работу – ночным сторожем в детский садик напротив. Работа непыльная, через ночь. И Лайма вздохнула свободнее. А то уж хотела комнату менять. Они тут устроили ей ночь в алмазах недавно.

К Олегу приехала девушка из дома, и он упросил Ромку уступить ему комнату на ночь – для торжественной дефлорации. Повод веский – не поспоришь. И ребята остались у них вдвоём. Выпили изрядно. Ну и занялись любовью, как обычно. Ирка – та кончала тихонько, как мышка. А Люська так не могла. Жилистый и неутомимый, как зверь, Ромка доводил её буквально до кипения. Вот она в беспамятстве и кричала, будто её режут. Кричала так, что соседи в стенку начали стучать, а Лайма, выпив чуть больше, спала и ничего не слышала. Но это до поры до времени. Он начал зажимать ей рот ладонью, а она возьми и прокуси ему руку. Тут уж он взвился, вскочил с кровати и заплясал по комнате от боли, зажимая прокушенную руку и размазывая кровь по телу. Трусов, понятно, не надевал, не до них было. Люська же освобождённым ртом издала заключительный особо смачный вопль, который наконец выдернул Лайму из глубокого сна, где её, возможно, мучили кошмары. И она, спросонья ничего не понимая, на автомате включила ночник.

В свете этого самого ночника – довольно яркого, кстати – ей предстала картина не для слабонервных. Посреди комнаты в боевом дикарском танце скачет окровавленный голый мужик с торчащим болтом наперевес, которым он, видимо, только что убил Людмилу. Тут уж Лайма, несмотря на нордический характер, завопила так, что соседки за стенкой окончательно проснулись и решили спасаться бегством. В том, что в пятьдесят восьмой случилось что-то ужасное, никто уже не сомневался.

Лайма почему-то вспомнила эту историю сейчас. Она была очень зла тогда. Казалось, что это уже чересчур, что нельзя оставлять произошедшее без последствий. Но когда она на следующий день в обеденный перерыв рассказала о случившемся в кругу якобы подружек в своём магазине, рассчитывая на сочувствие и совет, как поступить, чтобы приструнить распоясавшихся соседок, то ответом ей был дружный громогласный хохот. Девчонки хохотали и не могли остановиться, прерываясь лишь для того, чтобы задать очередной издевательский вопрос типа танцевал ли он рок-н-ролл и какого размера при этом было его достоинство. После этого она окончательно решила, что у неё нет и не может быть подружек в Москве. Всё-таки эти русские – варвары. В культурном обществе такие ситуации немыслимы, а уж подобная реакция на них – тем более. Культурным обществом она считала латышское.

В который раз она пожалела о своём решении покорить столицу империи. Конечно, оставаться в родном городке не имело смысла, но нужно было остановиться на столице социалистической Латвии – Риге. Там было бы уютно, привычно и культурно. Нет же, решила сорвать джек-пот – выйти замуж за дипломата, а они водились только в Москве. Оказалось, что и в Москве они водятся в очень малых количествах и прячутся в каких-то потаённых местах. Во всяком случае, она за два года не встретила ни одного. Не ходили они в её магазин, хоть он и находился в самом центре столицы – на Октябрьской площади. А может, и ходили, но на лбу ведь нет клейма «атташе». Тем больше поразил её рассказ Романа, что на его факультете в МГУ тоже готовят специалистов-международников и есть даже кафедра зарубежной политэкономии, на которую он планирует перевестись. Он обмолвился об этом невзначай, за столом, но её отношение к нему после этого сильно изменилось. Сначала она восприняла его как милого мальчика, почти ребёнка. В ней даже шевельнулось какое-то покровительственное чувство вроде материнского инстинкта, хотя она была всего на два года старше. Тем больше её покоробило то, что эта потаскуха Людка использовала его как сексуальный объект. Однако после его неосторожных слов о вполне реальных планах вхождения в волшебный мир международных отношений она взглянула на него другими глазами.

Нет, она и раньше отмечала, что он весьма привлекателен, но уровень его амбиций, спокойная уверенность в своих силах, внутренняя целеустремлённость открылись вдруг, словно прятались раньше от любопытных взоров. А после той ночной сцены к этому добавилось ещё одно совершенно неожиданное чувство. Он оказался ещё и очень сексуально привлекателен. У неё не было мужчины больше полугода. И теперь, вспоминая его ладную обнажённую фигуру в мерцающем свете ночника, она испытывала совершенно неподдельное желание. Это было удивительно для неё самой. Прежде она была очень внутренне сдержанна, даже холодна, всегда долго возбуждалась. Её первый и единственный парень добивался её три года, пока она не уступила его настойчивости. После чего быстро уехала в Москву, и с тех пор они виделись урывками всё реже и реже. В своих матримониальных планах сексу она отводила далеко не первое место. И вот надо же. Теперь, засыпая, она представляла его загорелое мускулистое тело, этот внушительный орган, так напугавший её тогда, и внутри разливалась непривычная, неведомая раньше истома, постепенно сходящаяся в одной точке внизу живота и оттуда вновь толчками выплёскиваемая в промежность и дальше – в те две половинки, что так волнуют мужчин.

В общем, случилось невозможное – она влюбилась. Впервые в жизни. И если раньше она презирала и недолюбливала Людмилу, то теперь она её ненавидела.

Впрочем, внешне ничего не изменилось. Она по-прежнему оставалась высокомерно-равноудалённой со всеми. Включая и его. И если бы кто-то спросил Ромку, как, по его мнению, к нему относится Лайма, он не задумываясь сказал бы: как к стулу. А что взять со Снежной Королевы? При этом сам он относился к ней иначе. Она ему нравилась. Но не как женщина, а как красивая недоступная вещь. Было приятно смотреть на её лицо, высокий лоб, капризно изогнутые брови, холодные кристально чистые глаза. Была в ней какая-то загадка. Тайна. Представить отношения с ней, тем более представить её в постели, он просто не мог. Как можно представить отношения с Полярной звездой?

Разговор не клеился. И тут Ирка предложила:

– Девочки, а давайте выпьем. По чуть-чуть.

Это было неожиданно. Но Людмила мгновенно оживилась:

– Точно, а то я не засну после этой нервотрёпки. Никак не расслаблюсь. А у нас есть что-нибудь?

Лайме утром надо было на работу. И она сама удивилась, услышав собственный голос:

– У меня есть рижский бальзам. Ко дню рождения берегла. Но чёрт с ним, с днём рождения!

Выражение «чёрт с ним» она произнесла так правильно и в то же время с таким очаровательным акцентом, что Люся почувствовала к ней почти нежность – вот выглядит холодной, а на самом деле душевная девчонка. Хорошо, что они вместе живут.

Лайма слазила под кровать и достала из чемодана глиняную бутылку знаменитого и дефицитнейшего бальзама. О том, что сорокапятиградусный напиток надо лишь добавлять в чай или ещё куда-нибудь, девчонки не догадывались и потому дружно хлобыстнули по рюмке. В голове зашумело. – Вкуснотища, – простодушно заявила Ирка, запивая бальзам водой.

Выпили по второй. При этом Лайма негромко заметила:

– У нас, когда чокаются, нужно смотреть в глаза, – и взглянула Людмиле прямо в глаза. Та не отвела взгляд. Так они и пили, глядя друг на друга. И не было в этом взгляде ни вражды, ни неприязни. Но в это мгновение они поняли друг друга.

– Не отдам, – беззвучно сказала одна.

– Он сам решит, – отвечала другая.

Ничего не заметившая Ирка вдруг брякнула:

– Лаймочка, а ты за кого хотела бы замуж выйти?

– За дипломата. И уехать отсюда на хрен. Чтобы ни очередей, ни дефицита. В магазинах всё есть. И на улицах – одни иномарки! – получилось искренне и зло.

– Ага! И на каком языке ты в тех магазинах разговаривать будешь? – от Людмилиного расположения не осталось и следа.

– Ой, девочки, не ссорьтесь! Людочка, а ты за кого бы пошла? – примиряюще, но тем не менее продолжила острую тему Ирина.

– Сначала ты! – парировала подруга.

– А я хочу выйти за голубоглазого брюнета. И чтобы высокий был! – мечтательно протянула маленькая и округлая Иришка.

Девчонки дружно прыснули – Валерка был приземистый, плотно сбитый, слегка кривоногий шатен, с глазами непонятного цвета, но явно не голубыми.

– Ну что вы, девочки, уж и помечтать нельзя, – будто оправдываясь, сконфузилась Ирина.

– Ага! – Людка закусила удила. – И будет твой брюнет сто двадцать рэ в месяц приносить. Будете по съёмным углам мыкаться. А в отпуск к его маме в деревню ездить. Нет уж, семейное гнёздышко надо вить не в облаках, а на крепкой шее. По мне, так пусть будет не красавец, и постарше можно. Главное, чтобы без жилищных и материальных проблем, как говорится. И всё в дом, а не с мужиками после работы. Вот тогда заживём. Машину купим. По выходным будем на пикники выезжать. Или на дачу. Должна же у москвича быть дача?

– У москвича… – протянула Ирка. – Вон Галка два года этого козла Федотова обхаживала. Помните? «Ванечка это не любит. Ванечка любит свежее. Ванечка в мятом не привык ходить». А он посидел у неё на шее два года и женился на москвичке. Извини, говорит, я тебя люблю, но у неё отдельная жилплощадь. А у самих трёшка на Профсоюзной, – она расчувствовалась, на глазах показались слёзы.

– Да я же его видела здесь, в общаге. Недели две назад. По-моему, он из её комнаты выходил, – припомнила Людмила.

– А он бегает к ней – москвичка-то оказалась кожа да кости, и в смысле приготовить, постирать не очень, всё на скрипочке пиликает. А эта дура принимает – я его люблю, говорит, он обещает развестись. А самой, между прочим, уже двадцать три года. Останется с носом, что будет делать?

Теперь Ирка откровенно всхлипывала. Ей самой было двадцать два, что по меркам общежития считалось серьёзным возрастом, к которому следовало уже определяться в жизни.

– Вот хрен он разведётся. Эта его скрипачка уже брюхатая. Танька рассказывала. Она к ним в магазин на Строителей за продуктами ходит. А живут они в «красных домах». Кто в своём уме из «красных домов» съедет? И куда – к родителям? Или к ней в общагу? – Лайма, как всегда, мыслила очень рационально и ошибалась редко.

– Брюхатая? – Ирка была потрясена. – Вот гад! Галка от него два аборта сделала. Он настоял – не хочу, говорит, детей рано заводить. Для них созреть нужно. Созрел, сволочь!

Повисла тишина. Женская солидарность, усиленная рижским бальзамом, сблизила девчонок. Людмила – она вообще была отходчивая, уже не гневалась на Лайму. А та, в свою очередь, тлела медленно и в моменте не испытывала неприязни. Ирка же вообще – душа нараспашку, всех любила и жалела.

«Гады они все!» – эта невысказанная мысль повисла в воздухе, испуская неосязаемые вибрации, которые по нематериальным каналам передавались не только им троим, но и всей общаге, а может, и дальше – всем женщинам и девушкам района. Эта нехитрая аксиома, адресованная мужчинам, сближает женщин всей Земли, независимо от цвета кожи и вероисповедания, будучи востребованной в моменты обиды и отчаянья, вызванные мужской грубостью и чувством превосходства. Её можно было бы начертать на знамени женского феминизма.

В тот самый момент, когда обитательницы пятьдесят восьмой комнаты нашли универсальное объединяющее начало, один из рядовых представителей мужского племени ехал в трамвае, клюя носом и не подозревая, что он гад и причина всех женских бед. «Матан» вкупе с «линейкой» – математический анализ и линейная алгебра, если выражаться правильно, – вообще плохо входят в любого, кто не окончил физматшколу, а после двенадцатичасового рабочего дня особенно. Из сладкой дрёмы выдернул неприятный голос, скрипуче преобразованный динамиками: «Остановка – улица Лестева, следующая…» Он едва успел выскочить под моросящий сентябрьский дождик, вдвойне неприятный после уютного тепла трамвая.

Осень наступила вдруг и сразу, и его настроение изменилось вместе с погодой. Эйфория от поступления и восторг обладания своей первой женщиной как-то незаметно растворились в серости нелёгких будней, уступив место минорному настроению, как жара уступила место промозглой слякоти. Быстро выяснилось, что у него серьёзные пробелы в математике, которая занимала две трети учебного плана, а также полное расхождение целей и принципов с «родным трудовым коллективом». Совмещать работу с учёбой было очень тяжело, особенно учитывая бессонные ночи с Людмилой. А ведь ещё надо было тренироваться и выступать за сборную МГУ, что было обязательным условием перевода на дневное отделение. Его, в общем-то, и приняли на вечернее в виде исключения, в первую очередь благодаря ходатайству спортклуба МГУ и лично старшего преподавателя физкультуры факультета Николая Николаевича Шукленкова. Он вспомнил, как это было.