Спящие красавицы Кинг Стивен
– Странно.
Но Яну сейчас волнует нечто большее…
– Я не знаю, что со мной происходит. Мне унизительно, что я хочу быть с тобой. Женщине противно так сильно зависеть от секса. Она унижена этим. Ты понимаешь?
– А ты понимаешь, что ты говоришь? Ты что не знаешь, что бывает с теми, кто желает меня?
Он решительно спускает ноги на пол и надевает трусы.
– Я не хочу секса!
– Я тоже!
– Но ты хочешь! Я же вижу – ты хочешь меня!
Синица вскакивает:
– Это ты хочешь!
– Я? Тебя? Как это тупо! Кто ты, вообще, такой? Я зрелая интересная женщина. С какой стати мне хотеть такую пустышку как ты?
Она становится злой и насмешливой:
– Герой серила… Мечта домохозяек… Ах, какой забавный малыш… Пупсик… Ты, вообще, похож на мерзкого гея. Тебе панталоны очень к лицу. Вернее, к заднице.
– Ха-ха! Ты классно отдавалась этому гею… Так никто и никогда…
Практически он это прокричал в лицо Яны склонившись над ней.
Яна дает пощечину мерзкому пидару:
– Замолчи! Прекрати меня называть на «ты»!
– Да, классно!
Снова получает пощечину, но это распаляет в нем жестокость.
– Ты просто безумно хрюкала от удовольствия как свинья!
Он кружит по комнате как гладиатор, одержавший победу:
– Котик, ты просто хрюкала как свинья, извиваясь…
– Не называй меня на «ты»! – закипает Яна, бешено стирая с лица сперму. – Господи, какая гадость!
– Ты! Ты! Ты!
Яна стихает и плачет. Потом вздыхает:
– Да. Есть что-то нехорошее в этом, да, конечно… Но у Вас чертовски красивые глаза, Синичка… И член на уровне…
– Зачем мы говорим фиг знает о чем, Яна? Дело не в этом. Почему мы боимся сказать, что нас тянет друг к другу?
– Да, почему?
– Я – убийца. Можешь сдать меня Федеральной Комиссии. Ты сделаешь это?
– Да. Немедленно. Ты хочешь жить?
– Нет. Без тебя нет.
– Так быстро? Это идиотизм! – бормочет она, не в силах бороться с наплывающей теплой волной счастья.
Впрочем, силы еще есть. Надо просто уйти в свою комнату и взять себя в руки.
Синица вскоре осторожно открывает дверь.
– Ну, хорошо, – говорит Яна. – Это было всего несколько раз, случайно… Это надо прекратить, возможно еще не поздно.
Синица закрывает дверь. Надевает женское платье, накладывает ногти, подкрашивает тушью ресницы.
Он кричит в дверь:
– Слушай, сделай мне какой-нибудь приличный макияж… Я уйду. Я должен уйти. Это я во всем виноват.
Она появляется на пороге, предательский туман счастья лежит на ее глазах.
– Но что-то мне подсказывает, – говорит она медленно, – что скоро мне будет хорошо… Интересно, есть такая штука – секс по интуиции?
– Он весь на интуиции.
Яна тянет Синицу к себе, осыпая поцелуями.
– Иди ко мне… Ну куда ты уйдешь, какая к черту Федеральная Комиссия… О чем ты говоришь…
Синица отстраняет ее.
– Нет.
Яна увлекает его в бездну, шепча:
– Все уже свершилось… Не бойся умирать… Ты умрешь со мной… Ты хочешь со мной – и только со мной?
У парнишки нет сил противиться.
16. Декламатора вызывали?
Не будем же и мы, как и все вокруг, думать, что летаргики не имеют право на привычный уклад жизни. Имеют.
В палате Людмилы Сергеевны художница раскладывает мольберт. Людмила Сергеевна, как и в прошлые годы, любит порисовать. Ксения с большой бутылкой колы в руках мрачно смотрит на загвоздку-мать. Скелетон замедленно (по элементам) имитирует круговой удар.
Переводчица передает слова Ксении, которые Людмила Сергеевна похоже не хочет слышать..
– Ксения говорит: Вы должны быть секси.
– Мама, ты должна быть секси, ты это понимаешь? – повторяет Ксения.
– Люся, доча! Это спасет тебе жизнь! – восклицает Скелетон.
– Во всяком случае точно оздоровит гинекологию. – Ксюша делает глоток. – Пора начинать половую жизнь, мама! Прошло уже 22 года!
Наконец Людмила Сергеевна заговорила (устами переводчицы):
– Ну как мне быть секси, как? Ты видела мою целлюлитную задницу?
– Сто раз. И что?
– Нет, с такой задницей я не могу быть секси!
– Мама, тут никто не спрашивает мнение у твоей задницы. Она слишком умна для такого разговора.
Переводчица в сомнении:
– Это переводить?
В палату входит декламатор: громоздкий припудренный мужчина под пятьдесят. Он читает, завывая под Качалова:
– На солнечной поляночке, Дугою выгнув бровь, Парнишка на тальяночке… Декламатора вызывали?
– Вы не видите, у нас пейнтинг? – возмущена Скелетон.
– Мама, давай еще раз… Разбуди в себе женщину… Вот представь перед тобой этот пидар… как его… Синица…
Переводчица живо встревает:
– Мне тоже он кажется мерзким геем! Слишком красив.
Художница подхватывает:
– Ой, и мне!
– И вот ты берешь его… – мрачно говорит Ксения. – Тьфу… за яйца…
Переводчица снова уточняет:
– Так «яйца» или «кокошки»? Про яйца она и слышать не хочет.
Ксению прорвало:
– Какие еще кокошки, блять! Мы что – в курятнике, мама? Берешь его за яйца, отрываешь и выбрасываешь воронам! Воронам, поняла?! Какая ты у меня тупая, мама!
Скелетон бьет ногой в косяк, падает «Девочка с персиками».
Скелетон вскрикивает:
– Люся – воронам!
И тут же сама себе бормочет:
– Подними персики!
Она торопится к репродукции:
– Подними девочку!
– Если бы воронам, – делает замечание переводчица. – Но это не эротика, увы…
Ксения спохватилась и пытается успокоиться:
– Да, затупила… Извиняюсь… Накатили старые обиды…Вот такие как ты, мама, всех нас и погубят. Ты знаешь сколько я их перевидала, чтобы яйца называть кокошками?
Она взбивает грудь:
– Ты веришь в это?
Скелетон подхватывает неоспоримые аргументы:
– Да. Люся, не забывай, что у нашей Ксюни 4-ый размер. А теперь пятый.
Ксения всхлипывает о своем девичьем:
– Мама – это жесть, сколько я их перевидала с 13 лет…
Скелетон тоже всхлипывает:
– Ксюша, правда?
– А то, бабон! И ни разу любви не встретила. Только кокошки эти гребаные. Так-то вот.
Скелетон потрясена в который раз:
– Ни разу? Без первой любви невозможно! Это жесть.
– Ни разу, баба!
Людмила Сергеевна бормочет устами переводчицы:
– Яй… Яй… Мне так противно становится… Может яйкошки?
– И правда, Ксюня, может яйкошки? – мягко говорит Скелетон. – Воронам-то какая разница?
– Эх, мама… Долго еще с тобой работать, ох долго…
17. Достал всех ширинкой
В Клинике тем временем снова беда – нет сладу с попугаем-похабником. Наглый он, конечно, слов нет. Всего-то знает пару слов на языке римлян, а в любую минуту готов козырнуть ученостью.
По коридору движется процессия. Впереди возмущенно вышагивает Любовь Семеновна, за нею Старшина и Леха. В руках у гендиректора клетка с Иннокентием. Сзади семенит адвокат г-на Перепечкина.
– О темпора, о морес! – говорит Иннокентий. – Спасибо.
– Пожалуйста, дурак! – замахивается Любовь Семеновна. – Так бы и треснула!
– Ну-ну, Любовь Семеновна… – урезонивает ее адвокат.
– Что Вы все время нукаете, уважаемый? – На! – Она протягивает клетку Старшине. – Видеть его не могу!
– Я буду вынужден доложить Ивану Михайловичу, что Вы назвали его лучшего друга нехорошим…
– Испугалась! Да Ваш клиент – ку-ку, судя по его другу! Не знала я, что у випов такие попугаи!
Иннокентий вопит:
– Застегни ширинку, о темпора, о морес!
– Вот видите! И сколько можно терпеть это бескультурие?
– Он говорит: о, времена, о, нравы…
– Птичка, ты чего? Тю-тю-тю… – сюсюкает Старшина.
Навстречу процессии – г-н Майер, Хильда и два ученых-японца.
– В чем виноват эта птица? – спрашивает сердобольно первый японец. – Почему ее бьют?
Хильда поясняет:
– Иннокентий направляется в лабораторию биометрической нейтрализации деятельности мозга. Некоторые любимые животные, находясь в биометрическом поле летаргиков, могут приобретать аномальные свойства. Например, публично дискутировать о гениталиях на латинском языке.
– В чем суть этой полемики? – дотошно спрашивает второй японец.
Хильда, выслушав Маейра, переводит на английский:
– Господин Майер не советует включаться в эти дискуссии – они бесплодны, как правило.
Японцы вежливо кивают.
18. Трехмесячное молчание Мананы
Как мучается Константин Егоров! Как он любит Манану! И как хочется снова и снова возвращаться к теме прекрасных порывов его сердца!
На газоне копошатся Старшина и Леха. Они высаживают в клумбу цветы в бумажных горшочках. В раскрытом окне третьего этажа показывается Егоров и громко вопит, воздев к небу руки.
– Манана, ну почему? О, Боги, тьфу!
Его смачный плевок долго летит по воздуху и падает на голову Старшине. Старшина молча вытирает голову и произносит:.
– Товарищ, ты так скоро в верблюда превратишься со своей Мананой.
Константин возвращается в палату.
– Почему она тогда за три месяца не произнесла ни слова? Почему она со мной не хочет разговаривать? Почему она под воздействием этого глупого сериала испытала эротическое волнение и впала в летаргический сон? Значит, она хотела его?
– Но она же его не получила, – возражает Люция.
– Выключите это идиотское радио! – закипает Константин.
– Манана так любит танцевальную музыку! – вздыхает Ануш.
– Вы водите к ней двойников! Почему вы запрещаете здесь устанавливать веб-камеру?
– Манана не любит вторжения в ее личное пространство! – говорит Ануш. – А сейчас Манане пора в душ.
Егоров распинывает коробки с покупками, которые вокруг кресла супруги.
– Я убью его, клянусь, Манана! Убью! он перестанет позорить тебя! Позорить меня!
19. Курнем, товарищ, по одной?
Как видим, жизнь в Клинике сложна, многогранна и порой от нее устаешь как черт. Но профессор Майер знает секреты релаксации.
Хильда, Майер, Козырев находятся в расслабленном состоянии, покуривая. Глаза прикрыты, благовейная тишина. Сбоку у ног Козырева покорно сидит Лиза на коленях как преданная кошка. С другой стороны застыл Пушкин со сценарием в руках. Время от времени он тихо спрашивает:
– Глянем, Роман Григорьевич?
Вера, холодно сложив руки, как всегда надменно наблюдает весь этот балаган.
Козырев затягивается:
– Лиза – русская экзистенция. Кажется, я нашел то, что искал в жизни.
Майер уточняет:
– Экзистенция без укурения?
– Без укурения. – отвечает Роман Григорьевич. – Чистой воды. Лиза может почесать мне пятки.
– Зачем Вам чесать пятки? – спрашивает Хильда. – Наймите чесальщицу. В русской экзистенции в 18-ом веке были чесальщицы пяток. Я изучала вопрос.
Роман Григорьевич возражает:
– Пятки должна чесать любовница.
Хильда затягивается:
– Она – Ваша любовница?
– Экзистенциально, да.
– Это как? Без секса?
– А также с чесанием спины для выискивания блох и вшей.
– В русской экзистенции чесание спины было до крови, я изучала вопрос. Кстати, откуда этот странный ганджубас у профессора?
По-немецки она спрашивает:
– Откуда у Вас такая прелесть?
– Это «Русский Экспресс», на сегодняшний день самый дорогой легкий наркотик.
Хильда снова обращается к Козыреву:
– Вас Вера водит писать. В русской экзистенции любовницы водили мужчин писать? Я не изучила этот вопрос. Вера Вас держит за пенис?
– Да, держит.
– Как жаль, что вождения писать не было в немецкой экзистенции! – оживляется профессор.
– Слушайте, – надменно произносит Вера. – А возьмите вы его в немецкую экзистенцию, а? Хотя бы пенис его возьмите, а?
Майер смотрит на часы:
– Я – педант как всякий немец. Извините, господа, но кажется пришел час танца.
Он встает и вальсирует, негромко напевая: «Тра-тра-трата-та-та». Переводчица ввозит коляску с Аделаидой.
Майер кружит вокруг кресла:
– Я уже в вихре танца, я подхватил вас, Аделаида…
Переводчица Аделаиды синхронно отвечает:
– Хольт, а что скажет фрау Майер?
– Она разрешила, чтобы у Вас нечаянно и немножко кружилась голова!
– Как мило с ее стороны. Мне славно и грустно сейчас. Ведь наш роман идет к концу.
Пауза. Переводчице надо чуть внимательнее вслушаться в то, что говорит телепатически ей сейчас Аделаида. Похоже что-то небанальное.
– О, как жарко полыхает мой разум! – переводит переводчица.
Уточняет для Хильды:
– Она сказала, что ее мозг воспален.
Хильда говорит Майеру по-немецки:
– Она говорит, что в ее мозговых клетках возможны злокачественные образования, дающие невыносимый жар ее голове.
– О, да! – отвечает Майер. – Мы обязательно назначим высокоточные томографические процедуры ее черепу…
20. Харассмент
Старшина и Леха Богатырев метут двор. Во двор въезжают машины, из них показываются европейские дамы-чиновницы разных возрастов. Дамы, оживленно, разговаривая, проходят мимо. Некоторые щелкают фотоаппаратами. Старшина ладошкой навевает к своему носу гипотетический запах парфюма.
– Эх, жизнь… Не жизнь, а говно. Ну почему мне нельзя приближаться к женскому полу?
Леха отвечает:
– Приблизимся, не бойся, наш час впереди…
Старшина предается горьким армейским воспоминаниям:
– Сапогами, Леха… Всей ротой метелили…
– Хорошего старшину солдаты трогать не будет. Значит, херовый ты был старшина. Правильно теть Люба говорит.
Старшина, пропустив мимо ушей замечание корефана, продолжает вспоминать:
– Как жив остался, не понимаю. Три недели в коме – это тебе не шутки. Вот после этого все и начиналось. Приближусь – бац: короткое замыкание.
Одна миловидная блондинка споткнулась, сломала каблук.
Старшина с готовностью бросается на помощь – порывисто поднимает даму на руки и несет.
На него уже находит кураж:
– Краса моя, хорошая… Да я тебя хоть в небо сейчас унесу.
Все разевают рты.
– Эй, куда вы меня несете? – уточняет дама. – Господи, какой навязчивый русский вопрос! Это харассмент?
– В небо несу! К звездам! К солнцу!
– Зачем? Я не космонавт. Это харассмент?
Читать бесплатно другие книги:
