Конец Смуты Оченков Иван

– О да, ты уже совсем взрослая и очень красивая девушка… а что тебе еще говорила Анна?

– Что юная нетронутая девушка – мечта каждого мужчины, и что если я не буду дурой, то смогу устроить свою жизнь. А еще она говорила, что вы очень добрый и щедрый молодой господин.

– А сама ты что думаешь?

– Не знаю, ваше величество, я видела не слишком много богатых господ. Но вы красивы, молоды, знатны и очень не похожи ни на польских шляхтичей, ни на немецких дворян… – Девушка на секунду задумалась, явно подбирая слова. – Вы хотите отдать меня кому-то из своих приближенных?

– Что?! Да черта с два!

– Тогда почему? Вам не повезло с какой-то женщиной, и вы…

– Скорее женщинам не везет со мной, Лизхен. Так уж случилось, что я веду очень опасный образ жизни. И если сам я как-то выкручиваюсь, то тем, кто рядом со мной, частенько не везет. Посмотри сюда, даже во сне я не расстаюсь со шпагой и держу под рукой пистолеты.

Девушка несмело посмотрела на мой арсенал и, помявшись, проговорила:

– Я могла бы заряжать их для вашего величества…

– А ты умеешь?

– Ну я ведь маркитантка.

Утром Федька встал в самом радужном настроении. Хотелось бегать, прыгать и дурачиться, и даже кислое выражение лица Мишки не могло испортить ему настроение. Его новый друг, похоже, всю ночь не спал. Причину этой бессонницы угадать было совсем нетрудно. Необычайно красивая девушка, увиденная ими давеча в царском шатре, поразила и Федькино воображение, а уж царского рынду и вовсе как упавшим бревном придавило. Все в ней было необычным. И немецкое платье, подчеркивающее талию и оставляющее приоткрытыми шею и плечи. И прекрасные распущенные волосы, в отличие от туго стянутых кос у русских девушек. А уж бездонные глаза и красиво очерченные губы, кажется, совсем лишили Мишку покоя. Он весь вечер говорил только о ней, и под его бормотание Панин и уснул, причем тот этого даже не заметил. Вскоре подошел Михальский и, пробурчав что-то нелицеприятное про неизвестно где шляющихся царских рынд и отвлекающих от службы его людей, велел им с Мишкой по-быстрому перекусить и становиться на часах перед царским походным троном. Дескать, государь скоро встанет, дел много, а чин не соблюдается. Едва парни успели поесть и занять места, государь вышел и, улыбнувшись, пожелал всем доброго утра. Собравшиеся приближенные ответили ему поясными поклонами, только немец фон Гершов помахал шляпой, впрочем тоже поклонившись.

Сев за стол, государь разрешил садиться и всем присутствующим, а также велел подавать завтрак. Слуги тут же принесли всем сбитня и свежеиспеченного хлеба. А государю отдельно положили еще на серебряной миске яичницу. Тот немного удивился, но потом, видно что-то сообразив, улыбнулся и принялся за еду.

– Ребят-то покормили? – спросил царь, кивнув на стоящих у трона Мишку с Федькой.

– Покормили, батюшка, покормили, – успокоил его распоряжавшийся за столом Вельяминов, – а попостились бы – так ничего бы им, идолам, не сделалось. Давай лучше о деле поговорим.

– Давай о деле, – не стал перечить государь, – правда, мы вот собирались всю ночь ляхам спать не давать обстрелом, а что-то так и не собрались.

Ответом ему было недоуменное молчание. Наконец, первым сообразивший, в чем дело, Пушкарев со смешком сказал:

– Ну а что, дело житейское. Молодец девка, так уходила государя, что он и не слыхал, как мы всю ночь из пушек палили! Я вам давно говорил таковую для него завесть, куда как спокойнее бы служилось. Хорошо хоть сам нашел.

– Что, правда?.. – недоуменно спросил государь.

Ответом ему был сначала тихий, а затем все более громкий хохот его приближенных. Федька еще ни разу не видел царя смущенным, но, похоже, приключился как раз такой случай.

– Тише вы, жеребцы стоялые, – беззлобно ругнулся царь, а затем стал смеяться вместе со всеми.

– Да уж какие мы жеребцы, – сокрушенно вздохнул Анисим, вызвав новый приступ хохота, – мы так, все больше по стеночке.

Сообразивший, в чем дело Федька тоже было ухмыльнулся, а затем скосил глаза на товарища. Тот, как видно наученный службой в кремле, стоял не шелохнувшись как истукан. Когда смех стих, Вельяминов продолжил:

– Полк Гротте завтрева подойдет, так надобно решить, будем ли в осаде стоять или пойдем на Смоленск. Черкасский-то, я чаю, скоро там будет.

– А сам что думаешь?

– А что тут думать! Ну ее, эту Белую-то… без осадных пушек ее никак не взять, а ежели ждать, пока ляхи сдадутся, так простоим до морковкина заговенья. Лучше потом от Смоленска пошлем рать какую-нибудь для осады, а царю русскому тут немного чести стоять.

– А ты чего скажешь? – обратился государь к фон Гершову.

– Белая – действительно крепость небольшая, – немного ломаным языком отвечал тот, – однако она стоит на важном пути и взять ее необходимо. Надо, чтобы сюда прислали войско от Черкасского, или оставить тут в осаде полк Гротте или еще кого-нибудь. Но снимать осаду даже на время не следует. Два-три дня ничего не решат для нас, а к противнику может подойти сикурс[38].

– Ну ты, Кароль, прямо стратегом стал, – улыбнулся государь, – ладно, на том и порешим. Подождем Гротте, а там видно будет, может, еще и случится что.

После того как завтрак закончился, государь велел седлать коней и поехал с воеводами объезжать вражескую крепость, а Мишка с Федькой остались в лагере. Давешняя девушка несколько раз показывалась из шатра, занятая какими-то делами, но близко не подходила. Федька, рассмотревший ее при дневном свете, решил, что девка как девка. Красивая, конечно, этого не отнять, но бывают и лучше. А вот Мишка, кажется, опять впал в мечтательность.

– Федя… – протянул он, – а у тебя невеста есть?

– Ага, – беззаботно откликнулся тот, – дядька Ефим хочет, чтобы я на Фроське женился.

– А ты чего?

– А чего я? Пока служба, а там видно будет.

– А она красивая?

– Кто?

– Ну, Фроська?

– Не знаю… красивая, наверное, – задумался на минуту Панин, и неожиданно сам для себя добавил: – Да, красивая и любит меня.

– Почем знаешь?

– Не почем, знаю, и все!

– А красивей Лизы?

– Какой Лизы?

– Ну как какой… по мне, красивей ее и быть не может. У Вани всегда красивые женщины вокруг были. Он мне показывал еще, когда царем не был, Настю и Ксению. Они тоже красивые, но Лиза все равно красивее. Настю потом немчин зарезал, а Ксения не знаю куда делась.

– А ты чего царя Ваней зовешь?

– А он мне сам разрешил, давно, когда еще царем не был. Федя, а чего все смеялись поутру?

– А ты не понял?

– Нет, а ты?

– И я не понял, просто все смеялись, и я начал, а то подумают еще, что дурачок.

– Понятно… а правда Лиза красивая?

– Слушай, Миша, ты где всех этих девок красивых видел? Настю, Ксеню, Лизу?

– У Вани…

– А Ваня у нас кто?

– Известно кто, царь.

– Вот, стало быть, девки вокруг него чьи? Царские! Мне, дураку, Корнилий все толковал, а я додумать не мог. А вот на тебя посмотрел и понял.

– Чего понял?

– Ничего… напомни мне, как в Москве будем, чтобы я тебя в Стрелецкую слободу взял. Мне Корнилий показывал там одну вдову, не старую еще. Она, бывает, гадает, от хворостей всяких лечит, тем и живет. И от такой хворобы тоже средство знает, надо только денег чуток, вина сладкого сулею да пряников.

– А ты к ней ходил?

– Нет. А теперь пойду и тебя возьму!

– Федя, а ведь ворожба да гадание – грех!

Федька обернулся к приятелю и, посмотрев на его простодушное лицо, расплылся в улыбке: «Еще какой!..»

На второй день после прихода полка Гротте в наш лагерь вернулся Лермонт. Как оказалось, пройдя с Анной почти до самой крепости, они наткнулись на рейтар Храповицкого. Те признали подругу командира и приняли шотландца за своего. Тем более что в крепости они оказались совсем недавно и всех своих сослуживцев в лицо не знали. В крепости Джону удалось связаться с земляками, и те его не выдали. Когда через несколько дней под стенами Белой появился еще один полк регулярной пехоты, а денег в карманах не прибавилось, шотландцы задумались, на той ли стороне они воюют. Сговорившись с командиром роты ирландцев, полковник Дуглас послал своего человека на встречу со мной, чтобы узнать, что им может предложить русский царь. Этого человека и привел в лагерь наш бравый шотландец.

– Чертовски рад видеть вас живым, сэр Джон, – приветствовал я пропавшего, – вы представите мне своего друга?

– Конечно, сир: позвольте представить вам шотландского офицера Джорджа Лермонта, – торжественно провозгласил тот.

– Как вы сказали, сэр Джон, – Лермонта? Вы родственники?

– Весьма дальние, сир, – сдержанно уточнил прибывший, – мы из одного клана и знаем друг друга с детства. Сказать по правде, я не слишком поверил Джону, что вы произвели его в рыцари, но я рад, что он не соврал.

– Что же, друзья Джона – мои друзья. Присаживайтесь, Джордж, и расскажите, что привело вас ко мне.

– Очевидно, вы знаете, ваше величество, о цели моего прихода. Польский король оказался более щедрым на обещания, чем на деньги. Мы давно не видели нашего жалованья, но каждый день теряем своих друзей. Что еще хуже, эти польские свиньи прячутся за нашими спинами и при этом не скрывают своего презрения к нам. Они даже не участвовали в последней вылазке, хотя во все горло обвиняют нас в ее неудаче.

– А что говорит их командир?

– Храповицкий со своим рейтарским эскадроном как раз дрался вместе с нами. Он вроде бы неплохой человек для поляка, но он ранен, и неизвестно, выживет ли. Так что у поляков командует хорунжий Чаплинский.

– Кшиштоф?

– Да, кажется, его зовут Христофор.

– А что командир рейтар?

– Капитан Гротте – хороший военный, и ему и его людям, в отличие от нас, платили до сих пор исправно. Однако его наниматель вот-вот может отдать богу душу, а умирать за короля Сигизмунда у него нет никакого резона. Полковник Дуглас говорил с ним, и, хотя он ничего не ответил, мне кажется, он не будет против. Но прежде мы хотели бы знать, что вы можете нам предложить.

– Если вы сдадите мне крепость, я приму всех желающих на службу. Я умею ценить хороших военных и плачу им достойное жалованье. Впрочем, полагаю, вам это известно от вашего родственника. Если же кто-то не захочет служить мне, я не стану его удерживать. Отсюда не так уж далеко до шведских владений, а мой брат Густав Адольф всегда нуждается в храбрых солдатах. Однако в последнее время они идут от него ко мне…

В тот день я, как обычно, поднялся рано и, решив еще до завтрака прогуляться, велел приготовить лошадей. Через несколько минут конюхи подвели верного Волчка, и я вскочил в седло. Рядом тут же материализовались фон Гершов с Михальским, и мы тронулись. Несколько человек стражи следовали на почтительном расстоянии, не мешая прогулке. К реке уже шли стирать белье маркитантки, удивительно быстро освоившиеся в моем войске.

– Доброе утро, ваше величество, – поприветствовали они меня хором.

– Благослови вас Бог, добрые женщины, – благодушно отозвался я.

– Хорошо ли вам служит малышка Лизхен? – громко поинтересовалась одна из них, ощерив в улыбке щербатый рот.

– Не жалуюсь, красавица, а тебе что за печаль?

– Ну мало ли, вдруг она по малолетству не справляется с таким бравым молодым господином, так мы могли бы помочь ей, – почти выкрикнула она, вызвав бурный смех у своих товарок.

– О нет, добрая женщина, я всем доволен.

Сказать по правде, мне не слишком понравилась ее фамильярность, но проявлять недовольство маркитантками – последнее дело, к тому же мне не хотелось портить себе утро.

– Не сердитесь на Клару, ваше величество, – оттолкнула ее одна из подруг, – все знают, что она дура и что язык у нее без костей.

– Я вовсе не сержусь; ты что-то хотела спросить?

– Да, хотела, вы, верно, не помните меня…

– Отчего же, ты – Грета, подруга капрала Шмульке.

– О, ваше величество меня помнит! Все верно, я – Грета, только я не подруга Шмульке, а жена, и мне немного не по себе, особенно после того как пропала Анна. Если уж вы не питаете к нам вражды, так, может, отпустите нас в крепость? Вы уж простите, если я что-то не так сказала, просто мы помним вас еще простым рейтаром…

– Все нормально, Грета, что поделаешь, рейтар – это навсегда. Я думаю, ты скоро увидишь своего мужа. Передавай ему привет от меня. Он был для меня хорошим наставником, и я ему очень благодарен за науку.

– Благослови вас Бог, ваше величество!

Едва мы отъехали от женщин, Кароль повернулся ко мне и спросил:

– Я вижу, вы в добром расположении духа, мой кайзер?

– Да, дружище, а почему ты спрашиваешь?

– Я давно не видел вас таким. Пожалуй, с тех пор, как мы были в Швеции.

– Что ты имеешь в виду?

– Вы веселы и приветливы, улыбаетесь и шутите со всеми, как в те далекие времена. В последнее время вы мало походили на того принца, к которому мы нанялись в Дарлове. И теперь я очень рад, что вы прежний. Неужели эта девочка вернула вам душевное равновесие? Если так, то нас привела сюда счастливая звезда.

– Не знаю, Кароль, душевное равновесие мне вернули, скорее, мое седло и возможность не слезать с него сутками. Мне ужасно осточертел дворец и надутые боярские физиономии. Здесь, в походе, слава богу, все по-другому. Впереди враг, рядом друзья, и мы, вне всякого сомнения, победим. Хотя, наверное, ты тоже прав, эта юная маркитантка действительно прелесть, и если по утрам мне хочется скакать на коне в бой, то вечером я с удовольствием возвращаюсь в свой шатер.

– Она милая девушка и, похоже, это заметили не только вы.

– О чем ты, дружище?

– О вашем почетном телохранителе – рынде. Никак не привыкну к здешним чинам.

– Ты о Романове?

– Да, мой кайзер, этот мальчишка смотрит на нее точно так же, как мой несчастный брат смотрел на ту проклятую полячку.

– Хм, но та юная панна была дочерью воеводы, а Лизхен – просто маркитантка…

– Господи, ваше величество, да этому парню нет еще и семнадцати! Кто в этом возрасте думает о таких вещах?

– Это да, но и чувства у таких молодых людей недолговечны, к тому же юный Романов ужасно влюбчив. Похоже, строгость матери сыграла с Мишей злую шутку. Стоит ему увидеть новую женщину, хоть немного непохожую на окружавших его монахинь и боярынь, и он сразу сражен наповал. Впрочем, возможно, ты прав. Как доберемся до Смоленска, я найду этому мальчишке другую службу. К примеру, пошлю в Москву сообщить о наших победах. Солдат из него, скажем прямо, так себе, а гонец получится не хуже иных. Что-то еще?

– Да, мой кайзер, у нас совершенно нет денег.

– Я знаю, поэтому надо как можно быстрее закончить с этой крепостью и идти на соединение с Черкасским. В его обозе не только порох и осадные пушки…

– Государь, – привлек мое внимание Михальский, – мне кажется, что в Белой что-то происходит.

Действительно, на бревенчатой стене стояли несколько человек, один из которых определенно подавал нам знаки. Взявшись за подзорную трубу, я попытался разглядеть происходящее, но без успеха. Просто диву даюсь, что в нее могли рассмотреть те два молодых обалдуя… Между тем убедившись, что мы обратили на него внимание, подававший знаки вдруг взялся за лук и выстрелил в нашу сторону. Стрела, разумеется, не долетела и половины расстояния, но один из казаков, повинуясь приказу Корнилия, поскакал, чтобы ее забрать. Через несколько минут у меня в руках было таинственное послание, обернутое вокруг стрелы. Памятуя о печальной судьбе монаха, читавшего письмо Марины, я взялся за него в перчатках. Текст гласил: «Сегодня ночью будьте готовы».

– Похоже, это Лермонт… – задумчиво предположил я.

– Вы узнаете его руку? – заинтересованно спросил Михальский.

– Да откуда?.. Говоря по совести, я не знаю даже, умеет ли он писать. Однако посмотри, как написаны эти буквы. Немцы пишут иначе, у нас в ходу готический шрифт, а это написание, мне кажется, называется гэльским.

– Не могу сказать, ваше величество, но в гарнизоне Белой – чертова прорва шотландцев и ирландцев, и один бог знает, как они пишут эти проклятые буквы.

– Ты прав, но нас ведь просят только быть наготове, не так ли? Так давай будем, тем более что мы и так это делаем.

Вернувшись в лагерь, мы застали весьма интересную картину. Площадка перед царским шатром представляла собой сущий бедлам. Столы и стулья раскиданы, навес держался на одной подпорке, а мои бравые рынды и верные слуги стояли друг против друга с оружием в руках, готовые немедля пустить его в ход. Между ними метался, как раненый тигр, мой постельничий Матвей Шемякин, очевидно пытаясь предотвратить кровопролитие.

– Что за бардак! – крикнул я, подъезжая. – Всех на кол посажу, если не прекратите!

Присутствующие немедля упали на колени, лишь Мишка с Федькой и сам Шемякин ограничились поясными поклонами. Постельничий мой, надо сказать, был человеком незаурядным. Довольно пожилой уже для своего чина дворянин, выслужившийся в постельничие еще при Годунове, да так и застрявший в них. Когда Лжедмитрий сверг Федора с престола, он стал одним из немногих, кто отказался присягнуть самозванцу, и уехал из Москвы. Впрочем, из-за незначительности фигуры Шемякина никто на этот саботаж внимания не обратил. Василий Шуйский также не вызвал служебного рвения в сем достойном муже, равно как и королевич Владислав. И только когда стали собирать ополчение, старый дворянин сел на коня и отправился на войну. В соборе, выбравшем меня на царство, он не участвовал, но сразу после выборов приехал на службу. Поскольку роду он не слишком высокого, в местнических спорах замечен не был, за любое поручение брался с охотою. В отличие от других придворных не кривил рожу, когда царь надевал иноземное платье, хотя и видно было, что не одобряет. Собственно поэтому я его в поход и взял. Кого-то надо, а этот хоть голову не морочит.

– Не вели казнить, великий государь, – начал он, первым подбежав ко мне, – а ссору твои рынды первыми начали!

– В смысле, – удивленно переспросил я, – что за ссору и кто начал, а самое главное, из-за чего?

– Не ведаю, государь, а только Михаил Федорович дал Семке Косому в рыло и сулился шкуру с него спустить, а когда холопы твои верные оттащить хотели боярича, схватился за саблю. А потом и Федька Панин за саблю взялся, тут уж и слугам пришлось ослопы похватать, я насилу их разнял.

– Понятно; ну-ка всем разойтись немедля! Ты, Матвей батькович, допроси слуг хорошенько, а с этими орлами я сам поговорю. Потом сличим, кто что сказал – глядишь, и дознаемся до правды.

– Все сделаю, государь, а только с чего Михаил Федорович-то холопей твоих бьет? У него своих много, вот пусть и лупит!

– Ладно-ладно, разберемся, за что хоть бил-то?

– Да пес его знает!..

Отпустив Шемякина, я слез с коня и подозвал к себе «виновников торжества». Мишка с Федькой тут же подошли, причем если у Романова вид был виноватый и упрямый, то Панин смотрел так наивно, что сразу было видно – знает, сукин сын, в чем дело.

– Ты чего дерешься, Миша? – почти ласково спросил я своего рынду.

– За дело, – насупился боярич.

– За какое дело? – продолжал я расспрос тем же тоном.

– Лаялся, собака, бесчестно, – отвечал мне Миша, немного подумав.

– О как! Ну так ты бы мне и пожаловался, он все-таки мой человек, я бы его и наказал.

Романов в ответ только насупился, всем своим видом показывая, что ничего более не скажет даже на дыбе.

– А ты чего в драку полез, Федя?

– Так на Мишку полезли с дубьем, а я вступился, – попробовал прикинуться дурачком Панин.

– Ну, это правильно, сам погибай, а товарища выручай! А в чем там дело, стало быть, не ведаешь?

– Истинно так, государь!

– И как холоп мой лаялся, не слышал?

– Как лаялся, слышал, а на кого, не ведаю.

Нехорошее предчувствие кольнуло меня, и я спросил:

– А где Лиза?

Легкая тень, мелькнувшая по лицам парней, подсказала мне, что я на верном пути. Фон Гершов тем временем шагнул к шатру и громко позвал маркитантку. Через минуту немного испуганная девушка вышла и склонилась в книксене.

– Что здесь произошло, дитя мое? – спросил я ее по-немецки.

– Я не совсем поняла, ваше величество, но, кажется, ваши телохранители повздорили со слугами.

– Вот как, из-за чего же?

– Я не могу быть уверена, но, возможно, из-за меня.

– Рассказывай.

– Я как обычно занималась делами, ваше величество, приводя в порядок ваше платье. Постирав белье, я развесила его, чтобы просушить, и в этот момент один из слуг что-то сказал, а остальные начали громко смеяться.

– Что он сказал?

– Не знаю, ведь я не понимаю этот язык.

– Хорошо, продолжай.

– Ну так вот, я не обратила внимания на эти слова – маркитанткам ведь часто кричат разные глупости, но один из ваших телохранителей подошел и ударил говорившего, а когда тот стал протестовать, к нему на помощь подошел другой.

– Что было дальше?

– Не знаю, я очень испугалась и спряталась в шатре.

– Это все?

– Да, ваше величество. Вы не сердитесь?

– Нет, дитя мое, ты можешь идти.

Лиза не заставила просить себя дважды и, сделав книксен, убежала.

Ситуация немного прояснилась, оставалось лишь уточнить детали. Но поскольку Мишка с Федором молчали, я велел пока подавать обед. Ели мы в полном молчании: я раздумывал, как поступить, а Михальский с фон Гершовом просто помалкивали. Пришедший вскоре Шемякин ничего нового не сообщил, дескать, молодой Романов ни за что ни про что напал на бедолагу Косого.

– Федьку позовите, – буркнул я и тут же добавил: – Только одного.

Когда Панин появился, я резко встал с кресла и бросил ему через плечо:

– Иди за мной.

Когда мы зашли в шатер, я развернулся и без прелюдий спросил:

– Что сказал Косой про девушку?

– Про которую? – попытался прикинуться дурнем Федор, но, наткнувшись на мой взгляд, сник и тихо выговорил: – Шлюхой он ее назвал, а Мишка не стерпел…

– Понятно, а что, сразу сказать нельзя было? Ладно-ладно, понимаю. Хорошо хоть не убили никого. Ступай да покличь Романова.

Если бы в моем шатре было молоко, то оно непременно скисло бы от насупленного вида моего рынды. Невольно улыбнувшись, я кивком показал Мише на лавку и присел рядом.

– Как тебе служится, друг ситный? – неожиданно вырвалось у меня.

Миша удивленно поднял глаза и, наткнувшись на мой ободряющий взгляд, несмело улыбнулся в ответ:

– Хорошо служится, Ваня… Ой, а ничего, что я тебя так называю?

– Ничего страшного, Миша, мы ведь друзья? Если рядом никого нет, то так и зови. При чужих не надо, а то позавидуют, а наедине зови, мне даже нравится. По матушке скучаешь?

– Скучаю.

– Я тоже по своей скучаю. Давно ее не видел и увижу ли когда – бог весть. А помнишь, ты у меня в остроге гостил, когда с матушкой разминулся?

– Помню, там еще….

– Что замолчал – Настю вспомнил?

– Да, и Ксению… А где она теперь?

– В монастыре, Миша.

– Отчего так?

– Не знаю, она сама так захотела, я ее не неволил.

– Грехи замаливает?

– Может, и так. Все мы грешны, только одни знают это и каются, а другие – нет.

– А какой грех? – осторожно спросил Романов.

– Не тот, что ты думаешь, Миша.

– Ничего я не думаю…

– Еще как думаешь! И на Косого ты от злости накинулся, потому как подумал, что он правду сказал, так ведь?

– Так. Он сказал… а потом… а кто она?

– Сирота, Миша. Родителей у нее лихие люди убили, а маркитантки пожалели ее и к себе взяли. Только жизнь у них трудная и тяжелая. Обидеть всякий может, а заступиться некому.

– Бедная…

– Уже нет. Она теперь мне служит, а потому, кто ее обидел, тот со мной дело иметь будет. Косого я сам накажу, а ты впредь в драку не лезь попусту, понял ли?

– Понял.

– Ну, ступай.

Романов с готовностью встал, потом было развернулся, но, так ничего и не сказав, вышел вон. Глядя в спину нескладному парню, я пытался понять, кинется он матушке в ноги по приезде в Москву, прося разрешения жениться, или нет…

– Вы позволите мне войти? – прервала мои размышления Лизхен.

– Да, конечно, входи, девочка. Ты что-то хотела?

– Нет, я пришла узнать, не будет ли у вашего величества распоряжений.

– Пожалуй, будет одно, но не сейчас.

– А когда?

– Когда мы окажемся в каком-нибудь мало-мальски крупном городе.

– И что будет угодно вашему величеству?

– Мое величество повелит сшить тебе красивое платье. Ты ведь служишь у русского царя и мекленбургского герцога, не так ли? Не годится тебе ходить замарашкой.

– О, вы так добры! Однако если это вам угодно, то нет необходимости ждать так долго. Маркитантка Грета прекрасно шьет, и стоит вам только приказать…. Вот только где взять ткани?

– Не волнуйся, милая, мы что-нибудь придумаем. Скажи Грете, чтобы она подошла завтра.

– Как прикажете, ваше величество. А будет ли позволено мне спросить?