Стигмалион Старк Кристина

3

Хочу твоей любви

2011 год, мне тринадцать лет

У Сейджа в гостях девушка. Они вдвоем заперлись в его комнате. Я забралась в соседнюю и сидела тихо, как мышь. Приложила к стенке стакан, прижалась ухом к донышку и слушала. Они говорили о чем-то, хихикали, слушали музыку и листали учебники. Оба готовились к поступлению в университет. Сейдж решил изучать право, а она – что-то там еще. Ее звали Тэйла. У нее были кудрявые волосы и пронзительный смех. Казалось, будто дикая птица кричит.

Я бы с удовольствием свернула этой птице голову.

Сейдж вырос так, что стал больше папы. Ему уже восемнадцать, а на вид все двадцать пять: огромный детина, которому я едва достаю до плеча. Голос у него громкий и низкий, на лице растет щетина, а руки такие сильные, что он смог бы переломить, как спичку, свою клюшку для хёрлинга. Если бы клюшка его чем-то разозлила…

Мама сказала мне, что я тоже почти совсем взрослая, что я меняюсь, расту. Мои волосы стали длинные-длинные. Мелисса часто заплетает их в косы. В моей груди набухли какие-то шарики – ужасно болючие. Я думала, что это рак, но мама сказала, что это грудь растет. И еще пару месяцев назад у меня началась менструация. Господи, хорошо, что мне заранее объяснили, что это, иначе тем утром я бы перебудила весь дом воплями «я умираю!»

В общем, я уже не ребенок. Но мое детское обожание и щенячья верность Сейджу почему-то никуда не ушли. Я по-прежнему хотела, чтобы он не встречался с девчонками. Чтобы не заглядывался на них. Чтобы принадлежал только мне, играл только со мной, любил только меня…

Звуки в его комнате затихли, и от этой тишины у меня все внутренности сжались в ком. Я приросла ухом к стене и наконец разобрала слова:

– Сейдж, а вдруг кто-то войдет?

– Двери заперты… Все уехали играть в гольф… Никого нет…

Шепоток. Шелест. Движение.

– Тебе нравится? – проворковала Тэйла.

– Я с ума по тебе схожу… Ты такая красивая… Тэйла… Ты самое прекрасное…

Мне в ухо влетел звук глубоких поцелуев, осторожное поскрипывание кровати. Я закрыла глаза и сжала кулаки. В общих чертах я представляла, что там происходит: родители покупали мне книги обо всем на свете, включая «это». Конечно, они были написаны простым языком для подростков и подробности не описывались, но и прочитанного мне было достаточно: «Сначала мужчина и женщина уединяются в каком-то месте, раздеваются и ласкают друг друга, произнося приятные слова. В такой момент у мужчины происходит эрекция, а у женщины увлажняется влагалище. Мужчина вводит пенис во влагалище женщины, что сопровождается приятными ощущениями для обоих…».

Звучало все это, конечно, серьезно, но я не представляла, как можно получать удовольствие, когда в тебя что-то вводят. Можно потерпеть, когда тебе вводят катетеры, иглы, ректальные свечи, зонды, суют в уши ватные палочки, засовывают в рот градусник или отсасывающий слюну шланг на приеме у стоматолога… Приятного мало, так? А когда в тебя вводят не инструмент, а часть чужого тела – это как вообще? Кому это может нравиться? Неужели многим, если об этом даже книги пишут?

Меня передернуло от отвращения.

Я ушла вниз, в гостиную, громко топая ногами, врубила телек, выкрутила громкость на максимум и начала танцевать под Леди Гагу и ее «Bad Romance».

Так-то!

Мужчина не сможет вводить пенис женщине во влагалище под все эти безумные звуки, громыхающие на весь дом. Только это мне и нужно!

– Рам-ма! Рам-ма-ма-а! Га-га-у-ля-ля! Хочу плохой роман!

А вот и Сейдж. В одних штанах спустился вниз: волосы всклокочены, губы порозовели, соски съежились в два сердитых бугорка. Тэйла спустилась следом – щеки алые и футболка шиворот-навыворот.

И пока она шнуровала свои беленькие «адидасы», Сейдж хмуро поглядывал в мою сторону.

– Хочу тебя уродливого! Хочу тебя больного! Хочу тебя всего, пока это бесплатно! – начала петь я и прыгать чокнутой лошадью по комнате.

Сейдж вышел с Тэйлой на улицу, смачно грохнув дверью.

– Хочу твоей любви! Хочу твоей мести! Давай вместе напишем этот порочный роман!

Вернулся. У-у-у, неужто мы разозлились?

– Хочу твои психи и твою вертикаль! Хочу видеть тебя в зеркале заднего вида! Малыш, какой же ты чумовой!

– Долорес, что ты творишь?! – Сейдж выхватил у меня пульт, в который я артистично орала, как в микрофон, и выключил телек.

– J’adore l’amour! Et je veux ton revenge![4] J’adore l’amour! Не хочу быть друзьями! – продолжала петь я уже без музыки.

И тогда Сейдж схватил меня за руку и больно сжал запястье.

– Лори!

Я резко остановилась, и рваная челка косо упала мне на глаза.

– Что ты здесь устроила?! – заорал Сейдж. Он был взбешен, на волосок от ярости.

– Я знаю, чем ты занимался там с ней.

– И чем же?!

– Засовывал свой пенис ей во влагалище! – сказала я с отвращением.

Сейдж пару секунд смотрел на меня в полном замешательстве, потом застонал, закатил глаза и запустил пальцы в волосы.

– И это гадко! – закричала я ему в лицо. – Помнишь тот день, когда ты написал на ежика в саду за сараем? Так вот – это еще хуже, чем писать на ежика!

– Долорес, – Сейдж тяжко вздохнул и упал в кресло, закинув ногу на ногу, – совсем как отец. Повязать галстук и надеть очки – и будет почти он. – Мне стыдно за того ежика, сколько раз повторять? Пожалуйста, давай об этом забудем. Что касается всего остального: ты не можешь называть гадким то, о чем не имеешь ни малейшего представления.

– Мне уже противно тебя слушать!

– Что ты вообще знаешь о сексе?

– Все, что надо! Я прочитала книгу «Детям про «Это», и «Энциклопедию для подростков», и «Ваша девочка взрослеет», и еще нашла у родителей одну книгу… «для взрослых». Там какая-то акробатика цирковая, только блевотная.

– А теперь забудь все то, что там написано, – сказал мне Сейдж. – Секс – это не акробатика. Не анатомия и не физиология. И неважно, кто, что и куда сует. Неважно. Самое главное не увидишь глазами, этого нет на картинках.

– Что, еще и кино про это бывает? – вытаращилась я.

– Бывает, но речь не о том. Самое главное происходит в голове: твои мысли все улетучиваются. Ты не можешь думать ни о чем – только о человеке, который рядом. И о том, что с ним можно сделать… В хорошем смысле слова. И с его согласия, конечно. Время исчезает, пространство исчезает. И внутри у тебя такой ураган, что кажется: еще чуть-чуть – и голову снесет… И для всего этого достаточно просто поцелуя. Или даже прикосновения руки. Все. Вот это секс. А то, что ты в тех книжках читала, – это все… ерунда.

Я замерла посреди комнаты, загипнотизированная голосом Сейджа и тем, как серьезно он все объяснял. И мне так понравилось то, что он сказал, что весь мой гнев, и стыд, и отвращение вдруг куда-то исчезли. А что, если он единственный, кто прав?

«А ведь мне не суждено испытать то, о чем он говорит», – подумала я. Я никогда раньше не задумывалась об этом, но сейчас вдруг осознала: все то, что происходит с Сейджем, о чем пишут в книгах, все это запретное, и странное, и тайное, что случается между людьми, когда они остаются наедине, – все это никогда со мной не произойдет.

Никогда.

Я села в другое кресло, обняла свои колени и опустила на них лоб.

– Все это пройдет мимо меня, так?

Сейдж молчал. Тут ему нечего было сказать. Все было понятно без слов.

– Тогда зачем они покупают мне все эти книги?!

– Ты должна быть образованным человеком. Должна все знать и понимать. Никто из нас не полетит в космос, но почему бы не прочитать о космосе в книгах? – философски рассудил Сейдж.

– И как там на Марсе, господин астронавт? – фыркнула я.

– Жарко, – улыбнулся он. Его щеки слегка покраснели, глаза засияли. Он был очень красив в разгаре своей маленькой болезни по имени Тэйла.

– Смотри не сгори, Сейдж. Ожоги – это больно.

Я вскочила на ноги, убежала в свою комнату, свернулась калачиком под одеялом и беззвучно заплакала.

Я наконец начала осознавать, что за шутку сыграл со мной Господь. Что зрение, слух и обоняние – это величайшие сокровища, но я бы точно променяла какое-то из них на чудо прикосновения. Попрощалась бы с благоуханием цветов и ароматом свежеприготовленной пищи, но зато смогла бы жить среди других людей. Не смогла видеть, но зато могла бы целовать. Променяла бы все звуки на тепло чужой кожи под пальцами.

4

Лучше бы я этого не видела

2014 год, мне шестнадцать лет

Сейдж учился в колледже на третьем курсе. С Тэйлой недавно разошелся и стал встречаться с какой-то другой девицей. На этот раз блондинка с мелкими детскими зубками и острым носиком.

Мама с отцом улетели в Рейкьявик на две недели. Нормальные люди летают отдыхать на Канары и Мальдивы, в Грецию и Таиланд. А мои родители любят север: Исландию и Гренландию, Данию и Канаду, горы и снежинки, лыжи и какао, пледы и варежки, оленей и северное сияние. Даже представить не могу, чтобы они отправились куда-то в сторону экватора. По-моему, у мамы даже купальника нет.

А я на все каникулы уехала к бабушке в Донегал. Бегать по пляжу. Греть ноги у камина. Примерять винтажные бабушкины платья с перламутровыми пуговицами и хрупкими кружевами. Обнимать Хэйзел.

Бабушкин дом больше похож на замок – он огромный, трехэтажный, сложен из черного блестящего кирпича. В нем окна от пола до потолка и винтовые лестницы. А вокруг – сады с фонтанами, старинные скамейки и сортовые розы всех цветов радуги: белые и алые, желтые и бордово-черные. Ну разве что синих нет.

Бабушка у меня очень знатная: она единственная внучка богатого лорда Генри Стэнфорда, который когда-то приехал из Англии в Ирландию и, ослепленный красотой местной рыжеволосой нимфы, не захотел уезжать.

И моя знатная бабушка не обрадовалась, когда ее единственная дочь собралась замуж за юного нищего выпускника юридического колледжа, с которым познакомилась в картинной галерее. Она восприняла это как бунт, как личное оскорбление, вроде плевка в лицо.

А потом и вовсе от дочери отреклась, когда та вышла за моего отца и уехала к нему в Атлон – крохотный городок, что на реке Шеннон, в самом сердце Ирландии. Отреклась и сказала моей маме накануне ее свадьбы, что умрет (от сердечного приступа, конечно же) и ни гроша ей не оставит. Завещает все местному церковному приходу, а дочке даже болтик от дверной ручки не пожалует.

Мама страшно обиделась, уехала и перестала бабушке даже открытки на Рождество присылать. (Лично я считаю, что это было чересчур жестоко).

Бабушка и мама не разговаривали друг с другом целых два года и даже в Фейсбуке друг к другу не заглядывали. А потом случилось нечто чудесное: родился маленький, пухленький, весь такой розовенький малыш Сейдж. Мама отправила бабушке его фотографию и отпечаток ладошки на глиняной дощечке – и бабушкино сердце растаяло. А потом родилась я, и бабушка растаяла вся целиком. Такой милоты, как мы с братом, ни одна ледяная глыба не выдержит.

Папа тем временем покинул юридическую фирму, в которой работал, и завел собственную адвокатскую практику. Он был трудоголиком, умел быстро вникнуть в суть дела и не робел перед опытными обвинителями и судьями. Отец быстро завоевал репутацию бесстрашного, может быть, даже жесткого защитника, который до последнего борется за своего клиента. А репутация как хороший костюм: многого стоит и всегда привлекает клиентов.

Деньги в нашу семью не то чтобы рекой потекли, но их на все хватало. На большой дом, пару хороших машин, няню, домработницу и домашних учителей.

Папа выстроил свое собственное королевство и посадил маму на трон. А бабушка поняла, что зря была такой мегерой, и начала приглашать всех нас в гости, писать письма и присылать маме деньги на счет.

Деньги мама всегда отправляла обратно – ни гроша не взяла, и, не знаю, возьмет ли, – но вот нашему с бабушкой общению мешать не стала. И хорошо, потому что я и Сейдж обрели ту особенную, щедрую, удивительную любовь, которую детям может дать только бабушка.

К Сейджу бабуля относится как к фамильной драгоценности – сдувает пылинки и горделиво показывает подружкам. А от меня она вообще без ума, потому что страшно балует. Взять хотя бы… Нет, здесь лучше рассказать по порядку.

Когда я приехала к ней этим летом, она сначала тискала меня полчаса (надев перчатки, конечно, и застегнув все пуговицы доверху), потом закатила для меня обед, а после повела в гараж. А там – ни черта себе – стояла новая машина, повязанная огромным бантом! Я перевела взгляд с машины на бабушку, не понимая, в чем суть розыгрыша и где тут скрытая камера.

– С днем рождения, Лори! – воскликнула бабушка, сжимая меня в крепких руках и целуя воздух по обеим сторонам от моих щек.

– Ба… – медленно заморгала я. – У меня он в феврале. А сейчас июль.

– Какие пустяки!

– И у меня нет прав, и мама не разрешит, и вообще… Я, наверное, сплю.

Я начала разглядывать машину, и чем дольше разглядывала, тем сильнее у меня тряслись руки и ноги. От изумления. От восторга. От переполняющего меня счастья.

– Как для первой машины, может, чутка великовата, но я верю, ты справишься. Водить можно с семнадцати. За полгода как раз разберешься, где газ, а где тормоз, сдашь тест на теорию, получишь ученические права!.. – начала безумствовать бабушка.

Я подбежала к машине, стала разглядывать диски, заглядывать в окна. Нереально красивая машина. Прямо-таки топ-модель среди машин. Железная Жизель Бюндхен, черт побери!

– Залезай! – скомандовала бабушка. – Послушаешь, какая у нее стереосистема, а встроенное меню, а кожаный салон, а кресла с поясничной поддержкой!

Мама потом будет звонить бабушке и истерить по поводу «безумных подарков от безумной бабки». Будет кричать: «Ма, ты совсем из ума выжила?! «Ауди S7» в шестнадцать лет?! Серьезно?!»

А бабушка ей скажет: «Ну извини, дочь, скаковые лошади – это прошлый век».

А мама ей: «Ты поняла, что я имею в виду! Я не позволю сесть ей в этого металлического монстра».

А бабушка ей: «Чтоб ты знала: внутри этого монстра безопасней, чем снаружи».

И так далее, и тому подобное.

На повышенных тонах и с не предназначенной для детских ушей лексикой.

Потом вмешается папа и попробует уговорить бабушку вернуть машину в салон: «Аманда… Вы же понимаете… Давайте представим… Возможно, не стоит торопиться… Все-таки это серьезный шаг…»

А бабушка ему скажет: «Если Лори не будет ездить на этой машине, то я вам наследство не оставлю!»

Так она любой спор заканчивает. Характер, что поделать…

Но сейчас, пока родители не узнали, – счастье есть! Мы с бабушкой залезли в салон и стали слушать Джастина Бибера, и почему-то было дико смешно, что я слушаю его вместе с собственной бабушкой. А бабушка качала головой в такт, как прожженная фанатка, и блаженно улыбалась…

Есть люди, которые отказываются стареть. Которые показывают старости средний палец и продолжают жить на полную, как будто время потеряло над ними власть. Они слушают современную музыку, они кайфуют от достижений прогресса (будь то навороченные мобильные телефоны, Интернет или всего лишь наращивание ресниц!), они с удовольствием общаются с молодежью и веселиться умеют так, что обзавидуешься в свои шестнадцать! Все это относится в моей бабушке. Вот такая она удивительная.

– Знаешь, что, – сказала ей, – теперь я знаю, на кого похожа. На тебя. Ты – самая сумасшедшая бабушка на свете!

– Спасибо, моя драгоценная, – улыбнулась она и поджала губы. Как будто вот-вот расплачется.

– Жаль, что я не смогу родить тебе правнучку, – вырвалось у меня. – Я буду последней безумицей в твоем роду.

– Тс-с, – прошептала бабушка. – Лучше послушай, что мальчонка поет.

Мальчонка тем временем запел песню «Believe»: «Все начинается с маленькой искорки, которая угасла бы, если твое сердце не мечтало со мной. Где бы я был, если бы ты не верила в меня?..»[5]

– Так вот, я мечтаю вместе с тобой, – продолжила бабушка и сжала мою ладонь. – Ты не одна, милая.

– Спасибо, ба. Хотя я не до конца понимаю, во что конкретно верить. В то, что мою болезнь научатся лечить? В то, что Сейдж окажется не моим братом, и я смогу выйти за него замуж? – нервно рассмеялась я. – Или есть другой способ почувствовать себя полноценной? Другой способ позволить себе касаться кого-то и не умереть?

«Если бы ты не верила в меня, разве узнал бы я, каково это – прикоснуться к небесам?!» – воскликнул Джастин из динамиков, словно слышал наш разговор и участвовал в нем.

– К небесам! – простонала я. – Тут бы человека простого потрогать.

Бабушка рассмеялась, лучики морщинок окружили медово-карие глаза, и я рассмеялась вместе с ней.

– Просто помни, я рядом и мечтаю вместе с тобой, – повторила она. – А когда двое мечтают – это уже совсем не то что мечты одного. Запомнила?

– Запомнила.

– А теперь пересаживайся на пассажирское сиденье, моя ненаглядная. Поддадим газку! Мне сказали, что эта тележка разгоняется до ста километров в час за пять секунд! Старушке не терпится проверить!

Я переползла на пассажирское, клацнула пряжкой ремня безопасности и посмотрела на бабушку с немым восторгом.

– Я буду твоим солдатом! Каждую секунду буду сражаться за твои мечты, малышка![6] – начала громко подпевать бабушка. Голос у нее сильный и красивый, такой только у потомственных аристократок и бывает. Заурчал мотор, мы выехали из гаража и направились к автостраде. – Поэтому не волнуйся, не плачь, нам не нужны крылья, чтобы лететь! Просто держи меня за руку!

Тем летом мне начали сниться сны.

Сны о прикосновениях.

В них я ходила без перчаток, ела ту же еду, что и другие люди за столом, обнималась с друзьями, целовала парня. А он целовал меня – и мои губы не покрывались ожогами.

Мое подсознание пыталось обрести во сне то, чего ему так не хватало в реальности. Я просыпалась вся взмокшая, разгоряченная, с пылающим лицом и липкими ладонями.

Однажды мне приснилось, что я танцую с незнакомым парнем. Его рука гладит меня по лицу, потом движется вниз, обрисовывая линию ключицы, сжимает грудь, соскальзывает все ниже и ниже, пока не касается пояса моих шорт.

Но вот и пояс не останавливает ее. Рука упорно движется к тому месту, где соединяются мои ноги. А потом парень заглядывает мне в лицо, и я немею: это Сейдж. «Я люблю тебя, Тэйла», – говорит мне он, и я вскакиваю на кровати, мокрая от пота.

Той ночью я так и не смогла уснуть, завернулась в одеяло и отправилась гулять по бабушкиному «замку». Люблю темноту, она гораздо интересней света. Возможно, потому, что таит в себе неведомое: чудовищ и волшебников, монстров и фей. А в том мире, где есть волшебство, есть шанс, что меня сделают нормальной, здоровой, такой, как все. Легко, с помощью магии.

В гостиной мерцали ночные светильники, догорали поленья в камине, на овечьей шкуре спала Хэйзел. Я стянула из холодильника кусок марципанового теста и вышла в сад. Побродила среди деревьев, посмотрела на звезды, замерзла – холодные ночи не редкость для этих краев. Даже в июле температура может опуститься ниже пятнадцати. Потом отправилась обратно. Под ногами пружинил мокрый от вечерней росы газон, дул слабый ветер, и от аромата жимолости кружилась голова.

Я остановилась, чтобы отцепить от розового куста уголок одеяла, и в глубокой тишине расслышала странные звуки. То ли плач, то ли стон. Звуки доносились из западной спальни с бархатной занавеской и приоткрытым окном. Я подошла ближе и медленно, миллиметр за миллиметром, заглянула внутрь, за занавеску.

В комнате горел ночник, на развороченной кровати сплелись в одно целое два человеческих тела. Я узнала Мэри – бабушкину экономку, молодую женщину с белой, как молоко, кожей. А над ней, как инкуб, наконец нашедший себе добычу, навис Себастьян – бабушкин охранник и шофер, который обычно сопровождал бабушку там и сям, занимался ее машинами и следил за порядком. Треугольник его спины был обвит женскими руками и ногами, как стены замков бывают обвиты стеблями плюща. Он накрыл ее собою как гранитной плитой, а она прорастала сквозь него, текла через него рекой…

Я впервые увидела обнаженное мужское тело во всей его, так скажем, оригинальности. Массивное, загорелое, слепленное совершенно по-другому, нежели тело женщины. Спина с косыми широкими лентами мышц по бокам, руки и грудь в темных волосах и, наконец, – тот самый орган, который Себастьян раз за разом погружал в тело Мэри. Оказывается, пенис не просто «вводят», о чем в моих книгах, конечно же, умалчивалось. Им водят туда и обратно, им пронзают, им колют, как кинжалом… Мэри застонала. Неужели ей больно? Неужели то, что он с ней делает – это плохо?

Я была готова бросить камень в окно, закричать птицей или залаять собакой, чтобы вспугнуть его, чтобы остановить, но тут Мэри выгнула спину и попросила: «Сильнее!»

Мои ладони потеплели, я не могла пошевелиться. Вся кровь покинула руки, ноги, мозг и стекла в низ живота. Я сжала ноги так сильно, что онемели мышцы.

Мэри почти плакала: Себастьян ее, похоже, убить решил своей штуковиной, и она была не против. А потом она резко замолкла, ее руки соскользнули с его плеч и раскинулись в стороны. Себастьян еще пару раз вошел в нее, а потом опустился рядом, поцеловал ее и укрыл одеялом. Они о чем-то пошептались, обнялись и наконец погасили свет.

А я все стояла у окна, не чувствуя ни ног, ни рук – только болезненное онемение в животе, кишках и голове. И почему-то грусть.

Следующим утром к бабушке приехал Сейдж. Я не видела его целый месяц, но приезд меня не обрадовал. Я толком смотреть на него не могла, краснела и пыталась избегать. Теперь я знала, что именно он делает со своими девушками. И это знание больше не позволит мне прыгать к нему в кровать с утра пораньше с воплями «Доброе утро, дурачина!», не позволит разгуливать по дому в коротеньких пижамных шортиках и полупрозрачной майке, едва прикрывающей грудь, или прыгать на спину дикой кошкой, когда он совсем не ждет. Я даже не уверена, смогу ли теперь просто обнять его, зная, на что способно это тело, когда он наедине со своей подругой…

Сейдж не мог не заметить всех этих перемен.

– Ну а сейчас-то чего дуешься, мелюзга? – спросил он, когда встретил меня рано утром в гостиной. Зола в камине уже успела остыть, и Сейдж собирался вычистить его перед вечерней топкой.

– Я уже не мелюзга, Сейдж.

– О-о-о, мелюзга злится! Осталось выяснить, на кого.

– На жизнь.

Сейдж чуть со смеху не покатился. Он редко принимал меня всерьез. Для него я была глупенькой, маленькой младшей сестрой, которая особенно комична, когда пытается рассуждать о жизни. И его хихиканье не на шутку разозлило. Секунду назад я собиралась сбежать из гостиной, но теперь решила остаться и выплеснуть все из себя, как выплескивают на газон ведро грязной воды после уборки:

– Я видела, как мужчина и женщина занимались любовью.

Сейдж тут же прекратил хихикать и вздохнул.

Таким ты мне нравишься больше, болван.

– И? – спросил он, закатывая рукава и начиная выгребать пепел из камина.

– И лучше бы я этого не видела.

– Что, все было так ужасно? – попытался пошутить он, чтобы избежать очередного философского разговора.

– Нет, все было прекрасно, – процедила я сквозь зубы. – И в этом заключается проблема.

Сейдж не придумал, что сказать. Стряхнул с рук серый пепел, подошел ко мне и просто обнял.

– Попытайся не думать об этом.

– Легко сказать, – покачала головой я. – Я сплю и вижу сны… Стыдно рассказывать, какие. Я хочу того же, чем занимаются все люди. Может, не сейчас, но попозже. И мысль, что я никогда не смогу, – она просто невыносима…

Сейдж потрепал меня по волосам и попытался успокоить, но чем больше я старалась взять себя в руки, тем хуже получалось.

– Лори, на самом деле в сексе нет ничего такого, из-за чего стоило бы так… сходить с ума. Это просто… да ничего особенного. Господи, сколько тут золы… Что тут вчера сожгли? Библиотеку Тринити?

– Ты что, думаешь, я за столько лет не научилась видеть, когда ты врешь? – рассвирепела я. – Совсем за дуру меня держишь? Вот ты, скажи мне честно, если бы пришлось выбирать между пенисом и рукой, ты бы отдал руку, так?

– Ну вот, снова начинаешь беситься! – воскликнул Сейдж, сжав в одной руке кочергу, а в другой – веник для золы.

– Значит, отдал бы. А как насчет ноги? Ты бы больше никогда не смог ходить, бегать, играть, но все равно, думаю, отдал бы ногу. Так?

– Лори!

– Ответь на простой вопрос! Отдал бы пенис или ногу?!

– Проклятье, ногу! – Сейдж отвернулся с бордовым лицом и снова с усердием Золушки принялся ковыряться в камине.

– Вот видишь! И все ради чего? Чтобы не лишиться самого прекрасного, что может дать тебе жизнь: ласки и прикосновений!

Сейдж фыркнул и поднял глаза к небу, изображая крайнюю степень несогласия, но мне не задуришь голову. Я знала, что права.

– Ты готов отдать ногу, а может, даже обе ноги. А знаешь, что я могла бы отдать за шанс хоть однажды испытать все это? Я бы, наверно, могла отдать жизнь! Чужие руки обожгли бы, чужие поцелуи опалили всю кожу на лице, мужская… жидкость разъела бы изнутри, но зато я бы перед этим была желанной, любимой! – как заколдованная, заговорила я, наворачивая круги по гостиной и не видя ничего вокруг.

– Какая же ты дура, Долорес! – вскочил на ноги Сейдж, бросил кочергу с веником и встряхнул меня так, что клацнули зубы. И продолжил быстро, яростно: – Твоя жизнь бесценна и никакие потрахушки с кем бы то ни было не стоят ее!

А потом развернулся и вылетел из комнаты – так быстро, что аж пепел в воздухе закружился.

Ко мне подошла Хэйзел и ткнулась мокрым носом в бедро. Она всегда знала, когда я расстроена.

5

Просто перепутали бутылки

В самом конце лета, буквально за неделю до отъезда домой, я познакомилась с Джесси – сыном Себастьяна. Ему было восемнадцать или около того. Он заехал к отцу в гости, они вместе чинили винтажный бабушкин кабриолет.

Джесси ходил туда-сюда в промасленной майке, подавал отцу инструменты и курил «Силк Кат» у дверей гаража. Мэри приносила сэндвичи с тунцом и кофе с «Бейлисом». Я сидела неподалеку и дурачилась с Хэйзел. Акита была совсем старой и ленивой и отказывалась носить мне мячи, но поваляться со мной на траве по-прежнему любила.

– Мисс Макбрайд! Хотите сэндвич? – крикнула Мэри и помахала рукой.

Я встала и направилась к гаражу, на ходу приглаживая волосы. Есть не слишком хотелось, но это была возможность поближе рассмотреть незнакомого парня. Я редко встречала новых людей, и они всегда вызывали интерес.

Парень выпустил изо рта густой сизый дым и протянул мне ладонь:

– Привет. Я Джесси.

Я выставила руку в латексной перчатке.

– Долорес.

Тот озадаченно посмотрел на нее и неловко пожал пальцы.

– Готовлюсь к поступлению в медицинский, привыкаю к перчаткам, – поторопилась соврать я, пока он не успел подумать, что у меня какая-нибудь кожная болезнь. Надеюсь, Мэри и Себастьян не слишком много знают. Мэри в курсе, что мне можно есть только из стерилизованной посуды, но, кажется, думает, что у меня просто слабый желудок.

– Я видел твою машину, роскошная, – Джесси кивнул на «S7», стоящую там же, в гараже.

– Спасибо, – растаяла я.

– Прокатишь меня как-нибудь?

– У меня еще нет прав. Бабушка слегка… поторопилась.

– Хочешь, поучу тебя?

Его отец закатил глаза и вытер руки о промасленную тряпку. Мэри протянула мне аппетитный бутерброд, завернутый в целлофан.

– Не буду против, – кивнула я. – Надеюсь, ты… опытный водитель.

– Пока никто не жаловался.

Все это звучало двусмысленно и ужасно мне нравилось. Хотелось взять его сигарету и сделать затяжку. Да, я знала, что это будет то же самое, что обхватить губами раскаленный гвоздь – потом вся кожа слезет. Но эти мысли все равно вертелись в голове снова и снова.

Джесси и я сидели в салоне моей машины. Мне было и страшно, и радостно одновременно. Казалось, это первый раз, когда я нахожусь так близко к постороннему человеку. Да еще и привлекательному парню. Джесси положил мою руку на рычаг переключения скоростей.