Ум во благо. От добрых намерений – к эффективному альтруизму Макаскилл Уильям

Глава 5

Лучший человек из всех живших на Земле – это безымянный украинец

Кто из людей, когда-либо живших, сделал больше всего добра? Пытаясь прояснить этот вопрос, я нашел в журнале «Эсквайр» список «75 лучших людей в мире». Составители этого рейтинга[116] считают, что первое место должен занять… Мэтт Дэймон. Что кажется маловероятным.

В гл. 3 я назвал ликвидацию оспы одним из величайших достижений человечества. Если мы ищем Лучшего Человека, то могли бы начать с тех, кто помог справиться с оспой. Во многом эта заслуга может быть приписана всего одному человеку.

В 1966 году уроженец Огайо эпидемиолог Д. Э. Хендерсон[117] возглавил кампанию ВОЗ по ликвидации оспы во всем мире. Хендерсону было всего 38 лет, у него было всего десять лет клинической практики, он был на 15 лет моложе остальных участников программы, однако же он блестяще справился с задачей. Он поставил амбициозную цель: за десятилетие полностью избавить планету от оспы. Поразительно, но эта кампания увенчалась успехом и в 1967–1971 годах число эндемичных по оспе стран упало с 31 до 5. Хендерсон предложил стратегию кольцевой вакцинации: вместо того чтобы прививать все население (дорогостоящая и времязатратная процедура), его команда применяла широкомасштабное оповещение для определения очага заболевания. Заболевших помещали в карантин и вакцинировали всех остальных в определенном радиусе от этого места. Результат превзошел все ожидания. В 1977 году последний случай заражения оспой естественным путем был зафиксирован в Сомали. Оспа стала первой искорененной болезнью.

Хендерсон получил более дюжины крупных наград, в том числе высшие гражданские награды США: Медаль общественного благосостояния, Национальную научную медаль и Президентскую медаль Свободы. Он получил почетные степени семнадцати университетов. После 11 сентября 2001 года Хендерсон стал ведущим экспертом по биотерроризму при Джордже У. Буше. Король Таиланда даже посвятил Хендерсона в рыцарское достоинство.

Но речь тут не о Хендерсоне. К моменту его назначения уже сформировалась политическая воля к ликвидации оспы. Имелась определенная позиция (которая Хендерсона изначально даже не привлекала), и он ее занял. Не хочу сказать, что Хендерсон не оказался на высоте положения или что он не герой. Однако на месте Хендерсона мог оказаться другой подходящий человек, и оспа все равно была бы побеждена.

Нам следует обратить внимание на неожиданную фигуру: украинского вирусолога Виктора Михайловича Жданова (1914–1987)[118]. Работая над этой главой, я нашел о нем в Сети лишь четыре абзаца в «Википедии» да несколько зернистых черно-белых фотографий. Не уверен, что его труд удостоился каких-либо наград.

В мае 1958 года на ежегодной сессии Всемирной ассамблеи здравоохранения в Миннеаполисе (первое после девятилетнего неучастия Советского Союза в работе Ассамблеи) Жданов (занимавший тогда пост замминистра здравоохранения СССР) предложил план глобальной ликвидации оспы. В 1958 году еще ни одна болезнь на планете не была искоренена. Никто не знал, осуществимо ли это. И никто не ожидал, что подобное предложение будет исходить от Советского Союза. Но Жданов предположил, что болезнь можно победить за десятилетие. Поскольку оспа – болезнь исключительно человеческая, утверждал он, уничтожить ее проще, чем переносимые комарами инфекционные заболевания наподобие малярии. Он указал на успех Советского Союза в ликвидации оспы, несмотря на огромную территорию и неразвитую транспортную сеть. Жданов ссылался на письмо Томаса Джефферсона изобретателю вакцины против оспы Эдварду Дженнеру: «Пользуясь случаем, хочу[119] передать вам хотя бы отчасти дань благодарности, положенной вам от лица всей семьи человечества. Никогда прежде медицина не порождала изобретения столь ценного… Грядущие народы лишь из уроков истории узнают, что ненавистная оспа существовала и была вами истреблена».

Жданов сумел убедить скептиков и добился успеха. Впервые в истории ВОЗ согласилась начать кампанию по ликвидации оспы. Чтобы оценить принесенную Ждановым пользу, учтем, что даже не убеди он ВОЗ, оспу, вероятно, все равно искоренили бы. Проблема была достаточно серьезной для того, чтобы кто-либо начал кампанию с целью ее решения. Следовательно, многие из 120 млн жизней, спасенных благодаря ликвидации оспы, все равно были бы спасены. Но такая кампания началась бы гораздо позднее. Следовательно, можно предположить, что Жданов на десятилетие приблизил победу над оспой. А если так, то он в одиночку предотвратил 10–20 млн смертей: почти столько же, сколько жизней было бы сохранено, если бы удалось добиться трех десятилетий мира во всем мире.

Обычно мы не рассматриваем достижения под углом того, что произошло бы, не будь их вовсе, – и совершенно напрасно. Важно не то, кто приносит пользу, а то, принесена ли польза. И мера того, чего вы добились, представляет собой разность между тем, что произошло в результате ваших действий, и тем, что все равно произошло бы.

Предположим, я вижу, как женщина падает на землю. У нее сердечный приступ. Рядом никого, поэтому я подбегаю и начинаю выполнять первичные реанимационные действия (ПРД). Допустим, прежде я этого не делал, но мне все же удается запустить сердце. Женщина выздоравливает, но в результате низкокачественных ПРД получает инвалидность. Однако даже в этом случае ясно, что я совершил великое дело.

А теперь предположим, что, когда женщина упала, рядом оказался бы парамедик. Он обязательно запустил бы сердце[120], не повредив его, однако я оттолкнул парамедика и стал сам выполнять ПРД. Я спас ей жизнь, но если я не сделал бы это, парамедик сумел бы сделать то же самое, причем не причинив вреда. Герой ли я? Разумеется, нет. Добро, которое я творю, не обусловлено прямой пользой, которую я приношу. Даже если я спас жизнь женщине, я причинил ей вред.

Задумываться о том, что произошло бы в противном случае, – важный аспект научного мышления. Но ошибка, заключающаяся в пренебрежении контрфактуальным моделированием, в мире филантропии совершается повсеместно и может иметь ужасные последствия.

Шестнадцатилетний Брендон жил на северо-востоке Детройта. Он уже имел неприятности с законом за вооруженное ограбление, проникновение в жилище и преступления, связанные с оборотом наркотиков, и его привезли в Оклендскую окружную тюрьму, чтобы он собственными глазами увидел, каково жить за решеткой. Сделано это было, чтобы заставить Брендона переоценить свои приоритеты, прежде чем он окажется в тюрьме навсегда. Брендон и другие подростки – главные герои одного из выпусков Beyond Scared Straight.[121]

Сериал Scared Straight начался в 1978 году с документального фильма Арнольда Шапиро. В нем излагалась подлинная история группы несовершеннолетних правонарушителей, которых надзиратели привели на три часа в тюрьму. Заключенные орали на подростков, унижали их, угрожали, рассказывали об ужасах тюремной жизни, об изнасилованиях и избиениях, чтобы напугать и заставить отказаться от преступной жизни. Фильм заканчивается рассказом о том, что большинство молодых людей оставили скользкую дорожку, хотя его авторы признают, что некоторые подростки продолжили нарушать закон. Фильм получил «Оскар», 8 наград «Эмми» и породил продолжения: Scared Straight: Another story, Scared Straight: Ten Years Later, Scared Straight: Twenty Years Later. Новейшую реинкарнацию (Beyond Scared Straight) показывают в США на канале A&E. Идет 8-й сезон. Передача выходит еженедельно и привлекает миллионы зрителей.

Когда Брендон входит в тюрьму, он самоуверен и дерзок. Он оказывается лицом к лицу со стеной заключенных, глядящих на него сквозь решетку. Они подначивают его: «Ты крутой, да? Ну-ка, давай!», «Хочешь быть чертовски крутым парнем?» Заключенные угрожают Брендану, насмехаются над ним, а охранники одним лишь своим присутствием подтверждают серьезность их угроз.

Брендон улыбается. Он думает, что это прикольно. Когда надзиратель уводит его, он продолжает разыгрывать крутого парня: «Меня не подловишь. Я не боюсь этих придурков… Они дышат так же, как и я, и кровь у них течет так же, как у меня».

Настроение его меняется после того, как он наблюдает, как заключенного бьют электрошоком, привязывают к стулу и насильно вводят снотворное. Брендон сломлен, у него на глазах слезы. Охранники говорят, что они на его стороне. Они не хотят, чтобы он оказался здесь.

В конце программы мы снова встречаем Брендона. Спустя месяц после посещения тюрьмы он вновь улыбается, но теперь в глазах у него надежда, а не вызов. У Брендона есть наставник, он перестал тусоваться с друзьями, которые втягивали его в неприятности. Он возвращается в тюрьму, чтобы извиниться перед надзирателями, с которыми препирался. Брендон признает свою неправоту: «Я рад, что побывал на экскурсии в тюрьме, потому что это изменило мою жизнь и сделало меня лучше. И заставило меня понять, что кое-что из того, что я делал, плохо… Теперь будущее видится светлым».

Передача Beyond Scared Straight знакомит нас с миром, с которым большинство никогда не столкнется. Это смесь популярно-развлекательного и духоподъемного жанра. Продюсеры говорят, что это очень эффективная социальная программа и что случаи вроде истории Брендона, когда проблемный подросток радикально меняет свою жизнь, – скорее норма, чем исключение. С момента запуска Scared Straight сотни тюрем в США запустили аналогичные программы. Программа кажется беспроигрышной: она сокращает уровень рецидивов среди несовершеннолетних и отлично смотрится на ТВ.

Но, как вы уже, наверное, догадались, у Scared Straight есть и темная сторона. Те, кто настаивает на эффективности программы, неправы. Программа не просто неэффективна. Она откровенно вредна.

Было проведено девять достоверных исследований[122], оценивавших поведение тысячи несовершеннолетних. Некоммерческая организация «Кокрейн», которая проводит строгую экспертизу социальных программ и проектов в области здравоохранения, рассмотрела эти исследования и нашла, что в двух случаях программа не принесла значительного улучшения, а оставшиеся семь даже выявили рост подростковой преступности. По оценке авторов исследования, изученные ими программы Scared Straight увеличили вероятность совершения правонарушений примерно на 60 %. «Анализ показывает[123], что невмешательство принесло бы меньше вреда, – заключили эксперты. – Воздействие программы почти идентично при применении моделей со случайными и с фиксированными эффектами и имеет негативную направленность независимо от выбора метааналитической стратегии». На академическом жаргоне это едва ли не самая жесткая критика. Это означает, что, с какой стороны ни посмотри, программа Scared Straight вызвала больше преступлений, чем предотвратила. Институт публичной политики[124] штата Вашингтон оценил ценность для общества (из расчета на вложенный доллар) ряда профилактических программ, например психотерапии и обучения психологической разгрузке. Из шестидесяти изученных случаев вмешательства подавляющее большинство принесло больше пользы, чем на них было затрачено. Лишь три оказались вредоносными, причем одна из них – в высшей степени: Scared Straight. Поскольку программа Scared Straight ухудшала криминогенную обстановку, то, вместе с сопутствующими расходами на пенитенциарные учреждения и расходами общин, каждый доллар, потраченный на Scared Straight, обошелся обществу в 203 доллара.

Однако программа, несмотря на свою доказанную вредоносность, продолжается. Проблема в том, что те, кто превозносит ее эффективность, не думают о том, что произошло бы в противном случае. Они видят, как юные правонарушители приходят в Scared Straight, видят, как те в дальнейшем совершают меньше преступлений (только треть ребят[125], прошедших через программу, в следующем году совершают преступление), и приходят к выводу, что это успех. Но нельзя сказать, что некая программа вызывает улучшение, основываясь исключительно на том факте, что стало лучше. В случае Scared Straight доказано, что уровень преступности снизился бы и без этой программы – и даже заметнее. Она лишь мешает прогрессу.

Подозреваю, что эффективность Scared Straight можно объяснить[126] регрессией к среднему значению. Если вы сыграли поистине отличный раунд в гольф, то в следующий раз, вероятно, сыграете хуже, поскольку отличная игра статистически менее вероятна и стоит ожидать более типичного исхода. Аналогично люди, переживающие особенно тяжелый приступ депрессии, через три месяца будут в среднем счастливее, поскольку, вероятно, окажутся ближе к своему среднему уровню удовлетворенности. А если вы выберете группу молодых людей для прохождения коррекционной программы, то, поскольку за данный период они совершили необычно много правонарушений, в последующие месяцы они, вероятно, будут демонстрировать поведение, более близкое к типичному.

Но это объясняет лишь, почему проект Scared Straight кажется эффективным. Почему программа повышает уровень преступности? Никто точно не знает, но одна из гипотез состоит в том[127], что заключенные (которые подчеркивают, что они крутые настолько, что ухитряются выживать в тюрьме) действуют на юных правонарушителей скорее как ролевая модель. Неблагополучные подростки отождествляют себя с заключенными и подражают им. Когда пересматриваешь передачу, это кажется правдоподобным. Заключенные рассказывают ребятам, что тем следует стараться избежать тюрьмы не потому, что это ужасное место или потому, что нарушать закон стыдно, а потому, что они недостаточно круты.

Пример Scared Straight показывает, насколько важно обеспечивать строжайшее тестирование масштабных социальных программ путем контролируемого исследования, прежде чем воплощать их на практике. Если химик-любитель создаст таблетку, которая, по его словам, уменьшит преступность, мы ни за что не назначим ее тысячам детей без строжайшей проверки, потому что это может быть опасно, не говоря уже о том, что это противозаконно. Однако новые программы наподобие Scared Straight запускаются без опоры на серьезные исследования. Без проверки мы не в состоянии определить, улучшит ли программа положение дел, ухудшит его или вообще ни на что не повлияет. Разумеется, порой масштаб программы слишком мал для проверки ее на разумное использование денег, а иногда невозможны строгие испытания. Но по умолчанию мы должны относиться к проблеме так: если программу планируется применять в широком масштабе, нужно доказать ее эффективность.

Особенно интересно представить, что произошло бы в противном случае, когда мы думаем о выборе профессии. Это возвращает нас к Грегу Льюису и оценке пользы, приносимой врачами.

В гл. 4 мы оценили пользу от одного дополнительного врача в США в четыре спасенные жизни. Но это не говорит о том, хорошо ли быть врачом. Ведь если вы становитесь врачом, то к уже имеющимся вашим коллегам попросту прибавляется еще один. Число мест в мединститутах ограничено, и если вы решили не идти в мединститут, ваше место займет другой. Таким образом, становясь врачом, вы просто меняетесь с кем-либо местами, ничего не прибавляя к сумме таланта в этой области. Приносимая вами польза не равна разнице между наличием в США 878194 и 878195 врачей. Это польза, которую вы приносите, становясь врачом, по сравнению с пользой, которую принес бы другой, займи он это место.

Это означает, что оценка в четыре жизни, спасаемые врачом за время его карьеры, завышена. Но стать врачом все равно полезно: поступив в мединститут, вы повысите среднее качество врачей (при условии, что при поступлении отбираются лучшие), а начав работать, вы, возможно, слегка снизите жалование врачей, позволив большему числу коллег найти работу. Но ваш вклад будет не так велик. Грег прикинул, что за время своей карьеры вы спасете не четыре жизни, а одну или две. Конечно, и это очень ценный вклад в благополучие общества, однако меньший, чем можно было ожидать.

Это соображение допускает самое широкое применение. Подростком я работал в центре сестринского ухода. Много ли пользы я приносил? Сначала я размышлял о непосредственной пользе: облегчении участи людей, живших в том интернате. Однако мне следовало подумать, делаю ли я эту работу лучше, чем другой на том же месте. При всем своем энтузиазме я был нерасторопен и неопытен, а деньги, которые там платили, были нужны мне, вероятно, в меньшей степени, чем кому-либо другому. Поэтому неочевидно, была ли вообще от меня польза.

Это отчасти объясняет, почему Грег не отправился в Африку. Поступи он в некоммерческую организацию, он занял бы место человека, который хотел сделать то же самое. Польза от дополнительного врача в развивающейся стране ежегодно составляет около 300 QALY, то есть очень много, но польза, которую он принес бы, заняв чужое место, была бы меньше. И Грег выбрал иную стезю, отвечающую многим из рассмотренных выше требований. А именно – решил зарабатывать, чтобы делиться.

Вместо того чтобы максимизировать прямую пользу, приносимую собственным трудом, зарабатывайте больше, чтобы больше жертвовать и тем облегчать жизнь других. Большинство не рассматривает этот вариант, выбирая профессию, которая «приносит пользу». Но время и деньги, как правило, взаимозаменяемы (деньгами можно оплатить чужое время, а собственное можно использовать для зарабатывания денег), так что нет причин считать наилучшими те профессии, которые непосредственно приносят пользу другим. Если вы всерьез желаете приносить пользу, то стратегия «зарабатывайте, чтобы делиться» заслуживает внимания.

Какие возможности имелись у Грега? Если бы он работал врачом в богатой стране и не жертвовал часть своего заработка, то на протяжении всей его карьеры он принес бы пользу, эквивалентную спасению 2 жизней. Если бы он отправился работать в очень бедную страну, то ежегодно приносил бы пользу, эквивалентную спасению 4 жизней (и за 35 лет карьеры спас бы 140 жизней). А сколько жизней он спас бы, если бы остался дома и делал пожертвования?

Средняя зарплата врача в Англии – около 70 тыс. фунтов стерлингов в год (до вычета налогов)[128], или 110 тыс. долларов (около 4,6 млн за 42 года работы). Выбрав особенно высокооплачиваемую специальность[129] – онкологию, – Грег мог бы зарабатывать вдвое больше: в среднем 200 тыс. фунтов стерлингов в год. Выше я упоминал, что один из самых затратоэффективных способов спасать чужие жизни – это раздавать надкроватные сетки, которые спасают в среднем 1 жизнь на каждые 3,4 тыс. долларов пожертвований. Занимаясь онкологией, Грег смог бы ежегодно жертвовать половину 200-тысячного заработка, оставляя в своем распоряжении приличную сумму – 100 тыс. фунтов стерлингов до вычета налогов (пожертвования налогом не облагаются). Его взносы ежегодно спасали бы десятки жизней: это существенно больше, чем у Грега получалось бы, работай он сам в бедной стране.

Поэтому Грег решил зарабатывать, чтобы делиться, планируя специализироваться в онкологии. «Своими руками я, врач, спас бы несколько жизней, – объяснил мне Грег. – Это меньше, чем я думал, но все равно здорово. Делая пожертвования, я могу спасти сотни жизней». Соображения, побудившие Грега выбрать медицину, привели его и к убеждению делать пожертвования: «Начал я примерно с 10 % и постепенно увеличивал сумму, обнаружив, что не особенно скучаю по этим деньгам. Теперь я жертвую около 50 %, и моя жизнь, пожалуй, лучше, чем была. Я чувствую, что воздаю должное себе семнадцатилетнему, который хотел сделать мир лучше». Лишь в 2014 году Грег пожертвовал 20 тыс. фунтов стерлингов: достаточно, чтобы спасти 10 жизней.

Важно следующее: Грег, зарабатывая, чтобы делиться, приносит пользу, которой бы в противном случае не было. Не стань Грег врачом, его место занял бы другой, но этот человек, возможно, жертвовал бы очень мало (средний показатель – около 2 % заработка[130]). А работая в неправительственной организации в бедной стране, Грег тратил бы деньги этой организации, которые иначе пошли бы на зарплату другому врачу или на медикаменты. Грег делает даже больше добра, зарабатывая, чтобы делиться, чем если бы он работал в бедных странах. При этом он не отказывается от благ цивилизации.

Над этим стоит поразмыслить. В 2007 году английский документалист Луи Теру выпустил фильм «Лечь под нож» (Under the Knife) о косметической хирургии в Беверли-Хиллз. Теру обвинял хирурга, у которого брал интервью, в растрачивании таланта на делание потенциальных звезд кинематографа более привлекательными, а не на спасение жизней. Теперь мы понимаем, что возмущение Теру неуместно, хотя и объяснимо. На самом деле имеет значение то, как именно хирург тратит заработанное.

Зарабатывать, чтобы делиться, выглядит невероятно удачным способом принести пользу. Ведь и простые работники из развитых стран относятся (по мировым меркам) к верхушке получателей дохода, к тому же существуют благотворительные организации, за относительно небольшие деньги оказывающие огромную помощь беднейшим людям на планете. Более того, в отличие от общепринятых «этичных» направлений карьеры, зарабатывать, чтобы делиться – это путь, открытый для всех. Если вы желаете приносить пользу, то работайте на государство, в общественном секторе или на предприятиях корпоративной социальной ответственности. Но многие бьются за то, чтобы найти хоть какую-нибудь работу, не говоря уже о работе в конкретном секторе. Однако куда больше людей может работать сверхурочно, чтобы заработать больше, или работать усерднее, чтобы получить прибавку либо повышение, или двигаться в сторону более высокооплачиваемой профессии, или просто обходиться меньшим. Поступая так и с умом выбирая, кому стоит пожертвовать деньги, почти всякий в богатых странах может принести огромную пользу.

Пользе от собственной профессиональной деятельности я посвящу гл. 9. Но прежде чем мы изучим этот вопрос должным образом и уясним, почему зарабатывать, чтобы делиться – лишь один вариант выбора, причем не всегда самый удачный, рассмотрим еще один аспект.

Глава 6

Почему голосовать на выборах – это как жертвовать тысячи долларов на благотворительность

«Вероятность тяжелой аварии[131] настолько мала, что с инженерной точки зрения она почти немыслима», – это цитата из программы управления авариями на АЭС «Фукусима-1». Она поможет увидеть важность правильного отношения к риску.

Эпицентр землетрясения, поразившего Японию в марте 2011 года, находился в 70 км от АЭС. Все работавшие реакторы после первого же подземного толчка автоматически выключились: мера для предотвращения расплавления оболочки, что привело бы к утечке радиоактивного материала. Однако последовавшее цунами вывело из строя систему охлаждения АЭС, вызвав расплавление в трех реакторах. Хотя из-за радиации никто не погиб, 160 тыс. человек было вынуждено оставить свои дома. Около 1,6 тыс. человек погибло во время эвакуации в силу внешних обстоятельств наподобие закрытия больниц. Фукусимская катастрофа остается самой страшной ядерной аварией после Чернобыля.

Спустя четыре месяца японское правительство сформировало комиссию из десяти независимых экспертов в различных областях, включая радиационную защиту, медицину и право, и она представила премьер-министру Нода Ёсихико 450-страничный доклад. Председатель комиссии инженер Хатамура Йотаро, почетный профессор Токийского университета, рассказал на пресс-конференции, что «первопричина… кризиса[132] заключается в том, что [контролирующие органы и Токийская энергетическая компания] возомнили, будто природные катастрофы, выходящие за пределы их воображения, произойти не могут». В заключение Хатамура отметил, что Япония «должна воспринять эту аварию как напоминание природы о том, что людской образ мыслей может быть несовершенен».

Выше мы рассматривали измеримые, конкретные способы помогать другим людям. В реальности, к сожалению, это не всегда просто. Нередко мы не понимаем, увенчаются ли успехом наши попытки, и, учитывая сложность выяснения, что случилось бы в противном случае, мы, как правило, не узнаем, принесли ли мы пользу. Когда доходит до воздействия на политику, задача неимоверно усложняется. Даже если вы ведете политическую кампанию и курс изменяется желаемым образом, обычно действуют другие силы, затрудняющие измерение вашего личного вклада в перемены.

Однако не следует отказываться и от авантюрных, связанных с высоким риском действий: в случае успеха эффект может быть огромным. Следовательно, нужен способ сравнения рискованных, но потенциально высокоэффективных действий с действиями, которые гарантированно дадут положительный результат.

В экономической науке и теории принятия решений обычный способ сравнения – это определение ожидаемой ценности действия. Предположим, я предлагаю пари. Я подброшу монету, и если выпадет орел, я дам вам 2 доллара, а если решка, вы дадите 1 доллар мне. Примете ли вы пари? Исходя из оценки ожидаемой ценности – непременно.

Для расчета ожидаемой денежной ценности каждого пари вы рассматриваете все возможные исходы. Для каждого вы берете денежную выгоду или потерю и умножаете их на вероятность исхода. В нашем случае имеются два возможных исхода: орел и решка. Шансы каждого составляют 50 %. Следовательно, ожидаемая денежная ценность принятия пари (50 % + 2 доллара) + (50 % – 1 доллар) = 0,5 доллара. Ожидаемая ценность отказа – ноль долларов. Ожидаемая ценность принятия пари выше, поэтому вам следует его принять.

Максимизация ожидаемой ценности обычно рассматривается как лучшая стратегия принятия решений, когда известны ценность и вероятность каждого варианта. Этой стратегией пользуются экономисты, статистики, игроки в покер, специалисты по менеджменту риска, да и почти все, кому регулярно приходится иметь дело с неочевидными исходами. Чтобы понять, почему, давайте предположим, что я предлагаю вам то же пари снова и снова. В долгосрочной перспективе вы почти наверняка получите больше денег, если примете пари: каждый раз вы получите в среднем 0,5 доллара.

В примере с подбрасыванием монеты речь шла об ожидаемой денежной ценности. Однако когда мы обдумываем покупки для себя, ожидаемая денежная ценность нас мало волнует. Большинство людей предпочло бы сберечь 1 тыс. долларов, а не поставить их на кон и получить (с вероятностью 1: 100) 100001 доллар, даже если ожидаемая денежная ценность пари положительная. Это рационально, потому что и у денег есть убывающая приростная отдача. Если вы похожи на большинство, то улучшения, которые вы произвели бы в своей жизни, потратив первую 1 тыс. долларов из лотерейного выигрыша в 100001 доллар, доставят вам больше радости, чем улучшения, которые вы произвели бы, потратив последнюю 1 тыс. долларов. Однако это неверно, если мы рассуждаем о филантропии. Если вы пожертвуете 1 тыс. долларов Against Malaria Foundation, организация купит и распространит 160 надкроватных сеток. (А если пожертвуете 100 тыс. долларов, то – 1,6 тыс. сеток.) Поскольку мировые проблемы слишком сложны, приростная отдача направляемых на их решение ресурсов убывает очень медленно. Если бы организация Against Malaria Foundation получила 50 млн долларов (в несколько раз больше своего текущего бюджета), она изо всех сил постаралась бы потратить все эти деньги так же, как тратила до сих пор. Но если на надкроватные сетки были бы израсходованы миллиарды долларов, то тратить на них еще больше было бы неэффективно: ведь все, кому требовались сетки, ими уже обзавелись бы. И, как мы видели, разумнее тратить деньги на лечение от малярии, а не от рака, отчасти потому, что на лечение от малярии выделяется крошечная доля ресурсов, выделяемых на лечение от рака. Но если вы оперируете «лишь» миллионными суммами, то нередко будете приходить к выводу, что альтруистическая ценность денег остается одной и той же, независимо от того, сколько их у вас.

Чтобы убедиться в пользе концепции ожидаемой ценности, рассмотрим ее мрачное, но важное применение: оценку риска смерти. Курение, езда на мотоцикле, плавание с аквалангом, прием экстази[133], употребление в пищу арахисового масла: все это увеличивает вероятность смерти. Насколько опасен каждый из этих случаев? Эксперты в области здравоохранения измеряют риск в микромортах. Один микроморт – одна миллионная доля вероятности умереть, эквивалентная потере 30 минут ожидаемой жизни, если вам 20 лет, или 15 минут, если вам 50 лет. В микромортах легко сравнить различные виды деятельности. Однократный прием экстази (2 таблетки) не дотягивает и до 1 микроморта. Сеанс подводного плавания[134] увеличивает вероятность погибнуть на 5 микромортов, а затяжной прыжок с парашютом[135] – на 9. Полет на космическом челноке[136] равен 17 тыс. микромортов (1,7 % вероятности погибнуть), что опасно почти в той же степени, что и попытка подняться на Эверест[137] выше базового лагеря (13 тыс. микромортов, или 1,3 % вероятности погибнуть).

Ту же концепцию можно применить[138] к деятельности, увеличивающей риск смерти в будущем. Поедание 40 столовых ложек арахисового масла равно 1 микроморту, поскольку вы рискуете заполучить афлатоксин, увеличивающий вероятность развития рака печени. Сигарета дает 0,7 микроморта (рак легких). Выкуривание сигареты сокращает ожидаемую продолжительность жизни на 5 минут: примерно столько же, сколько требуется, чтобы выкурить эту сигарету.

Риск пользования транспортом можно рассчитывать в потерянных минутах жизни на час путешествия. Перемещаясь, вы всякий раз подвергаетесь слабому риску попасть в аварию со смертельным исходом, но шансы угодить в такую аварию резко различаются в зависимости от вида транспорта. Так, риск автомобильной аварии со смертельным исходом при нахождении за рулем в течение часа составляет примерно 1: 10 млн (0,1 микроморта). Для 20-летнего это риск потери 60 лет с вероятностью 1: 10 млн. Таким образом, потеря ожидаемого времени жизни из-за вождения в течение 1 часа составляет 3 минуты. Взгляд на потерю ожидаемых минут жизни показывает, как велик разброс. Если 1 час путешествия на поезде[139] обойдется всего в 20 секунд ожидаемой жизни, то 1 час на мотоцикле – уже в 3 часа 45 минут.

Концепция ожидаемой ценности помогает не только сравнивать риски, но и выбирать, на какой риск стоит идти. Согласились бы вы на часовую абсолютно безопасную поездку на мотоцикле, однако с угрозой последующей потери сознания на 3 часа 45 минут? Если вы отвечаете «нет», но при этом вам нравится ездить на мотоцикле и вы делаете это каждый день, то вы, вероятно, не до конца сознаете риск.

Важно представлять себе ожидаемую ценность, потому что люди беспечны. Психологи обнаружили,[140] что люди придают маловероятным событиям либо слишком много значения (например, когда решают сыграть в лотерею), либо просто их игнорируют.

Это возвращает нас к разговору о Фукусиме. Авторы программы управления авариями верно определили, что вероятность катастрофы очень мала. Однако они приравняли «очень мало» к нолю и с готовностью забыли об опасности. Они не подумали, что если на АЭС все-таки случится катастрофа, цена ее окажется огромной – в данном случае более 1 тыс. жизней. Пусть вероятность катастрофы была мала – она явно стоила того, чтобы предпринять значительные меры безопасности.

Специалисты по технике безопасности «Фукусима-1» пытались предотвратить ущерб своей оценкой и потерпели неудачу из-за игнорирования важного, но маловероятного события. Точно так же, делая добро, мы должны учитывать и вероятность успеха, и его ценность. Это означает, что невысокая вероятность видов деятельности с высокой отдачей может оказаться приоритетнее гарантированности тех, которые имеют более скромный эффект. Это также показывает, как люди заблуждаются, говоря, что один в поле не воин. Выборы – яркий тому пример.

Большинство людей считает, что следует голосовать на выборах. При этом многие экономисты утверждают, что если ваша задача – повлиять на результат, то голосование – пустая трата времени. Стивен Левитт, профессор экономики Чикагского университета и соавтор книги «Фрикономика», подчеркнул:

Никто в здравом уме[141] не голосует с мыслью, что может повлиять на исход выборов. Если, например, оценить выборы в американскую Палату представителей в последнее столетие, то, думаю, найдется, может быть, один пример (недавние выборы), когда исход решили голоса избирателей… Причины голосования совершенно иные: это занятно; если вы это сделаете, жена будет любить вас сильнее; это позволяет чувствовать себя гордым американцем. Но не следует тешить себя иллюзией, будто брошенный в урну бюллетень может решить исход выборов… Едва ли найдется менее продуктивный способ потратить время.

Однако, принимая во внимание концепцию ожидаемой ценности, выводы Левитта поспешны. Нельзя просто сказать, что шанс повлиять на исход голосованием настолько мал, что им можно пренебречь. Надо разобраться, насколько велика была бы отдача, если бы мы действительно влияли на исход.

К счастью, статистики уже сделали за нас трудную часть работы. Непревзойденный знаток политики Натаниэль Сильвер (верно предсказавший в 2012 году победителя во всех 50 штатах и округе Колумбия), профессор статистики Колумбийского университета Эндрю Гельман и профессор правоведения из Беркли Аарон Эдлин оценили шансы избирателя поколебать результаты[142] президентских выборов 2008 года: в среднем 1: 60 млн. Невысокая вероятность, прямо скажем.

Далее следует выяснить, каковы ставки. Оценки неизбежно будут приблизительными. Сначала следует задаться вопросом: Сколько лично я ожидаю получить от правления предпочитаемой мною партии? Если вы сторонник республиканцев, то можете ожидать снижения налогов. А если вы сторонник демократов, то получите больше бесплатных государственных услуг. Предположим, приход к власти предпочитаемой партии обходится вам в 1 тыс. долларов. Хотя эта сумма гипотетическая[143], она кажется мне убедительной. Ежегодные расходы американского бюджета составляют 3,5 трлн долларов: 14 трлн за 4 года, или 44 тыс. долларов на гражданина. Если тратить эти деньги в 2,5 раза эффективнее, отдача составит 1 тыс. долларов на человека. Конечно, государство делает людей богаче или беднее и иными способами, например путем регулирования.

Экономист вроде Левитта мог бы сказать, что для вас ожидаемая ценность голосования составляет лишь 1/60000000 долю вашей 1 тыс. долларов, то есть 0,0016 цента. За такую низкую ожидаемую ценность голосовать явно не стоит.

Но это предполагает, что ценность голосования является ценностью лишь для вас. Вместо этого следует задуматься о всеобщей пользе пребывания у власти лучшей партии. Продолжим пользоваться гипотетической оценкой отдачи (1 тыс. долларов на человека) от пребывания у власти лучшей партии. В этом случае для оценки общей пользы для американцев 1 тыс. долларов нужно умножить на численность населения США (314 млн человек). Получим 314 млрд долларов. Средняя ожидаемая ценность голосования за лучшую партию, таким образом, – это вероятность успеха (1: 60 млн), умноженная на выгоду для всех американцев (допустим, 314 млрд долларов), то есть около 5,2 тыс. долларов ценности для американского народа. В этом смысле голосование похоже на пожертвование тысяч долларов на помощь развивающимся странам. Для всех, кроме сверхбогачей, это куда лучшее применение 60 минут (которые уходят у вас на голосование), чем, например, трата их на вашу обычную работу.

Здесь нужно сделать несколько оговорок. Во-первых, указанная общая выгода – гипотетическое число, и воспринимать его следует без излишней серьезности. Если вы колеблетесь в выборе между двумя партиями, то разумно предположить, что число завышено: ожидаемая ценность вашего голоса окажется ниже из-за более высокого шанса проголосовать за худшую партию. Ну а если вы совершенно не понимаете, какая партия лучше, то ожидаемая ценность голоса падает до ноля. Хорошо бы вам произвести собственную оценку выгод от прихода к власти предпочитаемой партии, а затем сделать расчеты. И только если вам покажется, что ожидаемая выгода от прихода к власти одной партии по сравнению с другой очень мала (вероятно, менее 20 долларов на человека), то вы вправе заключить, что голосование не является разумным альтруистическим поведением.

При этом вероятность радикально повлиять на результат выборов варьирует от штата к штату. В Колорадо, Нью-Хэмпшире, Виргинии и других ключевых штатах вероятность всего 1: 10 млн, что гораздо сильнее мотивирует голосовать. Используя гипотетическую сумму в 1 тыс. долларов на человека, ценность для народа США вашего голосования за лучшую партию составляет 30 тыс. долларов. Однако в надежных штатах влияние вашего голоса куда ниже. В Массачусетсе вероятность принести пользу своим голосом – всего 1: 1 млрд. Учитывая мою оценку пользы пребывания у власти лучшей партии, это все равно означает, что голосование имеет ожидаемую ценность в 300 долларов, что кажется довольно выгодным. В округе Колумбия, однако, влияние вашего голоса – менее 1: 100 млрд, учитывая ожидаемую ценность от голосования всего в 3 доллара.

Мы воспользовались концепцией ожидаемой ценности, чтобы показать, почему голосование за лучшую партию нередко является (ожидаемо) высокоэффективной альтруистической деятельностью. Однако та же логика применима и в других областях. По многим вопросам люди придерживаются двух взглядов:

• Если так делали бы многие, произошли бы перемены…

• …но один человек погоды не сделает.

При рассмотрении ожидаемой ценности подобное сочетание обычно ошибочно.

Рассмотрим «ответственное» потребление вроде перехода на «зеленый» кофе или отказа от мяса. Предположим, человек перестает покупать куриные грудки и выбирает взамен вегетарианские продукты, чтобы облегчить страдания животных на фермах. Меняет ли это что-нибудь? Может показаться, что нет. Если один человек на планете однажды перестает покупать куриные грудки, а остальные мясоеды продолжают их покупать, как это может повлиять на число забиваемых кур? Когда супермаркет решает, сколько закупать курятины, там не переживают, что в определенный день будет куплено на одну куриную грудку меньше. Однако если куриные грудки перестали бы покупать тысячи или миллионы людей, то число кур, разводимых на убой, снизилось бы: предложение упало бы соответственно спросу. Но тогда получается парадокс: индивид не меняет ничего, а миллионы индивидов – все. При этом действия миллионов – лишь сумма действий индивидов. Более того, железный закон экономики состоит в том, что если на рынке падает спрос на продукцию, объем ее поставок уменьшается. Как согласовать эти рассуждения?

Ответ – в ожидаемой ценности. Если вы снижаете закупки некоторого количества куриных грудок, то большую часть времени вы ни на что не влияете: супермаркет продолжит закупать то же количество курятины. Но порой наблюдается эффект от частного решения. Директор магазина случайно посчитает число куриных грудок, купленных потребителями, и решит снизить объем закупок. (Например, он следует правилу: «Если в этом месяце будет куплено меньше 5 тыс. грудок, мы снижаем объем закупок».) Возможно, ваше решение не покупать грудки подействует на супермаркет один раз из тысячи, но в этот раз директор решит покупать приблизительно на тысячу грудок меньше.

Это не просто теория. Экономисты подсчитали,[144] как потребитель влияет на объем закупаемых продуктов животного происхождения. Так, если вы отказываетесь от 1 яйца, общее производство в конечном счете падает на 0,91 яйца, а если от 1 галлона молока, то производство снижается на 0,56 галлона. (А если вы отказываетесь от 1 фунта говядины, то производство говядины падает на 0,68 фунта; если от 1 фунта свинины, то производство падает на 0,74 фунта, а если от 1 фунта курятины, то производство падает на 0,76 фунта.)

Та же логика применима к рассуждению о ценности участия в политических мероприятиях. Предположим, группа людей желает воплощения в жизнь некоего политического курса. Предположим, все они соглашаются, что если никто не станет участвовать в акциях в поддержку этой реформы, то перемен не будет. Однако если эту реформу поддержит миллион людей, она станет реальностью. Каков эффект от вашего появления на этой акции? Вы лишь один из тысяч. Опять-таки, решение в том, чтобы исходить из ожидаемой ценности. Шанс на то, что вы именно тот человек, который все меняет, очень мал, но если вы действительно что-либо меняете, эффект поистине огромен. И это не только теория. Политологи из Гарварда и Стокгольмского университета[145] изучили мероприятия Чайной партии в День налогов 15 апреля 2009 года. В натурном эксперименте они воспользовались погодными условиями в различных избирательных округах: если погода в день акции была плохой, приходило меньше людей. Это позволило оценить, влияло ли повышенное число участников акции на ее эффективность. Исследователи обнаружили, что на политику значительно влияли акции, привлекавшие больше людей, и что чем масштабнее акция, тем смелее представители протестующих в Конгрессе.

Для наших задач важнее всего учет ожидаемой ценности при сопоставлении конкретных измеримых способов принести пользу с рискованными стратегиями, имеющими потенциально высокую отдачу. Один из примеров – сравнение вариантов карьеры. Если метод «зарабатывать, чтобы делиться» деньгами с благотворительными проектами типа Deworm the World Initiative – это надежный способ приносить пользу, то другие, например политика, куда менее очевидны. Как их сравнить?

– Я ожидаю неудачи,[146] – говорила мне Лора Браун.

Мы сидели в «Гран-кафе», старейшей английской кофейне, и обсуждали карьерные планы Лоры. Второй год обучающаяся на курсе философии, политологии и экономики (ФПЭ), она незадолго до этого прочитала статью, где анализировались шансы студента ФПЭ быть избранным в Парламент. Заинтригованная, Лора нашла оригинальный источник – работу моей организации 80000 Hours – и изучила расчеты. И выбрала политическую карьеру.

– Скорее всего, мне не удастся стать крупным политиком. Но если я им стану, я смогу принести столько пользы, что думаю, стоит попытаться, – объяснила мне Лора.

Прежде чем принять решение, Лора колебалась: идти в политику или выбрать перспективную профессию и много зарабатывать, чтобы делиться. При этом она желала заниматься тем, что принесет больше пользы другим. Может показаться, что провести такое сравнение невозможно. Однако концепция ожидаемой ценности позволяет нам найти разумный ответ. Я и мои коллеги из 80000 Hours произвели очень приблизительные расчеты[147], чтобы посмотреть, сможет ли занятие политикой конкурировать с зарабатыванием денег ради того, чтобы делиться ими с другими.

Сначала следует оценить шансы на успех. Наиболее примитивный способ оценить шансы стать членом Парламента – это высчитать, сколько из ныне живущих англичан в некоторый момент окажутся избранными (мы оценили их число примерно в 3100 человек, причем пятеро стали бы премьер-министрами). Таким образом, вероятность стать членом Парламента составляет 1: 20 тыс., а премьер-министром – 1: 12 млн. Однако большинство англичан не занимается политикой, и среди политиков преобладают люди с определенным бэкграундом. В частности, в британской политике с избытком представлены питомцы Оксфорда, особенно изучавшие ФПЭ. И нынешний премьер-министр Дэвид Кэмерон, и лидер оппозиции Эдвард Милибэнд получили в Оксфорде степень по ФПЭ. Более 100 из 650 членов Парламента учились в Оксфордском университете (который ежегодно выпускает всего 3 тыс. человек), причем 35 из них изучали ФПЭ (этот курс ежегодно оканчивают 200 человек). ФПЭ изучало 32 % членов кабинета министров, а 9 из 13 премьер-министров (с 1945 года) учились в Оксфорде, причем трое изучало ФПЭ.

Эта статистика демонстрирует некоторые вызывающие разочарование условия политической мобильности и равного представительства в Великобритании. Однако для носителя альтруистического сознания, волей судьбы изучающего в Оксфорде ФПЭ, это огромная возможность. Лора именно такой человек. Она рассчитала, что для обладателя оксфордского диплома ФПЭ, решившего пойти в политику, исторически шанс стать членом Парламента составляет 1: 30, а премьер-министром – 1: 3 тыс. Бэкграунд давал Лоре замечательные шансы пройти в Парламент, но даже с учетом этого ей вероятнее всего предстоял проигрыш, так что хождение в политику – все равно очень рискованное предприятие.

Следующий шаг: оценка потенциального влияния Лоры как депутата Парламента. Узнать это очень сложно, и мы воспользуемся оценкой по меньшей величине. Точно оценить влияние невозможно, поэтому примем нижнюю оценку вероятности. Если даже на основании этой оценки ожидаемая польза от похода Лоры в политику окажется больше, чем польза за счет зарабатывания, чтобы делиться, следует считать, что Лора, вероятно, может принести больше пользы в политике.

Во-первых, осторожно предположим, что Лора приобретет влияние лишь как депутат Парламента (или как член кабинета министров, или как премьер-министр), а не на другом посту (например, на должности специального советника члена Парламента или работая в экспертно-аналитическом центре). Во-вторых, предположим, что депутаты распространяют свое влияние исключительно через распоряжение государственными расходами, а не посредством законодательной деятельности или доступа к публике. Оба этих предположения, разумеется, ложны, но они помогают удостовериться, что итоговая оценка окажется консервативной.

Таким образом, мы лишь пытаемся оценить[148] потенциальное влияние Лоры на государственные расходы в качестве члена Парламента. Мы рассматривали его по следующим показателям: сколько влияния в год имеет выпускник ФПЭ, ставший депутатом Парламента, и сколько выпускников оксфордского курса ФПЭ ежегодно идет в политику? Во-первых, определим ежегодное совокупное влияние членов Парламента (включая правительство во главе с премьер-министром). Расходы бюджета Великобритании в 2014/15 году составили 732 млрд фунтов стерлингов[149]. Де-юре члены Парламента и министры определяют политику государства и его расходы. На практике в расходовании средств их ограничивают другие политические силы, международные организации и общественное мнение. Осторожно предположим, что[150] каждый из этих факторов ограничивает влияние членов Парламента и министров на 1/2. Тогда члены Парламента и министры влияют на 1/8 долю государственных расходов. Однако политические решения, принимаемые членами Парламента и министрами, проводят в жизнь государственные служащие. Это еще больше ограничивает реальное влияние членов Парламента и министров. По нашим оценкам – еще наполовину. Итого: ежегодное совокупное влияние членов Парламента распространяется на 1/16 долю государственных расходов (около 45 млрд фунтов стерлингов).

Во-вторых, оценим, какой долей государственных средств распоряжаются выпускники ФПЭ. Около 5 % нынешних членов Парламента и 32 % кабинета министров изучало ФПЭ в Оксфорде. Предположим, что влияние всех 628 депутатов, не входящих в правительство, таково же, как и влияние 22 членов кабинета (включая премьер-министра): то есть каждая группа распоряжается примерно половиной из 45 млрд фунтов стерлингов, на которые распространяется совокупное влияние Парламента. (Это осторожная оценка. ФПЭ представлен на уровне правительства и премьер-министра гораздо выше, чем на уровне депутатов, и мы подозреваем, что влияние правительства и премьер-министра на самом деле шире, чем остальных членов Парламента вместе.) Таким образом, люди, изучавшие ФПЭ в Оксфорде, ежегодно распоряжаются следующими средствами: 5 % 22,5 млрд фунтов стерлингов + 32 % 22,5 млрд фунтов стерлингов = 8 млрд фунтов стерлингов. Ежегодно курс ФПЭ оканчивает 200 человек, однако лишь 25 % выбирает профессию, связанную с партийной политикой. Таким образом, 50 выпускников ФПЭ распоряжаются 8 млрд фунтов стерлингов. Ожидаемое влияние каждого выпускника (например Лоры Браун) таково: 1/50 8 млрд фунтов стерлингов = 160 млн фунтов стерлингов.

Это ожидаемое финансовое влияние Лоры. Но сколько оно стоит? Поскольку Лора будет ограничена в распоряжении этими деньгами, оно не будет стоить столько, сколько стоило бы, просто окажись у нее 160 млн фунтов стерлингов, которые можно потратить на самые эффективные проекты. Более того, мы должны сравнить, сколько пользы принесли бы эти деньги при ее личном влиянии и сколько пользы они принесли бы, окажись на ее месте другой человек. Осторожно предположим, что деньги, коорыми она сможет распорядиться, принесут лишь 1/50 пользы, которую принесли бы пожертвования на самые эффективные проекты. Если так, то наша оценка ожидаемого влияния от хождения Лоры в политику эквивалентна 8 млн фунтов стерлингов, пожертвованных на самые эффективные проекты.

По пути к этой сумме мы на каждом этапе делали осторожные предположения: Лора не получит влияния, если не станет членом Парламента, правительства или премьер-министром; ее влияние как депутата будет ограничиваться исключительно распоряжением государственными расходами. Таким образом, 8 млн фунтов стерлингов являются заниженной оценкой ожидаемого влияния Лоры. Однако 8 млн фунтов стерлингов – это значительно больше, чем она могла бы пожертвовать, если зарабатывала бы, чтобы делиться. Следовательно, даже с учетом пессимистических предположений политика для Лоры будет иметь большее ожидаемое воздействие, нежели зарабатывание денег, чтобы ими делиться. Она хотела приносить как можно больше пользы и поэтому (отчасти исходя из приведенных рассуждений[151]) выбрала политику.

Выбор в пользу заработков – не всегда самый эффективный путь для выпускника ФПЭ. В гл. 9 мы рассмотрим еще несколько вариантов, имеющих низкую вероятность успеха, но очень высокую потенциальную отдачу, например науку и предпринимательство, которые вполне могут конкурировать с зарабатыванием, чтобы делиться.

Кроме профессионального выбора, концепцию ожидаемой ценности можно применить для оценки влияния на политику. Пожертвования в пользу высокоэффективных благотворительных проектов – это сравнительно надежный и измеряемый способ принесения пользы. Но преимущества системных изменений еще заметнее, и если вам удастся найти правильную область, то финансирование или участие в политических кампаниях способно принести еще больше пользы. В целом необязательно точно вычислять ожидаемую ценность данной деятельности. Расчеты, основанные на обоснованных числах, могут показать в первом приближении, сколь велика ожидаемая ценность такой деятельности. Долгосрочные проекты могут быть стоящими, если отдача достаточно велика.

Таким образом, при оценке варианта действий не следует отметать его как неэффективный на том основании, что «этого никогда не будет». Многие этические идеи, ныне являющиеся общим местом, в прошлом казались очень радикальными. Та идея, что женщины, или чернокожие, или негетеросексуалы должны иметь равные права, считалась смехотворной до самого недавнего, с исторической точки зрения, времени. Бенджамин Франклин в 1790 году отправил в Конгресс США петицию об отмене рабства. Конгресс обсуждал петицию два дня. Возражений у сторонников рабства хватало. «Кто компенсирует рабовладельцам их потери? – спрашивали они. – Чем обернется смешение рас для американских ценностей и нравов?» Однако впоследствии рабство все же было отменено, и теперь эти возражения представляются нам несостоятельными. Активистам, ратовавшим за равноправие женщин, чернокожих и представителей ЛГБТ-сообщества, удалось изменить ситуацию не потому, что они рассчитывали на успех в краткосрочной перспективе, а потому, что польза в случае успеха обещала быть огромной.

Изменение климата – еще один вопрос, где полезна концепция ожидаемой ценности. Во-первых, она показывает, что дебаты относительно того, имеет ли место антропогенное изменение климата, совершенно неуместны, когда речь заходит о том, что мы должны делать. Одна группа указывает на научный консенсус относительно реальности антропогенных климатических изменений, тогда как другая продолжает сомневаться. Хочу пояснить: ученые действительно почти пришли к консенсусу, что изменение климата, вызванное человеческой деятельностью, действительно имеет место. Действующая под эгидой ООН Межправительственная группа экспертов по изменению климата (с которой сотрудничают тысячи ученых) заявила, что «в высшей степени вероятно,[152] что антропогенное воздействие явилось основной причиной наблюдаемого с середины XX века потепления», и она определяет «высшую степень вероятности» минимум как 95-процентную. В одной статье были рассмотрены работы о глобальном потеплении, и «97,1 % их авторов[153] единодушно одобрили ту позицию, что деятельность человека вызывает глобальное потепление».

Однако странность этих споров в другом. Даже если ученые еще не доказали, что антропогенное изменение климата действительно имеет место, для превентивных действий этого достаточно. Предположим, у вас дома имеется датчик угарного газа. Он чуть чувствительнее, чем положено, и в четырех из пяти случаев тревога оказывается ложной. Однажды вечером вы смотрите телевизор, и датчик срабатывает. Что вы сделаете? Если вы убедите себя, что это ложная тревога, то совершите роковую ошибку. Если тревога ложная, но вы на всякий случай отключите бойлер и откроете окна, то в худшем случае позябнете вечерок и вынуждены будете прервать просмотр любимой телепрограммы. Но если случится утечка угарного газа и вы ничего не предпримете, то вы умрете. Поэтому стоит выключить бойлер: вероятность погибнуть (1: 5) перевешивает вероятность (4: 5) померзнуть.

Ситуация с изменением климата ничем не отличается от той, что описана выше. Если климат меняется, а мы ничего не делаем, то погибнут миллионы,[154] а мировая экономика понесет триллионные убытки[155]. Если климат не меняется, но мы что-нибудь делаем, то ставки гораздо ниже.[156] Мы напрасно потратили бы некоторый объем ресурсов на развитие малоуглеродной технологии[157] и немного замедлили бы экономический прогресс,[158] но концом света в буквальном смысле это бы не стало.

Во-вторых, ожидаемая ценность показывает, почему у индивидов имеются не меньшие, чем у государств, основания смягчать климатические изменения. В течение жизни ваша персональная эмиссия парниковых газов повысит температуру планеты примерно на полумиллиардную долю градуса Цельсия[159]. Разница кажется настолько небольшой, что можно не тревожиться.

Но это рассуждение не учитывает ожидаемую ценность. Да, увеличение планетарной температуры на полумиллиардную долю градуса, вероятно, ничего ни для кого не изменит,[160] но рано или поздно именно это крошечное увеличение вызовет потоп или аномальную жару, которые в противном случае не возникли бы. В этом случае ожидаемый ущерб от глобального подъема температуры[161] на полумиллиардную долю градуса окажется весьма велик.

В-третьих, ожидаемая ценность важна при оценке того, насколько вредоносно изменение климата и в какой степени мы можем улучшить ситуацию. Когда я изучил экономические оценки ущерба от климатических изменений, я с удивлением обнаружил, что экономисты, как правило, не оценивают климатические изменения как катастрофу. Большинство экономистов считает, что изменение климата обойдется лишь в несколько процентов валового мирового продукта (ВМП).[162] Это, конечно, очень много – триллионы долларов, – но не так много по сравнению с уровнем медленного экономического роста. В последнее десятилетие[163] ежегодный экономический рост на душу населения составлял около 2 %, и потеря 2 % ВМП из-за климатических изменений будет эквивалентна одному году без экономического роста. Мысль о том, что изменение климата было бы эквивалентно отбрасыванию в экономическом отношении на год назад, не так страшна: 2013 год не казался нам гораздо хуже 2014-го.

То же самое мы видим на индивидуальном уровне. Эквивалент углекислого газа (СО₂-эк) – это способ измерить ваш углеродный след, который, помимо углекислого, включает и парниковые газы (например метан и закись азота). Одна тонна метана дает столько же тепла, сколько 21 т СО₂-эк. По средним оценкам, социальные издержки эмиссии 1 т СО₂-эк составляют примерно 32 доллара[164]. Средний американец ежегодно[165] выбрасывает в атмосферу около 21 т СО₂-эк. Поэтому социальные издержки эмиссии парниковых газов одним американцем ежегодно составляют около 670 долларов. Цена значительная, но это не конец света. Для граждан других государств цена эмиссии значительно ниже. Так, на жителя Великобритании приходится[166] около 9 т СО₂-эк в год, так что вреда он ежегодно приносит всего на 275 долларов.

Однако такой экономический анализ проигрывает честному анализу ожидаемой ценности. Стандартный анализ учитывает лишь последствия наиболее вероятного сценария (подъем температуры на 2–4 °C), но не учитывает, какими были бы последствия, окажись наши оптимистические оценки неверны. Это особенно важно потому, что климат представляет собой невероятно сложную и труднопредсказуемую систему, и мы не можем быть уверены в правильности своих оценок. Когда ученые-климатологи оценивают подъем температуры, им приходится признать, что существует небольшая вероятность повышения температуры более, чем на 2–4 °C. Межправительственная группа экспертов по изменению климата допускает более чем 5-процентную вероятность повышения температуры более чем на 6 °C и даже признает небольшой риск[167] катастрофического изменения климата (повышение температуры на 10 °C или более). Подчеркиваю: я не говорю, что это вообще вероятно, – на самом деле это очень маловероятно. Но это возможно, и если это произошло бы, последствия были бы катастрофическими,[168] вплоть до гибели цивилизации. Трудно дать осмысленный ответ на вопрос, как плохо все было бы, но если мы считаем ситуацию потенциально катастрофической, надо пересмотреть собственную оценку важности смягчения климатических изменений. В этом случае подлинные ожидаемые социальные издержки эмиссии СО₂ могли бы быть гораздо выше, чем изначально предложенные экономистами оценки в 32 доллара за 1 т, и оправдали бы более масштабные усилия по сокращению выбросов.

Подобно тому, как большая доля ценности программ помощи исходит от самых успешных проектов (гл. 3), больше всего ожидаемого ущерба от катастроф нередко приносят самые страшные катастрофы. (То есть число погибших в катастрофах образует образует распределение с толстым хвостом.[169] Нассим Талеб[170] называет «черными лебедями» очень редкие события с очень серьезными последствиями.) Например, большинство погибших на войне[171] погибли в самых страшных войнах: из 400 войн за последние 200 лет около 30 % смертей приходится на Вторую мировую. Это означает, что если мы озабочены предотвращением вооруженных конфликтов, то нам следует потратить усилия в основном на предотвращение или ограничение масштаба крупнейших конфликтов. Те же соображения применимы к землетрясениям, наводнениям и эпидемиям.

В тех случаях, когда люди вроде бы пренебрегают риском наихудшего исхода, помощь в предотвращении этих исходов может оказаться особенно эффективной альтруистической деятельностью. Именно этим занимается[172] Skoll Global Threats Fund: старается уменьшить вероятность глобальных катастроф, вызываемых изменением климата, пандемиями и распространением ядерного оружия. Благотворительная аналитическая организация GiveWell в настоящее время изучает[173] этот род деятельности, чтобы узнать, насколько эффективны пожертвования в указанной сфере.

У вас могло возникнуть ощущение, что эффективный альтруизм ограничивается теми видами деятельности, пользу от которых подсчитать достаточно легко (вроде дегельминтизации школьников или раздачи надкроватных сеток). Надеюсь, что эта дискуссия об ожидаемой ценности помогла показать, почему дело не в этом. Даже в областях, кажущихся «неисчисляемыми», таких как политические перемены или предотвращение катастроф, мы все-таки можем четко и обоснованно судить, насколько хороши эти виды деятельности. Просто надо оценить шансы на успех и качество этого успеха, если он будет достигнут. Это, разумеется, очень трудно, но будет лучше, если мы хотя бы попытаемся делать такие оценки, а не выберем вид деятельности наугад или вообще откажемся от любой альтруистической деятельности.

Повторим главные вопросы:

• Сколько людей от этого выиграет и в какой степени?

• Самое ли это эффективное из того, что можно сделать?

• Насколько популярна определенная сфера?

• Что произойдет, если мы сами не станем этим заниматься?

• Каковы шансы на успех, насколько велик он будет?

Теперь посмотрим, как эффективный альтруизм применяется на практике.