Вызовите акушерку. Тени Ист-Энда Уорф Дженнифер
– Неуклюжая растяпа! – вырвалось у сестры Евангелины. – Посмотрите только!
Она сунула палец в рот и помахала испорченным платком.
– Ничего страшного, – вмешалась сестра Джулианна. – Перевяжите палец, чтобы не запачкать всё остальное. Лучше испортить один платок, чем дюжину, верно? Теперь, сестра Браун, говорите, что случилось.
Чамми открыла рот, но не издала ни звука. Она попыталась заговорить, но у неё ничего не вышло.
Сёстры встревожились.
– Бедное дитя, присядьте же.
Чамми села и вновь попыталась что-то сказать. Связки наконец повиновались, и она торопливо выпалила:
– Сестра, там полицейский, он хочет вас видеть!
Трикси так и взвизгнула от смеха.
– Я ж говорю, она влюбилась в полицейского!
Чамми с силой её пнула.
– Что же за несчастье, – озабоченно сказала сестра Джулианна. – Пойду выясню.
Мы переглянулись. Сестра Джулианна употребляла такие сильные слова, как «несчастье», только в крайнем случае.
Услышав, что пришел полицейский, я занервничала. До этого момента мне удавалось не думать о драгоценностях, найденных в комнате сестры Моники Джоан. Я тревожно оглянулась на Синтию, которая продолжала вышивать подушечку, не поднимая взгляда. Все сёстры молча склонились над своей работой. Чамми вновь взялась за шитьё, но руки у неё так тряслись, что она не могла удержать иголку.
Тишину нарушила Трикси.
– Ну что, за старушкой пришли. Сейчас начнётся заваруха.
– Да придержи ты наконец язык, болтушка! – воскликнула сестра Евангелина. – Можешь ты хоть раз в жизни помолчать?
– Извините.
Но Трикси совершенно не выглядела раскаявшейся.
Мне удалось поймать взгляд Синтии, и мы посмотрели друг друга с тревогой. Новообращённая Рут, глотая слёзы, ожесточённо ткала свой пояс. Сестра Бернадетт яростно запихивала набивку в ноги своей кукле. Тикали часы, и никто не произносил ни слова, не считая случайных фраз вроде: «Передайте ножницы, пожалуйста» или «У вас нет голубых ниток?»
Услышав мягкие шаги сестры Джулианны, мы все с надеждой подняли глаза, но она прошла мимо двери и удалилась наверх. Тут сестёр охватила настоящая тревога.
Кажется, у меня напрягся каждый мускул в груди и животе, и мне стало жарко.
– Может, проветрим?
– Я как раз хотела предложить то же самое, – сказала сестра Бернадетт, и Синтия, которая сидела к окну ближе всех, встала и открыла створку. Время шло, мы продолжали шить в тишине.
За дверью вновь послышались шаги – теперь кто-то спускался по лестнице. Мы все переглянулись, думая об одном и том же: что же с ней станет?
Дверь распахнулась. На пороге стояла сестра Джулианна. Она буквально светилась от радости.
– Они снимают все обвинения и не будут её преследовать! Какое же облегчение, просто гора с плеч! Я только что заходила к сестре Монике Джоан и сообщила ей новости. Не уверена, правда, что она меня поняла – она просто молча на меня смотрела.
– Слава Богу, – сказала сестра Евангелина, громко высморкалась в заляпанный кровью платок и промокнула глаза. – Восславим же Господа за милосердие его.
Все мы радовались, но сестра Евангелина казалась счастливее всех. Глядя на неё, я осознала всю глубину её доброты. Она больше всех страдала от словесной жестокости сестры Моники Джоан и совсем не была виновата в их извечной войне. Непорядочный человек на её месте остался бы равнодушен к беде сестры (или даже втайне порадовался бы).
– Это надо отметить, так что я попросила миссис Би подать чай пораньше, – сказала сестра Джулианна, усаживаясь. – И к кексам сегодня будет джем.
В гостиную вошла миссис Би, покачиваясь с огромным подносом.
– Ну вот, я же говорила! Невинна, как младенчик! А этих чёртовых полицейских (простите, сёстры) так и тянет отходить дубинкой, вот я бы с удовольствием!..
Сестра Джулианна расхохоталась.
– Нет уж, пожалуйста, мы бы не хотели, чтобы вас посадили. Рут, прошу вас, разлейте чай и раздайте кексы.
Миссис Би удалилась. Все радостно разбирали выпечку, джем и чашки.
Сестра Джулианна продолжила:
– Оказывается, полицейский юрист сказал, что в связи с возрастом подозреваемой и малой ценностью найденных у неё предметов полиция станет объектом насмешек, если решит преследовать её по закону. Пострадавшим торговцам сообщили, что государственный обвинитель не будет выдвигать обвинения, но они вправе подать гражданский иск. Но это дорого стоит, а компенсацию им вряд ли выплатят, поэтому они решили ничего не предпринимать.
Сестра Джулианна облегчённо вздохнула и погладила свою чашку.
Мы четверо не разделяли радости сестёр, потому что знали то, чего не знали они. Осведомлённость о драгоценностях легла на нас тяжким бременем.
Я опасалась, что Трикси брякнет что-нибудь, не подумав, и выдаст нас. Мы с Синтией переглянулись. Очевидно, она думала о том же, и я с облегчением увидела, как она толкнула Трикси и беззвучно прошептала: «Потом поговорим». Я уже начала разрабатывать план – забрать эти вещи, отвезти их в Хаттон-Гарден и просто где-нибудь оставить. Мой мозг лихорадочно работал: да, да, так и надо поступить, или лучше бросить у какого-нибудь отдалённого полицейского участка, чтобы нас не заподозрили? Но где же теперь их найти? Тумбочка опустела. Возможно, мне удастся поговорить с Моникой Джоан, но поймёт ли она меня? Надо будет всё обсудить с Синтией, она такая разумная.
– Я знала, что наши молитвы будут услышаны, – сказала сестра Джулианна. – Я верю в силу молитвы. Теперь нам и адвокат не нужен!
И она счастливо рассмеялась. Я поморщилась – знала бы она! – и моя решимость найти эти чёртовы украшения и избавиться от них только окрепла.
После чая все вновь достали швейные принадлежности, и мы вернулись к работе.
Распахнулась дверь, на пороге показалась сестра Моника Джоан. Не заходя в комнату, она стояла совершенно неподвижно – одна рука покоилась на ручке. На ней был наряд для выхода на улицу, включая длинный чёрный покров, искусно прикреплённый к белоснежному чепцу. Она выглядела великолепно. Все умолкли, отложили шитьё и смотрели на неё, но она не шевелилась – руки были неподвижны, глаза полузакрыты, брови приподняты, а в уголках губ таилась чуть высокомерная улыбка. В ней было нечто завораживающее, что лишало других дара речи.
Несколько мгновений спустя она начала двигаться – нарочито медленно поворачивать голову, оценивая каждую из присутствующую пронзительным, немигающим взглядом. В течение нескольких секунд она смотрела прямо в глаза кому-нибудь из нас, потом слегка поворачивала голову и переводила взгляд на следующую. Никто не отваживался ни пошевелиться, ни сказать хоть слово. Ничего более захватывающего мне видеть не доводилось.
Тишину нарушила она сама – чуть склонила голову набок, приподняла бровь, ехидно улыбнулась:
– Приветствую. Я вам когда-нибудь рассказывала о багдадском воре? Его сварили в масле, как вы знаете, или, возможно, утопили в бочке с мальвазией. То ли одно, то ли другое, не помню, но с ним расправились.
Сестра Джулианна встала и протянула к ней руки.
– Дорогая, прошу вас, ни слова больше об этой ужасной истории. Ни слова! Это было ужасное недопонимание, и теперь мы все забудем о нём. Идёмте, присоединяйтесь к нам. Вижу, вы захватили свое вязание.
Сестра Моника Джоан позволила провести себя в гостиную. Сестра Евангелина вскочила:
– Присаживайтесь, дорогая моя, это самый удобный стул.
Та села.
Драгоценности! Они так и стояли у меня перед глазами. От них надо было немедленно избавиться, и сейчас мне как раз представился удобный случай. Сестра Моника Джоан мирно вязала, остальные шили и болтали. Другой такой возможности не будет.
Я извинилась, вышла и сбросила туфли у лестницы, чтобы никто не слышал моих шагов. Через мгновение я уже была в комнате сестры Моники Джоан и подставила кресло к двери – на случай, если кто-то попытается войти. Поиск начался.
Я изучила каждый дюйм[12], каждый ящик, каждую полку, каждый шкафчик. Я ощупала матрас, подушки, занавески. Я покопалась в её белье и одежде – нехорошо рыться в личных вещах монахини, но это было необходимо. Нигде и ничего! Мне вновь пришла мысль про сливной бачок, и я бросилась в туалет. Тщетно. Меня начала охватывать паника – час отдыха уже наверняка подходит к концу. Если кто-то из сестёр застанет меня тут, придётся объясняться. Я сбежала по лестнице, обулась и вернулась в гостиницу как раз в тот момент, когда все начали складывать шитьё и обсуждать вечерние визиты.
– Простите, сестра, – пробормотала я, – я недалеко продвинулась с чехлом. Я плохо шью.
– Всё в порядке, – улыбнулась сестра Джулианна. – У всех разные таланты.
Она повернулась к сестре Монике Джоан:
– Вам помочь, дорогая? Какую прелестную детскую шаль вы вяжете! Давайте её уберём?
Она взялась за ручку сумочки для рукоделия. Сестра Моника Джоан вцепилась в неё:
– Не трогайте!
Она потянула сумочку к себе, но та зацепилась ручкой за запястье сестры Джулианны. Шов треснул, и на пол хлынул поток колец, часов, браслетов и цепочек.
Суд
Наступила полная тишина. Держа в руках разорванную сумочку для рукоделия, сёстры Джулианна и Моника Джоан смотрели друг на друга. Казалось, прошла вечность.
Тишину нарушила сестра Моника Джоан.
– Неодушевлённые объекты порой живут собственной жизнью, независимой от творца, вы замечали? – Она обвела нас взглядом. – А когда атом возбуждается, вокруг него образуется магнитное поле.
– Вы хотите сказать, сестра, что эти неодушевлённые объекты попали к вам в сумочку благодаря магнитному притяжению? – в голосе сестры Джулианны прозвучали саркастические нотки.
– Определённо. Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам.
– Не надо называть меня Горацио.
– Какие мы обидчивые! – Сестра Моника Джоан ничуть не смутилась. – Проблема в том, что ограниченные умы не в силах постичь компаративистику. Побрякушки можете оставить себе. Используйте их во благо. Их могут счесть тайной, драмой, аллегорией. Используйте же их во благо, я говорю; они живут своей жизнью, наделены собственной силой и судьбой.
С этими словами она покинула комнату.
Трикси прыснула и повернулась ко мне:
– Теперь я тебе верю. Я-то думала, что это всё твоё воспалённое воображение. Вот ведь старая… Извините, сестра.
Сестра Джулианна взглянула на меня.
– Давно вы об этом знаете?
– Около двух недель.
Я была ужасно смущена.
– И ничего не сказали?
Мне удалось лишь проблеять:
– Простите, пожалуйста.
– Зайдите ко мне в кабинет после ужина и перед вечерней службой. А теперь надо всё собрать.
Она нагнулась и принялась складывать украшения. Мы молча ей помогали.
Тем вечером мне сложно было сосредоточиться на работе, и младенцы, отказывающиеся от молока, лишь раздражали меня. В глубине души я была довольна, что тайна, так давившая на меня в последнее время, наконец-то открылась. С другой стороны, я кляла себя, что не смогла избавиться от украшений, прежде чем их обнаружила сестра Джулианна. Мысль о предстоящем разговоре не давала мне покоя, и я крайне неохотно отправилась обратно в Ноннатус-Хаус.
Войдя в смотровую, я сразу поняла, что в доме полиция. Обычно после рабочего дня девушки шумно и весело убирались и распаковывали сумки; но не сегодня.
Рут подняла на меня взгляд, глаза у неё были красные.
– Идите к сестре Джулианне, – тихо сказала она.
Меня замутило.
– Я разберу твою сумку, – сказала Синтия. – Не беспокойся.
Я постучала в дверь кабинета и вошла. Там были всё те же сержант и констебль. На столе лежали драгоценности.
– Вот медсестра, которая более двух недель знала о наличии этого… – сестра Джулианна запнулась, – тайника.
Лицо моё пылало. Я чувствовала себя преступницей.
Со мной говорил сержант, а констебль всё записывал. Они потребовали сообщить моё имя, возраст, домашний адрес, назвать ближайших родственников, профессию отца и множество других сведений.
– Когда вы впервые увидели эти украшения?
– В понедельник днём, две недели назад.
– Вы узнаёте их сейчас?
– Не могу ручаться, я не разглядывала их.
– Но они выглядят так же?
– Да.
– Где вы их нашли?
– В нижнем ящике прикроватной тумбочки.
Констебль полистал блокнот.
– Мы осматривали тумбочку, сэр, там ничего не было. Их положили туда после нашего визита.
– Я так и думал. И что вы сделали, медсестра?
– Ничего.
– Вы знали, что эти украшения представляют большую ценность?
– Предполагала, но не была уверена.
– Почему вы мне не сказали? – вмешалась сестра Джулианна.
– Я обещала.
Сестра Джулианна хотела что-то сказать, но сержант её остановил.
– Кому обещали?
– Сестре Монике Джоан.
– Так она знала, что вы их видели?
– Да.
– И заставила вас пообещать, что вы будете молчать?
– Да… нет. Она меня не заставляла, я пообещала сама.
– Почему?
– Потому что она была расстроена.
– Из-за чего?
– Из-за украшений.
– Расстроена, потому что вы их нашли?
– Наверное.
– Расстроена, что её раскрыли?
– Не знаю.
– Она была расстроена до того, как вы их нашли?
– Нет, до этого она была счастлива.
– Была ли она счастлива, когда вы с ней расстались?
– Да.
– Почему?
Мне не хотелось отвечать, но он повторил:
– Почему?
– Видимо, потому, что я пообещала никому не говорить.
Сержант взглянул на констебля.
– Сестра Моника Джоан, очевидно, понимала, что делает. Вначале она перепрятала украшения, чтобы её не раскусили, а когда их обнаружили, она успокоилась, получив с вас обещание, что вы будете молчать.
Он вновь повернулся ко мне.
– Когда вы нашли украшения, вы знали, что полиция занимается кражами у местных торговцев?
– Знала.
– Вам не пришло в голову, что драгоценности могут иметь отношение к делу?
– Не знаю.
– Сестра, мне не хотелось бы оскорблять вас обвинением в глупости.
– Наверное, да, я подумала, что это может быть связано.
– Вы понимали, что сокрытие улик во время расследования – это преступление?
Во рту у меня пересохло, а голова закружилось. Одно дело – заниматься чем-то втайне, и совсем другое – слышать, как тебя обвиняет полицейский. Мой голос прозвучал едва слышно:
– Я всего несколько дней назад узнала, что это преступление.
– А что произошло несколько дней назад?
– Я рассказала девочкам.
– Вы рассказали им, но не мне! – взорвалась сестра Джулианна. – Это возмутительно!
– Почему вы поведали об этом коллегам, а не старшей сестре?
– Потому что я знала, что сестра Джулианна будет обязана сообщить в полицию, а они – нет.
– И как они отреагировали?
– Я не помню. Мы выпили пару бутылок хереса в тот вечер.
Констебль фыркнул, но тут же умолк, когда сержант на него взглянул.
У сестры Джулианны явно поднималось давление.
– Чем дальше, тем хуже! Вы выпивали на дежурстве! Мы ещё об этом поговорим.
Я была в отчаянии. Теперь я навлекла беду и на подруг.
– Давайте вернёмся к украшениям, – вмешался сержант – Вы решили скрыть информацию от полиции. Что вы собирались сделать?
– Я подумала, что надо забрать их из комнаты и оставить где-нибудь, в Хаттон-Гарден или у полицейского участка.
Сержант и констебль обменялись взглядами.
– Но я не смогла их найти.
– Она убрала их из тумбочки?
– Да.
– Вам повезло, сестра, что вы не нашли драгоценности. Если бы вы привели свой план в исполнение и украшения обнаружили бы при вас, у вас были бы серьёзные проблемы.
Я похолодела. Воровство, тюрьма. Конец карьере. Конец всему.
Сержант некоторое время наблюдал за мной, потом заговорил:
– Я не буду предпринимать никаких действий, сестра. Это предупреждение, так и запишем. Вы поступили глупо. Не хотелось бы называть вас дурочкой, но именно так вы себя и вели, и надеюсь, что эта история послужит вам уроком. Можете идти.
Я вышла из кабинета в полном оцепенении. Не очень-то приятно, если считаешь себя взрослой и ответственной, а полицейский называет тебя дурочкой.
Коллеги обступили меня. Мы уселись вокруг кухонного стола с сэндвичами с сыром и пикулями и домашним кексом, и я им всё выложила. Меня больше всего тревожила тюрьма, которой я чудом избежала.
– Да ладно, старушка, мы бы тебя вызволили, – твёрдо сказала Чамми. Её преданность напомнила мне о собственном предательстве – я рассказала о наших посиделках. Моему раскаянию не было предела. Синтия, как всегда, утешила меня, сказав, что это наша общая провинность и ничего дурного мы не сделали. Она посоветовала выпить какао и лечь спать пораньше.
Полицейские забрали украшения и пригласили ювелиров из Хаттон-Гарден, которые годами жаловались на пропажи, чтобы те опознали свои товары. Один из них, Самюэльсон, уверенно указал на старинное жемчужное ожерелье и кольцо с бриллиантом, и сказал, что эти предметы пропали у него несколько лет назад, и предъявил в доказательство бухгалтерские книги.
Кроме того, свидетельские показания дали торговцы, которые видели, как сестра Моника Джоан таскала мелкие предметы с их прилавков. На основе их рассказов и сведений мистера Самюэльсона полиция решила, что против сестры Моники Джоан в любом случае должно быть возбуждено дело. Однако вопрос её психической вменяемости оставался открытым, в связи с чем потребовалось медицинское освидетельствование.
Врач-терапевт, который много лет знал сестру Монику Джоан и недавно лечил её от воспаления лёгких, сказал, что озадачен и не может с уверенностью заявить, пребывает ли сестра в здравом уме. Он порекомендовал обратиться к психиатру.
Эта дама, старший консультант-психиатр в главной больнице Лондона, дважды навещала Ноннатус-Хаус, чтобы осмотреть сестру Монику Джоан. Её финальное заключение гласило, что, несмотря на преклонный возраст, сознание монахини необычайно ясно. Все рефлексы были в норме, она прекрасно ориентировалась в текущих и прошлых событиях и отлично понимала разницу между добром и злом. Не найдя никаких признаков умственных нарушений, психиатр сочла, что сестра Моника Джоан в состоянии нести ответственность за свои поступки.
Рассмотрев эти отчёты, полиция приняла решение возбудить дело, и улики передали в магистратский суд на Олд-стрит для предварительных слушаний. Трое судей были единодушны: согласно имеющимся доказательствам было произведено хищение, и, будь фигурантка помоложе, она отвечала бы перед лондонским судом квартальных сессий. Однако в данном случае старший судья колебался – именно из-за возраста обвиняемой. Его бабушке было девяносто три, и она почти ничего не соображала и даже не узнавала собственную дочь. Он с сочувствием относился к престарелым людям.
Старший полицейский офицер зачитал обвинения. С одной стороны от сестры Моники Джоан расположился её адвокат, с другой – багровая от стыда сестра Джулианна, которая не поднимала взгляда. Сестра Моника Джоан, напротив, сидела прямо и держалась крайне высокомерно, порой восклицая что-нибудь вроде: «Чушь! Вздор!»
Когда обвинения была зачитаны, старший магистрат спросил:
– Вы выслушали предъявленные обвинения?
– Безусловно.
– Вы всё поняли?
– Не грубите, молодой человек. Считаете меня дурой?
– Нет, сестра, не считаю. Но мне надо удостовериться, что вы полностью осознаёте, какие обвинения вам предъявляет полиция.
Сестра Моника Джоан не ответила. Она взглянула на настенные часы и поднесла испещрённую венами руку к подбородку, словно актриса, позирующая перед объективом.
– Я в этом не уверена, сэр, – тихо сказала сестра Джулианна адвокату, и тот встал, собираясь что-то сказать. Но тут сестра Моника Джоан напустилась на них обоих:
– Не смейте за меня отвечать. Говорите за себя. Давайте показания о собственных недостатках. Перед судным престолом мы все стоим в одиночестве, покинутые и обнажённые, и вот тогда будут говорить лишь мертвецы.
Старший судья задумался. Эта дама очень отличалась от его бабушки, которая только и могла, что повторять: «Мне девяносто три, надо же, целых девяносто три года».
– Вы понимаете, какие обвинения выдвигаются против вас? – очень серьёзно спросил он.
– Да.
– Вы признаёте себя виновной?
– Виновной! Виновной? Друг мой, вы полагаете, что я приму обвинения от этих свиней? – Она негодующе фыркнула, вытащила из-под чепца кружевной платок и театрально зажала нос, будто почувствовала неприятный запах. – Виновна? Ха! Пусть тот из вас, кто без греха, первым бросит камень. Да понимает ли ваш ограниченный ум скрытый смысл слова «вина»? Прежде чем употреблять его в будущем, потрудитесь ознакомиться – если, конечно, вы способны на подобное умственное усилие, в чём я лично сильно сомневаюсь!
Подобная грубость в адрес старшего судьи сослужила сестра Монике Джоан плохую службу. Продемонстрируй она чуть больше кротости, неуверенности или даже раскаяния, судьи могли бы воспользоваться своим правом прекратить дело. Теперь же, быстро посовещавшись, они засомневались в её невиновности и решили передать дело в суд квартальных сессий для рассмотрения его судьёй и присяжными.
Сестра Джулианна пришла в ужас от поведения сестры Моники Джоан в суде. Она надеялась, что дело окончится тихо и мирно, но теперь нам предстояло столкнуться с неминуемой оглаской. Но сестра Джулианна так просто не сдавалась. Она молилась об успешном исходе. Высшие силы вдохновили её, и она поняла, что надо усилить линию защиты, связанную с умственными нарушениями. Обсудив эту идею, они с адвокатом решили обратиться к ещё одному врачу.
Сэр Лоример Эллиотт-Бартрам был психологом с завидной репутацией – его хорошо знали в Лондоне, так как он выступал свидетелем по нескольким делам. Доктор был уже в преклонном возрасте, но не настолько, чтобы отказаться от обширной практики на Харли-стрит. Напротив, чем старше он становился, тем больше к нему шло пациентов и тем больше денег они приносили. Дела обстояли крайне удовлетворительно.
Сэр Лоример получил квалификацию хирурга в 1912 году и выдающиеся характеристики в качестве армейского врача в – Первую мировую войну: военачальники считали его превосходным офицером и врачом, а солдаты – превосходным мясником.
Хотя сэр Лоример никогда не получал квалификации психиатра, да и не претендовал на неё, он сколотил на Харли-стрит целое состояние, понемногу практикуя психотерапию и занимаясь потерей памяти, изменениями личности, психической заторможенностью, гипоманией, алкоголизмом, клептоманией и всем в таком духе. Это был высокий обаятельный мужчина с глубоким, звучным голосом, который при необходимости становился совершенно медовым. Большую часть его клиентуры составляли женщины.
В медицинских кругах шутят, что, если хотите написать научный труд по брани, послушайте, как двое врачей говорят о третьем. В среде психиатров сэра Лоримера считали напыщенным старым пустобрёхом и проходимцем, заправлявшим свой «роллс-ройс» кровью богатых старух.
Сэр Лоример вошел в Ноннатус-Хаус, излучая самоуверенность, и был препровождён в комнату к сестре Монике Джоан. Он поцеловал ей руку и назвал «многоуважаемой преподобной».
– Какое облегчение наконец встретить опытного, понимающего джентльмена, – пробормотала она.
Он снова поцеловал ей руку и прошептал:
– Я всё понимаю, моя дорогая, поверьте.
Она улыбнулась и вздохнула.
– Разумеется, я вам верю, сэр Лоример.
Тем же вечером, перед службой, я спросила сестру Монику Джоан, понравился ли ей сэр Лоример.
