Дерево растёт в Бруклине Смит Бетти

– Нет, но должен же быть другой способ. Завтра сходим с тобой туда, и я посмотрю, что можно сделать.

Фрэнси так разволновалась, что всю ночь не сомкнула глаз. В семь часов утра она уже была на ногах, но Джонни крепко спал. Она ждала, сгорая от нетерпения. Каждый раз, когда он вздыхал во сне, она вбегала проверить, не проснулся ли он.

Джонни встал около полудня, и Ноланы сели завтракать. Фрэнси кусок не лез в горло. Она бросала на отца многозначительные взгляды, но он не отвечал ей. Неужели забыл? Нет, не забыл, потому что, когда Кэти разливала кофе, он сказал:

– Пожалуй, мы с Примадонной сегодня сходим прогуляемся.

Сердце чуть не выскочило у Фрэнси из груди. Он помнит. Он все помнит. Фрэнси затаила дыхание. Мама ничего не говорила. Она может возразить. Может спросить. Может сказать, что пойдет с ними. Но мама, помолчав, просто сказала:

– Хорошо.

Фрэнси помыла посуду. После этого сходила в кондитерскую и купила воскресную газету, потом сходила за сигарами и купила папе на никель «Корону». Джонни требовалось почитать газету. Ему требовалось прочитать каждую колонку, даже раздел светской хроники, который не особо его интересовал. Хуже всего, что по каждому вопросу ему требовалось сообщить свое мнение маме. Каждый раз, когда он откладывал газету, поворачивался к маме и говорил: «Забавные вещи сегодня пишут. Ты только подумай», – Фрэнси готова была расплакаться.

Наступило четыре часа. Сигара была докурена, газета валялась смятая на полу, Кэти надоело слушать последние новости, она собрала Нили и пошла навестить Марию Ромли.

Фрэнси с папой вышли тоже, держась за руки. Джонни надел свой единственный наряд – фрак и котелок и выглядел потрясающе. Стоял чудесный октябрьский день. Теплое солнце и свежий ветерок вместе постарались, чтобы в каждом закоулке ощущался острый запах океана. Прошли несколько кварталов, завернули за угол и оказались в том самом районе. Только в таком гигантском спруте, как Бруклин, могли рядом существовать такие контрасты. В этом районе обитали американцы в пятом или шестом поколении. А в районе у Ноланов, если ты сам родился в Америке, то уже мог гордиться так, словно приплыл на «Мэйфлауэре».

По правде, в классе только у Фрэнси отец с матерью родились уже в Америке. В начале учебного года учительница вызывала учеников по списку и спрашивала, откуда они родом. Все отвечали примерно одно и то же.

– Я американка из Польши. Мой отец родился в Варшаве.

– Я американец родом из Ирландии. Отец с матерью родились в графстве Корк.

Когда учительница назвала фамилию Ноланов, Фрэнси гордо ответила:

– Я американка.

– Знаю, что американка, – с некоторым раздражением сказала учительница. – Но кто ты по национальности?

– Американка! – еще более гордо повторила Фрэнси.

– Или ты скажешь, где родился твой отец, или я пошлю тебя к директору.

– Мои родители американцы. Они родились в Бруклине.

Все дети обернулись, чтобы посмотреть на девочку, чьи родители не приехали из другой страны. И тогда учительница сказала:

– В Бруклине? Хм. Да, тогда ты, пожалуй, американка.

А довольная Фрэнси преисполнилась гордости. Какое удивительное место этот Бруклин, думала она, если, просто родившись здесь, ты становишься американцем!

Папа рассказал ей об этом незнакомом районе: предки его жителей приехали в Америку больше ста лет назад, в основном из Шотландии, Англии и Уэльса. Мужчины – мебельщики, первоклассные столяры. Есть среди них и мастера по металлу, которые работают с серебром, золотом и медью.

Папа пообещал как-нибудь сводить Фрэнси в испанскую часть Бруклина. Мужчины там занимаются изготовлением сигар, они не скупятся потратить несколько пенни в день, чтобы нанять человека, который читает им во время работы. Читает прекрасные книги.

Фрэнси и Джонни шли по тихой воскресной улице. Фрэнси увидела лист, который сорвался с ветки, и побежала, чтобы подхватить его. Ярко-красный, с золотым ободком. Она любовалась листом и думала, неужели ей еще раз может встретиться что-то столь же прекрасное. Из-за угла вывернула женщина – сильно нарумяненная, в боа из перьев. Она улыбнулась Джонни и спросила:

– Скучаете, мистер?

Джонни взглянул на нее и мягко ответил:

– Нет, сестра.

– Точно? – спросила она игриво.

– Точно, – спокойно ответил он.

Она пошла дальше. Фрэнси подбежала к отцу и дернула его за рукав:

– Это дурная женщина, папа? – взволнованно спросила она.

– Нет.

– А по виду дурная.

– Дурных людей очень мало на свете. Много людей, которым не повезло.

– Но у нее же лицо размалевано и…

– Она знавала лучшие дни, – сказал он, и это выражение ему самому понравилось. – Да, она знавала лучшие дни.

Джонни впал в задумчивое настроение. Фрэнси отбежала вперед и продолжила собирать листья.

Они подошли к школе, и Фрэнси с гордостью показала ее папе. Позднее солнце подкрасило неяркие кирпичи, а маленькие окна, казалось, дрожат в его лучах. Джонни долго смотрел, потом сказал:

– Да, вот это школа так школа. Вот это я понимаю.

И, как всегда, когда его что-то волновало или трогало до глубины души, он выразил свои чувства пением. Прижал старый котелок к сердцу, встал ровно и, глядя на школу, запел:

Человеку со стороны это показалось бы глупым: мужчина в зеленоватом фраке и свежей рубашке держит за руку худую изможденную девочку и самозабвенно поет посреди улицы пошлую песенку. Но, по мнению Фрэнси, Джонни вел себя абсолютно правильно и даже прекрасно.

Они перешли улицу и вышли на поле, которое в народе называлось пустырем. Фрэнси набрала целый букет золотарников и диких астр, чтобы принести домой. Джонни рассказал ей, что когда-то здесь были индейские захоронения и он мальчиком часто приходил сюда, искал наконечники стрел. Фрэнси предложила поискать. Они побродили с полчаса и ничего не нашли. Джонни припомнил, что в детстве он тоже ни разу ничего не нашел. Это ужасно рассмешило Фрэнси. Тогда папа признался, что, может, это вовсе и не индейское кладбище, просто кто-то выдумал эту историю про индейцев. Если говорить начистоту, то Джонни сам ее и выдумал.

Собрались домой, и у Фрэнси к глазам подступили слезы, потому что папа так ничего и не сказал о ее переводе в новую школу. Он заметил ее слезы и мгновенно придумал план.

– Вот как мы поступим, малыш. Обойдем все дома в этом районе, выберем самый красивый и запишем адрес. Потом я сочиню письмо твоему директору, что мы переезжаем и ты переходишь в другую школу.

Они выбрали дом – белый, одноэтажный, с острой крышей и палисадником, в котором росли хризантемы. Джонни аккуратно записал адрес.

– Ты понимаешь, что мы поступаем не очень хорошо?

– Почему, папа?

– Есть поговорка: на чужой каравай рот не разевай.

– Но это же вроде белая ложь…

– Это вроде такой лжи, которая во благо. Так что тебе придется вести себя в два раза лучше, чтобы оправдать эту ложь. Нельзя получать плохих оценок, опаздывать, пропускать занятия. Помни, что ты не должна дать директору повода посылать письмо почтой.

– Папа, я буду самой лучшей ученицей, если попаду в эту школу.

– Хорошо. А теперь я покажу тебе короткий путь до школы, через парк. Я хорошо знаю его. Да, господа, я его хорошо знаю.

Он показал Фрэнси парк и как через него пройти по диагонали, чтобы выйти прямиком к школе.

– Тебе понравится эта дорога. В парке можно по дороге в школу наблюдать за природой, как меняются времена года. Что ты на это скажешь?

Фрэнси вспомнились слова, когда-то прочитанные мамой, и она ответила:

– О, чаша моя полна до краев!

И это была правда.

Когда Кэти узнала про их план, она ответила:

– Решайте сами. Только меня не втягивайте. Если полиция придет вас арестовать за то, что вы дали ложный адрес, я честно скажу, что к этому отношения не имею. Одна школа ничем не лучше и не хуже другой. Я вообще не понимаю, почему она хочет перейти. Какая разница, в какую школу ходить, домашнее задание все равно зададут.

– Хорошо, договорились, – ответил Джонни. – Фрэнси, вот тебе пенни. Сбегай в кондитерскую лавку, купи лист писчей бумаги и конверт.

Фрэнси сбегала туда и обратно. Джонни написал записку, в которой говорилось, что Фрэнси переезжает к родственникам по такому-то адресу и ее нужно перевести в другую школу. Он добавил, что Нили остается жить дома, ему не требуется перевод. Внизу Джонни поставил свою подпись и для солидности подчеркнул ее.

На следующее утро Фрэнси дрожащей рукой подала записку директрисе своей школы. Дама прочитала ее, хмыкнула, выписала бланк перевода, отдала Фрэнси вместе с табелем и отпустила ее. Школа была и так переполнена.

Фрэнси отнесла документы директору новой школы. Он пожал ей руку и выразил надежду, что в новой школе ей понравится. Дежурный отвел ее в класс. Учитель прервал урок и представил Фрэнси ученикам. Фрэнси обвела взглядом ряды девочек. Одеты все бедно, но чисто. Ее посадили за отдельную парту, и она с охотой принялась за обычные школьные дела.

Учителя и ученики в новой школе были не такие грубые, как в прежней. Да, попадались недобрые дети, но это была обычная детская злость, а не стадная травля слабого. Учителя часто теряли терпение и могли рассердиться, но не издевались. Телесных наказаний тут не применяли вовсе. Все родители были коренные американцы, они слишком хорошо знали права, данные им Конституцией, чтобы безропотно сносить несправедливость. Они не позволяли унижать и оскорблять себя, в отличие от вновь прибывших эмигрантов или американцев в первом поколении.

Фрэнси обнаружила, что самая большая разница по сравнению с прежней школой заключалась в технике-смотрителе. Это был румяный седой мужчина, к которому даже директор обращался мистер Йенсон. У него были свои дети и внуки, которых он очень любил. И ко всем школьникам относился по-отечески. В дождь, когда дети приходили промокшие, он отсылал их в котельную обсохнуть у печи. Заставлял разуться и вешал мокрые чулки на веревку сушиться, а старые разбитые ботинки выстраивал в ряд перед печкой.

В котельной было хорошо. Белоснежные стены с высокими окнами, большая выкрашенная в красный цвет печь создавали уют. Фрэнси любила сидеть здесь, она наслаждалась теплом и любовалась тем, как оранжевые и синие язычки пламени пляшут над черными угольками (мистер Йенсон оставлял дверцу печи открытой, когда дети сушились). В дождливые дни Фрэнси выходила из дома пораньше и шла медленней обычного, чтобы посильнее промокнуть и получить приглашение на просушку в котельную.

Вообще-то мистер Йенсон нарушал правила, оставляя детей сушиться у себя в котельной, но все учителя его уважали и поэтому не возражали. Фрэнси слышала разные истории, которые в школе рассказывали про мистера Йенсона. Говорили, что он учился в колледже и знает побольше самого директора. Говорили, что после женитьбы, когда пошли дети, он решил, что заработает больше денег школьным техником-смотрителем, чем учителем. Как бы то ни было, его любили и уважали. Однажды Фрэнси видела его в кабинете директора. Он сидел в своем чистом полосатом халате, положив ногу на ногу, и рассуждал о политике. Фрэнси слышала, что директор тоже часто заходит в котельную к мистеру Йенсону, чтобы переброситься словечком и выкурить сигарету.

Если мальчик провинился, его отправляли не к директору на порку, а к мистеру Йенсону на беседу. Мистер Йенсон никогда не ругал за плохое поведение. Он рассказывал про своего младшего сына, который был питчером в команде Бруклина. Он говорил о том, что такое демократия и что такое быть хорошим гражданином. О справедливом обществе, в котором каждый делает все, что может, ради общего блага. После разговора с мистером Йенсоном любой хулиган брался за ум и становился послушным.

После окончания школы выпускники просили директора из почтения к его должности расписаться на первой странице памятного альбома, но автографом мистера Йенсона дорожили гораздо больше и вторую страницу всегда предоставляли ему. Директор на ходу небрежно ставил размашистую подпись. Не так поступал мистер Йенсон. Он все превращал в церемонию. Клал альбом на свой большой стол с откидной крышкой, зажигал над ним лампу. Садился, тщательно протирал очки и выбирал ручку. Окунал перо в чернила, щурился, отряхивал перо и снова окунал в чернила. После этого выводил свое имя изящным, как на старинных гравюрах, почерком и аккуратно промокал. Его подпись была самой красивой в альбоме. Если набраться смелости и попросить, то он брал альбом домой, чтобы в нем расписался его сын, который играл за «Доджеров». Это был потрясающий подарок для мальчиков. Девочек, конечно, это не интересовало.

У мистера Йенсона был такой великолепный почерк, что он по просьбе директора заполнял все дипломы.

Мистер Мортон и мисс Бернстоун преподавали и в этой школе. Когда они вели урок, мистер Йенсон обычно садился на заднюю парту и тоже слушал. В холодную погоду он приглашал мистера Мортона и мисс Бернстоун зайти в котельную, чтобы выпить чашечку горячего кофе перед тем, как отправиться в следующую школу. У него стояла газовая плита, а на маленьком столике имелось все необходимое, чтобы заварить кофе. Он подавал крепкий, горячий черный кофе в толстых чашках, и приходящие учителя благодарили его от всего сердца за доброту.

Фрэнси училась в новой школе с удовольствием. Она очень старалась быть хорошей ученицей. Каждый раз, проходя мимо дома, адрес которого они с папой указали в записке, Фрэнси поглядывала на него с благодарностью и теплотой. В ветреный день, когда перед домом носились обрывки газет, Фрэнси подбирала мусор и выбрасывала в сточную канаву. По утрам вешала мешок для мусора на забор, если замечала, что мусорщик, вытряхнув его, по небрежности бросил на тротуар. Обитатели этого дома привыкли к Фрэнси и считали ее воспитанным ребенком, который помешан на чистоте.

Фрэнси любила свою новую школу. Каждый день ей приходилось в общей сложности преодолевать сорок восемь кварталов, но и дорогу она тоже любила. Она выходила из дома гораздо раньше, чем Нили, а возвращалась намного позже. Кое-какие неудобства, конечно, причинял обед. Дойти до дома – а это двенадцать кварталов, – поесть, вернуться обратно в школу, и все успеть за один час. Ясно, что на еду оставалось совсем немного времени. А мама не разрешала брать обед с собой. Она так рассуждала:

– Фрэнси и без того отобьется от дома, когда подрастет. Но пока она ребенок, должна жить, как положено ребенку, и приходить домой на обед, как положено ребенку. Разве моя вина, что ей далеко идти? Разве не сама она выбрала эту школу?

– Но, Кэти, это очень хорошая школа, – возражал папа.

– Хорошее без плохого не бывает. Любишь кататься – люби и саночки возить.

Так решился вопрос с обедом. У Фрэнси оставалось пять минут, чтобы съесть обед, – этого хватало, чтобы забрать из дома сэндвич, а съедала она его по дороге обратно в школу. Ей даже в голову не приходило, что Кэти над ней издевается. Фрэнси была счастлива учиться в новой школе и соглашалась платить за это счастье любую цену.

Ей очень повезло, что она нашла эту школу. Благодаря новой школе Фрэнси открыла, что есть другая жизнь, кроме той, которую она знала с рождения, и эта другая жизнь не так уж недостижима.

Фрэнси считала время не по дням или месяцам, а по каникулам. Ее год начинался четвертого июля, потому что накануне заканчивалась учеба, это был первый нешкольный день. За неделю до этого дня она начинала собирать петарды. Каждый сэкономленный пенни шел на покупку маленькой хлопушки. Она складывала их в коробку под кроватью. По меньшей мере десять раз на дню она выдвигала коробку, перекладывала хлопушки, подолгу смотрела на розовую ткань, на белый плетеный стержень и ломала голову, как же они устроены. Она нюхала кусочек трута, который бесплатно прилагался к каждой хлопушке, и, если его поджечь, он долго тлел; от него запускали хлопушки.

Когда великий день наступал, Фрэнси с большой неохотой запускала петарды. Обладать ими гораздо приятнее, чем запускать. В том году, когда дела шли совсем плохо и ни одного пенни сэкономить не удалось, Фрэнси с Нили насобирали бумажных пакетов, в положенный день наполнили их водой, закрутили и сбросили с крыши на улицу. Шум был почти такой же, как от фейерверка. Прохожие возмущались, задирали головы с сердитым видом, когда пакеты пролетали у них под носом, но поделать ничего не могли – как поспоришь с обычаем детей бедняков отмечать Четвертое июля таким образом.

Следующий праздник – Хеллоуин. Нили мазал лицо сажей, надевал кепку задом наперед, а пальто шиворот-навыворот. Насыпал в черный материнский чулок золу и расхаживал в таком виде по улицам, размахивая «черным джеком» и выкрикивая время от времени ругательства.

Фрэнси, вместе с другими девочками, бродила по улицам, зажав в руке белый мелок. Девочки наскоро рисовали большой крест на спине у прохожих. Этот ритуал дети исполняли, не понимая его смысла. Знак остался, а причина, его породившая, забылась. Этот обычай появился в Средние века, когда так помечали дома и людей, которых поразила чума. Возможно, разбойники в те времена зло шутили, помечая таким знаком неповинных людей, и эта традиция пережила века и превратилась в бессмысленную забаву на Хеллоуин.

День выборов Фрэнси считала величайшим из всех праздников. Его, как никакой другой, отмечал весь район. Может, в других частях страны люди тоже голосуют, но уж точно не так, как в Бруклине, думала Фрэнси.

Джонни показал Фрэнси Устричный дом на Скул-стрит. Этому зданию больше ста лет, оно стоит с тех пор, как Большой вождь Таммани высадился здесь со своими храбрыми воинами. Жаркое из устриц, которое готовят тут, славится по всему штату. Но это заведение славилось не только устрицами. Здесь устраивали тайные встречи главные политики из Городского совета. Партийные лидеры встречались, чтобы потолковать с глазу на глаз в отдельном зале, и, глотая сочных устриц, решали, кого пропустить на выборы, а кого съесть.

Фрэнси часто ходила мимо Устричного дома и смотрела на него с волнением. На дверях никакой вывески, на окнах с короткими занавесками из коричневого льна на медном стержне тоже ничего, кроме папоротника в горшке. Однажды Фрэнси видела, как дверь открылась, чтобы кого-то впустить. Она заметила низкую комнату, слабо освещенную лампами с красными абажурами, в ней густой дым от сигар.

Фрэнси, вместе с другими соседскими детьми, участвовала в некоторых избирательных ритуалах, не понимая их смысла и причины. В ночь выборов они выстраивались в шеренгу, клали руки друг другу на плечи и змейкой шествовали по улицам, распевая:

Фрэнси с большим интересом слушала дебаты между мамой и папой о достижениях и просчетах партии. Папа был убежденным демократом, а мама не верила в партию. Она ее критиковала и говорила, что папа впустую тратит свой голос.

– Ну, не скажи, Кэти, не скажи, – возражал папа. – В общем и целом, партия делает много хорошего для людей.

– Воображаю себе, – фыркала мама.

– Все, чего они хотят от людей, – это их голоса, а погляди, сколько они дают взамен.

– Назови хоть одну вещь, которую они дают.

– Допустим, тебе нужен совет по юридическому вопросу. Нет нужды обращаться к адвокату. Просто спроси своего депутата.

– Слепые ведут слепых.

– Ну почему ты не веришь! Может, они и делают какие-то глупости, но уж законы-то они знают вдоль и поперек.

– Вчини иск городу, и посмотришь, как твои Таммани тебе помогут.

– Или вот возьмем государственную службу, – Джонни переменил тему. – Они знают, когда можно сдать экзамен на полицейского, пожарного или почтальона. Если интересуешься, всегда подскажут.

– Муж миссис Лэйви сдал экзамен на почтальона три года назад. Он до сих пор водит грузовик.

– Вот именно! Потому что он республиканец. Будь он демократом, его имя стояло бы первым в списке претендентов, уж о нем бы позаботились. Я слышал про одну учительницу, она хотела перевестись в другую школу. Таммани решили вопрос.

– Почему? Может, она была хорошенькая?

– Не имеет значения. Это очень мудро с их стороны. Учителя воспитывают будущих избирателей. А эта учительница, уж будь уверена, при любом случае будет хвалить Таммани своим ученикам. Все мальчики пойдут голосовать, когда вырастут, ты же знаешь.

– С чего бы это?

– Потому что это почетное право.

– Почетное! Хм! – фыркнула Кэти.

– А теперь давай представим, что у тебя сдох пудель. Как ты поступишь?

– Скажи сначала, откуда у меня возьмется дохлый пудель?

– Неужели ты не можешь для поддержания разговора на минутку представить, что у тебя сдох пудель?

– Хорошо. У меня сдох пудель. Что дальше?

– Ты обращаешься в штаб-квартиру, и мальчик забирает его у тебя. Представь, что Фрэнси хочет получить разрешение на работу, но ей еще мало лет.

– Они помогут устроиться на работу?

– Конечно.

– А ты думаешь, это правильно – разрешать маленьким детям работать на фабрике?

– Хорошо, представь, что у тебя сын прогуливает школу и шляется по улицам, он превращается в тунеядца, а закон не разрешает ему работать. Разве не лучше будет, если он получит фальшивое разрешение на работу?

– В таком случае – конечно, – согласилась Кэти.

– Представь себе, сколько избирателей они обеспечивают работой! Знаешь, как они это делают? Они устраивают проверку на фабрике, выявляют нарушения закона, но закрывают глаза. В благодарность за это хозяин сообщает им, когда у него появляются рабочие места, и Таммани узнают про них первыми! Или вот еще такой пример. У человека остались родственники в той стране, откуда он приехал, а он не может их перевезти сюда из-за всяких бюрократических проволочек. Вот, Таммани и тут помогут, решат вопрос.

– Понятно, они завозят сюда иностранцев, помогают им оформить гражданство, а потом говорят – голосуйте за демократов, или отправим вас восвояси.

– Издевайся сколько хочешь, все равно Таммани заботятся о бедных людях. Допустим, человек заболел и не может заплатить за квартиру. Неужели ты думаешь, что партия допустит, чтобы хозяин его выселил? Нет, шалишь. Никогда этому не бывать, если человек демократ.

– А хозяева, видать, все сплошь республиканцы, – ответила Кэти.

– Нет. Система работает в обе стороны. Представь, что у хозяина заморочки с жильцом, который вместо квартплаты дал ему в нос. Что тогда? Партия защищает хозяина.

– Если сравнить, сколько твои Таммани дают людям и сколько берут, то выйдет, что берут в два раза больше. Вот погоди уже, скоро мы, женщины, будем голосовать!

Джонни рассмеялся.

– Ты не веришь, что мы будем голосовать? Этот день не за горами. Попомни мои слова. Мы отправим всех этих продажных политиканов туда, где им самое место, – за решетку.

– Если наступит день, когда женщины будут голосовать, я за руку поведу тебя на избирательный участок, и ты проголосуешь, как я скажу.

Он положил руку ей на плечо и приобнял.

Кэти улыбнулась в ответ. Фрэнси невольно отметила, что улыбка у мамы получилась загадочная, как у той женщины, портрет которой она видела в школе, ее зовут «Мона Лиза».

Популярность Таммани во многом обяснялась тем, что они завлекали детей и воспитывали их в партийном духе. Самому тупому прислужнику политического босса хватало смекалки, чтобы сообразить – время уж точно не стоит на месте, и сегодняшний школьник завтра станет избирателем. Партия вербовала в ряды своих сторонников не только мальчиков, но и девочек. В ту пору женщины еще не получили права голоса, но политики знали, что в Бруклине мужья находятся под большим влиянием своих жен. Воспитай из девочки сторонницу партии, и можешь быть уверен, что, когда она вырастет и выйдет замуж, уж она позаботится о том, чтобы ее муж голосовал только за демократов. Для завоевания детских сердец Ассоциация Мэтти Мэгони каждое лето устраивала экскурсии для семей с детьми. Хотя Кэти не питала к партии никаких чувств, кроме презрения, она не видела причин отказываться от возможности приятно провести время. Когда Фрэнси узнала, что они поплывут на корабле, она пришла в такое волнение, на которое способен только десятилетний ребенок, если никогда раньше ни на чем не плавал. Джонни отказался от этого путешествия и не понимал, почему Кэти согласилась.

– Я хочу поехать, потому что люблю жизнь, – дала она странное объяснение.

– Если жизнь – это суматоха, то я на такое не подписываюсь, – ответил Джонни.

Но все-таки он поехал. Он подумал, что путешествие может быть познавательным и хотел поспособствовать образованию детей. День был жаркий, душный. Палуба кишмя кишела детьми, обезумевшими от возбуждения, они носились туда-сюда и постоянно пытались свалиться в реку Гудзон. Фрэнси все смотрела и смотрела на воду, пока у нее впервые в жизни не заболела голова. Джонни рассказал детям, как Генри Гудзон плыл по этой самой реке много лет назад. Фрэнси гадала, тошнило мистера Гудзона, как ее, или нет. Мама сидела на палубе, она была очень красивая в зеленой соломенной шляпке и желтом платье в горошек, которое одолжила у тети Эви. Люди окружили ее и смеялись. Мама была прекрасной рассказчицей, всем нравилось ее слушать.

Вскоре после полудня корабль причалил возле горной долины на севере штата, демократы высадились на берег и разбрелись. Дети бегали и тратили свои билетики. Неделю назад все дети получили девять зеленых полосок с надписями: «хот-дог», «газированная вода», «карусель» и так далее. Фрэнси тоже получила, но какие-то смекалистые мальчики уговорили ее сыграть на них в «шарики». Мальчики убедили ее, что она запросто может выиграть пятьдесят билетиков и здорово повеселиться в поездке. Фрэнси плохо играла в «шарики» и быстро лишилась всех билетиков. Зато Нили выиграл три билетика, ему повезло. Фрэнси спросила маму, не мог бы Нили дать ей один билетик. Кэти воспользовалась случаем, чтобы прочитать Фрэнси лекцию о вреде азартных игр.

– У тебя тоже были билетики. Но ты возомнила себя умнее всех и полезла куда не следует. Когда люди впутываются в азартную игру, они думают только о победе. Им в голову не приходит, что они могут проиграть. Запомни раз и навсегда: в любой игре всегда есть проигравший, и ты можешь стать им с такой же вероятностью, как и кто-то другой. Если ты усвоишь этот урок всего лишь ценой потери билетиков, считай, что дешево отделалась.

Мама была права. Фрэнси понимала, что она права. Но от этого ей не становилось легче. Ей хотелось кататься на каруселях, как все. Хотелось газировки. Она стояла возле прилавка с хот-догами и горестно смотрела, как дети уплетают их, когда с ней заговорил какой-то мужчина. В форме, как у полицейского, только золота побольше.

– Что, нет билетиков, девочка? – спросил он.

– Я забыла их дома, – соврала Фрэнси.

– Я и сам в детстве не очень хорошо играл в «шарики», – он вынул из кармана три полоски. – Мы каждый год учитываем, что бывают такие случаи. Только чаще проигрывают свои билетики мальчики. Девочки обычно дорожат тем, что имеют, даже самой малостью.

Фрэнси посмотрела на билетики, поблагодарила и хотела уйти, когда он спросил:

– Это не твоя ли мама сидит вон там в зеленой шляпке?

– Да, – Фрэнси подождала, но он больше ничего не сказал. Тогда она спросила: – А что?

– Молись каждый вечер, чтобы вырасти хотя бы наполовину такой же красавицей, как твоя мама. Непременно молись.

– А рядом с ней стоит мой папа.

Фрэнси надеялась услышать похвалу и папе – он ведь тоже очень красивый. Но мужчина смерил Джонни взглядом и промолчал. Фрэнси убежала.

Мама велела Фрэнси подходить к ней каждые полчаса, отмечаться. Когда Фрэнси подошла в следующий раз, Джонни допивал кружку бесплатного пива. Мама поддразнила ее:

– Ты как тетя Сисси – та вечно заговаривает с мужчинами в форме.

– Он дал мне запасные билетики.

– Я видела, – кивнула Кэти и поинтересовалась довольно небрежно: – О чем он спрашивал тебя?

– Он спросил, ты моя мама или нет.

Фрэнси не стала повторять его слова о том, что мама красавица.

– Я так и думала, – Кэти уставилась на свои руки.

Руки были натруженные, красные, разъеденные мыльной водой. Она вынула из сумочки пару хлопчатобумажных перчаток. Надела их, несмотря на жару. И вздохнула:

– Я ужасно много работаю. Иной раз забываю, что я женщина.

Фрэнси удивилась. Мамины слова походили на жалобу, а Фрэнси никогда не слышала, чтобы мама жаловалась. Удивило Фрэнси и то, что мама ни с того ни с сего застеснялась своих рук. Убегая прочь, она услышала, как мама спрашивает соседку:

– Кто этот мужчина – вон там, в форме?

– Сержант Майкл Макшейн. Странно, что вы не знаете. Он же с вашего избирательного участка.

Веселье продолжалось. На всех столах стояли бочонки с пивом, и почтенным демократам наливали бесплатно. Фрэнси была в приподнятом настроении, кричала, носилась и устраивала кучу-малу, как все дети. Пиво лилось рекой, как вода в бруклинской сточной канаве после ливня. Духовой оркестр наяривал. Чего только не играли: «The Kerry Dancers», и «When Irish Eyes Are Smiling», и «Harrigan, That’s Me». Играли и «The River Shannon», и неофициальный гимн Нью-Йорка «The Sidewalks of New York».

Дирижер объявлял перед каждым номером программы: «Сейчас оркестр Мэтти Мэгони сыграет…» Доиграв мелодию, музыканты кричали хором: «Ура Мэтти Мэгони!» После каждой кружки пива слушатели тоже кричали: «Да здравствует Мэтти Мэгони!» Возле каждого аттракциона висела табличка: «Кросс на приз Мэтти Мэгони», «Бег в мешках на приз Мэтти Мэгони», и все в таком роде. День еще не успел закончиться, а Фрэнси уже не сомневалась, что Мэтти Мэгони – величайший из людей.

После обеда Фрэнси решила, что нужно найти мистера Мэгони и лично поблагодарить его за чудесный праздник. Она искала его везде, спрашивала у всех, но странное дело, никто не знал Мэтти Мэгони, никто его не видел. Выходит, на пикник он не пришел. Его присутствие ощущалось везде, но сам он оставался невидимкой. Один мужчина сказал Фрэнси, что, возможно, никакого Мэтти Мэгони не существует, это просто имя – должен же кто-то возглавлять партию.

– Я голосую уже сорок лет, – сказал мужчина. – И кандидата всегда зовут Мэтти Мэгони. Может, там разные люди, но имя у них одинаковое. Я не знаю, кто это, девочка. Честно тебе скажу. Знаю только одно – я всегда голосую за демократов.

Обратный путь по реке Гудзон при лунном свете запомнился фейерверками, которые запускали мужчины. Дети обгорели на солнце, капризничали, их тошнило. Нили заснул у мамы на коленях. Фрэнси сидела на палубе и слушала, как разговаривают мама с папой.

– Ты, случайно, не знаешь сержанта Майкла Макшейна? – спросила Кэти.

– Слышал о нем. Его называют «Честный полицейский». Партия его ценит. Не удивлюсь, если его выдвинут в депутаты.

Мужчина, сидевший рядом, наклонился и коснулся рукой плеча Джонни.

– Но у комиссара полиции больше шансов, приятель, – сказал он.

– А что он за человек, этот Макшейн? – спросила Кэти.

– Он как будто из романа Элджера. Приехал из Ирландии двадцать пять лет назад с рюкзаком за плечами. Работал охранником в доке, по вечерам учился и вышел в люди. Продолжил учиться, сдал экзамены и дослужился до сержанта, – ответил Джонни.

– Наверное, жена у него из образованных, помогала ему?

– Представь себе, нет. Сразу после приезда он поселился в одной ирландской семье, жил в ней, пока не встал на ноги. В этой семье была дочка, она вышла за какого-то бродягу, тот ее бросил во время медового месяца, потом его убили в драке. А девушка ждала ребенка, и попробуй, докажи соседям, что он от законного мужа. Семье позора не миновать, и тут мистер Макшейн женится на ней и дает ребенку свое имя. В благодарность за то, что для него сделала эта семья. Брак не по любви, конечно, но он к жене очень хорошо относится, как я слышал.

– А общие дети у них есть?

– Четырнадцать, я слыхал.

– Четырнадцать!

– Но в живых остались только четверо. Остальные умерли совсем маленькими. Вроде как от туберкулеза. Передался им по наследству от матери. Да, пришлось ему хлебнуть на своем веку, – задумчиво подытожил Джонни. – Он хороший человек.

– Жена у него жива?

– Жива, но сильно болеет. Недолго ей жить осталось.

– Ну, такие могут долго протянуть.

– Кэти! – Джонни возмутился реплике жены.

– А что Кэти! Я не виню ее за то, что она вышла замуж за бродягу и родила от него ребенка. Это ее право! Но я виню ее за то, что она не лечилась. Почему она перекладывает свои проблемы на хорошего человека?

– Нет смысла это обсуждать.

– Надеюсь, она умрет, и скоро.

– Тише, Кэти.

– Да, надеюсь. Тогда он сможет жениться снова – на полной сил, здоровой женщине, которая родит ему здоровых детей. На это имеет право любой хороший человек.

Джонни промолчал. В душе у Фрэнси, пока она слушала этот разговор, росла тревога, которой она не могла найти объяснения. Она встала с места, подошла к папе, взяла его руку и сильно сжала. Джонни широко открыл глаза от удивления. Он притянул дочь к себе, крепко обнял. Но сказал только:

– Посмотри, какая лунная дорожка на воде.

Вскоре после пикника демократическая партия начала готовиться к Дню выборов. Всем детям в районе раздали значки с физиономией Мэтти. Фрэнси получила несколько и долго смотрела на них. Загадочный Мэтти вырос в ее воображении до гигантских размеров, занял место Святого Духа – невидимый, но вездесущий. На значке был изображен мужчина с заурядным лицом, с волнистым чубом и с усами, как велосипедная ручка. По виду он ничем не отличался от любого мелкого политика. Фрэнси мечтала увидеть его во плоти – хотя бы раз в жизни.

Из-за значков все посходили с ума. Дети менялись ими, играли в них, использовали как валюту местного значения. Нили продал мальчику свою футболку за десять значков. Джимпи, владелец кондитерской лавки, обменял пятнадцать значков, имевшихся у Фрэнси, на конфету ценой в пенни. У Джимпи был договор с партией, он возвращал значки и получал за них деньги. Фрэнси, одержимая мечтой увидеть Мэтти, повсюду натыкалась на его лицо. То ей встретятся мальчики, которые перекидываются рекламками с его изображением. То он улыбается с расплющенной под колесом трамвая жестянки, которой играют в классики. Мэтти прятался в карманах Нили. Заглянув в канализационный люк, Фрэнси видела лицо Мэтти на плакате, который покачивался на воде. Его лицо смотрело с листовок, валявшихся в слякоти у заборов. Однажды в церкви Фрэнси заметила, как Панки Перкинс бросил в банку для пожертвований два значка вместо двух пенни, которые дала ему мать, а после службы пошел в лавку и купил четыре сигареты «Sweet Caporal» на два пенни. Фрэнси встречала лицо Мэтти везде, но так ни разу и не увидела его самого.

За неделю до выборов Фрэнси с Нили и мальчиками собирала «дань» – так назывались поленья для больших костров, которые разжигали в ночь выборов. Фрэнси помогала укладывать «дань» в подвале.

В День выборов Фрэнси встала ни свет ни заря и увидела человека, который подошел к их дому и постучал в дверь. Джонни подал голос, и человек спросил:

– Нолан?

– Да, – ответил Джонни.

– Будьте на избирательном участке в одиннадцать, – мужчина отметил фамилию Нолана в списке и протянул ему сигару. – Подарок от Мэтти Мэгони.

С этим словами он отправился к следующему демократу.

– А зачем он тебя зовет, ты ведь и так пошел бы? – спросила Фрэнси.

– Конечно, пошел бы, но они каждому назначают определенное время, для порядка. А то все сразу придут, и получится столпотворение. Это нехорошо.

– Почему нехорошо?

– Потому.

– Я тебе объясню почему, – вмешалась мама. – Потому что они хотят следить за теми, кто голосует. Поджидают человека к определенному часу и, если он передумал голосовать за Мэтти, вразумляют его с Божьей помощью.

– Все-таки женщины ничего не смыслят в политике, – сказал Джонни и закурил сигару от Мэтти.

Фрэнси помогала Нили перетаскивать поленья в День выборов. Они сложили их в самый большой костер в квартале. Фрэнси примкнула к другим детям, и они плясали вокруг костра, как индейцы, распевая «Таммани, Таммани». Когда костер догорел дотла, оставив после себя горку золы, мальчики совершили набег на тележки евреев-торговцев и добыли картошки, которую стали печь в золе. Печеную картошку называли «мики». На всех ее не хватило, и Фрэнси ничего не досталось.

Она стояла на улице, смотрела, как высвечиваются результаты выборов на простыне, натянутой между окнами углового дома. Цифры проецировались на этот экран с помощью волшебного фонаря, установленного на другой стороне улицы. При появлении нового числа Фрэнси кричала вместе с детьми:

– Новости от избирателей!

Время от времени на экране появлялось лицо Мэтти, и толпа приветствовала его криком. В том году демократ был избран президентом, демократ-губернатор штата переизбран, но для Фрэнси это означало одно: Мэтти Мэгони победил.

После выборов политики забывали о своих обещаниях и наслаждались заслуженным отдыхом до Нового года, когда наступала пора готовиться к следующим выборам. Второго января в штаб-квартире демократов отмечали женский день. Единственный день в году, когда в сугубо мужской мир допускали женщин, их угощали вишневой наливкой и маффинами. Весь день сторонники Мэтти галантно встречали и развлекали женщин. Сам Мэтти не показывался. Во время визита женщины оставляли карточку со своим именем на стеклянном блюде, которое стояло в холле на столе.

Презрение, которое питала Кэти к политиканам, не мешало ей каждый год посещать штаб-квартиру демократов. Она чистила и наглаживала серый, расшитый позументом костюм, надевала его, лихо сдвигала зеленую бархатную шляпку на правый глаз. Она даже давала писарю, который открывал свою временную лавочку возле штаб-квартиры, десять центов, чтобы сделал карточку с ее именем. Эта монета предназначалась для жестяного банка, но Кэти считала, что раз в году может позволить себе безумство. Писарь выводил «миссис Джон Нолан», украшая заглавные буквы цветочками и ангелочками.