Дерево растёт в Бруклине Смит Бетти

Конечно, у нас народная страна, только тебя так возьмут за глотку, что не пикнешь.

Ну, черт подери, тогда я сам буду гнать вино. Мой старик гнал в прежней стране. Берешь ведро винограда и…

Да брось! Они никогда не допустят бабье до голосования!

Я бы не стал на это делать ставку.

Если до этого дойдет, то одно из двух – либо моя жена будет голосовать, как я велю, либо я ей шею сверну.

Я не пущу свою старуху на избирательный участок, не хватало еще, чтобы она отиралась среди всяких бездельников и психов.

…Женщина-президент. Почему бы и нет?

Нет, они никогда не допустят женщин в правительство.

Одна уже сейчас там.

Ты в своем уме?

Так Вильсон же ни вздохнуть, ни в сортир сходить не смеет, пока не посоветуется с миссис Вильсон.

Вильсон сам старая баба.

Он не дал втянуть нас в войну.

Этот профессоришка из колледжа!

Чего нам надо – так это, чтобы в Белом доме сидел нормальный политик, а не школьный учитель.

…Автомобили.

Скоро лошадь днем с огнем не сыщешь. Этот парень из Детройта выпускает такие дешевые автомобили, что скоро любой рабочий сможет купить.

Рабочий за рулем собственного авто! Желаю тебе дожить до ста лет, чтоб увидеть такое!

Еропланы! Просто дичь какая-то. Долго они не продержатся.

А это, как его, кино! Вот это вещь. Театры в Бруклине закрываются один за другим. Взять хоть меня – я готов глазеть на Чарли Чаплина каждый день, а в этот ваш театр ни ногой.

…Никаких проводов! Вот величайшее изобретение. Слова летят по воздуху, представь себе, вообще никаких проводов. Нужен только приборчик, чтобы поймать их, ну и наушники, чтобы слушать.

Это называется «состояние полусна». И женщина вообще ничего не чует, когда рожает. Когда моя жена об этом узнала, сказала – как вовремя до этого додумались!

О чем ты толкуешь! Газовый свет – это старье. Даже в самых дешевых квартирах делают ликтричество.

Не понимаю, какой бес вселился в молодежь. Все танцуют как сумасшедшие. Танцуют, танцуют, танцуют…

И вот я поменял фамилию с Шульца на Скотта. Судья говорит – что вам такое в голову взбрело, чего ради менять? Шульц – прекрасная же фамилия. Судья сам немец, усек? А я говорю ему – слышь, приятель, так я ему и говорю, судье-то, мне что судья, что не судья, один черт, и говорю, значит, я ему – хочу расплеваться с прежней страной, усек? После того, что они, немцы эти, сделали с бельгийскими детьми, я не хочу иметь с Германией ничего общего. Теперь я американец, говорю ему, и хочу, значит, носить американскую фамилию, усек?

А мы шагаем прямо навстречу войне. Парни, я чую – войной пахнет.

Нам нужно снова выбрать Вильсона этой осенью. Вильсон не даст втянуть нас в войну.

Да не верьте вы его предвыборным обещаниям. Если мы выбираем в президенты демократа, считай, что мы выбираем войну.

Линкольн был республиканец.

А на Юге были у власти демократы, они-то и развязали Гражданскую войну.

Нет, сколько мы будем это терпеть, спрашиваю вас? Эти сволочи потопили еще один наш корабль. Сколько кораблей они еще потопят, пока у нас не лопнет терпение? Нужно их проучить.

Ни в коем случае нельзя влезать. Эта страна прекрасно обойдется без войны. Пусть они там воюют, а нас в свои разборки не втягивают.

Мы не хотим войны.

Если войну объявят, я в тот же день запишусь в армию.

Болтай больше. Тебе за пятьдесят. Тебя не возьмут.

Я лучше в тюрьму, чем на войну.

Коли ты мужчина, то обязан защищать то, что считаешь правильным. Лично я готов.

Ну, мне нечего беспокоиться. У меня двойная грыжа.

Да пусть начнется война! Им понадобимся мы, рабочие, чтобы строить корабли и делать пушки. Им понадобятся фермеры, чтобы растить хлеб. Посмотрим тогда, как они попляшут перед нами. Профсоюзы возьмут этих чертовых капиталистов за глотку. Не они будут диктовать. Мы будем диктовать. Да, клянусь Богом, мы заставим их поплясать.

Говорю вам. Кругом машины. Слышал такой анекдот на днях. Мужик с женой приходят, а машины им все выдают – еду, одежду, все делают машины. И вот подходят они к машине, которая детей делает, мужик сует деньги, а она выдает ребенка. И вот мужик поворачивается к жене и говорит: «Господи, верни мне те добрые старые времена».

Добрые старые времена, ага! Похоже, их больше не вернешь.

Еще по одной, Джим.

И Фрэнси, прекратив на время уборку, пыталась собрать в целую картину обрывки разговоров и понять мир, который сорвался с катушек. И казалось ей, что все кругом неузнаваемо изменилось за время, прошедшее между днем рождения Лори и днем окончания школы.

Фрэнси едва успела привыкнуть к Лори, как наступил выпускной. Кэти не могла разорваться между двумя выпускными, поэтому решила пойти к Нили. И это правильно, Нили не должен страдать из-за того, что Фрэнси поменяла школу. Фрэнси все это понимала, и все равно ей было немного обидно. Папа пошел бы к ней на выпускной, будь он жив. Порешили, что Сисси пойдет с Фрэнси, а Эви побудет с Лори.

И вот в последний июньский вечер 1916 года Фрэнси последний раз шла в школу, которую так любила. Сисси, которая угомонилась и посолиднела после того, как обзавелась ребенком, чинно шагала рядом с ней. Мимо прошли два пожарных, но Сисси даже бровью не повела, а ведь было время, когда она не могла устоять перед формой. Фрэнси жалела, что Сисси изменилась, и чувствовала себя одинокой. Она вложила ладонь в руку Сисси, и та сжала ее. Фрэнси утешилась. В душе Сисси осталась прежней Сисси.

В актовом зале будущие выпускники сидели в первых рядах, а гости за ними. Директор произнес трогательную речь о том, что детям предстоит начинать жизнь в сложном мире, а потом строить новый мир, после войны, которая, похоже, скоро придет в Америку. Он призывал их продолжить образование – тогда они будут лучше оснащены знаниями, необходимыми для строительства нового мира. На Фрэнси речь директора произвела глубокое впечатление, и в душе она поклялась нести светоч, как он призывал.

Затем начался выпускной спектакль. Глаза Фрэнси жгли непролитые слезы. Слушая бессодержательные реплики, она думала: «Моя пьеса была бы лучше. Я выбросила бы весь мусор. Я сделала бы все, что велит учительница, разреши она мне писать пьесу».

После спектакля школьники поднимались на сцену, получали свои дипломы и становились наконец выпускниками. Потом произнесли клятву верности флагу, и увенчалась церемония пением «Усыпанного звездами флага».

А потом Фрэнси взмолилась: «Да минует меня чаша сия», как в Гефсиманском саду.

В школе существовал обычай – дарить девочкам-выпускницам цветы. В актовый зал цветы приносить запрещалось, поэтому их оставляли в классе, а учителя раскладывали букеты по партам.

Фрэнси должна была вернуться в класс, чтобы забрать табель с оценками, пенал и альбом с автографами. Она стояла на пороге и собиралась с духом для предстоящего испытания, потому что знала – только на ее парте не окажется цветов. Она ничуть не сомневалась в этом, потому что не сказала маме об этом обычае, прекрасно зная – дома нет денег на всякие там букеты.

Наконец, набравшись смелости, она вошла в класс и сразу направилась к учительскому столу, не отваживаясь взглянуть на свой. В воздухе пахло цветами. Фрэнси слышала, как девочки щебечут и вскрикивают от восторга, любуясь своими букетами. Все гордо обменивались восхищенными восклицаниями.

Фрэнси получила свой табель: четыре оценки «отлично» и одна «посредственно с минусом». По английскому. Она лучше всех в школе писала сочинения, и вот на тебе – едва не завалила английский. Вдруг она возненавидела школу и всех учителей, особенно мисс Гарндер. И ей стало безразлично, что у нее нет цветов. Совершенно безразлично. Дурацкий обычай, решила она. «Ну и пусть, подойду к своему столу и заберу свои вещи, – решила она. – И пусть попробует кто-то что-то мне сказать, велю ему заткнуться. И потом уйду навсегда из этой школы и даже ни с кем не попрощаюсь». Она подняла глаза: «Пустая парта – моя». Но пустых парт не оказалось! На всех лежали цветы!

Фрэнси подошла к своей парте, полагая, что кто-то из девочек временно положил на нее свой букет. Фрэнси собиралась вернуть букет хозяйке, холодно заметив: «Ты тут кое-что забыла. Мне нужно забрать свои вещи».

Фрэнси взяла цветы – две дюжины алых роз на фоне папоротника. Она обняла букет, как другие девочки, и вообразила на мгновение, что это ее цветы. Она взглянула на открытку, чтобы прочитать имя хозяйки. Но там значилось ее имя! Ее! На открытке было написано: «Моей Фрэнси в день окончания школы. Люблю. Папа».

Папа!

Открытка была подписана его красивым ровным почерком, теми самыми черными чернилами, бутылочка с которыми стояла у них в комоде. Значит, это все сон, долгий, путаный сон. Лори – сон, работа у Макгэррити – сон, выпускной спектакль – сон, плохая оценка по английскому – сон. А сейчас она проснулась, и теперь все наладится. Папа ждет ее за дверью.

Но за дверью стояла только Сисси.

– Папа ведь умер, – сказала Фрэнси.

– Да, – ответила Сисси. – Уже полгода как.

– Как же это возможно, тетя Сисси? Он прислал мне цветы.

– Фрэнси, примерно год назад он дал мне эту открытку, уже подписанную, и два доллара. Он сказал: «Когда Фрэнси окончит школу, купи ей букет от меня – а то вдруг я забуду».

Фрэнси заплакала. Она плакала потому, что папа умер на самом деле и это не сон, и еще потому, что она устала работать и бояться за маму, и потому, что ей не позволили написать пьесу для выпускного, и потому, что получила плохую оценку по английскому, и потому, что совсем не ожидала получить цветы.

Сисси отвела ее в туалет для девочек и затолкнула в кабинку.

– Плачь погромче, изо всех сил, – приказала она. – И поскорее. А то мама начнет беспокоиться, где мы запропастились.

Фрэнси стояла в туалетной кабинке, прижимала к себе розы и рыдала. Когда дверь отворялась и входили девочки, весело болтая, Фрэнси дергала слив, чтобы шум воды в унитазе заглушил ее рыдания. Вскоре она успокоилась. Когда она вышла, Сисси протянула ей носовой платок, смоченный холодной водой. Пока Фрэнси промокала глаза, Сисси спросила, лучше ли ей. Фрэнси кивнула – да, и попросила Сисси немного подождать, пока она попрощается.

Фрэнси вошла в кабинет директора, они пожали руки.

– Не забывай свою старую школу, Фрэнсис. Заходи иногда проведать нас, – сказал директор.

– Зайду, – пообещала Фрэнси.

Потом она подошла к классной руководительнице.

– Мы будем скучать по тебе, Фрэнси, – сказала учительница.

Фрэнси достала из парты пенал и альбом с автографами. Начала прощаться с девочками. Все столпились вокруг нее. Одна обняла ее за талию, две другие поцеловали в щеку. Обменялись словами на прощание.

– Приходи ко мне в гости, Фрэнсис.

– Фрэнсис, пиши мне. Дай знать, как твои дела.

– Фрэнсис, нам поставили телефон. Позвони как-нибудь. Завтра позвони.

– Напиши что-нибудь в мой альбом, Фрэнсис. Я смогу продать твой автограф, когда ты прославишься.

– Я собираюсь в летний лагерь. Дам тебе адрес. Напишешь мне письмо, Фрэнсис?

– Я иду в девятый класс, в Восточном районе. Пойдем со мной!

– О, девятый класс!

– О, Восточный район.

– Эразмус-холл – лучшая школа. Пойдем туда со мной, Фрэнсис, и будем дружить до самого конца школы! Я ни с кем больше не стану дружить, если ты тоже поступишь туда.

– Фрэнсис, давай я что-нибудь напишу в твой альбом!

– И я!

– И я, и я!

Они стали заполнять пожеланиями альбом Фрэнси, почти пустой.

«А они славные, – думала Фрэнси. – И я могла бы дружить с ними все эти годы. А я-то думала, что они не хотят дружить со мной. Видно, я все неправильно понимала».

Кто-то писал ей в альбом одно-два слова корявым почерком, кто-то писал пространно, витиевато. Все это были детские, немудреные стишки.

Фрэнси читала, пока они писали.

Беатрис Вильямс написала на последней странице:

и подписалась: «Твоя коллега – писательница Беатрис Вильямс». «Тоже мне, писательница», – подумала Фрэнси, все еще переживая обиду из-за пьесы для выпускного.

Наконец Фрэнси вышла из класса. В коридоре она попросила Сисси:

– Еще минутку. Нужно еще кое с кем попрощаться.

– Что-то твое прощание затягивается, – добродушно проворчала Сисси.

Мисс Гарндер сидела за своим столом в ярко освещенном классе в полном одиночестве. Она не пользовалась популярностью, и никто не зашел к ней попрощаться. Когда Фрэнси вошла, она с надеждой посмотрела на нее.

– Так ты зашла к своей старой учительнице английского сказать до свидания?

– Да, мэм.

Мисс Гарндер не могла ограничиться этим. Она как-никак учительница.

– Что касается твоей оценки. Ты не работала в этом полугодии. Мне следовало бы поставить тебе неудовлетворительно. Но в последний момент я пожалела тебя и решила поставить удовлетворительно, чтобы ты могла окончить школу вместе со своим классом.

Она помолчала. Фрэнси тоже молчала.

– Итак? Ты не хочешь сказать мне «спасибо»?

– Спасибо, мисс Гарндер.

– Ты помнишь наш небольшой разговор?

– Да, мэм.

– Почему же тогда ты заупрямилась и перестала сдавать сочинения?

Фрэнси не знала, что сказать. Этого она не могла объяснить мисс Гарндер. Она протянула руку для пожатия:

– До свидания, мисс Гарндер.

Мисс Гарндер удивилась.

– Ну что ж, до свидания, – ответила она и пожала руку Фрэнси. – Со временем ты поймешь, что я была права, Фрэнсис.

Фрэнси молчала.

– Ты согласна, что я права? – настойчиво спросила мисс Гарндер.

– Да, мэм.

Фрэнси вышла из класса. Она перестала ненавидеть мисс Гарндер. Она ее, конечно, не полюбила, но теперь жалела. У мисс Гарндер в жизни не было ничего, кроме сознания своей правоты.

Мистер Йенсон стоял на крыльце школы. Он сжимал руку каждого ученика в ладонях и говорил: «До свидания, да поможет тебе Бог». Фрэнси он сказал отдельно: «Будь умницей, трудись как следует и не забывай, чем обязана нашей школе». Фрэнси пообещала все исполнить.

По дороге домой Сисси сказала: «Слушай, давай не будем говорить маме, кто подарил тебе цветы. А то она разволнуется, а ей сейчас нужно заботиться о Лори».

Они решили сказать, что цветы купила Сисси. Открытку Фрэнси спрятала в пенал.

Когда мама услышала про цветы, она сказала: «Сисси, ну зачем ты так потратилась». Однако Фрэнси поняла, что мама довольна.

Полюбовались двумя дипломами, и все пришли к выводу, что диплом Фрэнси красивее – благодаря изумительному почерку мистера Йенсона.

– Это первые дипломы в семье Нолан, – сказала Кэти.

– Но не последние, – добавила Сисси.

– Лично я постараюсь, чтобы у моих детей было по три диплома на каждого, – сказала Эви. – Восемь классов, двенадцать классов и колледж.

– Через двадцать пять лет в нашей семье будет вот такая гора дипломов, – сказала Сисси, встала на цыпочки и показала рукой выше головы.

Мама взяла в руки табели. У Нили было «хорошо» по поведению и физкультуре, по остальным предметам – «удовлетворительно».

– Молодец, сынок, – похвалила его мама.

Она беглым взглядом скользнула по «отлично» в табеле Фрэнси и впилась в «удовлетворительно с минусом».

– Фрэнси! Я удивлена. Как это произошло?

– Мама, я не хочу говорить об этом.

– Главное, по английскому! Это же твой конек!

Голос Фрэнси почти сорвался, когда она повторила:

– Мама, я не хочу об этом говорить.

– Ее сочинения были лучшими в школе, – пояснила Кэти.

– Мама! – почти крикнула Фрэнси.

– Кэти, перестань! – строго приказала Сисси.

– Ну ладно, – сдалась Кэти, она вдруг осознала, что набросилась на Фрэнси, и ей стало стыдно.

Эви поспешила сменить тему разговора:

– Так как наша вечеринка? Почему медлим?

– Я уже надеваю шляпку, – отозвалась Кэти.

Сисси осталась с Лори, а Эви, мама и двое выпускников отправились праздновать в мороженицу Шифли. У Шифли было не протолкнуться от выпускников. Школьники принесли с собой дипломы, а девочки еще и букеты. За каждым столиком сидели или мама, или папа, а то и оба родителя сразу. Ноланы отыскали свободный столик в дальнем углу зала.

В кафе царила суматоха – официанты носились между столиками, родители сияли улыбками, дети шумели. Среди них попадались школьники и тринадцати, и пятнадцати лет, но в основном всем было по четырнадцать, как Фрэнси. Из мальчиков многие учились вместе с Нили, и он потратил немало времени, чтобы поприветствовать всех. Фрэнси плохо знала девочек, но все равно махала им и окликала радостно, словно закадычных подруг.

Фрэнси гордилась мамой. Другие матери с седыми волосами, растолстевшие так, что попы не умещались на стуле, не шли с ней ни в какое сравнение. Тоненькой Кэти никто не дал бы ее тридцати двух лет. Кожа гладкая, без морщин, в темных вьющихся волосах ни одного седого волоска. «Надень на нее белое платье, дай букет в руки – не отличишь от этих четырнадцатилетних выпускниц, – думала Фрэнси. – Разве что морщинка между бровей стала глубже после папиной смерти».

Они сделали заказ. Фрэнси знала на память весь ассортимент газировок. Она двигалась по алфавиту, чтобы перепробовать все. Наступила очередь персиковой, и она заказала ее. Нили выбрал, как всегда, шоколадную. Кэти и Эви заказали по ванильному мороженому.

Эви сочиняла маленькие истории про посетителей кафе, и Фрэнси с Нили хохотали. Время от времени Фрэнси поглядывала на маму. Мама не улыбалась шуткам Эви. Она медленно ела мороженое, бороздка на переносице обозначилась резче, и Фрэнси понимала, что она над чем-то глубоко задумалась.

Кэти думала: «Мои дети в свои тринадцать и четырнадцать лет знают больше, чем я в свои тридцать два. Но и этого образования недостаточно. Когда подумаю, каким неучем я была в их годы. Да что там, и после замужества, уже имея ребенка. Немыслимо. Я верила в ведьмин сглаз, в ту чепуху, которую повитуха наплела мне про женщину с рыбного рынка. Они с самого начала жизни опередили меня. Они никогда не были такими дремучими.

Я постаралась, чтобы они окончили восемь классов. Больше я ничего не могу для них сделать. Все мои планы… Нили – доктор, Фрэнси заканчивает колледж. Все эти планы сейчас идут прахом. Малышка родилась… Хватит ли им внутренних запасов, чтобы чего-то добиться самостоятельно? Не знаю. Шекспир… Библия… Они умеют играть на пианино, но сейчас не занимаются. Я научила их трудолюбию, честности, научила не рассчитывать на благотворительные подачки. Но хватит ли им этого?

Скоро у них будут другие задачи – понравиться начальнику, поладить с чужими людьми. Начнется другая жизнь. Хорошая? Плохая? Отработав целый день, они вечерами уж не станут сидеть со мной. Нили будет пропадать со своими друзьями. А Фрэнси? У нее чтение… будет ходить в библиотеку… в театр… на бесплатные лекции или на концерт. Конечно, малышка будет со мной. Малышка. Ей будет полегче в жизни. Когда она окончит восьмой класс, старшие, может, помогут ей окончить двенадцать классов. Я тоже должна заботиться о ней больше, чем заботилась о старших. У них никогда не было ни еды вдоволь, ни нормальной одежды. Я лезла из кожи вон, но этого не хватало. Теперь вот им придется идти работать, а ведь они еще дети. О, если бы я только могла отправить их в девятый класс этой осенью! Господи, помоги! Я готова отдать двадцать лет своей жизни! Готова работать днем и ночью. Хотя это невозможно. С кем же я тогда оставлю малышку?»

Ход ее мыслей прервало пение. Кто-то затянул популярную антивоенную песню, остальные дружно подхватили:

Кэти вернулась к своим думам: «И никто нам не поможет. Никто». Вспомнился сержант Макшейн. Он прислал большую корзину фруктов, когда родилась Лори. Она слышала, что в сентябре он уволился из полиции. На следующих выборах он собирается баллотироваться в законодательное собрание штата от округа Куинс. Все были уверены, что он пройдет. Слышала Кэти и о том, что его жена совсем плоха и вряд ли доживет до победы своего мужа. «Что ж, он женится снова, – думала Кэти. – А как иначе. На женщине, которая умеет держать себя в обществе, она будет помогать ему… как обычно делают жены политиков». Кэти долго смотрела на свои натруженные руки, потом спрятала их под стол, словно застыдившись.

Фрэнси это заметила. «Мама думает о сержанте Макшейне», – догадалась она, вспомнив, как много времени тому назад во время прогулки на корабле мама надела хлопчатобумажные перчатки, когда заговорила о Макшейне. «Она ему нравится, – подумала Фрэнси. – Интересно, она понимает это? Похоже на то. Похоже, она понимает все на свете. Держу пари, она может выйти за него замуж, если только захочет. Но пусть он не рассчитывает, что я буду звать его папой. Мой папа умер, и за кого бы мама ни вышла замуж, он будет для меня просто мистер такой-то».

Между тем песня подходила к концу:

«…Нили, – думала Кэти. – Ему тринадцать. Если война доберется до нас, то закончится раньше, чем его призовут, слава богу».

Тетя Эви стала тихонько подпевать, передразнивая поющих:

– Тетя Эви, ты просто ужас что такое! – выговорила Фрэнси, заливаясь вместе с Нили смехом. Кэти вынырнула из своих мыслей, посмотрела на них и улыбнулась. Тут официант положил на столик чек, и все замолчали, воззрившись на Кэти.

«Надеюсь, она не такая дура, чтобы давать ему чаевые», – думала Эви. «Знает ли мама, что официанту положен никель на чай? Надеюсь, знает», – думал Нили.

«Как бы мама ни поступила, это будет правильно», – думала Фрэнси.

Вообще в мороженицах не принято было давать чаевые, если речь не шла об особых случаях, тогда полагалось оставить никель. Кэти увидела, что счет составлял тридцать центов. В ее старом кошельке имелась одна-единственная монета, пятьдесят центов, и она положила ее на счет. Официант взял ее, принес четыре никеля сдачи и выложил их в ряд. Он медлил, выжидая, пока Кэти заберет три из них. Она посмотрела на монеты. «Четыре буханки хлеба», – подумала она. Четыре пары глаз следили за рукой Кэти. Она недрогнувшей рукой подтолкнула монеты официанту и небрежно обронила:

– Сдачу заберите себе.

Фрэнси с трудом удержалась, чтобы не подскочить на стуле и не захлопать в ладоши: «Мама – это что-то особенное!» – мысленно восхитилась она. Официант радостно сгреб никели и бросился прочь.

– Два стакана содовой, – простонал Нили.

– Кэти, Кэти, какая глупость! – возмутилась Эви. – Держу пари, это твои последние деньги.

– Да, последние. И дипломы у нас тоже, может быть, последние.

– Мистер Макгэррити заплатит нам завтра четыре доллара, – выступила Фрэнси в защиту матери.

– И уволит нас тоже завтра, – добавил Нили.

– Значит, эти четыре доллара – все, что у вас будет, пока дети не найдут другую работу, – подытожила Эви.

– Ну и что, – ответила Кэти. – Зато мы почувствовали себя миллионерами. И всего-то за двадцать центов.

Эви вспомнила, как Кэти позволяла Фрэнси выливать кофе в раковину, и больше ничего не сказала. Она многого не понимала в поведении сестры.

Празднование заканчивалось. Алби Сидмор, долговязый сын богатого бакалейщика, подошел к их столику.

– Пойдешь-со-мной-завтра-в-кино-Фрэнси? – выпалил он на одном дыхании. – Я плачу, – торопливо добавил он.

(В кинотеатр выпускников на субботний сеанс пускали двоих за никель, нужно было только предъявить диплом.)

Фрэнси посмотрела на маму. Мама кивнула в знак согласия.

– Хорошо, Алби, – приняла приглашение Фрэнси.

– Тогда до завтра. Встречаемся в два, – он умчался.

– Твое первое свидание, – сказала Эви. – Загадай желание.

Она согнула мизинец крючком. Фрэнси зацепила свой мизинец за этот крючок.

– Хочу всегда ходить в белом платье с алыми розами в руках и чтобы мы сорили деньгами, как сегодня, – пожелала Фрэнси.