Чужак в стране чужой Хайнлайн Роберт

Собрание объявили закрытым. Намерению Джубала увести свою команду побыстрее помешали американский президент и сенатор Бун, успевшие уже понять, как полезно показаться всему миру в обществе Человека с Марса. Со всех углов зала угрожающе надвигались и другие, не менее сообразительные политиканы.

— Господин президент, сенатор, — торопливо заговорил Джубал. — Нам нужно уходить, и поскорее. Вы бы не отказались пообедать с нами?

Он справедливо рассудил, что гораздо проще справиться с двумя, прости, Господи, «персонами» в спокойной обстановке, чем с двумя десятками таковых — на людях, да и вообще, пора уводить Майкла от греха подальше.

К счастью, и тот и другой оказались заняты. Внутренне содрогаясь, Джубал клятвенно пообещал, что Майк посетит не только непристойный спектакль, именуемый фостеритами «богослужение», но еще и Белый Дом; ладно, в крайнем случае мальчонка прикинется больным.

— Девицы, строй-ся!

Майкла отконвоировали на крышу; впереди шествовала Энн — рослая, сверкающая нордической красотой и особенно импозантная в своей мантии, она с легкостью разрезала толпу, прикрывали же отход Джубал, Бен, капитан ван Тромп, Махмуд и доктор Нельсон. Ларри ждал в машине; через несколько минут они высадились на крышу «Нью Мэйфлауэра». Мгновенно налетели репортеры, но девушки без промедления отвели Майкла в снятый Дюком номер. Все они явно наслаждались новой ролью, особенно Мириам и Доркас, напоминавшие сейчас кошек, охраняющих свое потомство. Некий репортер, приблизившийся к боевому порядку на расстояние трех футов, поплатился за свою неосторожность ступней, чуть не насквозь пронзенной каблуком одной из воительниц.

Коридор патрулировали солдаты СС, а у дверей номера дежурил их офицер.

Готовый было взъяриться, Джубал тут же успокоился — ничего страшного, просто Дуглас выполняет договоренность. В том самом достопамятном письме содержалось, кроме всего прочего, просьба защитить Майкла от назойливых посетителей, чтобы несчастный парень мог вести более-менее нормальную жизнь.

— Джилл, — предостерегающе крикнул Джубал, — присмотри за Майком! Тут все о’кей.

— Слушаюсь, начальник.

Стоявший у двери офицер отдал честь. Какое-то у него лицо знакомое…

— Вот это да! Привет, майор. Ну как там, много дверей за последнее время повышибали?

Майор Блох побагровел, но смолчал. Интересно, подумал Джубал, его сюда в наказание назначили, или как? Внутри их ждал Дюк.

— Присаживайтесь, джентльмены, — радушно предложил Джубал. — А ты, Дюк, все сделал, как надо?

— За эти три часа, — пожал плечами Дюк, — никто сюда никаких клопов не подкидывал. Но ты же понимаешь, начальник, что в любой такой ночлежке они могут быть установлены заранее, и тогда их ни одна собака не найдет.

— Да, конечно, только я не про это. Я насчет наших припасов. Помираю с голоду, в горле пересохло, а к тому же у нас гости.

— А, ты про это. Все в кладовой; разгружали и носили под личным моим присмотром. Не веришь ты людям, начальник.

— И тебе не советую — если хочешь дожить до моих лет.

— А если не хочу?

— Дело ваше. В целом я провел это время довольно весело. Девочки, шевелитесь. Притащившая мне налитый стакан пропустит одно «к ноге». Но сперва, конечно же, гостям. Да вы садитесь, джентльмены, садитесь. Ты, Свен, что употребляешь? Аквавит? Ларри, сгоняй по-быстрому и купи пару бутылок. И джин «Болс», для капитана.

— Не суетись, Джубал, — вмешался Нельсон. — Я вполне обойдусь скотчем.

— И я, — поддержал его ван Тромп.

— Этого добра у нас — хоть залейся. Доктор Махмуд! Если вам нельзя, так у девиц наверняка есть и что-нибудь без градусов.

На лице Махмуда появилось выражение глубочайшей скорби.

— Не нужно соблазнять меня крепкими напитками.

— Нет, позвольте. — Джубал окинул его внимательным взглядом. — Сын мой, ты явно испытываешь последствия сильного стресса. За неимением мепробамата я вынужден прописать тебе две унции девяностошестиградусного этанола, при необходимости — повторить. Добавить чего-нибудь для запаха?

— Спасибо, доктор, — улыбнулся Махмуд, — только я уж лучше что-нибудь попроще и попривычнее. Скажем, джин и воду, только не смешивая. Или водку. Или все что угодно.

— Или медицинский спирт, — добавил Нельсон. — Ты, Джубал, его не слушай. Вонючка пьет все подряд, а потом горько кается.

— Конечно, каюсь, — горячо откликнулся Махмуд. — Ведь это — грех.

— А ты, Свен, не подначивай, — повернулся к Нельсону Джубал. — Если согрешить, а потом раскаяться Вонючке в кайф — это его личное дело. О вкусах не спорят. А вот как ты, Вонючка, насчет еды? А то у Энн там была ветчина, не исключено, что есть и еще какие-нибудь нечистые продукты. Если хочешь, я проверю.

— Не бойся, Джубал, — покачал головой Махмуд, — я не традиционалист. Это очень древнее предписание, приспособленное к нуждам того времени. Времена меняются.

— Да. — Джубал неожиданно помрачнел. — Вот только к лучшему ли? Да ладно, прошли те времена — пройдут и эти. Так что питайся, брат мой, чем хочешь — Господь поймет и простит.

— Спасибо. Только я обычно не ем в середине дня.

— Лучше поешь, этанол — штука серьезная. Кроме того, хотя эти мокрохвостки, мои секретарши, и не очень сильны в правописании, но готовят они превосходно.

На пороге появилась Мириам с полным подносом.

— Начальник, — вмешалась она, — а нельзя ли в письменной форме?

— Чего? — негодующе возопил Джубал. — Подслушивала? Останешься после уроков и тысячу раз напишешь «Я никогда не буду развешивать уши на чужие разговоры».

— Будет сделано, начальник. Это для вас, капитан… для вас, доктор Нельсон… и для вас, доктор Махмуд. Вода отдельно, так вы, кажется, просили?

— Да, Мириам. Спасибо.

— Обычное для забегаловки Харшоу обслуживание — кое-как, но зато быстро. А это — тебе, начальник.

— Да ты же разбавила!

— Объясняйся с Энн. Она говорит, что ты слишком устал.

— Теперь вы видите, джентльмены, — страдальческим голосом возгласил Джубал, — что мне приходится терпеть. И какой только идиот придумал это идиотское равноправие. Мириам, это тоже тысячу раз, на санскрите.

— Будет сделано, начальник. — Она потрепала его по макушке. — Давай ругайся, сегодня ты заслужил такое право. Мы тобой гордимся!

— На кухню, женщина! У всех есть выпить? И где Бен?

— У всех, и у Бена тоже. Он звонит к себе в газету.

— Прекрасно. Теперь можешь бесшумно удалиться — и пришли сюда Майка. Джентльмены! Me ке алоха пауоле! — Джубал отпил из стакана, следом за ним — и все остальные.

— Майк помогает по кухне. Когда он вырастет — станет дворецким.

— А ты что, еще здесь? Все равно, гони его сюда. К доктору Нельсону на осмотр.

— Да я совсем с этим не спешу, — отмахнулся Нельсон. — Джубал, у тебя отличное виски, но что это был за тост?

— Дико извиняюсь, это я по-полинезийски. «Пусть наша дружба будет вечной». Ну в самый раз для ритуала воды. Кстати о воде. Ларри и Дюк — тоже братья Майка, но вы, джентльмены, не беспокойтесь. Готовить эти ребята абсолютно не способны, но зато они всегда тебя прикроют; с ними за спиной можно смело лезть в любой темный переулок.

— Если ты, Джубал, за них ручаешься, — заверил его ван Тромп, — значит, все тип-топ. Допустим их на наше высокое собрание, а потом выставим у двери часового. Но сперва выпьем за девушек. Свен, как там был у тебя этот тост за flickas[10]?

— Тот, который за всех хорошеньких девушек сразу? Выпьем, лучше, за четверых наличных. Skaal!

— Слушай, Джубал, — поинтересовался Нельсон, когда они выпили за своих женского пола братьев по воде, — и где это ты их таких находишь?

— Выращиваю в собственном подвале. А потом, только успеешь такую вот красотку мал-мала вышколить, как появляется какой-нибудь прощелыга и женится на ней. Гиблое дело.

— Это как же ты, наверное, страдаешь, — посочувствовал Нельсон.

— Да, я страдаю. Надеюсь, все вы, джентльмены, связаны узами брака?

Надежда эта оправдалась только на две трети — Махмуд женат не был.

— А не будете ли вы любезны развоплотиться? — мрачно посмотрел на него Джубал. — Только чуть попозже, после обеда — на пустой желудок как-то неловко.

— Не бойтесь, я убежденный холостяк.

— Все так говорят! Я же видел, как Доркас строила тебе глазки, а ты уж прямо мурлыкал от удовольствия.

— Ерунда это все, я абсолютно безопасен.

Махмуд думал было сообщить Джубалу, что никогда в жизни не женится на иноверке, но решил, что иноверец может обидеться.

— Только ты, Джубал, никогда не говори такого Майку. Он ведь не грокнет, что это шутка, и куда ты денешь потом труп? Я, конечно, не совсем уверен, что Майк может себя умереть, но стараться он будет, это уж точно.

— А вот я не сомневаюсь, что может, — уверенно сказал Нельсон. — Доктор, то есть Джубал, ты не заметил в метаболизме Майка некоторых странностей?

— Ну, я бы даже сказал по-другому. Я не заметил в его метаболизме ничего, кроме сплошных странностей.

— Вот именно.

— А ты, — повернулся Джубал к Махмуду, — не бойся. Я никогда не предложу Майку самоубиться — ведь я грокаю, что он не грокает шуток. А вот я, — расстроенно добавил он, — не грокаю «гроканье». Вонючка, вот ты же умеешь по-марсиански.

— Немного.

— Да ты же бегло говоришь, я же сам слышал. А вот ты — ты грокаешь «гроканье»?

Махмуд чуть задумался.

— Нет. «Грок» — самое важное слово этого языка, и я стараюсь его понять. И совсем не уверен, что добьюсь успеха, даже после многолетней работы. Чтобы огрокать слово «грок», нужно думать по-марсиански. Ты заметил, наверное, какой у Майка странный подход к некоторым вопросам.

— Еще бы не заметил! У меня голова идет кругом!

— У меня тоже.

— А вот и еда, — возвестил Джубал. — Обед — и почти в правильное время. Девочки, поставьте все так, чтобы можно было дотянуться, а затем храните почтительное молчание. Продолжайте, доктор. Или при Майке вы не хотите?

— Да нет, что вы. — Махмуд сказал что-то по-марсиански; Майкл ослепительно улыбнулся, что-то ответил и тут же принялся за еду — с обычным для себя бесстрастным выражением лица.

— Я сказал ему о своих попытках, а он ответил, что я буду говорить верно, причем говорил он не предположительно, а как о чем-то неизбежном, как о свершившемся факте. Надеюсь, если у меня ничего не получится, он заметит это и скажет. Да только вряд ли. Ведь Майк думает по-марсиански, а значит — воспринимает мир иначе, чем мы. У него другая схема мира, вы меня понимаете?

— Грокаю, — кивнул Джубал. — Язык уже сам по себе определяет структуру основных понятий человека.

— Да, но только… послушайте, доктор, вы говорите по-арабски?

— Что? Да так, самую малость, — признался Джубал. — Поднабрался немного в Северной Африке, я там служил военным врачом. Иногда читаю — все-таки слова Пророка лучше воспринимаются в оригинале.

— Очень правильно. Коран перевести нельзя — меняется «схема мира», и ничего с этим не сделаешь, как ни бейся. В таком случае вам понятно, насколько трудным для меня оказался английский. И не только потому, что в моем родном языке более простая система флексий^{52}, — менялась сама схема мира. Английский — самый богатый из земных языков; его разнообразие, тонкость и иррациональная идиоматическая сложность позволяют сказать то, что невыразимо ни на одном другом языке. Все это чуть не свело меня с ума, и свело бы — не научись я думать по-английски. И сразу на первую, с детства привычную схему мира наложилась новая, возможно, лучшая и совершенно наверняка — более подробная.

— И все равно есть вещи, которые можно сказать по-арабски, а по-английски — нельзя.

— Да, — кивнул Джубал. — Потому-то я и читаю.

— Правильно делаешь. Но марсианский язык настолько сложнее английского и настолько отличается от него в абстрагировании картины мира, что рядом с ним английский и арабский можно смело считать одним и тем же языком. Англичанин может научиться думать по-арабски, араб — по-английски, но я совсем не уверен, что мы когда-нибудь сумеем думать по-марсиански (Майк — совсем особый случай). Само собой, мы можем выучить «пиджин-марсианский»^{53} — именно на таком жаргоне я и говорю.

— Возьмите, например, слово «грок». Его буквальное значение, восходящее, как я думаю, ко временам зарождения марсианской культуры и проливающее свет на всю их картину мира, предельно просто. «Грок» — это «пить».

— Да? — поразился Джубал. — А вот Майк никогда не говорит «грокать», если речь идет о питье. Он…

— Секундочку. — Махмуд повернулся к Майклу и сказал что-то по-марсиански.

На лице Майка появилось легкое удивление.

— «Грок» это «пить».

— Но не думайте, что все так просто, — продолжил Махмуд. — Я могу назвать сейчас сотню других английских слов, и Майк согласится с каждым из них. Причем это будут слова, обозначающие совершенно различные — в нашем представлении — понятия, и даже не просто различные, а противоположные. «Грок» охватывает все эти понятия, вместе взятые. «Грок» обозначает и «любовь», и «страх», и «ненависть» — ненависть настоящую. В марсианской структуре мира невозможно ненавидеть нечто смутное и неопределенное; прежде чем ненавидеть, необходимо огрокать предмет своей ненависти, понять его с такой полнотой, что ты сольешься с ним, а он — с тобой. И только тогда ты можешь ненавидеть, фактически — самого себя. Но отсюда с неизбежностью следует, что ты и возлюбил этот предмет, и воздал хвалу, и возрадовался, что он такой, какой он есть. И возненавидел его. Я сильно подозреваю, что рядом с марсианской ненавистью любое, даже самое черное и зловещее земное чувство — не более чем легкая неприязнь.

Лицо Махмуда перекосилось.

— «Грок» означает «полностью идентифицироваться». Наше выражение «мне от этого больнее, чем тебе» имеет вполне определенный марсианский привкус. Похоже, марсиане инстинктивно знают истину, которой — с превеликим трудом и не сразу — научила нас современная физика: в процессе наблюдения наблюдатель взаимодействует с наблюдаемым. «Грок» — это понимать настолько полно, что наблюдатель становится частью наблюдаемого, сливается, смешивается, теряет свою индивидуальность в совместном переживании. Это слово обозначает почти все, что мы знаем как религию, философию и науку, и в то же время оно значит для нас не больше, чем цвет для слепого. — Он немного помолчал. — Джубал, если бы я порубил тебя на куски и сварил супчик, ты и супчик, и все, что я бухнул в кастрюлю на приправу, все бы вы огрокались, а если бы я съел эту тошниловку, то мы бы огрокались все вместе, и ничто не было бы утрачено и не имело бы никакого значения — кто из нас кого съел.

— Для меня — имело бы! — твердо возразил Джубал.

— Ты не марсианин.

Махмуд снова поговорил с Майком по-марсиански.

— Да, — кивнул Майкл. — Ты говорил правильно, брат мой доктор Махмуд. Я говорил то же самое. Ты еси Бог.

— Вот видите? — в отчаянии пожал плечами Махмуд. — Абсолютная безнадежность. Ничего я от него не добился, кроме этого вот богохульства. Мы не умеем думать по-марсиански. И не будем уметь. Не можем.

— Ты еси Бог, — спокойно, словно соглашаясь со словами Махмуда, повторил Майкл. — Бог грокает.

— Давайте о чем-нибудь другом. Джубал, это, конечно, наглость с моей стороны, но не найдется ли у братства еще бутылки джина?

— Сейчас принесу! — живо откликнулась Доркас.

То ли благодаря нелюбви Джубала ко всем и всяческим церемониям, то ли благодаря тому факту, что все гости принадлежали к одной с ним породе — образованные, известные в мире люди, которым совершенно ни к чему выпячивать себя на первый план, — как бы там ни было, впервые собравшаяся компания чувствовала себя легко и раскованно, словно на семейных посиделках. Даже доктор Махмуд, вечно настороженный в обществе людей, не разделяющих единственную истинную веру и не подчиняющихся воле Бога всеблагого и милосердного, позволил себе расслабиться. Молодец все-таки Джубал, что читает Писание пророка… да и женщины у него, если разобраться, далеко не костлявые, хоть сперва и показалось… Вот, скажем, темненькая… нет, такие мысли нужно выкинуть из головы, решительно и сразу. Я здесь гость.

Ему очень нравилось, что эти женщины не трещат без умолку, не встревают в серьезную мужскую беседу, но зато приветливы и гостеприимны и очень расторопны. Вот только возмутительное, лишенное всякого почтения отношение Мириам к хозяину дома… да ведь и это — вполне невинная вольность; в семейном кругу, когда все вокруг свои, кошкам и любимым детям позволяется очень многое…

Джубал объяснил, чем именно они сейчас заняты: просто сидят и ждут известий от Генерального секретаря.

— И если все путем, долго ждать не придется. Останься мы во дворце, у Дугласа появилось бы искушение поторговаться. А здесь нам проще — пошлем его подальше, и всех делов.

— Торговаться? — переспросил ван Тромп. — Ты же и так отдал ему все, что только можно.

— Далеко не все. Дуглас предпочел бы получить власть над имуществом Майка раз и навсегда… а не вот так, в зависимости от хорошего поведения с постоянной угрозой передачи этой власти человеку, которого он ненавидит, а именно — вон тому мерзавцу с невинной улыбкой, брату нашему Бену. Кстати сказать, найдутся и другие покупатели. Вот, к примеру, этот невозмутимый истукан Кун. Я же его в зале буквально измордовал, он меня теперь с… со всем чем угодно сожрать готов. И тем не менее прибежит как миленький, если, конечно, сумеет придумать какие-нибудь соблазнительные для нас условия. А здесь его к нам не пустят. Кун — одна из главных причин, почему мы едим и пьем только свое.

— Неужели и вправду есть основания для беспокойства? — удивился Нельсон. — А я-то было решил, что ты — шибко большой гурман, не доверяющий незнакомым поварам. Чтобы в такой приличной гостинице — и отравили? Не верится как-то.

— Свен, — горестно покачал головой Джубал, — никто не собирается отравлять тебя. И все равно твоя супруга может остаться вдовой — по той лишь причине, что тебе вздумалось разделить трапезу с Майком.

— Ты что, правда так думаешь?

— Свен, ты можешь заказать сюда из буфета все, что твоей душе угодно. Но я и сам ни к чему не притронусь, и Майку не позволю. Они знают, где мы находимся, и понимают, что действовать нужно как можно скорее — уже через пару часов будет поздно. Потому я обязан исходить из предположения, что каждый здешний официант подкуплен Куном… а может — и еще двумя-тремя подобными деятелями. Сейчас моя главная забота — сохранить этого парнишку в живых, хотя бы до того момента, когда будет обезврежена олицетворяемая им власть.

Джубал нахмурился.

— Вот ты подумай о пауке «черная вдова». Маленькая, робкая тварь, полезная и симпатичная: спинка блестит, как лакированная, да еще узор вроде песочных часов, одним словом — прелесть. Но только, к величайшему своему несчастью, тварь эта имеет силу, непомерно большую для крохотного своего тельца. Вот ее и давит каждый встречный-поперечный.

— Черной вдове некуда деться от своего яда.

— Ровно в том же положении и Майк. Правда, он не такой симпатичный, как эта арахнида…

— Да у тебя совесть-то есть? — возмутилась Доркас — Ну как можно говорить такие гадости? К тому же это неправда.

— Дитя мое, я сужу здраво, а тебе мешает твой гормональный баланс. Как бы то ни было, красивый он или не очень, но Майк не может избавиться от своих денег, а потому постоянно находится в опасности. И я не только о Куне. Верховный суд совсем не столь «аполитичен», как можно бы подумать… Они-то, конечно, не станут его убивать, а только упекут за решетку — что, на мой взгляд, еще хуже. А сколько еще заинтересованных личностей — и чиновников, и законодателей, и так себе, частных граждан? И все думают сейчас об одном — как отразится на их судьбе присутствие Майка на похоронах в роли виновника торжества. Я…

— Начальник, тебя к телефону.

— Энн, ты что, родом из Порлока?

— Нет, из Далласа.

— Я не подойду.

— Она представилась как Бекки.

— Так что же ты сразу не сказала?

Джубал бросился в соседнюю комнату; с экрана улыбалось знакомое лицо мадам Везант.

— Бекки! Как хорошо, что ты позвонила!

— Привет, док. Ну, посмотрела я цирк, который ты устроил.

— И как, я хорошо смотрелся?

— В жизни не видела, чтобы так красиво обували лохов, это ж любому ярмарочному зазывале на зависть.

— Высокая похвала, Бекки. — Джубал на мгновение задумался. — Но ведь всю подставку организовала ты, я только снял навар — и густой навар. Так что, говори — сколько с меня?

Мадам Везант нахмурилась.

— Ты обижаешь меня в самых лучших чувствах.

— Бекки! Кричать «браво» и хлопать в ладоши — тоже дело очень хорошее, только лучше хлопать кучей зеленых, ядреных, узких и хрустких бумажек. К тому же я запишу все на Человека с Марса, а уж он-то как-нибудь не обеднеет. Так что все хрусты с него, а с меня, — ухмыльнулся Джубал, — только один хруст — в костях, когда я тебя облапаю.

— Да уж, — ухмыльнулась Бекки, — помню я, как ты напевал, что профессору все лучше и лучше, что он совсем скоро поправится, а сам все оглаживал и оглаживал меня по заднице. Хорошо у тебя, кстати, получалось.

— Не может быть, чтобы я так грубо нарушал профессиональную этику.

— Сам будто не помнишь. И оглаживал далеко не по-отечески.

— Ну, не знаю. Возможно, это была необходимая лечебная процедура. Вообще-то, я с этим делом — с поглаживанием по всяким местам — давно завязал, но для тебя сделаю исключение.

— Еще бы ты не сделал — я бы тебе такое сделала!

— Ты лучше сделай не такое, а другое — прикинь свой гонорар. Главное — нолики не забудь.

— Знаешь, док, снять навар — или по культурному гонорар — можно сотней разных способов. Ты следил сегодня за биржей?

— Нет, и не надо мне ничего рассказывать. Лучше заезжай сюда. Выпьем.

— М-м-м… соблазнительно, но не выйдет. Я обещала, ну, скажем, довольно важному клиенту, что буду все время в досягаемости.

— Ясненько. Как ты думаешь, Бекки, а вдруг звезды покажут, что это дело завершится к полному всеобщему удовлетворению, если все бумаги будут подписаны прямо сегодня? Ну, скажем, сразу после закрытия биржи.

Мадам Везант немного задумалась.

— Я у них спрошу.

— Обязательно спроси. И обязательно заезжай к нам. Мальчонка тебе понравится; он, конечно, странненький, что твоя семидолларовая бумажка, но все равно — прелесть.

— М-м… постараюсь. Спасибо, док.

Вернувшись в гостиную, Джубал не обнаружил там Майкла — Нельсон утащил его в спальню обследовать.

— Доктор. — На лице корабельного врача было полное недоумение. — Я же видел этого пациента какие-нибудь десять дней тому назад. Откуда у него такие мускулы?

— А ты что, не знаешь? Вырезал купон из журнала «Стояком: только для Настоящих мужчин» и отправил. Ну, знаешь, эта реклама того, как любой девяностофунтовый хлюпик может…

— Джубал, перестань.

— А чего ты его не спросишь?

Нельсон спросил.

— Я их надумал, — объяснил Майкл.

— Вот это точно, подтвердил Джубал. — Он их «надумал». Неделю назад он был в кошмарном виде — бледный, тощий, как хворостинка, вялый. Словно всю жизнь просидел в подземелье — да так оно, наверное, и было. Я велел ему поднабраться сил, что он и сделал.

— Это каким же образом? — с сомнением спросил Нельсон. — Зарядка и упражнения?

— Плавал и довольно много.

— Несколько дней бултыхания в бассейне — и он выглядит так, словно несколько лет ворочал железо! — Нельсон сосредоточенно нахмурился. — Я знаю, что Майк умеет управлять любой своей мышцей, даже теми из них, которые у нормального человека функционируют непроизвольно. Такая способность встречается, хотя и редко. Но в данном случае приходится предположить, что…

— Доктор, — ласково посоветовал Джубал, — а почему бы вам не признать, что ни хрена вы тут не грокаете?

— И то верно, — вздохнул Нельсон. — Одевайся, Майкл.

А ведь гости все еще не знали подробностей.

— С деньгами я поступил просто, — начал Джубал. — Нужно было их связать, причем таким образом, чтобы драка не началась ни при каких мыслимых условиях, даже после смерти Майка. При таком прискорбном повороте событий в действие вступает пункт соглашения, отбирающий у Дугласа контроль над капиталом. Но Кун и прочие уверены в обратном — в том, что смерть нашего брата по воде закрепляет этот контроль навечно. Почему уверены? Они получили информацию, поступившую из очень надежного источника, сиречь — от меня. Будь я волшебником, так попросту отнял бы у него все, до последнего гроша. Эти…

— Но почему? — удивленно перебил его капитан.

— А вот ты, шкипер, — повернулся Харшоу, — ты мог бы назвать себя состоятельным человеком? Я имею в виду — по-настоящему богатым.

— Я?! — фыркнул ван Тромп. — Жалование, в перспективе — пенсия, заложенный-перезаложенный дом и две дочки в колледже. Хорошо бы стать богатым — только как?

— Ничего хорошего. Тебе бы не понравилось.

— Вы только его послушайте! Да если бы у тебя самого две девицы на горбу сидели…

— Я поднял на ноги четырех — и залез в долги по самые уши. Одна из них стала большой знаменитостью — только она теперь не Харшоу, взяла фамилию мужа. По той, единственно, причине, что папаша у нее — старый безобразник, а не уютный зеленый бугорок, на который можно раз в год возложить анютины глазки. Остальных образование не испортило, поздравят с днем рождения — и снова забудут. Я распространяюсь о своем потомстве только затем, чтобы показать — отцу почти никогда не хватает его доходов. А почему ты не уйдешь в какую-нибудь фирму? За одно только имя они заплатят тебе в несколько раз больше теперешнего. Неужели никто не предлагал?

— Это совершенно неважно, предлагали или нет, — чопорно кивнул ван Тромп. — Я — профессионал.

— В смысле, что никакие вонючие деньги не разлучат тебя с космическим кораблем?

— Деньги бы тоже не помешали.

— От малых денег мало толку. Дочери могут растранжирить ровно десять процентов того, что зарабатывает рядовой папаша. Закон природы, именуемый отныне «Законом Харшоу». Но настоящее богатство — когда для одного только поиска дырок в налоговом законодательстве требуется содержать целую армию жуликов, — такое богатство приковало бы тебя к земле столь же верно, как и отставка.

— Ерунда! Вложи все в государственные бумаги, а потом стриги себе купоны.

— Человек, способный разбогатеть, так никогда не сделает. Получить большие деньги совсем не сложно — всего-то и требуется, что положить на это дело всю свою жизнь. И работать, работать, работать, работать преданно и неустанно. Не в твоем это стиле, капитан. Ты совсем не хочешь зарабатывать деньги — ты хочешь их тратить.

— Совершенно верно, сэр! Вот я и не понимаю, чего это ты решил отнять у Майка его богатство.

— Чего? А вот того. Большое богатство — настоящая чума, разве что делать деньги — единственная твоя страсть и ты балдеешь от самого процесса. Да и тогда остаются серьезные заморочки.

— Знаешь, Джубал, на кого ты сейчас похож? На евнуха, рассуждающего о преимуществах безбрачия.

— Возможно, — согласился Джубал. — Способность человека объяснять свои недостатки и достоинства поистине безгранична, и я здесь совсем не исключение. Подобно вам, сэр, я интересуюсь деньгами исключительно в смысле их потратить, а потому — опять же подобно вам — никогда не разбогатею. С другой стороны, никогда не появлялась опасность, что я не сумею наскрести скромные средства, необходимые для удовлетворения моих низких пороков, ибо на это способен любой человек, достаточно сообразительный, чтобы не делать мелкий прикуп. Но богатство? Большое? Ты же видел сегодняшний фарс. Ну и как ты думаешь, мог бы я переписать сценарий таким образом, чтобы захапать все себе, — стать управляющим, фактически хозяином, отдаивая в свою пользу любую, какую только душа пожелает часть дохода? И при этом устроить все так, чтобы Дуглас меня поддержал? Майк мне доверяет, я его брат по воде. Неужели мне было бы трудно спереть его состояние?

— Д-да… пожалуй, что и так.

— Не «пожалуй что», а совершенно точно. Ибо наш Генеральный секретарь гоняется за деньгами ничуть не больше твоего, он слышит только призывные фанфары власти — а вот я по этой части глуховат на оба уха. Гарантируй я Дугласу (со всеми подобающими реверансами), что состояние Смита так и останется оплотом его правительства, он спокойно отпустил бы меня с нахапанным.

Джубал содрогнулся.

— Сперва я думал, что это — единственный способ защитить Майка от стервятников, и пришел в полный ужас. Ты не можешь себе и представить, что это такое — большое богатство, какой это Морской Старик.^{54} Сразу же появятся сотни просителей, они облепят тебя, как бомбейские нищие, и каждый будет требовать, чтобы ты поделился, чтобы ты кому-то что-то дал, чтобы ты куда-то инвестировал. Богатый человек становится подозрительным — ему редко предлагают честную дружбу; люди, которые могли бы стать его друзьями, слишком брезгливы, чтобы толкаться в толпе жадных рвачей, да и попросту побоятся, что их самих сочтут за просителей.

— Хуже того, ему придется все время боятся за своих близких. Вот ты, капитан, ты боялся когда-нибудь, что твою дочь похитят? Ты получал угрожающие письма?

— Что? Да помилуй Бог!

— Обладай ты таким богатством, какое свалилось на Майка, ты бы день и ночь держал при своих девочках охрану — и все равно не знал бы ни минуты покоя, ведь кто его знает, что там на уме у охранников. Ознакомься, если хочешь, с последней сотней похищений и ты увидишь, как часто их организуют самые доверенные люди — и как редко жертвы остаются в живых. Так стоят ли все эти деньги того, чтобы ради них рисковать жизнью своей дочери?

— А знаешь, Джубал, — задумчиво сказал ван Тромп, — я, пожалуй, останусь при своем перезаложенном доме.

— С чем я вас и поздравляю. Я хочу жить своей собственной жизнью, спать в своей собственной кровати — и чтобы никто меня не трогал! И вот получалось, что мне придется провести последние свои годы в конторе, отгородиться от всего мира армией секретарей да охранников и пахать на Майка, пахать с утра до вечера.

— А потом меня осенило. Ведь Дуглас — он все время так живет, у него и штат есть соответствующий. Если уж мы — ради свободы и спокойствия Майка — добровольно кладем к ногам нашего драгоценного Генерального секретаря всю эту огромную власть, почему бы не заставить его заплатить, взяв в комплекте с властью и безраздельно с нею связанную головную боль? И я совершенно не боюсь, что Дуглас что-то там сопрет — он не какой-нибудь там второразрядный политикан, у которого при виде каждой зеленой бумажки начинается обильное слюнотечение. А ты, Бен, не кривись, а моли лучше Бога, чтобы этот камень никогда не повесили на твою шею.

— Так что я повесил упомянутый камень на Дугласа — и теперь могу вернуться к своим цветочкам. Как я уже говорил, с деньгами все оказалось очень просто — нужна была только начальная идея. А вот ларкинское решение меня беспокоило, и беспокоило сильно.

— Не знаю, Джубал, — заметил Какстон, — по-моему, тут ты малость спсихел. Ну зачем был, спрашивается, весь этот цирк с «государственными почестями»? Пусть бы Майк попросту подписал отказ от всех прав, полагающихся ему по ларкинскому решению, — если они ему вообще полагаются.

— Ты знаешь, Бен, — вкрадчиво улыбнулся Джубал, — ты ведь вполне приличный журналист. Твои статьи даже можно читать. Иногда.

— Смотри-ка, поклонник объявился.

— Но вот понятия о стратегии у тебя чисто неандертальские.

— Ну, слава богу, — вздохнул Какстон. — А то я уже часом думал, что ты совсем теряешь форму.

— Когда это случится, пристрели меня, пожалуйста. Капитан, сколько человек осталось на Марсе?

— Двадцать три.

— И каков их статус, если по ларкинскому решению?

Ван Тромп помрачнел.

— Я не имею права говорить.

— Ну так и не говори, — посоветовал Джубал. — Как-нибудь и сами догадаемся.

— Шкипер, — вмешался Нельсон, — в отличие от тебя мы с Вонючкой люди штатские. Поэтому я буду говорить все, что мне заблагорассудится…

— И я, — поддержал его Махмуд.