Дерево растёт в Бруклине Смит Бетти

– Откройте! – послышался голос Джонни, затем последовал оглушительный стук, словно дверь пытались выбить.

Мама выбежала из гостиной. Ее глаза казались очень темными на белом лице. Она открыла дверь, ввалился Джонни. Все уставились на него. Таким они его никогда не видели. Джонни всегда следил за своим внешним видом, а сейчас смокинг испачкан, будто Джонни валялся в канаве, а котелок измят. Ни пальто, ни перчаток. Красные от холода руки дрожали. Он ринулся к столу.

– Нет, я не пьян, – сказал он.

– А никто и не… – начала было Кэти.

– Наконец-то с этим покончено. Ненавижу, ненавижу, ненавижу! – Он ударил по столу. Все понимали, что он говорит правду. – Ни капли с той ночи, когда…

Он оборвал фразу, потом добавил:

– Но меня больше не существует. Не существует…

– Что ты, Джонни, – сказала мама успокаивающе.

– Что случилось, папа? – спросила Фрэнси.

– Тсс! Не приставай к папе, – оборвала ее мама и обратилась к мужу: – От завтрака остался кофе, Джонни. Вкусный, горячий, и у нас сегодня есть сгущенка. Я ждала, когда ты вернешься, так что можем поужинать вместе.

Она налила кофе.

– А мы уже поели, – вставил Нили.

– Тсс! – сказала ему мама, добавила в кофе молока и села напротив Джонни. – Пей, Джонни, пока горячий.

Джонни воззрился на чашку. Вдруг резким движением оттолкнул ее, и Кэти охнуть не успела, как чашка клацнула об пол. Джонни опустил голову на руки и зарыдал, содрогаясь всем телом. Кэти подошла к нему.

– Что случилось, Джонни? Что случилось? – спросила она успокаивающим голосом.

Наконец он прорыдал:

– Сегодня меня вышвырнули из профсоюза официантов. Сказали, что я лентяй и пьяница. Сказали, что не видать мне больше работы до конца моих дней, – он на секунду подавил рыдания и с ужасом повторил: – До конца моих дней!

Потом снова заплакал.

– Они потребовали, чтобы я сдал профсоюзный значок, – он погладил маленький бело-зеленый значок на лацкане.

У Фрэнси сжалось горло – она помнила, как папа говорил, что значок вроде украшения, вместо розы в петлице. Джонни так гордился тем, что он член профсоюза.

– Но я не отдал, – зарыдал Джонни.

– Ничего страшного, Джонни. Ты хорошенько отдохнешь, соберешься с силами, и они с распростертыми объятиями примут тебя обратно. Ты хороший официант и прекрасный певец, другого такого им не найти.

– Меня больше не существует. Я не могу петь. Кэти, надо мной смеются, когда я пою. Последние разы они мне давали работу, чтобы я посмешил народ. Вот до чего дошло. Мне конец, – он зарыдал еще сильнее, и казалось, что не успокоится никогда.

Фрэнси захотелось убежать в спальню и спрятать голову под подушку. Она сделала шаг к двери, но мама заметила и строго приказала:

– Останься!

Потом снова обратилась к папе:

– Ступай, Джонни, приляг. Отдохнешь немного, и тебе станет лучше. Масляная печка работает, я поставлю ее к тебе в спальню, там будет тепло и уютно. Я посижу с тобой, пока ты не заснешь.

Кэти обняла его. Нежно, но решительно он снял ее руки со своих плеч и прошел в спальню один, стараясь плакать потише. Кэти повернулась к детям:

– Я пойду, побуду с папой. А вы тут займитесь чем-нибудь.

Дети смотрели на нее с немым вопросом.

– Что вы уставились на меня? – Ее голос сорвался. – Ничего не случилось.

Они отвели глаза в сторону. Кэти прошла в гостиную и забрала оттуда масляную печку.

Фрэнси с Нили долго молчали, не глядя друг на друга. Наконец Нили предложил:

– Давай вспоминать былые времена. Хочешь?

– Нет, – ответила Фрэнси.

Джонни умер через три дня. Тем вечером он лег в постель, а Кэти сидела около него, пока он не заснул. Потом легла сама вместе с Фрэнси, чтобы не беспокоить Джонни. Ночью Джонни проснулся, потихоньку оделся и ушел. К вечеру он не вернулся. На другой день они стали искать его. Обошли все места, где он обычно бывал, но оказалось, что его нигде не видели уже с неделю.

Вечером после безуспешных поисков пришел мистер Макшейн, чтобы отвести Кэти в Католический госпиталь. По дороге он рассказал, выбирая самые щадящие выражения, про Джонни. Его нашли ранним утром в подворотне, он лежал, свернувшись калачиком. Был без сознания, когда полицейский наткнулся на него. Смокинг был надет прямо поверх исподнего, и полицейский заметил на шее образок с изображением Святого Антония, поэтому вызвал «скорую помощь» из Католической больницы. В участке полицейский составил отчет, где дал описание неизвестного мужчины, найденного в бессознательном состоянии. Макшейн, просматривая, как положено, отчеты за день, наткнулся на это описание. Шестое чувство подсказало ему, кто этот мужчина. Он отправился в больницу и удостоверился в том, что это действительно Джонни Нолан.

Джонни был еще жив, когда пришла Кэти. Доктор сообщил ей, что у больного воспаление легких, надежды нет. Это вопрос нескольких часов. Он уже впал в предсмертную кому. Кэти провели к нему. В длинной, похожей на коридор, палате стояли пятьдесят коек. Кэти поблагодарила Макшейна и попрощалась с ним. Он понял, что она хочет остаться наедине с Джонни, и ушел.

Кровать умирающего Джонни была отделена ширмой. Для Кэти принесли стул, и она сутки просидела, глядя на него. Он дышал с хрипом, на щеках запеклись дорожки от слез. Кэти сидела рядом, пока он не умер. Глаз он ни разу не открыл. Не сказал ей ни слова.

Был вечер, когда Кэти вернулась домой. Она решила ничего не говорить детям до утра. «Пусть спокойно поспят еще одну ночь, – думала она. – Успеют стать сиротами завтра». Она сказала только то, что папа тяжело заболел, лежит в больнице. Больше ничего. А ее вид отбил у детей охоту приставать с расспросами.

Едва рассвело, Фрэнси проснулась. Она повернула голову вбок и увидела, что на соседней узкой кровати сидит мама и смотрит на Нили. Под глазами у нее залегли черные тени, и казалось, что она просидела в этой позе всю ночь. Заметив, что Фрэнси проснулась, Кэти велела ей встать и одеться. Потом осторожно потрясла Нили, чтобы разбудить, и тоже велела одеваться. Сама вышла на кухню.

В спальне было тускло и холодно, Фрэнси дрожала, пока одевалась. Потом подождала Нили, ей не хотелось идти на кухню одной. Кэти сидела у окна. Дети вошли и встали перед ней в ожидании.

– Ваш папа умер, – сказала Кэти.

Фрэнси стояла как немая. Она не почувствовала ни удивления, ни горя. Вообще ничего не почувствовала. Мамины слова не имели смысла.

– Не плачьте о нем, – приказала мама. Ее дальнейшие слова тоже не имели смысла: – Он теперь далеко, и, может, ему лучше, чем нам.

Один гробовщик платил санитару госпиталя за то, что тот сообщал ему о новых покойниках. Бдительный предприниматель имел преимущество перед конкурентами: он сам приходил к клиенту, пока другие гробовщики ждали, когда клиент придет к ним. Этот предприимчивый гробовщик ранним утром уже стоял на пороге у Кэти.

– Миссис Нолан, – обратился он, незаметно поглядывая на клочок бумаги, где санитар записал ее имя и адрес. – Я соболезную вам в постигшем вас великом горе. Однако прошу вас не забывать, что подобная участь ожидает нас всех.

– Чего вам надо? – прямо спросила Кэти.

– Я хочу предложить вам свою помощь, – он спешил договорить, пока она не прервала его. – Есть ряд проблем, связанных с… с погребением останков, останков…

Он опять бросил быстрый взгляд на бумажку и продолжил:

– Останков бесценного мистера Нолана. Прошу отнестись ко мне как к другу, который поможет вам в эту минуту, когда… который… Короче, я хочу оказать вам услугу.

Кэти поняла его.

– Сколько будут стоить самые простые похороны?

– О, пусть вопрос денег вас не волнует, – заюлил господин. – Я устрою прекрасные похороны. Нет человека, которого я уважал бы больше, чем мистера Нолана (он вообще не знал мистера Нолана). Я лично позабочусь о том, чтобы его похороны прошли на высшем уровне. А о деньгах вообще не думайте.

– Не могу не думать. Кто же о них подумает, если не я.

Он облизнулся:

– Но ведь у вас есть страховка, не так ли?

Это было не утверждение, это был вопрос.

– Есть. Но маленькая, – ответила Кэти.

– Вот как! – Он довольно потер руки. – Я могу вам оказать одну любезность – исключительно из уважения к мистеру Нолану. Получить деньги по страховке – большая морока. Проходит много времени, пока их выдадут. Я могу все сделать вместо вас – и обратите внимание, совершенно бесплатно. Возьму эти хлопоты на себя. От вас требуется только подписать один документик.

Он вытащил из кармана какой-то листок.

– Вы просто передадите ваш страховой полис мне. Я одолжу вам деньги, а потом получу их по страховке.

Все гробовщики оказывали подобную «любезность». С помощью этой хитрости они узнавали, какова сумма страховки. Узнав сумму, забирали себе восемьдесят процентов. Немного денег приходилось оставлять на траурную одежду клиентам, чтобы люди не возмущались.

Кэти достала полис. Когда она клала его на стол, гробовщик наметанным глазом выхватил сумму: двести долларов. Со стороны казалось, что он даже не взглянул на полис. После того как Кэти подписала бумагу, он перевел разговор на другую тему. В конце, словно подводя итог, сказал:

– Итак, вот что я предлагаю, миссис Нолан. Я организую похороны по первому разряду с четырьмя экипажами, гроб с никелевыми ручками. Все обойдется вам в сто семьдесят пять долларов. Вообще это стоит двести пятьдесят долларов, так что я не заработаю ни цента.

– Тогда зачем вы за это беретесь? – спросила Кэти.

Господин не растерялся:

– Исключительно из уважения к мистеру Нолану. Я любил его. Чудесный человек и великий труженик.

От него не укрылось, что при этих словах на лице Кэти промелькнуло удивление.

– Ну, не знаю… – колебалась она. – Все-таки сто семьдесят пять долларов…

– Это с заупокойной мессой, – поспешно добавил он.

– Хорошо, – вяло кивнула она. Ее утомил этот разговор.

Гробовщик схватил полис и притворился, что только сейчас увидел сумму.

– Надо же! Тут двести долларов, – сказал он с деланым удивлением. – Значит, после оплаты похорон у вас останется еще целых двадцать пять долларов.

Он порылся в кармане, картинно отставив ногу.

– Я считаю, немного наличных не повредит в такой ситуации… да и в любой ситуации, так я считаю, – он понимающе улыбнулся. – Поэтому выдам вам этот остаток сегодня из своих денег.

Он положил на стол двадцать пять долларов новыми купюрами.

Кэти поблагодарила его. Ему не удалось ее одурачить, но она не стала протестовать. Она знала, что таков заведенный порядок. Гробовщик обделывает свои делишки, как все гробовщики. Он попросил Кэти получить свидетельство о смерти у главного врача больницы.

– И пожалуйста, предупредите их, что я займусь трансп… в смысле перевоз… Короче, я сам заберу мистера Нолана.

Когда Кэти снова пришла в больницу, ее проводили в кабинет главного врача. Там она застала приходского священника. Он сообщал какие-то сведения, необходимые для заполнения свидетельства о смерти. Увидев Кэти, он благословил ее крестным знамением, потом пожал ей руку.

– Миссис Нолан лучше ответит на ваши вопросы, – сказал священник врачу.

Врач задал все положенные вопросы: полное имя, место рождения, дата рождения и тому подобное. Наконец Кэти смогла сама задать ему вопрос:

– А что вы напишете в этой графе – «причина смерти»?

– Хронический алкоголизм и пневмония.

– Мне сказали, что он умер от пневмонии.

– Это непосредственная причина. Но хронический алкоголизм стал отягчающим фактором, а может, и главной причиной смерти, если хотите знать правду.

– Не хочу. И прошу вас не писать в свидетельстве, что он умер от пьянства, – медленно и требовательно произнесла Кэти. – Напишите просто, что от пневмонии.

– Мадам, я должен написать правду.

– Он ведь умер. Какая разница от чего?

– Закон требует, чтобы…

– Послушайте, – сказала Кэти. – У меня двое детей. Они вырастут, кем-то станут. Они не виноваты, что их отец умер от… от чего вы сказали. Мне это очень важно – чтобы я могла сообщить им, что их отец умер от пневмонии.

В разговор вмешался священник:

– Сделайте, как она просит, доктор. Вам от этого никакого вреда, а людям польза. Не стоит спорить из-за того, по какой причине бедняга покинул сей мир. Напишите «пневмония», и вы не покривите душой, а эта женщина будет еще долго поминать вас в своих молитвах. К тому же вам ведь это до лампочки, – резонно закончил он.

Доктор вдруг вспомнил два обстоятельства. Во-первых, священник входит в попечительский совет больницы, а во-вторых, должность главного врача частной больницы ему очень по вкусу.

– Хорошо, – согласился он. – Я напишу, как вы просите. Но пусть это останется между нами. Я это делаю только ради вас, отец мой.

И доктор вывел слово «пневмония» в графе «причина смерти».

И нигде в документах не упоминалось, что Джон Нолан умер от пьянства.

Двадцать пять долларов Кэти потратила на траурную одежду. Для Нили купила новый черный костюм с длинными брюками. Это был первый взрослый костюм в его жизни, и в душе у него боролись гордость, радость и горе. Себе Кэти купила новую черную шляпку и вдовью вуаль длиной в три фута, как принято было у них в Бруклине. Фрэнси получила новые туфли, которые и без того давно ей требовались. Черное пальто решили ей не покупать, потому что она быстро растет и к следующей зиме оно будет мало. Мама сказала, что старое зеленое пальто сгодится, если повязать черную повязку на рукав. Фрэнси обрадовалась, потому что черный цвет ненавидела, и теперь опасалась, что мама перейдет на глубокий траур. То немногое, что осталось от двадцати пяти долларов после покупок, положили в консервную банку.

Снова заявился гробовщик с отчетом: Джонни доставлен в похоронное бюро и подготовлен к церемонии, вечером его привезут домой в самом лучшем виде. Кэти попросила его, в довольно резкой форме, обойтись без подробностей.

Затем гробовщик нанес удар:

– Миссис Нолан, я принес вам купчую на участок.

– Какой участок?

– Участок на кладбище. Пока не заплатите по купчей, могилу не начнут рыть.

– Я думала, это входит в сто семьдесят пять долларов.

– Нет, нет, что вы! Я и так сделал вам скидку. Один гроб стоил мне…

– Вы мне очень неприятны, – сказала Кэти со свойственной ей прямотой. – И ваше поведение неприятно.

Но нельзя же оставить покойника без погребения, – закончила она со своей поразительной беспристрастностью. – Сколько стоит участок?

– Двадцать долларов.

– Да где же я вам возьму… – и Кэти оборвала сама себя. – Фрэнси, принеси отвертку.

Они вскрыли консервную банку. В ней оказалось восемнадцать долларов и шестьдесят два цента.

– Не хватает, – сказал гробовщик. – Так и быть, я добавлю.

Он полез в карман, но Кэти его остановила.

– Я сама заплачу всю сумму, – сказала она. – Но только после того, как увижу купчую своими глазами.

Гробовщик стал возражать и возмущаться, но все же отправился за купчей. Мама тем временем послала Фрэнси к Сисси, чтобы занять два доллара. Когда гробовщик вернулся с купчей, Кэти, памятуя рассказ Марии Ромли, слышанный четырнадцать лет назад, медленно и вдумчиво прочитала документ. Потом заставила сделать то же самое Фрэнси и Нили. Гробовщик стоял, переминаясь с ноги на ногу. Когда все трое Ноланов убедились, что договор в порядке, Кэти отдала ему деньги.

– Зачем мне обманывать вас, миссис Нолан? – жалобно протянул гробовщик, бережно забирая деньги.

– Зачем людям вообще обманывать друг друга? – спросила Кэти в ответ. – Однако они это делают.

Консервная банка стояла в центре стола, вся помятая. Ей было четырнадцать лет.

– Прибить ее обратно, мама? – спросила Фрэнси.

– Не надо, – медленно ответила Кэти. – Больше она нам не нужна. Теперь у нас есть участок земли, как видите.

И она положила свернутую купчую поверх банки.

Фрэнси и Нили не выходили из кухни, пока гроб стоял в гостиной. Они даже спали на кухне. Они не хотели видеть отца в гробу. Кэти вроде бы поняла их чувства и не настаивала.

Дом наполнился цветами. Профсоюз официантов, который меньше недели тому назад вышвырнул Джонни из своих рядов, прислал подушку из белых гвоздик с алой ленточкой по диагонали, на которой было написано: «Нашему собрату». Полицейские из районного участка в благодарность за поимку насильника прислали крест из красных роз. Сержант Макшейн прислал букет лилий. Мать Джонни, семейство Ромли и кое-кто из соседей тоже принесли цветы. Прислали цветы и десятки каких-то приятелей Джонни, о существовании которых Кэти даже не подозревала. Макгэррити, владелец бара, прислал венок из искусственных лавровых листьев.

– Я бы вышвырнула его в помойку, – сказала Эви с возмущением, когда прочла прикрепленную к нему визитку.

– Нет, – тихо сказала Кэти. – Макгэррити ни в чем не виноват. Джонни сам ходил к нему.

(Джонни остался должен Макгэррити тридцать восемь долларов с лишком. По непонятной причине хозяин бара ничего не сказал Кэти. Он молча списал этот долг.)

В квартире трудно было дышать от густого запаха роз, лилий и гвоздик. С этого дня Фрэнси возненавидела розы, лилии и гвоздики, но Кэти было приятно узнать, сколько людей помнят Джонни.

Перед тем как крышку гроба полагалось закрыть, Кэти зашла к детям на кухню. Она положила руки на плечи Фрэнси и тихо сказала:

– Я слышала, как соседи шептались. Они говорят – ты не хочешь попрощаться с папой, потому что он был плохим отцом.

– Он был хорошим отцом, – горячо возразила Фрэнси.

– Да, хорошим, – кивнула Кэти.

Она подождала, пока дети примут решение.

– Пошли, Нили, – сказала Фрэнси.

Взявшись за руки, дети подошли к отцу. Нили взглянул быстро и, боясь расплакаться, выбежал из комнаты. Фрэнси стояла, опустив глаза в пол, и боялась посмотреть на гроб. Наконец она подняла глаза. Ей не поверилось, что папа мертв! Смокинг вычищен и отглажен, свежая манишка с воротничком, галстук аккуратно повязан. В петлице – гвоздика, а над ней – значок члена профсоюза. Золотистые волосы блестят и лежат волнами как обычно. Небольшая прядка выбилась и упала сбоку на лоб. Глаза закрыты, будто он задремал. Джонни выглядел молодым, красивым, ухоженным. Фрэнси впервые заметила, как красиво очерчены полукружья его бровей. Усики подстрижены, изящные как всегда. Печаль, горечь, тревога покинули его лицо. Оно стало спокойным и молодым, почти мальчишеским. Джонни умер в тридцать четыре года. Но сейчас казался гораздо моложе, не старше двадцати. Фрэнси посмотрела на его руки, скрещенные на серебряном распятии. На среднем пальце остался белый след от кольца с печаткой, которое подарила ему Кэти в день свадьбы. Кэти сняла кольцо, чтобы передать его Нили, когда тот вырастет. Странно было видеть папины руки неподвижно застывшими – Фрэнси привыкла, что они постоянно дрожат. Франси обратила внимание на то, какие они узкие, нервные, с длинными пальцами. Она так пристально смотрела на его руки, что ей показалось, будто они шевельнулись. Ужас охватил ее, она хотела убежать. Но в комнате полно народу, и все смотрят на нее. Они скажут, она убежала, потому что… Нет же, он был прекрасным отцом. Прекрасным! Лучшим! Она протянула руку и убрала прядь волос с его лба. Подошла тетя Сисси, обняла ее и прошептала: «Пора». Фрэнси отступила назад и стояла рядом с мамой, пока закрывали гроб.

Во время мессы Фрэнси стояла на коленях между мамой и Нили. Она смотрела себе под ноги, поэтому не видела усыпанного цветами гроба на подмостках перед алтарем. Однажды украдкой взглянула на маму. Кэти, стоя на коленях, смотрела прямо перед собой, лицо под вдовьей вуалью было белым и спокойным.

Когда священник спустился и стал обходить гроб, окропляя его святой водой с четырех углов, какая-то женщина, сидевшая через проход, зарыдала. Ревнивая Кэти не желала ни с кем делить Джонни даже после смерти и резко обернулась узнать – кто смеет оплакивать его. Она внимательно оглядела женщину, потом снова стала смотреть прямо перед собой. Мысли ее метались, словно обрывки газеты под ветром.

«Хильди О’Дэйр сильно постарела, – думала Кэти. – Рыжие волосы словно пудрой присыпаны. А она ведь немногим старше меня… Ей тридцать два или три. Когда мне было семнадцать, ей было восемнадцать. Ты пойдешь своей дорогой, а я своей. Это значит, ты собираешься пойти ее дорогой. Хильди, Хильди… Это мой парень, Кэти Ромли… Хильди, Хильди… она ведь моя лучшая подруга… Я дурно поступила, Хильди… Не надо было переходить тебе дорогу… Ты пойдешь своей… Хильди, Хильди. Плачь, Хильди, плачь. Должен же кто-то, любивший Джонни, оплакать его. Я вот не могу плакать. Пусть хоть она…»

На кладбище Кэти, мать Джонни, Фрэнси и Нили поехали в первом экипаже, за катафалком. Дети сидели спиной к кучеру. Фрэнси это устраивало, потому что не было видно катафалка, возглавлявшего процессию. Она смотрела на второй экипаж. В нем сидели только тетя Эви и тетя Сисси. Их мужья не смогли поехать, потому что работали, а Мария Ромли присматривала за ребенком Сисси. Фрэнси хотелось бы ехать во втором экипаже. Рути Нолан плакала и причитала всю дорогу. Кэти сидела как каменная. Экипаж был крытый, в нем пахло сырым сеном и лошадиным навозом. От этого запаха, замкнутого пространства, от езды задом наперед и от напряжения Фрэнси сильно тошнило.

На кладбище рядом с глубокой ямой стоял простой деревянный ящик. Обитый тканью гроб взяли за блестящие ручки и поставили в простой деревянный ящик. Когда ящик с гробом опускали в могилу, Фрэнси отвернулась.

День был серый, дул холодный ветер. У ног Фрэнси кружились смерзшиеся песчинки. Неподалеку, возле могилы недельной давности, какие-то люди разбирали венки, покрывавшие могилу: вынимали увядшие цветы из проволочных каркасов. Они работали методично, цветы аккуратно складывали в одну сторону, а каркасы в другую. Это был законный бизнес. Они купили это право у дирекции кладбища и продавали проволочные каркасы цветочным магазинам, которые использовали их снова и снова. Никто не возражал, потому что эти люди железно соблюдали правило: не выбрасывать цветы, пока они не завянут.

Кто-то вложил в руку Фрэнси холодный кусок смерзшейся земли. Она увидела, что мама с Нили стоят на краю могилы и бросают в нее горсть земли. Фрэнси медленно подошла к краю, закрыла глаза и медленно разжала руку. Через секунду она услышала глухой стук и снова почувствовала тошноту.

С кладбища экипажи разъехались в разные стороны. Каждого скорбящего доставляли до дома. Рути Нолан сошла с несколькими спутниками, которые жили поблизости от нее. Она даже не сказала «до свидания». Во время церемонии похорон она не желала разговаривать ни с Кэти, ни с детьми. Тетя Сисси и Эви пересели в карету к Кэти и детям. Карета была рассчитана на четверых, поэтому Фрэнси села на колени к Эви. Всю дорогу до дома молчали. Тетя Эви пыталась развлечь их новой историей из жизни дяди Вилли и его лошади. Но никто не улыбался, потому что никто не слушал.

Мама велела остановить экипаж возле парикмахерской за углом их дома.

– Сходи туда и забери кружку твоего отца, – велела она Фрэнси.

Фрэнси не поняла:

– Какую кружку?

– Просто попроси кружку.

Фрэнси вошла в зал. Там сидели два парикмахера, клиентов не было. У стены в ряд стояли пустые стулья для посетителей, один парикмахер сидел там. Левая лодыжка покоилась на правом колене, он играл на мандолине. Играл он «О, соле мио». Фрэнси знала эту песню. Мистер Мортон разучивал ее с ними, говорил, что она называется «Солнца свет». Другой парикмахер сидел на своем рабочем месте и смотрел на себя в длинное зеркало. Когда Фрэнси вошла, он поднялся.

– Да?

– Мне нужна кружка моего отца.

– Имя?

– Джон Нолан.

– Ах да. Очень жаль, – он вздохнул, когда снимал кружку с полки, где она стояла среди других.

На белой кружке с толстыми стенками золотыми квадратными буквами было написано «Джон Нолан». В ней лежали белый обмылок и облезлый помазок. Парикмахер вытряхнул мыло и помазок в другую кружку, побольше и без подписи. Кружку Джонни стал протирать.

Пока ждала, Фрэнси огляделась вокруг. Ей никогда не доводилось бывать в парикмахерских. Пахло мылом, чистыми полотенцами и одеколоном. Газовый подогреватель приветливо шипел. Парикмахер с мандолиной допел песню и завел сначала. Из-за тоненького треньканья мандолины слова в теплом зале парикмахерской звучали печально. Фрэнси мысленно подпевала, как научил мистер Мортон:

У каждого человека есть тайная жизнь, размышляла Фрэнси. Папа никогда не упоминал про парикмахерскую, а ведь он ходил сюда бриться три раза в неделю. Брезгливый Джонни завел себе личную кружку, подражая людям, которые находились в менее стесненных обстоятельствах. Он не хотел, чтобы его брили пеной из общей кружки. Нет, ни за что. Джонни приходил сюда три раза в неделю – если были деньги – и сидел на одном из этих стульев, и смотрелся в это зеркало, и разговаривал с парикмахером – о том, хорошо ли играет в этом сезоне бруклинская команда, или о том, победят ли, как обычно, демократы. Возможно, он пел, когда этот парикмахер играл на мандолине. Даже наверняка пел. Петь было для него такой же потребностью, как дышать. Фрэнси подумала – интересно, дожидаясь своей очереди, читал ли он «Вестник полиции», который лежал на полке?

Парикмахер вручил ей вымытую и вытертую чашку.

– Славный парень был Джонни Нолан, – сказал он. – Передай маме мои слова.

– Спасибо, – прошептала Фрэнси с искренней благодарностью. Она вышла и закрыла за собой дверь, за спиной печально тренькала мандолина.

Сев в экипаж, она протянула кружку Кэти.

– Это тебе на память об отце, – сказала мама. – Нили получит кольцо с печаткой.

Фрэнси взглянула на имя, написанное золотыми буквами, и благодарно прошептала: «Спасибо» – уже второй раз за пять минут.

Джонни прожил на белом свете тридцать четыре года. Еще неделю назад он ходил по этим улицам. А сейчас о том, что он жил на свете, напоминают только чашка, кольцо с печаткой и два неглаженых фартука. От Джонни не осталось больше ничего, потому что все, что имел, он унес с собой в могилу: единственный костюм, запонки и золотую пуговицу для воротничка.

Вернувшись домой, они обнаружили, что соседи побывали в квартире и навели порядок. Мебель в гостиной расставили по местам, опавшие цветы и листья вымели. Открыли окна, проветрили комнаты. Принесли угля и развели яркий огонь на кухне, а на стол постелили чистую белую скатерть. Сестры Тинмор принесли кекс, который сами испекли, он стоял на столе, уже порезанный на куски.

Флосси Гэддис и ее мать купили кусок вареной колбасы, разложили ломтики по двум тарелкам. В корзинке лежал свежий ржаной хлеб, стояли чашки для кофе. На плите грелся кофейник со свежезаваренным кофе, а в центр стола кто-то поставил кувшинчик с настоящими сливками. Все это соседи приготовили, пока Ноланов не было, а потом ушли, закрыли дверь и ключ положили под коврик.

Тетя Сисси, Эви, мама, Фрэнси и Нили сели за стол. Тетя Эви налила всем кофе. Кэти сидела и долго глядела на свою чашку. Она вспоминала, как Джонни в последний раз сидел за этим столом. А потом сделала то же, что и Джонни: смахнула чашку со стола, уткнулась лицом в стол и заплакала, безобразно сотрясаясь всем телом. Сисси обняла ее и сказала своим нежным ласкающим голосом:

– Кэти, Кэти, не плачь так. Не плачь, Кэти, а то малыш, который скоро родится у тебя, будет всю жизнь грустить.

Следующий день после похорон Кэти провела в постели, и Фрэнси с Нили слонялись по квартире, испуганные и растерянные. К вечеру Кэти встала и приготовила им что-то поесть. После ужина она заставила детей пойти погулять, сказала, что им нужен свежий воздух.

Фрэнси и Нили брели по Грэм-авеню в сторону Бродвея. Холод пронизывал, но ни ветра, ни снега не было. На улицах ни души. После Рождества прошло три дня, и дети сидели по домам, играли с подаренными игрушками. Фонари мерцали и дрожали. С моря вдоль земли вдруг подул ледяной ветерок, взметнул мусор в сточных канавах.

В эти дни они перешагнули порог детства. Праздник Рождества прошел незамеченным, потому что папа умер в Рождество. Среди похоронных хлопот затерялся и тринадцатый день рождения Нили.

Они вышли к ярко освещенному фасаду большого здания музкомедии. Завзятые читатели, они читали все, что попадалось на глаза, и сейчас остановились по привычке, чтобы прочитать афишу с репертуаром на эту неделю. В шестой строчке было написано большими буквами: «У нас на следующей неделе! Шонси Осборн, прекрасный певец волшебных песен. Не пропустите!»

Прекрасный певец… Волшебные песни…

Фрэнси не проронила ни слезинки после смерти отца. Нили тоже. Сейчас Фрэнси показалось, что все непролитые слезы подступили к горлу и застыли, превратившись в кусок льда, который растет… растет. Фрэнси казалось, что если эта льдина сейчас не растает и не прольется слезами, то она умрет, задохнется. Она взглянула на брата. Слезы лились у него из глаз. И тогда Фрэнси тоже заплакала.

Они перешли на темную сторону улицы, сели на обочину и свесили ноги в канаву. Нили, хоть и горько плакал, не забыл подстелить носовой платок, чтобы не испачкать первые в жизни брюки. Они прижались друг к другу, потому что им было холодно и одиноко. Долго и беззвучно они плакали, сидя на холодной земле. Наконец, когда сил плакать не осталось, они заговорили.

– Нили, зачем папа умер?

– Думаю, что Господь его призвал.

– Зачем?

– Может, в наказание.

– В наказание за что?

– Не знаю, – жалобно сказал Нили.

– Ты веришь, что папа родился по воле Божьей?

– Да.

– Значит, Бог хотел, чтоб он жил, так?

– Наверное.

– Тогда зачем же он послал папе смерть так рано?

– Может, в наказание, – повторил Нили, не зная, что еще ответить.

– Если это правда, то какой в этом смысл? Папа мертв и не знает, что наказан. Бог сотворил папу таким, каким он был, а потом сказал сам себе: ну-ка, поглядим, как ты выкрутишься, голубчик. Держу пари, Бог так и сказал.

– Лучше не надо так о Боге, – жалобно попросил Нили.

– Все твердят – Бог всемогущ, – фыркнула Фрэнси. – Бог все знает и все может. Если он такой всемогущий, чего ж не помог папе, вместо того чтобы наказывать, как ты говоришь?

– Я ведь сказал – может.

– Если Бог отвечает за все в этом мире – и за солнце, и за луну, и за звезды, и за птиц, и за деревья, и за цветы, и за всех зверей и людей, то, выходит, у него дел по горло. Так где ж, по-твоему, ему взять время, чтобы наказывать одного-единственного человека вроде папы.

– Лучше не надо так о Боге, – с тревогой повторил Нили. – А то он поразит тебя до смерти.

– Да и пусть! – отчаянно крикнула Фрэнси. – Пусть поразит меня на этом месте, пусть я умру в этой сточной канаве!

Они испуганно подождали. Ничего не произошло. Когда Фрэнси заговорила снова, ее голос звучал тише.

– Я верую в Бога Иисуса Христа и его мать, Марию, Пречистую Деву. Иисус когда-то родился и был ребенком. Летом бегал босой, как мы. Я видела картинку – на ней он мальчик и без ботинок. А когда вырос, он ловил рыбу, как наш папа однажды, помнишь? Иисус тоже страдал, а Бог не страдает. Иисус не стал бы наказывать людей. Он понимает людей. Поэтому лично я верю в Иисуса Христа.

Они перекрестились, как делают католики при упоминания имени Иисуса. Потом Фрэнси положила руку на колено Нили и прошептала:

– Нили, я никому не скажу, кроме тебя, но я больше не верю в Бога.

– Я хочу домой, – ответил Нили. Он дрожал.

Когда Кэти открыла дверь, она сразу заметила, что лица у детей измученные, но смирившиеся. «Значит, они выплакались», – подумала она.

Фрэнси взглянула на мать и быстро отвела взгляд. «После того как мы ушли, она плакала, – подумала Фрэнси. – Плакала, пока не кончились силы». Никто из них не признался вслух, что плакал.

– Я подумала, что вы вернетесь замерзшие, – сказала мама. – Поэтому приготовила вам горячий сюрприз.