Кости Келлерман Джонатан

Глава 41

19:50, Лакоста-Бич, Малибу

Мир сжался до пространства, ограниченного черной рамкой девятнадцатидюймового экрана ноутбука.

Зеленовато-серый мир, видимый в инфракрасном свете. На заднем плане в ленивом, почти сексуальном ритме перекатывались волны.

У линии прибоя неподвижно стоял человек.

Я сидел за длинным старинным сосновым стволом. Со своего места мне смутно был виден экран. Майло пялился в ноутбук, то и дело почти утыкаясь в экран, а потом отстраняясь, чтобы сделать еще глоток «Ред Булла».

Фокс сидел слева от него. Он небрежно, почти лениво пил из своей персональной бутылки воду «Норвежский фиорд». Между глотками Аарон жевал жвачку со вкусом корицы.

Стол был длиной в семь футов, вощеный, с виднеющимися в древесине сучками; его испещряли отметины от ножа, похоже, нанесенные нарочно. Он занимал большинство обеденного пространства в доме, расположенного десятью участками дальше пляжной хижины покойного Саймона Вандера. Как и домик Вандеров, это здание представляло собой тесную двухэтажную коробку на пропитанных креозотом сваях, и стоимость его исчислялась восьмизначной суммой. В отличие от бунгало Вандеров, отделанного досками, стены здесь были покрыты серовато-голубой штукатуркой, на оконные стекла нанесено напыление медного цвета, а петли на дверях и окнах сделаны из нержавеющих материалов. Уютный интерьер, потолок с выступающими балками, вдоль которых тянулись провода для современнейшей видео- и аудиосистемы. Стены были отделаны снежно-белой рельефной штукатуркой, на них тут и там висели произведения искусства — из разряда тех, о которых люди шутят, что их даже трехлетние дети способны рисовать не хуже.

Мебель совершенно не гармонировала со всем этим — она явно осталась от тех времен, когда этот дом был просто «береговым коттеджем в глуши». Ротанг, лоза и простые массивные деревянные предметы, многие из которых словно были куплены на фермерской распродаже. Стояли они на выцветших коврах фабричного производства, слегка тронутых плесенью. Кухня была такой тесной, что там едва могли разместиться два человека. Холодильник из нержавеющей стали и кухонные шкафчики с красноватыми гранитными столешницами еще больше сужали пространство.

Но сегодня обстановка не имела значения. Я подозревал, что она никогда не играла особой роли — главное, что западная стена, представлявшая собой сплошную раздвижную дверь из стекла, давала отличный вид на Тихий океан.

Дверь была открыта, океан грохотал; выглянув из-под нависающего козырька крыши, я могу уловить в небе отблески звезд.

Потом я снова обратил взгляд на экран.

Миниатюрный мир оставался неподвижен. Я коснулся гладкой вощеной поверхности стола. На ощупь она была приятной; может быть, этот стол действительно был «спасен» из монастыря в Тоскане, как утверждала нынешняя обитательница дома.

Она была сестрой владельца, с удовольствие жившей за его счет. Сам владелец, изгнанная из Британии рок-звезда, ныне катался по Европе с туром в честь своего возвращения к истокам. Мо Рид доверил мне найти место под наблюдательный пункт, но в действительности я вышел на это место через Робин, которая работала над гитарами упомянутой рок-звезды уже несколько лет, и он оплачивал ее работу согласно отдельному бизнес-плану.

Помимо пляжного домика, в списке недвижимости, которой он сейчас владел, числились еще четыре резиденции: в Бель-Эр, Напе, Аспене и временное пристанище в Сан-Ремо, к западу от Центрального парка.

Его сестре было пятьдесят три года, она представлялась всем как «помощник продюсера». Звали ее Нони, фамилию она назвать не потрудилась, словно мы не заслуживали большего, чем самый минимум. Высокая, загорелая, волосы белокурые с проседью, завязанные узлом полы блузки открывали пупок, который ей совершенно не следовало прокалывать. Она изо всех сил старалась выглядеть на тридцать лет, и это была единственная ее работа за много лет. Она ясно дала нам понять, что ставит полицейских лишь чуть выше чистильщиков туалетов, и что мы с Майло, Ридом и Фоксом должны каждые десять секунд возносить хвалу за то, что нам позволили пребывать в ее обиталище.

Ее брат не одобрил бы подобное настроение. Сам он называл сестру «невыносимой тунеядкой», и, когда Робин позвонила ему в Лондон, рокер с готовностью согласился предоставить нам дом на этот вечер.

— Спасибо, Горди.

— Звучит волнующе, солнышко.

— Надеюсь, волноваться будет не о чем.

— Что… ах да, конечно. Как бы то ни было, он твой на все время, пока он тебе нужен, солнышко. Спасибо, что почистила звукосниматель на «Телекастере». Я только что играл перед семидесятивосьмитысячной аудиторией, и гитара буквально пела.

— Отлично, Горди. Ты сообщишь Нони, что мы придем?

— Я уже это сделал и велел ей всячески содействовать вам. Если она будет вам мешать, скажите ей, что я всегда могу выставить ее; пусть живет, как знает.

Несмотря на звонок Горди, Нони решила покочевряжиться. Майло избрал более дипломатичный подход, чем предлагал Горди, и терпеливо слушал, как Нони называет громкие имена, одновременно ероша свои волосы, глотая бренди и изо всех сил пытаясь выглядеть важной персоной в отраженном свете славы своего брата.

Когда она умолкала, чтобы передохнуть, он наводил ее на разговор о столе из Тосканы, хвалил ее тонкий вкус, пытаясь не преувеличивать. Несмотря на то, что на самом деле Нони никогда не выезжала за пределы Штатов, она утверждала, что самолично приобрела этот стол.

Женщина с подозрением взирала на Майло, но в конце концов капитулировала перед его настойчивостью и собственным желанием казаться важной птицей.

Когда подошло время операции, лейтенант вручил ей сто долларов и попросил — ради ее собственной безопасности — уйти из дома и вкусно поужинать где-нибудь за счет полиции Лос-Анджелеса. Однако эта сотня была из его собственного кармана. Нони взглянула на купюру.

— Там, куда я хожу, на это и выпивку не купишь.

Майло достал еще несколько банкнот. Она приняла их с таким видом, словно шла на великую жертву, подхватила свою сумку от «Марк Джейкобс», накинула шаль от «Прада» и направилась к двери в туфлях от «Маноло Бланик» — на высоченных каблуках, с ремешком на пятке.

Мо Рид проводил Нони до ее «Приуса» и подождал, пока она не вырулила лихо на Тихоокеанское шоссе, едва избежав столкновения с едущим по основной дороге универсалом, а потом умчалась прочь, сопровождаемая возмущенными гудками.

Прежде чем вернуться в дом, Рид обратил взор на юг, хотя вряд ли он мог разглядеть за пятьсот футов отсюда детектива Шона Бинчи, сидящего в неприметном седане перед закрытой пиццерией. На пассажирском сиденье машины стоял дешевый ноутбук, запрограммированный на прием того же материала, который Аарон Фокс выводил на свой компьютер. Заставить этот «устаревший хлам» работать с оборудованием Фокса пока что оказалось для нас главной трудностью; Аарон радостно мучил полицейскую «железку», пока не добился успеха. Но даже после того, как связь была установлена, изображение шло пятнами, а звук заглушался шумом машин, несущихся по шоссе.

Бинчи получил ноутбук от Майло в шесть часов, и к тому времени, как мы прибыли в домик Горди, уже примерно час наблюдал за бунгало Вандеров. Никто не входил и не выходил, и гаражные ворота были открыты, согласно требованиям Трэвиса Хака.

Сам Хак стоял на пляже.

Ровно восемь вечера. Восемь часов одна минута.

Пять, десять, двенадцать минут девятого… мы начали гадать, не было ли все это впустую.

То, что гаражные вороты были открыты, являлось добрым знаком, и мы продолжали надеяться.

Восемь часов пятнадцать минут. Хака, похоже, это не тревожило. Потом я вспомнил, что у него нет часов.

Это наконец-то случилось в восемь шестнадцать, неожиданно и резко, как сердечный приступ.

Первым заметил Мо Рид. Он указал на экран, едва не воспаряя над своим сиденьем.

На пляже возникла Симона Вандер. Буквально из ниоткуда. Камера, встроенная в пуговицу Трэвиса Хака, уловила ее тощий силуэт, плывущий над песком. Мне показалось, что это русалка, выплывшая из океана.

По мере того как он приближалась, пакет в ее руках обретал более четкие очертания. Большой, бумажный, с логотипом «Трейдер Джо». Пока что все шло по плану.

Одежда Симоны была сухой — возможно, она научилась ходить по воде?

Худая, как тростинка, девушка, волосы развеваются по ветру. Она шла вдоль пляжа. Босые ступни погружались в песок. Шла уверенной походкой богатой девицы, привыкшей к уединенности частного пляжа — руки и ноги двигаются свободно, небрежно, пакет раскачивается из стороны в сторону, как будто для нее в мире не существует никаких забот.

Хак стоял неподвижно.

— Откуда она взялась, черт побери? — спросил Майло.

— Не знаю, — ответил Фокс. — Камера отлично ловит вблизи, но на определенном расстоянии изображение фокусируется не сразу.

Словно иллюстрируя его слова, Симона приблизилась к Хаку на пятнадцать футов, окинула его взглядом и остановилась; лицо ее в объективе камеры постепенно обрело четкость. Возможно, выражение этого лица было чуть более напряженным, чем можно было предположить по ее небрежной походке. Зеленоватая подсветка мешала видеть как следует. Лицевые кости выступали сильнее, чем мне запомнилось.

И все же она оставалась красивой девушкой.

Одета Симона была в стиле «южнокалифорнийская милашка 101»: джинсы с заниженной талией, темная блузка, открывающая плоский живот, звенящие металлические браслеты, крупные серьги-кольца. В пупке красовались две сережки. Ветер откинул темные волосы с ее левого уха, открыв одинокий алмазный «гвоздик», поблескивающий в хряще. Изображение было просто отличным.

Хак не шевелился, Симона в течение несколько секунд тоже стояла неподвижно.

— Трэвис. — Звук шел с небольшими помехами, и ее голос казался высоким и отдаленным, чуть приглушенным. Как будто она говорила, набрав полный рот взбитых сливок. Или крови.

— Симона.

— Куда ты собираешься уехать?

— Неважно.

Симона улыбнулась и сделала шаг к нему, покачивая пакетом.

— Бедный Трэвис.

— Бедный Келвин.

Улыбка Симоны стала ледяной.

— Твой маленький приятель.

— Твой маленький брат.

— Брат наполовину, — отозвалась она.

— Брат-чурка, — произнес он.

Она вздрогнула, прищурилась и сделала шаг назад, пытаясь понять, откуда он взял это слово. Потом сказала:

— Я не знала, что ты расист.

— Я слышал, как ты сказала это, Симона. — Голос Хака изменился, стал глубже, напряженнее. Фокс уловил это.

— Похоже, он что-то замыслил. Если он на нее нападет, мы слишком далеко, чтобы его остановить.

Никто ему не ответил.

— Ты выслеживал меня, — бросила Симона Вандер.

— Выслеживал.

Она засмеялась над этим бесстыдным признанием.

— Я трахалась с тобой четыре раза, и ты так и не оправился от этого.

— Пять.

— Четыре. Неудачник. Первый раз был игрой. Чтобы назвать это трахом, ты должен был засунуть, прежде чем спустить. — Она расхохоталась еще громче. Последние ноты ее жестокого смеха потонули в шипении набежавшей волны. Она подошла ближе к мужчине. — Ты — озабоченный неудачник и дурак, Хак.

— Знаю.

Его спокойное согласие разозлило ее; взгляд стал острым, словно скальпель. Она остановилась, слегка погрузившись ногами в песок, сделала шаг в сторону, ища более твердую почву. Пакет в ее руке качнулся сильнее.

— Ты думаешь, если признаешь, что ты неудачник, то сможешь избавиться от этого? Что, этой фигне тебя научили на реабилитации?

Хак не ответил.

— Ты — неудачник, умственно отсталый, озабоченный никчемный тупица. Так что не думай, будто можешь играть со мной, Трэвис. Я здесь только потому, что мне жалко тебя, понял? И прикинь, что ты сделаешь, как только получишь мои денежки?

Молчание.

— Ну, прикинь, даун.

Молчание.

Симона встряхнула волосами, перехватила пакет обеими руками.

— Первым делом ты сделаешь вот что — и сделаешь это сразу же. Ты все мои деньги, до цента, потратишь на наркоту — и вынюхаешь ее или вколешь прямиком в вену. Может быть, нам обоим повезет и ты склеишь ласты. Как ты полагаешь, милый? Разве это не будет отличным выходом для всех?

Хак не ответил.

Океан ворочал валы.

Я задумался о том, потеет ли сейчас Хак. Мо Рид точно вспотел. И Майло тоже. Темные круги расплылись и в подмышках белой шелковой рубашки Аарона Фокса. У меня на голове под волосами выступила испарина, во рту пересохло.

Набежала еще одна волна — высокая, мощная.

— Просто сделай это, Трэвис, — сказала Симона. — Как в слогане «Найк». Обдолбайся до смерти и избавь всех от забот.

— Зачем ты это сделала, Симона?

Она снова засмеялась.

— Зачем я трахалась с тобой? Хороший вопрос, безмозглый.

— Зачем ты их убила?

Симона не созналась, но и не стала отрицать. Она смотрела куда-то мимо Хака, словно ожидая чьего-то появления.

Мы все четверо напряглись.

Прошло несколько секунд.

— Всех их. Келвина, — продолжил Хак. — Как ты дошла до такого?

Смех Симоны был внезапным, резким, обескураживающим.

— Ты же знаешь, насколько я аккуратна, милый. Пора было избавиться от грязи.

Хак молчал. Быть может, он был потрясен. Или достаточно умен — с большим опытом пациента психотерапевтов, — чтобы использовать молчание как орудие.

Симона взмахнула пакетом и выгнула спину, словно демонстрируя свой скудный бюст.

— Она ни за что не остановится, — заметил Аарон Фокс. — Когда мы впервые с ней встретились, она была сплошная сексуальность.

— Забавно было поболтать с тобой, тупица, но давай просто сделаем это, — сказала Симона. Хак не ответил. Она снова посмотрела в сторону океана. — Теперь ты еще и онемел, дебил?

Молчание.

— Скажи что-нибудь, пусть болтает дальше, — прошептал Фокс. На его челюсти играли желваки, все его безразличие куда-то подевалось, и я понял, как он выглядел, когда работал в отделе убийств.

Симона подошла ближе к Хаку — на расстоянии вытянутой руки. Изображение с камеры не дрогнуло — значит, Хак стоял неподвижно.

Он не сдвинулся с места с того мгновения, как пришел на указанное ему место на пляже.

— Вот так, — произнес Трэвис.

— Как?

— Ты заплатишь мне — и будешь свободна от греха.

— От греха? — переспросила Симона. — Что это за хрень?

— Шестая заповедь.

— Что за… а, да хватит этого бла-бла-бла.

— Все ради денег, — обронил Хак, и в голосе его звучало сочувствие.

— Нет ничего слаще.

— Не только это, — продолжил Трэвис. — Ты завидовала Келвину. Всегда завидовала.

— Завидовала, — повторила она, словно это слово было ей незнакомо.

— У него был талант. У тебя были проблемы.

Симона смотрела прямо в камеру, ее грудь тяжело вздымалась. Она улыбнулась.

— Ты знаешь, в чем моя проблема, Трэвис? В том, что я торчу здесь и разговариваю с тобой, дебил, хотя могу просто отдать тебе бабло, чтобы ты мог обколоться или обнюхаться. Так что хватит разговоров — ты всегда любил поговорить.

— Ты была добра ко мне, чтобы управлять мной.

— Добра?

— Притворялась.

— Милый, ты такой управляемый…

— Чтобы ты могла прибраться в доме.

— Веник, тряпка, полироль, — пропела она.

— Твой отец давал тебе все, чего ты просила, Симона. Ты могла получить все, не убивая ее.

— Правда? — съязвила она. — Все мне и ничего ей? Ты действительно идиот.

— Достаточно ходить вокруг да около, Симона.

Она сунула ему пакет.

— Бери и захлопни пасть.

Ее изображение сделалось меньше — Хак попятился примерно на фут.

— Бери.

Майло подался вперед. Мо Рид бормотал:

— Давай, давай, давай…

— И все потому, что ты хотела золота для себя, Симона, — произнес Хак.

Она фыркнула:

— Я и получила золото. Неудачник.

— Мальчик, Симона. Ты обнимала его, целовала, играла с его волосами. Ты обнимала Надин. А теперь они чурки?

— Они всегда были чурками…

— Ты целовала их.

Симона расхохоталась.

— Как там говорили мафиози в «Крестном отце»? Сначала ты получишь поцелуй, а потом — пулю.

— Легко ли это было, Симона? Смотрела ли ты им в глаза — смотрела ли ты в глаза Келвину?

Смех Симоны стал громче.

— А что в этом такого? Все умирают одинаково.

— Продолжай говорить, — шептал Майло.

— Ты смотрела им в глаза, — утвердительно произнес Хак.

— Глаза меняются, — отозвалась Симона, и изобразила это сама — взгляд ее стал расплывчатым, туманным. — Это все равно что смотреть, как гаснет свет. Ни с чем не сравнимо. — Она снова выгнула спину. — Я видела, как гаснет свет в ее глазах, и кончила при этом.

Майло взмахнул сжатым кулаком.

— Попалась.

Симона уронила пакет на песок.

— Вот то, что ты хотел. Удачи тебе в смерти.

Камера не дрогнула.

— Ты считаешь, что я тебя разыгрываю, неудачник? Подойди и посмотри.

— Что ты с ними сделала, Симона?

— Съела, — ответила она. — С бобовой подливкой и «Кьянти»… а что я могла с ними сделать? Если б я даже засунула им в задницы динамит и взорвала — кому какое дело? Бери это и уползай прочь, червяк.

Она наклонилась над пакетом, запустила туда руку, достала перевязанную пачку банкнот и швырнула в Хака. Он не стронулся с места. Деньги упали на песок. Симона посмотрела на них.

— Что?

— Всё в порядке, — ответил Трэвис. — Оставь их и уходи.