Купидон с жареным луком Логунова Елена

– Ну и слава богу. – Митяй выбрался из-за стола и прихватил опустевший котелок. – Снесу мамане, чтобы и у нее недостачи не было. Пока, Ляська, спокойной ночи. Да дверь за мной запри и ставни уже закрой, почти ночь на дворе!

– Все закрою, не волнуйся.

Я проводила гостя на выход и уже с крыльца окликнула:

– Мить, а почему Семену плохо будет, если баба Дуся ларца своего хватится?

– Ты че орешь так?! – Митяй, грозно тараща глаза, подкатился назад, к ступенькам. – Тихо, а то услышит кто! – Но тут же смягчился и хитро прищурился: – Чего это ты о Семене беспокоишься, понравился, что ли?

– И ты туда же! – Я тяжко вздохнула. – Небось смотришь вместе с мамкой программу «Давай поженимся»? Хочешь переквалифицироваться из участковых в свахи? Может, и мне включиться в этот процесс, начать подыскивать для тебя жену?

– Ляся, ты че? Я же просто спросил, а ты сразу угрожать! – Митяй помотал головой. – Вот бабы, а… Отвечаю на твой вопрос: Семену будет плохо, потому что они с бабкой давно уже из-за шишака этого сварятся. Семен продать его хочет – ну, в самом деле, вещь в хозяйстве бесполезная, а денег стоит больших. Но бабка расставаться со своим шишаком ни в какую не хочет, бухтит: вот помру я, тогда и продашь, а до тех пор хранить его буду, наследие моих любимых предков, а то и жене твоей будущей передам, чтобы сберегала для потомков… Тьфу! Говорю же – бабы…

Митяй сердито плюнул и ушел со двора. Я спустилась с крыльца, чтобы запереть за ним калитку, машинально помахала отъехавшей «девятке» и обошла дом, закрывая ставни. Перед моим внутренним взором что-то красиво сияло и мерцало – надо полагать, запавший мне в душу жемчужный девичий убор.

Я разлила по банкам варенье, а потом не выдержала: все-таки полезла в Интернет, нашла картинки и посмотрела, какой он – шишак торопецкий. Оценила точность жестикуляции Митяя, вертевшего многочисленные рожки на лбу – короткие, толстые, установленные встык. На тех шишаках, которые я видела, таких округлых жемчужных выступов, похожих на крупные перламутровые яйца, было до полутора десятков. А увесистый он, наверное…

Тут я подумала: а может, его никто и не крал? Баба Дуся, если так дорожит своим фамильным сокровищем, вполне могла сама его перепрятать. Тем более что на дорогой шишак положил глаз жадный Сема, хочет его продать…

– А что, если бабка сама его перепрятала? От Семы? – спросила я брата-участкового, тут же ему позвонив.

Митяй, что удивительно, сразу меня понял – видно, думал о том же. Но идею не поддержал:

– Ляся, бабка в последнее время еле ползает, передвигается с палочкой, а ларец тяжелый, его только двумя руками держать можно.

– А где он хранился? – Я с сожалением подумала, что никогда не бывала в гостях у соседей, а зря, сейчас хоть представляла бы себе место действия.

– Ну где – в зале, в красном углу, под образами!

– И что, он там открытый стоял, чтобы жемчуга прямо с порога видно было? – усомнилась я.

– Слава богу, закрытый и под бархатной тряпочкой, иначе бабка уже спохватилась бы, – хмыкнул участковый. – Сема под ту тряпочку пока что Льва Толстого подсунул, «Войну и мир» – по размеру в самый раз. А ларец, Ляська, сам по себе красивущий был: черный, лаковый, на крышке картинка из блестящих кусочков ракушек, забыл, как называется…

– Перламутр?

– Он самый! Картинка затейливая: узкоглазый мужик с обвислыми усами и баба с шаром из волос на голове, оба в таких халатах, опять забыл название…

– Кимоно?

– Ага, оно! Сидят они, значит, под цветущим деревом и что-то пьют из маленьких чашечек.

– Такая сложная инкрустация?

– Ну! Я в детстве очень любил ее рассматривать, баба Дуся разрешала.

– Слушай, а много ли народу знало про это фамильное сокровище Буряковых?

– Тю-у-у… Да почитай, вся деревня! Баба Дуся из этого тайны не делала, наоборот, еще пару лет назад, пока нормально ходила, надевала свой убор и в клуб являлась по праздникам. Бабы ей завидовали – столько натурального жемчуга! А Епифанов прям пищал, скулил и хныкал, все упрашивал бабку отдать шишак в музей…

– Епифанов – это завклубом ваш?

– Наш, Ляся, наш! – Наверное, в этот момент участковый погрозил телефонной трубке пальцем. – Ты теперь тоже живешь в Пеструхине, не отделяй уже себя от нашего деревенского коллектива!

– Ладно, не буду, – пообещала я и, пожелав Митяю спокойной ночи, закончила разговор.

У меня еще было важное дело. Мне предстояло пробраться к соседям и порыться в их клумбе в поисках своего перелетного бокала.

Бокал был папин. Ну, и мамин, но ее я с бокалом не помнила, а папу – да. Это было какое-то давнее, детское еще воспоминание, полустертое и выцветшее, как старое фото, но доброе и даже немного сказочное – будто присыпанное золотой пылью.

Я, наверное, вертелась у стола, почти под ним – была еще маленькая. Стол казался мне похожим на снежный сугроб, крахмальная скатерть блестела и хрустела, я то пряталась под ней, то выбиралась наружу, в мир великанов-взрослых. А папа, помню, еще поднялся – разом вырос до небес! – и что-то басовито рокотал с высоты, смех взлетал волнами, и пузатые бокалы – красные с золотом, на прозрачных граненых ножках – сдвигались в один большой алый цветок, рассыпая хрустальный звон и разноцветные искры…

В общем, бокал был мне дорог и лишиться его я не хотела, поэтому дождалась, когда деревня Пеструхино погрузилась в сонную тишь, и отправилась возвращать свое наследство. Не всем же так везет, как бабе Дусе Буряковой с ее жемчужным убором, у некоторых фамильные сокровища имеют скромный вид, но от этого не менее ценны…

Экипировалась я для ночной вылазки просто и удобно: в темно-синий спортивный костюм и галоши. Ценители стиля могли бы раскритиковать мой выбор обуви, зато прагматики его явно одобрили бы.

Галоши легко моются и не оставляют таких выразительных следов, как кроссовки. С учетом того, что галоши мне подарила тетка Вера, прикупившая себе абсолютно такие же на базаре, где одеваются-обуваются почти все деревенские, можно не сомневаться: если что – по следам меня не вычислят.

Я, разумеется, понимала, что, тайно вторгаясь на участок соседей, совершаю противоправное действие, и вовсе не хотела, чтобы меня уличили в содеянном. Для пущей неузнаваемости я надела одноразовую медицинскую маску и резиновые перчатки, а приметные светлые волосы спрятала под капюшоном.

Кот Шуруппак посмотрел на меня, так необычно наряженную, плюхнулся на попу и как-то странно заелозил передними лапами – будто хотел поднять одну и покрутить ею у виска, но не определился, правой ему это сделать или левой.

– Тебя с собой не зову, – сказала я ему. – Вижу неодобрение, понимаю твою позицию, сама всецело за то, чтобы чтить Уголовный кодекс, но думаю, что не совершаю ничего уж очень противоправного.

Кот фыркнул.

Я с трудом удержалась, чтобы не продолжить оправдательную речь: прекрасно зная, что мой словесный понос – это нервное, усилием воли заставила себя замолчать.

Я взяла мобильник, предусмотрительно заряженный на сто процентов, чтобы в энергоемком режиме фонарика аккумулятора хватило даже на продолжительные поиски, и вышла во двор.

Штурмовать хлипкий штакетник не стала – еще поломается – и пошла длинным путем через огороды, как давеча Семен с его яблоками. На суверенной территории Буряковых я немного потоптала какие-то грядки и в обход сарая и поленницы под жестяным навесом подобралась к вожделенной клумбе.

Какое счастье, что у соседей нет собаки! Свиновидного Бусика я таковой не считаю, по-моему, он и сам понимает, что не тянет на роль сторожевого пса, поэтому очень редко лает.

С удовольствием убедившись, что соседи, как и я, на ночь закрыли окна ставнями и из дома меня никто не увидит, я включила фонарик и осторожно полезла в заросли.

Два больших куста – жасминовый и сиреневый – я прошла без потерь, но потом все-таки попалась на крючок шток-розы, с трудом отцепилась от ее колючек, ткнулась носом (низко шла, видать, к дождю) в упругий помпон хризантемы, чуть не сломала гладиолус и по щиколотку влезла в молочную лужу петуний. Все это – в низком присяде, согнувшись, чтобы лучше видеть нижний ярус джунглей и не пропустить стеклянный блеск искомого бокала.

Блеснуло! Я пригнулась еще ниже и пошла на бреющем, едва не задевая носом цветочный ковер. Осторожно запустив в него пятерню, я поворошила растительность.

Опять блеснуло! Я точнее нацелила фонарик, и у стебля очередной колючей розы увидела сверкающую крупинку. Подняла ее – хм… Интересное кино…

Бело-розовая, похожая на ноготок пластинка, легкая и гладкая. Перламутровая! А я, конечно же, не забыла, что перламутр совсем недавно упоминался в связи с пропажей ларца и содержавшегося в нем шишака.

На круглой перламутровой пластинке, если присмотреться, видны были тонкие темные черточки: похоже, глаза, брови, рот и нос.

– Кто-то голову потерял, – пробормотала я, имея в виду персонажей, в технике сложной инкрустации изображенных на ларце.

Хотя обо мне можно было сказать то же самое: напав на след исчезнувшего сокровища, я потеряла голову! Мне это свойственно – увлекаться чем-то моментально и сразу в высшей степени.

Версия выстроилась в моей голове моментально. Вор не унес ларец из дома Буряковых. Он просто выбросил его в открытое окно, прямо на клумбу!

Я решила, что не уйду отсюда, пока не прочешу заросли вдоль и поперек. Но человек предполагает – и только. Я и половину клумбы не осмотрела, когда услышала очень подозрительные шорохи. Встречным курсом в зарослях полз кто-то крупный! Размером с небольшого коромота, я думаю.

Я выключила фонарик и согнулась в три погибели, полностью схоронившись в цветочках. Малоприятный, кстати, опыт, не хотелось бы повторять его при жизни. Впереди, за плотными рядами декоративных подсолнухов, мелькнул луч света. Значит, это не хозяйская собачка.

Я отогнала видение песика Буси, вышедшего на ночную прогулку в шахтерской каске с фонариком: не потому, что такого просто не могло быть, вообще-то у Буси немало оригинальных нарядов, любящая хозяйка его и обшивает, и обвязывает с большой фантазией, – просто Буся, я говорила уже, изрядно одышлив и на ходу похрюкивает, а этот, с фонариком, двигался беззвучно. Хруст и шорохи не в счет, это еще недавно девственные джунгли слабо протестовали против их повторного поругания.

Я затихла, замерла, точно мышь под метлой. Впереди, за ненадежным ограждением из подсолнухов, еще потрещало, похрустело, пошуршало и стихло.

Свет погас. Похоже, я осталась одна.

Продолжать поиски мне расхотелось. Вот представьте картину: я лежу плашмя, ночь, луна, сыра земля, одуряюще пахнущие цветы и тишина-а-а-а… Только что мертвые с косами не стоят, а так вполне себе кладбищенская зарисовочка!

Надо было мне, наверное, поторопиться вылезти – может, успела бы увидеть того, кто сделал это чуть раньше. Каюсь – я побоялась. Если бы со мной хотя бы верная швабра была, а так…

Страдая от собственного малодушия, я двинулась в противоположную сторону – к штакетнику на границе двух домовладений.

Найти в этой ненадежной конструкции деревяшку, готовую покинуть относительно стройные ряды вертикальных палок, труда не составило, тем более что в обращении с такими деревяшками я в последнее время изрядно поднаторела (правда, моя верная швабра?). Я убрала одну палку, а потом, когда вылезла в образовавшуюся дыру, поставила ее на место и для пущей конспирации примотала к вертикальной перекладине плетью вьюнка.

Вот и все. Цветочки, которые я примяла и потоптала, за ночь благополучно распрямятся, и о моей вылазке в клумбу никто не догадается. Можно считать, что я ничего такого не делала. Тем более бокал свой так и не нашла.

Интересно, та таинственная личность, которая паслась в цветочках одновременно со мной, оказалась более находчивой, в смысле, добычливой? Ведь не просто так она, личность эта, залезла ночью в клумбу, явно тоже что-то там искала.

– Конечно, это мог быть кто-то из деревенских, – подумала я вслух. – Какой-нибудь романтичный, но экономный юноша. Он захотел преподнести свой подруге цветы, но не покупать же их, в самом-то деле, если можно надергать на чужой клумбе.

Тут мне вспомнилась роза, которую я нашла в сенях после явления мне Хтося. Цветок был явно с клумбы бабы Дуси, я только что видела куст с такими же красными розами.

То есть Хтось или как там его… А, Андрей Петрович Соколов! Он, значит, шел через огороды ко мне не кратчайшим путем, а по кривой, с заходом в многострадальную клумбу – ту самую, на которой я только что нашла перламутровый кусочек из мозаики, украшавшей крышку пропавшего ларца с шишаком!

– Митяй, Митяй, я все поняла! – жарко заговорила я в трубку, беспардонно разбудив брата-участкового срочным звонком. – Дело было так…

– Я, Ляся, тоже все понял, – беззлобно, с кроткой грустью, ответил Митяй сквозь зевок. – Ты послана мне в наказание. За грехи мои тяжкие…

– Это какие же у тебя грехи? – невольно заинтересовалась я.

– Тебе прямо сейчас исповедаться или ты сможешь подождать до утра?

– Не смогу, – вздохнула я. – Хотя твоя исповедь тут совершенно ни при чем. Я, Митя, поняла про ларец: его спрятали в клумбе!

– В какой еще клумбе? – спросил он.

А «какой еще ларец?» не спросил, значит, понял, о чем я.

– У Буряковых перед домом большая цветочная клумба, ты ее видел, это какой-то дикий лес, филиал амазонских джунглей.

– Ну! И что?

– А то – когда Соколов вломился в мой дом, ларца у него с собой не было. А роза была! И срезать ее он мог только на клумбе бабы Дуси, больше негде. То есть сначала он залез в клумбу, а уже потом в мой дом.

– И?

– Не спи! Смотри, все складывается: Соколов с огорода протопал во двор Буряковых, зашел в дом – дверь, разумеется, была открыта, тут это норма, а хозяева по какой-то причине отсутствовали…

– Семен за хлебом ходил, а бабка в сортире сидела, это я уже выяснил, – наконец-то включился участковый.

– Ну вот! Соколов вошел в дом – и прямиком в гостиную, цапнул под образами ларец с шишаком, тут же вышел, залез в ту клумбу и спрятал там ларец!

– И пошел дальше по хатам? – усомнился Митяй. – Ладно, предположим, он знал про бабкин шишак и шел конкретно за ним. Информация-то была не секретная, про шишак этот вся округа в курсе. А к тебе-то он зачем попер? Я что-то не слышал, чтобы у тебя какие-то родовые сокровища хранились.

– Резонный вопрос, – неохотно согласилась я.

В самом деле, не за папиным же хрустальным бокалом охотился этот уголовник!

– Может, он у меня спрятаться думал? Сколько дом стоял пустой, пока я его не купила, – полгода, год?

– Да даже поболе, – припомнил Митяй.

– Ну вот! Соколов мог не знать, что у этого дома появилась хозяйка!

– Слабенькая, конечно, версия.

– Сейчас я ее усилю, – пообещала я. – Слушай сюда: десять минут назад я нашла в буряковской клумбе перламутровую голову!

– Что ты там нашла?!

– Фрагмент инкрустации, украшающей крышку ларца!

– Да? – Митяй немного помолчал. – Слушай, а что ты делала в этой клумбе? Ночью! У тебя же в доме есть свой теплый сортир…

– Фу на тебя, Митяй! Как ты мог подумать! – обиделась я. – Вот с чего бы мне?

– Ну, мало ли… Может, живот прихватило так, что до дома добежать не успела… Или, может, ты это из чувства прекрасного – чтобы на свежем воздухе, да под луной, в цветочках…

Митяй захихикал, и я поняла, что надо мной откровенно издеваются.

– Ах, тебе смешно? Ну, тогда я тебе еще вот что скажу: я не одна была там, в клумбе под луной!

– Что, снова экстремальный бац-бац? – Митяй уже не хихикал, а ржал. – Как романтично!

– Да тьфу на тебя! – Я психанула и отключила связь.

И эти люди – я имею в виду сотрудников полиции – еще жалуются, что добропорядочные граждане им не помогают! Тут и захочешь помочь, даже попытаешься это сделать – с открытым сердцем, со всей душой, – а тебе в эту открытую душу цинично наплюют!

– Ну и ищи его сам! – сказала я выключенному телефону, адресуясь к Митяю и имея в виду пропавший ларец, благополучно переждавший легкий шухер с его неактивными поисками на клумбе и, возможно, уже покинувший ее вместе с той неизвестной личностью, которая, сама того не зная, составляла мне компанию в цветочных джунглях…

Утром я проснулась с твердым намерением безотлагательно взяться за работу и закончить уже статью. В конце концов, что за глупость, расхлябаность и безответственное увлечение деревенскими тайнами? Кормит-то меня древнейшая профессия – журналистика, а не устное народное творчество!

Я умылась, покормила кота, сгрызла печенье и, прихватив большую кружку с крепким кофе, отправилась в свой кабинет – на чердак. Отличное место для добровольно-принудительной работы! Окошко маленькое и показывает только кусочек неба, так что засматриваться не на что, звуки с улицы практически не доносятся – ничто не отвлекает.

Главное, не дать проскользнуть в чердачный кабинет Шуруппаку: он чересчур азартно возится в хламе, который я, нерадивая хозяюшка, просто сдвинула к стенам, а разбирать не стала. Ну, неохота мне его разбирать, этот чужой бардак! Копаться там, сортировать, по лестнице сносить… Было бы чердачное окошко побольше, я бы прямо в него все повыбрасывала да со двора на помойку отправила.

Но освобожденный от барахла просторный квадрат пола я намыла до блеска! Поместила там стул, стол, лампу, ноутбук – организовала прекрасное рабочее место. Осталось разве что ножки стула к полу привинтить и приспособить к ним цепи с кандалами, чтобы приковывать себя к месту и работать, работь, работать, а не болтать и сачковать, как я это люблю и умею.

В общем, я заставила себя отвлечься от деревенского детектива и погрузилась в не столь захватывающую, но по-своему драматическую историю региональных застройщиков. У них после карантина темпы роста продаж новостроек сильно просели, даже льготная ипотека не помогает…

С бедами застройщиков я разбиралась часа три. Шура несколько раз приходил под дверь: сначала только скребся с намеком, потом начал подавать голос, и тон его становился все более скандальным. Я непоколебимо сидела и работала – умею, если надо, вкопаться крепко, как телеграфный столб.

Но кот не сдался. Он ушел из-под двери, выбрался из дома, запрыгнул на козырек навеса над крыльцом и оттуда пополз по стене к чердачному окошку, как Том Круз в роли суперагента по отвесной скале. Я узнала об этом, когда решила выяснить, что за странное глухое бумканье доносится до меня с улицы.

Бумкал кот, срывающийся с бревенчатой стены на покрытый толью навес. Это было завораживающее зрелище, и я наблюдала его, позабыв о своих трудах, минут пять. За это время упорный кот предпринял три неудачные попытки совершить восхождение по стене и столько же раз с нее свалился.