Вызовите акушерку. Тени Ист-Энда Уорф Дженнифер
Парни собирались повсюду – под железнодорожными мостами, во дворах пабов, на набережных или даже на отмели, когда отступал прилив. Если кто-то замечал группу подростков, сгрудившихся вокруг чего-то в центре, можно было с уверенностью предположить – там идёт игра – и смело поставить все деньги на то, что в центре её – Фрэнк, самый громкий, самый быстрый, самый уверенный.
– Шесть пенсов на Тола.
– Шесть пенсов, что он продует.
– Есть.
– Ставлю шиль [шиллинг].
– Посвети [покажи].
Тол побеждает, и проигравший с печальной ухмылкой признаёт поражение.
Теперь в круг выходит Фрэнк и готовится бросить монеты. Он хмур.
– Шесть пенсов на Фрэнка.
– Шиль, что продует.
– Идёт.
– Пару [два шиллинга] на Фрэнка.
– Глянь-ка, Тол спёкся.
Фрэнк холоден и собран. Он подбрасывает три монеты и говорит: «Решка». Все три падают решками вверх. Фрэнк забирает свой выигрыш.
Снова начинаются ставки. Тол подбрасывает монеты: «Орёл». Монеты падают – один орёл, две решки. Он кидает их снова. Три решки. Фрэнк забирает выигрыш. Тол ругается и сплёвывает, бросает опять: «Орёл». Три решки. Фрэнк выигрывает и смотрит на Тола в упор.
– Полсовы [полсоверена].
Зрители ахают и начинают делать ставки за или против Фрэнка.
– Идёт, – с вызовом отвечает Тол.
Фрэнк бросает монеты.
– Орёл!
Монеты падают. Он победил.
– Вонючая рыба, – шипит Тол и стягивает пиджак и ботинки. Он начинает злиться, и толпа подбирается поближе. Тол резко бьёт локтем. – Да разойдитесь вы!
Губы его сжаты, в глазах – тревога.
Всеобщее возбуждение привлекло проходящих мимо мужчин, которые делают свои ставки.
Тол пытается вернуть покинувшую его удачу. Он распихивает наблюдателей и перемещается на новое место, прежде чем бросить.
– Берегись! Полсовы! – объявляет он решительно, понимая вместе с тем, что ставит половину своих сбережений.
– Идёт, – уверенно отвечает Фрэнк.
Зрители продолжают делать ставки, и Фрэнк с Толом знают, что на них ставятся целые соверены.
Тол плюёт на монеты, затем берёт полпенни и подбрасывает её, чтобы решить, на что поставить. Потом он снова плюёт на три монеты, вызывающе топает, подбрасывает их в воздух с возгласом: «Решка». Монеты падают. Все решки. Он расслабляется и оглядывает зрителей с победной ухмылкой. Деньги переходят из рук в руки.
Удача покидает Фрэнка до конца дня. Он продолжает играть, но продувает четыре раза из пяти. Он слышит, как зрители ставят против него, и в ярости скрежещет зубами. Если бы принято было убивать своего противника, он бы так и поступил. Тол вызывает его снова и снова. Каждый раз Фрэнк соглашается и вызывает его в ответ. Он проигрывает всё, что успел выиграть за день, свой заработок, а также платок, пиджак и даже ставит свой бархатный картуз, надеясь, что тот принесёт ему удачу. Тщетно. Он проигрывает.
Тол встаёт с картузом в руках, бросает на Фрэнка снисходительный взгляд, плюёт на картуз и бросает его в реку.
– Пошёл-ка я шамать [есть].
Он вразвалочку удаляется под восхищённые возгласы мальчишек и одобрительные кивки мужчин.
Фрэнк, вне себя от ярости, клянётся ему отомстить.
– Подожди, чирей, я тебе ещё покажу, я тебя выдеру! – кричит он вслед.
Мужчины со смехом расходятся. Мальчишки теряют интерес. Начинается новая игра.
Фрэнк попытался принять независимый вид, но без пиджака, шейного платка и картуза он уже не чувствовал себя холодным, расчётливым игроком. Он повернулся и зашагал прочь.
Он пробродил так несколько часов, не чувствуя ледяного ветра с Темзы, весь в мыслях о следующей игре. Он им покажет, снимет с этого сосунка штаны. Он все свои деньги отыграет, да ещё и сверху возьмёт. При мысли о перенесённом оскорблении его переполняла злоба. Услышать в свой адрес «вонючая рыба» – это уже чересчур. Он ещё отомстит. На следующей неделе удача вернётся. Ему ни на миг не приходило в голову, что он ведёт себя как дурак: страсть к игре держала его намертво.
Снедаемый гневом и ненавистью, Фрэнк шёл, ничего вокруг себя не замечая и огрызаясь на прохожих. Впереди него шагал какой-то замухрышка в мешковатых штанах и ботинках с дырявой подошвой и вёл за руку маленькую девочку в подгузниках. Фрэнк окинул их презрительным взглядом. Девочка с хохотом переставляла неверные ножки. Вдруг она упала и издала театральный вопль. Мальчик наклонился и помог ей встать, утёр ей слёзы рукавом, плюнул на пальцы и потёр ей коленки, после чего со смехом сказал: «Так-то лучше!» Но девочка не унималась. Она уткнулась белокурой головкой ему в плечи и обвила его руками. Он поднял её и унёс, и Фрэнк их больше не видел.
Порой мелочи поворачивают нашу жизнь. Нас могут никак не затронуть важнейшие исторические события, но при этом малозначительные детали способны повлиять на нашу судьбу.
Фрэнк так и застыл посреди улицы. Ему вдруг стало холодно. Пыл ярости стих, и на смену ему пришли сомнения. Он поёжился и привалился к стене, вдруг почувствовав, что силы покидают его. Что случилось? Всё было таким мутным, неясным. Но почему? Он и сам себе казался ненастоящим. Он коснулся лица и вдруг представил, как его шею обнимают пухлые детские ручки. Фрэнк вдохнул и ощутил сладкий запах детских волос. Ему хотелось броситься вдогонку за этими двумя, выяснить, кто они. Но они уже ушли. Да видел ли он их – мальчишку в мешковатых штанах, белокурую девочку, – или это были призраки? Он снова поёжился и потёр глаза, пытаясь что-то вспомнить. Но всё словно тонуло в тумане, и ему никак не удавалось ухватиться за воспоминания.
По пути домой мысли его по-прежнему пребывали в хаосе. Он же Фрэнк-торговец, Фрэнк-игрок, все боятся его, все знают, что он далёко пойдёт. Что ему эти сопливые дети? Он попытался забыть их. Ну ладно, у него есть сестра, она в работном доме. И что теперь? Пусть сама о себе позаботится; он же смог. Он не думал у ней уже много лет, и она наверняка о нём позабыла. Он не просил маму с папой умирать, они сами так решили, и он отлично без них справился. Фрэнк выбросил из головы образ брата с сестрой и, насвистывая, зашагал домой. Он весь день ничего не ел, поскольку проиграл все деньги, так что просто завернулся в одеяло и улёгся. Сон, однако, не шёл.
Он слышал, как приходят остальные, как они ругаются, рыгают и выпускают газы, и ненавидел их всех. Как можно докатиться до такой жизни? Ему представился призрак какого-то мужчины, большого, сильного и заботливого, который заботился о своей слабой, больной жене. Призрак растворился в окружающих звуках и запахах, и Фрэнк уснул. Впервые за много лет ему снилась мать, которую он так беззаветно любил. Она уходила – ей нужно было на работу. Он проснулся с тревожным криком и ощупал постель, но её нигде не было, и тут он вспомнил, где она, и разрыдался. Он вспомнил вдруг ту жуткую ночь, когда она не вернулась, и вспомнил, как прижимал к себе Пегги до утра, пока их не забрали в работный дом.
Юноша лежал и смотрел в пустоту, и воспоминания захлёстывали его: их двор, их комната, смех и песни матери или её кашель – и тревога отца. Призрак был где-то рядом, но никак не материализовывался. Он вспоминал крошечного младенца – когда она родилась, то была немногим больше чайной чашки. Он вспоминал, как они с мамой купали её и надевали на неё детские одёжки, которые всё равно были слишком велики. Он представил, как мать кормит Пегги, и заплакал. Фрэнк зарылся лицом в соломенный тюфяк, чтобы заглушить всхлипы, как часто делал в работном доме. Призрак приблизился, словно хотел заговорить с ним, но этого так и не произошло.
Фрэнк проснулся от того, что торговцы вокруг него стали собираться на работу. Что за безумная ночь! Что произошло? Вот она, настоящая жизнь. Он бросил сапогом в соседа и попросил его одолжить денег. Он знал, что все уличные торговцы помогают друг другу в тяжёлый час.
Придя на рынок, он снова превратился в холодного профессионала. Взгляд его не упускал ни одного жулика, уши слышали всё вокруг. Он взялся за торговлю с удвоенной силой и к двум часам уже всё распродал. Он нашёл соседа, вернул ему долг. Для уличных торговцев это было делом чести.
Фрэнк пересчитал заработок. Тут хватало и на завтрашний товар, и на обед. Он отправился к Бетти и заказал Кейт и Кочки [стейк и почки] с картошкой и ступенями [ломтями хлеба], смородиновый пудинг с подливкой и пинту[8] випа. Нет. Лучше две пинты.
Вот что нужно мужику – хорошая заправка. Со всеми этими ставками и переживанием он не ел со вчерашнего утра. Неудивительно, что ему не по себе. Мужик на голодный желудок долго не проходит. Он уселся спиной к двери. Бетти принесла ему еду и ущипнула его за ухо, но он был не в духе, и она обиженно отошла.
В паб вошёл широкоплечий мужчина. Он нанял мальчишку, чтобы тот держал узду, и теперь бросил ему через плечо:
– Присмотри за ней, малец, пока меня нет.
Фрэнк услышал эти слова, и призрак вернулся и сел с ним рядом. Он вспомнил – вначале смутно, а затем отчётливо, будто это было вчера – что он обещал отцу заботиться о матери и сестре. Пудинг стал у него поперёк горла, и юноша не мог больше есть. Неужели Бетти и правда услышала, как он бормочет, глядя куда-то в сторону: «Прости, папа, прости» – или ей показалось? Она определённо видела, как он утёр слезу рукавом, и сказала Мардж, поварихе:
– Что-то не то с ним нынче. Пудинг не ест. Что-то не то, кишками чую.
Фрэнк долго сидел за столом, не в силах пошевелиться. Призрак исчез, но воспоминания остались. Мать его была мертва, но сестра, насколько он знал, жила в работном доме. Он ударил кулаками по столу и впился ногтями в ладони, вспомнив, какой невыносимо жестокой была там жизнь. Он молился, чтобы его сестре приходилось легче. Может, с девочками обращаются мягче. Фрэнк вспомнил, как они жили там вместе и как он по ночам забирал её к себе в кровать, если она плакала. Вспомнил, как дрался с мальчишкой, назвавшим её лысой, и удовлетворённо ухмыльнулся. Вспомнил девочку по имени Джейн, с которой они дружили, и понадеялся, что та всё так же приглядывает за Пегги. Раньше он никогда не молился, но начал молиться теперь и поклялся небесам, стиснув кулаки и сжав челюсти, что, если его сестра жива, он найдёт её и заберёт из работного дома. Он позаботится о ней, как обещал отцу.
Обеспокоенная Бетти подошла и принялась убирать со стола.
– Как насчет чашечки Рози Ли, дорогой?
Я угощаю.
Пегги
Так Фрэнк снова оказался в работном доме. На этот раз он ждал в кабинете директора. Он, как мог, привёл себя в порядок, и теперь его снедал ужас. Жива ли она? Ведь тут дети постоянно умирают. Он сам такое видел и слышал множество историй. Если Пегги погибла, он убьёт тех, кто в этом виноват, и пусть его повесят. В коридоре раздались шаги, и Фрэнк встал.
Самым удивительным оказалось то, каким маленьким был директор. В детских воспоминаниях он представал огромным страшным человеком, чьи слова были абсолютным законом, человеком, который мог избить и выпороть за малейшее неповиновение. Но теперь перед ним стоял обрюзглый мужичок на голову ниже Фрэнка, он наверняка не смог бы поднять и кусочек трески с тарелки – не говоря уж о полном ящике на скользкой набережной. Глядя на его жалкие мускулы, Фрэнк вспоминал силачей, с которыми пахал бок о бок все эти годы, и чуть не расхохотался: неужто это и есть страх всего работного дома, эта жалкая медуза?
Но у него есть цель, а значит, надо держаться вежливо. Он спросил, жива ли его сестра. Директор ответил утвердительно. Фрэнк с облегчением выдохнул. Так где же она? Мужчина сообщил, что она в школе для девочек, и о ней хорошо заботятся. Фрэнк был счастлив. Она здесь? В этом здании? Можно её увидеть? Директор равнодушно заметил, что мальчиков не допускают в женские классы.
Фрэнк недоумевал.
– Так что ж мне поделать, если я мальчик, – выпалил он. – Будь я её сестрой, вы б меня пустили?
Директор улыбнулся и согласился.
– Но правила есть правила, – сказал он, и по его тону было ясно, что беседа окончена.
Радость от того, что сестра жива, была сильнее разочарования от невозможности её увидеть. Но Фрэнк твёрдо решил с ней встретиться – будь проклят этот директор! – и поменял маршрут так, чтобы к четырём часам, когда девочки возвращались из школы, оказываться вблизи работного дома. Он болтался вокруг, покрикивая: «Улитки и угри!», пока мимо него маршировала шеренга учениц. Но он её не узнавал. Среди них была пара десятков белокурых девочек примерно её возраста, но, хотя он искал Пегги каждый день на протяжении двух недель, опознать сестру не удавалось. Некоторые из старших девочек, проходя мимо него, хихикали и толкали друг друга. Обычно он ответил бы на их заигрывания, но сейчас ему было не до кокетства. Он снова сменил маршрут.
Фрэнк добился ещё одной встречи с директором. На этот раз он спросил: если ему нельзя увидеться с ней, можно ли вообще забрать её отсюда? Директора удивила настойчивость мальчика, и он снисходительно объяснил, что любой родственник вправе подать заявку, чтобы забрать кого-то из жильцов работного дома, и если он докажет, что сумеет содержать сестру, то заявку одобрят.
Фрэнк быстро перевёл сказанное в уме.
– То есть если я буду её содержать, то могу забрать?
Мужчина кивнул.
– А что вы считаете содержанием?
Директор окинул взглядом этого настырного подростка и улыбнулся – такими нереальными были его притязания.
– Для начала заявитель должен быть порядочным гражданином и располагать жильём. Ему следует доказать, что он в состоянии содержать родственника, которого хочет забрать, и иметь достаточную сумму на случай болезни или потери работы.
– И сколько это – «достаточная сумма»?
Директор постучал карандашом по столу и насмешливо улыбнулся.
– Двадцать пять фунтов, например. Это достойная сумма.
Фрэнк сглотнул. Двадцать пять фунтов! Попросите какого-нибудь современного рабочего скопить двадцать пять тысяч фунтов, и он так же сглотнёт и побледнеет.
Директор сказал, что разговор окончен, полагая, что больше не увидит мальчика.
Фрэнк печально побрёл домой. Задача казалась нерешимой. Почему ему не дают просто забрать её? Войдя в свой унылый кукольный дом, где жили одновременно человек двадцать, он понял, что директор был прав. Нельзя привести сюда девушку. Ему потребуется содержать её и следует найти им подходящий дом.
Фрэнк начал работать так усердно, как никогда раньше. Он, как обычно, торговал рыбой, но, распродав всё, не шел отдыхать, а продавал фрукты и орехи и сновал с ними по пабам, театрам и мюзик-холлам до десяти-одиннадцати вечера. Доход его вырос вдвое. Он сменил привычки и стал белой вороной среди своих старых дружков, поскольку больше не играл и не сорил деньгами в кабаках. Трудяги презирали его и посмеивались. Он открыл сберегательный счет на почте. Уличные торговцы никогда не копили деньги – они тратили их по вечерам в пабах. Но Фрэнка не интересовало, как живут остальные. Он открыл счёт, потому что понимал, что в меблированных комнатах его рано или поздно ограбят. Узнав, что ему на счёт будет поступать четыре процента от вложений, он пришёл в восторг и стал подсчитывать, сколько пенсов ему принесёт каждый фунт. К пятнадцати годам он скопил восемь фунтов.
Можно с уверенностью сказать, что Фрэнк был гениальным и крайне изобретательным торговцем. Он стал зарабатывать на жареной рыбе: отдавал её готовить пекарям, после чего вручал нанятому мальчику, чтобы тот продавал её по фиксированной цене со своим процентом. Он занялся жареными каштанами и посчитал, что аренда оборудования окупится к Рождеству. И оказался прав. К шестнадцати годам у него было на счету двадцать пять фунтов.
Тогда он принялся искать жильё для них с Пенни. Он решил, что это должна была быть достойная комната. Нельзя приводить сестру в какую-нибудь вонючую дыру. Ей теперь двенадцать лет, она уже юная леди. Он не видел её с младенчества, но представлял хорошенькой и хрупкой, очень похожей на мать. В его воображении мать и сестра слились в один образ, божественный женский идеал, ангел-хранитель его надежд и устремлений.
Фрэнк нашёл комнату на верхнем этаже – восемь шиллингов в неделю плюс два шиллинга за обстановку. Это жильё казалось ему аристократическим. На втором этаже стояла газовая плита, которой могли пользоваться все жильцы, а в подвале имелся водопровод. Во дворе стоял туалет. Фрэнк был доволен.
Юноша вновь пришёл в кабинет к директору. Он надел свой лучший костюм, а в кармане у него лежала сберегательная книжка. Директор не ожидал его видеть и был потрясён, когда понял, что шестнадцатилетний мальчик за два года скопил двадцать пять фунтов. Как ему это удалось? Он взглянул на Фрэнка с уважением и сказал:
– Твой запрос должен рассмотреть совет попечителей. Он собирается через три недели.
Он сообщил Фрэнку дату и время встречи попечителей и велел прийти в тот же вечер.
Фрэнк спросил, можно ли ему увидеться с сестрой, но получил сухой отказ: только через три недели. Пылая от негодования, он взглянул на свои мощные кулаки и еле сдержался, чтобы не сбить директора с ног, но вспомнил, что ему полагается быть «порядочным гражданином», и спрятал руки за спиной. Если он ударит директора, то никогда не вызволит Пегги из работного дома!
Попечители долго спорили из-за его заявки. Случай был необычный, но они решили отпустить девочку, если она согласится уйти с братом. Фрэнка вызвали и подвергли допросу. Ответы удовлетворили комиссию, но больше всего их впечатлила сберегательная книжка. Ему велели стоять у окна, и Пегги вызвали с дежурства.
В этот момент Пегги была в умывальной и помогала младшим девочкам вымыться перед сном. Ей нравилась эта работа – лучше, чем скоблить жирные кухонные полы или выносить вонючие мусорные корзины. Они играла с детьми, и укладывание неизменно сопровождалось хохотом. Смеяться приходилось тихо, чтобы никто не услышал, но почему-то кусочек мыла, скользящий по каменному полу, казался ещё смешнее от того, что надо было затыкать рот полотенцем, дабы никого не рассердить. Для маленьких девочек тайное веселье становится вдвое радостнее.
Пегги раскраснелась от пара и смеха. Белокурые волосы её намокли, и локоны у лба завились ещё сильнее. Её фартук пропитался водой, руки были покрыты мыльной пеной.
В умывальную вошла надзирательница.
– Тебя вызывают попечители. Иди за мной.
Пегги не знала, что это значит, и у неё не было времени испугаться. Её отвели в большой зал, где за овальным столом сидела группа джентльменов.
Фрэнк, не привлекая внимания, стоял у окна и наблюдал за каждым её шагом. Она была выше, чем он думал. Ему представлялось крохотное хрупкое создание, поскольку он запомнил её младенцем. Но это была уже настоящая девушка. Ему понравились её взлохмаченные влажные волосы, дружелюбное лицо, и он ощутил укол жалости, увидев, как она встревожена.
– Твой брат хочет забрать тебя из работного дома, – добродушно сообщил председатель.
– Мой брат? – озадаченно переспросила Пегги.
– Да, у тебя есть брат. Ты не знала?
Она покачала головой. От ужаса у Фрэнка подкосились ноги. Он привалился к стене.
– Ну что ж, это так, и он просит разрешения забрать тебя, чтобы самому за тобой присматривать. Ты хотела бы уйти с ним или остаться здесь со своими друзьями?
Пегги замешкалась, и один из попечителей резко сказал:
– Не молчи, дитя! Если председатель так любезен, что заговорил с тобой, надо ему отвечать.
Губы Пегги задрожали, и она заплакала, но так и не произнесла ни слова. Фрэнк был охвачен ужасом. А если она не хочет уходить? Такой вариант даже не пришёл ему в голову.
Председатель был добрым человеком, и у него самого имелись дочери.
– Это твой брат, его зовут Фрэнк, – сказал он мягко и показал на юношу. – Очень жаль, что ты не видела его с трёх лет, но теперь он готов забрать тебя, и мы, твои опекуны, считаем, что он сможет тебя обеспечить. Желаешь ли ты уйти с ним?
Пегги взглянула на него. Перед ней стоял какой-то высокий незнакомец, совершенно чужой ей человек. Незащищённые дети боятся перемен. Ей вспомнились весёлый смех в умывальне, подружки в классе и в общей спальне. Она разглядывала этого неизвестного, недоступного юношу, и ей хотелось вернуться к друзьям, к привычной жизни.
Фрэнк понял, что она сейчас откажется, и его захлестнула паника. Прежде чем она заговорила, он шагнул к ней.
– А ну стой на месте, у тебя нет права!.. – крикнул директор.
Фрэнк не обратил на него внимания. Он подошёл к Пегги и посмотрел ей в глаза. Все в комнате смолкли, наблюдая, как брат и сестра встречаются впервые за девять лет. Он медленно взялся мизинцем правой руки за её мизинец и улыбнулся:
– Привет, Пег.
Этот жест вдруг подстегнул её память, и вряд ли бы нашлось что-то более действенное. Сцепленные мизинцы были милой и практически забытой деталью из детства. Никто, кроме брата, так не делал. Теперь она это вспомнила. В ней начали пробуждаться давно похороненные воспоминания об их разлуке, о её тоске. Она смотрела на Фрэнка и чувствовала, как её заполоняет любовь, которой она не знала все эти годы.
Пегги сжала его мизинец и заговорщически улыбнулась. Он заметил ямочки на её щеках и вдруг понял, что видел их и раньше. И вдруг она с неожиданной лаской обняла брата и положила голову ему на плечо. Попечители заворожённо следили за происходящим. Даже директор молчал. От пьянящего запаха её волос по телу Фрэнка пробежали мурашки, и он расслабился, понимая: она – его сестра, теперь всё будет хорошо.
Объятие их продлилось недолго. Девочка повернулась к председателю и сделала реверанс.
– Я бы хотела уйти с братом, если позволите, сэр.
Образы детства обитают в своеобразном лимбе: мы не помним о них, но они и не забыты. Пока Пегги, пританцовывая, шагала по мостовой и поглядывала на Фрэнка, ей отчаянно хотелось его вспомнить, но всё было тщетно. Она разглядывала его лицо, волосы, улыбку и пыталась убедить себя, что знает его и помнит его мальчиком, но приходилось признать: перед ней незнакомец. И всё же он не был чужим. Его большая грубая рука казалась ей родной. Когда они шли по тёмной улице и он обнимал её за плечи, это тоже казалось родным. Его прикосновение затрагивало в ней какие-то невидимые струны.
Фрэнк был сам не свой от счастья. Он чувствовал себя королём. Никто из его товарищей не был способен на такое. Он спас из работного дома свою сестрёнку, и она никогда туда не вернётся. Пегги была совсем не такой, как он воображал, но это не важно: она оказалась куда лучше. По пути им встречались его знакомые, которые пихали друг друга и кричали:
– Что это у тебя за девка? Где взял? Для нас там таких нет?
– Это моя сестра, – добродушно отвечал Фрэнк, – и она такая одна в целом свете.
Он отвёл её в их комнату и сообщил, что они живут на приличной улице. Он с гордостью продемонстрировал ей все удобства дома. Они проследовали на второй этаж, и юноша показал главный предмет роскоши: газовую печь, на которой она могла готовить. Преодолев два пролёта по деревянной лестнице, он торжественно распахнул дверь.
Это была крошечная чердачная комната со скошенным потолком и узким окном – вместо одного из стёкол в нём красовался картон. С некрашеных стен отваливались хлопья штукатурки. Пожелтевший потолок был покрыт сырыми пятнами. Обстановка, стоившая два шиллинга в неделю, состояла из грубого деревянного стола и стула, узкой железной кровати с серыми армейскими одеялами, деревянного ящика, свечи в молочной бутылке, кувшина, таза и ночной вазы. Выглядело это весьма уныло, но дети любят маленькие комнаты, и Пегги их дом показался раем.
Она бросилась к Фрэнку на шею:
– Тут чудно! Мы правда будем здесь жить? – Она вдруг встревожилась. – Мне же не надо возвращаться? Только не отправляй меня обратно.
Я хочу остаться тут, с тобой.
Он обнял её и уверенно сказал:
– Ты никогда туда не вернёшься. Слышишь? Никогда. Пока я жив. Мы всегда будем вместе. Клянусь. А теперь улыбнись, я хочу посмотреть на ямочки.
Она доверчиво улыбнулась, и он коснулся её лица мизинцами.
– Тебе бы радоваться почаще.
Он принёс еды и разжёг огонь в крохотном камине. Красно-жёлтые языки пламени добавили красок комнате. Фрэнк купил выпечку и настоящее масло, и они уселись на полу у огня, поджаривая кексы на кончике ножа. Было так вкусно, что Пегги всё ела и ела, и масло стекало у неё по подбородку. Юноша рассмеялся и вытер его рукой. Она поймала его руку и слизала масло у него с пальца. Взгляд её затуманился. По коже у него пробежали мурашки. Он не знал, что сказать.
– Кексы и масло, – пробормотала она. – Лучше, чем этот вонючий чёрствый хлеб и маргарин. А можно я всегда буду есть кексы?
– Конечно. Сколько угодно. Я уж позабочусь. Хоть каждый день ешь. И конфеты, и шоколад, и пироги.
– А джем можно? А мёд, а сливки?
– Всё, что захочешь, сестрёнка. Вот увидишь.
– А красивые платья?
– Да сколько скажешь.
– А экипаж с четырьмя лошадьми?
– Конечно. Шесть лошадей и кучер.
Пегги вздохнула от счастья. Но на душе у неё было тревожно, и она приникла к брату.
– Но ты же никуда не уйдёшь? Ты же не позволишь им опять меня забрать?
Глаза её расширились от ужаса. Его взгляд был спокойным, а голос звучал уверенно.
– Никто тебя у меня не заберёт. Никто. Никогда. Я же пообещал. Мы всегда будем вместе.
Обилие кексов и переживаний и тепло камина сделали своё дело, и Пегги стала засыпать. Фрэнк разглядывал её, думая, что никогда не видел такой красавицы. Она была куда краше всех подружек его товарищей. Все они были грубыми шумными девахами с грязными волосами. Он наклонился и коснулся её локонов. Они напоминали шёлк, и он дунул на прядь, чтобы посмотреть, как она разлетится. Почувствовав его дыхание, Пегги открыла глаза.
– Пойдём, малышка, пора спать.
Фрэнк говорил так же, когда ему было шесть, а ей – два. Она хихикнула и привалилась к стене, стуча по полу пятками.
– А вот и не пойду!
Он стянул с неё ботинки и носки, приговаривая, как тогда:
– Этот поросёнок пошёл на рынок, этот остался дома…
– …А этот пел песни по пути домой! Домой, Фрэнк, не в работный дом, а сюда, к тебе.
Он раздел сонную девочку, как делал это почти десять лет назад. Юноша уложил её в кровать, и она тут же уснула, укутавшись в тёплое одеяло.
Фрэнк подбросил в огонь ещё одно полено. Спать ему не хотелось. Он ощущал необычайный прилив энергии, и внутри него пробудилось множество чувств. Всё получилось! Он спас её! Теперь всё будет хорошо. А как этот вонючий директор подскочил, когда увидел его сберкнижку и узнал, где они будут жить. Фрэнк гордо оглядел комнату. Вот это настоящая роскошь.
Он погладил по волосам спящую девочку, и его охватила нежность. Это его сестра. Похожа ли она на их мать? Сложно было сказать. Теперь Пегги появилась вживую, и образ матери стал понемногу таять. Какие же девочки нежные и милые. Он погладил её мягкое белое плечо и сравнил со своим, покрытым чёрными волосами. Он взял её руку и заметил, какие у неё красные, потрескавшиеся пальцы и короткие переломанные ногти. Вот твари! Её вынуждали тяжело работать! Лучше б им не попадаться ему на пути, а то он их переубивает! Нет, это было бы слишком хорошо. Лучше заставить их самих скоблить полы. Пусть трудятся годами! Вот это будет для них урок. Он выругался и поклялся, что Пегги теперь никогда не придётся гнуть спину.
Он встал и поддел бревно ногой. В воздух взвились искры, и угли заалели – в их свете мрачный чердак казался уютным. Он оглянулся и вспомнил про унылое жильё, где он провёл два года. Вот же мерзость! Жильцы вечно кашляли и плевались. Все мужчины постоянно пускают газы, рыгают и ругаются. Дерутся не пойми из-за чего. Он не только спас Пегги. Он и себя спас из этой вонючей дыры и больше туда не вернётся. Никогда.
Фрэнк снова сел рядом с девочкой и стал слушать её тихое дыхание. А мужчины храпят! По крайней мере, все известные ему мужчины храпели как слоны. Спать было невозможно. Пегги тихо засопела, и Фрэнк задержал дыхание. Так вот как девушки храпят? Ему вспомнилась общая спальня в работном доме, семьдесят мальчиков, надзиратель, но он быстро оборвал эти мысли. Не надо об этом больше думать. Это слишком ужасно. Теперь они оба выбрались и уже туда не попадут. Они будут вместе. Решительно выпятив челюсть, он стал думать о будущем.
Ей следует пойти в школу. Его сестра получит хорошее образование, манеры. Уж он-то проследит. Она не будет обыкновенной торговкой, как эти несчастные голодающие замёрзшие дети, которые часами пытаются продать несколько гнилых, никому не нужных яблок и груш, а потом получают трёпку, потому что ничего не заработали. Нет, его сестра станет леди, начнёт учиться по книжкам и красиво разговаривать.
Скрипнуло полено, и мысли его потекли в другом направлении. Наверное, надо ложиться спать. В три часа ему предстояло отправляться на рынок. Теперь стало ещё важнее заработать, а о школах можно будет подумать завтра. Но ему не хотелось портить этот момент. Огонь угасал, но он видел тёмный изгиб ресниц на фоне бледной кожи, белое плечо на сером одеяле. Он наклонился и нежно поцеловал сестру. Это был лучший день его жизни.
Вдруг он почувствовал усталость. Всё пережитое за день словно разом на него навалилось. Он запихал бревно поглубже в угли, разделся и прилёг, стараясь не потревожить девочку, но кровать была такой узкой, что ему пришлось её подвинуть. Пегги вздохнула, протянула к нему тёплые руки, обняла его за шею и притянула к себе.
– Это Фрэнк? Мой милый братец Фрэнк?
Я так тебя люблю.
Юноша поцеловал её глаза, её волосы, лицо, губы. Он провёл руками по её стройному телу, и его охватила дрожь, когда он ощутил округлости её небольших упругих грудок и ягодиц. Она пребывала в полудрёме, но все равно любила его всем сердцем, всей душой, всем телом. Союз их был столь же неизбежен, сколь и невинен.
Пока смерть не разлучит нас
Пегги, напевая что-то, мыла и чистила Ноннатус-Хаус. Слышать её было неизменной радостью.
– У тебя весёлый вид, – заметила сестра Джулианна. – Как поживает Фрэнк?
– Фрэнк? Ну, у него живот болел, но я ему дала солей, скоро всё пройдёт.
Несколько недель спустя она пожаловалась сестре:
– Фрэнк по-прежнему страдает животом. Соли не помогают. Что ему ещё дать?
Расспросы показали, что боли в желудке у её брата продолжались уже полтора месяца. Сестра посоветовала сходить к врачу, но Фрэнк отказался. Такие, как он, докторов недолюбливают.
– Вот ещё, никогда к этим костоломам не ходил и не собираюсь. Всё пройдёт, вот увидите.
Но не прошло. Пару недель спустя ему пришлось свернуть торговлю на рынке на Крисп-стрит в одиннадцать утра, не распродав и половины рыбы. Такого раньше не бывало. Вернувшись домой, он выпил пару таблеток кодеина, и уснул, и на следующее утро почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы спозаранку отправиться в Биллингсгейт.
– Я ж говорил, что всё пройдёт, нет? – сказал он, целуя Пегги на прощание.
Но в семь утра его принесли домой. Боли стали такими сильными, что он уже не мог работать. Пегги уложила его в кровать и вызвала врача, который обследовал его и посоветовал отправиться в больницу. Фрэнк отказался. Доктор принялся уверять его, что это всего лишь на несколько дней, Пегги настаивала, и в конце концов Фрэнк сдался. Анализы показали начальную стадию опухоли поджелудочной железы. Им сказали, что поджелудочная железа воспалена, и Фрэнку показана радиевая терапия.
Пегги пришла искать утешения в Ноннатус-Хаус.
– Это же всего лишь воспаление, да и что такое поджелудочная железа? Какой-то крохотный орган, это ж не желудок и не печень. Облучение всё мигом уберёт. Эта железа не больше аппендикса, а сколько народу их поудаляло.
Мы утешали её. Что нам оставалось делать? Мы не сказали, что в те дни никто и не слышал, чтобы человек пережил рак поджелудочной железы. Фрэнку предложили либо лечь в больницу, либо приходить на облучение дважды в неделю. Он остался дома, сдал свой прилавок на три месяца и сказал, что скоро придёт в себя и потребует его обратно. Он запретил сестре увольняться, потому что не желал, чтобы над ним хлопотали. Однако Пегги всё же отказалась от большей части работы, сказав, что это первый раз в их жизни, когда он не вкалывает шесть дней в неделю, и это настоящий праздник. Какое-то облучение им вряд ли помешает, и в остальное время они будут гулять и радоваться.
Но Пегги не отказалась от работы в Ноннатус-Хаусе. Возможно, близость к сёстрам успокаивала и поддерживала её. Она не казалась встревоженной. Мы слышали только:
– Он хорошо себя чувствует, спасибо, сестра.
Или:
– Мы мало куда ходим. От радия он устаёт, поэтому мы сидим дома. Ему нравится, когда я ему читаю. Мы решили, что так лучше.
Как-то раз она сказала:
– У него по ночам всё болит, но ему дали какие-то таблетки, так что теперь будет легче, да, сестра?
А в другой раз:
– Он немножко похудел. Ну и хорошо, я ему говорю, а то уже брюхо себе отрастил. А он смеётся и говорит, мол, ты права, Пег.
Несколько неделю спустя нас попросили отправить к Фрэнку сиделку. Мы с сестрой Джулианной отправились к ним домой.
Пегги и Фрэнк жили в модульном доме на Собачьем острове. Это были небольшие сборные постройки, в изобилии возникавшие на улицах после войны, – там поселились тысячи людей, чьи жилища оказались разрушены. Модульные дома возводили второпях, в качестве временной меры. Предполагалось, что они прослужат не более пяти лет, но некоторые из них простояли по полвека. Это было уютное и симпатичное жилье, и многим оно нравилось больше, чем домишки, погибшие под бомбами. В лучах утреннего солнца район выглядел чудесно: низкорослые строения, деревья, усиженные воробьями, плеск реки. Меня всегда поражало, как такая идиллия может существовать неподалеку от одного из крупнейших торговых портов в мире.
Их крошечный сад, всего четыре фута на шесть[9], выглядел образцово и был полон цветов, капусты и стручковой фасоли. По южной стене вился виноград – интересно, съедобный ли? Входная дверь вела прямиком в уютную, безупречно чистую гостиную. Пегги, очевидно, гордилась своим домом.
Она встретила нас с обычной радостной улыбкой.
– Как хорошо, что вы пришли, – сказала она, забирая у сестры пальто. – Фрэнк сейчас в постели, но вообще он хорошо себя чувствует. У него уже две недели как идёт терапия, и он всё крепнет. Говорит, скоро вернётся на рынок.
Мы вошли в спальню, и я порадовалась, что рядом со мной сестра Джулианна. Будь я одна, то вряд ли могла бы скрыть шок, который испытала, увидев Фрэнка впервые за три месяца. Он выглядел чудовищно. Мужчина лежал в центре широкой двуспальной постели – бледный, с запавшими глазами. Он так похудел, что кожа его вся обвисла, и у него выпали почти все волосы. Сомневаюсь, что кто-то из дружков с рынка узнал бы его.
Сестра Джулианна подошла к нему и тепло сказала:
– Здравствуй, Фрэнк, как мы рады тебя видеть. Нам тебя не хватает, и мы очень ждём твоего возвращения. Твой коллега – вполне себе ничего, мы не жалуемся, но с тобой нам куда лучше.
Фрэнк улыбнулся, и у него натянулась кожа на носу и скулах. Запавшие глаза блеснули от удовольствия.
– Скоро уж вернусь, сестра. Мне всего несколько недель осталось этой терапии, и я снова буду на ногах.
– Ты уверен, что не хочешь пройти оставшееся лечение в больнице? Там тебе будет спокойнее. Все эти поездки взад-вперёд очень утомительны, особенно после сеансов.
Но и Пегги, и Фрэнк стояли намертво.
Сестра осмотрела его. Она осторожно перекладывала его истощённое тело, руки и ноги, в которых, казалось, уже не хватало мускулов, чтобы шевелиться самостоятельно. Неужели это тот самый Фрэнк, всего несколько недель назад поднимавший тяжёлые ящики трески? Я подошла с другой стороны кровати и уловила аромат смерти.
Как ни странно, Пегги словно не замечала, как тяжело болен брат. Она казалась совершенно довольной и всё повторяла: «Он хорошо себя чувствует», «Он с каждым днём все крепче» или «Он тут съел весь молочный пудинг, что я приготовила, а это хороший знак, да?» Меня потрясло, до какой степени все мы видим только то, что хотим. Пегги настолько закрылась от реальности, что не понимала, в каком состоянии пребывает её брат. Для неё это был всё тот же Фрэнк, её родственник и возлюбленный. Ради него билось её сердце, ради него кровь бежала у неё по венам, и очевидные каждому изменения она просто не желала признавать.
Мы договорились, что я начну ухаживать за Фрэнком дважды в день, а сестра Джулианна будет приходить, когда её вызовет Пегги.
Не знаю, заметила ли сестра Джулианна устройство жизни в этом домике. Все модульные дома были спроектированы одинаково: большая комната и две смежные с ней маленькие. Задумывалось, что это будут две спальни, но здесь во второй устроили столовую, которую мы видели сквозь открытую дверь. В единственной спальне стояла только одна широкая кровать. Если сестра Джулианна и обратила внимание на это всё и сложила два и два, то ничего не сказала. Сёстры часто встречали подобное. В стеснённых условиях, когда в одной-двух комнатах жили десять, двенадцать, пятнадцать или более человек, инцест был обычным делом. Семьи хранили свои тайны, и сёстры ничего не комментировали и не осуждали. Я понимала, что за семьдесят лет работы в Попларе они видели всё, что может случиться с человеком.
Позднее сестра сказала мне:
– Будем подыгрывать, как будто он и правда поправится. Пусть этот спектакль продолжается – бессмысленное лечение, бесполезные лекарства. Пусть думают, что врачи ему помогут. Самое важное здесь – надежда, а без надежды на будущее большинство наших пациентов умирали бы в мучениях.
Как-то раз я застала их за изучением брошюр из туристического агентства Томаса Кука. Фрэнк был в полном сознании. Говорил он медленно и тихо, но взгляд был ясным, и он казался почти оживлённым.
– Мы тут с Пег подумываем съездить отдохнуть в Канаду, когда это лечение закончится и я снова буду на ногах. Она ещё никогда не бывала за границей. Я-то был во Франции и Германии, когда мы воевали с Гитлером, и что-то в Европу больше не хочу. Но в Канаде неплохо, много воздуха. Взгляните-ка, сестра. Хороши картинки, а? Мы вот решили, что Канада нам по душе, да, Пег? Может, и останемся там, если понравится, да, Пег?
Пегги сидела на краю кровати, и глаза её сверкали от предвкушения.
– Поплывем на «Куин Мэри», – поддакнула она. – Первый класс, как щёголи.
Читать бесплатно другие книги:
