Неестественные причины. Записки судмедэксперта: громкие убийства, ужасающие теракты и запутанные дела Шеперд Ричард

Я СЛИШКОМ ХОРОШО УСВОИЛ, ЧТО СИСТЕМЕ НАПЛЕВАТЬ НА ЭКСПЕРТНОЕ МНЕНИЕ, И ПОСЛЕ СВОЕЙ НЕПРОДОЛЖИТЕЛЬНОЙ ПОПЫТКИ ВОССОЗДАВАТЬ СОБЫТИЯ ПРЕСТУПЛЕНИЯ Я ПЕРЕСТАЛ ПЫТАТЬСЯ ПРЫГНУТЬ ВЫШЕ ГОЛОВЫ.

Когда его арестовали, полиция была уверена, что посадила двух беспощадных убийц – Стагга и Наппера. Так что для всех стало большим шоком, когда в 1994-м Стагга оправдали.

Дело было закрыто судьей, который сказал, что проведенная полицейская операция была не более чем ловушкой, и так как Стагга подтолкнули к разговору с женщиной-полицейским под прикрытием, то все сказанное им нельзя было рассматривать в качестве доказательства.

Я был поражен не меньше других: полицейские работали по этому делу совместно со многими профессионалами, – и мне даже и в голову не приходило усомниться в их абсолютной уверенности в том, что именно Колин Стагг убил Рэйчел Никелл.

Колина отпустили на свободу – которая была ненамного лучше тюрьмы. Он подвергался невероятно жестоким нападкам, стоило ему только выйти за порог. Полиция, пресса и, самое главное, общественность продолжали считать, что именно Стагг убил Рэйчел Никелл, однако ему удалось избежать наказания из-за какой-то юридической лазейки. Это убеждение было настолько повсеместным, что мне даже не пришло в голову снова привлечь внимание к схожести между убийствами Никелл и Биссет. Я слишком хорошо усвоил, что системе наплевать на экспертное мнение, и после своей непродолжительной попытки воссоздавать события преступления я перестал пытаться прыгнуть выше своей головы.

25

Родственники погибших на «Маркизе» все эти годы упорно продолжали добиваться своего. Наконец им удалось одержать победу. Когда их попытки убедить коронера заново открыть дело ничем не обернулись, они обратились в Апелляционный суд, который согласился, что, отказав в проведении расследования, коронер был подвержен реальной опасности демонстрации несправедливой, пускай и неосознанной предвзятости. Как результат, расследование все-таки было проведено другим коронером. Через шесть лет после крушения, в 1995 году, следственные присяжные согласились девятью голосами против одного, что жертвы катастрофы были «противоправно убиты».

Судить пока было некого, так как обе попытки отдать под суд капитана «Боубелла» закончились неудачей, однако данный вердикт вселил родным погибших надежду на публичное расследование. Инициативная группа продолжила требовать его проведения. Им сопротивлялись власти, так как система безопасности на реке была полностью пересмотрена после происшествия и публичное расследование, как утверждалось, никому не принесло бы никакой пользы. Инициативная группа с этим не согласилась. Несмотря на то, как им было тяжело с эмоциональной точки зрения продолжать свою тяжбу, родственники погибших настаивали, что из их личной трагедии есть еще чему поучиться, а лучшим способом для этого является проведение публичного расследования.

АДВОКАТ ПРОТАЩИЛ МЕНЯ ПО ВСЕМ ОТЧЕТАМ, ЗАСТАВЛЯЯ ОБЪЯСНЯТЬ КАЖДОЕ ИЗМЕНЕННОЕ СЛОВО, УДАЛЕННУЮ ЗАПЯТУЮ ИЛИ ДОПОЛНИТЕЛЬНУЮ ТОЧКУ С ЗАПЯТОЙ.

Никто не забыл про отрезанные руки жертв, и я все еще чувствовал свою личную ответственность за это. Так что, хоть я и был согласен с доводами родных погибших в пользу расследования, я его боялся. Потому что всей этой истории, включая отрезанные руки, снова предстояло всплыть.

Давление общественности на непреклонные власти наблюдалось и в других делах того времени. Расследования смертей Джой Гарденер и Стивена Лоуренса по прошествии двух лет, казалось, сошли на нет. Только теперь многие люди были решительно настроены этого не допустить. Сначала родственники, а затем и более широкие группы людей принялись призывать общественность к действиям, демонстрируя, что в случае Стивена Лоуренса расследованию препятствует процветающий в лондонской полиции расизм. Что касается дела Джой Гарденер, то им пришлось показать, что виновный в ее смерти полицейский был оправдан вовсе не судом.

Поначалу в расследовании смерти Лоуренса не было особых перемен. Тем не менее, к изумлению лондонской полиции, настаивавшей, что ее работники просто выполняют свою работу, прокуратура выдвинула обвинения в непредумышленном убийстве Джой Гарденер трем полицейским.

На суде по этому делу королевский адвокат устроил мне перекрестный допрос, который я не забуду никогда в жизни. Кто-то выдал копию одного из первых черновиков моего отчета по этому делу, и он указал на то, что в окончательном варианте было более 70 изменений. Он протащил меня по всем, заставляя объяснять каждое измененное слово, удаленную запятую или дополнительную точку с запятой. Мне казалось, что мои незначительные изменения (например «возможно» вместо «вероятно» или «быстро» вместо «стремительно») мало меняют общую ситуацию, однако ему было бесполезно говорить, что с каждым новым вариантом я подбираю более четкие и ясные слова. Королевский адвокат явно подразумевал, что я тесно сотрудничал с полицией и был склонен сделать так, чтобы они выглядели менее виновными в смерти Гарденер.

Наш разговор был примерно следующим (я пишу его по памяти, так как протокол, судя по всему, не сохранился):

А (адвокат): Давайте взглянем на страницу 36… Почему вы изменили слово «сильные» на «умеренные», доктор Шеперд? Это явно значительная правка.

Я: Поразмышляв, я решил, что это более уместное определение.

А: И почему же оно более уместное?

Я: Ну, я снова тщательно взвесил все факты и пересмотрел свое мнение.

А: Вы уверены, что этот пересмотр не был связан с получением дополнительной информации?

Я: Я основывался исключительно на собственном анализе дела.

А: Но с какой стати вам делать столь значительную правку без получения дополнительной информации?

Я: Мне показалось, что так будет более точно.

А: Итак… вы хотите сказать, что… передумали?

Я: Действительно, я передумал.

А: Вы просто передумали! Просто взяли и передумали, потому что вам так захотелось?

Я могу понять причину его подозрений. Разумеется, я постоянно работаю бок о бок с полицейскими, и можно было справедливо предположить, что я буду пытаться им угодить. На самом же деле никто на меня не давил. Да и я не пытаюсь никому угодить. Возможно, мне было бы неловко работать с полицией, если бы с моей помощью были приговорены трое полицейских, однако я всегда понимал, что судебно-медицинскому эксперту время от времени приходится сталкиваться с подобного рода дилеммами. Я надеялся, что отважно отреагирую в случае попытки оказать на меня давление и буду придерживаться правды. К возмущению многих, всех троих полицейских оправдали.

Лично для меня, хотя я и не мог закрыть глаза на их действия, было очевидно, что все эти полицейские в каком-то смысле сами были жертвами крайне несовершенной системы. Их не обучали, как правильно и безопасно усмирять людей, их не предупреждали о возможных опасных последствиях их действий. Они не знали, что правильно, а что нет в депортации Джой Гарденер. Они были обязаны физически выполнить приказы чиновников, принявших свои решения от имени британского народа. Усмиряя Джой Гарденер, они думали, что попросту выполняют свою неприятную работу, за которую им платят. Тот факт, что они выполнили ее настолько плохо, как мне кажется, говорит о недобросовестности их работодателя.

Смерть Джой Гарденер стала катализатором изменений. Для меня же она стала последней каплей. Теперь я знал, что делать. Я стал активным и полным энтузиазма участником, а то и вовсе инициатором создания структур, призванных не только пересмотреть существующие процедуры усмирения, но и должным образом обучать всех, чья работа требует от них усмирять людей: главным образом работников полиции, тюрем и службы иммиграции.

Невозможно предсказать, какие заслуги человека при жизни будут иметь значимость в будущем: я же рассчитываю, что в моем случае это будет мой вклад в это изменение. От меня главным образом требовалось всем надоедать, проводить обучающие курсы, организовывать конференции, писать отчеты, заседать в различных комитетах, но самым же главным фактором было образование.

Критики полиции, возможно, удивятся, однако большинство полицейских были только рады узнать, как правильно и гуманно усмирять людей: они, как никто другой, были в курсе недостатков применяемых ими методов. Они, как никто другой, знали, что страдают не только друзья и близкие жертв, но также и жизни и карьеры полицейских, течение которых могло кардинально измениться в результате событий, длившихся всего несколько минут. Тем не менее потребовалось много лет, прежде чем каждая организация, обладающая законным правом усмирять людей, начиная со службы пограничного контроля и заканчивая Советом ювенальной юстиции, наконец утвердили ряд принципов для безопасного усмирения, которые мы успешно внедрили в процесс подготовки лондонской полиции после дела Джой Гарденер.

Я стал членом Независимого консультативного комитета Совета министров по смертям под стражей. Его финансированием занимается Министерство здравоохранения совместно с Министерством внутренних дел. Звучит, будто мы погрязли в бюрократии? Что ж, это не так. Именно столько поддержки нам было необходимо, чтобы составленные мной рекомендации были одобрены и им начали следовать.

БОЛЬШИНСТВО ПОЛИЦЕЙСКИХ БЫЛИ ТОЛЬКО РАДЫ УЗНАТЬ, КАК ПРАВИЛЬНО И ГУМАННО УСМИРЯТЬ ЛЮДЕЙ: ОНИ, КАК НИКТО ДРУГОЙ, БЫЛИ В КУРСЕ НЕДОСТАТКОВ ПРИМЕНЯЕМЫХ ИМИ МЕТОДОВ.

В этих рекомендациях объяснялось, что усмирение может оказывать значительное психологическое воздействие на всех участвующих, в том числе и свидетелей происходящего. Одним из основных принципов было то, что усмирение следует применять только в случае необходимости, обоснованно и пропорционально представляемой угрозе. Также в них утверждалось, что неправильно примененное усмирение может привести к смерти человека, так что следует использовать только утвержденные методы и только уполномоченным, обученным персоналом.

Как только процесс начался, необходимо полностью его контролировать. Мне нравится думать, что на составленные мной рекомендации оказал влияние мой летный опыт. Когда в самолете два пилота, только один из них полностью контролирует полет, и при передаче управления от одного другому оба пилота должны устно это утвердить.

Первый пилот: Контроль принял.

Второй пилот: Контроль передан.

Такой заведенный порядок вносит ясность в кризисной ситуации. Так что мне пришла в голову идея перенести распространенную в авиации практику на кризисную ситуацию в случае усмирения. В данной ситуации контроль находится в руках человека, ответственного за голову, шею и дыхание усмиряемого. Даже если это самый младший из присутствующих полицейских, он должен взять на себя контроль, сказав: «Я контролирую ситуацию». Остальные должны это подтвердить: «Теперь ты контролируешь ситуацию». Самое же главное: наличие контроля дает человеку право приказать немедленно освободить усмиряемого и его должны все слушаться.

Разумеется, этим дело не ограничивается: необходимо также отслеживать физическое состояние человека, снимать происходящее на видео, составить рапорт и отчитаться о случившемся. Главной же целью было превратить насильственное усмирение в духе регби в нечто, применяемое только по необходимости, а также контролируемым и безопасным образом. В результате уровень смертей в процессе усмирения властями значительно сократился. На самом деле теперь стало гораздо опаснее быть арестованным гражданским лицом либо охранником в клубе или магазине.

После того как полицейские по делу Джой Гарденер были оправданы, общественность стала требовать публичного расследования. В чем было решительно отказано. Что же касается дела Стивена Лоуренса, то было очевидно, что расследовавшим дело полицейским были известны некоторые имена и у них были даже подозреваемые. Тем не менее никакого разбирательства не было, так что родители и друзья Стивена начали героическую и благородную борьбу за справедливость. Они подали гражданский иск против трех из пяти предполагаемых убийц.

Меня вызвали на этот суд в качестве свидетеля. Королевский адвокат Майкл Мэнсфилд выступал от имени семьи в непривычной для него роли частного обвинителя. Тем не менее все было тщетно. На глазах у всего мира обвинение рухнуло чуть ли не до начала разбирательств из-за отсутствия свидетельств, которые судья счел бы приемлемыми для рассмотрения. Хуже того, из-за существовавшего в то время закона о повторном привлечении к уголовной ответственности этих троих больше никогда нельзя было отдать под суд за то же самое преступление и, казалось, для семьи Лоуренса надежды добиться правосудия были потеряны.

Тем не менее они с этим не смирились. Теперь они стали требовать расследования. Казалось, общественность полностью на их стороне. Многие были шокированы оправданием полицейских по делу Джой Гарденер. Теперь же люди стали полагать, что расследованию дела Стивена мешали те же самые расистские взгляды, что и привели к его смерти, и даже публичное расследование – которое проводится только по инициативе министра правительства и значительно превышает по масштабу и юридической силе коронерское расследование – стало казаться реальной перспективой.

Терпение и настойчивость родных Лоуренса наконец все-таки привели к расследованию. Пяти подозреваемым были высланы повестки. Они явились, однако отказались, воспользовавшись своим законным правом, отвечать на какие бы то ни было вопросы. Коронер, по закону не имевший права называть убийц по имени, был не в силах что-либо предпринять из-за их наглого молчания. Присяжные, однако, нашли способ это обойти и находчиво заключили в феврале 1997-го, что Стивен Лоуренс был «противоправно убит в совершенно неспровоцированном расистском нападении пятью белыми молодыми людьми». Они точно так же могли сказать: «…пятью белыми молодыми людьми, сидящими перед нами». И газета Daily Mail практически так и поступила, опубликовав фотографии всех пятерых, назвав их по именам и предложив подать на газету в суд, если она не права.

Я НЕ МОГ НЕ ЗАМЕТИТЬ, ЧТО МНОГИЕ ИЗ СМЕРТЕЙ ПОД АРЕСТОМ ИЛИ ПРИ УСМИРЕНИИ, С КОТОРЫМИ Я ИМЕЛ ДЕЛО, БЫЛИ СМЕРТЯМИ ТЕМНОКОЖИХ.

Возмущение общественности из-за того, что напавших на Стивена так и не арестовали, достигло такого накала, что по крайней мере появилась реальная надежда на проведение публичного расследования недобросовестного исполнения лондонской полицией своих обязательств, которого так настойчиво все требовали. Лично я был рад подобному значительному шагу в сторону перемен, который теперь вынуждал пересмотреть поведение властей и полиции. Я не мог не заметить, что многие из смертей под арестом или при усмирении, с которыми я имел дело, были смертями темнокожих, и, проще говоря, потенциально повышенная уязвимость некоторых людей с серповидно-клеточным признаком определенно не объясняла этого расхождения. Я понимал, что перемены необходимы, однако не мог себе представить, как эти изменения могут произойти. Во время осмотра тела Стивена Лоуренса мне и в голову не могло прийти, что именно эти ножевые ранения на протяжении последующих 20 лет будут движущим фактором этих перемен.

26

После восьми лет работы в больнице Гая я почувствовал, что засиделся на месте. Под крылом Иэна Уэста мне было уже несколько душно, но, несмотря на нашу дружбу и его многочисленные обещания меня повысить, он так и не сделал этого. За его спиной я напрямую подал декану заявление на должность старшего лектора, и меня сразу же повысили. Иэн же на самом деле не хотел, чтобы я, а возможно и вообще кто-либо, стал его заместителем. Что касается его потенциального раннего выхода на пенсию, чтобы в полной мере наслаждаться загородным образом жизни, состоящим из охоты, стрельбы и рыбалки, то Иэн ясно дал понять, что подобных планов у него нет даже на отдаленное будущее.

Я ждал, когда освободится место где-нибудь еще, и продолжал заниматься своей работой. К этому времени – дело шло к середине 1990-х – оба моих ребенка ходили в среднюю школу, и порой мне удавалось мельком разглядеть в их юных лицах не маленьких детей, которыми они когда-то были, а взрослых, которыми им предстояло стать. Мне всегда было тяжело проводить вскрытия детей – ровесников моих сына и дочери: был, пожалуй, единственный случай, когда моя рука дрогнула – на мгновение – над телом. И теперь, когда они подросли, у меня, казалось, стало больше дел, связанных с детьми. Неужели раньше я их просто избегал? Или же детская смертность реально возросла?

Однажды меня вызвали осмотреть тело десятимесячного младенца, скончавшегося на руках у своей матери. По моим наблюдениям, ребенок хорошо питался и развивался. Разумеется, были предприняты попытки его реанимировать, однако никаких других следов на его теле не было, и уж точно никаких признаков насилия или травмы. Внутренний осмотр также ничего не выявил: не было ни одного признака какого-то отклонения.

МНЕ ВСЕГДА БЫЛО ТЯЖЕЛО ПРОВОДИТЬ ВСКРЫТИЯ ДЕТЕЙ – РОВЕСНИКОВ МОИХ СЫНА И ДОЧЕРИ: БЫЛ, ПОЖАЛУЙ, ЕДИНСТВЕННЫЙ СЛУЧАЙ, КОГДА МОЯ РУКА ДРОГНУЛА – НА МГНОВЕНИЕ – НАД ТЕЛОМ.

Я ждал токсикологического отчета, результатов анализов на вирусы и бактерии, однако решил, что если и они ничего не скажут, то укажу в качестве причины смерти синдром внезапной детской смерти. Полиция не очень обрадовалась, узнав о моих подозрениях на СВДС, и поспешила предоставить мне дополнительную информацию. Теперь у дела появился некий контекст, и прочитанное мной, казалось, все меняло.

Полицейские прибыли в квартиру матери в ответ на ее звонок в службу спасения. Ей было 22, она жила одна, ей угрожал убийством отец ребенка. Из-за этих угроз – а также материнской привычки выпивать – десятимесячного ребенка поставили на учет как живущего в неблагополучной семье. Чтобы защититься от отца ребенка, у нее дома была установлена тревожная кнопка на случай его нападения.

Когда мать позвонила в службу спасения около девяти вечера, у нее был пьяный голос и она говорила о «смерти в семье». Тревожная кнопка тоже сработала, и полиция в этот момент была уже на полпути к ее квартире.

Полицейские были обеспокоены, потому что всего месяцем ранее молодая мать была осуждена за то, что была пьяна, присматривая за ребенком. За такое нарушение обычно назначается штраф, оно редко приводит к тюремному заключению: главная задача, судя по всему, – пристыдить мать, чтобы она перестала пить, либо же оповестить социальные службы о потенциальном небрежном или жестоком отношении к ребенку.

Прибыв на место всего через семь минут после звонка, полиция позвонила в дверь. Никто не подошел. Заглянув в щель почтового ящика, они увидели, как мама расхаживает по коридору с ребенком на руках.

Она не паниковала, и никакой очевидной угрозы не наблюдалось, так что они не стали выламывать дверь. Они вежливо убедили ее открыть дверь, что, однако, далось им с большим трудом, так как она была пьяна. Когда полиция наконец смогла попасть внутрь, они обнаружили, что ребенок у нее на руках мертв.

Были предприняты все возможные попытки его реанимировать. Мать злилась, вела себя агрессивно и, разумеется, была расстроена. Пару часов спустя у нее взяли образец крови, на основании которого можно было вычислить уровень алкоголя в крови в момент предполагаемой смерти ребенка: то есть когда она позвонила в службу спасения. Этот уровень составлял 225 мг / 100 мл крови. В Англии и Уэльсе нельзя садиться за руль, если уровень алкоголя в крови превышает 80 мг (в Шотландии разрешенное значение теперь составляет 50 мг), а для незакоренелого пьяницы уровень в 225 мг / 100 мл крови запросто мог бы стать смертельным. Таким образом, можно сделать заключение, что, хотя женщина и была явно привыкшей к спиртному, в тот момент она была чрезвычайно пьяной.

Анализ образца не выявил никаких следов употребления наркотиков. Тем не менее она была слишком пьяной, чтобы объяснить, умер ли ребенок у нее на руках, в своей кроватке либо на диване или кровати. Также она не могла сказать, где она в это время находилась.

Возможно, ваше сочувствие к потерявшей ребенка матери немного пошатнулось. Возможно, так случилось и со мной. Я заказал анализ крови ребенка на алкоголь и наркотики. К этому времени стало известно, что некоторые выпивающие или принимающие наркотики родители дают детям то, что принимают сами, чтобы те не мешали им и вели себя тихо. Иногда они дают смертельную дозу. Токсикологический отчет, однако, показал, что причина смерти этого ребенка была в чем-то другом.

В мире болезней, как и в большинстве других областей, существует мода. Их популярность растет и падает в зависимости от нашего восприятия. Синдром внезапной детской смерти, когда здоровый с виду младенец погибает без видимой на то причины, постепенно вошел в общественное сознание в 1970–1980-х, а к началу 1990-х приобрел весомую статистическую значимость, взлетев до двух случаев из тысячи рожденных детей.

СВДС стал долгожданным диагнозом для многих судмедэкспертов. Казалось, он объяснял необъяснимое, избавляя при этом родителей или опекунов от какой бы то ни было ответственности. СВДС говорит о том, что ребенок не умер от какой-либо неестественной причины, так что следует подозревать естественные причины смерти. Вместе с тем диагноз СВДС устраивал не всех: ряд полицейских и коронеров, не связанных с медициной, относились к нему скептически.

В данном конкретном случае полиция подозревала, что в смерти младенца была замешана рука пьяной матери. Это было вполне разумное предположение в данных обстоятельствах, только вот никаких доказательств в его пользу не было. Таким образом, я исключил все другие возможные причины смерти, и мне ничего не оставалось, кроме СВДС. Сразу же после этого в моей жизни произошло множество изменений. И всего год спустя мне пришлось снова вернуться к причине смерти, установленной мной по этому делу, и несколько удивиться.

Это дело стало для меня последним в больнице Гая. Я узнал о грядущем выходе на пенсию доктора Руфуса Кромптона из моей альма-матер, больницы Сент-Джордж в Тутинге. Он был моим бывшим учителем и наставником, ныне возглавлявшим отделение. Возможность прийти ему на смену не могла меня не волновать. В Сент-Джордже были готовы расширить отделение, и при получении руководящей должности я смог бы применять постоянно высказываемые мной и полностью игнорируемые Иэном рекомендации по управлению.

В один пасмурный день я спросил у Лоррэн, свободен ли Иэн, после чего зашел, несколько нервничая, к нему в кабинет. Это была просторная комната, в которой был полнейший бардак. Стопки файлов и других бумаг раскачивались на письменном столе, на каждой полке, на полу, а также на огромном столе в центре комнаты, который использовался для проведения собраний. Когда собрание назначалось, Лоррэн убирала с этого стола все груды бумаг, найдя для них свободный уголок на полу, а также опорожняла переполненные пепельницы и выбрасывала пустые пачки из-под сигарет. По окончании встречи все начиналось заново. Судя по хламу на столе, я предположил, что, наверное, с момента последнего собрания прошло больше недели.

Иэн сидел за своим письменным столом и не сразу повернул ко мне свои огромные щеки, когда я вошел. Наверное, это было не лучшее время к нему подходить, поскольку я знал, что он устал. Вчера он на кого-то кричал, а это всегда означало, что на самом деле он злился на себя, как правило, из-за того, что не сделал что-то важное. Хотя, конечно, винил он во всем Лоррэн: она не напомнила ему вовремя подготовить тот отчет. Отчет этот практически наверняка засосал водоворот всех остальных бумаг на полу в его кабинете, однако суд не стал относиться к нему с пониманием и потребовал предоставить отчет не позднее сегодняшнего утра. Так что они с Лоррэн вчера допоздна проторчали в его кабинете: он диктовал, а она, отказавшись от блокнота, печатала прямо на компьютере.

НЕКОТОРЫЕ ВЫПИВАЮЩИЕ ИЛИ ПРИНИМАЮЩИЕ НАРКОТИКИ РОДИТЕЛИ ДАЮТ ДЕТЯМ ТО, ЧТО ПРИНИМАЮТ САМИ, ЧТОБЫ ТЕ НЕ МЕШАЛИ ИМ И ВЕЛИ СЕБЯ ТИХО.

Теперь он сидел, зажав между пальцев ментоловую сигарету. Другая, забытая, тлела в пепельнице рядом с его микроскопом. Третья сигарета лежала, испуская спиральные вихри дыма, обращенная вглубь комнаты напротив мерцающего экрана его огромного настольного компьютера.

Я сказал:

– Иэн, вы, наверное, слышали, что Руфус Кромптон уходит на пенсию…

Он приподнял брови. Руфус, я и Иэн уже давно понимали, что однажды я могу захотеть вернуться в Сент-Джордж.

– Я претендую на открывшуюся вакансию, – сказал я.

Он подкурил новую сигарету от кончика той, что докуривал, оглянулся в поисках пустой пепельницы, не смог такую найти и засунул окурок себе в карман.

– Полагаю, вам понадобятся рекомендации, – сказал он.

Он курил больше, чем обычно, однако ничем другим не выдавал своих эмоций. Он сердечно пожелал мне удачи, и мы сошлись на том, что, если мы оба будем заведовать отделениями, то не будем соперничать, а станем всячески сотрудничать друг с другом. Не уверен, впрочем, в искренности ни одного из нас. Мы уже были соперниками, и теперь нам предстояло стать равными в разных больницах, что вряд ли ослабило бы это соперничество.

Уйти из больницы Гая со знаменитым руководителем отделения и изобилием увлекательных дел, чтобы прыгнуть в неизвестность, было пугающе. В то лето я устроил перерыв в проведении вскрытий, перебрался в Сент-Джордж и принялся обустраивать новое отделение. Было важно, чтобы о нас узнала полиция и стала к нам обращаться, так что, как бы это ни было нудно, я был вынужден создать надежную финансовую структуру и систему управления.

ВСЕ ЭТИ ГОДЫ Я ОГРАЖДАЛ СВОИХ ДЕТЕЙ ОТ РЕАЛИЙ СВОЕЙ РАБОТЫ, ПРИ ЭТОМ НЕ ОБМАНЫВАЯ ИХ И НЕ ВВОДЯ В ЗАБЛУЖДЕНИЕ.

После нескольких месяцев этой работы я с удивлением обнаружил, что мне не хватает морга, в котором я бы мог использовать оттачиваемые мной на протяжении стольких лет навыки. Когда мой друг, судмедэксперт с южного побережья отправился в отпуск, я согласился подменить его для проведения рядовых коронерских вскрытий. Это был период летних каникул в школе. Анна и Крис были уже подростками. Анна все еще ходила в школу, однако Крис сдал свои экзамены и ошивался дома, так что я предложил ему поехать со мной, чтобы после недолгой работы прогуляться по холмам. Крис был легким на подъем парнем, так что он с радостью остался почитать в машине, пока я отправился в морг делать свою работу.

Я надел спецодежду. Работники морга выложили тела на столах в ряд и подготовили их для меня: в те дни это означало, что трупы были уже вскрыты, грудная клетка удалена, черепная коробка тоже вскрыта.

Мы, как водится, поболтали с помощником коронера, и я ненароком упомянул, что мой сын читает в машине, ожидая, пока я закончу. Помощник коронера явно увидел в этом пренебрежение к сыну с моей стороны.

– Я приведу его к нам в офис, там ему будет удобней, – предложил он. – Чаю попьет.

Я возился над трупом с ножом PM40 в руке, как вдруг уголком глаза увидел Криса. Он расхаживал по секционной в сопровождении помощника коронера. Вид у него был невозмутимый. Я же, однако, был крайне возмущен. Мне хотелось закричать: «Уведите его отсюда!»

Но я понимал, что от этого посещение морга еще больше шокирует неподготовленного подростка, так что, собрав волю в кулак, я подмигнул ему через надетую маску и беспечно помахал ему своим PM40. По правде говоря, я почувствовал себя так, словно с меня сорвали маску. Все эти годы я ограждал своих детей от реалий своей работы, при этом не обманывая их и не вводя в заблуждение, и вот теперь Крис внезапно оказался ее свидетелем.

Прогуливаясь по холмам, мы в свойственной для разговоров между отцами и сыновьями манере обменялись парой слов о случившемся.

– Эм… Тебя не смутило то, что ты увидел в морге?

– Нисколько, – ответил он. – Но этот помощник коронера тот еще придурок.

О чем бы они там ни поспорили (думаю, речь была о футболе), это запомнилось Крису больше, чем зрелище и запахи секционной в разгаре работы. Они вместе с Анной порой приходили ко мне в морг, когда я работал, так что уже были знакомы с запахами и лязгом, а также общей атмосферой этого места. Когда комната для скорбящих родных пустовала, они усаживались в кресла и делали домашнюю работу у аквариума с рыбками, в то время как работники морга с лучезарной улыбкой угощали их чаем с печеньем. Они никогда не спрашивали меня, чем это я там занимаюсь.

Я ничего не сказал, однако надеялся, что Крис и словом не обмолвится дома о своей экскурсии по секционной. Ну и, конечно, он рассказал об этом Анне.

– А можно я приду на вскрытие? – потребовала она. – Нечестно, что Крис там был, а я нет.

– Я бы не назвал это посещением вскрытия… – возразил я.

Это услышала Джен.

– Ты был – где? – спросила она Криса, метнув на меня обвиняющий взгляд.

– Мне нужно привыкать к подобным вещам, раз я собираюсь стать ветеринаром, – отважно заявил Крис. – Мне придется постоянно резать трупы.

– Что ж, я тоже стану ветеринаром, – добавила Анна. – Ну или врачом.

У нас была семья врачей, и происшествия и дела обсуждались здесь постоянно, зачастую весьма открыто, хотя я и продолжал по-прежнему прятать фотографии с работы. Когда наших детей спрашивали, чем занимаются их родители, они все так же отвечали: «Они врачи». На дальнейшие расспросы они говорили: «Папа режет трупы», – после чего обычно уже никто ничего не хотел уточнять. В целом, впрочем, было гораздо проще объяснить, что их мама была терапевтом, специализирующимся в дерматологии, чем то, что их папа был судебно-медицинским экспертом.

КОГДА НАШИХ ДЕТЕЙ СПРАШИВАЛИ, ЧЕМ ЗАНИМАЮТСЯ ИХ РОДИТЕЛИ, ОНИ ВСЕ ТАК ЖЕ ОТВЕЧАЛИ: «ОНИ ВРАЧИ», А ПОТОМ УТОЧНЯЛИ: «ПАПА РЕЖЕТ ТРУПЫ».

Уже через пару лет Крис с Анной оба уедут учиться. Было сложно представить их самостоятельными людьми, живущими независимой жизнью. Было сложно представить, что я им больше не понадоблюсь. Я решил, что, как бы много от меня ни требовала моя новая работа, буду проводить с ними как можно больше времени, пока они не покинули отчий дом.

27

Открыв отделение, я смог вернуться в морг, и это знаменовало начало активного, продуктивного периода. Мы набирали персонал. Роб Чапмэн, мой приятель и великолепный судмедэксперт из больницы Гая, присоединился ко мне вместе с двумя секретарями Рианнон Лэйн и Кэти Пэйлор, равно как и два судебных врача Дэбби Роджерс и Маргарет Старк. Они осматривали выживших жертв преступлений, а также оказывали медицинскую помощь арестованным и содержащимся в полицейских камерах людям. Это были первые подобные судебно-медицинские должности во всей стране, которые пришлись как нельзя кстати нашему зарождающемуся отделению. Кроме того, у нас был судмедэкспертпрактикант. Очень быстро про нас узнали по всей стране и по всему миру – и практически сразу завалили работой.

То, что я был начальником, в какой-то мере давало мне свободу выбирать дела, которыми я занимался. Одной очень тяжелой областью, от которой я был готов отказаться, была та самая область, к которой относилось мое последнее дело в Гае, – младенческие смерти. Но я понимал, что это было несправедливо. Потому что теперь все менялось в патологии детской смерти, и это отражало меняющееся отношение общества к детям. До меня дошло, что теперь я наверняка назвал бы другую причину смерти младенца той пьющей матери.

С начала 1990-х годов количество смертей из-за СВДС – или, скорее, количество диагностированных в качестве причин смерти СВДС – значительно сократилось, и эта тенденция продолжилась (самая последняя статистика говорит о том, что теперь на СВДС приходится лишь 0,27 из 1000 рожденных младенцев).

Это улучшение главным образом было связано с международной кампанией (которая в Великобритании называлась «Обратно ко сну»), убеждавшей родителей перестать укладывать своих детей лицом вниз в кровати, поскольку это было признано основным фактором риска в СВДС. Другие известные факторы включали в себя курение взрослых в доме, сон взрослых вместе с ребенком на кровати или на диване (так можно случайно «навалиться» на ребенка), злоупотребление родителями алкоголем или наркотиками, чрезмерное количество постельного белья, а также слишком высокая комнатная температура. Благодаря всем этим знаниям, а также образовательной программе для родителей показатели падали.

Показатели также падали благодаря изменению восприятия СВДС и, как следствие, пересмотру основных принципов его диагностики. Теперь его даже называли диагностическим мусоросборником, и руководящие указания для судмедэкспертов ужесточились. Идея была в том, чтобы перед тем, как диагностировать СВДС, тщательно изучить предысторию – как историю болезни ребенка, так и историю событий его опекуна, – а затем место, где ребенок умер, и только потом какие-либо отклонения у погибшего ребенка. Для СВДС не существует каких-либо характерных отклонений. Задача в том, чтобы подтвердить отсутствие всех остальных возможных причин смерти.

И почему же руководящие нормы ужесточились, а люди начали называть СВДС диагностическим мусоросборником? Просто потому, что многие судмедэксперты не придерживались составленных для них критериев и попросту выставляли этот диагноз для любого случая смерти, который они не могли объяснить, – причем зачастую эти случаи смерти были недостаточно тщательно изучены как полицией, так и самим судмедэкспертом. СВДС стал настолько универсальным диагнозом, что теперь появились неприятные подозрения. Могли ли некоторые из случаев СВДС быть на самом деле связаны с недобросовестными действиями родителей, а не судьбы?

ПОЧЕМУ ЖЕ РУКОВОДЯЩИЕ НОРМЫ УЖЕСТОЧИЛИСЬ, А ЛЮДИ НАЧАЛИ НАЗЫВАТЬ СВДС ДИАГНОСТИЧЕСКИМ МУСОРОСБОРНИКОМ?

Эти неприятные подозрения были положены в основу работы пионера в области защиты детей, профессора Дэвида Саутолла и его коллег. В свете предоставленных ими доказательств сложно было отрицать факты. Профессор участвовал в исследованиях, которые не просто выявили синдром Мюнхгаузена от третьего лица – родители с этим психическим расстройством специально вызывают болезни у своих детей, чтобы заполучить внимание и поддержку, – но и предъявили неоспоримые доказательства с помощью скрытого видеонаблюдения, что некоторые родители определенно пытаются причинить вред или даже убить своих детей по неясным причинам.

В рамках самого известного расследования 39 детей, переживших череду повторяющихся угрожающих жизни происшествий, как правило, вне больницы, однако порой и в больничной палате, были помещены в специальное отделение, где за ними втайне велось скрытое видеонаблюдение. Видеосъемка показала случаи не просто эмоциональных издевательств, но также отравлений и удушений. В этой небольшой группе было зафиксировано более 30 попыток удушения.

Благодаря этой скрытой съемке вмешательство профессионалов спасло и защитило детей. Вместе с тем у этих детей были братья и сестры – в общей сложности 41 ребенок, – из которых 12 погибли внезапно и без видимой причины. Когда родителей вывели на чистую воду, четверо из них признались в убийстве восьмерых из этих детей. Когда дела о смертях этих детей были пересмотрены, оказалось, что в 11 случаях из 12 судмедэксперт, проводивший вскрытие, в качестве причины смерти указал СВДС. В 12-м случае в качестве причины смерти был указан гастроэнтерит, однако дальнейшее расследование показало, что ребенок был на самом деле отравлен. Позже стало известно, что еще 15 братьев и сестер этих детей страдали от постоянных издевательств со стороны родителей.

Естественно, эта обнародованная информация повергла людей в шок, и многие отказывались в это верить. Мне кажется, благодаря работе Дэвида Саутолла мы начали выходить из эпохи наивности. Многие люди, однако, предпочитали подобную наивность. Было сложно смириться с тем, что существуют дети, нуждающиеся в защите от взрослых, которые должны их защищать.

Подозрения стали практически рядовой реакцией на случаи необъяснимой смерти младенцев, и, должно быть, казались крайне несправедливыми тем, кто не был ни в чем виновен. Настолько несправедливыми, что Дэвид Саутолл столкнулся с едкой и злобной критикой. Больше всего критиковали аморальность проведения скрытой видеосъемки родителей. Боюсь, однако, что без нее ему бы никто в жизни не поверил, настолько невероятными полученные им результаты казались в то время.

Родители (равно как и многие полицейские, и даже соцработники), раньше воспринимавшие любое беспокойство со стороны по поводу детей как вторжение в свою частную жизнь, теперь были вынуждены принять изменения. Взрослые люди, столкнувшиеся со всевозможными видами насилия со стороны родителей, теперь стали публично рассказывать о своем детстве, и на семейные секреты начал проливаться свет – во времена, когда частная жизнь людей ставилась на первое место, такое было попросту немыслимо. Этот свет исходил от специалистов по работе с детьми – патронажных сестер, врачей, персонала детских садов и яслей, – которых теперь призывали сообщать о любых своих подозрениях в насилии над детьми.

В то время как защита детей стала предметом национальных споров, обсуждение синдрома внезапной детской смерти, оставив позади все теоретические аспекты, сосредоточилось на деталях одного конкретного дела. Я говорю о суде над Салли Кларк.

Когда-то СВДС безжалостно косил детей по всему специальному спектру, однако, когда средний класс узнал про факторы риска и стал всячески их минимизировать, СВДС стал все чаще затрагивать главным образом бедные слои населения. Так было до 1996 года, когда Салли Кларк – обеспеченный солиситор из среднего класса, дочка полицейского, чье образование и воспитание были ничем не хуже многих уважаемых, работающих в профессиональной сфере матерей, – потеряла своего первого ребенка из-за СВДС. А потом, в 1997-м, еще одного.

Первому ребенку, мальчику, было 11 недель. Муж Салли Кларк, Стивен, также адвокат, был на корпоративной вечеринке, когда его жена обнаружила ребенка без сознания. Она вызвала «скорую», однако по какой-то причине не смогла открыть дверь, когда та приехала. У обнаруженного работниками «скорой» младенца не было пульса, и он был синюшный – то есть его губы и пальцы посинели – уже какое-то время. Официально же смерть констатировали лишь после часа безуспешных попыток реанимировать младенца.

Судмедэксперт, который проводил вскрытие, был обеспокоен особенными травмами: рассечением и ушибом в верхней части рта младенца, с внутренней стороны губ, а также отсутствием каких-либо явных причин смерти. Он сфотографировал эти травмы, однако фотоаппарат, к сожалению, плохо работал, так что получившиеся снимки были настолько плохого качества, что никак не помогли в последовавшем переполохе. Это была невероятная неудача: за всю свою карьеру мне довелось столкнуться со столь судьбоносным отказом фотоаппарата лишь однажды.

Когда судмедэксперт обсуждал свои беспокойства с полицией и помощником коронера, ему пришлось согласиться, что рассечение с внутренней стороны губы ребенка могло быть вызвано реанимационными мероприятиями. Это была маловероятная причина для подобной травмы – повреждение этой части рта является характерным признаком насилия над ребенком, – однако оно определенно могло быть получено ребенком в течение часа отчаянных попыток его реанимировать.

Полиция и помощник коронера сошлись на том, что причиной действительно были реанимационные мероприятия, и дальнейшего расследования проведено не было. Они имели дело с обеспеченной семьей профессионалов, а не с преступниками или неблагополучными семьями, с которыми привыкли сталкиваться по работе.

Ребенку сделали рентгеновский снимок, и никаких переломов обнаружено не было. Судмедэксперт взял образцы тканей, которые также ничего не выявили. За исключением возможного – но крайне маловероятного – незначительного превышения нормы воспалительных клеток в образце, взятом из легких.

Он мог оправдать родителей, назвав в качестве причины смерти СВДС. Либо же в свете обнаруженных у младенца травм он мог заявить о возможности неестественной смерти, указав «не установлена». Времена быстро менялись, однако в 1996 году он мог работать на коронера весьма консервативных взглядов: в те годы любой адвокат или врач за несколько лет могли переквалифицироваться в коронера. Я не знаю коронера, занимавшегося тем делом, однако многие из них, в особенности те, у кого не было медицинского образования, всячески боролись с идеей СВДС, потому что эта причина смерти не основывалась на каких-либо поддающихся определению признаках. Кроме того, некоторым коронерам не нравилась и формулировка «не установлена», особенно когда дело касалось маленьких детей. Им хотелось сказать теплые, утешающие слова убитым горем родителям, а не: «Мы не знаем, почему ваш ребенок умер». Подобные ограничения могли поставить судмедэксперта в весьма затруднительное положение.

По какой бы то ни было причине этот судмедэксперт ухватился за микропрепараты с образцами легких, которые указывали на наличие воспаления, и решил, что младенец умер по естественным причинам: он указал в качестве причины смерти инфекцию нижних дыхательных путей. Смерть ребенка была признана естественной.

На следующий год, однако, у Кларков умер второй малыш. Он родился на пару недель раньше срока, однако к этому времени ему было уже два месяца и он был в полном порядке. Салли Кларк кормила его грудью, подкармливая молоком из бутылочек. Однажды вечером ее муж пошел подготовить бутылочку для ночного кормления, оставив мать ребенка смотреть телевизор, в то время как сам младенец лежал в своем кресле-качалке. Обнаружив, что тело ее сына обмякло, она позвала мужа и вызвала «скорую». Приехавшие медики обнаружили, что ребенок мертв.

К делу привлекли все того же судмедэксперта, который на этот раз обнаружил травмы, указывавшие на то, что ребенка трясли, возможно многократно, на протяжении нескольких дней. Он также обнаружил кровоизлияние в глазах и спинном мозге, равно как и некоторые аномалии в ребрах, говорившие о возможном переломе или травме в прошлом.

Салли Кларк вместе с мужем арестовали по подозрению в убийстве своего второго ребенка, и, пока их опрашивали о его смерти, судмедэксперт совершенно обоснованно пересмотрел свой отчет о смерти их первого ребенка. Он следовал рекомендациям Министерства внутренних дел, которые гласили, что «если любые предыдущие заключения теряют свою силу, то необходимо быстро и ясно заявить о пересмотре своего мнения, независимо от возможного последующего позора».

К ДЕЛУ ПРИВЛЕКЛИ ВСЕ ТОГО ЖЕ СУДМЕДЭКСПЕРТА, КОТОРЫЙ НА ЭТОТ РАЗ ОБНАРУЖИЛ ТРАВМЫ, УКАЗЫВАВШИЕ НА ТО, ЧТО РЕБЕНКА ТРЯСЛИ, ВОЗМОЖНО МНОГОКРАТНО, НА ПРОТЯЖЕНИИ НЕСКОЛЬКИХ ДНЕЙ.

Судмедэксперт изменил свое мнение, вследствие чего действительно надолго был опозорен.

Снова изучив микропрепараты, которые, возможно, но маловероятно указывали на воспаление легких у первого ребенка, он решил, что изначально совершенно неправильно указал причину смерти. Он решил, что никакого воспаления не было. Он обнаружил в альвеолах ребенка кровь, однако даже не упомянул об этом ранее. Позже он заявил, что предположил, будто это было связано с естественными изменениями, происходящими с организмом после смерти. Тем не менее теперь он решил, что наличие крови могло также указывать и на то, что ребенок был задушен.

Как впоследствии указали многие специалисты, теперь он мог оставить вопрос открытым, изменив указанную причину смерти с «Инфекция нижних дыхательных путей» на «Не установлена».

Один свидетель-эксперт в ходе последовавших судебных разбирательств объяснил, почему бы он сам так поступил:

«Не установлена… означает, что смерть ребенка могла быть естественной, но необъяснимой – так называемая „смерть в колыбели”. Либо же, что ребенок умер неестественной смертью, однако невозможно установить, как именно, либо же, что ребенок умер от естественной болезни, диагностировать и распознать которую мне не хватило компетенции…»

Но судмедэксперт не стал указывать «Не установлена». Он больше не думал, что первый ребенок умер по естественным причинам. Он кардинально поменял свое мнение, написав: «Существуют свидетельства того, что ребенок умер от удушения».

Через шесть месяцев после ареста за убийство своего второго сына Салли Кларк также арестовали и за убийство своего первенца. В суде присяжные выслушали ставшие знаменитыми показания педиатра, профессора сэра Роя Медоу, популяризовавшего, а то и вовсе придумавшего изречение: «Одна внезапная детская смерть в семье – это трагедия, две вызывают подозрения, а три – это убийство, если не доказано обратное».

ОДНА ВНЕЗАПНАЯ ДЕТСКАЯ СМЕРТЬ В СЕМЬЕ – ЭТО ТРАГЕДИЯ, ДВЕ ВЫЗЫВАЮТ ПОДОЗРЕНИЯ, А ТРИ – ЭТО УБИЙСТВО, ЕСЛИ НЕ ДОКАЗАНО ОБРАТНОЕ.

К несчастью, на суде Салли Кларк была высказана запомнившаяся всем статистика, которая навсегда осталась связана с именем профессора Медоу: «Вероятность смерти двоих детей по естественным причинам в этих обстоятельствах крайне мала. Один к 73 млн…»

Фраза «Один к 73 млн» тут же попала в заголовки газет и, возможно, решила судьбу обвиняемых. Далее он сказал: «…вероятность меньше, чем выиграть, поставив на аутсайдера с большим коэффициентом в ежегодных скачках Grand National… скажем, вероятность 80 к 1, вы поставили, и в этом году лошадь пришла первой, в следующем году поставили на такую же лошадь с коэффициентом 80 к 1, и она снова победила… знаете, чтобы приблизиться к этой вероятности в 73 млн, нужно, чтобы четыре года подряд выигрывала лошадь с коэффициентом 80 к 1».

Присяжные признали Салли Кларк виновной большинством голосов (десять против двух), и она была приговорена к пожизненному тюремному заключению.

Прямого отношения к этому делу я не имел, однако оно отразилось на нас всех. Ее осуждение, а также работа Дэвида Саутолла указывали на то, что убийства младенцев происходили гораздо чаще, чем мы все предполагали, и родителей, убивавших своих детей, было больше, чем мы могли представить. Даже благополучных родителей из среднего класса, занимающихся профессиональной деятельностью. Нас, судмедэкспертов, призвали провести медицинский и научный анализ в контексте текущих общественных взглядов, и я должен с сожалением констатировать, что непредвзятая научная правда редко способна пробиться через существующие социальные установки.

УБИЙСТВА МЛАДЕНЦЕВ ПРОИСХОДИЛИ ГОРАЗДО ЧАЩЕ, ЧЕМ МЫ ВСЕ ПРЕДПОЛАГАЛИ, И РОДИТЕЛЕЙ, УБИВАВШИХ СВОИХ ДЕТЕЙ, БЫЛО БОЛЬШЕ, ЧЕМ МЫ МОГЛИ ПРЕДСТАВИТЬ.

Лично я никогда не забуду, как ночь за ночью носил по дому бесконечно воющего младенца с непереносимостью лактозы, размышляя, насколько это возможно под пронзительные вопли, что готов практически на все, чтобы немного поспать. Я знал, что даже средние классы, на которые не давит бедность или социальная изоляция, не меньше других родителей подвержены полному отчаянию.

Вскоре после суда над Салли Кларк одно мое дело стало наглядным отражением ныне ставших крайне масштабными споров о защите детей. Когда я увидел этого шестимесячного ребенка в морге, казалось, он был совершенно здоров и не страдал от плохого ухода, однако я сразу же обратил внимание на характерную триаду симптомов. У него было субдуральное кровоизлияние – то есть кровотечение под твердой оболочкой головного мозга. Сам мозг был отекшим. В сетчатке глаз также была кровь. Эти три симптома, особенно в отсутствие внешних признаков травмы, теперь считались классической триадой симптомов так называемого синдрома детского сотрясения.

В 1940-х годах врач-рентгенолог Джон Коффи сообщил о многочисленных переломах детей различных возрастов и изначально решил, что имеет дело с какой-то новой болезнью. Дальнейшее изучение проблемы показало, что переломы были связаны с многочисленными травмами, и в 1960-х годах впервые был использован термин «синдром избитого ребенка». Затем в 1970-х нейрохирург Норман Гаткелч ввел неврологическую разновидность этого синдрома, назвав ее синдромом детского сотрясения. Таким образом, эти синдромы, а также осознанно нанесенная травма в качестве их причины были широко известны в медицинских кругах. Достоянием широкой общественности, однако, они стали лишь в 1997 году после знаменитого дела о супружеской паре врачей в Массачусетсе, оставивших своего ребенка под присмотром 19-летней англичанки, жившей у них по программе обмена.

Когда ребенку внезапно стало плохо и его отвезли в больницу, у него обнаружили эту классическую триаду симптомов, и в ходе транслируемого по телевидению судебного разбирательства, на котором помешалась вся Америка, молодую Луизу Вудворд признали виновной в умышленном убийстве. Многие американцы были разгневаны, когда впоследствии эти обвинения были изменены судьей на убийство по неосторожности, так как ему показалось, что нет доказательств, однозначно указывающих на умышленное убийство. А все потому, что медицинские эксперты расходились во мнении насчет синдрома детского сотрясения.

На этом история не закончилась, так как к этому времени сам синдром детского сотрясения стал историей. Большинство людей никогда и не слышали про него до суда над Луизой Вудворд, как вдруг он попал в заголовки всех газет, и каждый судмедэксперт был в курсе теперь уже знаменитой триады симптомов.

На самом деле синдром детского сотрясения в качестве причины смерти вызвал тогда и продолжает вызывать до сих пор много возражений, являясь предметом споров ученых и медиков. Синдром детского сотрясения, ныне также называемый насильственной травмой головы или неслучайной травмой головы, породил свои собственные озлобленные группы протестующих и отрицающих его существование. Поиски вызывающих его естественных причин продолжаются по сей день.

Спустя продолжительное время после приговора Салли Кларк, в 2009 году Королевская коллегия судмедэкспертов собрала вместе различные стороны этого спора, и этой разношерстной группе удалось опубликовать заявление по поводу травматического повреждения головы, как они его называли (еще одно название по сути того же самого синдрома), напомнив судмедэкспертам, что даже в случае присутствия всех трех элементов триады у каждого из симптомов могут быть и свои, не связанные с травмой причины. В заявлении однозначно утверждалось, что одного только наличия триады симптомов недостаточно, чтобы утверждать, что родители однозначно причинили ребенку травму: для этого необходимы дополнительные доказательства. Также необходимо с особой осторожностью подходить к интерпретации травм, когда ребенку менее трех месяцев, так как они могли быть получены им во время родов.

СИНДРОМ ДЕТСКОГО СОТРЯСЕНИЯ ПОРОДИЛ СВОИ СОБСТВЕННЫЕ ОЗЛОБЛЕННЫЕ ГРУППЫ ПРОТЕСТУЮЩИХ И ОТРИЦАЮЩИХ ЕГО СУЩЕСТВОВАНИЕ.

Казалось, консенсус достигнут. На деле же споры стали еще более горячими. Через 40 лет после того, как он впервые описал особенности этой характерной травмы головы, Норман Гаткелч в 2012 году пересмотрел историю этого синдрома и высказал беспокойство: «Как бы ни было шокировано общество нападением на самых маленьких его членов, как бы оно ни требовало возмездия, в некоторых случаях медицина и закон явно заходили слишком далеко, наказывая за предполагаемое насилие над ребенком, когда единственным доказательством было наличие триады симптомов, а то и вовсе лишь одного-двух из них».

В конце 1990-х судмедэксперты активно использовали синдром детского сотрясения в качестве причины смерти, и у осмотренного мной шестимесячного младенца наблюдались все характерные симптомы. По словам матери, однако, он выпрыгнул из автомобильного кресла, поставленного на столешницу, прежде никак не демонстрируя, что он на это способен. Как результат, он выпал из кресла и упал где-то с метровой высоты на твердый кухонный пол. Даже несколько лет назад мне было бы сложно ей поверить. Теперь же, после дела Вудворд, у меня были весьма серьезные подозрения.

Мать ребенка была представительницей бедной и истерзанной войной нации, и муж привез ее жить в Лондон вместе со своей матерью и другими родными. Она не говорила по-английски. Они жили в крайне стесненных условиях. У нее по-прежнему были отношения со своим мужем, однако из-за того, что в их семейной квартире было тесно, она недавно начала жить отдельно в квартире, судя по всему, предоставленной муниципалитетом. Квартира была просторной и чистой, однако помимо кровати и телевизора у нее не было никакой мебели, и, видимо, сидела она на полу.

Все свои дни она проводила в квартире одна. Помимо родных, с которыми она почти не виделась, она знала в Лондоне только одного человека, который жил очень далеко от нее. Я вспомнил, до какого отчаяния меня доводил когда-то бесконечно воющий Крис, и посочувствовал этой женщине, живущей в полной изоляции, далеко от своего дома вместе с маленьким ребенком.

Разумеется, у нее не было машины, однако она переносила своего ребенка по квартире в автомобильном кресле. Когда она готовила еду, то брала его с собой на кухню и усаживала в кресле на стол. Он не был привязан. Однажды вечером, занятая готовкой, она услышала глухой удар («отвратительный стук», как она частенько повторяла в суде), повернулась и обнаружила ребенка, лежащим лицом вниз на полу. Он сразу же заплакал, однако его глаза не двигались, а дыхание стало сбивчивым: стало очевидно, что с ним что-то случилось.

Она позвонила в службу спасения, однако не смогла объясниться. Она попыталась позвонить мужу, который знал английский, однако линия была занята службой спасения. Она выбежала на улицу, чтобы попросить вызвать «скорую» прохожих, однако к тому времени полиция уже отреагировала на ее взволнованный, пускай и совершенно неразборчивый звонок.

Они обнаружили ребенка, у которого из носа и рта шла кровь, его немного трясло и он терял сознание. Полиция не пустила мать в «скорую» вместе с ребенком, и его отвезли в больницу – состояние малыша все ухудшалось. Компьютерная томография выявила тяжелые внутренние травмы, однако поначалу казалось, что он может выжить. Тем не менее его сердечно-сосудистая система отказала, и, несмотря на все попытки его реанимировать, он умер через 12 часов после того, как его мать вызвала «скорую».

Насколько нам известно, по естественным причинам каждый из трех отдельных симптомов, которые в совокупности указывают на синдром детского сотрясения (такие, как нарушение свертываемости крови), случаются крайне редко. Хотя об этих редких естественных причинах и нельзя забывать, мне казалось, что кровотечение, отек мозга и кровоизлияние сетчатки указывали на то, что ребенок перенес тяжелую травму. Порой такая травма может быть получена в результате несчастного случая, например автомобильной аварии. Иногда же, особенно при отсутствии каких бы то ни было внешних признаков, это вовсе не случайность.

В данном случае мои подозрения, что ребенка трясли, подкреплялись также и тем, что, несмотря на внутреннее кровотечение, у младенца не было перелома черепа, никаких ушибов на голове, да и вообще никаких внешних травм, указывающих на то, что он плюхнулся со стола на твердый пол. У него была классическая триада симптомов, хотя травма позвоночника в области шеи – еще один из характерных симптомов – не наблюдалась.

Его мать судили по обвинению в непредумышленном убийстве. Судмедэксперт защиты посчитал, что полученные ребенком травмы говорили о том, что он либо перенес травму, связанную с тем, что его трясли, либо удар по голове. Он согласился, что у шестимесячного ребенка наиболее вероятной причиной подобных повреждений было сотрясение, а также добавил, что иногда невозможно установить, является ли основополагающим фактором сотрясение или удар, так как дети, которых трясут, затем иногда с силой падают на пол. Тем не менее в общем он заключил, что ребенок в итоге умер от отека мозга, и обнаруженные травмы подтверждали рассказанную его матерью историю.

Выступив в качестве свидетеля обвинения, я сообщил адвокату свое мнение по этому поводу, указав на отсутствие ушибов или каких-либо других внешних свидетельств якобы случившегося падения. Когда об этом сообщили судмедэксперту защиты, он привел в качестве примера знаменитое дело о двухлетнем ребенке, который упал с полуметрового стула в «Макдоналдсе» и умер из-за отека мозга без каких-либо внешних симптомов.

Присяжные признали мать невиновной в непредумышленном убийстве. Она осталась на свободе.

Год спустя у нее родился второй сын. Местные власти знали, что ее помиловали, однако считали, что у них достаточно оснований полагать, что новый ребенок может быть подвержен в ее руках опасности. Они запустили судебное разбирательство по делу об опеке, чтобы забрать у нее ребенка.

В Королевском уголовном суде присяжных мать, обвиняемая в непредумышленном убийстве ребенка, будет приговорена лишь в случае, если ее вина будет доказана вне всяких сомнений. Семейный суд, рассматривавший запрос местных властей на лишение ее родительских прав, должен был снова пересмотреть дело – но при этом опираясь на совершенно иной уровень доказательств. В семейном суде при вынесении решения применяются более низкие стандарты доказывания – соотношение вероятностей: для этого суда достаточно, чтобы вероятность вины составляла 50,1 % – нет необходимости, чтобы вина была доказана вне всяких сомнений. Таким образом, различные суды могут принимать различные решения на основании требуемых в них уровней доказательств, и зачастую бывает так, что у Королевского суда оказывается недостаточно доказательств, чтобы осудить за убийство ребенка, однако семейный суд решает, что доказательств достаточно, чтобы забрать из семьи брата или сестру погибшего. Таким образом, тот гибкий продукт, который я когда-то считал незыблемым, становится вопросом не фактов, а определений.

Никого нельзя отправить за решетку на основании того, что они виновны «по соотношению вероятностей». Даже если семейный суд решит, что человек «скорее всего» убил своего ребенка, этот человек останется на свободе. А так как их судебные разбирательства закрыты для прессы и общественности, то никто об этом даже не узнает. Хотя они и могут быть в курсе, что суд постановил изъять из семьи выживших или рожденных впоследствии детей либо что для них были выбраны какие-то другие способы защиты. Единственная задача семейного суда – не отправлять родителей в тюрьму, а защищать детей, что и случилось в деле женщины, сказавшей, что ее ребенок выпал из детского автокресла.

В СЕМЕЙНОМ СУДЕ ПРИ ВЫНЕСЕНИИ РЕШЕНИЯ ПРИМЕНЯЮТСЯ БОЛЕЕ НИЗКИЕ СТАНДАРТЫ ДОКАЗЫВАНИЯ – ДЛЯ НЕГО ДОСТАТОЧНО, ЧТОБЫ ВЕРОЯТНОСТЬ ВИНЫ СОСТАВЛЯЛА 50,1 %.

Для судмедэкспертов эта пропасть, разделяющая два суда и два стандарта вины, может стать сущим кошмаром. На основании наших показаний о смерти первого ребенка невиновным, убитым горем родителям может быть отказано в праве воспитывать других детей. Либо же, наоборот, предоставленная нами информация может подвергнуть второго ребенка риску быть убитым жестокими родителями.

Повсеместная склонность к снисходительности по отношению к матерям, которой подвержены все, даже я сам в начале своей карьеры, является проявлением глубокого человеческого сострадания, испытываемого большинством людей по отношению к подверженным стрессу родителям. Мне достаточно вспомнить про Криса в детстве, чтобы испытать это сострадание прямо сейчас. Если бы ко мне в дверь стучалась нищета, долги забирались в окна, а хаос наполнял каждую молекулу воздуха в доме, смог бы я сдержать свое раздражение? Не будь у меня возможности сбежать у себя дома в тихое место, смог бы я не допустить, чтобы усталость и напряжение не переросли в ярость?

Сострадание определенно имеет право на существование, однако, когда дело касается насилия над детьми, мы должны применить свое сострадание и к тем, кто, возможно, еще не был рожден. Когда общество, когда судмедэксперты наконец осознали, насколько часто случаются детоубийства, каждая детская смерть стала иметь двойное значение. Правосудие для погибших, само собой. Вместе с тем безопасность остальных детей в семье получила наивысший приоритет. Нашей склонности к снисходительному отношению больше не было места.

Иногда, спустя год-другой после похорон ребенка, мы возвращаемся к материалам дела, так как в семье был рожден другой ребенок и встает вопрос о его защите. К этому времени может появиться более полная картина жизни и смерти ребенка. Могли всплыть факты жестокого, пренебрежительного отношения со стороны родителей, а то и вовсе полное отсутствие заботы о ребенке, либо же были обнародованы какие-то новые истории. Все дело предстает в новом свете. Так что мы открываем материалы по нему и пересматриваем их. Из всех дел, которые я пересматриваю, дела младенцев – это поле моральных и эмоциональных мин, и я изучаю их снова и снова чаще всего. Перебравшись в больницу Сент-Джордж, я бы с удовольствием предпочел и вовсе их избегать, однако на дворе были 1990-е, и стало очевидно, что вопрос о причине младенческих смертей был в самом сердце судебной медицины и заниматься им было обязанностью каждого, включая меня.

ИНОГДА, СПУСТЯ ГОД-ДРУГОЙ ПОСЛЕ ПОХОРОН РЕБЕНКА, МЫ ВОЗВРАЩАЕМСЯ К МАТЕРИАЛАМ ДЕЛА, ТАК КАК В СЕМЬЕ БЫЛ РОЖДЕН ДРУГОЙ РЕБЕНОК, И ВСТАЕТ ВОПРОС О ЕГО ЗАЩИТЕ.

28

Произошло в нашей профессии и другое изменение, которое, казалось, набирало обороты устрашающими темпами, когда я перешел в Сент-Джордж: речь идет о стрессе, связанном с выступлениями в суде.

Судебно-медицинские эксперты прошлого были широко известными личностями, и каждый читатель газет в период между двумя мировыми войнами знал, кем был сэр Бернард Спилсбери: своего рода Шерлоком Холмсом, чей гениальный анализ каждого дела гарантировал, что в случае его появления в суде на стороне обвинения обвиняемому не избежать повешения. Спустя многие годы после его смерти эти знаковые дела были пересмотрены, и его логика в некоторых из них была признана уже не столь достойной имени Шерлока Холмса. В то же время поставить его доводы под сомнение было чем-то немыслимым.

Его последователем стал мой личный герой, профессор Кейт Симпсон. Симпсон – за чьими проводимыми вскрытиями я, затаив дыхание, наблюдал в конце его и в начале своей карьеры – был человеком куда более гуманным и юморным, чем Спилсбери. Но ему также довелось работать в эпоху, когда к свидетелям-экспертам относились с таким уважением, что их мнение редко подвергалось сомнению.

В первые годы моей практики выступления в суде давались мне не так уж плохо. В первые месяцы я по возможности старался избегать противоречивых и спорных дел, однако сложно было понять заранее, где могут возникнуть проблемы. Как правило, адвокату от судмедэксперта были нужны лишь факты: все еще сохранялось былое уважение к нашей профессии, ну или хотя бы его остатки.

Когда же я перешел в Сент-Джордж, адвокаты стали видеть в отчетах о вскрытии потенциальную брешь в броне защиты, и все больше и больше относились к показаниям свидетеля-эксперта как к возможности вонзить клинок в позицию другой стороны. Некоторым судмедэкспертам это даже нравилось. Для любого с претензией на мачо судебные баталии были сродни субботней ночной драке, и многие были готовы закатать рукава. Я наблюдал за их выступлениями в суде с открытым ртом.

А (адвокат): Хотите ли вы сказать, будто абсолютно уверены, что ножевые ранения были нанесены, в то время как покойный находился в лежачем положении?

УК (уверенный коллега): Именно так.

А: Вы уверены?

УК: Полностью.

А: Но в курсе ли вы, что двое свидетелей сказали, что видели его последний раз прогуливающимся по Олд-Кент-роуд?

УК: Я в курсе этих свидетельских показаний.

А: Тогда, возможно, вы будете рассматривать вероятность того, что он?..

УК: Нет, не буду.

А: Вы ни за что не назовете возможным, что?..

УК: Прощу прощения, но должен вам напомнить, что я сегодня дал клятву. Клятву говорить только правду и ничего, кроме правды. Таким образом, вы можете предъявить мне свидетеля, утверждающего, будто покойный играл в матче премьер-лиги по футболу, или что он прогуливался по Олд-Кент-роуд, или что бы там ни было, однако моей обязанностью, моей задачей, моей ролью как свидетеля-эксперта по-прежнему остается говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, какой я ее вижу. (Звонко.) И таким образом, я говорю вам, что этот мужчина был зарезан, когда он лежал на спине.

Как же я завидовал этому коллеге. Я знал, что никогда не смогу быть таким, как он. В подобных обстоятельствах мне бы ничего не оставалось, кроме как признать вероятность, пускай и ничтожно малую, что я могу ошибаться, что возможны другие объяснения, другие версии правды. В то время как моя работа требует от меня настаивать на том, что я пришел к верному заключению.

Моим любимым судом был тот, который – во всяком случае, теоретически – был лишен состязательной составляющей и проводился в неформальной обстановке: коронерский суд. Коронер ведет расследование с целью докопаться до правды. Вот жена покойного, сидящая на расстоянии вытянутой руки, с заплаканными глазами, которой не терпится узнать правду, пускай она одновременно с этим ее и побаивается – спустя многие месяцы после смерти шок так и не прошел. Вот дети покойного, все в слезах, обозленные, утверждают коронеру, что им не кажется, будто это был несчастный случай, и у них есть соображения насчет того, кто к этому может быть причастен. Вот его друзья, испытывающие неловкость, оказывающие поддержку, испытывающие благоговейный страх перед судом.

Я поворачиваюсь к родственникам, чтобы объяснить в простой и доброжелательной форме, как прошли последние минуты жизни покойного, стараясь при этом причинить как можно меньше боли. Отвечаю на их вопросы. Я сочувственно киваю. Зачастую они задают одни и те же вопросы снова и снова, словно не слышат ответа, как бы внимательно они ни старались слушать. Коронер благодарит меня, и я возвращаюсь на свое место.

Когда я ухожу, некоторые родственники подходят ко мне со все теми же вопросами. Снова. Я в очередной раз им объясняю, что он на самом деле не страдал, что конец наступил быстро, что у него, скорее всего, не было времени сообразить, что происходит, что в остальном у него не было проблем со здоровьем, что не было никаких свидетельств наличия рака, а боли в груди, на которые он жаловался, не были вызваны больным сердцем.

Как правило, после этого коронер выносит свой вердикт. Смерть в результате несчастного случая, самоубийства, по естественным причинам, убийство… Родные покидают зал суда эмоционально истощенные, но по крайней мере с чувством, что со всеми связанными со смертью их близкого формальностями покончено. Они всё выслушали, их тоже, хочется надеяться, выслушали. Дело покойного было тщательно изучено публично, и было сделано официальное заявление о причинах и фактах его кончины.

СУЩЕСТВУЕТ НЕ ТАК МНОГО ПРОФЕССИЙ, ТРЕБУЮЩИХ ВСТАВАТЬ НА ГЛАЗАХ У ВСЕХ И ПУБЛИЧНО ЗАЩИЩАТЬ СВОЮ ПРОФЕССИОНАЛЬНУЮ ТОЧКУ ЗРЕНИЯ ПОД НАПОРОМ ЯРОСТНОЙ АТАКИ.

Если бы только уголовный суд был таким же гуманным. Существует не так много профессий, требующих вставать на глазах у всех и публично защищать свою профессиональную точку зрения под напором яростной атаки. Существуют, разумеется, свидетели-эксперты, получившие репутацию наемных лжецов. Я не из таких, и мне не нравится подобное отношение со стороны солиситоров, спрашивающих, не мог бы я немного изменить свое мнение или удалить из отчета неугодный абзац.

Выбирая эту профессию, я думал, что буду сообщать правду о мертвых живым – которые будут благодарны ее услышать. На пороге же нового столетия я все больше ощущал себя верной собакой, которая с гордостью приносит назад брошенную ей палку к ногам своего хозяина, в ответ на свои старания получая лишь крепкий пинок.

Несмотря на все это, обычно я иду на суд уверенным. Я изучил своего пациента, знаю, что нашел, знаю, какие выводы сделал. Оказавшись же за свидетельской трибуной в зале суда, я перестаю контролировать происходящее. Ситуацию контролируют адвокаты, и когда они говорят, что я должен стоять и отвечать на вопросы, то, если судья не возражает, мне не остается другого выбора.

Вскоре после перехода в Сент-Джордж у меня был случай за свидетельской трибуной, повлекший за собой много бессонных ночей и указавший на то, что ждет впереди. Проводя вскрытие «мальчика для съема» – мальчика-подростка, торгующего своим телом, – я даже подумать не мог, что дело может оказаться запутанным. Его обнаружили предыдущим вечером, после чего он умер в больнице. Его тело выглядело немыслимо. Он был покрыт лиловыми кровоподтеками – буквально покрыт. На нем не осталось практически ни единого живого места.

ЛЮДИ РЕДКО УМИРАЮТ ОТ УШИБОВ, ОДНАКО ЭТА ЖЕРТВА В 19 ЛЕТ ПОЛУЧИЛА НЕВЕРОЯТНОЕ КОЛИЧЕСТВО УДАРОВ – 105.

Я насчитал 105 кровоподтеков и много-много ссадин. Оружием послужил металлический цилиндр гантели. На торце цилиндра была поперечная штриховка, которая отпечаталась на некоторых повреждениях. Были также и ссадины, нанесенные, судя по всему, концом цилиндра с резьбой.

Люди редко умирают от ушибов, однако эта жертва 19 лет получила невероятное количество ударов. В качестве причины смерти я указал множество ударов тупым предметом. На самом деле, когда его родители прибыли в отделение неотложной помощи, у него развилось состояние под названием «синдром диссеминированного внутрисосудистого свертывания», развивающийся вследствие слишком бурной реакции защитной системы организма на травму: как результат, механизм свертывания крови выходит из строя, в результате чего по всему организму открываются практически непрерывные кровотечения, в том числе и в жизненноважных органах. Наступает шок, а затем во многих случаях – смерть.

Я отправился в многоквартирный дом, в котором все случилось. Юношу обнаружили на третьем этаже, однако били его на девятом: получается, он каким-то чудом преодолел 74 ступеньки, прежде чем отключился. Я измерил ступени, однако мне было с самого начала очевидно, что все его травмы, за исключением, может быть, одной или двух, были получены металлическим цилиндром, которым его избили, а не в результате падения с лестницы.

Обвиняемый, также 19-летний мальчик по вызову, был, как оказалось, лучшим другом убитого, и у них был общий «дядя», который то ли был их сутенером, то ли спонсировал их, то ли делал и то, и другое. На протяжении многих лет меня не переставало удивлять, как часто мужчины (и почти никогда женщины) убивают своих лучших друзей. А братья совершают братоубийства еще чаще. В данном случае убитый сам пришел в квартиру обвиняемого. Они пили весь день и весь вечер: уровень алкоголя в крови убитого парня, по оценкам лабораторных экспертов, в момент убийства примерно в два раза превышал допустимый для управления транспортным средством. Жилица на третьем этаже вызвала «скорую» вскоре после полуночи: она обнаружила жертву рядом со своей квартирой. Его отвезли в больницу, где он, однако, и скончался по прошествии менее 12 часов.

НА ПРОТЯЖЕНИИ МНОГИХ ЛЕТ МЕНЯ НЕ ПЕРЕСТАВАЛО УДИВЛЯТЬ, КАК ЧАСТО МУЖЧИНЫ (И ПОЧТИ НИКОГДА ЖЕНЩИНЫ) УБИВАЮТ СВОИХ ЛУЧШИХ ДРУЗЕЙ.

Что же все-таки произошло?

Мне кажется, что друг начал бить покойного и попросту не смог остановиться. В конечном счете покойный вырвался из квартиры и спустился по лестнице. Если нападавший вообще хоть о чем-то думал, то, наверное, решил, что никто не умирает от ссадин и кровоподтеков – это было заблуждением с его стороны.

Мне пришло уведомление, что обвинение вызовет меня в качестве свидетеля-эксперта. Обычная ситуация. Да и само дело казалось обычным. Я узнал, что на стороне защиты выступает известный мне адвокат – тот еще навязчивый тигр. Старый тигр, правда. Но все еще с зубами. Он славился тем, что достает свидетелей-экспертов, однако я все равно ни о чем не переживал. Дело было довольно однозначным, и я рассчитывал за пару часов со всем покончить.

На предварительном судебном заседании с обвинением адвокат предупредил меня, что пройдется по каждой из 105 травм вместе со мной. Я надеялся, что после такого марафона у присяжных не останется сомнений по поводу причины смерти юноши, так что защита не будет больше задавать никаких вопросов и я смогу уйти.

Страницы: «« ... 678910111213 »»

Читать бесплатно другие книги:

Элизабет едва остаётся жива после необычного сна. Сон она довольно быстро забывает и уже на следующи...
Перед вами азбука инвестора, из которой вы узнаете, как получать пассивный доход, освободиться от ру...
Большинство людей используют всего 10 % своего мозга. В этой книге вы найдете все инструменты, страт...
SMM — это не только увлекательные и полезные посты с яркими фотографиями, но и четкое планирование и...
Серия «Путь лидера». Легендарные бестселлеры» – это семь наиболее значимых в своей области книг о вл...
В брошюре вы найдете ключевые данные, о том как эффективно выполнять работу руководителя. Не имеет з...