Вызовите акушерку. Прощание с Ист-Эндом Уорф Дженнифер
Врач медленно и аккуратно потянул за щипцы, в то время как сестра Бернадетт продолжала давить.
– Держите ноги, – тихо сказала она Трикси. – Ей нельзя двигаться.
Трикси потребовалось приложить все силы, чтобы удержать Мэйв на кровати.
Через полминуты головка появилась на свет. Лицо ребёнка было бесцветным. Сестра тут же схватила пару ватных тампонов и тонкий катетер и попыталась прочистить воздушные пути, но младенец не пошевелился и не попытался вздохнуть.
Врач подцепил пальцем показавшееся плечо малыша и одним стремительным движением извлёк его и положил матери на живот. Это была ещё одна девочка, бледная и безжизненная. Она выглядела мёртвой.
Между первым кровотечением и появлением ребёнка прошло всего девяносто секунд, но Трикси эти секунды показались полутора часами. Время словно бы растянулось. Даже ровное тиканье часов как будто замедлилось – словно мир замер.
Ребёнка отделили от матери. Девочка напоминала тряпичную куклу и казалась совершенно безжизненной. Сестра отнесла её к камину. Доктор коснулся безжизненно висящей ручки и взглянул на монахиню.
– Сделайте, что возможно, – печально сказал он. – Есть вероятность, что придётся…
Но времени на разговоры не было. Хлынул новый поток крови, и пуповина, уходившая одним концом в вагину, удлинилась.
– Плацента выходит. Быстро, сестра, принесите лоток.
Трикси попыталась шагнуть, но ноги её так тряслись, что она не могла пошевелиться. Плацента выскользнула и упала на пол.
– Потом осмотрим, – сказал врач и отодвинул её ногой. – Для начала надо остановить кровотечение.
Кровь продолжала течь, а потом вдруг хлынула с новой силой. Перспективы казались довольно мрачными. Мэйвис уже не было больно, но она невероятно ослабла от пережитого и сильно вспотела. От знаменитой уверенности Мег не осталось и следа. Она тихо сидела у изголовья сестры, гладила её по голове и тихо шептала что-то нежное.
Врач энергично массировал матку, чтобы выдавить сгустки крови. Мэйвис застонала и слабо двинула ногой.
– Кажется, все сгустки вышли. Теперь надо ввести эргометрин внутривенно, и мне надо, чтобы вы создали внешнее давление на матку, пока я готовлю инъекцию. Вы когда-нибудь это делали, сестра?
Трикси покачала головой.
– Приступайте. Это займёт всего пару минут, но нельзя, чтобы матка расслаблялась, иначе может начаться новое кровотечение. Так, встаньте здесь… положите левую руку на живот прямо над пупком, а правую сожмите в кулак и надавите ей как можно ниже под лонным сочленением… да, здесь… теперь изо всех сил давите правой рукой вверх и сожмите матку руками как можно сильнее… крепче… Вот так. Держите.
Врач подошел к чемоданчику, чтобы взять лекарство для инъекции. Вернувшись к кровати, он туго перевязал Мэйв руку, чтобы сделать укол в вену в локтевом сгибе, но у него ничего не вышло. Мэйв потеряла столько крови, что вены у неё стали совершенно неразличимыми. Доктор сделал несколько попыток, но всё было напрасно. Он тихо выругался.
– Продолжайте давление, сестра. Важно не допустить ещё одно кровотечение – оно может повлечь за собой смерть. Надо сделать внутримышечный укол. Он подействует не так быстро, но раз вену обнаружить не удаётся, у нас нет выбора.
Трикси продолжала давить на матку. Акушерка ослабела, ей было дурно, но нездоровый вид Мэйвис и страх очередного кровотечения и его последствий придавали ей сил.
Врач вернулся и быстро сделал укол в бедро.
– Должно сработать. Теперь я вас заменю, – сказал он Трикси, – а вы бегите и звоните в больницу.
– Нет! – вмешалась Мег. – Нет, я не дам её забрать!
– Помолчите, женщина, и не мешайте нам! – прикрикнул на неё врач. – Если бы Мэйвис рожала в клинике, как я говорил ещё полгода назад, этого всего можно было бы избежать.
Мег притихла.
Сестра Бернадетт отнесла малышку к камину, замотала её в тонкую шерстяную ткань и прочистила дыхательные пути тоненьким катетером. Из носа, рта и глотки удалили кровь, слизь и меконий. Сестра придерживала язык девочки тонкими щипчиками, поскольку он мог запасть в глотку и перекрыть доступ воздуха. Она переворачивала ребёнка вниз головой на несколько секунд, а потом снова выдыхала воздух, приложив губы к её носу и рту. Сестра Бернадетт переворачивала её, массировала ей спинку снизу вверх, а потом снова прочищала дыхательные пути. Затем настала очередь процедуры под названием «Колыбель Евы» – голову и ножки ребёнка по очереди поднимали под углом в сорок пять градусов. Девочка не реагировала. Монахиня начала искусственное дыхание рот в рот – она набирала в грудь воздух, три раза дула в крохотные белые губы, двадцать секунд качала малышку и снова три раза выдыхала ей в рот. Спустя две минуты она опять замерила пульс.
И тут сестра Бернадетт просияла.
– Слышу слабый пульс – около восьмидесяти ударов в минуту. Слава богу!
Она продолжала трудиться. Вдруг девочка коротко, судорожно втянула воздух и вновь замерла, как будто не дыша. Но младенцы могут дышать так тихо и слабо, что это почти незаметно для наблюдателя. Сестра по-прежнему слышала слабое биение сердца, поэтому не останавливалась. Пару минут спустя ребёнок вновь судорожно втянул воздух, а через тридцать секунд – снова. Это продолжалось почти полчаса, и за это время пульс выровнялся до сто двадцати ударов в минуту.
У сестры Бернадетт не было ни лекарств, ни кислорода, ни инкубатора, ни современного оборудования для реанимации новорождённых с белой асфиксией. В её распоряжении были только вышеописанные методы, и девочка выжила.
Внутримышечная инъекция эргометрина сработала через пять минут. Матка сжалась в плотный твёрдый комок, и угроза кровотечения исчезла. Бедная Мэйв выглядела ужасно – бледная, холодная, покрытая испариной от боли и кровопотери. Она пережила шок, но состояние её было стабильным. Следовало немного поспать, поэтому врач ввёл ей морфин, что было невозможно ранее, когда ребёнок ещё находился в утробе. Роженица уснула.
Врач приготовился накладывать швы. Теперь спешить было некуда, поэтому он обезболил область вокруг промежности и вагинальной стенки и присел, ожидая, пока анестезия подействует. Когда препараты сработали, доктор смог заняться последствиями эпизиотомии. Он с облегчением отметил, что шейка матки не пострадала.
Тем временем Трикси звонила в больницу, чтобы к ним выслали дежурный автомобиль. Она стянула шапочку и халат, но забыла снять маску. Руки, ноги, одежда – всё было покрыто кровью. Когда она бежала по улице, то не замечала, как странно поглядывают на неё прохожие. Только оказавшись внутри телефонной будки она поняла, что забыла взять три пенса, чтобы позвонить. Пришлось остановить какого-то мужчину.
– Можете дать три пенса? Надо срочно позвонить.
В этот момент она вспомнила про маску и сорвала её. Её руки дрожали, и она поняла, что вся перемазана кровью.
– Мне нужны три пенса. Я забыла их взять. Мне надо позвонить в больницу.
Голос Трикси звучал визгливо. Мужчина неуверенно залез в карман и протянул ей деньги.
– Спасибо.
Она нырнула в телефонную будку, но руки у неё так тряслись, что ей не удалось набрать номер или сунуть монетки в щель. Пришлось звать на помощь всё того же прохожего.
– Выглядите неважно, сестричка, – сказал он.
У Трикси не было сил отвечать, поэтому она просто сунула ему листок бумаги.
– Наберите этот номер, пожалуйста.
Раздался гудок, и трубку сразу же сняли. Трикси коротко изложила ситуацию и продиктовала адрес.
– Мы немедленно вышлем машину.
– Вас довести до дома? – спросил мужчина.
– Доберусь. Спасибо за заботу.
Когда Трикси вернулась, Мег кричала на врача и сестру Бернадетт.
– Убийцы! Смотрите, что вы наделали! Вы её искалечили! Я уж доложу, кому следует. Только посмотрите, сколько крови! Вы её чуть не убили!
Врач пытался защищаться:
– Плацента отделилась преждевременно, кровопотеря произошла из-за этого. Я тут ни при чём.
– Лжец! Судье это будешь рассказывать! Коновал!
Она повернулась к сестре Бернадетт.
– А вы ничем не лучше! Уморите ребёночка! Это ваша будет вина, ежели она помрёт. Я этого так не оставлю.
Врач в панике смотрел на монахиню.
– Можете ей объяснить?
– Вряд ли, – вяло ответила та. Её глаз отёк из-за оплеухи. – Мы уже полгода пытаемся, и всё впустую. Тут никакие объяснения не помогут.
– Я этого так не оставлю, уж погодите у меня, вы за всё заплатите!
Мег закатила глаза и сплюнула на пол.
Прибыла выездная команда врачей-гинекологов. Все крупные больницы держали в штате медиков, которые готовы были экстренно выехать на домашние роды. Они гордились тем, что должны были приезжать на любой вызов за двадцать минут, – и обычно так и происходило. В этот раз сюда приехали врач-акушер, педиатр и медсестра, вооружённые инкубатором, кислородным баллоном, капельницами, лекарствами, обезболивающими и прочими приспособлениями для операций и детской реанимации. Они вошли в тесную, душную комнатку, которая напоминала поле битвы – кровь в буквальном смысле была повсюду. Перепачканный с ног до головы врач зашивал пациентку. Плацента по-прежнему лежала на полу. Сестра Бернадетт, возившаяся с младенцем, выглядела так, словно побывала на передовой – лицо её побагровело и отекло, под глазом наливался синяк, а одежда была залита кровью. Странно одетая женщина в зелёном враждебно уставилась на прибывших.
– Снова убийцы, – прошипела она. – Я её не отдам.
Врачи начали советоваться. Мэйв мирно спала благодаря уколу морфина, но она потеряла много крови и пережила серьёзный шок. Ей поставили капельницу с плазмой крови.
Плаценту собрали с пола и осмотрели. С виду она казалась целой. Доктор ощупал живот женщины. Матка была жёсткой на ощупь и размером с грейпфрут – как и полагалось. Он оглядел тесную комнату, в которой не было никаких медицинских аппаратов, роженицу в состоянии шока, мирно спящую в колыбели старшую девочку, сестру Бернадетт с младенцем с асфиксией на руках и оценил масштаб кровопотери.
– В подобных обстоятельствах – с незапланированным рождением близнецов, тазовым предлежанием, преждевременным отделением плаценты и кровопотерей – женщина легко могла умереть. Вы славно поработали, коллега.
– Спасибо, – вяло ответил врач. Он выглядел крайне истощённым. – Мы старались.
– Старались! – воскликнула Мег. – Да вас за решётку надо! Если б вы её сразу посадили на родильный стул, как я велела, этого бы не произошло!
Приехавшие врачи удивлённо на неё уставились.
– Не обращайте внимания, мы так и работали, – прошептал доктор. – Её не переубедить.
Медсестра забрала девочку у сестры Бернадетт и положила её в инкубатор, разогретый до девяноста пяти градусов по Фаренгейту[24]. Воздух внутри увлажнялся, чтобы слизистые оболочки не пересыхали. Малышка дышала, но неглубоко. Мышцы были вялыми, а кожа – синеватой. Сердце билось ровно, но слабо. Педиатр осмотрел ребёнка и ввёл один кубик лобелина в пуповинную вену и помассировал еёпо направлению к животу. К инкубатору подключили кислород и настроили тридцатипроцентную подачу.
Педиатр посоветовал немедленно отвезти новорождённую в больницу на Грейт-Ормонд-стрит. Как ни странно, Мег, которая так яростно протестовала против самой идеи клиники для сестры, не стала возражать. Девочку держали в больнице шесть недель, пока она не набрала вес, после чего её вернули домой. Близняшки набирались сил и выросли крепкими и здоровыми – их воспитали мать и тётка. Посетители рынка на Крисп-стрит то и дело встречали их в овощной лавке и полюбили девочек всем сердцем.
Тридцать лет спустя я навестила Трикси, которая незадолго до того переехала в город Базилдон в Эссексе. Мы отправились за покупками, и она настояла, чтобы мы зашли на рынок. Там было шумно и людно, а торговцы за прилавками, как это было принято в старину, громко зазывали народ. И тут я услышала пронзительный женский голос:
– Лучшие яблоки, тридцать пенсов за фунт, дешевле не найдёте! Лучшие бананы, дыни, грейпфруты!
Мы подошли к прилавку.
– Ну? Что брать будете? – осведомилась женщина.
Я ахнула, увидев перед собой двух совершенно одинаковых особ в уродливых коричневых платьях, подпоясанных кожаными ремнями, в мужских сапогах и с туго завязанными на головах шарфами. У меня пропал голос.
– У меня нет времени ждать, пока вы решите. Следующий!
Все эти годы словно куда-то исчезли.
– Меган-Мэйв! – воскликнула я.
– Что? – хором спросили женщины. Чёрные глаза воинственно вспыхнули.
– Меган-Мэйв! Не может быть!
– Мэйв наша мать, а Мег – тётка. Чего вам надо?
– Ничего.
Трикси улыбнулась мне, и мы с хихиканьем удалились.
Уличная Мадонна
Я видел их на Хай-Холборн. Они выделялись в оживлённой, шумной толпе тем, что двигались совершенно бесцельно: им некуда было идти и нечего делать, они потерялись, пропали. Кроме того, они выделялись своей бедностью. На самом деле уровень благосостояния – вещь относительная, и мы превращаемся в нищих лишь тогда, когда жизнь становится для нас необитаемым островом, который не даёт нам ни пищи, ни укрытия, ни надежды. Они очевидно проиграли в азартной игре, которую мы называем успехом. Если бы этот мужчина, эта женщина, это дитя вдруг застонали от боли, заглушив своими криками грохот телег, их несчастье и тогда не было бы более очевидным.
Он плёлся в небольшом отдалении от жены, опустив плечи. Казалось, что жизнь уже давно трепала его и, дождавшись, пока он кое-как встанет на ноги, вновь валила его на землю. На согбенном теле болтались зелёные тряпки, а в прорехах сапог мелькали голые ноги. Он, впрочем, вызывал не только жалость – перед вами был человек, которому вы бы с радостью дали полкроны, чтобы успокоить совесть, но не решились бы оставить его наедине со своим чемоданом!
Она примотала к себе ребёнка старой бурой тряпкой. Возможно, ей было лет двадцать пять, но выглядела она на пятьдесят, поскольку никто не заботился о ней и не давал ей поводов гордиться собой, что так важно для женщин. Ей даже не суждено было стать для кого-то желанной или нужной, а ведь благодаря этому и расцветает бескорыстная женская душа. Её мужчине явно было бы легче одному. Когда-то она считалась красивой.
Какой стыд! Нести по улице своё тело в каких-то обносках под взглядами аккуратно одетых дам, видеть жалость в глазах других жён и матерей и плестись, точно рабыня за этим шаркающим подозрительным типом. Может ли быть худшая пытка для женщины?
Он шёл впереди, и у неё была возможность обдумать, почему же она вышла за него замуж? Порой он оборачивался и подзывал её жестом, ожидая, что она прибавит шаг. Она не обращала на него внимания и продолжала плестись, влекомая милосердной инерцией.
Вдруг ребёнок проснулся и принялся ёрзать и изгибаться, как это свойственно младенцам. Мать крепче прижала к себе его крохотное тельце. Она остановилась, подошла к витрине, оперлась коленом на бордюр, сунула палец в шаль и опустила взгляд на малыша…
Поверьте, в этот момент вы бы уже не жалели её – вы бы начали преклоняться перед ней. Улыбка смягчила и разгладила её точёное лицо, и на нём проступил образ прекрасной Мадонны – единственное возвышенное, что осталось в них двоих. Это была та же вечная улыбка, от которой таяли сердца бесчисленных поколений мужчин. Когда мужчина впервые видит, как женщина так смотрит на его ребёнка, в его душе что-то сжимается. Они видят эту улыбку посреди подушек в спальнях, где слабо пахнет духами, в детских комнатах – во всех этих уютных гнёздышках, которые они так трудолюбиво строили, чтобы защитить собственный мир. Но нет, всё та же щедрая улыбка во всём её неуловимом великолепии сияла здесь, в окружении лондонской грязи.
Они смешались с толпой и были забыты, а я продолжал свой путь, зная, что в нищете и несчастье кроется неукротимая полнокровная сила, которая и правит нашим миром, к счастью или к несчастью.
Двое нищих в лондонской толпе, а на груди матери – само Будущее. Несчастная и великолепная Уличная Мадонна…
Г. В. Мортон, впервые опубликовано в «Дейли Экспресс» в 1923 году.
Человеческая память – странная штука. Наш мозг состоит из миллионов, возможно миллиардов, взаимосвязанных соединений, питаемых электрическими импульсами. В них хранятся наши воспоминания, которые порой забываются на много лет и словно бы теряются. Но они по-прежнему внутри нас и ждут только искры, которая вернёт их к жизни.
Сборник статей Г. В. Мортона послужил для меня такой искрой. Как-то раз я взяла его с собой в отпуск и после насыщенного дня, заполненного плаванием и катанием на велосипеде, села с книгой под последними лучами вечернего солнца. Когда я читала это прекрасное, трагическое описание опустившегося мужчины и несчастной женщины, я вдруг вспомнила семью Лейси. Я совсем забыла о них. Первую страницу статьи, где говорилось о нищей паре на лондонской улице, я прочла бездумно, но за ней следовало душераздирающее и вместе с тем оптимистичное описание материнской любви. Искра памяти вспыхнула, и история семьи Лейси, как принято говорить, встала у меня перед глазами. Оставалось лишь записать её.
Джону Лейси принадлежал паб «Остролист» неподалеку от Поплар-Хай-стрит. Когда мы познакомились поближе, мне стало казаться невероятным, что пивовары Труманы вообще выдали ему лицензию и платили зарплату, но в профессиональном мире встречаются вещи и почуднее, и он наслаждался ролью, которой щедро одарила его судьба.
У Джона Лейси обнаружили диабет с поздним началом. Он не слишком прогрессировал, и врач сказал Джону, что тот может контролировать болезнь с помощью диеты с пониженным содержанием сахара и углеводов. Но Джон Лейси отказался от ограничений, и уровень сахара в его крови только рос. Ему выписали инъекции инсулина, и врач рассудил, что раз уж пациент не следит за своим питанием, он вряд ли будет регулярно делать себе уколы. В связи с этим он обратился к сёстрам ордена Святого Раймонда Нонната, чтобы те дважды в день приходили к Джону Лейси. Процесс занимал массу времени. В те дни применяли раствор инсулина, и каждый укол действовал только двенадцать часов. Нас часто просили взять на себя диабетиков, поскольку рассчитать и набрать нужную дозу лекарства и ввести его под кожу было очень непросто.
Мы с сестрой Евангелиной отправились оценить состояние мистера Лейси. Паб располагался в переулке и не вызывал желания в него заглянуть. Это был узкий и грязный проулок, несколько домов в нём разрушили бомбы, а некоторые стены держались только благодаря подпоркам. Заведение не бросалось в глаза – его фасад ничем не отличался от окружающих зданий: бурая краска, облетавшая хлопьями, грязные окна, узкая, вечно закрытая дверь. Единственным, что выделяло паб в ряду соседей, была вывеска, – но она была такой старой, что болталась на одном гвозде, и краска с неё давно уже слезла.
Мы вошли через паб – это был единственный путь в квартиру хозяина на втором этаже. Площадь заведения составляла около двадцати квадратных футов[25], здесь были высокие потолки и деревянный пол. По залу было расставлено несколько дешёвых деревянных столов со стульями, вдоль одной из стен высилась барная стойка. С потолка свисала погасшая лампочка, вокруг которой жужжали мухи. Стены и потолок были выкрашены в грязно-жёлтый цвет. На стене висела картинка, но настолько грязная и тусклая, что сложно было сказать, что на ней изображено: морской пейзаж или охотничья сценка.
Мы пришли в половину первого, к открытию, но в пабе, где в это время дня должно быть людно, сидел всего один посетитель – усатый мужчина неопределённого возраста посасывал пиво, уставившись на стену. Тишина действовала на нервы.
За стойкой показалась женщина, без энтузиазма вытиравшая стаканы грязной тряпкой. Для официантки она была слишком стара. Серые волосы были завязаны в неаккуратный узел, а вдоль бледного, морщинистого лица свисали выбившиеся патлы. Её взгляд был тусклым и безжизненным, губы – бесцветными, ей недоставало зубов, а сама она была малорослой и тощей. Когда мы вошли, она подняла глаза.
– Вам мистера Лейси, небось? Давайте отведу.
Она повернулась к мужчине с усами.
– Присмотрите за баром чуток, а, мистер Харрис? Ежели кто придёт, свистните меня?
У неё был виноватый, подобострастный вид, голос в полупустом помещении звучал жалко. Мужчина фыркнул и продолжил потягивать пиво, наблюдая за нами.
Вслед за женщиной мы поднялись по тёмной голой лестнице.
– Света нет, – сказала она. – Под ноги смотрите.
Она отвела нас в спальню. В просторной комнате на кровати лежал грузный розовощёкий мужчина. Здесь тоже было множество мух. Помимо кровати тут стоял стол, заваленный окурками, а также грубый деревянный шкаф. На дворе было лето, и мужчина лежал совершенно голым, если не считать тоненького армейского одеяла, наброшенного на живот. В комнате царила полутьма – солнечному свету не удавалось проникнуть сквозь грязь на окнах.
– Пиво принесла, Энни?
– Нет, Джон, это сёстры пришли.
– Бесполезная лентяйка, я же велел принести мне пиво. Не нужны мне твои чёртовы сёстры.
Сестра Евангелина затопала по комнате.
– Не смейте называть нас «чёртовыми сёстрами» и не забывайте о вежливости, пожалуйста. Что вы делаете в постели посреди дня? Сядьте.
– Да кто вы такая?
– Я – «чёртова сестра». Садитесь. Ну же.
Джон Лейси смерил её изумлённым взглядом и не без труда сел, старательно удерживая на себе одеяло. Женщина прокралась в угол и встала там, робко перебирая фартук.
– Так-то лучше. Теперь скажите, что у вас за болезнь такая, с которой не справляется добрая порция солей?
– Я болен.
Он застонал и поднял глаза к потолку.
– Чушь. Вы просто толстый, в этом всё дело. Когда вы в последний раз опорожняли кишечник? Хорошая чистка, вот что вам нужно.
– Нет-нет, я болен, я в агонии! – Он вновь застонал и потёр грудь и живот. – Всё кончено. Вы опоздали, сестра, я умираю.
Мужчина откинулся на подушки и слабо вздохнул.
– Оно и к лучшему, если кого интересует моё мнение.
Джон Лейси распахнул глаза.
– Что?
– Старый вы мошенник, вы точно так же умираете, как эта вот медсестричка. Что с вами не так?
– У меня диабет.
– И всё? У миллионов людей рак.
– Я умираю, говорю же вам.
– Чушь. Вставайте. Мне нужна ваша моча для анализа.
– Не могу я встать, говорю же вам, у меня диабет. Врачи говорят, что мне не избежать инсультина! Инсультин, понятно? От этого помирают!
– Делайте, что говорю, и не спорьте. Есть у вас уборная? Идите и наполните ночную вазу мочой. Мне эта гадость даром не нужна, но надо проверить её на сахар. И побыстрее, у меня мало времени.
Джон Лейси с трудом поднялся на ноги, движимый скорее любопытством, чем стремлением себе помочь, прикрылся одеялом и вышел из комнаты. Его голые ягодицы колыхались при каждом шаге. Когда он удалился, сестра повернулась к женщине.
– Он всегда такой?
– Другим и не видала.
– Не встаёт?
– Нет.
– Хм. Ему нужны соли и хорошая клизма.
– Ой, не понравится ему это.
– Зато почистится. У него запор, в этом всё дело. Не верю я этим новомодным медицинским штучкам – стафилы, кокки, вирусы, и что они там ещё напридумывали. Хорошая порция солей, горячий суп и водяная клизма, и он будет как новенький. Живо забудет, что болеет и помирает.
Джон Лейси вернулся, постанывая и закатывая глаза. Всем своим видом он показывал, что совершенно измождён. Он поставил ночную вазу на стол и рухнул в постель.
Сестра достала из сумки прибор для измерения сахара, накапала пипеткой в колбу десять капель воды и пять капель мочи и бросила туда таблетку. Жидкость зашипела, запузырилась и стала ярко-оранжевой.
– Сахар очень высокий. Неудивительно. Вам следует перестать пить пиво, и дважды в день вам нужно делать уколы.
Мужчина тревожно взвыл.
– Нет уж, никаких иголок! Не выношу иголок! Не перевариваю! Я потеряю сознание от одного их вида, точно вам говорю.
– Ну так и теряйте. Хоть каждый день.
– А вы злая, – пробормотал он бессильно.
Сестра Евангелина набрала в шприц раствор и направилась к пациенту. Джон Лейси взвизгнул, с прыткостью горного козла выскочил из кровати и забился в угол, поскуливая. Деваться ему было некуда, и она воткнула иголку. Секунду спустя всё было кончено.
Я услышала какой-то сдавленный шум в углу и повернулась. Впервые с момента нашего появления женщина расслабилась и захихикала. Я поймала её взгляд и подмигнула.
Джон Лейси хныкал и потирал ногу.
– Злая вы, очень злая. Никакой жалости к человеку, который ничего дурного вам не сделал.
Сестру Евангелину это совершенно не тронуло.
– Прикройте своё хозяйство, одевайтесь и идите работать.
– Не могу. Я болен. Энни, принеси мне пива. У меня шок.
– Нет уж, вам надо завязать с алкоголем.
Он хитро на неё взглянул:
– А если я завяжу с пивом, может, заодно и с уколами?
– Вероятно, со временем, когда у вас понизится сахар в крови.
– Тогда наверняка со временем я брошу пить пиво.
– Вот проныра! Вы, конечно, ленивый, но уж точно не идиот. Поступайте как знаете. Можете хоть с собой покончить, только не ждите от меня жалости.
С этими словами сестра Евангелина повернулась к двери.
– Утром и вечером к вам будет приходить медсестра и делать уколы, – сообщила она перед уходом.
Самые агрессивные люди зачастую оказываются трусами. Как обычно, сестра Евангелина нашла нужный тон в обращении с пациентом с первого же визита. Мне выпала неблагодарная задача дважды в день вводить мистеру Лейси инсулин, и хотя всякий раз он принимался хныкать, протестовать он больше не пытался. Через несколько дней он принял героический вид и стал говорить, что немногие мужчины вынесли бы такую чудовищную боль, и о нём следовало бы писать в учебниках. Во время укола он делал стоическую гримасу, а когда всё было позади, со страдальческой миной падал в постель. Мужчина относился к себе крайне серьёзно. Это был одновременно комический и жалкий персонаж.
В процессе ежедневных визитов в паб я познакомилась с миссис Лейси. Когда бы я ни пришла, она работала. Заведение существовало благодаря ей. Женщина самостоятельно принимала бочки с пивом, после чего сама катила их по полу и подключала к системе, ведущей в бар. Она таскала по узкой каменной лестнице ящики с бутылками и выносила пустую тару на улицу. Мыла зал, скоблила столы, оттирала стаканы. Опустошала плевательницы и чистила туалет. Она стояла за стойкой, пока несколько мужчин мрачно потягивали пиво. Всё это миссис Лейси выполняла тупо и методично, словно ничего большего и не ждала от жизни. Она неизменно выглядела вялой и уставшей и редко разговаривала, а только работала – восемнадцать часов в день, семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году.
Миссис Лейси оставляла паб, только чтобы пройтись по магазинам. Потом она готовила обед и приносила еду мужу в постель. Как-то раз я увидела, что она подаёт, и предупредила, что мистеру Лейси нельзя есть сладкое.
– Не могу ему перечить, – жалобно сказала она. – Должен быть десерт. Иначе никак.
Спорить было бесполезно. Бедняга очевидно жила в постоянном страхе перед мужем.
Так же дело обстояло и с пивом. Я приходила дважды в день и видела, что происходит. Мистер Лейси топал ногами и кричал: «Принеси пива, да поживее!» – и она мчалась наверх с пинтой. Врач, сестра Евангелина и я твердили, что ему будет хуже, но он фыркал в ответ:
– Станет хуже, значит, вы виноваты. Вы же должны меня лечить.
Я дважды в день проверяла его мочу и вела подробный график уровня сахара в крови, но показатели всегда были высокими, а порой и опасными.
Миссис Лейси выглядела лет на двадцать старше своего возраста. Говорила она подобострастно и будто все время за что-то извиняясь, – это отличало её от большинства женщин Поплара, которые держались уверенно и непринуждённо. Она звала меня «мадам» и «госпожа медсестра» и как-то раз предложила отнести наверх мою сумку. Когда я запротестовала, она ответила:
– Сумка слишком тяжёлая для леди. Я отнесу.
Так она и сделала. Я сказала «спасибо», и она удивилась:
– Вы очень добры, мадам, очень добры.
Я и не ждала благодарности. Вы очень добры. Спасибо вам.
В спальне её муж заорал:
– Сумку ставь на стол и выметайся, ленивая тварь! В меня тут иглами тычут, чтобы я не умер! Прочь!
Если бы при мне в тот день была четырехдюймовая[26] игла для внутримышечных инъекций, с каким наслаждением я засадила бы её в эту толстую задницу!
Спустившись в паб, я сказала:
– Не надо позволять ему так с собой обращаться.
– Как, мадам?
– Обзывать вас, прогонять.
– Я и не заметила.
Бедная женщина. Она пропускала мимо ушей оскорбления, но обращала внимание на слова благодарности.
Когда я пришла в следующий раз, то застала миссис Лейси в подвале – та пыталась докатить огромную бочку с пивом. Я наклонилась, чтобы помочь. Она переполошилась.
– Нет, что вы, не надо. Негоже леди катать пивные бочонки. Так нельзя. Сама справлюсь.
Я проигнорировала её слова:
– Беритесь с одной стороной, а я с другой. Сейчас быстро управимся.
Так и вышло. Она присела на бочку, обливаясь потом.
– У меня битых двадцать минут уходит, чтобы приладить бочку. А мы справились за две. Ох, мадам, я так вам благодарна. Жалко, что у меня нет дочери. Каждой женщине нужна дочка.
– А сыновья у вас есть?
– Один, чудесный мальчик. Живёт в Америке. У него всё хорошо, я им так горжусь. Он свою мамашу любит.
И она бледно улыбнулась.
Мы вскарабкались по каменным ступеням обратно в паб и тут же услышали громкий стук. Мистер Лейси на втором этаже бился в приступе ярости.
– Никчёмная ленивая тварь! – вскричал он. – Чем ты там занималась? Чаи распивала да сплетничала, так? Пока твой законный муж тут помирает! Слушай меня, дура, ты там письма принесла, так одно было от Боба. Домой едет. Через три недели. Из Нью-Йорка плывёт. Говорит, у него сюрприз.
Миссис Лейси со стоном оперлась на стол.
– Боб? Мой Бобби? Домой едет? Сюрприз?
– Да. Через три недели. Мне нужны новые штаны, носки и рубаха, если ты возьмёшь на себя труд пройтись по магазинам. Давай, займись делом. Меня сейчас колоть будут. Мне нужно собраться с силами, чтобы это вытерпеть.
После инъекции мистер Лейси застонал:
– Бобби увидит, как страдает его старый папаша. Я так его любил, всем для него пожертвовал, чтоб сыночек вырос да выучился, а теперь я совсем один.
По жирным щекам потекли слёзы жалости к самому себе.
Читать бесплатно другие книги:
