Африканда Курышин Вадим
Изыскатели
- Лишь после нас, когда мы все пробурим
- И вглубь земли сумеем заглянуть,
- Сюда придут добытчики с прорабом —
- Свой первый колышек над нашей скважиной забьют.
- Мы едем дальше, а работа наша —
- В мороз и дождь, в жару и на ветру —
- Нужна для всех, и это значит,
- Что мы нужны, а значит, на счету.
- Но этот счет, он дорогого стоит
- В доверии, оказанном для нас,
- И, значит, снова мы уходим в поле,
- Всегда с любовью вспоминая вас.
- И так сложилось, что девизом нашим
- Невыполнимых нет для нас работ.
- Идем мы прямо по воде и суше,
- И наш девиз: «ВПЕРЕД, ВПЕРЕД, ВПЕРЕД!»
Старый
По заснеженной дороге ехал ГАЗ66 «Шишига», за рулем которого восседал Вадим Адольфович Братанов. Для коллег и знакомых – Старый, за спиной его из–за отчества еще называли Немец (происхождение отчества простое: бабушка Вадима еще до революции работала в Санкт–Петербурге в прачечной – там и сошлась с немцем-инженером по имени Генрих. В итоге родился отец Вадима – Адольф Генрихович; фамилию записали по маме. Отец Вадима во время войны пропал без вести в 1943м.
Был Братанов крутым; седеющий, выше среднего роста, с прямыми чертами лица человек. Характер прямой, резкий; мог при случае и матом обложить за ради бога. Впрочем, матом на буровых не ругались, матом там разговаривали.
Немец всю жизнь проработал в геологических партиях и экспедициях. После выхода на пенсию его назначили на должность старшего бурового мастера. Стоять у бурового станка стало уже трудновато, ноги затекали, а так вроде и при деле, и ответственность за доставку – дай бог! Возил и выдавал все, без чего не проживешь и не поработаешь: продукты, оборудование, буровые коронки, топливо и прочее.
Уже скоро должны были построить дом, в котором он был одним из первых на квартиру. Жена у Братанова умерла, дочь жила с мужем и двумя внуками в Воронеже.
В молодости Адольфыч был неиссякаемым источником энергии и оптимизма, но судьба его не особенно баловала, так что он быстро научился стойко переносить любые испытания – и в работе, и в личной жизни. Умел при этом никому не усложнять жизнь – ни себе, ни другим. Во всем оказывался первым, потому как талантлив и умен был в любом деле, за которое брался.
Главный вектор – любовь и доброта к людям. Адольфыч никогда не шел по головам, не шкурничал, подлецам и льстецам рядом с ним не было места. Пожалуй, только на работе, но там не выбирали, туда привлекали кого попало, и с этим не поспоришь. Тем более сейчас, когда поиск перспективных месторождений в их районе хотели закрыть, так как ничего значимого не встречалось ни в кернах, ни в выходах скальных пород. Любое месторождение начинается с белого листа. Основная задача – по ряду признаков и поисковым скважинам узнать, где и что можно здесь ожидать, в том числе и отрицательного результата.
Братанов вспомнил, как побывал в поселке Африканда на базе и в управлении – одноэтажном деревянном доме со строгой вывеской «Африкандское рудоуправление». Мыслям его помешали: на повороте, пробив сугроб, то ли стояла, то ли висела машина – жигуленок с норвежскими номерами. Рядом стоял мужчина, по виду норвежец. Адольфыч остановился, вылез. Норвежец что–то лепетал в отчаянии, махал руками и яростно плевал на дорогу.
– Ну что, викинг, долетался? – с доброй усмешкой спросил Братанов. – На наших автобанах аккуратнее надо.
Норвежец что–то лопотал на своем, Адольфыч – на своем, великом и могучем.
– Ладно, хватит болтать! – сказал он, наконец, тоном, не терпящим возражений. – Все равно я ваших заморских языков не знаю, только в порножурналах ваши буквы видал.
– В общем, смотри, – начал он объяснять жестами и показал сначала на себя, а потом на норвежца. – Я тебя потяну (показал движения лыжника палками один раз). Но тут смотри, вдруг перевернешься (стукнул левой рукой по локтю правой руки). А вдруг перевернешься, и тогда ГАИ приедет, и меня… – он взмахнул руками вперед и за спину два–три раза.
– Понял?
Норвежец замер, попятился, запрыгнул в машину и закрылся, видно, поняв жесты Вадима за непристойное предложение (в то время и норвежцы были не очень толерантными), а там снова начал размахивать руками. Адольфыч понял, что норвежец помощи не хочет.
Тут вдали показался автомобиль с ротором, который убирал снежные переметы на дороге.
– А вон и Дрюня! Он тебя и вытащит, у него все для этого есть… – заметил Братанов и дернул ручку жигуленка, но дверь была закрыта. Норвежец испуганно отпрянул к пассажирскому сиденью.
– Ну ладно, не хочешь – не надо, – сказал он, сев в «Шишигу», и двинулся дальше.
Затем остановился напротив ротора, открыл окно и поздоровался с водителем Андрюхой:
– Дрюня, там на повороте викинг завалился. Ты легко вытащишь… Пугливый только какой–то, имей в виду.
– Ладно, выдерну, – заверил Андрей, и они разъехались.
Братанов продолжил путь в лес – на буровую. В голове опять всплыла встреча в управлении, как шел по коридору и буквально нос к носу столкнулся с начальником партии Семеном Александровичем Черниковым.
– О, привет, бродяга! – произнес тот.
Они были давно знакомы, много раз бывали вместе в экспедициях.
– Как дела? Образцы привез?
– Привез, – ответил Вадим.
– Ну ладно, пошли к начальнику экспедиции.
Они прошли в комнату (кабинетов там не было). Начальник экспедиции Александр Львович Фанстиль – высокий мужчина с басовитым голосом – привычно сидел за столом с беломориной в зубах.
– Здравствуй, Вадим! – проговорил он при виде вошедших. – Вижу, ничего хорошего не привез, закрывать будем ваш участок. Так что по весне, как снег усядется, начнем вас вытаскивать, пока на базу, а там видно будет, все зависит от финансирования.
– Но я же привозил вам керны с признаками богатых руд, – помолчав, немного, сказал Вадим. – Пусть и не наши, немцами добыты, но признаков много в них.
…Так случилось, что во время войны немецкая армия, захватив часть территории СССР в Заполярье, не только воевала, но и вывозила и искала полезные руды для производства оружия – никель, медь и много других. Почти треть руды и файнштейна привозили на заводы Рейна с Кольского полуострова.
О разрушенной временем немецкой буровой Братанову рассказал саам Христофор Николаевич после того, как Вадим увидел у того в куваксе (чуме) несколько досок от керновых ящиков с немецкими буквами. Они ездили туда два года назад. Добирались два дня: сутки на нартах и десять километров пешком по лесу сквозь бурелом.
Керна там имелось много и довольно хорошего, но откуда он привезен, никто не знал, а расстояния на Севере велики – сотни километров вокруг, не набегаешься. Вадим набрал образцов и шлама около устья скважины и отвез в лабораторию. Все образцы оказались хорошими, а вот шлам – пустым. А где бурились другие скважины, можно было только гадать.
– Может, у наших соседей по участку поспрашивать? – предложил Черников.
– Да не скажут они! Эти гондоны не из нашей пачки, как говорится, – резко ответил Фанстиль. – Им деньги нужны для своей работы, и ордена и медали за открытие никто с нами делить не будет. Ладно, мужики, давайте разговоры заканчивать, до весны бурите, все снабжение пока оставим как есть.
Братанов вышел из комнаты начальника грустным и задумавшимся – он очень верил в свой участок. Но это геология, и отрицательный результат – тоже результат.
Вадим сел в «Шишигу», загнал ее во двор на базу, отдал список, накладную из бухгалтерии на продукты и расходники с оборудованием, сказав кладовщику: «Сами загрузите». Тот кивнул. Вадим пошел домой проверить почту да взять кое–что из вещей.
Жил Вадим в деревянной двухэтажке, в квартире из двух комнат; вторую, что побольше, занимали геолог Игорь Васюхин с женой Татьяной и маленькой собачкой по кличке Муся.
Танька–Стюардесса
В поселке Татьяну все называли Танька–Стюардесса. Нвысокая, 37-летняя грудастая женщина с шикарной пятой точкой. Дома постоянно с бигуди – полосками ткани, обмотанными бумагой посередине и для лучшей фиксации пропитанными пивом. Танька не имела никакого отношения к авиации, но все помнили, как она после школы поехала к тетке в Ленинград на курсы стюардесс. Но вся ее учеба окончилась после первого собеседования, так что устроилась в буфет уборщицей.
Заведовал буфетом Шуя Зияевич. Он–то и дал Татьяне «путевку в жизнь». Потом на танцах познакомилась с курсантом летного училища. «Я ведь тоже из авиации», – сказала Таня. Вот и вся причастность к авиации. Но всем говорила, что отучилась три года, на выпускных оказалось, что боится высоты. Такова была ее легенда.
Через какое–то время курсант, узнав о такой радостной для него вести, что Таня беременна, больше в самоволку не бегал и в увольнения не ходил, так что пришлось делать аборт. Потом был студент театрального училища, будущий то ли актер, то ли режиссер. От него тоже был залет, и будущий актер или режиссер тоже пропал с горизонта. Тетка пожаловалась сестре на ее дочь, а та приехала и забрала Таню в Псков. Ну а в Пскове как раз и отдыхал новый сосед по дому, геолог с Севера, Игорь Евгеньевич. За него и выдали Таньку–Стюардессу. Молодой был немолод, но тут не до выбора: женихи в очередь не стояли.
И все бы хорошо, но Татьяна была беременна от студента, и, как они с мамой ни считали, получалось, что сроки к мужу не подходили. Выходило по–любому месяц за два. Видимо, от волнения у Тани случился выкидыш, после чего Бог ей детей не дал.
В семидесятых-восьмидесятых годах минувшего века геологов и буровиков все воспринимали как богатых и таинственных людей; в некоторых случаях так и было. Большинство из них люди стойкие, честно трудились. После того как они приходили на необжитую землю, она оживала, становилась обжитой. Здесь рождались заводы и комбинаты, а вокруг как бы сами собой возникали города.
Все геологи–полевики были рукастыми людьми, могли что угодно построить и отремонтировать, но только это не относилось к Игорю Евгеньевичу. Это был пятидесятилетний, высокий, худой человек с вылупленными большими глазами в очках и редкими темными, как будто с лобка, кудряшками на голове. У него все валилось из рук, гвоздя забить не мог, но в работе никаких поблажек буровикам не давал. Он требовал выход керна в 100 процентов, все записывал в полевой журнал, оформлял пробы и отправлял в лабораторию. Большего от него и не ожидалось. Но всегда почему–то у него болели то зуб, то живот, а то и все вместе. Вот такой муж достался Татьяне Анатольевне – нашей миниатюрной Стюардессе.
Как–то раз от безделья (Татьяна не работала, так как все не подходило для ее творческой натуры) пошла за грибами, чтобы не заблудиться, бродила возле военного аэродрома в том месте, где лежали высокими штабелями бомбы, обвязанные деревянными решетками и стянутые металлическими лентами. Вот возле таких штабелей, только с другой стороны забора, сделанного из колючей проволоки, и заприметил нашу Стюардессу прапорщик Чеберко.
Чеберко заведовал выдачей спирта для самолетов, который заливали как антиобледенитель в крылья. Весь поселок знал, когда будут полеты и когда самолеты вернутся на аэродром. Местные могли даже примерно подсчитать по времени и количеству бортов, сколько спирта останется для слива и сдачи прапорщику Чеберко.
Все учитывалось, но спирт всегда им продавался, а на складе был в наличии и не разбавленный. Как он умудрялся это делать, понять никто не мог.
Этот спирт называли «Масандра», и стоил он по ценнику предприимчивого прапора тридцать рублей за трехлитровую банку. Ушлые покупатели проверяли его на предмет разбавления очень просто: брали чайную ложку, туда клали обломанную спичечную головку и капали в ложку спирт. Потом спирт поджигали. При наличии воды спирт выгорал, а сера на спичечной головке не загоралась, а расплывалась по оставшейся воде или вспыхивала, но очень медленно, как бы нехотя.
Когда Чеберко уволился в запас, секрет раскрыли. Он набирал извлекаемое количество спирта и заменял его водой, наливая ее в резиновые шары от метеорологических зондов. Поэтому спирт был не разбавлен, а его количество в крыльях соответствовало нужному.
И такой вот прапор заприметил нашу Таню.
Сделав грозное лицо, он крикнул Татьяне Анатольевне:
– И что это мы тут ходим, нарушаем?
– Да нет, – ответила та. – Приблудила маленько, не знаю, как выйти.
– Не знаешь, так заходи, – сказал Чеберко. – Я сейчас.
Быстро перекусив несколько рядов колючей проволоки неизвестно откуда вытащенными пассатижами, он сделал проход в заграждении.
Чуток посидели, но говорить было не о чем. Вскоре Татьяна Анатольевна уже стояла, упершись в нижний ряд бомб, а Чеберко пыхтел сзади. Через день–два Чеберко принес несколько пружин от солдатских кроватей, загнул концы перекушенной колючки, повесив на них пружины. КПП лесное было готово.
Таня быстро смекнула, что грибы – это не так уж и плохо, и зачастила в лес к аэродрому. Сезон у нее начинался, как снег сойдет, и с первым снегом заканчивался. Так что ее грибной сезон был самый длинный в округе, и, если докучливые соседки–старухи спрашивали Таню: «Ты куда? Еще лед на озере не растаял»? – отвечала: «Пойду Игорю Евгеньевичу брусники или вороники прошлогодней соберу на компот или наливку». И, переодевшись покрасивей, прищепив шиньон на заколку в форме небольшого лисьего хвоста, в черных резиновых ботиках, два раза в неделю исчезала в лесу, держа курс к аэродрому.
Однажды бабушки спросили: «Ты когда, красавица, наследника своему Игорю родишь?» На что Таня ответила: «Родить не сложно, а кто воспитывать ребенка будет? Воспитаталя сейчас никудышные, одни танцульки на уме».
Бабушки оживились и начали перешептываться между собой. Одна произнесла: «Вот, кобыла гладкая, как будто понимает что–то в воспитании?» Вторая вторила: «Да что с нее взять–то, с дурехи полоротой?..»
Но тема была подкинута, и бабушки еще долго обсуждали вопросы воспитания в стране и подрастающее поколение.
Не всегда сезон был удачным, но если все удавалось, Таня возвращалась уставшая и с шиньоном в руке. Графика у нее не было, поэтому спасатели у Тани были разные, в основном лейтенанты и курсанты.
Однажды повезло дважды. На штабелях работали – красили решетки два брата–кавказца. Один – курсант, а второй – старший курсант. Ну, слово за слово, один ушел, а другой остался. Вскоре Татьяна Анатольевна уже стояла, уперев нос в нижний ярус бомб. Курсант пыхтел сзади и, сделав дело, почему–то затоптался сзади. И вдруг разгоряченную Стюардессу обхватили за талию ледяные ладони.