Чужак в стране чужой Хайнлайн Роберт

24

— Ну и что же ты, Майк, обо всем этом думаешь, — спросил Джубал, как только машина поднялась в воздух.

Майкл нахмурился.

— Никак не огрокать.

— Вот и мне тоже. А что там говорил епископ?

Майкл молчал; прошли десять секунд, двадцать…

— Брат мой Джубал, мне нужно поразмыслить, чтобы пришло гроканье.

— Валяй, сынок, размышляй.

— Одного я только, Джубал, не понимаю, — горячо заговорила Джилл. — Каким образом все это сходит им с рук?

— Что именно?

— Да все, от начала до конца. Это же не церковь, а какой-то сумасшедший дом.

— Вот тут-то ты как раз и ошибаешься. Фостеритская лавочка — самая настоящая церковь… а заодно — прекрасный пример совершенной эклектики, доведенной до логического конца.

— Чего-то я тебя…

— Все эти «новые откровения» — старые погудки, и даже не на новый лад. Ни у Фостера, ни у Дигби нет и не было за душой ни одной оригинальной мысли. Они просто сляпали вместе несколько древних как мир трюков, подкрасили их наново, да поярче и пошли с этим товаром на рынок. И торговля пошла — зашибись. И какое, собственно, нам дело, когда эта штука станет обязательной.

— Да нет, уж такого-то никогда не будет.

— Не будет, говоришь? Ты уверена? Гитлер начинал с гораздо меньшего, да и товар у него в лавке был, прямо скажем, завалящий — ненависть. А здесь покупателю предлагается счастье, продукт, имеющий постоянный, устойчивый спрос. Ты уж поверь мнению специалиста, ведь я и сам занимаюсь примерно таким же мошенничеством — о чем, конечно же, не преминул напомнить мне Дигби. Врезать бы ему тогда, — покачал головой Джубал, — но драгоценный наш «епископ» сумел сделать так, что проглотил я все и не поморщился. Умный мужик, потому-то я его и боюсь. Знает, поганец, чего хотят люди. Счастья. Мир натерпелся вдосталь, целое столетие он не знал ничего, кроме ужаса, вины и страданий, — а выходит на сцену такой вот Дигби и заверяет всех присутствующих, что им ровно нечего бояться, ни в жизни дольней, ни в горней, что сам Господь Бог настоятельно рекомендует им быть счастливыми. День за днем он вбивает им в головы одно: «Не бойся, будь счастлив».

— Ну, — согласилась Джилл, — в общем-то так, и он использует все, какие есть допустимые способы. Но…

— Чушь и плешь! Он использует все, какие есть недопустимые способы.

— Не знаю, на меня лично он произвел впечатление человека искренне верующего, он же пожертвовал буквально всем, чтобы…

— Чушь, как было уже сказано выше, и плешь! Так называемый альтруизм — худшая изо всех бесчисленных бессмыслиц, уродующих наш несчастный мир. Каждый человек делает то, что ему нравится, и ничего кроме. Если ему больно сделать выбор, если его выбор выглядит со стороны как жертва — можешь быть уверена, что благородства тут ничуть не больше, чем в затруднениях жадюги, поставленного перед необходимостью выбрать одну из двух вещей, когда ему до смерти хочется иметь обе. Обычный, рядовой мужик, он что, не страдает, когда приходится выбирать-пропить ли ему получку, или принести домой, жене и детям, или идти утром на работу, которая обрыдла ему по это самое место, или послать ее подальше и сесть на пособие? Вот он и выбирает, что именно принесет ему меньше страданий — или, если хочешь, больше удовольствия. Ровно в той же ситуации находятся и крупный прохвост, и святой, просто их выбор несколько масштабнее — что совершенно не меняет его сути. Вот, тут-то мы и подошли к нашему епископу. Прохвост он там или святой, но уж затравленным-то мучеником за веру этого типа не назовешь.

— А как ты думаешь, кто он все-таки такой?

— А что, есть какая-нибудь разница?

— Брось, Джубал, я прекрасно знаю, что весь твой цинизм — напускной. Разница есть, и огромная.

— М-м-м-да, пожалуй, что есть. Будем надеяться, что он негодяй, со святыми мороки еще в сто раз больше. Если хочешь, можешь и это назвать «цинизмом», обозвать чужое мнение нехорошим словом совсем не значит его опровергнуть. Ладно, скажи мне лучше, что тебе особенно не понравилось в этих тамошних действах?

— Н-ну… да все не понравилось. Ведь не будешь же ты меня уверять, что это — настоящее богослужение.

— Иными словами, там все было совсем не так, как в Маленькой коричневой церкви, куда тебя водили маленькой сопливой девочкой? Мужайся, Джилл, я сообщу тебе страшную тайну. В соборе Святого Петра тоже все совсем не так. И в Мекке.

— Да, но как бы то ни было, ни там, ни там нет такого! Танец змеи… игральные автоматы… даже бар! Во всем этом ни грани величия, благородства.

— Думаю, храмовая проституция выглядела тоже не очень величественно.

— Что-что?

— Можно смело полагать, что животное о двух спинах столь же комично в храме, сколь и при обстоятельствах ординарных. А что до танца — приходилось тебе когда-нибудь присутствовать на богослужении трясунов? Я вот тоже не успел, церковь, косо глядящая на половые сношения, долго не протянет. А танцы во славу Божью — одна из древнейших в мире традиций. Артистизма там никакого не требуется — вряд ли трясунов пустили бы на сцену Большого театра — достаточно иметь энтузиазм. Или, может, тебе и индейский танец дождя кажется кощунственным?

— Это совсем другое дело.

— А любое дело — всегда другое, чем больше оно меняется, тем больше остается тем же самым. Что же касается «одноруких бандитов» — ты не видела, случаем, как в церквях играют в бинго?

— Д-да. Наш приход собирал таким образом деньги на взносы по закладной. Но ведь это только в пятницу, по вечерам — и уж всяко не во время службы.

— Подумать только, какая праведность. Похоже на ту драгоценную жену, которая спала с другими мужчинами исключительно тогда, когда мужа нет дома.

— Джубал, это даже и сравнивать нельзя!

— Вполне возможно. Аналогия — орудие еще менее надежное, чем логика. И все равно, юная леди, как бы вы…

— Хоть бы улыбнулся, когда такое говоришь.

— Шутка. Понимаешь, Джилл, что грешно в воскресенье, то грешно и в пятницу, во всяком случае — мне так грокается. Да и Человеку с Марса, скорее всего — тоже. Единственная, различимая глазом разница состоит в том, что фостериты дают тебе абсолютно бесплатно — и даже в случае проигрыша — текст из Писания. А вот ваши пятничные игрища — могли они таким похвастаться?

— Липовое Писание. Это же тексты из «Нового Откровения». Слушай, начальник, а ты-то читал эту штуку?

— Читал.

— А тогда должен и сам прекрасно все понимать. Грошовая стилизация под Библию. Половина там — сладкие слюни, вторая половина — чушь собачья, а встречаются и просто мерзости.

Джубал надолго замолк.

— Джилл, — сказал он наконец, — а с индуистскими текстами ты знакома?

— Боюсь, что нет.

— А с Кораном? Ну хоть с каким-нибудь из главных нехристианских писаний? Собственно говоря, я могу проиллюстрировать свою точку зрения и библейскими примерами, боюсь только оскорбить твои нежные чувства.

— Ничего ты не оскорбишь.

— Ладно, я воспользуюсь Ветхим Заветом, за него, как показывает опыт, люди дрожат поменьше. Помнишь, как Яхве сокрушил Содом и Гоморру, эти обители порока, и каким образом спасся оттуда Лот?

— Конечно. А его жена превратилась в соляной столп.

— Слишком уж суровый приговор, адвоката у нее хорошего не было. Но мы не о ней, а о муженьке, о Лоте. Согласно описанию Петра, Лот — муж справедливый, праведный и богобоязненный, которого вконец достали похабные разговорчики порочных соседей. Трудно спорить с таким авторитетом по части добродетели, а Апостол Петр, не зря же ему доверили ключи от Царства Небесного. Но трудно и понять, что же именно делает Лота таким уж идеалом добродетельности? Поделил, по предложению своего брата, пастбища. Попал во время битвы в плен. Смылся, спасая собственную шкуру, из обреченного города. Ну, еще приютил и накормил двоих незнакомцев, но в данном случае все поведение Лота показывает — он прекрасно понимал, с какими крупными шишками имеет дело, а хоть по Корану, хоть по собственному моему соображению, данное гостеприимство стоило бы гораздо большего, считай он их обычными подзаборными бродягами. Кроме этих фактов и блестящей, словно при представлении к ордену, характеристики, выданной ему Петром, в Библии есть один-единственный момент, по которому мы можем судить о добродетельности Лота — добродетельности настолько ослепительной, что вмешательство Свыше спасло ему жизнь. См. Книгу Бытия, глава девятнадцатая, стих восьмой.

— И что же там сказано?

— Прочитай сама. Боюсь, ты мне не поверишь.

— Джубал, ты совершенно возмутительный тип!

— А ты — очень хорошенькая девушка, и это — единственное объяснение твоему невежеству. Хорошо, но потом ты все-таки почитай. Соседи Лота начали к нему стучаться, им хотелось посмотреть на этих мужиков, невесть откуда появившихся в городе. Лот не стал особенно возникать, а прямо предложил сделку. У нашего святого были две дочки-девственницы, если верить его словам, — и он сказал этим гопникам, что отдаст им своих девочек, чтобы шобла использовала их по своему разумению; ты и сама прекрасно понимаешь, какое у шоблы бывает разумение. Он буквально умолял: «Я их вам выведу, возьмите их, делайте с ними что угодно, только перестаньте барабанить в мою дверь».

— Джубал… там что, действительно так и написано?

— Язык я немного осовременил, но никаким иным образом эту недвусмысленную, как подмигивание шлюхи, историю не истолкуешь. Взамен на обещание не ломать дверь банда мужиков — «от молодого до старого», как сказано в Библии, — получала двух невинных девушек с совершенно очевидными для последних последствиями. Па-слушай, — неожиданно просиял Джубал, — а чего же я-то, дурак! Нужно было и мне последовать доброму примеру, когда эти эсэсовцы ломали мою дверь. Может, тоже попал бы в рай. Да нет, — помрачнел он, — в инструкции указано совершенно точно — «которые не познали мужа», так что я бы не знал, кого из вас можно предлагать, а кого нет.

— Бона до чего он договорился! От меня ты не узнаешь ровно ничего, и не надейся!

— С другой стороны, Лот ведь тоже мог ошибаться. Но обещал он именно это: своих юных, нежных, невинных — и перепуганных, думаю, до смерти — дочек… отдавал их банде погромщиков на растерзание — и все лишь затем, чтобы те оставили его в покое! А потом, — презрительно фыркнул Джубал, — Библия называет такого вот ублюдка «праведником».

— Насколько мне помнится, — неуверенно сказала Джилл, — в воскресной школе все это излагали несколько иначе.

— Кой хрен, да ты взяла бы сама и посмотрела! И это — далеко не единственное потрясение, которое ожидает человека, решившего прочитать Библию Вот, скажем, Елисей. Елисей, настолько сочащийся святостью, и я уж не знаю, чем там еще, что мертвец, которого ненароком свалили на его давно побелевшие кости, вскочил как встрепанный. Старый плешивый прохиндей, вроде вашего покорного слуги. И вот однажды детишки начали измываться над его плешью — примерно так же, как вы, заразы, делаете это со мной. И тогда Господь вывел из леса двух медведиц, и сорок два ребенка были разодраны в кровавые ошметки. Смотри вторую главу Второй Книги Царств.^{64}

— Я никогда не измывалась над твоей плешью.

— Да? А кто выслал мой адрес этим шарлатанам, обещающим вырастить шевелюру хоть на бильярдном шаре? Ладно, кто бы из вас это ни сделал — Господь все сверху видит, так что пусть она ходит теперь и оглядывается на предмет медведиц. И такое вот в Библии буквально на каждой странице. Тошнотворнейшие преступления, совершенные, видите ли, по Велению Свыше — либо великодушно Господом прощенные… вперемежку, нужно признать, с хорошими уроками житейского здравого смысла и вполне работоспособными принципами организации общества. Не подумай только, что я как-то там принижаю достоинства Библии. «Священные писания» индуизма это вообще порнографическое чтиво, и в подметки не годящееся нашей Книге. То же самое относится и к десяткам других религий. Но я ведь и их ничуть не осуждаю, никак нельзя исключать, что одна из этих мифологий — истинное Слово Господня… что Господь и вправду параноик, не моргнув глазом разрывающий в клочья детей, малость посмеявшихся над Его служителем. Не спрашивай меня, как там и что в Главной Конторе, я — человек маленький. Сижу на своем рабочем месте, делаю, что велено, получаю по пятницам зарплату и знать ничего не знаю. Все, чего ты тут сейчас наслушалась, это просто к тому, что по меркам священных писаний Новое Откровение Фостера — текст абсолютно вегетарианский и вообще — просто конфетка. Божественный патрон епископа Дигби — свой парень; он хочет, чтобы люди были счастливы, обещает им счастье земное плюс вечное блаженство на небесах. И он не требует, чтобы верующие смиряли плоть свою. Ни в коем разе; товар продается «в крупной расфасовке, обеспечивающей хозяйке огромную экономию». Вам нравится пить, играть в азартные игры и тискать баб? Да за ради Бога — Бога с большой буквы, в прямом смысле, а не в переносном — идите в церковь и развлекайтесь себе на здоровье, под святым патронажем. Не надо никаких угрызений совести. Делайте все это весело и без оглядки! Живите полной жизнью! Радуйтесь!

Но на лице самого Джубала особой радости не замечалось.

— Ну, конечно же, даром — только за амбаром. Дигбивский Господь хочет признания и уважения. Человек, отказавшийся принять счастье на Его условиях, не просто идиот, выгоды своей не понимающий, а грешник — со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но ведь подобной практики придерживаются и все остальные Боги, так что не стоит судить Фостера и Дигби слишком уж сурово. Их чепуха на змеином масле ортодоксальна во всех отношениях.

— Да никак они тебя обратили?

— Только не меня! Танец змеи вряд ли доставит мне удовольствие, к тому же я не терплю толкучку и никогда не позволю каким-то там олухам указывать мне, куда я должен ходить по воскресеньям, а куда не должен. Просто ты критикуешь их совсем не с того бока. В литературном смысле Новое Откровение значительно выше среднего уровня — да и как же иначе, они ведь передирали из других писаний самые лучшие куски. Что касается внутренней логики, тут нужно сразу заметить, что профанные правила совершенно неприменимы к области сакрального, но все равно, даже и здесь достоинства Нового Откровения неоспоримы — оно почти никогда не противоречит само себе. Вот попробовала бы ты согласовать Новый Завет с Ветхим или учение буддизма с буддийскими апокрифами. В смысле морали фостеризм это фрейдистская этика, покрытая «толстым слоем шоколада», — для нужд людей, неспособных заглотнуть горькую пилюлю психологии в чистом виде. Хотя очень как-то сомнительно, чтобы потаскун, накропавший эту книгу — пардон, «написавший ее по озарению Свыше», — знал психоанализ; он не имел почти никакого образования. Но зато он имел отличное чутье, он подхватывал идеи, буквально носившиеся в воздухе. Страх, вина, утрата веры — ну как мог он пройти мимо всего этого? И больше не болтай, я буду спать.

— Да кто тут все время болтал?!

— Женщина меня соблазнила.

Джубал закрыл глаза.

Добравшись домой, они обнаружили там Бена и Махмуда, прилетевших на один день. Крайне разочарованный отсутствием Джилл, Какстон мужественно сносил горечь разлуки — в компании Энн, Мириам и Доркас. Доктор Махмуд, чьи визиты преследовали одну-единственную цель — повидаться с Майклом и доктором Харшоу, также проявил завидную силу духа, не застав на месте ни того ни другого. Он скромно ограничил свои развлечения садом Джубала, его же выпивкой и закуской, ну, и, конечно же, Джубаловыми одалисками. Мириам массировала спину лингвиста, а Доркас — скальп.

Джубал остановился и осмотрел живописную сцену.

— Ты не вставай.

— А я и не могу, она же на мне сидит. Привет, Майк.

— Привет, Вонючка доктор Махмуд.

Поздоровавшись — столь же серьезно — с Беном, Майкл попросил разрешения удалиться.

— Беги, сынок, — махнул рукой Джубал.

— Майк, — спросила Энн, — а ты там что-нибудь ел?

— Я не голоден, Энн, — трагическим голосом ответствовал Майкл. — Благодарю.

Он повернулся и ушел в дом.

— Джубал? — удивленно повернулся Махмуд; сидевшая на его спине Мириам с трудом удержала равновесие. — Что это с нашим сынком?

— Во-во, — поддержал его Бен. — Видок, словно его сейчас вытошнит.

— И в самый бы раз. Перебрал по части религии. — Джубал вкратце описал утренние события.

— Но неужели, — нахмурился Махмуд, — была такая уж необходимость оставлять его тет-а-тет с Дигби? Лично мне — ты уж прости меня, брат, — все это кажется несколько легкомысленным.

— Вонючка, ему нужно привыкать к подобным вещам, и как можно скорее. Ты вот пытался впихивать в Майка свое богословие — он мне об этом рассказывал. Ну а почему же тогда отказывать в такой возможности Дигби, есть ли к тому хоть одна мало-мальски разумная причина? Ты только отвечай как ученый, а не как мусульманин.

— Я мусульманин, а потому могу отвечать только как мусульманин, — пожал плечами Махмуд.

— Извини. Я вполне тебя понимаю, хотя и не могу с этим согласиться.

— Джубал, я использую слово «мусульманин» в самом точном его смысле, а не как сектант, которых Марьям неправильно называет магометанами.

— И дальше буду тебя так называть — пока ты не научишься правильно произносить мое имя. Мириам, понимаешь? Ми-ри-ам. И кончай елозить.

— Хорошо, Марьям. Ой, да ты что! Женщина не должна быть такой сильной. Так вот, Джубал, как ученый, я считаю Майка наилучшим экспериментальным материалом, какой только может присниться. Как мусульманин, я вижу в нем готовность покориться воле Божьей, и я счастлив за него, хотя есть тут и некоторые трудности, он, например, до сих пор не может огрокать, что обозначает английское слово «Бог». Или, — пожал плечами Махмуд, — арабское слово «Аллах». Но как просто человек — и раб Божий — я просто люблю этого парня, нашего с тобой приемного сынка и водяного брата, и не хотел бы, чтобы он подвергался дурному влиянию.

— А пресловутый епископ Дигби — даже если оставить в стороне его веру — только дурно влиять и может. Я не имею в этом никаких сомнений — а ты?

— Оле! — захлопал в ладоши Бен. — Это же грязный, скользкий тип, у меня давно руки чешутся приголубить его в своей колонке, только нет смысла и пробовать — Синдикат сразу же наложит в штаны и снимет материал из номера. Говори, Вонючка, говори, глядишь, и я засяду за арабский. И коврик куплю.

— Хорошо бы. Только коврик необязательно.

— Верно излагаешь, приемный папаша, — вздохнул Джубал. — Уж пусть бы он травку курил, чем путаться с этими. Но я не думаю, чтобы Майк клюнул на всю их синкретическую белиберду… кроме того, нужно же ему когда-то научиться противостоять дурным влияниям. Да что там дурные влияния, вот влияешь на Майка положительно, тут и спору нет — и все равно имеешь не больше шансов, чем Дигби с его шайкой-лейкой: воззрения у мальчонки прямо-таки непоколебимые. Вполне возможно, что он — новый пророк и Мухаммеду придется малость потесниться.

— Если будет на то воля Божья.

— При такой постановке вопроса спорить просто не о чем, — кивнул Джубал.

— Мы тут без вас тоже говорили о религии, — заметила Доркас. — Слушай, начальник, а ты знал прежде, что у женщин есть душа?

— Ну кто бы мог подумать!

— Вонючка говорит, что есть.

— Марьям, — объяснил Махмуд, — пожелала узнать, с какой это стати «магометане» считают будто у женщин нет души.

— Ты бы еще сказал, — повернулся к Мириам Джубал, — что евреи пьют кровь христианских младенцев, одна глупость вполне другой стоит. Согласно Корану, в рай попадают целыми семьями, и мужчины, и женщины, все вместе. Посмотри, например, «Украшения», сура, если не ошибаюсь, семидесятая — так ведь, Вонючка?

— «Войдите в рай, вы и ваши жены, будете ублажены!» — процитировал Махмуд. — Лучше, пожалуй, не переведешь.

— А как же, — возразила Мириам, — гурии? Если магометане развлекаются в раю с этими красотками, их законные супруги попадают в не очень ловкое положение.

— Гурии, — терпеливо объяснил Джубал, — существа совершенно особой природы, вроде джиннов или ангелов. Вечные, неизменные и прекрасные, они духовны по своей изначальной сути, а потому, кстати сказать, не нуждаются ни в какой такой «душе». Существуют и гурии мужского пола — или нечто в этом роде. Человеку попасть в рай не так-то и просто, нужно прикладывать уйму стараний, да и тогда — бабка надвое сказала, а гуриям все это ни к чему, они в постоянном штате. Подают роскошные яства, обносят праведников выпивкой, после которой никогда не бывает похмелья, ну и — развлекают, ежели кто попросит. А души жен работать совсем не обязаны; как, Вонючка, я ничего тут не соврал?

— По сути все так и есть, только слова можно выбрать и посерьезнее. Гурии… Слушайте! — Он вскинулся так резко, что уронил Мириам на траву. — А может быть у вас, девицы, и вправду нет души?