Застывшее время Говард Элизабет Джейн

– Расскажи все своей старой тетушке, – попросила она, и Луиза облегчила душу.

– Она меня ненавидит! Прямо по-настоящему ненавидит! Опозорила перед гостями! Обращается со мной как с десятилетним ребенком, от этого еще хуже!

Помолчав, она добавила:

– Даже слова доброго не скажет!

Тетя Рейч сочувственно сжала ей руку; к несчастью, это оказалась больная рука. Взглянув на нее, тетя Рейч достала аптечку, разожгла спиртовку, на которой бабушка готовила чай, растопила парафин и обработала ожог. Сперва было ужасно больно, потом стало легче.

Покончив с перевязкой, тетя Рейч сказала:

– Солнышко, все не так! Ты пойми, у нее сейчас очень тяжелый период, ведь папы рядом нет. В разлуке женщинам тяжелее: они остаются дома и часто не знают, что там с мужьями происходит. Попытайся понять… Когда люди взрослеют, как ты, то начинают понемногу осознавать, что родители – не просто мама с папой, но живые люди со своими проблемами. Впрочем, думаю, ты это уже и сама заметила.

Хотя Луиза ничего такого не замечала, она кивнула тогда со знающим видом. И сейчас, застегивая кремовую блузку, которую ей сшила тетя Рейч, она подумала, что маме действительно должно быть тяжело: ее собственная мать практически сошла с ума, приходится жить на Лэнсдаун-роуд в одиночку – отец организовывает оборону аэродрома в Хендоне. Он провел с ними лишь два дня на Рождество. С другой стороны, дядю Руперта на флоте вообще не отпускали.

Концерт ей очень понравился; пожалуй, лучший из всех, которые она посещала: отчасти из-за того, что она знала пианиста (все-таки они обедали вместе), отчасти потому, что в зале было полно родителей, друзей и родственников выступавших, и в воздухе витала особая атмосфера волнения.

Сперва сыграли увертюру, затем рояль передвинули в нужную позицию, и дирижер вернулся с Питером, почти утонувшим во фраке. В программе значится третий концерт Рахманинова с удивительно долгой и необычной прелюдией. Едва начав играть, Питер преобразился: появилась мощь, энергия, блестящая техника. Он целиком погрузился в музыку и даже внушал некоторое благоговение.

На следующий день отправились за покупками.

– Ты видишь в своих родителях обычных людей? – спросила Луиза.

– Иногда, в обществе. Дома не особенно – наверное, потому, что им очень нравится быть родителями. Они вообще не видят, что я взрослею!

– Но разве ты не замечаешь, как они себя ведут друг с другом?

– Да, но их отношения заключаются в том, чтобы играть маму и папу – этим они и занимаются всю дорогу.

– Грустная перспектива, когда вы с Питером окончательно повзрослеете.

– А, для них никакой разницы не будет. Даже тетя Анна сейчас полностью сосредоточена на роли тети.

– Она всегда жила с вами?

– Нет, что ты! Она приехала на лето. Муж по какой-то причине не смог поехать с ней (дядя Луи – адвокат в Мюнхене), а потом она получила телеграмму «Не возвращайся». А когда она все равно собралась ехать, он позвонил папе, и папа сказал, что она должна подчиниться.

– Так она здесь с прошлого лета?

– С позапрошлого. Ей, конечно, тяжело: ее дочь в том году вышла замуж и вот недавно родила, и тетя Анна даже не видела ребенка.

– Но почему?

– Папа знает почему, но не говорит. Он пытался зазвать дядю Луи сюда, но пока безуспешно. У нее нет денег, поэтому она для нас готовит. К тому же ей есть чем заняться, как говорит папа, и это хорошо.

– Похоже, он не очень-то стремится приехать. Твой дядя, я имею в виду.

Стелла начала было отрицать, но закусила губу и затихла.

– Не хочешь об этом говорить?

– Надо же, как ты догадалась!

– Ладно, пожалуйста.

Сарказм Стеллы ей пришелся не по душе.

Разговор происходил в автобусе по пути к Слоун-сквер. Луиза почувствовала, что вся поездка будет испорчена, если они не помирятся. Едва она подумала об этом, как Стелла положила ей руку на колено.

– Прости, я не хотела. У него там старенькие родители и сестра, которая за ними приглядывает, понимаешь? Так что мы собираемся покупать?

И разговор повернулся к давно обсуждаемой теме. Каждая могла позволить себе лишь один приличный предмет одежды. В школе они весь семестр измеряли друг друга у двери: Стелла перестала расти, а Луиза еще нет.

– Можно купить юбку, если у нее будет приличная кайма.

– Сейчас таких не делают.

Луиза вспомнила свою детскую одежку: платья с огромными оборками; даже лифы выпускались по мере роста.

– Я бы хотела пиджак, который сочетался бы со всем остальным.

– Обойдем сперва весь магазин.

Они задержались, и Стелле пришлось звонить домой и объясняться, почему они не успеют к обеду. Видно было, что она ужасно боится. К счастью, трубку взяла тетя Анна. Разговор велся на немецком, так что Луиза лишь потом узнала его содержание: Стелла сочинила, будто они встретили школьную подругу с матерью и та настоятельно пригласила их к себе домой перекусить.

– Теперь мы остались без обеда, если только не купим что-нибудь, – сказала Стелла. Обе изрядно проголодались, но никому не хотелось тратить драгоценное содержание на еду.

– А папочка угостит нас замечательным ужином, – вспомнила Стелла.

Процесс выбора занял ужасно много времени, поскольку они никак не могли решиться. К тому же обе скрупулезно следили за тем, чтобы у каждой была возможность примерять все, что хочется. В конце концов Луиза купила шерстяное платье цвета бледной листвы, а Стелла – пиджак с медными пуговицами. Подумав, Луиза все-таки решилась взять льняные брюки терракотового цвета, которые присмотрела ранее на распродаже всего за два фунта.

– Это «даксы», – горделиво пояснила она, крутясь перед зеркалом.

Ей очень идет, завистливо подумала про себя Стелла. Ее отца хватил бы удар: он не разрешал женщинам ходить в брюках. На это Луиза ответила, что ее мать тоже сочла бы их смехотворными, зато для актрисы очень удобно. Затем Стелла решила взять обувь, которую давно хотела – алые сандалии на огромной пробковой танкетке.

– Дома не одобрят, – вздохнула она.

На обратном пути купили полфунта шоколада и съели прямо в автобусе.

– Луиза, с тобой так здорово ходить по магазинам! – призналась Стелла.

Покраснев от удовольствия, Луиза ответила:

– И с тобой тоже.

Возвращение в квартиру напомнило вход в чужеземную пещеру: темно, таинственно, позолоченные зеркала, поблескивающие цветные стекла венецианских люстр, эпизодически освещавших длинный коридор. Густые запахи корицы, сахара, уксуса и духов миссис Роуз казались настолько плотными, что их хотелось раздвинуть руками. Из гостиной доносились веселые звуки шумановских «Бабочек».

– Папы нет дома! – объявила Стелла. Непонятно, откуда она узнала, но радость и облегчение были несомненны. – Надо показать маме обновки.

– Прямо все?

– Раз папы нет, то все. Она обожает наряды.

Миссис Роуз лежала на софе, завернувшись в черную шелковую шаль, расшитую яркими экзотическими цветами. Длинная бахрома цеплялась за все подряд: за висячие серьги, которые обычно надевают к ужину, за кольца, края софы и даже обложку книги.

Миссис Роуз приложила палец к губам и произнесла очень тихо:

– Отца нет дома. – В ее голосе прозвучала та же радостная конспирация, что и у дочери. – И чем вас угощали на обед?

– А, ничего интересного – какой-то рыбный пирог. И еще хлебный пудинг. – Стелла опустилась на колени, обвила мать руками, поцеловала и развернула к себе книгу. – Опять Рильке! Ты его уже наизусть знаешь!

Питер закончил играть.

– А мы ели кролика и красную капусту тети Анны, а потом блинчики с айвой, – доложил он. – Ну, показывайте, что купили.

– Устроим дефиле, – предложила миссис Роуз.

– Ну, мы же не столько накупили!

– Если твоей маме не нравятся брюки, может, не стоит показывать? – опасливо спросила Луиза, натягивая зеленое платье.

– Это другое дело. И потом, против брюк возражает папа, у мутти куда более широкие взгляды.

– Иди первая.

– Нет, ты иди – ты гостья.

Впоследствии Луиза отмечала, насколько не похожи Роузы на ее семью. Сама идея дефилировать в обновках перед родными – особенно перед матерью – показалась ей смехотворной. Пожалуй, единственным членом семьи, кого это могло заинтересовать, была тетя Зоуи, которую втайне порицали за слишком серьезное отношение к внешности и одежде.

Миссис Роуз внимательно оглядела каждую вещь.

– Очень миленькое, – отозвалась она о зеленом платье, восхитилась пиджаком Стеллы и загадочно промолчала при виде брюк. Красные туфли Стеллы ей не понравились, однако она честно призналась, что в возрасте дочери тоже купила бы себе такие. Питер вносил свой вклад в показ мод, наигрывая соответствующие музыкальные темы: «Зеленые рукава» и «Военный марш» для Луизы, Шопена и Оффенбаха для сестры.

Затем все разошлись по своим комнатам, чтобы хорошенько отдохнуть перед театром. К восторгу Луизы, выяснилось, что они пойдут на «Ребекку» с Силией Джонсон и Оуэном Наресом.

– И ужин в Savoy, – сказал Питер. – Надеюсь, вы, девочки, не слишком плотно пообедали.

– Не очень, – ответила Стелла.

Когда все стихло, они прокрались в кухню и раздобыли имбирное печенье с молоком, затем улеглись в постель и стали читать друг другу купленные книги, растягивая печенье на подольше.

Лежа рядом со Стеллой, Луиза думала о том, как ей повезло и что война не особенно испортила жизнь.

– Самое лучшее в дружбе, – размышляла она вслух, – ты можешь делать с человеком что угодно, и необязательно разговаривать.

Стелла не ответила – она заснула. Луиза протянула руку и коснулась чудесных, мягких волос.

– Люблю тебя, – тихо прошептала она.

Как здорово быть свободной, уезжать из дома, знакомиться с другими людьми за пределами ее семейного круга. Подумать только, ведь может произойти что угодно – как здорово! Она не выйдет замуж, а всерьез сосредоточится на своей цели: стать самой лучшей актрисой в мире. Дома будут ей восхищаться! Она прославит фамилию Казалет! Право, ее семья совершенно заурядна, совсем не такая интересная, как Роузы! Плывут себе по течению, ничего с ними не происходит, никогда не выезжают за границу… Может, если б не они, она давно объездила весь свет и получила бесценный опыт. Но нет, куда там! Только и знают что жениться, рожать детей да ездить на работу в контору. Совершенно не интересуются искусством – кроме, пожалуй, музыки… Когда ее мать в последний раз читала пьесы Шекспира? Или еще кого-нибудь? А отец вообще книг не открывает! Поразительно, как он живет такой скудной жизнью? Пожалуй, надо попытаться спасти Полли и Клэри из этой буржуазной пустыни – вот только подрастут… Остальные либо еще дети, либо примкнули к родителям, уже бесполезно и пытаться. С ними даже не поговоришь о чем-нибудь серьезном – о поэзии, о театре, о политике. Вон Стелла сколько всего знает! Небось они и слыхом не слыхивали о классовой структуре или демократии и справедливости. Если все повернется так, как Стелла говорит, их ждет громадное потрясение. Не будет слуг! Что же они станут без них делать?! По крайней мере, она теперь умеет готовить, не то что некоторые. Если случится революция, они, пожалуй, будут голодать. Ей даже стало их немножко жаль. Впрочем, сами виноваты, хотя от этого не легче. С другой стороны, учитывая нереальную скуку их жизни, возможно, их чувства настолько притупились, что они и не заметят перемен. Вместо страстной, безрассудной любви, как у Джульетты или Клеопатры (ведь та уже была старой, когда полюбила Антония!), они просто привязаны друг к другу – вяло, безо всяких эмоций. Так что революция им покажется скорее досадной помехой. У них нет никакого опыта сильных чувств, а у нее будет – в этом и есть смысл.

– Лишь часть смысла, – возразила Стелла, пока они мазали подмышки дезодорантом после ванны. – Нельзя постоянно жить на грани радости или горя. И потом, те, кого ты цитируешь, все равно умерли, – добавила она. – Какой смысл любить так сильно, что приходится умирать?

– Это просто невезение.

– Трагедия – не просто невезение, а грубый просчет, когда человек не учитывает многие факторы, включая собственную натуру. Нет, это не для меня.

Как и всегда в разговоре со Стеллой, возразить было нечего.

Наконец семейство собралось в гостиной на бокал шампанского; к нему подали кусочки соленой рыбы на крекерах. Все выглядели ужасно нарядными: Питер и мистер Роуз в смокингах, миссис Роуз похожа на статуэтку в гофрированном черном шифоне, Стелла в платье из винно-красной тафты с прямоугольным вырезом и узкими до локтя рукавами, и сама Луиза (в душе благодарная Стелле за то, что та заставила ее взять вечернее платье) в старом коралловом атласе, плотно облегающем бедра и собранном сзади наподобие турнюра.

– Каких красивых дам я вывожу сегодня! – воскликнул мистер Роуз с таким энтузиазмом, что все почувствовали себя еще красивее. Питера послали за кебом, надели плащи и пелерины, и женщины с главой семейства вошли в лифт – Питеру велели идти пешком.

– Вы улыбаетесь, – заметил отец Стеллы в лифте. – Чему?

– Я так счастлива! – простодушно ответила та.

– Самый лучший повод, – прокомментировал мистер Роуз. В каком-то смысле он, пожалуй, очень хороший отец, подумала Луиза.

В такси Питер стал дразнить девочек: наверняка влюбятся в Оуэна Нареса в роли де Винтера.

– С чего бы это? – поинтересовалась Стелла, ощетинившись.

– Так он же смазливый, все девчонки от него без ума, и даже пожилые леди – те, что с чайными подносами на коленях.

– Тогда и мне придется быть осторожной, – пошутила его мать, на что мистер Роуз сжал ей руку и продекламировал:

– «Ты не меняешься с теченьем лет…»[6]

– «Такой же ты была, когда впервые тебя я встретил», – подхватила Луиза.

– Продолжай.

Луиза несмело взглянула на него и покраснела.

– «Три зимы седые…» – И она дочитала до конца.

Повисла краткая пауза, затем миссис Роуз прижала пальцы к губам и положила их на руку Луизы.

– Вот это я понимаю – образование. Заметь, Стелла – ты бы не смогла закончить.

– Нет, конечно! Луиза у нас просто умница, она его почти наизусть знает.

Слегка опьяненная успехом, та запротестовала:

– Да я больше ничего другого не знаю – не то что Стелла.

За это Роузы, кажется, начали ценить ее еще больше.

И наконец апофеозом счастья стало восхитительное открытие: у них оказались места в ложе – такого с ней прежде не случалось. Ее семья всегда выбирала бельэтаж, хотя она втайне мечтала о передних рядах партера. Ложа сочетала в себе роскошь и романтику: она сразу почувствовала себя важной персоной. Ее усадили спереди, рядом с миссис Роуз и Стеллой, и положили на бархатную полочку программку. Миссис Роуз расстегнула маленький кожаный чехол и достала хорошенький театральный бинокль, который тут же, в ответ на восхищение Луизы, передала ей.

– Можете посмотреть, как люди входят в зал – иногда это весьма забавно, – предложила она.

Бинокль оказался отменный, видно было выражения лиц входящих: вот они оглядываются, ищут свои места, встречают знакомых, смеются и разговаривают… вон отец пошел…

Как – отец?! Не может быть!

Он только что купил программку, пошутил с девушкой, продающей их, затем подошел к ожидающей его даме и обнял ее за талию. На ней было черное платье, очень открытое – видно ложбинку в декольте, и крупным планом – рука отца на ее груди. Женщина что-то сказала, улыбаясь, он наклонился и быстро поцеловал ее в щеку; затем они прошли в бельэтаж и сели в третьем ряду. Тут все расплылось перед глазами, и Луиза резко отвернулась. На мгновение ей показалось, будто шею сжимает чья-то ледяная рука и сейчас она потеряет сознание. Желание оглянуться еще раз и убедиться – да нет, показалось! – боролось со страхом быть узнанной. Это был он. Она вспомнила, как мать говорила по телефону: «Папе никогда не дают отпуск…» А вдруг он ее увидит?! Люди всегда рассматривают тех, кто сидит в ложах. Правда, бинокля у него нет, и он никогда не берет их в прокате – говорит, от них никакого толку. Луиза медленно оглянулась. Стелла забрала бинокль, но и невооруженным глазом было видно, как они склонились над программкой. Она отвернулась к сцене и подперла голову рукой, скрывая лицо. В антракте можно упросить Питера прогуляться снаружи, так безопаснее. Однако до того придется сидеть неподвижно, пряча лицо, и вести себя, как будто ничего не происходит. Еще одна головная боль: делать перед Роузами вид, что все в порядке…

– Ты вся дрожишь. Тебе холодно? – спросила Стелла.

– Немножко. Можно я позаимствую накидку?

Питер протянул ей мамину шаль, и Луиза набросила ее на плечи, хотя ей было жарко.

– Наверное, я хочу, чтобы поскорее началось, – оправдалась она.

– И ваше желание исполнилось, – прошептала миссис Роуз – свет в зале начал медленно гаснуть.

Остаток вечера казался кошмарным сном, только длился дольше. В первом акте она пыталась сосредоточиться на игре актеров, однако осознание того, что он сидит тут, совсем рядом, смотрит ту же пьесу вместе с неизвестной дамой, в которую, по всей вероятности, влюблен (иначе с чего бы он стал врать матери про отпуск?), слишком сильно поглощало ее внимание.

В антракте решили размяться и пройтись. Сообразив, что они пойдут к бару в бельэтаже, где есть риск столкнуться нос к носу, Луиза отказалась под предлогом тщательного изучения программки. Когда все ушли, она забилась в дальний угол, обдумывая лихорадочные планы побега. Денег с собой нет – значит, такси взять не получится. У тети Анны тоже может не быть денег; ее и самой может не оказаться дома. Притвориться больной? Тогда кто-нибудь один непременно повезет ее домой, а ей совсем не хочется портить вечер ложью. Им вообще ничего нельзя говорить… Разболелась голова, захотелось в туалет, но она не знала, где он находится, и, боясь на обратном пути столкнуться с ним, решила остаться.

Это было ошибкой: весь второй акт Луиза не могла думать ни о чем другом, однако Роузы настояли, чтобы гостья оставалась в первом ряду, и теперь она боялась их потревожить: пропуская ее, мужчинам понадобилось бы встать и отодвинуть стулья. Во втором антракте пришлось рискнуть. Стелла решила составить ей компанию.

В дамском туалете была очередь.

– Потрясающий момент, когда она спускается по лестнице в платье Ребекки, – вспоминала Стелла. – Эта коварная миссис Данверс тоже здорово играет, правда? Луиза?.. Ты чего?

– Ничего, я просто ужасно хочу… – Она кивнула на дверь.

– Извините за беспокойство, но моей подруге стало плохо; кажется, ее сейчас стошнит! – тут же нашлась Стелла.

Легкое недовольство на лицах сменилось неподдельным страхом, и Луизу пропустили в первую освободившуюся кабинку. Облегчившись, она не сдержалась и тихо заплакала. Отыскав в сумке крошечный платочек, она промокнула слезы и попыталась высморкаться с помощью туалетной бумаги, совсем не подходившей для этих целей.

Выйдя из кабинки, она столкнулась нос к носу с незнакомой дамой. На долю секунды обе встретились взглядом: у нее были глаза цвета гиацинта. Мелкий светлый локон спускался на лоб из неожиданно темных волос, закрученных в модную прическу. Женщина улыбнулась – помада цвета цикламена на узких губах – и прошла мимо нее в кабинку. Она никак не могла ее узнать, однако в этих удивительных глазах на секунду мелькнула искорка – удивления? Интереса?

Из соседней кабинки вышла Стелла, и Луиза принялась пудрить лицо.

– Лучше?

– Намного. – Ей не хотелось разговаривать со Стеллой здесь; к тому же она боялась, что отец бродит где-то поблизости. – Иди первая, я догоню.

Очередь продолжала толпиться, и Стелла подчинилась.

Луиза вышла и огляделась: его нигде не было.

– Как ты ловко меня пропихнула без очереди, – восхитилась она, подходя к подруге.

– Я ждала, что ты изобразишь тошноту для достоверности.

На этот раз ей удалось настоять на том, чтобы вперед сел Питер. Миссис Роуз ласково улыбнулась, и Луизе стало еще хуже оттого, что ей приписывают добрые чувства.

К концу спектакля она испугалась, что столкнется с отцом снаружи, где все ловят такси. К счастью, сыграла на руку светомаскировка. Однако тут она вспомнила, что отец частенько заезжал в Savoy после театра – мама обожала танцевать. Думать о матери было невыносимо. Как же так, ведь он ей лжет, а она верит – или нет?.. Может, она давно все знает и несчастлива и потому с ней так сложно ладить? Нет, нельзя об этом думать сейчас, перед всеми.

Наконец добрались до Savoy. Оглядев битком набитый зал – наверняка их здесь нет, – Луиза решила, что худшее позади. Надо взять себя в руки и разыграть спектакль под названием «хорошее настроение»: в конце концов, каждый актер должен это уметь. Она принялась болтать, слишком быстро выпила бокал вина, однако аппетит пропал начисто. Луиза выбрала холодную курицу, как самое простое блюдо. Роузы слегка поддразнивали ее за такой скучный «английский» выбор. Раз или два за вечер она ловила на себе острый, проницательный взгляд мистера Роуза, сводящий ее усилия на нет, однако Луиза упорствовала: если улыбаться почаще, то ей нечего будет предъявить. Когда почти вся курица осталась на тарелке, ей предложили мороженое – тут дело пошло веселее.

Наконец заплатили по счету, поймали такси и покатили домой по темным, неосвещенным улицам.

– Спасибо вам большое, я чудесно провела время, – сказала она.

– Нет-нет, – откликнулся мистер Роуз, и было непонятно, что он имеет в виду: то ли «не стоит благодарности», то ли «он прекрасно знает, что это не так».

И лишь в поезде по дороге в школу Стелла решилась спросить:

– Что случилось?

– Ничего, честное слово!

– Ну ладно, если ты собираешься врать, тогда мне лучше заткнуться. Если не хочешь рассказывать – твое право, хотя я думала, что мы делимся друг с другом всем…

– Я не могу тебе рассказать. Хотела бы, – добавила она, – но это будет нечестно.

Стелла помолчала немного.

– Ладно, если я точно ничем не могу помочь.

– Никто не может.

– Мои родители за тебя ужасно беспокоились. Ты им правда понравилась – такое у нас впервые. Кстати, это хорошо, иначе они бы не отпустили меня к тебе в гости. Мне ужасно хочется посмотреть на твой дом за городом и огромный семейный клан.

– Откуда ты знаешь, что родители обо мне беспокоились?

– Так они сами сказали, да и вообще это было очевидно. Даже Питер заметил, а он у нас не из проницательных.

– А…

Какое разочарование – ее актерская игра с треском провалилась!

– Мама просто решила, что ты заболела, а папа сказал – глупости, тебя что-то сильно потрясло. – Серо-зеленые глаза пристально смотрели на нее.

Луиза укрылась за вспышкой гнева.

– Я же сказала, что не хочу об этом говорить, черт возьми!

В тот вечер она попросила разрешения позвонить матери в Лондон.

– Солнышко, все нормально? Что-нибудь случилось?

– Ничего. Я звоню спросить, как прошло с бабулей.

– Ужасно! Она не хотела уезжать от тети Джессики, а та просто вымоталась. Бабуля взяла привычку вставать посреди ночи и будить Джессику на завтрак. Когда мы ее собрали и посадили в машину, она решила, что едет домой, а в Танбридж Уэллс ни в какую не хотела вылезать. Мне пришлось ее обмануть: я сказала, что мы приглашены на чай. В общем, грустная история… – Мать умолкла, и Луиза догадалась, что она едва сдерживает слезы.

– Мамочка, милая, какой ужас! Мне очень жаль.

– Мне приятно, что ты звонишь. Говорят, она привыкнет мало-помалу.

– А ты как?

– Да я в порядке. Приехала домой и приняла шикарную ванну – не то что у бабушки, выпила джину и теперь собираюсь сварить себе яйцо. А как ты провела выходные у подруги?

– Замечательно. Мы ходили на концерт… и в театр. – Через паузу она спросила небрежным тоном: – А что слышно от папы?

– Ни слова. Похоже, они его совсем заездили. Говорит, назначили ответственным за оборону, так что он почти не выходит с аэродрома. Впрочем, он этого и хотел, раз уж его не взяли на флот, как дядю Рупа.

– Понятно.

– Ладно, солнышко, давай закругляться, а то разоримся. Спасибо, что позвонила, очень мило с твоей стороны.

Нет, она не в курсе. Впрочем, трудно сказать, лучше от этого или хуже. Все прежние чувства к матери теперь сменились острой жалостью. Если отца захватила бесконтрольная страсть – в его-то возрасте! – он может выкинуть что угодно, даже развестись и уехать с этой женщиной! Луиза попыталась вспомнить знакомых разведенных женщин; на ум пришла только мамина подруга Гермиона Небворт. Кажется, у нее был какой-то нетипичный и, видимо, ужасный развод – о нем никогда не упоминали вслух. Из неясных намеков Луиза поняла только, что Гермиона не виновата. Правда, мама совсем не похожа на Гермиону: у нее нет своего магазина, деловой хватки и шикарной внешности в придачу. Если папа с ней разведется – бросит ее, – ей совсем нечего будет делать. К тому же она слишком стара, чтобы строить карьеру. Внезапно Луиза представила себе, как мама превращается в подобие бабули после смерти деда: сидит в огромном кресле, наотрез отказывается получать удовольствие от жизни и причитает, что лучше бы она умерла. И во всем этом виноват будет он! Точнее, уже виноват. Она вспомнила слова тети Рейч о том, что в ее возрасте начинают видеть в родителях обычных людей, и задумалась. Раньше она воспринимала их как взрослых, с которыми приходится так или иначе взаимодействовать, не более того, они просто… всегда рядом. Конечно, временами они делают твою жизнь невыносимой, однако в любом случае за них не приходится нести ответственность. Она вовсе не хочет отвечать за отца, она его просто ненавидит! При каждом воспоминании о встрече в театре перед мысленным взором всплывала рука отца на груди той женщины, и память сразу подсовывала другие моменты, о которых хотелось забыть раз и навсегда. Как бы она ни пыталась засунуть их в дальний угол сознания, отрицать бессмысленно: она ненавидела отца с тех самых пор, когда они остались одни в квартире и он трогал ее грудь. Большей частью она старалась его избегать, не встречаться даже взглядом, отбивала любой комплимент, раздражалась, игнорировала – точнее сказать, пыталась делать вид; по правде говоря, она всегда ощущала его присутствие. Часто причиной ссор с матерью становилась именно ее грубость – как в тот ужасный вечер, когда они отправились в мюзик-холл смотреть замечательное викторианское шоу Риджвея «Поздние радости» с остроумным Леонардом Саксом и странным молодым человеком по имени Питер Устинов в роли оперного певца, который объяснял значение ранее неизвестной песни Шуберта: «Этому бетному сосданию ошень нравятся нимфы»… Все это было чудесно, и они много смеялись, но потом поехали в клуб «Гаргулья», и отец пригласил ее на танец, а она отказалась – заявила, что не любит танцевать и никогда не полюбит. Он явно обиделся, мать пришла в ярость. В конце концов родители сами пошли танцевать, а она сидела и печально наблюдала за ними. Она готова танцевать с кем угодно, только не с ним! Вечер был испорчен.

В течение целого семестра, пока Луиза училась готовить заварное тесто, разделывать курицу, варить бульон, разговаривать с горничной; пока они со Стеллой читали книги, пока она репетировала отрывок для прослушивания, пока они мыли друг другу головы и придумывали кучу дурацких шуток, над которыми смеялись до изнеможения, и Стелла рассказывала об инфляции в Германии и о нечестном Версальском договоре, и почему нет смысла быть пацифистом, когда война уже началась («Понимаешь, это превентивная мера. Возьми хоть альтернативную медицину – если тебе прострелили ногу, пулю все равно придется вытаскивать»), до тех пор, пока у Луизы не начинала кружиться голова от затейливых аналогий – все это время, между делами и дружбой, она постоянно возвращалась мыслями к своей «ужасной тайне» и бесконечно фантазировала, грезила наяву о том, как все исправит. Она поедет к этой женщине и скажет ей, что он женат и потому никогда на ней не женится, что он – лжец и следующей жертвой будет она. Или пойдет к отцу и заявит, что все расскажет матери, если он не пообещает бросить ту (это были главные темы с вариациями). А потом – самая лучшая греза: к ней, держась за руки, приближаются ее родители, улыбаются, счастливые: лишь ей они обязаны своему счастью – ах, смогут ли они ее когда-нибудь отблагодарить! – она просто замечательная, взрослая, умная дочь, всем бы такую. Мать добавит, что она еще и красавица, отец – как он восхищен ее храбростью и чуткостью… Эти грезы походили на украденный, лежалый шоколад: впоследствии ей всегда было немножко стыдно и тошно.

Впрочем, к концу семестра она как-то даже свыклась с этой темой. Предвкушение приезда Стеллы к ней в гости и прослушивания в театральной школе – осталось всего три недели – значительно скрашивали ее существование и навевали мысли о том, что жизнь в целом не так уж плоха.