Застывшее время Говард Элизабет Джейн

– Может, им обеим просто нравится музыка, – предположила Луиза, но таким неубедительным тоном, что сразу было ясно – она сама в это не верит.

– А ты возьми и спроси у матери.

– Фу, Нора, что за дурацкая идея! Я-то тут при чем? И вообще, у своей и спрашивай, раз тебе так интересно.

– Не стану спрашивать, потому что а) это твоя мать влюбилась, б) в то время как отец сражается на войне – как несправедливо по отношению к нему, бедняжке! И в) твоя мать каждый день красила губы и надевала, если хочешь знать, ужасно неподобающие наряды, учитывая, что идет война! К тому же это она придумала называть его Лоренцо – явный признак неравнодушия. – Она умолкла на секунду и триумфально выдала свой главный козырь: – И вообще, всем было видно, что его жена ненавидит Вилли гораздо больше, чем маму. Жены всегда чувствуют…

– Ой, да перестань! Лоуренс, или как его там, женат. Мерседес – католичка (и, кстати говоря, это она зовет его Лоренцо, так что мама тут ни при чем). Зато твоя мать перестала закручивать волосы в пучок и наготовила кучу пудингов со сгущенкой для него – он ведь любит сладкое, так что шансы равны.

– Ладно, предположим, они обе в него влюблены. Он похож на иностранца и вообще на человека неразборчивого, так что вполне может их поощрять. Мама говорит, он несчастлив в браке – жена вечно ревнует его ко всем. Я заметила, что они обращались друг с другом довольно резко.

– Кто с кем?

– Джессика с Вилли. Готова поспорить, они ревнуют друг к другу. Ты и сама прекрасно понимаешь – ни к чему хорошему это не приведет.

– Это вообще не мое дело. Я только собираюсь начать свою взрослую жизнь, у меня нет ни малейшего желания еще и за них переживать. Притом выйдет гораздо хуже.

– Как так – хуже?

– Ну смотри, они годами волновались за нас, детей, чтобы вовремя почистили зубы, сделали уроки, перестали читать в постели… Теперь же, по-твоему, мы должны волноваться за них: не флиртуют ли наши матери с женатым – или еще что похлеще. В некоторых случаях…

– В каких случаях?

– Неважно.

– Ты хочешь сказать, что у них роман? Что этот мерзавец с ними… целуется и все такое?! Неужели…

Но тут Нора понизила голос, и Клэри больше ничего не смогла разобрать. Ей стало немножко стыдно за подслушанное. С другой стороны, если хочешь быть писателем, важно использовать любую возможность получить жизненный опыт. Две сестры влюблены в одного мужчину – довольно сильный сюжет, особенно если все трое несвободны. Непонятно другое: получается, человеческая жизнь вообще никак не может прийти к логическому завершению! Если тетки в весьма зрелом возрасте влюбляются в неподходящего человека (если подумать – а кто подходящий? Тут важна сама идея, а не объект), то когда же можно будет сказать: все, жизнь сложилась окончательно, расслабься и продолжай в том же духе? В таком свете сама идея юных героинь выглядит довольно глупо. А вдруг ее папа влюбится в кого-нибудь? Судя по тому, что она услышала, всякое возможно. Надо бы ей самой влюбиться, чтобы иметь представление о предмете, только где же взять достойный объект? Единственные знакомые мальчики, подходящие по возрасту, Тедди и Кристофер, не годятся. Тедди ей вообще не нравится: только и болтает об аэропланах, оружии и всяких играх. Пожалуй, нужен кто-то постарше. Она попыталась вспомнить знакомых мужчин, но все оказались либо родственники (что плохо для «разведения» – так говорят про собак), либо – Тонбридж, Рен, Макалпайн и мистер Йорк появлялись перед ней по очереди, как фотографии в полицейском участке – тоже не то… Может, ничего страшного, если практиковаться на родственниках? Правда, дяди слишком скучные и давно известные, к тому же их вечно нет дома. Единственная достойная кандидатура – отец, но он нужен именно в этом качестве. При мысли о папе защемило в груди, и она решила написат ему письмо.

«Хоум-Плейс,

6 мая 1940.

Дорогой папа,

Я очень надеюсь, что у тебя все хорошо и тебе нравится на эсминце. Прежде чем я начну рассказывать, учти, что письма стали в полтора раза дороже – два с половиной пенса, поэтому мне нужно больше карманных денег, иначе тебе придется получать в полтора раза меньше писем. Можно прибавить мне шесть пенсов в неделю? Я понимаю, для тебя это мелочи, однако моя жизнь только из них и состоит [неплохо сказано!].

Как жаль, что ты не смог выбраться домой на Пасху!

Луиза привезла с собой школьную подругу, ужасно умную. Ее зовут Стелла Роуз, у нее отец – хирург, а еще есть брат, который будет знаменитым пианистом. Стелла играла на пианино с бабушкой, и та сказала, что у нее талант. Тетя Вилли говорит – они, наверное, евреи. Я спросила Луизу – она не знает, а все остальные молчат.

Надеюсь, что тебя больше не тошнит. Очень тебе сочувствую, особенно если приходится работать. Лично я ничего не могу делать, когда мне плохо. Впрочем, вряд ли тебя заставляют драить полы или лазать по мачтам – ты просто отдаешь приказы. Повезло тебе быть офицером, даже если ты самый старый младший лейтенант в КВМДР[7]. [Эту аббревиатуру она скопировала из папиной открытки, хоть и не поняла, что она означает.] На каникулы нам задали написать чью-нибудь биографию, и я выбрала генерала Гордона. Он был очень религиозен и после успешных действий в Китае застрял на Ниле. Там его осадили враги, а мы не послали подкрепление вовремя, и его убили. Эту сцену можно увидеть у «Мадам Тюссо». Однако, несмотря на драматичный финал, он оказался не таким интересным, как я надеялась; Полли с Флоренс Найтингейл повезло гораздо больше. Полли ужасно хорошенькая, ее лицо вытянулось, и еще она отращивает волосы цвета здоровой лисы – правда, похоже? Жалко, что у лис не бывает голубых глаз. Она рисует животных и недавно изобразила очень похожую лису, что и навело меня на мысль.

Я написала только один рассказ и половину пьесы, а потом застряла. Беда в том, что у нас ничего не происходит: обедаем, делаем уроки, слушаем новости (ужасно скучно). Я больше не хочу придумывать, и теперь приходится ждать, пока не случится что-нибудь интересное.

Луиза считается не совсем красивой, скорее привлекательной – тоже мне достижение! Она здорово выросла и в этом году поступила в театральную школу, отчего сразу стала задаваться; в общем, характер у нее определенно испортился. [Тут она вспомнила, что папа ждет новостей о жене и сыне.] У Невилла все хорошо, ему нравится ходить в школу. Завел себе ужасного друга, зовут Мервин – носит очки, заикается и делает все, что Невилл велит, даже математику за него. Наврал в школе, будто ему нельзя есть капусту, и они поверили! Вот наивные! В прошлом семестре он спустил лягушку в унитаз, но, к счастью, не вынес угрызений совести и признался Эллен, а та – бабушке, и его наказали.

Что ты думаешь о Модильяни? Мне о нем рассказала мисс Миллимент, когда я спрашивала про евреев: как это получается, что они одновременно еще и англичане, а она говорит – у них нет своей родины, поэтому они живут везде и вносят свой вклад в культуру, как Модильяни. У него странные люди на портретах, будто во сне. Ну, вроде узнаешь, но раньше никогда не видел. Как ты думаешь, когда тебя сразу узнают, это хорошо? Я имею в виду, в живописи, в литературе и в музыке, наверное, хотя у меня совсем нет слуха, так что музыкой не особо интересуюсь. В общем, если один раз посмотреть на картину Модильяни, то потом его всегда узнаешь, правда же? Вот я и не возьму в толк, хорошо это или плохо? С одной стороны, это может означать, что человек все время повторяется, с другой – что он придумал свой тайный язык и каждый раз создает новое. Пап, ты же художник – значит, должен это понимать.

Я скучаю по тебе [тут Клэри запнулась и почувствовала знакомую боль в груди] иногда [осторожно дописала она]. Пожалуйста, обрати внимание на марку и перечти еще раз начало.

Люблю, целую.Клэри».

Так, чем бы теперь заняться?

Она решила обойти дом и проверить, кто чем занят и нельзя ли к ним присоединиться, однако это оказалось безнадежной затеей. Тетя Рейч – самый лучший вариант – уехала в Лондон с Бригом и не вернется раньше шести. Можно поделать уроки – сочинение о королеве Елизавете и ее отношении к веротерпимости плюс алгебра, которую она просто ненавидела – или выполнить недельную норму прополки (два часа), где скажут бабушка или садовник, или прогуляться в Уотлингтон с Полли за пряжей на шарфы, которые они вязали (теперь все вокруг вязали: Зоуи для будущего малыша, хотя у него и так миллион одежек, и даже мисс Миллимент кое-как мучила шарф; правда, вечно теряла петли, и оттого выходило кособоко, но она, похоже, не замечала).

Разведка ничего не дала: Зоуи лежала, Эллен гладила, бабушка в теплице проверяла помидоры, а Рен снаружи белил рамы и насвистывал, словно ухаживал за лошадью. С ним бесполезно связываться: болтает без умолку, да и белить не умеет – все рамы забрызгал.

Клэр забрела на кухню. Обед – макароны с сыром и тушеный чернослив – был давным-давно, и она проголодалась. В кладовой Тонбридж и миссис Криппс пили чай; с дальнего стола соблазнительно манила тарелка с оладьями. Клэри спросила разрешения взять одну штучку; миссис Криппс пододвинула ей тарелку и велела бежать.

Выйдя в холл, Клэри села на ступеньки и принялась есть оладью, растягивая изо всех сил, как будто это последняя еда на земле. Скучная штука эта война, даже Полли наверняка прискучило. Кстати, а где Полли? Ее с обеда не видно…

Наконец Полли обнаружилась в детской, где она терпеливо играла с Уиллсом: строила карточные домики, которые тот разрушал, махая ручонками. Старенький граммофон играл «Мишки на прогулке».

– Смотри, он ходит! – воскликнула Лидия, держа Роланда под мышками и тщетно пытаясь его поставить, а он беспомощно перебирал ножками в вязаных ботиночках и улыбался одобрительно всякий раз, когда разлетался карточный домик. Одна щека у него была красная, как помидор, другая бледно-розовая, а когда он поворачивал голову, длинная струйка слюны изо рта моталась взад-вперед. Клэри уныло наблюдала за ним. Скоро и у Зоуи будет такой же, и его придется любить.

– Невероятно, до чего они мерзко выглядят! – пожаловалась она Полли, когда им удалось сбежать под предлогом помощи бабушке. Лидия, как всегда, увязалась было за ними, но Эллен ее удержала обещанием дать повезти коляску. – Щенята, котята, жеребята, даже птенцы не такие противные! Почему же люди в начале жизни обязательно толстые и слюнявые? Если бы у меня был ребенок, я бы, пожалуй, отправила его на псарню или в больницу, пока не станет похож на человека. И еще им нравится все портить и ломать, так что даже характер у них противный!

– Ну, если не хочешь, можно и не заводить детей – просто не выходи замуж, и всё.

– Я могу выйти, если захочу, а рожать не буду.

– Вряд ли это возможно, – возразила Полли. – Я думаю, тут какая-то ловушка: всё или ничего.

– Необязательно – возьми хоть миссис Криппс.

– А может, она вовсе никакая и не миссис, просто так принято обращаться к кухаркам. И вообще, мы не знаем наверняка, что у нее нет детей.

Клэри умолкла. Они направлялись в Уотлингтон купить почтовую марку.

– Мне кажется, люди с возрастом становятся скучнее, – рассуждала Полли. – Я согласна с тем, что человеческая природа несовершенна. Даже тигры едят людей только потому, что у них в старости зубы выпадают или ревматизм прихватывает, а человека проще поймать. А Уиллс очень славный. Если бы он мог строить карточные домики, он бы так и делал, а пока что он может их только разрушать. Ты слишком настроена против людей.

– Неправда! Я говорила про маленьких детей!

– Ты не хотела, чтобы Лидия пошла с нами, а если бы я тебя спросила почему, ты бы сказала – с ней скучно.

– Да, потому что так и есть! – И Клэри разрыдалась.

Всем не угодишь, всхлипывала она. Раз не хочешь смотреть за детьми – значит, плохая. Вот ей в детстве никто не говорил, что она миленькая, все только требовали снисхождения к Невиллу из-за его астмы. Эллен так вообще заявила ей прямо в лицо, что предпочитает мальчиков! Потом Зоуи отняла львиную долю отцовского времени; при ней Клэри почувствовала себя бесполезным придатком. А теперь, когда он уехал бог знает насколько, она должна присматривать за этими двумя, а благодарности от них не дождешься! Невиллу в школе один мальчик рассказывал: будто бы есть такое специальное общество, которое хочет избавиться от девочек и женщин, оставить некоторых для возни по дому, вроде рабочих пчел. Конечно, это займет долгие годы, ведь их ужасно много – но тут важен сам настрой! Все против нее, всю жизнь!

– Я на твоей стороне, – мягко возразила Полли.

Клэри сидела на земле, обхватив руками колени. Полли опустилась рядом.

– Ты – моя лучшая подруга, – сказала она. – Прости, что я тебя критиковала.

– Но ты же не берешь свои слова обратно?

Полли замешкалась.

– Нет, но я понимаю, что у тебя ужасно высокие стандарты, большинство людей до них просто не дотягиваются – и так постоянно. Ты очень требовательна, я не могу этого не замечать, но я все равно тебя люблю. – Она заглянула в озабоченное лицо Клэри и почувствовала прилив нежности. – Зато я очень ценю твою честность, правда!

Наконец они прошли последнее поле, перелезли через изгородь и выбрались на дорогу, ведущую в городок.

В маленьком садике перед лавкой росли желтые тюльпаны, незабудки и два куста розовато-лиловой сирени со слабым запахом меда, однако в самой лавке пахло как обычно: сургучом, беконом, промасленной пряжей и дегтярным мылом. Мистер Крамп бросил вырезать купоны из продовольственной книжки и прошел за прилавок, чтобы обслужить Клэри, пока миссис Крамп заканчивала отмерять три ярда резинки и неспешно искала пряжу.

– А как поживает миссис Хью? – спросила она Полли, вынимая из упаковки два мотка.

– Очень устала – у нее что-то со спиной.

– Как и у мисс Рейчел, это наследственное, – с удовлетворением кивнула миссис Крамп, словно две больных спины лучше, чем одна.

– А что слышно от Питера? – вежливо поинтересовалась Полли. Сын хозяев работал в местном гараже, но теперь вступил в ВВС. – Он часто пишет?

– Он у нас не больно мастак писать. Звонил по телефону недели две назад – или три? Алфи! Ты не помнишь, когда нам Питер звонил – в позапрошлое воскресенье или еще раньше?

Но мистер Крамп не смог вспомнить.

– Отец-то пишет? – поинтересовался он у Клэри.

Та утвердительно кивнула. Миссис Крамп, понизив голос для приличия, справилась о миссис Руперт.

– У нее все хорошо, через месяц родится малыш, – ответила Клэри. – Ужасно скучает по папе, – добавила она лояльности ради.

Это сообщение вполне удовлетворило миссис Крамп.

– И правильно! Всего три шиллинга три пенса, мисс.

Она запихнула пряжу в маленький бумажный пакет; мотки скрючились, как живые зверьки. Полли уплатила, и миссис Крамп предложила им взять витушки со смородиной.

– Сегодня уже никто не купит, а до завтра зачерствеют, – объяснила она, бросая пару булочек в другой пакетик.

По пути назад девочки присели на скамейку на опушке леса, достали булочки, размотали их (так интереснее) и перекусили.

– Странно: когда долго живешь в деревне, уже не так весело, как на каникулах.

– Что поделаешь, так всегда в жизни: чем дольше, тем скучнее.

Клэри тут же разгорячилась и принялась вспоминать вещи, которые никогда не наскучат.

– Во-первых, быть взрослой.

– Не получится, – возразила Полли. – Как только ты повзрослеешь, сразу начнешь стареть.

– А ты этого и не заметишь, потому что старость наступает медленно. Не успеешь оглянуться, раз – и уже поздно.

– В смысле – умрешь? Ну уж тогда-то заметишь! Вот назови мне хотя бы две причины, по которым хорошо быть взрослым.

– Ложишься спать когда хочешь, а не когда велят. Да вообще, можешь делать все, что хочешь, сам себе хозяин – вот это мне никогда не надоест.

– Ну а мне никогда не надоест деревня, – заявила Полли. – Я вырасту и обустрою себе маленький домик с библиотекой и бассейном, поставлю радиоприемник у кровати, заведу кучу зверюшек и еще выделю комнату для игр. Можешь приезжать в гости, когда захочешь.

– Спасибо. – Клэри отметила про себя, что Полли не предложила ей жить вместе, и ей стало неприятно. – Только если мы проиграем войну, у тебя ничего не выйдет.

– Глупая! Конечно, я все понимаю! И папа говорит, что если народ не избавится от мистера Чемберлена, то…

– Проиграем?

– Ну, он прямо так не сказал, но я чувствую, что он волнуется. Ему категорически не нравится, когда мама приезжает в Лондон, а ей грустно без Уиллса, но она не хочет оставлять папу одного. Иногда дело доходит чуть ли не до ссор!

Они поднялись и неспешно двинулись домой. Клэри любовалась солнечными бликами на молодых листьях дуба.

– Конечно, всегда есть вероятность, что на нас нападут посреди недели, когда родителей нет дома, – продолжила Полли дрожащим голоском. – Я не смогу спрятаться с Уиллсом – он же будет вопить, и до Лондона не успею добраться…

– Прекрати сейчас же! Чего ты себя накручиваешь! Ты прекрасно знаешь, что, если бы такая опасность была, они бы не оставили тебя одну! Увезли бы куда-нибудь, не знаю, на Гебриды. И вообще, если бы Гитлер собирался на нас нападать, то давно уже был бы здесь. Может, все случится во Франции, как в прошлый раз, а может, ничего и не будет.

– Да, пожалуй… – Бумажный пакет лопнул. Полли привязала мотки друг к другу и повесила на шею. – Спасибо, Клэри, ты умеешь утешать. Что бы я без тебя делала!

Вспыхнув от удовольствия, Клэри закончила нарочито небрежным тоном:

– Представь себе, что война идет понарошку – ужасно скучно и совершенно не о чем беспокоиться.

Этот ничем не примечательный день оказался последним в своем роде, думала Клэри, когда по новостям сообщили, что премьер-министром стал мистер Черчилль. Все вокруг радовались. Судя по фотографии в «Таймс», у него куда более оптимистичное выражение лица, чем у бедного старого Чемберлена. Разумеется, событие обсуждалось и на уроках в понедельник. Мисс Миллимент объяснила, что такое коалиционное правительство. По ее словам, это означало, что страной будут управлять самые достойные. Потом она предложила (считай, велела) Клэри с Полли завести дневник: это поможет им глубже понимать суть вещей, да и в старости будет интересно перечитывать. «Вам или вашим детям», – добавила она. Лидия тут же заявила, что тоже хочет, и прежде чем они с Полли успели поставить ее на место, мисс Миллимент сказала: да-да, конечно, пусть все пишут. Сама она ужасно простудилась и постоянно сморкалась в один и тот же серый, мокрый платок, от которого не было толку. Полли предположила, что она не может позволить себе купить достаточно платков.

– У нее даже гардероб весь старый – кроме кардигана, который мама ей подарила на Рождество.

Девочки задумались.

– Может, отдашь ей папины? – предложила Полли.

– Что-то мне не очень хочется…

– Ну мы же не можем сами купить – они стоят три пенса за штуку, а дарить принято по меньшей мере шесть штук.

В конце концов решили посоветоваться с тетей Рейчел – она всегда найдет что придумать.

– А мы будем писать об этом в дневник? – спросила Полли.

– Да ну! Слишком… мелко. Это же не событие мирового масштаба!

Целый вечер Клэри работала с «Таймс»: записывала в дневник выдержки о лорде Галифаксе, мистере Эттли и еще об одном, со смешной фамилией Бивербрук. Они собирались зачитывать отрывки на следующем уроке.

Разумеется, Лидия совершенно не прониклась сутью идеи.

«Утром я встала и надела голубое платье, но не нашла к нему голубую ленту в волосы. Завтрак был ужасный: водянистые помидоры и кусок бекона с толстой прожилкой сала, фу! Эллен снова не в духе, не спала всю ночь – у Роли режутся зубки. Не понимаю, какой ему прок от одного зуба? Впрочем, надо же с чего-то начинать. Видела на лужайке миленького кроличка, но бабушке это не понравилось. Тетя Сибил на неделе останется дома, ей нездоровится. Вот бы мама тоже заболела и осталась дома! Невилл на выходных вел себя ужасно: по-моему, он плохо кончит. Залез на дерево и швырял в меня шишками. Я чуть не заплакала, а он сказал, что я разнюнилась – все неправда! Ненавижу его, но смерти желать не буду – это нехорошо».

И так далее.

Они с Полли еле сдерживались, чтобы не прыснуть, однако мисс Миллимент – не поверите! – сказала, что Лидия прекрасно справилась. Когда все прочли свои записи, она долго рассказывала о дневниках: объясняла, что в них нужно отражать не только события, но и отношение к ним автора, его мысли и чувства. В таком свете ее с Полли дневники выглядели довольно скучно. Раздражало, что Лидия поняла все лучше их, хоть и была младше.

– Повезло, – сказала она Полли, когда девочки остались наедине.

– Подумай, как приятно Лидии хоть раз в чем-то оказаться лучше всех, – возразила та, и Клэри снова была покорена ее добротой.

На этой неделе Клэри вела дневник каждый день.

«14 мая, четверг. По радио сказали, что из Голландии прибыла королева Вильгельмина в статусе беженки. Конечно, ей повезло, что удалось сбежать, и все-таки ужасно! По мнению мисс Миллимент, голландцы могли бы открыть дамбы и затопить страну, и тогда немцы не смогли бы их захватить, однако в новостях об этом не упоминали. Наверное, тянули до последнего. Полли говорит, это как с автомобильными авариями – каждый думает, что с ним этого не случится, вот так и голландцы думали, что немцы на них не нападут. Союзники собираются объединиться с Бельгией, так что их (немцев) ждет неприятный сюрприз.

И все равно происходящее кажется нереальным, жизнь идет своим чередом, как всегда. На обед сегодня была противная цветная капуста с сыром. Хоть бабушка и повторяла, какая она вкусная и питательная, я заметила, что тетя Сибил ничего не ела. У нее частенько несварение желудка и спина болит. По мнению тети Рейч, она слишком сильно беспокоится за дядю Хью, несмотря на то, что он звонит каждый вечер, а бедный папа не может звонить с корабля. Нам не полагается знать, где он. Зоуи показала дяде Хью письмо от папы: он пишет, что возвращается обратно в чудесный лондонский воздух, и она не поняла, о чем речь. Дядя Хью сказал, что папа, должно быть, в Атлантическом океане и планирует зайти в порт Лондондерри, чтобы заправиться топливом и запастись продовольствием. Зоуи все время ест: бабушка заставляет ее пить молоко, ей достается больше яиц, а Бриг отдает ей всю свою норму сладкого – ужасно несправедливо, я считаю. Она стала гораздо толще обычного – я имею в виду не только живот, – но все равно выглядит шикарно. Я забросила ее портрет: невозможно писать о человеке, если он тебе неинтересен. Я бы хотела иметь ее портрет – в смысле, нарисованный – вместо нее самой…»

На этом месте она вдруг поняла, что не хочет показывать свой дневник остальным – получается слишком лично. С одной стороны, так гораздо интереснее, с другой – она совсем не хотела, чтобы мисс Миллимент знала о ее чувствах к Зоуи, точнее, их отсутствии. В результате Клэри стала вести целых два дневника: публичный – для чтения на уроках, и тайный – для себя. Впрочем, последний она частенько зачитывала Полли. У той, в свою очередь, таких проблем не было. «О людях можно многое рассказать, – говорила она, – и у каждого есть положительные стороны». А еще Полли рисовала на страницах своего дневника – не то чтобы к месту, оправдывалась она; так, все, что в голову взбредет. Последние страницы пестрели изображениями крота: она нашла одного дохлого возле теннисного корта и училась его рисовать, пока он не завонял, и тогда пришлось закопать. Кроты получались очень хорошие – у них было особое, умильное выражение мордочки. Мисс Миллимент рисунки очень понравились. Она спустилась в кабинет Брига и разыскала книжку с иллюстрациями Арчибальда Торбурна. Правда, рисовал он в основном птиц, а Полли они не очень интересны.

«Возвращаясь к Зоуи – нет, больше не хочу. Могу только добавить, что если бы папа на ней не женился, то сейчас писал бы мне… если бы не женился на ком-нибудь еще».

Впрочем, все знакомые взрослые женаты, так что это вполне возможно, и она по-прежнему будет получать постскриптумы вместо писем.

«Лорд Бивербрук стал министром авиационной промышленности», – написала она в публичном дневнике. Какое чудное имя! Интересно, а есть леди Бивербрук? Она достала отдельный листочек и расписалась: «Кларисса Бивербрук». Смотрится впечатляюще, хотя для близких знакомых придется писать «Клэри Бивербрук».

Новости на этой неделе были неважные: линия Мажино, которую мисс Миллимент заставила их нанести на карты и которая представлялась ей в виде огромной, длинной горы, сплошь покрытой танками и пулеметами (а солдаты живут под горой в туннелях), не возымела никакого эффекта. Немцы просто обошли ее с севера – что вовсе не удивительно, однако взрослые почему-то удивлялись.

«15 мая, среда. Передавали, что немцы совершили массированный налет на Роттердам: тридцать тысяч убитых и раненых среди мирных жителей. Неудивительно, что Голландии пришлось сдаться. Теперь для Бельгии наступили тяжелые времена. Полли говорит, что все будет как в прошлый раз: немцы станут сражаться с нами и с французами во Франции. Вот-вот начнут копать траншеи, натягивать колючую проволоку, и так будет годами. Ужасная перспектива! Что же станет с Полли и со мной? Мы ведь не можем спокойно продолжать делать уроки с мисс Миллимент и постепенно стареть, совершенно отрезанные от мира. Полли говорит, что это наименьшая проблема, но как же человеку не беспокоиться за самого себя? Как бы эгоистично это ни звучало, ты живешь сам с собой, день за днем, и от этого никуда не деться. Думаю, меня охватит скука. Повезло Луизе – она учится в театральной школе, и ей разрешают ездить в Лондон с подругой.

Я не смогу жить в Брук-Грин в одиночку. По крайней мере, взрослые не позволят…»

Тут она представила, как живет одна. Встанет утром, поест хлопьев с молоком на завтрак (готовить не надо), наденет пальто, выйдет на улицу, сядет в автобус (у двери, так, чтобы всех было видно). После обеда пойдет в кино, а вечером вернется домой и пожарит отбивную – она ни разу не пробовала, но можно купить несколько запасных и тренироваться. Деньги… Наверное, придется что-то продать. В доме полно вещей – в шкафах, на чердаке, никто и не заметит. Если ей кто-нибудь особенно понравится – кондуктор в автобусе или сосед в кино, – она пригласит его домой на отбивную с коктейлем (она знает, как правильно смешивать напитки из папиного шкафчика). И если он окажется подходящим, она в него влюбится. Все это будет «вода на мельницу», как говорит тетя Вилли.

«Еще одна трудность, с которой приходится мириться, – писательству не учат. Нельзя взять и поступить в «писательскую» школу, как, например, в художественную или театральную, а слово «школа», похоже, действует как магический ключ к одобрению взрослых. То есть меня попросту никуда не пошлют, если я не сменю профессию на что-то стоящее в их глазах. А вот Полли, которую вполне могут отправить в художественную школу, говорит, что не хочет уезжать из дома, пока идет война.

У меня кончается запас книг. Наш дом все больше напоминает необитаемый остров, только совсем не такой интересный…»

Тут она задумалась о взрослой жизни. Перебирая в уме знакомых взрослых, Клэри пыталась представить себя на их месте. Кем бы она хотела быть? Тетей Рейч – ни за что! Каждый день возить Брига в Лондон на поезде, печатать для него письма (хотя она никогда не училась, печатает медленно и делает кучу ошибок). Потом возвращаться, слушать шестичасовые новости, отдыхать до ужина, потому что спина болит, и остаток вечера вязать носки из вонючей шерсти для рыбаков; наконец, слушать девятичасовые новости и ложиться спать. Иногда по вечерам ей кто-то звонил, и тогда она оживлялась, однако разговор всегда был недолгим – видимо, междугородний. «Благослови тебя Бог», – говорила она кому-то, прощаясь (Клэри в этот момент проходила мимо кабинета). Бабушка? Нет уж, она такая старая, почти дожила свой век, хоть это и очень печально. Впрочем, она жила такой тихой, спокойной жизнью, что, может, и протянет подольше. Тетя Сиб – определенно нет. По выходным она вела себя почти как обычно, за исключением прошлого раза, когда дядя Хью после шестичасовых новостей сказал, что надо закрыть дом в Лондоне: он все равно по ночам часто дежурит на лесопилке на случай пожара. Тут тетя Сиб разрыдалась и выбежала из комнаты; дядя Хью пошел за ней и долго не возвращался, потом позвал тетю Рейч, а когда та наконец вернулась, то сказала, что тете Сиб нездоровится. В итоге решили, что на неделе она останется здесь, а вопрос с домом обсудят позже. Весь понедельник она пролежала в постели, а когда встала, выглядела хуже некуда. Она попросила Полли купить ей аспирин и не говорить бабушке – та категорически его не одобряла. Тетя Рейч хотела позвать доктора Карра, но тетя Сибил ужасно разнервничалась и заявила, что слышать об этом не желает. Бабушка заставила ее выпить настойку маранты, еще всучила порошок от несварения, но тетя Сиб тайком вылила его в раковину, и ее можно понять – вкус как у старых железных перил. Однажды Невилл выпил целую бутылку (а надо было всего столовую ложку на стакан воды), у него покраснело лицо, и потом он несколько дней ходил возбужденный, хотя его и не тошнило. Бедная тетя Сиб! Волосы у нее выглядят ужасно – как старые грязные туфли. Она похудела и почему-то стала бесформенной, мешковатой, а на лбу глубокие морщины. Говорят, есть какой-то «критический возраст», они с Полли толком так и не поняли, что это, но дома за последнюю неделю о нем не раз упоминали (не при них, разумеется, – Клэри случайно подслушала, когда горничные меняли постельное белье). Критический возраст… Наверное, не очень хороший возраст, раз она так плохо выглядит. Нет, ей совсем не хотелось бы поменяться местами с тетей Сиб. И уж точно не с тетей Зоуи, которая целыми днями раскладывала пасьянс, если не ела и не шила.

На выходные дядя Хью привез тетю Вилли с Луизой. Луиза выглядит шикарно: оранжевые льняные брюки, изумрудная блузка и кремовый кардиган. Плюс к этому зеленые тени, алая помада и длинные волосы, уму непостижимо! Рассказывает, что каждое утро делает особые упражнения: изображает телом алфавит. Поначалу Луиза охотно проводила время с ней и Полли, но Клэри тут же догадалась, что для нее это лишь предлог поговорить о театральной школе. Взрослые обсуждали только войну, новости о которой становились все хуже и хуже.

– Меня просто тошнит от этих разговоров! – заявила Луиза.

Она достала крошечную пачку сигарет и закурила. Девочки завороженно наблюдали за ней.

– Когда это ты начала? – спросила Полли.

– Месяц назад. У нас в школе все курят. – Она затягивалась и тут же быстро выдыхала дым. – Это мини-сигареты: я не могу позволить себе нормальные, никто из наших не может. Многие курят потому, что нет денег на еду.

– И сколько они стоят?

– Шесть пенсов за пачку.

– Отбивную можно купить за четыре пенса, и еще два останется на овощи, хлеб и так далее, – заметила Полли.

– У нас нет времени на всякие глупости вроде готовки, – сердито отозвалась Луиза. – Если всерьез хочешь стать актером, нельзя отвлекаться на ерунду. У нас один парень, Рой Прауз, вообще обедает только сэндвичами с горчицей. Он прекрасный актер – на прошлой неделе блестяще сыграл Лира.

– А сколько ему?

– Гораздо старше меня – ему почти девятнадцать, но выглядит на все двадцать. Ужасно умный, работает официантом и даже самостоятельно ездил за границу.

– А не слишком ли он молод для Лира? – усомнилась Клэри.

– Ну ты и тупица! – набросилась на нее Луиза. – Ты всерьез думаешь, что в театральной школе учатся семидесятилетние старики? Мы часто репетируем характерные роли, а на уроках грима нас учат, как рисовать морщины поверх пятерки и девятки[8].

Клэри нарочно не спросила, что значит «пятерка и девятка», – обиделась за тупицу.

– Луиза просто невыносима! – пожаловалась она Полли, когда девочки принимали ванну.

– Да, она сильно изменилась. Наверное, семнадцать – трудный возраст, переходный, ни туда ни сюда.

– Я думала, это у нас трудный.

– И у нас тоже, но будет еще хуже, пока не… закончится.

– А по-моему, все из-за того, что она помешана на своем актерстве. Это очень поглощающая профессия, тебе не кажется? К примеру, ее подруга Стелла совсем не такая. Расспрашивала нас обо всем, а Луиза даже не поинтересовалась нашими делами. Как ее может тошнить от разговоров о войне, когда война идет? Это наша жизнь, и ее тоже!

– Если она и к ужину спустится в брюках, бабушка будет в ярости.

Однако этого, к счастью, не случилось. Видимо, Луиза пыталась, но тетя Вилли отослала ее назад, и та вернулась, обиженная, опоздав на бокал хереса, который приготовил для нее дядя Хью.

Похоже, вечерние новости были особенно плохими – за столом избегали разговоров о войне, придерживались незначительных тем вроде повышения цены на бензин. Дюши сказала, что большую машину следует оставить в гараже, а пользоваться маленькой. Дядя Хью рассказывал, какие замечательные люди работают на лесопилке, а тетя Вилли с юмором делилась впечатлениями о курсах подготовки к воздушным налетам. «Ужасно бюрократический язык, как в документах, – жаловалась она. Вместо «начать» говорят «приступить», вместо «идти» – «двигаться» и так далее». И, конечно же, говорили о музыке – любимая бабушкина тема. Тетя Вилли недавно посетила замечательный концерт барочной музыки, о которой никто ничего толком не слышал. Кто-то спросил про дирижера. «А, один знакомый Джессики, Лоуренс Клаттерворт. Очень талантливый, очень», и тут Луиза бросила на мать странный взгляд – не то враждебный, не то испуганный, а может, и все вместе, трудно сказать.

– Тебе бы понравилось, – обратилась Вилли к матери, – и тебе, Сиб. В следующий раз, когда он будет давать концерт в Лондоне, мы все обязательно должны пойти. И еще я подумала, если у него найдется свободное время, он мог бы приехать сюда, и мы бы устроили импровизированный концерт.

Дюши одобрила идею и предложила позвать еще и Сид, если той дадут выходной.

– Бывает, что дают, но безо всякого предупреждения! – ответила тетя Рейч. – А в прошлый раз к ней приехала Иви забрать летнюю одежду и сходить к врачу, и настояла, чтобы Сид составила ей компанию.

После ужина снова слушали новости. Полли тоже осталась послушать. Немцы атаковали, и бельгийская армия оказалась отрезанной от союзников.

– Ну все, пропала маленькая храбрая Бельгия, – с горечью отметил дядя Хью. Под конец сообщили о каком-то Троцком, которого ранили в его доме в Мексике, но на это никто не обратил внимания. Полли спросила, кто он такой, но дядя Хью отмахнулся: «А, один паршивый коммунист». Тут позвонил дядя Эдвард. Тетя Вилли долго с ним разговаривала, потом позвала дядю Хью, и его тоже не было целую вечность.

– Так, детям пора спать, – распорядился он, вернувшись. Взрослые единодушно поддержали эту несправедливость, и им пришлось идти наверх. Луиза, как и все, охваченная негодованием по этому поводу, даже стала похожа на человека, и они немного поиграли в карты.

Однако на следующее утро стало ясно, что накануне взрослые долго спорили и пришли к следующему решению: тетя Вилли, тетя Сибил и Луиза останутся в деревне. Правда, Луиза в конце концов отвоевала право ездить в школу с условием, что она успеет вернуться на четырехчасовом с Черинг-Кросс вместе с Бригом и тетей Рейч, но если дядя Хью велит остаться дома, она будет слушаться. Все протесты на эту тему увяли к вечеру воскресенья, когда выяснилось, что союзники отступают вдоль побережья, и британские войска вынуждены возвращаться домой.

– Если смогут, – прокомментировал дядя Хью, и на лбу у него запульсировала жилка. – Полл, принеси мне аспирин.

Вернувшись, Полли отчиталась, что нигде не смогла его найти, а тетя Сиб сказала, что таблетки кончились.

– Но я же только на днях купила тебе целый пузырек! – воскликнула Полли, чем допустила большую оплошность: дядя Хью принялся задавать дотошные вопросы, а тетя Сиб рассердилась и расстроилась. Тетя Вилли принесла ему свой аспирин. В доме царила напряженная атмосфера – то ли из-за войны, то ли из-за чего-то другого. Самое ужасное – все идет кувырком, а она не только не может ничего исправить, но даже не понимает, что происходит – ей попросту не говорят. Меня словно отставили в сторону, сердито думала она, а я ведь такой же человек, как и все, и последствия коснутся в равной мере и меня!

Когда она уже улеглась в постель, в комнату с несчастным видом зашла Полли. Быстро раздевшись, она бросила одежду прямо на пол, хотя всегда аккуратно вешала на спинку стула.

– Ты чего такая? – спросила Клэри.

– Когда я зашла пожелать им спокойной ночи, мама чуть ли не накричала на меня за то, что я не постучалась, а папа сделал ей замечание, а потом они поцеловали меня, как роботы, и умолкли.

– А что они делали, когда ты зашла? – оживилась Клэри. Любопытство всегда не давало ей покоя. А вдруг они спали вместе (во всех смыслах)?

– Ничего, – ответила Полли. – Папа стоял у окна спиной к маме, а та сидела на кровати и снимала чулки. Боюсь, они ссорились – раньше такого никогда не было.

– Теперь все не так, как раньше.

– Да…

«26 мая

Дорогой папа,

Вообще-то сегодня 27-е, утро понедельника. Погода чудесная – ты такую любишь: капли росы сверкают на траве и переливаются в паутине, ветра нет, и небо цвета дельфиниума, только без розовых пятнышек. Я сижу на яблоне – очень удобно, мы с Полли часто сюда залезаем, когда хочется сбежать от всего. В саду распустились лютики, и женщины ходят туда курить – сцена почти в духе прерафаэлитов, только они всегда изображали красивое, правда же? Всю картину портят хмурые лица и ночные сорочки не по размеру, а природа все равно очень живописна. Мне бы хотелось узнать твое мнение. Мисс Миллимент не особенно интересуется природой – больше любит искусство. Может, оттого, что плохо видит, бедняжка.

Новости нерадостные, но ты наверняка и сам все знаешь. Не понимаю, как такое могло случиться: вроде только союзники были в полном порядке, не прошло и пары дней, как их окружают немцы. В это трудно поверить – здесь так мирно.

Ага, мирно, как же! Едва я успела написать эту строчку, как над головой пролетели самолеты, штук пятьдесят – ужасный гул! Наверное, бомбардировщики – такие огромные, летели в сторону моря. Интересно, где ты сейчас? По крайней мере, ты не заперт во Франции, а корабли умеют лавировать. Дядя Хью говорит, что Бельгия может капитулировать в любую минуту, если уже не сдалась. [Тут Клэри остановилась и задумалась: стоит ли рассказывать ему, как странно себя вели взрослые прошлым вечером? Он все равно ничего не сможет поделать, только зря расстроится. Вместо этого она продолжила.] Миссис Криппс сделала химическую завивку. Помнишь, раньше у нее волосы были прямые и сальные, в таких огромных «невидимках» – ты еще боялся, что найдешь их в рождественском пудинге? Так вот, теперь они пушистые и торчат во все стороны. Раз в неделю она ходит в Баттл, и тогда они становятся похожи на маленькие волны на песке после прилива, а на концах плоские кудряшки, как улитки. Честно говоря, лучше не стало, и так можно сказать о многих переменах, но от этого люди не перестают о них мечтать.

Еда, кстати, тоже изменилась. Миссис Криппс готовит «мясной хлеб». Теперь понятно, почему его так назвали – хлебных крошек в нем больше, чем всего остального. Один раз мы ели фаршированные бараньи сердца – ужасная гадость! Хотя ты, наверное, живешь на одних галетах и пеммикане (кстати, что это такое? Звучит как сушеный пеликан) и еще сгущенке, потому что на эсминцах нет коров. Пожалуй, это и к лучшему – у них ведь четыре желудка, а вдруг их затошнит? Теперь мы разводим кур. Макалпайн ужасно злится, но бабушка говорит, что яйца очень полезны Зоуи, Уиллсу и Роли. Видимо, я принадлежу к тем, кому они не нужны. Кур зовут Флосси, Берил, Квини, Руби и Бренда – самые бабушкины нелюбимые имена. Кстати, об именах: Зоуи опять придумывает имя ребенку. Из последнего: Роберта или Дермот. Пап, серьезно, тебе надо положить этому конец!

Только что мимо пролетели небольшие самолеты. Я бы хотела полететь на таком к тебе. Я ужасно скучаю [подумав, она тщательно вымарала последнюю фразу]. Жаль, что тебя нет с нами. Сегодня я еду к зубному в Танбридж Уэллс с тетей Вилли, а она едет к маме, которая свихнулась. Очень надеюсь тоже ее повидать – я ни разу не видела сумасшедших. Ты так и не ответил насчет карманных денег. Я надеюсь, все образуется – или я попрошу тетю Рейч одолжить мне почтовых марок.

Вот и гонг – время завтракать, так что пойду, пожалуй, хотя нам почти всегда дают невкусные хлопья – похоже, мои любимые с изюмом и орехами в магазине кончились. Тетя Рейч измерила мой рост на двери столовой: с прошлого Рождества я выросла на полдюйма.

Пап, береги себя. Не подхвати там цингу – я читала, для моряков это настоящее бедствие. Если увидишь больного, напиши мне, как он выглядит. О них часто упоминают в книжках, но нигде не объясняется, что это такое. Кажется, от цинги помогает лайм, так что держи под рукой бутылочку сока. Впрочем, это, наверное, устаревшая болезнь вроде чумы.

С любовью,Клэри».

«28 мая, вторник

Не было возможности написать вчера, потому что мы ездили в Танбридж Уэллс. До станции доехали на машине, а потом сели в поезд, чтобы сэкономить бензин. Со всех станций убрали таблички с названиями. Ужасно, наверное, когда едешь куда-нибудь в первый раз и не ориентируешься. Разумеется, я понимаю – так сделали, чтобы запутать немцев, только разве они станут ездить на наших поездах?

Мне поставили две пломбы; мистер Алабоун велел прийти через полгода. Тетя Вилли была ко мне очень добра. Мы пошли в чайную, ели там булочки и маленький кусочек шоколадного торта, а потом поехали в Форрест-Корт, где лежит ее мама, леди Райдал. Мы купили ей букет цветов – очень красивые тюльпаны, белые в розовую полоску – и мятное суфле. Я спросила, можно ли мне тоже ее повидать, и тетя Вилли сперва не разрешила, но я сказала, что мне очень хочется (не призналась, почему), и тогда она согласилась, только предупредила, что я могу расстроиться. «Она не всегда помнит людей». Сначала мы ждали в холле на первом этаже, потом вышла сестра и повела нас длинным коридором. Пахло мастикой и хлоркой. Тетя Вилли спросила сестру, как мама. Та ответила – по-прежнему, пожилые долго привыкают.

Леди Райдал сидела на постели с кучей подушек за спиной. Волосы, всегда аккуратно забранные в пучок, теперь свисали в беспорядке. В комнате было затхло и немного воняло туалетом. Когда мы вошли, она разговаривала непонятно с кем. Заметив тетю Вилли, она спросила: «А что стало с Брайант? Ты ее отослала, да? Как это жестоко!» Брайант взяла выходной, ответила тетя Вилли, на что леди Райдал возразила: она служила у нее пятнадцать лет и ни разу не брала выходной! Мы показали ей тюльпаны, но они ей совсем не понравились. Тетя Вилли нашла вазу, налила воды из умывальника и поставила цветы на тумбочку возле кровати. Леди Райдал уставилась на меня и спросила, где моя мать? Я не знала, что ответить, кроме как «умерла», но тетя Вилли тихо сказала: «Она думает, что ты – Нора», и тут леди Райдал взорвалась: «Не смей разговаривать, пока к тебе не обратились! Ну где же Джессика! Она бы не позволила держать меня в этом ужасном месте. Никто меня не любит! Чай подают индийский, серебро унесли, огрызаются! Не пускают ко мне Хьюберта, друзей не пускают! Я все знаю – за этим стоит леди Элгар, я им так и сказала, а они не нашлись что ответить! Эта женщина всегда меня ненавидела: мало ей было разрушить карьеру бедного Хьюберта, так она еще и заманила меня сюда и оставила гнить в этом Богом забытом месте! Я им пишу – леди Тадеме, леди Стэнфорд, леди Берн-Джонс, но никто не отвечает, а Джессике я не могу написать, она сменила фамилию…» Она принялась метаться на постели так, что подушки упали на пол. Тетя Вилли попыталась ее обнять, но леди Райдал оказалась удивительно сильной и оттолкнула ее, крича: «И я не хочу пользоваться горшком! Подумать только, со мной смеют заговаривать о таких вещах!» Потом она заплакала, и это было ужасно – таким тоненьким, хнычущим голоском. Наконец тете Вилли удалось ее обнять и успокоить. «Не могли бы вы меня подвезти, – попросила она, – тут недалеко, я живу на Гамильтон-террас, только вот номер забыла, синяя такая дверь… Брайант угостит вас чаем на кухне, и мы позвоним в полицию…» Тут она взглянула на тетю Вилли в первый раз и спросила: «А мы знакомы?» Та ей объяснила, кто она, и достала коробку. «Я привезла твои любимые мятные суфле». Леди Райдал открыла коробку, посмотрела на них и сказала: «Меня мучает ужасное подозрение, что Хьюберт умер, а мне не говорят. Это единственно возможное объяснение, почему он не пришел забрать меня отсюда». – «Да, мамочка, он умер, потому и не пришел». Потом они помолчали немножко, и леди Райдал пожаловалась: «Они ничего не понимают! Мне нужна Брайант, она помнит все номера, без нее телефон бесполезен! Я заказала визитки, но не могу их оставить, а ведь так принято! Я должна поддерживать связи! Какой-то злодей увез меня, хитростью заманил сюда и оставил ни с чем! Жуткий, нескончаемый кошмар…» Она умолкла, глянула на тетю Вилли и спросила совсем другим тоном, тихо и боязливо: «Я что, в аду? Вот так оно, значит, все и есть?» А тетя Вилли снова обняла ее и сказала: нет, совсем нет, и тут в дверь постучали, вошла медсестра, и тетя велела мне выйти и подождать, так что я не знаю, чем дело кончилось.

В такси по пути на станцию тетя Вилли молча курила, а в поезде сказала, что не надо было брать меня с собой – одно расстройство, а я возразила: это не повод. Еще я спросила, почему же леди Райдал не может вернуться домой, раз ей так плохо, а тетя Вилли сказала – бесполезно, она там не останется, плюс ей нужен серьезный уход из-за «несдержания». Кажется, это означает, что ты не можешь дотерпеть до туалета – какой ужас! – а тетя Вилли сказала, ей дают успокоительные, и она со временем привыкнет. Может быть, люди сходят с ума от скуки? Леди Райдал жила безрадостно, ей никогда ничего не нравилось… Но я не стала спрашивать тетю Вилли, она и без того была расстроена. Вместо этого я сказала: «Наверное, она съела суфле после нашего ухода», ведь это просто ужасно – потратить свою норму сладкого на человека, которому не понравился подарок, а тетя Вилли улыбнулась и сказала, что, наверное, я права. Потом она спросила, сколько папа дает мне за пломбы, и я ответила – шиллинг за каждую, и тогда она дала два.

Когда мы вернулись, нам рассказали последние новости: король Леопольд велел бельгийцам сдаться – так они и сделали. Кажется, он не собирается бежать в Англию, как королева Вильгельмина. А еще бабушка ужасно разволновалась из-за тети Сиб: у той начались такие сильные боли, что пришлось послать за доктором Карром. Он осмотрел ее и заподозрил язву, и теперь ей придется ехать в больницу и принимать «бариевую взвесь». Интересно, что это за штука такая? Если за ней надо ехать в больницу, то, наверное, не очень приятно.

Когда мы с Полли вечером делали уроки, к нам зашла тетя Вилли и спросила, сколько аспирина мы купили для тети Сиб. Я думала – один пузырек, но Полли сказала, что два. Тогда тетя Вилли объяснила: судя по всему, тетя Сиб принимала штук десять-двенадцать в день, и от этого у нее разыгралась язва. Полли, конечно, обрадовалась, и мы пообещали, что больше не будем покупать аспирин, раз доктор Карр ее уже осмотрел, но потом я задумалась: а зачем вообще тете Сиб понадобилось столько аспирина? Правда, я не стала обсуждать это с Полли, у нее и без того хватает тревог: отец в Лондоне, Франция пала…

29 мая, среда

Сегодня так тепло и солнечно, что мы с Полли начали распаковывать летнюю одежду. Правда, толку от нее немного: мы обе так выросли, что платья выглядят смешно, и подол уже не выпустить, Эллен его удлиняла еще в прошлом году. А еще платья нам кое-где тесноваты – не скажу где, – мне это совсем не нравится, а Полли воспринимает спокойно. «Нормальный этап развития, – говорит она, – у всех бывает». Никогда не понимала смысл этого выражения: вот если наступит конец света, разве кому-то легче оттого, что он наступил для всех? Скорей бы папа написал! Прошло уже больше двух недель, с тех пор как Зоуи получила письмо. Правда, она не сильно переживает по этому поводу, предпочитает, чтобы он звонил – я тоже, но и тут, конечно, львиная доля разговоров достается ей.

Самолеты теперь летают так часто, что мы уже и внимания не обращаем. Зоуи с тетей Сиб пообещали нам сшить по два новых платья каждой, если тетя Вилли достанет материал. Она повезла нас в Гастингс на машине – вот здорово! – а когда мы вышли на набережную, то услышали отдаленный грохот. Тетя Вилли объяснила, что это стреляют из орудий. На набережной было полно народу – люди стояли, опираясь на перила, и вглядывались в даль. Разумеется, Францию оттуда не разглядишь, и поэтому гул орудий звучал еще страшнее. На море был полный штиль, но никаких кораблей не видно. Потом тетя Вилли сказала: «Что ж… И через сто лет все будет по-прежнему» – единственная ее дурацкая фраза за весь день.

В магазине тетя велела выбирать «в разумных пределах»: видимо, это означает, что, если ей не понравится наш выбор, нам ничего не купят. Полли хотела розовое: тетя Сиб всегда одевает ее в синее и зеленое под цвет волос. «А мне кажется, розовое с рыжим прекрасно сочетается», – сказала она и выбрала пике цвета клубничного мороженого и сиреневый хлопок в мелкий цветочек. Я не придумала, что выбрать, поскольку совсем не интересуюсь одеждой, не люблю всякие рюши-оборки. Я попросила Полл выбрать за меня – ей это нравится. Она нашла какой-то «гринсбон» – зеленовато-серый или серовато-зеленый в тонкую клетку, а еще белый в желтую полоску. Тетя Вилли похвалила выбор и взяла по четыре ярда каждый. «Может, придется растягивать надолго», – сказала она.

Потом мы зашли в аптеку, и тетя Вилли купила активированный уголь для тети Сиб и миленький фонарик для мисс Миллимент: на прошлой неделе та пробиралась к своему домику в темноте, поскользнулась и упала – на чулках осталась кровь, но она даже не заметила. Мы с Полл решили, что она спит прямо в чулках – очень странно!

После аптеки зашли в книжный магазин, и добрая тетя Вилли разрешила нам купить по одной книжке не дороже двух шиллингов. Я взяла рассказы о привидениях М. Р. Джеймса, а Полли…

Папа звонил! Разговаривал со мной целых шесть минут! Сказал: «Не обращай внимания, когда начнет пищать, я очень хочу с тобой поговорить». Его почти перестало тошнить – наверное потому, что много времени провел на море и уже привык. Говорит, в этот раз получил целую кучу писем – даже одно от Невилла. Я пожаловалась, что очень трудно писать интересные письма из дома, где ничего не происходит, а он сказал, что я пишу ужасно интересно и надо продолжать в том же духе. Насчет карманных денег – одобрил, велел передать тете Рейч. Я спросила, когда ему дадут отпуск – не знает. Сказал, что скоро отплывает, а по возвращении обязательно позвонит еще. Я спросила, как он думает, можно ли сойти с ума от скуки; он сказал, что не знает, и удивился, почему я вдруг интересуюсь. Я рассказала про леди Райдал, а он ответил – может, я и права. Потом он изобразил звук, который издают довольные жизнью эсминцы – что-то среднее между уханьем и гудением, ужасно смешно. А чем они это делают, спросила я, и он ответил – мной, конечно, и мы засмеялись сквозь гудки. Потом он просил, как обычно, заботиться о Зоуи, и я заверила, что стараюсь, но он не услышал и продолжал насчет родов в его отсутствие – мол, тяжелое время для нее. Я сказала, что она выглядит вполне безмятежной и покорной судьбе, и это его успокоило. Я спросила, как идут дела на фронте, и он сказал – пока не очень, однако он уверен, что «прилив изменится». Я представила себе немцев в виде надвигающейся волны – страшновато; пожалуй, не стану рассказывать об этом Полли. Потом он захотел поговорить с бабушкой, и я попросила Полли ее позвать, и пока она ходила, папа сказал: «Помни, я тебя очень сильно люблю», и я сказала – я тоже. Тут подошла бабушка, и он пожелал мне сладких снов – очень глупо с его стороны, ведь было только половина седьмого. Странно… Я так долго ждала, когда он позвонит или напишет, а теперь, после того, как мы поговорили, мне стало грустно и немножко страшно. Осталась еще целая куча вещей, о которых я ему не рассказала: по отдельности они кажутся мелкими и незначительными, но я все равно хотела о них рассказать. Время идет, события накапливаются день за днем, неделя за неделей; так, глядишь, через год он меня и не узнает совсем! Для него все иначе, потому что взрослые почти не меняются – мне так кажется. Если это правда, то когда же человек обретает «законченную форму»? И можно ли ее выбирать?

После его звонка я немного поплакала. Я не собиралась об этом писать, но раз уж так вышло… Я долго по нему скучала, потом вдруг услышала его голос и теперь больше не слышу – это очень тяжело. Наверное, секс снимает напряжение в любви. Разумеется, я не собираюсь спать с отцом, но могу себе представить, что это успокаивает».

Тут ее в который раз посетила смутная догадка о том, что «спать вместе» означает не только «спать в одной постели», но как она ни пыталась, так и не смогла придумать, что же еще. И узнать-то не у кого! Мисс Миллимент, похоже, эта тема неинтересна. Клэри пыталась осторожно расспрашивать, но ответы получала неопределенно-уклончивые: дескать, оставляя в стороне биологический аспект – а она не преподает биологию, – данный вопрос лучше изучать на практике (в свое время), чем обсуждать – это не принесет никакой пользы.

Итак, ничего другого не остается, кроме как найти подходящий объект и влюбиться, чтобы выяснить все самой.

После этого интерес к дневнику пропал на несколько дней.

«31 мая, пятница

Тетки уехали в Танбридж Уэллс: тетя Сиб – в больницу делать рентген: для этого надо выпить бариевую взвесь (такая густая меловая кашица), и тогда на снимке будет видно, есть ли у нее язва. А бедная тетя Вилли – навестить свою мать. Они взяли с собой мисс Миллимент – ей нужны очки получше. Зоуи сшила мне платье в желтую полоску; вроде нравится, хотя выгляжу глуповато. Еще Зоуи сказала, что надо купить белые сандалии, но мне и в парусиновых туфлях неплохо. У нас довольно жарко, и самолеты разлетались. Я понимаю, неделя выдалась необычная, но не могу придумать, что бы такого написать. Мы по-прежнему едим завтрак, обед, ужин, делаем уроки и отдыхаем (ха-ха!). Они всегда находят нам работу поскучнее. Сегодня Тонбридж с Макалпайном пилили дрова, а нас заставили возить их на тележке в гараж. В поленьях много жучков и мокриц, и Полли тратит кучу времени, выковыривая их и отпуская на свободу, хотя они и так могут умереть естественной смертью еще до того, как поленья пойдут на растопку.

Из Франции эвакуируют людей, но их же там целые тысячи, и много раненых, так что это, наверное, ужасно сложно. В Милл-Фарм освобождают места под раненых солдат.

М. Р. Джеймс оказался довольно интересным: пишет так, будто на нем всегда надет темный костюм – невозможно представить его без пиджака. Его рассказы пугают ровно столько, сколько нужно.

Фу, ненавижу вязать! А Полл, наоборот, нравится, и, конечно же, у нее получается гораздо лучше.

Главная сложность с дневником – его надо вести постоянно. Полли свой давно забросила, зато каждый день читает «Таймс» – если бы она вела дневник, то у нее вышел бы подробный отчет о том, что происходит – всего в семидесяти милях от нас, по ее словам. Еще говорит, что иногда слышит пальбу из орудий, но она специально прислушивается – может, это всего лишь плод ее воображения».

Тут Клэри опять остановилась. Легко говорить «мы пишем историю», как выразился Тонбридж в разговоре с миссис Криппс (она случайно услышала, когда вышла на кухню за стаканом горячей воды для мисс Миллимент), но что, собственно, происходит? И главное, ради чего все это? Если ты ничего толком не понимаешь, невозможно испытывать какие-то сильные эмоции, чтобы потом записывать их в дневник. Клэри чувствовала только одно – она скучает по отцу и беспокоится за него (а вдруг его ранят или потопят торпедой?). Может, у всех так? Переживают за единственное понятное им, а остальное в тумане…

И Клэри устроила опрос. Решено было начать со слуг, поскольку они хотя бы останавливаются и отвечают. Эллен, купавшая Уиллса, была уверена, что все солдаты вернутся домой, и надо надеяться на лучшее. По мнению Айлин, нужно помнить, что у нас есть флот, а люди вроде Гитлера всегда заходят слишком далеко, береженого Бог бережет. Миссис Криппс сказала, что «Гитлер зарвался», и «возьми хоть наши ВВС», прибавив загадочную фразу: «Как взлетело, так и упадет». Дотти, застилавшая постели, только повторила слова миссис Криппс: «Гитлер совсем зарвался». Когда я ее спросила, что она чувствует, Дотти ужасно озадачилась: видимо, ее ни разу в жизни об этом не спрашивали. «Вот уж не знаю», – сказала она, сдергивая покрывало, как учила Айлин, и аккуратно складывая уголок к уголку. Бриг велел ей не забивать этим свою хорошенькую головку. Его как раз стригла тетя Вилли: должно быть, очень трудная задача, поскольку волос осталось немного. Тетя Вилли сказала, что стоит положиться на мистера Черчилля. Все это ужасно, вздохнула тетя Рейч, «но ты не волнуйся так за папу, ягодка» – и тому подобное. Похоже, никто из них ничего толком не знал – или не мог (не хотел?) ей рассказывать. Клэри сдалась, исключив из опроса Полли, чтобы не расстраивать ее лишний раз. Однако тем же вечером, когда они медленно готовились ко сну, Полли вдруг спросила:

– Как ты думаешь, что будет, если немцы нас завоюют?

Вообще-то Клэри и сама частенько пыталась представить, что будет, и получалось… много разных картинок, не совпадающих друг с другом. Людей сжигают на кострах; детей посылают чистить дымоход, как в Викторианскую эпоху; Трафальгарская площадь забита немцами в шлемах, похожих на супницу; рабство; тюрьма. В Большом доме поселился Гитлер; они живут на хлебе и воде, стирают ему рубашки, готовят и делают за него уроки; в них плюют и заставляют учить немецкий – все эти и многие другие хаотичные видения толпились в мозгу; вроде страшновато, но в то же время глупо и бессмысленно…

– А ты? – спросила она.

– Очень тяжело об этом думать. Наверное, нас всех убьют, а потом здесь будут жить немцы, а если не убьют, то станут очень плохо с нами обращаться, но все это как-то нереально… То есть я не понимаю, что они выгадают в результате.

– Ну как, Англию и всё, что в ней. У нас же много ценного – картины в Национальной галерее, сокровища короны, тысячи домов – да, и еще пляжи, у них же там мало морских курортов.

– У них теперь есть и Голландия, и Франция, и Норвегия, и Бельгия…

– Ну, тогда они будут править миром – получат заодно всю империю, не только Англию. Ведь именно этого всегда хотят диктаторы, разве нет? Наполеон и все остальные.

Полли вздохнула.

– Кажется, я начинаю понимать идею отказа от военной службы, как у Кристофера.

– А я нет. В пацифизме нет никакого смысла, пока его не примут все, а этого никогда не случится.