Основы общей психологии Рубинштейн Сергей
Наблюдение
Наблюдение в психологии выступает в двух основных формах – как самонаблюдение, или интроспекция, и как внешнее, или так называемое объективное, наблюдение.
Традиционная, интроспективная психология считала самонаблюдение, или интроспекцию, единственным или во всяком случае основным методом психологии. Это было реализацией в методах исследования той общей позиции, согласно которой психика превращалась в замкнутый в себе внутренний мир.
Объективная, поведенческая психология вовсе отвергла самонаблюдение и признала единственным методом психологии «объективное» наблюдение внешнего «поведения». Это была лишь изнанка той же дуалистической, картезианской позиции, которая метафизически рассекла мир на две друг для друга внешние сферы – духовную и материальную.
Мы исходим из единства внешнего и внутреннего. Поэтому для нас по-новому решается вопрос как о самонаблюдении, так и о наблюдении. На основе единства психического и физического, внутреннего и внешнего, к которому приходит наше решение психофизической проблемы, раскрывается единство самонаблюдения и внешнего, так называемого объективного, наблюдения. Речь для нас идет не о совместном применении наблюдения и самонаблюдения как двух разнородных, внешне друг друга дополняющих методов, а об их единстве и взаимопереходе друг в друга.
Самонаблюдение
Самонаблюдение, или интроспекция, т. е. наблюдение за собственными внутренними психическими процессами, неотрывно от наблюдения за их внешними проявлениями. Познание собственной психики самонаблюдением, или интроспекцией, всегда осуществляется в той или иной мере опосредованно через наблюдение внешней деятельности. Таким образом, совершенно отпадает возможность превращать самонаблюдение – как того хочет радикальный идеализм – в самодовлеющий, в единственный или основной метод психологического познания. Вместе с тем, так как реальный процесс самонаблюдения в действительности всегда является лишь одной стороной наблюдения также и внешнего, а не только внутреннего, интроспективного, так что показания самонаблюдения могут быть проверены данными внешнего наблюдения, – отпадают и все основания для того, чтобы пытаться, как хотела поведенческая психология, вовсе отрицать самонаблюдение.
В ряде случаев, например при изучении ощущений, восприятия, мышления, так называемое самонаблюдение (посредством которого мы раскрываем содержание наших психических процессов) и так называемое объективное наблюдение (посредством которого мы познаем явления объективной действительности, в них отражающиеся) представляют, собственно, два различных направления в анализе или истолковании одних и тех же исходных данных. В одном случае мы от показаний нашего сознания, отражающих объективную действительность, идем к раскрытию тех психических процессов, которые привели к такому, а не к иному ее отражению; в другом – от этих показаний сознания, отражающих объективную действительность, мы переходим к раскрытию свойств этой действительности.
В единстве внешнего и внутреннего, объективного и субъективного основным, определяющим для нас является объективное. Поэтому, исходя из нашего понимания сознания, мы не сможем признать самонаблюдение ни единственным, ни основным методом психологии. Основными методами психологического изучения являются методы объективного исследования.
Признание самонаблюдения основным методом психологии заложено в том понимании психологии, которое установилось со времени Р. Декарта и Дж. Локка. Имея длинную историю и множество приверженцев, признающих его единственным специфически психологическим методом, самонаблюдение имело и много непримиримых противников.
Возражения, которые выдвигались против самонаблюдения, были двоякого порядка: одни утверждали невозможность самонаблюдения; другие отмечали трудности, с которыми оно сопряжено, и его ненадежность.
Первую точку зрения особенно резко сформулировал родоначальник философского позитивизма Огюст Конт. Он говорил, что попытка превратить самонаблюдение в метод психологического познания – это «попытка глаза увидеть самого себя» или глупая попытка человека выглянуть в окно, чтобы посмотреть, как сам он проходит мимо по улице. Человек либо действительно что-либо переживает, либо он наблюдает; в первом случае некому наблюдать, поскольку субъект поглощен переживанием; во втором случае нечего наблюдать, поскольку субъект, сосредоточившись на наблюдении, ничего не переживает. Самонаблюдение невозможно, потому что невозможно самораздвоение субъекта на субъект и объект познания.
Как все аргументы, которые доказывают слишком много, и этот довод ничего не доказывает. Он признает несуществующее абсолютное метафизическое единство субъекта и пытается отрицать бесспорный факт самонаблюдения, которое, как всякое действительное явление, возникает при известных условиях, развивается и при определенных условиях исчезает. Мы можем констатировать невозможность интроспекции при некоторых специальных условиях (например, при сильных аффектах) или слабое развитие его у маленьких детей, но не отрицать вовсе его возможность. Отрицать существование самонаблюдения – значит, доводя мысль до конца, отрицать осознанность переживания и в конечном счете отрицать сознание. Подлежать сомнению может не существование самонаблюдения, а значение его как метода научного познания.
Мыслители, которые отмечали трудность и ненадежность самонаблюдения, выдвигали главным образом два соображения: 1) самонаблюдение не столько интроспекция, сколько ретроспекция, не столько непосредственное восприятие, сколько восстановление ранее воспринятого, потому что невозможно одновременное сосуществование процесса наблюдаемого с процессом его наблюдения; 2) в самонаблюдении объект наблюдения независим от самого наблюдения: наблюдая явление сознания, мы его изменяем, и не исключена поэтому возможность того, что при этом мы делаем мнимое открытие того, что мы сами внесли туда.
Эти трудности реальны, но не непреодолимы. Вопрос о возможности их преодоления при самонаблюдении требует уяснения природы самого самонаблюдения, или интроспекции.
Задача интроспекции в понимании интроспективной психологии заключается в том, чтобы посредством специального анализа вычленить из всех связей предметного внешнего мира явления сознания как непосредственные переживания. Очень распространенная в современной психологии точка зрения, согласно которой так понятая интроспекция принимается как один из методов психологии, с тем что к ней присоединяется объективное наблюдение, простое или экспериментальное, которое должно ее дополнить и проверить, – никуда не годный компромисс. Если бы интроспекция относилась к миру внутреннему вне связи его с внешним миром, а объективное наблюдение – к данным внешнего мира, если бы у них, таким образом, были разнородные и внутренне не связанные объекты, данные объективного наблюдения не могли бы служить для проверки показаний самонаблюдения. Внешнее объединение двух принципиально разнородных методов так же неудовлетворительно разрешает проблему метода, как неудовлетворительно разрешает проблему предмета психологии механическое объединение субъективно-идеалистического понимания сознания с механистическим «объективным» пониманием поведения.
Но отрицание самонаблюдения в понимании идеалистической психологии не означает, что данные самонаблюдения вовсе не могут быть использованы в психологии и что само понимание самонаблюдения не может быть перестроено на основе не тожества, а подлинного единства субъективного и объективного.
Очевидно, что некоторые данные сознания фактически всегда используются в физических науках в каждом исследовании внешнего мира. Показания чувств о звуке, цвете, теплоте или тяжести предметов служат отправным пунктом для исследования физических свойств вещей. Эти же данные могут послужить и исходной точкой для заключений о психическом процессе восприятия. Никто не оспаривает использования этих данных в физических и социальных науках. Без этого отправного пункта чувственного опыта никакое знание и никакая наука не были бы возможны. Равным образом должно быть возможно и использование показаний сознания о переживаниях субъекта, в которых отражаются свойства внешнего мира (т. е. не только тогда, когда он говорит «этот предмет теплее того», но и тогда, когда он утверждает, что ему сейчас теплее, чем было раньше). Но в таком случае спрашивается далее: почему показания сознания могут быть использованы в отношении восприятия человека и не могут быть использованы для познания его представлений, мыслей или чувств?
Сторонники так называемого метода словесного отчета склонны признать правомерность использования показаний сознания в первом случае и неправомерность их использования во втором. Они исходят при этом из следующего: показания первого типа, поскольку они относятся к предметам внешнего мира, допускают объективную проверку; вторые, относясь к переживаниям субъекта, такой проверки не допускают. Однако этот довод падает, поскольку психические процессы не протекают в замкнутом внутреннем мире, к которому принципиально закрыт был бы доступ извне; те же самые психические процессы могут стать доступными и для объективного исследования, исходящего из данных поведения. В связи с данными объективного исследования данные самонаблюдения могут быть использованы в научном изучении психики как источник первичной информации, требующий проверки объективными показателями и допускающий ее. Лишь искусственный, неправомерный отрыв данных «внутреннего опыта» от опыта внешнего, от объективных данных, превращает показания самонаблюдения в нечто недоступное объективному контролю и делает самонаблюдение вовсе неприемлемым в науке.
В действительности самонаблюдение имеет все же для психологического познания определенное значение, ввиду того что между сознанием человека и его деятельностью есть единство, но нет тожества, и внутри единства между ними обычно имеются значительные расхождения и противоречия. Однако сохранить интроспекцию как метод в психологии можно, только изменив понимание самой сущности его. Основа для такого преобразования метода самонаблюдения заложена в данном выше понимании сознания.
В показаниях самонаблюдения, которые представляются субъекту непосредственными данными сознания, всегда имеются опосредования, которые в них лишь не раскрыты. Каждое мое утверждение о моем собственном переживании заключает в себе соотнесение его с объективным миром. Эта предметная отнесенность факта сознания вычленяет его из туманности «чистого» переживания и определяет его как психологический факт. Объективная проверка непосредственных данных самонаблюдения совершается через посредство этого отношения к внешнему предметному миру, которое определяет внутреннюю природу явления сознания. В силу этого не только другие, но и я сам, для того чтобы проверить показания моего самонаблюдения, должен обратиться к их реализации в объективном акте. Объективное наблюдение поэтому не добавляет извне к самонаблюдению совершенно разнородные данные. Психология не строится двумя совершенно разнородными методами. Данные внутреннего и внешнего наблюдения взаимосвязаны и взаимообусловлены.
Подлинное осознание собственного переживания совершается посредством акта, направленного непосредственно не на него, а на ту или иную задачу, которая осуществляется исходящим от него действием. Разрешая ее, субъект в соответствующем действии – внешнем или внутреннем – раскрывает себя. В ходе психологического исследования, желая из показаний испытуемого извлечь данные для решения той или иной психологической проблемы, экспериментатору надо поэтому направлять своими вопросами испытуемого не на то, чтобы он сообщал, каким ему представляется то, что он делает и переживает, а на то, чтобы он по заданию экспериментатора совершал соответствующее действие и таким образом обнаруживал сплошь и рядом им самим не осознанные закономерности, согласно которым в действительности объективно протекают соответствующие процессы.
Короче говоря, если под интроспекцией, или самонаблюдением, разуметь такое погружение во внутреннее, которое вовсе изолировало бы и оторвало внутреннее, психическое от внешнего, объективного, материального, то самонаблюдение, или интроспекция, в этом смысле не может дать никакого психологического познания. Она уничтожит саму себя и свой объект. Если же под самонаблюдением разуметь наблюдение самого себя, собственной психики, то оно само включает единство и взаимосвязь внутреннего и внешнего наблюдения, внутренних и внешних данных. Самонаблюдение может быть лишь фазой, моментом, стороной исследования, которое при попытке проверить его данные само неизбежно переходит в объективное наблюдение. Наблюдение, исследование и в психологии должно вестись в основном объективными методами.
Объективное наблюдение
Новый специфический характер приобретает в нашей психологии и внешнее, так называемое объективное, наблюдение. И оно должно исходить из единства внутреннего и внешнего, субъективного и объективного. Наблюдая внешнее протекание действий человека, мы изучаем не внешнее поведение само по себе, как если бы оно было дано в отрыве от внутреннего психического содержания деятельности, а именно это внутреннее психическое содержание, которое должно раскрыть наблюдение. Таким образом, во внешнем, так называемом объективном, наблюдении внешняя сторона деятельности является лишь исходным материалом наблюдения, а подлинным его предметом служит ее внутреннее психическое содержание. В этом основная принципиальная установка наблюдения в нашей психологии в отличие от поведенческой психологии, которая делала именно внешнюю сторону единственным предметом психологического наблюдения.
Так называемое объективное, т. е. внешнее, наблюдение – самый простой и наиболее распространенный из всех объективных методов исследования. Он широко применяется в психологии, так же как и в других науках.
Научное наблюдение непосредственно соприкасается с обыкновенным житейским наблюдением и восприятием. Необходимо поэтому прежде всего установить основные общие условия, которым вообще должно удовлетворять наблюдение, для того чтобы подняться над уровнем случайных житейских наблюдений и стать научным методом.
Первое основное требование – это наличие четкой целевой установки. Ясно осознанная цель должна руководить наблюдателем, давая ему правильную установку на предмет наблюдения. В соответствии с целью должен быть определен план наблюдения, зафиксированный в схеме. Плановость и систематичность наблюдения составляют самую существенную черту его как научного метода. Они должны исключить элемент случайности, свойственный житейскому наблюдению, и создать хотя бы минимальное единообразие условий наблюдения. При отсутствии единообразного плана наблюдения производятся каждый раз из колеблющихся, изменяющихся установок, изменения которых невозможно учесть. Поэтому остается неизвестным, за счет чего должны быть отнесены установленные изменения в наблюдениях – за счет ли не поддающихся учету изменений в условиях, при которых проводилось наблюдение, или за счет самих наблюдаемых явлений. Объективность наблюдения зависит прежде всего от его плановости и систематичности.
Если наблюдение должно исходить из четко осознанной цели, определяющей правильную установку на соответствующий предмет наблюдения, то оно должно приобрести избирательный характер. Это требование избирательности находится как будто в противоречии с другим требованием, обычно предъявляемым к объективному наблюдению, – с требованием полноты или даже фотографичности наблюдения. Однако это противоречие кажущееся: лишь при выполнении первого условия и на его основе возможным оказывается выполнить и второе. Наблюдать все вообще в силу безграничного многообразия существующего совершенно невозможно. Всякое наблюдение поэтому неизбежно носит избирательный, или выборочный, частичный характер. Отбор материала осуществляется не стихийно и потому случайно, а сознательно, значит планово. Лишь при этом условии оказывается возможной относительная полнота наблюдения внутри созданных таким образом рамок.
Требование фотографичности, которое технически стали осуществлять в психологии путем использования не только фотографии, но и кинематографа, должно означать не только, а иногда не столько требование полноты, сколько требование объективности наблюдения, т. е. фиксации фактического материала независимо от объективного его истолкования. При этом надо учесть, что следует различать факты и их более или менее субъективное истолкование, но нельзя описание фактов и их истолкование друг от друга оторвать. Наблюдение становится методом научного познания лишь постольку, поскольку оно не ограничивается простой регистрацией фактов, а переходит к формулировке гипотез, с тем чтобы проверить их на новых наблюдениях и, отмечая исключения, уточнить первоначальные гипотезы или заменить их новыми. Такой организацией наблюдения объясняется тот факт, что некоторые науки без эксперимента смогли достичь большого совершенства и так полно выявить свои законы, как, например, социальные науки в исследованиях К. Маркса и как астрономия. Действительно, научно плодотворным объективное наблюдение становится постольку, поскольку оно связано с установлением и проверкой гипотез. Таким образом, фактический материал и его истолкование, не смешиваясь, объединяются теснейшим образом. Отделение субъективного истолкования от объективного и выключение субъективного производится в самом процессе наблюдения, соединенного с постановкой и проверкой гипотез.
При этом весь процесс познания движим внутренними противоречиями, единством и борьбой между различными его сторонами – между регистрацией фактов и их теоретическим истолкованием.
Исследование всегда исходит из какого-то понимания и является истолкованием изучаемого. Исходя из определенного понимания, оно, однако, обычно рано или поздно вскрывает факты, разрушающие или видоизменяющие старое, исходное понимание, которое привело к их раскрытию, и ведет к новому; а новое понимание ориентирует исследование на новые факты, и т. д.
Лишь учтя эти общие методические соображения, относящиеся к методу наблюдения вообще, можно разрешить основную принципиальную трудность, с которой связано объективное наблюдение специально в психологии. Как можно посредством объективного, внешнего наблюдения изучать психические, внутренние процессы? Что, собственно, является предметом объективного психологического наблюдения?
Сторонники объективной поведенческой психологии отвечают: только внешние реакции, различные движения, жесты и ничего больше, потому что только они – объективные факты. Но наблюдение, которое ограничилось бы внешними реакциями, могло бы быть объективным, но оно не было бы психологическим. Описание поведения, которое может представлять какой-либо интерес в психологическом плане, всегда должно содержать в себе психологическое истолкование. Недаром даже сугубо объективные описания такого крайнего представителя бихевиоризма, как Дж. Б. Уотсон, испещрены выражениями, заключающими психологическое содержание, как то: «ребенок стремился достать игрушку», или «он избегал прикосновения» и пр.
В действительности объективное наблюдение в психологии направлено не на реакции, не на внешние действия сами по себе, а на их психологическое содержание. При этом приходится считаться с тем, что внешний акт непосредственно не тожествен с внутренней операцией и потому неоднозначно ее определяет. Поэтому точка зрения тех психологов, которые считают, что психологическое содержание интуитивно, т. е. непосредственно, дано во внешнем объективном наблюдении чисто описательного типа, в конечном счете так же несостоятельна, как и точка зрения тех, которые считают психологическое содержание вообще недоступным для объективного наблюдения.
Психологическое истолкование внешних данных (движений и пр.) само непосредственно не дано; оно должно быть найдено на основе гипотез, которые не могут и не должны быть устранены в процессе объективного психологического наблюдения, но которые могут и должны быть в нем проверены. Судьба этих психологических истолкований решается в зависимости от того, приводит ли данное психологическое истолкование к раскрытию закономерных связей психических явлений, т. е. переходит ли описание в объяснение.
Описание явлений на основе наблюдения правильно, если заключенное в нем психологическое понимание внутренней психологической стороны внешнего акта дает закономерное объяснение его внешнего протекания в различных условиях.
Основное преимущество метода объективного наблюдения заключается в том, что он дает возможность изучать психические процессы в естественных условиях; в частности, ребенка можно наблюдать в условиях обучения в школе. Однако при изучении явлений, в которых отношение между внешней стороной поведения и его внутренним психологическим содержанием более или менее сложно, объективное наблюдение, сохраняя свое значение, по большей части должно дополняться другими методами исследования. При этом всегда существенно сохранять в поле зрения конкретного испытуемого, живого ребенка, подлежащего изучению.
Широко пользуется объективным наблюдением, в частности, психология ребенка. Значительное количество записей, дневников зафиксировало обширный материал по психологии раннего детства.
Дневники велись частично и неспециалистами. Таковы главным образом дневники матерей (см. дневники А. Павловой, В. А. Шиловой, Э. Станчинской)[4]. Как на классический образец применения объективного наблюдения к психологическим проблемам можно в качестве примера указать на изучение выразительных движений в известном труде Ч. Дарвина о «Выражение ощущений»[5].
Экспериментальный метод
Основные особенности эксперимента, обусловливающие его силу, заключаются в следующем. 1) В эксперименте исследователь сам вызывает изучаемое им явление, вместо того чтобы ждать, как при объективном наблюдении, пока случайный поток явлений доставит ему возможность его наблюдать. 2) Имея возможность вызывать изучаемое явление, экспериментатор может варьировать, изменять условия, при которых протекает явление, вместо того чтобы, как при простом наблюдении, брать их такими, какими ему их доставляет случай. 3) Изолируя отдельные условия и изменяя одно из них при сохранении неизменными остальных, эксперимент тем самым выявляет значение отдельных условий и устанавливает закономерные связи, определяющие изучаемый им процесс. Эксперимент, таким образом, очень мощное методическое средство для выявления закономерностей. 4) Выявляя закономерные связи между явлениями, эксперимент часто может варьировать не только сами условия в смысле их наличия или отсутствия, но и их количественные соотношения. В результате эксперимент устанавливает допускающие математическую формулировку количественные закономерности. В основном именно благодаря эксперименту естествознание пришло к открытию законов природы.
Основная задача психологического эксперимента заключается в том, чтобы сделать доступными для объективного внешнего наблюдения существенные особенности внутреннего психического процесса. Для этого нужно, варьируя условия протекания внешней деятельности, найти ситуацию, при которой внешнее протекание акта адекватно отражало бы его внутреннее психическое содержание. Задача экспериментального варьирования условий при психологическом эксперименте заключается прежде всего в том, чтобы вскрыть правильность одной-единственной психологической интерпретации действия или поступка, исключив возможность всех остальных.
Первоначальный вундтовский эксперимент был экспериментом психофизиологическим. Он заключался, по существу, в регистрации физиологических реакций, сопутствующих психическим процессам, которая сопровождалась самонаблюдением.
Вундтовский эксперимент был целиком построен на дуалистической теории внешнего параллелизма психического и физиологического. Эти методические принципы легли в основу экспериментальной методики и определили первые шаги экспериментальной психологии.
Но экспериментальная методика стала скоро прокладывать себе и несколько иные пути. Существенный этап составили в этом отношении исследования Г. Эббингауза о памяти (см. главу о памяти). Вместо того чтобы изучать исключительно соотношение между физическими раздражителями, физиологическими процессами и сопутствующими им явлениями сознания, Эббингауз направил эксперимент на изучение протекания самого психического процесса в определенных объективных условиях.
Возникший в пограничной области психофизики и психофизиологии эксперимент в психологии в дальнейшем стал продвигаться от элементарных процессов ощущения к высшим психическим процессам; с этим продвижением в иные области связано было и изменение самого характера эксперимента. От изучения соотношения отдельного физического раздражителя или физиологического раздражителя и соответствующего ему психического процесса он перешел к изучению закономерностей протекания самих психических процессов в определенных объективных условиях. Из внешней причины физические факты стали условиями психического процесса. Эксперимент перешел на изучение его внутренних закономерностей.
С тех пор и главным образом за последние годы эксперимент получил очень многообразные формы и широкое применение в самых различных областях психологии – в психологии животных, в общей психологии и в психологии ребенка. При этом некоторые из новейших экспериментов отличаются большой строгостью методики; по простоте, изяществу и точности результатов они иногда не уступают лучшим образцам, созданным такими зрелыми экспериментальными науками, как, например, физика.
Ряд глав современной психологии может уже опереться на такие экспериментальные данные. Особенно богата ими современная психология восприятия.
Против лабораторного эксперимента выдвигались три соображения. Указывалось: 1) на искусственность эксперимента, 2) на аналитичность и абстрактность эксперимента и 3) на осложняющую роль воздействия экспериментатора.
Искусственность эксперимента, или его отдаленность от жизни, обусловлена не тем, что в эксперименте выключаются некоторые осложняющие условия, встречающиеся в жизненных ситуациях. Искусственным эксперимент становится, лишь поскольку в нем выпадают существенные для изучаемого явления условия. Так, эксперименты Г. Эббингауза о памяти над бессмысленным материалом являются искусственными, поскольку они не учитывают смысловых связей, между тем как в большинстве случаев эти связи играют существенную роль в работе памяти. Если бы теория памяти Эббингауза по существу была правильной, т. е. если бы лишь механические повторения, чисто ассоциативные связи определяли воспроизведение, эксперименты Эббингауза не были бы искусственными. Сущность эксперимента, в отличие от простого наблюдения, определяется не искусственностью условий, в которых он производится, а наличием воздействия экспериментатора на подлежащий изучению процесс. Поэтому искусственность традиционного лабораторного эксперимента нужно преодолевать прежде всего внутри экспериментального метода.
Известная аналитичность и абстрактность были в значительной мере свойственны лабораторному эксперименту. Эксперимент обычно берет изучаемый им процесс изолированно, внутри одной определенной системы условий. Раскрытие взаимосвязи различных функций и изменения в процессе развития законов протекания психических процессов требуют дополнительных методических средств. Их доставляют главным образом генетический и патологический методы. Далее, эксперимент в психологии проводится обычно в условиях, далеких от тех, в которых протекает практическая деятельность человека. Так как закономерности, которые вскрывал эксперимент, были очень общего, абстрактного характера, то они не давали возможности непосредственных выводов для организации человеческой деятельности в производственном труде или педагогическом процессе. Попытка приложения этих абстрактных закономерностей к практике превращалась часто в механическое перенесение результатов, полученных в одних условиях, на другие, часто совершенно инородные. Эта абстрактность психологического эксперимента заставила искать новых методических приемов для решения практических задач.
Очень сложным и существенным является вопрос о влиянии воздействия экспериментатора на испытуемого. Для преодоления возникающих в связи с этим трудностей иногда стремятся устранить непосредственное воздействие экспериментатора и построить эксперимент так, чтобы сама ситуация, а не непосредственное вмешательство экспериментатора (инструкция и т. п.) вызывала у испытуемого подлежащие исследованию акты. Однако, поскольку эксперимент по самому существу своему всегда включает непосредственное либо опосредованное воздействие экспериментатора, то вопрос заключается не столько в том, чтобы устранить это воздействие, сколько в том, чтобы правильно учесть и организовать его.
При оценке и истолковании результатов эксперимента необходимо специально выявить и учесть отношение испытуемого к экспериментальному заданию и к экспериментатору. Это необходимо, потому что поведение испытуемого в эксперименте – это не автоматическая реакция, а конкретное проявление личности, которая устанавливает свое отношение к окружающему. Это отношение сказывается на ее поведении и в экспериментальной ситуации.
Пользуясь экспериментом в психологии, никогда нельзя забывать того, что всякое вмешательство экспериментатора, в целях изучения психических явлений, вместе с тем неизбежно оказывается и средством полезного или вредного воздействия на изучаемую личность. Особое значение это положение приобретает при изучении психологии ребенка. Оно накладывает ограничение на использование эксперимента, с которым нельзя не считаться. Необходимо также иметь в виду, что данные, полученные в экспериментальной ситуации, могут быть правильно истолкованы, только взятые в соотношении с условиями, в которых они получены. Поэтому, чтобы правильно интерпретировать результаты психологического эксперимента, необходимо сопоставить условия эксперимента с предэкспериментальной ситуацией и с условиями всего пути развития данного человека и интерпретировать непосредственные данные эксперимента применительно к ним.
Учитывая все это, необходимо: 1) преобразовать эксперимент изнутри, чтобы преодолеть искусственность традиционного эксперимента; 2) дополнить эксперимент другими методическими средствами. Для разрешения тех же задач: 3) вводятся методические варианты, являющиеся промежуточными формами между экспериментом и наблюдением, и другие вспомогательные методы.
Своеобразным вариантом эксперимента, представляющим как бы промежуточную форму между наблюдением и экспериментом, является метод так называемого естественного эксперимента, предложенный А. Ф. Лазурским.
Его основная тенденция сочетать экспериментальность исследования с естественностью условий – весьма ценна и значима. Конкретно эта тенденция у Лазурского в его методике естественного эксперимента реализуется следующим образом: при методе естественного эксперимента экспериментальному воздействию подвергаются условия, в которых протекает изучаемая деятельность, сама же деятельность испытуемого наблюдается в ее естественном протекании.
Так, например, предварительным анализом выявляется значимость различных предметов школьного обучения, их влияние на проявление тех или иных психических процессов ребенка, которые затем изучаются в естественных условиях школьной работы по данному предмету. Или предварительно устанавливается, в какой игре особенно ярко проявляется та или иная черта характера; затем в целях изучения проявлений этой черты у различных детей они вовлекаются в данную игру. В процессе этой игры исследователь наблюдает их деятельность, протекающую в естественных условиях. Вместо того чтобы переводить изучаемые явления в лабораторные условия, стараются учесть влияние и подобрать естественные условия, соответствующие целям исследования. В этих соответственно подобранных условиях подлежащие изучению процессы наблюдаются в их естественном протекании, без всякого вмешательства со стороны экспериментатора.
Мы вводим в наши исследования по психологии ребенка другой вариант естественного эксперимента. А. Ф. Лазурский избегал непосредственного воздействия на ребенка в интересах «естественности». Но в действительности ребенок развивается в условиях воспитания и обучения, т. е. определенным образом организованного воздействия на него. Соблюдение естественных условий развития поэтому никак не требует устранения всякого воздействия вообще. Воздействие, построенное по типу педагогического процесса, вполне естественно. Мы и вводим его в эксперимент, реализуя таким образом новый вариант «естественного» эксперимента, который должен, по нашему мнению, занять центральное место в методике психолого-педагогического исследования ребенка.
Мы изучаем ребенка, обучая его. Мы не отказываемся для этого от экспериментирования в пользу наблюдения за педагогическим процессом, а вводим элементы педагогического воздействия в сам эксперимент, строя изучение по типу экспериментального урока. Обучая ребенка, мы стремимся не зафиксировать стадию или уровень, на котором находится ребенок, а помочь ему продвинуться с этой стадии на следующую высшую стадию. В этом продвижении мы изучаем закономерности развития детской психики[6].
Другие методы психологического исследования
а) В системе методов психологического исследования существенное место занимает изучение продуктов деятельности, или, точнее, изучение психических особенностей деятельности на основании продуктов этой деятельности. Этот метод обращается от прямого изучения протекания самой деятельности к изучению ее продуктов, для того чтобы по ним косвенно судить о психологических особенностях деятельности и, далее, действующего субъекта; потому этот метод иногда называют методом косвенного наблюдения (Рибо).
Этим методом широко пользуются в исторической психологии для изучения психологии человека в давно прошедшие исторические времена, недоступные уже для непосредственного наблюдения или экспериментирования.
При этом речь должна идти не о том, чтобы вывести – в духе идеализма – закономерности развития культуры из психологических закономерностей, а о том, чтобы понять закономерности психологического развития человека, опираясь на закономерности его общественно-исторического развития. Этим наше понимание этого метода принципиально, коренным образом отличается от того его по существу идеалистического применения, которое он получил, например, в десятитомной «Психологии народов» Вундта, рассматривавшего идеологические образования как проекцию человеческой психологии. Всякая попытка психологизировать общественные, идеологические образования, сводя их к психологическим закономерностям, в корне несостоятельна. Психологический анализ, исходящий из объективно материализованных продуктов человеческой деятельности, должен не подменять социально-исторический метод их изучения, а опираться на него.
Широко и очень плодотворно пользуются в детской психологии продуктами детского творчества для психологического изучения ребенка. Так, например, изучение детских рисунков пролило значительный свет на особенности детского восприятия.
б) Существенным звеном в методике психологического исследования является беседа, планово организованная исследователем в соответствии с задачами исследования. Беседа является вспомогательным средством для дополнительного освещения внутреннего протекания тех процессов, которые прочие объективные методы, исходящие из внешней деятельности, изучают в их объективном внешнем обнаружении. Беседа при этом не должна превращаться в попытку переложить решение проблем исследования с исследователя на исследуемого: она ни в коем случае не может сводиться к простой регистрации непосредственных данных самонаблюдения. Высказывания изучаемого лица должны соотноситься с объективными данными, со всей ситуацией, в которой происходит беседа, и подвергаться опосредованному истолкованию.
Вопросы, задаваемые в беседе, могут (при изучении мышления, например) представлять собой как бы задания, направленные на выявление качественного своеобразия изучаемых процессов. Но при этом задания эти должны быть максимально естественны и нестандартны. В беседе каждый последующий вопрос экспериментатора должен явиться новым средством, служащим для опосредованного определения тех внутренних психических особенностей, которые оказались неоднозначно определенными предыдущими ответами. В силу этого их нужно варьировать от случая к случаю. Каждый последующий вопрос должен ставиться с учетом той измененной ситуации, которая создалась в результате ответа испытуемого на предшествующий вопрос. Будучи плановой, беседа не должна носить шаблонно-стандартного характера; она всегда должна быть максимально индивидуализированной. Соблюдение этих условий представляет, конечно, известные трудности; оно требует большого мастерства со стороны исследователя, но лишь при этих условиях беседа окажется плодотворной.
Такая беседа должна либо предшествовать, либо следовать за объективным изучением (посредством объективного наблюдения, эксперимента). Она может, наконец, и предшествовать и следовать за ним. Но она должна во всяком случае сочетаться с другими объективными методами, а не превращаться в самодовлеющий метод.
Беседа получает в психологии различное методическое оформление в зависимости от различия исходных установок различных исследователей. Фрейд ввел в целях психоанализа своеобразный вид психоаналитической беседы. Ее задача заключается в том, чтобы привести собеседника к осознанию и преодолению вытесненных из сознания влечений.
Другим вариантом беседы, получившим довольно широкое распространение в детской психологии, является «клиническая беседа» Пиаже. Клиническая беседа Пиаже строилась так, чтобы выявлять исключительно спонтанные представления ребенка.
Наша беседа включает в себя сознательный и целенаправленный момент воздействия экспериментального и при изучении психологии детей – педагогического.
Наряду с вышеперечисленными позитивными частными методами психологического исследования, в обзоре методов, которыми фактически пользовались в психологии, нельзя не упомянуть анкетный и тестовый метод, с тем чтобы подвергнуть их специальному критическому анализу. Вопрос об анкетах и тестах приобрел у нас большую остроту в связи с той ролью, которую эти методы играли в порочной и вредной «теории» и практике педологов.
в) Анкетный метод ставит себе целью путем опроса некоторого круга лиц по определенной схеме собрать материал для разрешения определенной психологической проблемы. Эта схема фиксируется в анкете или опросном листе. Данные, которые получаются посредством анкеты, основываются большей частью не на систематическом наблюдении заполняющего ее лица и не допускают никакой проверки и дифференцированного анализа. Поэтому выводы, которые могут быть сделаны на основании каждой анкеты в отношении отдельного лица, не имеют ни малейшей научной ценности.
Сферой применения анкетного метода служат по преимуществу массовые явления более или менее внешнего порядка. Так, посредством анкетного метода могут обследоваться читательские или профессиональные интересы определенной группы лиц.
Если охват испытуемых в анкетном обследовании широк, то глубина его незначительна. Пользоваться анкетным методом для решения сколько-нибудь глубоких психологических проблем совершенно невозможно.
Анкеты как средство исследований подвергаются обычно статистической обработке и используются для получения статистических средних. Но статистические средние, как известно, имеют для исследования минимальную ценность, если они получаются в результате перекрытия величин, значительно отклоняющихся от этой средней как в одну, так и в другую сторону. Такие статистические средние не выражают закономерностей. Но в психологии при изучении высших, наиболее сложных психических процессов дело по большей части обстоит именно так. Поэтому анкеты, которые служат для получения таких статистических средних, не представляют сколько-нибудь значительной ценности для углубленного психологического исследования, направленного на раскрытие психологических закономерностей.
Зародившись в Англии (анкета Гальтона в 1880 г.), анкетный метод в психологии получил особенно широкое распространение в Америке. Со стороны европейских психологов он вначале встретил отрицательное отношение. Рибо писал: «Анкетный метод опирается на число. Это применение всеобщего голосования к проблемам психологии, и слишком часто он немногим отличается от тех вопросов на всевозможные темы, с которыми журналисты обращаются к широкой публике». Таково же в основном было отношение к этому методу ряда других видных психологов. Все указывали, что анкетный метод более пригоден для установления простых внешних фактов, чем для постановки сложных психологических проблем; он не дает сколько-нибудь надежных данных для их разрешения. Но анкетный метод получил затем все же некоторое распространение при изучении массовых явлений (сдвиги интересов и т. п.).
Анкетным методом у нас недопустимо злоупотребляли в педологической практике. Не учитывали поверхностности, а часто и сомнительного характера данных, доставляемых анкетами, неправомерности переноса выводов, полученных в результате статистической обработки, на конкретного индивида и того грубо антипедагогического воздействия, которое оказывали на детей часто совершенно в этом отношении недопустимые, бессмысленные вопросы «педологических» анкет.
г) Еще значительно острее стоит вопрос о тестах. Термин «тест» (test значит по-английски «проба» или «испытание») был введен в конце прошлого столетия американским психологом Кеттелем. Широкое распространение и практическое значение тесты приобрели с тех пор, как Бине, совместно с Симоном, разработал свою систему тестов для определения умственного развития или одаренности детей, а Мюнстерберг несколько позднее (в 1910 г.) начал разработку тестов в целях профессионального отбора.
Тесты Бине-Симона подвергались затем многочисленным переработкам Терменом (в Америке), Бэртом (в Англии) и др.
Тесты в собственном смысле слова – это испытания, которые ставят своей целью градуирование, определение рангового места личности в группе или коллективе, установление ее уровня. Тест направлен на личность; он должен служить средством диагноза в целях прогноза.
Термин «тест» получил в последнее время и более расширительное употребление, распространяемое собственно на всякое задание, даваемое испытуемому в ходе экспериментирования.
Метод тестов в первоначальном специфическом значении слова вызывает целый ряд серьезнейших возражений. Важнейшие из них следующие.
Когда два индивида решают или не решают один и тот же тест, то психологическое значение этого факта может быть самым различным: одно и то же достижение может быть обусловлено различными психическими процессами. Поэтому внешний факт решения или нерешения теста не определяет еще внутренней природы соответствующих психических актов.
В основе метода тестов, который ставит диагноз о личности на основании статистической обработки внешних данных – результатов решения индивидуумом тех или иных задач, лежит механистический поведенческий подход к личности. Метод тестов пытается ставить диагноз о развивающейся личности на основании испытания, оторванного от наблюдения процесса ее развития и организации этого развития посредством обучения и воспитания.
Эта ошибка еще усугубляется, когда на основании того же тестового обследования делают прогноз, предполагая, что уровень, установленный посредством тестового испытания на одном этапе развития, будет характеризовать данного испытуемого и впредь. Тем самым принимают фатальную предопределенность всего дальнейшего пути развития человека наличными условиями и, сознательно или несознательно, отрицают возможность переделки человека: взрослого – в процессе общественной практики, ребенка – в процессе обучения и воспитания.
Когда различным индивидам, прошедшим различный путь развития, формировавшимся в различных условиях, предъявляют одни и те же стандартные тесты и на основании их решения непосредственно заключают об одаренности подвергшихся этому испытанию лиц, то допускают явную ошибку, а именно – не учитывают зависимости результатов от условий развития. Двое учеников или рабочих могли по-разному справиться с тестами, потому что у одного из учеников была меньшая подготовка и у одного из рабочих меньшая тренировка. Но в процессе обучения первые могут опередить вторых.
Тот факт, что определенные тесты решаются 75 процентами детей данного возраста определенной классовой среды, не дает основания признать их автоматическим критерием для определения «одаренности» или умственного развития детей, формирующихся в совсем иных условиях. Делать такое заключение, лежащее в основе тестовой методики, значит не учитывать обусловленности результатов испытания условиями развития тех конкретных живых людей, которые подвергались этим испытаниям.
Именно этот антинаучный подход к методике исследования, выражающийся в том, что результаты развития берутся безотносительно к условиям развития, и составляет теоретическую основу политически реакционных выводов тестологии.
На том основании, что представители порабощенных национальностей или эксплуатируемых классов капиталистического общества хуже справляются с тестами, приноровленными к словесному образованию, доступному в капиталистических государствах лишь представителям господствующего класса господствующей национальности, буржуазные тестологи неоднократно заключали о низшей одаренности представителей этих классов и национальностей. Но делать такие заключения значит не только выявить свою политическую реакционность, но и обнаружить непонимание одного из основных и элементарных требований научного мышления.
Неудовлетворительность этого метода еще усугубляется тем, что в качестве диагностического средства используются стандартные системы или шкалы тестов и делается попытка штамповать личность посредством испытаний, сама постановка которых строится не на учете индивидуальных различий, а на пренебрежении ими.
Нельзя, наконец, не отметить и казуистического, иногда провокационного, содержания тестовых испытаний, обычно не учитывающего специфической подготовки данного испытуемого. Давая задания, не связанные с обучением, они, однако, претендуют – совершенно неправомерно – на то, чтобы из них делались выводы именно относительно обучаемости испытуемых.
Критика методов тестов и анкет упирается в конечном счете в принципиальный вопрос, правильное решение которого должно придать новое направление всей методике нашего психологического исследования. Речь по существу идет о понимании личности и специфическом подходе к ней в процессе исследования.
Одной из основных особенностей методики современной зарубежной психологической науки является ее обезличенный характер. В процессе исследования человек становится для экспериментатора только испытуемым, переставая быть личностью, которая прошла определенный специфический путь развития, относится определенным образом к тому, что происходит в экспериментальной ситуации, и действует в зависимости от этого отношения. Такое направление исследования оказывается принципиально несостоятельным, особенно там, где изучению подлежат более сложные психические проявления личности.
д) В основе генетического метода лежит та мысль, что каждое явление познается в его развитии. Эта мысль может получить две резко отличные реализации: в духе эволюционистского и в духе диалектического понимания развития.
Если эволюция мыслится как только количественное нарастание и усложнение, а не качественная перестройка, высшие, более поздние формы в эволюционном ряду отличаются от предшествующих только усложненностью. В таком случае закономерности высших, т. е. более сложных, форм могут изучаться на низших, где они выступают в менее осложненной, а поэтому более доступной для изучения форме. Вот почему исследователи, стоящие на этой точке зрения, сдвигают центр исследования к младенческим годам.
Поэтому же в плане сравнительной психологии исследования производятся по преимуществу над низшими, элементарными формами рефлекторного поведения животных, с тем чтобы полученные там закономерности механически перенести на высшие формы человеческого поведения. В первых в наименее усложненной и наиболее доступной для исследования форме непосредственно даны законы высших. Таково основное положение этой методики. Центральная идея, которая лежит в основе эволюционной трактовки генетического метода, заключается в следующем: законы поведения на всех ступенях развития одни и те же; психологические законы – неизменные, «вечные» законы.
Основная идея диалектического понимания генетического метода, напротив, гласит: законы психологии не «вечные», они исторические законы; на каждом этапе развития они другие. Это та великая мысль, которую впервые сформулировал Маркс. Маркс применил ее к изучению общественных формаций. Она должна быть осуществлена и в психологии. Основное положение – явления познаются в их развитии – получает новый углубленный смысл: сами законы не представляют из себя чего-то неподвижного, неизменного; каждая ступень развития имеет свои законы. Равно неправомерно как механическое перенесение законов низших ступеней на высшие, так и высших – на низшие. С переходом на новую ступень развития изменяются не только явления, но вместе с ними и законы, их определяющие. Одно и то же явление может на разных ступенях развития подчиняться различным законам (Маркс показал это на примере закона увеличения народонаселения в различных общественных формациях). Задача генетического метода – раскрыть происходящие в процессе развития изменения самих законов.
Объяснение этих изменений, являющихся изменениями психики в целом, требует выявления выходящих за пределы психики объективных условий развития. Генетическое изучение развития не только явлений, но и законов, их определяющих, раскрывает движущие силы развития и определяет его условия.
Генезис и развитие психики могут также изучаться в процессе биологического развития данного рода или вида. Генетический метод в таком случае осуществляется в форме филогенетического метода. Изучение психики на предшествующих этапах филогенетического развития служит средством познания психики человека. Психология животных – зоопсихология – изучается обычно в таком плане сравнительной психологии.
Применительно к психологии человека перед генетическим методом встает еще другая задача – раскрыть пути развития человеческой психики на протяжении социально-исторического развития человечества: генетический метод осуществляется в форме исторического метода. Исследуя психическое развитие человечества, прослеживая пути формирования сложных процессов (например речи, мышления) от их примитивных к их современным, развитым формам, он обнаруживает движущие силы психического развития в изменении социальных отношений.
Генезис и развитие психики может изучаться в процессе развития индивида от его рождения до зрелого возраста: генетический метод в таком случае осуществляется в форме онтогенетического метода. Так, развитие психики ребенка служит средством понимания психики взрослого человека, причем одновременно психика ребенка и пути ее развития освещаются посредством закономерностей более развитых форм зрелой психики.
Каждая из ступеней психического развития как в фило-, так и в онтогенезе должна быть реальным, датированным образованием, однозначно отнесенным к объективно определенным условиям, а не абстрактной конструкцией, переходящей путем абстрактной диалектики в другую такую же абстрактную конструкцию: метод Маркса не должен быть подменен методом Гегеля.
е) Использование патологии, нарушений психической жизни для познания закономерностей нормальной психики оказало за последние десятилетия большие услуги психологии. Некоторые из авторитетных современных психологов даже утверждали, что «психопатология за последние 50 лет была главным фактором прогресса в психологии» (Lalande).
Каждая функция и процесс могут быть изучены и в их патологической форме: восприятие – на галлюцинациях и «духовной слепоте», память – на «амнезиях», речь – на афазиях, воля – на абулиях и т. д. При этом всякое патологическое нарушение представляет собою как бы естественный эксперимент, организованный самой природой. Выключая или изменяя одну какую-нибудь функцию внутри целостно функционирующей психики, оно дает тем самым возможность как бы экспериментально установить роль этой функции внутри целого, связи ее с другими функциями и их взаимозависимости. Так, психопатологические исследования последних лет (Г. Хэда (Head), А. Гельба, К. Гольдштейна и др.), раскрыв исключительной глубины связи между нарушениями речи (афазия), познания (агнозия) и действия (апраксия), проливают яркий свет на взаимосвязи речи, познания и действия в их нормальных проявлениях.
Однако, как ни велико значение психопатологии для психологии, не следует его преувеличивать и механически переносить полученные на патологическом материале результаты на нормальную психику. При нарушении одной функции видоизмененной оказывается вся психика больного. Значит, и взаимоотношения между функциями в психике больного человека иные, чем у здорового. Совершенно неправомерно поэтому отожествлять более ранние формы психики, имевшие место в процессе исторического или индивидуального развития, с распадом высших форм, получающимся в результате патологических нарушений. Черты сходства, которые могут быть таким образом установлены между больной и здоровой психикой, часто носят поверхностный и всегда частичный характер. В частности, в корне порочны попытки определить или охарактеризовать психологические особенности предшествующих зрелости возрастов посредством параллелей с какими-нибудь патологическими формами (как это делал, особенно в отношении подросткового возраста, например, Кречмер).
Система основных психологических методов, в совокупности своей позволяющая психологии разрешать все стоящие перед нею задачи, развернута в своих основных звеньях. В этой ориентировочной характеристике методов даны, конечно, лишь общие рамки. Каждый метод, чтобы стать действительным средством научного исследования, должен явиться сначала результатом исследования. Он не форма, извне накладываемая на материал, не внешний только технический прием. Он предполагает знание реальных зависимостей: в физике – физических, в психологии – психологических.
Рефлексологический метод в физиологии, который служит средством физиологического исследования, был построен на предварительном открытии и изучении рефлексов; он и результат и средство изучения закономерностей рефлекторной деятельности – сначала результат и лишь затем средство; точно так же ассоциативный эксперимент опирается на учение об ассоциациях. Поэтому каждая психологическая дисциплина имеет свою методику, отличную от методики других; методы психологии животных отличны от методов психологии человека: отпадает самонаблюдение, и преобразуются другие методы. И каждая отдельная проблема имеет свою специальную методику, предназначенную для ее изучения. В связи с определением предмета психологии здесь намечены только основные виды методов и общие принципы их построения.
Глава III. История психологии
История развития западной психологии
Психология и очень старая, и совсем еще молодая наука. Она имеет за собой тысячелетнее прошлое, и тем не менее она вся еще в будущем. Ее существование как самостоятельной научной дисциплины исчисляется лишь десятилетиями; но ее основная проблематика занимает философскую мысль с тех пор, как существует философия. Годам экспериментального исследования предшествовали столетия философских размышлений, с одной стороны, и тысячелетия практического познания психологии людей – с другой.
Психология в Древнем мире (Древняя Греция)
Согласно очень распространенному представлению, господствующему в традиционной схеме истории психологии, первые психологические воззрения возникают как плод оторванных от практики «метафизических» умозрений, связанных с религиозными представлениями. В действительности же, как свидетельствует подлинная история науки, уже ранние представления древних греческих философов возникают в процессе практического познания человека, в тесной связи с накоплением древними натурфилософами и врачами реальных знаний, и развиваются они в борьбе зарождающейся научной мысли против религии с ее мифологическими представлениями о мире вообще и о душе в частности.
Древнегреческие милетские натурфилософы VII в. до н. э., противопоставляя религиозным воззрениям свое стихийно-материалистическое, естественное объяснение мира, выдвигают представление о мире как едином целом, и это единство мира выступает у них в форме единой мировой материи. Материя у них является еще не дифференцированным единством материального и духовного. Душа включается или, точнее, не выделяется ими из всеобщего единства материального мира. В этом первичном, стихийно-материалистическом представлении милетских натурфилософов об единстве мира жизнь и психика и даже живое и неживое еще не расчленены. Их наивное мышление не различает различных качественных сторон и ступеней бытия. Мысль ионических натурфилософов сосредоточена на внешней природе: они «физики», занятые решением тех вопросов – измерения тел, астрономических наблюдений, которые представляют практический интерес для ионической промышленности.
Великий диалектик Гераклит, который рассматривает космос как единство противоположностей в потоке непрерывного изменения, делает как будто первый значительный шаг на пути к дифференциации единства бытия. В самой душе, включенной в поток мирового становления, который течет двумя противоположными потоками «по пути вверх и по пути вниз», Гераклит впервые различает разные уровни души и разные формы связи ее с миром: высший уровень души порождается связью ее с логосом, с мировым законом. Конкретное различение живого и неживого, жизни и психики и даже различных уровней психики, души требовало положительных знаний. Они накопляются натурфилософами и врачами. Алкмеон еще в VI в. до н. э., впервые связывая душу с мозгом, начинает различать мышление и ощущение и связывает последнее с органами чувств.
На этой основе формируется первая система уже не только стихийного материализма, и начинается борьба материалистических и идеалистических воззрений на психику. Демокрит (V–IV в. до н. э.), создатель первой в истории античной философии – большой материалистической системы, строит первую последовательно разработанную материалистическую психологию. Различая уже, по-видимому, психическое и физическое, он стремится объяснить психические процессы как продукт движения очень тонких и совершенных атомов. Исходя из общего материалистического учения, он специально разрабатывает теорию восприятия, которое он объясняет как результат проникновения в наши органы чувств исходящих из вещей мельчайших атомов, являющихся образами () этих вещей. Материалистические традиции Демокрита получают затем дальнейшее развитие, особенно у Эпикура и позже в Риме у Лукреция Кара.
Почти одновременно с оформлением материалистического учения у Демокрита, классическое оформление получает и идеалистическое направление. Связанный с религиозными сектами (орфиков) Платон в ряде своих диалогов (особенно в «Федоне», в «Государстве» и др.) развивает идеалистическое учение о душе в классической для всей последующей идеалистической философии форме. Душа для него – «идея», вечная, бессмертная сущность; бессмертная душа отделяется от тела. Позитивным результатом платоновского учения о душе является отчетливая дифференциация души и тела, психического и физического, и дальнейшая дифференциация внутри души различных ее частей – разумной, обращенной к идеям, аффективно-волевой и чувственной, обращенной к вожделению. Дифференциация души и тела, духовного и материального, однако, превращена у Платона в полный разрыв между ними. Идеалистические традиции Платона получают дальнейшее развитие в идеалистическом течении философской мысли – особенно яркое у Плотина, оказавшего затем значительное влияние на некоторых представителей христианства (Августин).
Все позитивные достижения натурфилософов и врачей, весь накопленный ими опыт конкретного познания душевной деятельности людей обобщает крупнейший философ Древней Греции – Аристотель. Он пишет первый специальный трактат «О душе», в котором дается анализ различных сторон психики. В трактатах Аристотеля заключен целый ряд положений, в частности о памяти, об эмоциях, о переходе от ощущения к «общему восприятию» и от него к обобщенному представлению, от мнения через понятие – к знанию, от непосредственно ощущаемого желания – к разумной воле, которые не утеряли значения и по сей день.
В общей философской концепции Аристотель стремится первым делом преодолеть открытый дуализм своего учителя Платона. Для Аристотеля душа и тело неотделимы друг от друга, как форма и материя; душа – неотделимый от органической жизни организующий принцип ее. Каждая область или уровень органических функций имеет свою душу. Тело – это организм, поскольку оно совокупность органов или орудий души; душа – сущность тела. Поэтому учение о душе для Аристотеля – это общее учение о жизни и ее функциях, включающее органические ее отправления, так же как и сознательную жизнь.
В соответствии с такой органической трактовкой души, включающей ее в общее учение о жизни, Аристотель первый отчетливо формулирует идею развития применительно к психике. Он различает как бы три разных вида души – растительную, животную и разумную. Каждую из них он относит к определенному уровню органической жизни: первая специфична для растений, еще не обладающих ни специальными органами восприятия, ни центральным регулирующим органом; вторая – для животных, у которых уже имеются дифференцированные органы ощущения и движения; третья – для человека, обладающего познающим и деятельным разумом. Являясь, с одной стороны, последовательными формами развития психики у растений, животных и человека, они, по Аристотелю, вместе с тем все связаны у человека с различными функциями его души – питательной, чувствующей и рассудочной.
Натуралистическая и литература стихийно-материалистическая внизу, в своих истоках, психологическая система Аристотеля является вместе с тем идеалистической вверху – главным образом в учении о разуме, познающем самого себя. Именно эта идеалистическая надстройка в сочетании с богатством конкретного содержания сделала Аристотеля главным учителем официальной, школьной – схоластической – философии в Средние века. Аристотеля и его трактат «О душе» можно с полным основанием считать итогом и завершением того, что дал в области психологии Древний мир.
Психология в Средние века (до эпохи Возрождения)
В Средние века, в эпоху феодализма, церковь, идеологический оплот феодального общества, превратила науку в служанку богословия, стремясь подчинить знание вере. В философии, для господствующей школьной (схоластической) философии, по вопросам психологии, так же как и по всем вопросам науки, главным авторитетом признается Аристотель. В его учении при этом односторонне подчеркиваются лишь идеалистические его стороны (учение о разуме), и все оно приспособляется к установкам христианского богословия. Наряду с традициями таким образом переработанного Аристотеля, отражающимися в рационалистическом идеализме схоластики (Фома Аквинский), сохраняются и традиции неоплатонизма, своеобразно преломляющиеся у мистиков и в окрашенном мистицизмом идеализме Августина. Однако и в эпоху Средневековья борьба материализма и идеализма не прекращается. Материалистические тенденции сказываются в этот период, предшествующий эпохе Возрождения, главным образом у арабских ученых (Авиценна в XI в., Аверроес в XII в., Алгаценна в XIII в.), разрабатывающих психофизиологию ощущений и эмпирические закономерности течения представлений.
Материалистические тенденции просачиваются временами даже и в схоластическую философию. Так, британский схоластик Дунс Скотт ставил уже вопрос: «Не способна ли материя мыслить?» К этому приводило развитие научной мысли в связи с развитием производительных сил.
Психология в эпоху Возрождения
Начавшееся в XIII в. развитие ремесел и торговли приводит в XIV–XV вв., главным образом в некоторых городах по Средиземному морю, к зарождению первых зачатков капиталистического производства и разложению феодализма. Эти сдвиги в производственных отношениях вызывают бурный расцвет культуры, искусства и науки. Мрачному аскетизму и религиозной созерцательности, проповедовавшимся христианской церковью, противопоставляется в эту эпоху, получившую недаром название эпохи гуманизма, – культ активного, жизнерадостного человека.
В эпоху гуманизма в связи с возросшим интересом к человеку, нашедшим себе отражение в большом количестве относящихся к этому времени мемуаров, биографий, жизнеописаний, привлекает к себе внимание вопрос об особенностях личности и влиянии на нее природных и других условий. Интерес к этим проблемам конкретной психологии выражается в целом ряде трактатов, начиная с работы известного гуманиста Людвига Вивеса («De anima et vita», 1538) и кончая более поздними работами, посвященными познанию людей и проблеме характеров (как то: трактат Ла Шамбра «L’Art de connatre les hommes», 1648, и Лабрюера «Les Charactres de Theophraste», 1688).
В XVI в. впервые появляется и сам термин «психология» для обозначения нашей науки: в 1590 г. Гоклениус публикует первую работу под этим заглавием, а в 1594 г. его ученик Гасман – вторую.
Психология в XVII–XVIII вв. и первой половине XIX в.
Новая эпоха в развитии как философской, так и психологической мысли начинается с развитием в XVII в. (в связи с нуждами промышленности и развитием техники) материалистического естествознания, открывающего новые пути научного познания природы, и оформлением на его основе новых методов и принципов научного знания.
Если для каждого этапа исторического равития можно вскрыть преемственные связи, соединяющие его как с прошлым, так и с будущим, то некоторые периоды, сохраняя эти преемственные связи, все же выступают как поворотные пункты, с которых начинается новая эпоха; эти периоды связаны с будущим теснее, чем с прошлым. Таким периодом для философской и психологической мысли было время великих рационалистов (Р. Декарт, Б. Спиноза) и великих эмпириков (Ф. Бэкон, Т. Гоббс), которые порывают с традициями богословской «науки» и закладывают методологические основы современного научного знания.
Особое место в истории психологии принадлежит среди них Р. Декарту, идеи которого оказали особенно большое влияние на ее дальнейшие судьбы. От Декарта ведут свое начало важнейшие тенденции, раскрывающиеся в дальнейшем развитии психологии. Декарт вводит одновременно два понятия: понятие рефлекса – с одной стороны, современное интроспективное понятие сознания – с другой. Каждое из этих понятий отражает одну из вступающих затем в антагонизм тенденций, которые сочетаются в системе Декарта.
Один из основоположников механистического естествознания, объясняющий всю природу движением протяженных тел под воздействием внешнего механического толчка, Декарт стремится распространить этот же механистический идеал на объяснение жизни организма. В этих целях он вводит в науку понятие рефлекса, которому суждено было сыграть такую большую роль в современной физиологии нервной деятельности. Исходя из этих же тенденций, подходит Декарт к изучению аффектов – явлений, которые он считает непосредственно связанными с телесными воздействиями. Так же как затем Б. Спиноза, который с несколько иных философских позиций тоже подошел к этой излюбленной философско-психологической проблеме XVII в., посвятив ей значительную часть своей «Этики», Декарт стремится подойти к изучению страстей, отбрасывая религиозно-моральные представления и предрассудки, – так, как подходят к изучению материальных природных явлений или геометрических тел. Этим Декарт закладывает основы механистического натуралистического направления в психологии.
Но вместе с тем Декарт резко противопоставляет в заостренном дуализме душу и тело. Он признает существование двух различных субстанций: материя – субстанция протяженная (и не мыслящая), и душа – субстанция мыслящая (и не протяженная). Они определяются разнородными атрибутами и противостоят друг другу как друг от друга независимые субстанции. Этим разрыв души и тела, психического и физического, становится в дальнейшем камнем преткновения и сложнейшей проблемой философской мысли. Центральное место займет эта психофизическая проблема у Б. Спинозы, который попытается снова объединить мышление и протяжение как два атрибута единой субстанции, признав соответствие «порядка и связи идей» – «порядку и связи вещей», а душу идее тела.
Заостренный у Р. Декарта дуализм – раздвоение и отрыв духовного и материального, психического и физического, который Спиноза пытается преодолеть, приводит к борьбе мировоззрений, разгорающейся после Декарта, к созданию ярко выраженных систем механистического материализма или натурализма, с одной стороны, субъективизма, идеализма или спиритуализма – с другой. Материалисты (начиная с Т. Гоббса) попытаются свести психическое к физическому, духовное к материальному; идеалисты (особенно ярко и заостренно у Дж. Беркли) материальное – к духовному, физическое – к психическому.
Но еще существеннее для психологии, чем заложенное в системе Декарта дуалистическое противопоставление души и тела, психического и физического, та новая трактовка, которую получает у Декарта само понимание душевных явлений. У Декарта впервые оформляется то понятие сознания, которое становится центральным понятием психологии последующих столетий. Оно коренным образом отличается от понятия «душа» («психэ») у Аристотеля. Из общего принципа жизни, каким оно было у Аристотеля, душа, дух превращается в специальный принцип сознания. В душе совершается раздвоение жизни, переживания и познания, мысли, сознания. Декарт не употребляет термина «сознание»; он говорит о духе (mens), но определяет его как «все то, что происходит в нас так, что мы сами непосредственно это в себе воспринимаем» (Р. Декарт. «Принципы». Ч. I. § 9; Р. Декарт. Начала философии. Ч. I. § 9 // Избр. произв. М., 1950. С. 429). Другими словами, Декарт вводит принцип интроспекции, самоотражения сознания в себе самом. Он закладывает, таким образом, основы интроспективного понятия сознания как замкнутого в себе внутреннего мира, которое отражает не внешнее бытие, а самого себя.
Выделив понятие сознания из более широкого понятия психического и свершив этим дело первостепенного значения для истории философской и психологической мысли, Декарт с самого начала придал этому понятию содержание, которое сделало его узловым пунктом философского кризиса психологии в XX в. Механистическая натуралистическая трактовка человеческого поведения и элементарных психофизических процессов сочетается у Декарта с идеалистической, спиритуалистической трактовкой высших проявлений духовной жизни. В дальнейшем эти две линии, которые у Декарта исходят из общего источника, естественно и неизбежно начинают все больше расходиться.
Идеалистические тенденции Декарта получают дальнейшее свое развитие у Н. Мальбранша и особенно у Г. Лейбница. Представление о замкнутом в себе внутреннем мире сознания превращается у Лейбница в общий принцип бытия: все сущее в его монадологии мыслится по образу и подобию такого замкнутого внутреннего мира, каким оказалось у Декарта сознание. Вместе с тем в объяснении душевных явлений, как и в объяснении явлений природы, Лейбниц самым существенным образом расходится с Декартом в одном для него центральном пункте: для Декарта все в природе сводится к протяженности, основное для Лейбница – это сила; Декарт ищет объяснения явлений природы в положениях геометрии, Лейбниц – в законах динамики. Для Декарта всякое движение – результат внешнего толчка; из его системы выпала всякая внутренняя активность; для Лейбница она – основное. С этим связаны недостаточно еще осознанные и освоенные основные его идеи в области психологии. В центре его психологической системы – понятие апперцепции. Он оказал в дальнейшем существенное влияние на И. Канта, И. Ф. Гербарта и В. Вундта. У Г. Лейбница же в его «бесконечно малых» перцепциях, существующих помимо сознания и рефлексии, впервые намечается понятие бессознательного.
Интуитивно- или интроспективно-умозрительный метод, который вводится Декартом для познания духовных явлений, и идеалистически-рационалистическое содержание его учения получает дальнейшее, опосредованное Лейбницем, но лишенное оригинальности его идей, продолжение в абстрактной рационалистической системе Х. Вольфа («Psychologia empirica», 1732, и особенно «Psychologia rationalis», 1740). Продолжение идеи Вольфа, дополненное эмпирическими наблюдениями над строением внутреннего мира, получает свое выражение в сугубо абстрактной и научно в общем бесплодной немецкой «психологии способностей» (И. Н. Тетенс); единственное ее нововведение, оказавшее влияние на дальнейшую психологию, это трехчленное деление психических явлений на разум, волю и чувство.
С другой стороны, тенденция, исходящая от того же Р. Декарта, связанная с его механистическим материализмом, получает продолжение у французских материалистов XVIII в., материализм которых, как указывал К. Маркс, имеет двойственное происхождение: от Декарта, с одной стороны, и от английского материализма – с другой[7]. Начало картезианскому течению французского материализма кладет Э. Ле-Руа; свое завершение оно получает у П. Ж. Ж. Кабаниса (в его книге «Rapport du Physique et du Morale chez l’Homme»), у П. А. Гольбаха и особенно у Ж. О. де Ламеттри («Человек-машина»); механистический материализм декартовской натурфилософии сочетается с английским сенсуалистическим материализмом Дж. Локка.
Радикальный сенсуалистический материализм зарождается с появлением капиталистических отношений в наиболее передовой стране того времени – Англии. Английский материализм выдвигает два основных принципа, оказавших существенное влияние на развитие психологии. Первый – это принцип сенсуализма, чувственного опыта как единственного источника познания; второй – это принцип атомизма, согласно которому задача научного познания психических, как и всех природных явлений, заключается в том, чтобы разложить все сложные явления на элементы, на атомы и объяснить их из связи этих элементов.
Умозрительному методу рационалистической философии английский эмпиризм противопоставляет опыт. Новые формы производства и развитие техники требуют не метафизических умозрений, а положительного знания природы: начинается расцвет естествознания.
Молодая буржуазия, вновь пришедший к жизни класс, чужда тенденций стареющего мира к уходу от жизни в умозрение. Интерес к потусторонним сущностям метафизики меркнет перед жадным практическим интересом к явлениям жизни в их чувственной осязательности. Устремленная к овладению природой в связи с начинающимся развитием техники мысль обращается к опыту. Ф. Бэкон, родоначальник английского материализма, первый в философии капиталистической эпохи иногда наивно, но ярко и знаменательно выражает эти тенденции.
Тенденции материалистического сенсуализма вслед за Бэконом продолжает П. Гассенди, воскресивший идеи Эпикура. Идеи Бэкона систематизирует Т. Гоббс (1588–1679), который развивает материалистическое и сенсуалистическое учение о психике. Он выводит все познание, а также и волю, из ощущений, а ощущение признает свойством материи. У Гоббса, по определению Маркса, «материализм становится односторонним». У Бэкона «материя улыбается своим поэтическим чувственным блеском всему человеку». У Гоббса «чувственность теряет свои яркие краски и превращается в абстрактную чувственность геометра». «Материализм становится враждебным человеку. Чтобы преодолеть человеконенавистнический, бесплотный дух в его собственной области, материализм должен сам умертвить свою плоть и сделаться аскетом»[8].
Дальнейшее развитие и непосредственное применение к психологии принципы эмпирической философии получают у Дж. Локка (1632–1704).
Критика умозрительного метода, направленного на познание субстанций, в локковской теории познания ведется в интересах поворота от умозрительной метафизики к опытному знанию. Но наряду с ощущением источником познания внешнего мира Локк признает «внутреннее чувство», или рефлексию, отражающую в нашем сознании его же собственную внутреннюю деятельность; она дает нам «внутреннее непогрешимое восприятие собственного бытия»[9]. Сам опыт, таким образом, разделяется на внешний и внутренний. Гносеологический дуализм надстраивается у Локка над первоначальной материалистической основой сенсуализма. У Локка оформляются основы новой «эмпирической психологии». На смену психологии как науке о душе выдвигается «психология без души» как наука о явлениях сознания, непосредственно данных во внутреннем опыте. Это понимание психологии определяло судьбы психологии вплоть до XX в.
Из всей плеяды английских эмпиристов именно Локк имел, бесспорно, наибольшее значение непосредственно для психологии. Если же мы присмотримся к позиции Локка, то неизбежно придем к поразительному на первый взгляд, но бесспорному выводу: несмотря на то, что Локк как эмпирист противостоит рационализму Р. Декарта, он по существу в своей трактовке внутреннего опыта как предмета психологии дает лишь эмпирический вариант и сколок все той же декартовской концепции сознания. Предметом психологии является, по Локку, внутренний опыт; внутренний опыт познается путем рефлексии, отражения нашего внутреннего мира в себе самом; эта рефлексия дает нам «внутреннее непогрешимое восприятие своего бытия»: такова локковская транскрипция декартовского «cogito ergo sum» («я мыслю, значит я существую»). Вместе с тем Локк, по существу, тем самым устанавливает интроспекцию как специфический путь психологического познания и признает ее специфическим и притом «непогрешимым» методом познания психики. Так в рамках эмпирической психологии устанавливается интроспективная концепция сознания как особого замкнутого в себе и самоотражающегося внутреннего мира.
Сенсуалистические идеи Локка далее развивает во Франции Э. Б. де Кондильяк (1715–1780), который придает локковскому сенсуализму более радикальный характер. Он отвергает, как и Д. Дидро (который выпускает свой трактат по психологии под показательным названием «Физиология человека»), К. А. Гельвеций, Ж. О. де Ламеттри, Ж. Б. Р. Робине и другие французские материалисты, «рефлексию» или внутреннее чувство Локка в качестве независимого от ощущения источника познания. В Германии сенсуалистический материализм выступает обогащенный новыми мотивами, почерпнутыми из классической немецкой идеалистической философии первой половины XIX в., в философии Л. Фейербаха.
Второй из двух основных принципов английского сенсуалистического материализма, который мы обозначили как принцип атомизма, получает свою конкретную реализацию в психологии в учении об ассоциациях. Основоположниками этого ассоциативного направления в психологии, оказавшегося одним из наиболее мощных ее течений, являются Д. Юм и Д. Гертли. Гертли закладывает основы ассоциативной теории на базе материализма. Его ученик и продолжатель Дж. Пристли (1733–1804) провозглашает обусловленность всех психических явлений колебаниями мозга и, отрицая принципиальную разницу между психическими и физическими явлениями, рассматривает психологию как часть физиологии.
Идея ассоциативной психологии получает в дальнейшем особое развитие – но уже не на материалистической, а на феноменалистической основе – у Д. Юма. Влияние, оказанное Юмом на дальнейшее развитие философии, особенно английской, очень сильно способствовало распространению ассоциативной психологии.
Под несомненным влиянием ньютоновской механики и ее закона притяжения Юм вводит в качестве основного принципа ассоциацию как своего рода притяжение представлений, устанавливающее между ними внешние механические связи. Все сложные образования сознания, включая сознание своего «я», а также объекты внешнего мира являются лишь «пучками представлений», объединенных между собой внешними связями – ассоциациями. Законы ассоциаций объясняют движение представлений, течение психических процессов и возникновение из элементов всех сложных образований сознания.
Таким образом, и внутри ассоциативной психологии друг другу противостоят материалистическое направление, которое связывает или даже сводит психические процессы к физиологическим, и субъективно-идеалистическое направление, для которого все сводится к ассоциации субъективных образов-представлений. Эти два направления объединяет механицизм. Ассоциативное направление оказалось самым мощным течением оформившейся в середине XIX в. психологической науки.
Отмечая значение тех социальных сдвигов, которые совершаются в истории Европы на переломе от XVII к XVIII в., для истории науки, Ф. Энгельс характеризует это время как период превращения знания в науку («знание стало наукой, и науки стали совершеннее, т. е. примкнули, с одной стороны, к философии, с другой – к практике»)[10]. В отношении психологии нельзя полностью сказать того же, что говорит Энгельс в этом контексте о математике, астрономии, физике, химии, геологии. Она в XVIII в. еще не оформилась окончательно в подлинно самостоятельную науку, но и для психологии именно в это время были созданы философские основы, на которых затем в середине XIX в. было воздвигнуто здание психологической науки. У Р. Декарта параллельно с понятием рефлекса впервые выделяется современное понятие сознания; у Дж. Локка оно получает эмпирическую интерпретацию (в понятии рефлексии), определяющую его трактовку и в экспериментальной психологии в период ее зарождения и первых этапов развития. Обоснование у английских и французских материалистов связи психологии с физиологией и выявление роли ощущений создает предпосылки для превращения психофизиологических исследований органов чувств первой половины XIX в. в исходную базу психологической науки. Р. Декарт и Б. Спиноза закладывают основы новой психологии аффектов, отзвуки которой сказываются вплоть до теории эмоций Джемса – Ланге. В этот же период у английских эмпириков – у Д. Гертли, Дж. Пристли и затем у Д. Юма – под явным влиянием идей ньютоновской механики формулируется основной объяснительный принцип, которым будет оперировать психологическая наука XIX в., – принцип ассоциаций. В этот же период у Г. Лейбница в понятии апперцепции (которое затем подхватывает В. Вундт) намечаются исходные позиции, с которых в недрах психологической науки XIX в. на первых порах будет вестись борьба против механистического принципа ассоциации в защиту идеалистически понимаемой активности.
Немецкая идеалистическая философия конца XVIII и начала XIX в. на развитие психологии сколько-нибудь значительного непосредственного влияния не оказала.
Из представителей немецкого идеализма начала XIX в. часто отмечалось влияние И. Канта. Кант сам, однако, лишь попутно касается некоторых частных вопросов психологии (например, проблемы темперамента в «Антропологии»), громит с позиций «трансцендентального идеализма» традиционную «рациональную психологию» и, поддаваясь влиянию в общем бесплодной немецкой психологии способностей (главного представителя которой, И. Н. Тетенса, он очень ценит), относится крайне скептически к возможности психологии как науки. Но влияние его субъективного идеализма отчетливо сказывается на первых исследованиях по психофизиологии органов чувств в трактовке ощущений (Иоганн Мюллер, Г. Гельмгольц, см. дальше); однако психофизиология развивается как наука не благодаря этим кантианским идеям, а вопреки им.
Из философов начала XIX в. – периода, непосредственно предшествовавшего оформлению психологии как науки, наибольшее внимание проблемам психологии уделяет стоящий особняком от основной линии философии немецкого идеализма И. Ф. Гербарт. Главным образом в интересах педагогики, которую он стремится обосновать как науку на психологии, Гербарт хочет превратить психологию в «механику представлений». Он подверг жестокой критике психологию способностей, которую до него развили представители английского ассоцианизма, и попытался ввести в психологию метод математического анализа.
Эта попытка превратить психологию как «механику представлений» в дисциплину, оперирующую наподобие ньютоновской механики математическим методом, у Гербарта не увенчалась и не могла увенчаться успехом, так как математический анализ у него применялся к мало обоснованным умозрительным построениям. Для того чтобы применение математического анализа получило в психологии почву и приобрело подлинно научный смысл, необходимы были конкретные исследования, которые вскоре начались в плане психофизики и психофизиологии.
Подводя итоги тому, что дал XVIII в., «вершиной» которого в науке был материализм, Ф. Энгельс писал: «Борьба с абстрактной субъективностью христианства привела философию XVIII века к противоположной односторонности; субъективности была противопоставлена объективность, духу – природа, спиритуализму – материализм, абстрактно-единичному – абстрактно-всеобщее, субстанция… XVIII век не разрешил великого противоречия, занимающего историю испокон века и заполняющего ее своим развитием: противоречия субстанции и субъекта, природы и духа, необходимости и свободы; но он противопоставил друг другу обе стороны противоречия во всей их резкости и полноте развития и этим сделал необходимым его разрешение»[11].
Этого противоречия не разрешила и не могла разрешить немецкая идеалистическая философия конца XVIII и начала XIX в. и не могла создать новых философских основ для психологии.
В 1844–1845 гг., когда складываются взгляды К. Маркса, им закладываются не только основы общей научной методологии и целостного мировоззрения, но и намечаются специально новые основы для построения психологии, которая была бы «действительно содержательной и реальной наукой»[12].
Еще до того в этюдах и экскурсах, служивших подготовительными работами для «Святого семейства» (1845), имеющих самое непосредственное отношение к психологии и особенное для нее значение, в «Немецкой идеологии» (1846–1847), посвященной анализу и критике послегегелевской и фейербахианской философии, Маркс и Энгельс формулируют ряд положений, которые закладывают новые основы для психологии. В 1859 г., т. е. одновременно с «Элементами психофизики» Г. Т. Фехнера, от которых обычно ведут начало психологии как экспериментальной науки, выходит в свет работа Маркса «К критике политической экономии», в предисловии к которой Маркс с классической четкостью формулирует основные положения своего мировоззрения, в том числе свое учение о взаимоотношении сознания и бытия. Однако ученые, которые в середине XIX в. вводят экспериментальный метод в психологию и оформляют ее как самостоятельную экспериментальную дисциплину, проходят мимо этих идей нарождающегося тогда нового философского мировоззрения; психологическая наука, которую они строят, неизбежно стала развиваться в противоречии с основами новой научной марксистской методологии. То, что в этот период сделано было классиками марксизма для обоснования новой, подлинно научной психологии, обрывается лишь временно, с тем чтобы получить дальнейшее развитие почти через столетие в советской психологии.
Оформление психологии как экспериментальной науки
Переход от знания к науке, который для ряда областей должен быть отнесен к XVIII в., а для некоторых (как то: механика) еще к XVII в., в психологии совершается лишь в середине XIX в. Лишь к этому времени многообразные психологические знания оформляются в самостоятельную науку, вооруженную собственной, специфической для ее предмета методикой исследования и обладающей своей системой, т. е. специфической для ее предмета логикой построения относящихся к нему знаний.
Методологические предпосылки для оформления психологии как науки подготовили главным образом те, связанные с эмпирической философией, течения, которые провозгласили в отношении познания психологических, как и всех других, явлений необходимость поворота от умозрения к опытному знанию, осуществленного в естествознании в отношении познания физических явлений. Особенно значительную роль сыграло в этом отношении материалистическое крыло эмпирического направления в психологии, которое связывало психические процессы с физиологическими.
Однако для того чтобы переход психологии от более или менее обоснованных знаний и воззрений к науке действительно осуществился, необходимо было еще соответствующее развитие научных областей, на которые психология должна опираться, и выработка соответствующих методов исследования. Эти последние предпосылки для оформления психологической науки дали работы физиологов первой половины XIX в.
Опираясь на целый ряд важнейших открытий в области физиологии нервной системы (Чарльза Белла, показавшего наличие различных чувствующих и двигательных нервов и установившего основные законы проводимости (1811)[13], И. Мюллера, Э. Дюбуа-Раймона, Г. Гельмгольца, подвергших измерению проведение возбуждения по нерву), они создали целый ряд капитальных трудов, посвященных общим закономерностям чувствительности и специально работе различных органов чувств (работы Иоганнеса Мюллера и Э. Г. Вебера, работы К. Юнга, Г. Гельмгольца и Э. Геринга по зрению, Г. Гельмгольца по слуху и т. д.). Посвященные физиологии органов чувств, т. е. различным видам чувствительности, эти работы в силу внутренней необходимости переходили уже в область психофизиологии ощущений.
Особенное значение для развития экспериментальной психологии приобрели исследования Э. Г. Вебера, посвященные вопросу об отношении между приростом раздражения и ощущением. Эти исследования были затем продолжены, обобщены и подвергнуты математической обработке Г. Т. Фехнером (см. дальше). Этим трудом были заложены основы новой специальной области экспериментального психофизического исследования.
Результаты всех этих исследований объединил, отчасти дальше развил и систематизировал в психологическом плане в своих «Основах физиологической психологии» (1874) В. Вундт. Он собрал и дальше разработал в целях психологического исследования методы, выработанные первоначально физиологами.
В 1861 г. В. Вундт изобретает первый элементарный прибор специально для целей экспериментального психологического исследования. В 1879 г. он организует в Лейпциге лабораторию физиологической психологии, в конце 80-х годов реорганизованную в Институт экспериментальной психологии. Первые экспериментальные работы Вундта и многочисленных учеников были посвящены психофизиологии ощущений, скорости простых двигательных реакций, выразительным движениям и т. д. Все эти первые работы были, таким образом, сосредоточены на элементарных психофизиологических процессах; они целиком еще относились к тому, что сам Вундт называл физиологической психологией. Но вскоре эксперимент, проникновение которого в психологию началось с элементарных процессов, лежащих как бы в пограничной между физиологией и психологией области, стал шаг за шагом внедряться в изучение центральных психологических проблем. Лаборатории экспериментальной психологии стали создаваться во всех странах мира. Э. Б. Титченер выступил пионером экспериментальной психологии в США, где она вскоре получила значительное развитие.
Экспериментальная работа стала быстро шириться и углубляться. Психология превратилась в самостоятельную, в значительной мере экспериментальную науку, которая все более строгими методами начинает устанавливать новые факты и вскрывать новые закономерности. За несколько десятилетий, прошедших с тех пор, фактический экспериментальный материал, которым располагает психология, значительно возрос; методы, которыми она работает, стали разнообразнее и точнее; облик науки заметно преобразился. Внедрение в психологию эксперимента не только вооружило ее этим новым для нее, очень мощным специальным методом научного исследования, но и вообще по-новому поставило вопрос о методике психологического исследования в целом, выдвинув новые требования и критерии научности всех видов опытного исследования в психологии. Именно поэтому введение экспериментального метода в психологию сыграло такую большую, пожалуй, даже решающую роль в оформлении психологии как самостоятельной науки. Наряду с проникновением в психологию экспериментального метода значительную роль в развитии психологии сыграло проникновение в нее принципа эволюции.
Эволюционная теория современной биологии, распространившись на психологию, сыграла в ней двойную роль: во-первых, она ввела в изучение психических явлений новую, очень плодотворную точку зрения, связывающую изучение психики и ее развития не только с физиологическими механизмами, но и с развитием организмов в процессе приспособления к среде. Еще в середине XIX в. Г. Спенсер строит свою систему психологии, исходя из принципа биологической адаптации. На изучение психических явлений распространяются принципы широкого биологического анализа. Сами психические функции в свете этого биологического подхода к проблемам психологии начинают пониматься как явления приспособления, исходя из той роли или функции, которые они выполняют в жизни организма. Эта биологическая точка зрения на психические явления получает в дальнейшем значительное распространение. Превращаясь в общую концепцию, не ограничивающуюся филогенезом, она вскоре обнаруживает свою ахиллесову пяту, приводя к биологизации человеческой психологии.
Эволюционная теория, распространившаяся на психологию, привела, во-вторых, к развитию генетической психологии – прежде всего зоопсихологии. В конце прошлого столетия, благодаря ряду выдающихся работ (Ж. Леба, К. Ллойд-Моргана, Л. Гобхауза, Г. Дженнингса, Э. Л. Торндайка и др.), зоопсихология, освобожденная от антропоморфизма, вступает на путь объективного научного исследования. Из исследований в области филогенетической сравнительной психологии (зоопсихологии) возникают новые течения общей психологии, и в первую очередь поведенческая психология. В настоящее время зоопсихология – одна из наиболее интенсивно разрабатываемых областей психологии. Новейшие работы в этой области проливают яркий свет на предшествующие человеку ступени развития психики в филогенезе.
Проникновение в психологию принципа развития не могло не стимулировать и психологических исследований в плане онтогенеза. Во второй половине XIX в. начинается интенсивное развитие и этой отрасли генетической психологии – психологии ребенка. В 1877 г. Ч. Дарвин публикует свой «Биографический очерк одного ребенка» («A biographical sketch of an infant»). Около того же времени появляются аналогичные работы И. Тэна, Э. Эггера и др. Вскоре – в 1882 г. – за этими научными очерками-дневниками, посвященными наблюдениям за детьми, следует продолжающая их в более широком и систематическом плане работа В. Прейера «Душа ребенка».
В. Прейер находит множество продолжателей в различных странах. Интерес к детской психологии становится всеобщим и принимает интернациональный характер. Во многих странах создаются специальные исследовательские институты и выходят специальные журналы, посвященные детской психологии. Появляется ряд работ, посвященных психологии ребенка. Представители каждой сколько-нибудь крупной психологической школы начинают уделять значительное внимание психологии ребенка. В психологии ребенка получают отражение все течения психологической мысли.
Наряду с развитием экспериментальной психологии и расцветом различных отраслей генетической психологии, как знаменательный в истории психологии факт, свидетельствующий о значимости ее научных исследований, необходимо еще отметить развитие различных специальных областей так называемой прикладной психологии, которые подходят к разрешению различных вопросов жизни, опираясь на результаты научного, в частности экспериментального, исследования. Психология находит себе обширное поле применения в области воспитания и обучения, в медицинской практике, в судебном деле, в области хозяйственной жизни, в военном деле, искусстве и т. д.
Кризис методологических основ психологии
Оформление психологии как самостоятельной экспериментальной дисциплины хронологически совершается на рубеже двух исторических периодов: в последние годы второго периода новой истории (от Французской революции XVIII в. до Парижской Коммуны) и первые годы третьего периода (от Парижской Коммуны до конца Первой мировой войны и победы Великой социалистической революции в России). Корнями своими она уходит в предшествующий период.
Методика экспериментального психофизиологического исследования – одна из двух основных составных частей новой психологической науки – сложилась на основе крупнейших научных достижений физиологии нервной системы и органов чувств первой половины XIX в. Лучшие же философские свои принципы она заимствовала из арсенала XVIII в. Именно тогда еще были, как мы видели (см. выше), выкованы ее основные понятия и объяснительные принципы.
Оформившаяся как самостоятельная наука в середине XIX в. психология по своим философским основам была наукой XVIII в. Не Г. Т. Фехнер и В. Вундт – эклектики и эпигоны в философии, а великие философы XVII–XVIII вв. определили ее методологические основы. Оформление психологии как экспериментальной дисциплины у Вундта происходило уже в условиях назревавшего кризиса ее философских основ.
Поэтому в корне должна быть отвергнута та очень распространенная точка зрения, которая превращает оформление экспериментальной физиологической психологии у Фехнера и Вундта в кульминационный пункт развития психологии, приближаясь к которому психология все шла вверх и начиная с которого она, переходя в состояние кризиса, стала неуклонно спускаться вниз. Внедрение в психологию экспериментального метода и выделение психологии как особой экспериментальной дисциплины являются, бесспорно, существенным этапом в развитии психологической науки. Но становление новой психологической науки не может быть стянуто в одну точку. Это длительный, еще не закончившийся процесс, в котором должны быть выделены три вершинные точки: первая должна быть отнесена к тому же XVIII в. или переломному периоду от XVII к XVIII в., который выделил Ф. Энгельс для всей истории науки, вторая – ко времени оформления экспериментальной физиологической психологии в середине XIX в.; третья – к тому времени, когда окончательно оформится система психологии, сочетающая совершенство методики исследования с новой, подлинно научной методологией. Первые камни этого нового здания заложил в своих ранних юношеских работах К. Маркс.
Для развития психологии во второй период характерно отсутствие больших оригинальных систем, в какой-либо мере сравнимых с теми, которые создал XVIII в. или начало XIX в., подчинение психологии таким построениям как эклектическая «индуктивная метафизика» В. Вундта, прагматическая философия У. Джемса или эмпириокритицизм Э. Маха и Р. Авенариуса, и нарастающая борьба с идеалистических позиций против стихийно-материалистических тенденций, сенсуалистических и механистических принципов, на которых первоначально строится экспериментальная физиологическая психология; под конец этого периода борьба эта приводит психологию к открытому кризису. Наряду с этим происходит дальнейшее развитие специальных экспериментальных исследований и совершенствование техники исследования.
Развитие экспериментального исследования почти все относится собственно к этому периоду. В предшествующий период произошло лишь само зарождение психофизики и психофизиологии, или физиологической психологии. Развитие выходящего за рамки психофизиологии экспериментального исследования, начинающегося с работы Г. Эббингауза о памяти (1885), исследования Г. Э. Мюллера о памяти и внимании и т. д., относится главным образом к концу XIX в. (80-е и 90-е годы). К этому же времени относится развитие зоопсихологии (классический труд Э. Л. Торндайка выходит в 1898 г.). Особенно значительное развитие психологии ребенка, начинающееся с труда В. Прейера (1882), относится главным образом к еще более позднему времени (труд В. Штерна «Психология раннего детства» в 1914 г., работы К. Гросса, К. Бюлера и др. в последующие годы).
Физиологическая, экспериментальная психология, оформившаяся как наука, по своим основным, наиболее прогрессивным методологическим принципам и философским традициям была, как мы видели, к моменту своего оформления еще наукой XVIII в., о которой Энгельс писал, что наука XVIII в. противопоставила одной односторонности противоположную (субъективности – объективность, духу – природу, спиритуализму – материализм, абстрактно-единичному – всеобщее), не разрешив их противоречия, но сделав необходимым его разрешение тем, что XVIII в. противопоставил обе стороны противоречия во всей их резкости и полноте[14].
Борьба против методологических принципов, на которых было первоначально воздвигнуто здание экспериментальной психологии, начинается уже на рубеже XX в. Она идет по многим линиям и повсюду в этой борьбе продолжается противопоставление одной противоположности другой. Господствующему первоначально в физиологической психологии сенсуализму различных толков противопоставляется рационализм (психология «чистого мышления» вюрцбургской школы и А. Бине: снова Декарт против Локка); механистическому атомизму в психологии – «ассоцианизму» – целостность различных видов (целостная психология берлинской школы, лейпцигской и т. д.) и принцип активности («апперцепция», «творческий синтез» у В. Вундта; Лейбниц против Декарта); натурализму физиологическому (в психофизиологии) или биологическому (Дарвин, Спенсер) – различные формы спиритуалистической «психологии духа» и идеалистической «социальной психологии» (французская социологическая школа в психологии). Далее поднимаются новые противоречия: интеллектуализму – сенсуалистическому и рационалистическому – начинают противопоставляться различные формы иррационализма; разуму, который обожествляла Французская революция XVIII в., – темные глубинные влечения, инстинкты. Наконец, с разных сторон начинается борьба против лучших прогрессивных моментов картезианского понятия сознания с его ясным и отчетливым знанием; против него, с одной стороны, выдвигается диффузное чувствоподобное переживание психологии лейпцигской школы (К. Беме и немецкие мистики против Декарта); против него, с другой стороны, выступают различные разновидности психологии бессознательного (психоанализ З. Фрейда и т. д.); против него, наконец, доводя кризис до крайних пределов, выступает поведенческая психология, которая отвергает не только специфическое понятие сознания, но и психику в целом: «Человек-машина» Ж. О. де Ламеттри пытается преодолеть все противоречия человеческого духа, вовсе упразднив его (рефлекс против сознания, Декарт против Декарта).
Эта борьба в своих основных тенденциях является идеологической борьбой, но опорные точки для тех конкретных форм, которые она принимает в практике психологического исследования, дают противоречия между конкретным фактическим материалом, который вскрывает поступательный ход научного психологического исследования, и теми методологическими основами, из которых исходила психология.
Борьба по всем этим направлениям, начинаясь на рубеже XX в., тянется в зарубежной психологии по сегодняшний день. Но в разные периоды господствующими оказываются разные мотивы. Здесь приходится различать прежде всего период до 1918 г. (до окончания Первой мировой войны и победы великой социалистической революции в России) и последующий период. Во второй из этих периодов психология вступает в полосу открытого кризиса; в первый он подготовляется. Уже и в первый из этих периодов начинают складываться многие из направлений, которые станут господствующими в последующий период, – и иррационалистический интуитивизм А. Бергсона, и психоанализ З. Фрейда, и психология духа В. Дильтея и т. д., но характерными для этого периода являются главным образом направления, ведущие борьбу против сенсуализма и отчасти механистического атомизма ассоциативной психологии, которая является на первых порах господствующим направлением психологии (Г. Спенсер, А. Бэн – в Англии, И. Тэн, Т. А. Рибо – во Франции, Г. Эббингауз, Г. Э. Мюллер, Т. Циген – в Германии, М. М. Троицкий – в России). В этот период господствует еще тенденция рационалистического идеализма. В последующий период, в послевоенные годы, которые становятся и для психологии годами острого кризиса, господствующими все в большей мере становятся иррационалистические, мистические тенденции.
Антисенсуалистические тенденции выявляются сначала в связи с постановкой в психологии проблемы мышления – в наиболее тонкой форме у А. Бине во Франции, у Д. Э. Мура и Э. Эвелинга в Англии, в наиболее заостренно идеалистической форме в Германии у представителей вюрцбургской школы, находящейся под непосредственным влиянием идеалистической философии Э. Гуссерля, воскрешающего платоновский идеализм и «реализм» схоластической философии. Вюрцбургская школа строит психологию мышления на основе «экспериментального самонаблюдения». Основная цель ее – показать, что мышление в своей основе – чисто духовный акт, не сводимый к ощущениям и независимый от чувственно-наглядных образов; стержнем его является «интенция» (направленность) на идеальный объект, основным содержанием – непосредственное «схватывание» отношений. Таким образом, вюрцбуржцы возрождают в рамках «экспериментальной психологии» идеи рационалистической философии, так же как их противники осуществляют принципы философии эмпиризма. При этом оба направления при всем их антагонизме вместе с тем объединены их общим метафизическим подходом к вопросу о соотношении мышления и ощущения. Сенсуалистическая психология стоит на позициях вульгарного метафизического эмпиризма, для которого нет перехода от ощущения к мышлению. Тем самым приходилось либо вовсе отрицать качественную специфичность мышления, сводя мышление к ощущениям, либо рассматривать мышление в отрыве от ощущения. Постановка проблемы мышления в плане психологического исследования неизбежно должна была на этой основе привести к рационалистическому противопоставлению мышления ощущению, вообще чувственной наглядности.
Вслед за борьбой против сенсуалистического принципа начинается борьба и против механистически-атомистического принципа ассоциативной психологии, против «психологии элементов» и ее тенденции, навеянной идеалами механистического естествознания, разлагать все сложные образования сознания на элементы и рассматривать их как результат сцепления, ассоциации этих элементов. Еще В. Вундт пытается учесть качественное своеобразие целого по отношению к элементам, вводя понятие апперцепции и творческого синтеза, противопоставляемого им простой внешней ассоциации. К этому нововведению вынуждают Вундта экспериментальные факты. Так, уже первые психологические работы по слуховым ощущениям, а именно исследования К. Штумпфа (1883), показали, что тоны, сливаясь, а не внешне лишь ассоциируясь, образуют многообразные целостные структуры, выступающие как новые специфические качества, не сводимые на качества входящих в них элементов. Затем Х. Эренфельс (1890) показал это на зрительных восприятиях и впервые ввел для обозначения этого специфического нового качества целого термин «Gestaltqualitt». Последующие исследования о восприятии музыкальных тонов и ряд других исследований вскрыли обширный фактический материал, который не вмещался в рамки психологии элементов и принуждал к тому, чтобы выйти за ее пределы.
Сначала этот выход за пределы механистической психологии элементов совершается по преимуществу путем противопоставления механизму ассоциаций различных форм «творческого синтеза» как проявлений духовной активности (Вундт), «переходных состояний сознания» (Джемс) и т. п. В последующий послевоенный период кризиса этот же вопрос о целостных образованиях, не сводимых на сумму элементов, разрешается исходя уже из существенно иных позиций структурного формализма (гештальтпсихология) и иррационалистической комплексности (лейпцигская школа).
Борьба против ассоциаций как основного объяснительного принципа экспериментальной психологии находит себе выражение и в другой очень симптоматической тенденции – тенденции вовсе отказаться от объяснения более сложных осмысленных («духовных») психических явлений и ограничиться описанием тех форм, в которых эти духовные явления даны («описательная психология» В. Дильтея). Но и эти тенденции (наметившиеся еще у Вундта, противопоставляющего физиологической психологии историческую психологию народов, изучающую высшие духовные образования – речь, мышление и т. д.) выступают на передний план уже в последующие послевоенные годы – в период кризиса.
В годы, следующие за окончанием Первой мировой войны, кризис принимает острые формы. Так же как кризис в физике, о котором писал В. И. Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме», в математике и т. д., это кризис методологический, связанный с идеологической борьбой за методологические основы науки. Рушатся методологические основы, на которых было первоначально воздвигнуто здание экспериментальной психологии; все большее распространение получает в психологии отказ не только от эксперимента, но и вообще от задач научного объяснения («понимающая психология» Э. Шпрангера); психологию захлестывает волна витализма, мистицизма, иррационализма. Идущий из глубин организма инстинкт (А. Бергсон), «горме» (у У. Мак-Дауголла) вытесняет интеллект. Центр тяжести переносится от высших исторически сложившихся форм сознания к доисторическим, примитивным, «глубинным» ее основам, от сознания – к бессознательному, инстинктивному. Сознание низводится на роль маскировочного механизма, лишенного реального влияния на поведение, управляемое бессознательными влечениями (З. Фрейд). Наряду с этим механицизм принимает крайние формы, приходя к полному отрицанию психики и сознания человека; человеческая деятельность сводится к совокупности неосознанных рефлекторных реакций (поведенческая психология). В психологии народов и в учении о личности, в характерологии господствующими в зарубежной буржуазной психологии становятся реакционные расовые фаталистические теории (Э. Кречмер, Э. Иенш); в психологии ребенка широко распространяется педология, в педагогической и вообще прикладной психологии – тестология. За ее антинаучными методами все более обнаженно выступают ее классовые позиции.
Кризис психологии выявился в наибольшей своей остроте, когда сформировалась поведенческая психология – рефлексология в России и бихевиоризм в Америке, потому что поведенческая психология, выдвинув поведение как предмет психологии, с особенной остротой выявила кризис центрального понятия всей современной психологии – понятия сознания.
Русская рефлексология (В. М. Бехтерев) сложилась на основе изучения физиологии нервной деятельности. Американский бихевиоризм (от английского слова behavior, что значит «поведение») сформировался в Америке на рубеже XX в. в исследованиях над поведением животных. В первую очередь исследования Э. Л. Торндайка над поведением животных (1898) заложили основы бихевиоризма, определив методику и проблематику новой психологии, в которой центральное место заняла проблема навыка.
Выросшую из этих исследований над животными концепцию Дж. Уотсон (Watson) методологически оформил, заострил и перенес на психологию человека. В 1912 г. он сформулировал принципы новой психологии в программной статье[15]. В 1918 г. он их развернул в своей книге «Психология как наука о поведении». Ряд психологов, главным образом в Америке, – К. Лешли (Lashley), У. Гунтер (Hunter), Вейсс (Weiss) – примкнули к новому направлению. Вскоре бихевиоризм смог опереться на работы И. П. Павлова об условных рефлексах, начавшиеся вскоре после исследований Э. Л. Торндайка, но независимо от них.
В настоящее время к бихевиористам причисляется значительное число американских психологов, объединенных лишь признанием поведения предметом психологии. Само же поведение понимается ими по-разному. Так, ряд психологов-поведенцев (прежде всего Э. Ч. Тольман) особенно подчеркивает направленный, целевой характер поведения, роль намерения в нем.
В литературе сделана была попытка расклассифицировать современных бихевиористов на три группы: строгих бихевиористов (типа Дж. Б. Уотсона), бихевиористов не строгих (Г. У. Ольпорт и др.) и бихевиористов, признающих направленный характер поведения (типа Э. Ч. Тольмана)[16]. Но в действительности их можно насчитать много больше. Образуется ряд различных оттенков и промежуточных позиций, почти смыкающихся с механистическими направлениями внутри эмпирической психологии. Наряду с этим на механистической основе бихевиоризма нарастают идеалистические телеологические тенденции. Крупнейшим представителем этого телеологического необихевиоризма является в настоящее время Э. Ч. Тольман, сочетающий бихевиоризм с гештальтизмом. Его концепция имеет в настоящее время наибольшую значимость. Предварительно развив ее в ряде специальных исследований, он подытожил ее затем в большом труде[17].
Предметом психологии бихевиоризм считает не сознание, а поведение. Под поведением понимаются ответные движения организма на раздражения среды. Внешние раздражители, простые или сложные ситуации – это стимулы; ответные движения – реакции. Задача психологии – установить однозначные отношения между стимулами и реакциями. В отличие от того направления биологической психологии, которое стремилось объяснить все поведение животных и человека, исходя исключительно из внутренних, «глубинных» органических тенденций – инстинктов, влечений, поведенческая психология как учение о реакциях пытается вывести все поведение из действия внешних раздражителей.
В целях реализации объективности научного познания в психологии бихевиоризм выключает сознание и пытается строить уже не «психологию без души», психологию без психики.
В отношении сознания у представителей поведенчества наметились в основном две различные точки зрения. Одни, как первоначально Уотсон, не отрицая существования сознания, отвергают его лишь как объект научного знания. Таким образом, субъективно-идеалистическому пониманию психики противопоставляется механистическое понимание научного знания. Другая, более радикальная, позиция заключается в отрицании сознания, вернее, в сведении его к физиологическим процессам (К. Лешли).
Читать бесплатно другие книги:
