Последняя рукопись Тилье Франк
– В понедельник. В двадцать два часа… девять минут.
– Мать твою, да мне плевать на минуты! Главное, что прошло уже как минимум три дня! Три дня, как…
Он глубоко затянулся.
– С чем мы имеем дело, Вик? С какой еще пакостью этого отморозка? Я хочу сказать, наши коллеги взялись за Энди Джинсона два года назад, а он, дерьмо такое, заставляет их вкалывать до кровавого пота, даже сидя за решеткой. А теперь вот еще и мы подцепили Живодера, полоумного, который ему ни в чем не уступает…
Энди Джинсон… Путешественник… Вик по-прежнему пристально следил за тем делом, его странным образом что-то постоянно сталкивало с убийцей. Примерно полтора года назад, когда он ездил в Лион на четырехдневные курсы по борьбе с терроризмом, его тамошние коллеги все еще барахтались в деле Джинсона. И Вику представилась возможность увидеть фотографии прядей волос разных жертв Путешественника. В последний день курсов он попросил допустить его к вещдокам, чтобы подсчитать количество волос в каждой пряди. Зачем? Он и сам не знал, а потому ответил: «Хочется посчитать». Над ним откровенно посмеялись и посоветовали убираться восвояси.
Спустя два дня ему позвонили, чтобы поздравить: кто-то все-таки занялся подсчетом волос, и в каждой пряди их оказалось пятьсот двенадцать. Тогда лионские коллеги задали вопрос Джинсону: почему пятьсот двенадцать? Убийца не ответил, но пожелал встретиться с сыщиком, который оказался способен подобрать ключ к тому, что он назвал «кодовым замком от входной двери в его мир».
Тогда Вик получил свободный доступ к досье Джинсона, ко всем протоколам, к целому набору отчетов: вскрытия, отчеты экспертов, психиатрическая экспертиза – с целью глубже проникнуть в тайны личности убийцы. У Энди Джинсона, человека очень умного, было сложное детство: жестокий отец, издевательства в школе из-за его уродливой внешности, годы, проведенные в интернате для трудных подростков, где дети росли во враждебном окружении и вдали от родных гор. Став взрослым, он так и не смог получить стабильную работу.
Беседа состоялась в помещении лионской бригады уголовного розыска. Сыщики надеялись, что Вику удастся расколоть Джинсона и тот назовет местонахождение последних тел. Напрасно. Убийца не сказал ничего, кроме того, что и так уже было известно следствию. Под конец разговора он попросил бумагу и карандаш и написал: «Каспаров – Топалов, 1999». После чего вернулся в свою камеру, напоследок бросив одно-единственное слово: «Misdirection». Или искусство отвлекать внимание.
Как и его коллеги, Вик тоже голову сломал над одной из самых знаменитых шахматных партий, Каспаров – Топалов, на сорок четвертом ходу выигранной знаменитым русским чемпионом Гарри Каспаровым. Эту партию назвали «Бессмертной». Но до сих пор никто не понял смысла загадки Путешественника. Если сегодня все-таки решить ее, заставит ли это Энди Джинсона указать наконец местонахождение Сары Морган?
Вик покачал головой. А Вадим все говорил:
– …Слишком много за такое короткое время. Как ты думаешь, может, этого требует мир, в котором мы живем? Может, происходит что-то вроде нарастания или ускорения жестокости?
Вик подумал об оскорблении, нанесенном ему женой в отеле, о разводе, о ссоре с Корали возле лицея, обо всех этих политиках, телеведущих и журналистах, сражающихся друг с другом при помощи подставных лиц или путем убийственных сообщений в социальных сетях. А еще о том, что Рождество он проведет в одиночестве, уткнувшись носом в папки с уголовными делами вместо блюда с индейкой.
– Просто мир, в котором мы живем, слишком торопится. А жестокость всего лишь подстраивается, пытается попасть в ритм.
– Почему он сохраняет ей жизнь? И почему другой он пробил череп? Той, другой, Путешественник тоже отрубил кисти рук, но она к тому времени, судя по словам Ферриньо, уже была мертва. Никак не могу просечь логику.
– Но она, безусловно, есть. Наш клиент придерживается определенной линии. На заправке, когда у него угнали тачку с трупом, он даже не испугался. Надо просто постараться влезть к нему в башку.
– Влезть к нему в башку… Ну-ну… Когда у тебя получится, пришлешь адресок…
Вик принялся ходить взад-вперед, уставившись в собственную ладонь. Он вспоминал крошечные ранки на ладонях. Они выглядели такими упорядоченными. Намеренно нанесенные отметки, не цифры и не буквы. Какой-то код?
– Мы должны сосредоточиться на том, что имеем. Две кисти рук… Как ты думаешь, что бы могло так аккуратно изменить поверхность папиллярных узоров на кончиках правого и левого указательного пальца?
– Понятия не имею, может, то, что она щелкала по клавиатуре, как все мы?
– Только указательными пальцами?
– Или тыкала пальцами в самолеты на экране радара, или же совала их в банки с пастой для снятия слепков. Вик, мать твою, да откуда я знаю! Что эта дешевая бредятина может нам дать? Лучше поможем ребятам узнать, откуда взялся этот сраный «форд».
– Мимолет и Дюпюи, кстати, как раз сейчас шерстят все записи автозаправки. Пока не видно, чтобы «форд» хоть раз там останавливался.
– И что? Надо, например, обойти все дома в окрестностях заправки. Шевелить задницей, а не таскаться, как за подаянием, из лаборатории в лабораторию.
– Мы этим и занимаемся, шевелим задницей… Размышляем…
– Лучше бы мы размышляли на месте, отоварили бы этого придурка как следует. Я не такой, как ты. У меня мозги не похожи на морскую губку. Понимаешь, мне бы надо размять ноги.
Вик потер указательные пальцы один о другой.
– Она что-то растирала. Что-то, что не цепляется за кожу. Патологоанатом говорил о тканях. Это… повторение движения, стирающего поверхность папиллярного узора… Только кончики двух пальцев…
Профессии мелькали у него в голове, как если бы он быстро перелистывал страницы энциклопедии. Вадим встал со скамейки, раздавил каблуком едва прикуренную сигарету и, отряхнув куртку, направился к выходу из парка.
– Давай поразмыслим об этом потом, о’кей?
Обернувшись, он увидел, что Вик буквально замер на месте. Его коллега, не двигаясь, смотрел на идущего в их сторону человека с собакой. Морель слишком хорошо знал своего напарника, чтобы понять, что у того в голове завертелись шестеренки, что нейронный механизм, возможно, готовился выплюнуть решение, которое способен найти только этот мозг. Напарник у него не сыщик, а сущая беда: испытывает почтение к судопроизводству и бумажной волоките, стреляет из пистолета, как полный идиот. Зато умеет разговаривать с людьми, вдобавок у него случаются необъяснимые прозрения, которые уже не раз очень помогали расследованию, а его самого частенько избавляли от отстранения от дела. Как тогда, когда ему пришло в голову посчитать волосы в каждой пряди.
Тяжело ступая, Морель уставился на него:
– Ну и? Что за профессия?
Вик жестом попросил его подождать. Потом повернул телефон экраном к напарнику:
– Эти старые порезы на ладонях имеют отношение к азбуке Брайля. Там написано: «СЖАЛЬТЕСЬ».
– Азбука Брайля? Кроме шуток?
– Азбуку Брайля читают кончиками указательных пальцев обеих рук. Именно это повторяющееся движение по выпуклым точкам постепенно стирает папиллярный узор.
Сыщики многозначительно переглянулись.
– Она слепая.
14
– Мне кажется, я знаю, кто это.
Вик бросился к стоящему перед ним компьютеру Вадима. Полицейские вот уже десять лет работали в одном кабинете уголовного отдела гренобльского филиала, входящего, как и аналогичные подразделения Шамбери, Аннеси, Валанса и Сент-Этьена, в состав межрегионального управления судебной полиции Лиона. Комнатушка так себе: четыре завешанные постерами и фотографиями и давно уже не слишком белые стены; летом здесь бывало чересчур жарко, а зимой холодновато, но сыщики считали ее своим логовом, в котором они чувствовали себя хорошо. Морель развернул к напарнику экран:
– Аполлина Рина, восемнадцать лет, пропала полтора месяца назад. Единственный тревожный случай исчезновения слепой за последние десять лет. Вполне вероятно, что это именно она.
Ошеломленный своим открытием, Морель откинулся в кресле. Данные указывали на то, что молодая женщина пропала из дома своих родителей в Сен-Жерве-ле-Бен, городе, расположенном в доброй сотне километров от Гренобля.
– Дело ведут наши коллеги из Аннеси.
Вик подошел к окну, за которым кружились редкие хлопья снега. От одной жертвы остались только кисти рук, а ведь у нее было имя, лицо, улыбка. У Аполлины были светлые кудрявые волосы и мягкие губы. Хорошенькая девушка с тонкими чертами лица. Сыщик взглянул на часы: начало четвертого.
– Ладно, я погнал в Аннеси, позвони, расскажи про руки и предупреди, что я еду. И доложи обо всем шефу, пусть свяжется с ними, чтобы можно было побыстрее обменяться делами. Вполне вероятно, на кону жизнь этой девушки.
Морель едва успел кивнуть, как его напарник уже прихватил фотографии. Обычно Вику нравились такие дни, когда расследование набирало обороты, находились новые зацепки, а время летело, как падающая звезда. Но сейчас все было иначе. Он удалялся от Корали и приближался к дьяволу, к уроду, который держал взаперти, пытал и изувечил как минимум двух девушек: слепую Аполлину и ту, у которой было содрано лицо и вырваны глаза. Тут явно прослеживалась связь со зрением. Навязчивая идея убийцы? А что, если он до такой степени опасался, что его будут разглядывать, оценивать, что лишил свою жертву глаз и уничтожил ее лицо?
Сыщику вспомнились буквы азбуки Брайля, составившие на каждой ладони несчастной слово «СЖАЛЬТЕСЬ». Аполлина по-своему взывала о помощи. И никто ей не ответил. А теперь она была одна, в темноте своего существования, лишенная рук, и, может быть, ждала, чтобы пришли ей на помощь.
Экс-ле-Бен, Аннеси, по газам! Полтора часа спустя Вик ехал вдоль свинцовых сонных вод озера Аннеси. Горные вершины терялись в низких, отяжелевших от влаги облаках, город сжался, как скорчившийся в постели больной. Зимой города в горах и сами превращаются в горы.
Вика принял руководитель группы по делу Рина капитан Филипп Бульгронье. Он пригласил его к себе в кабинет и предложил кофе. Стены темной и захламленной, как кладовка, комнаты были увешаны фотографиями девушки, набросками с соединенными между собой стрелками именами и географическими названиями. Капитан понуро сгорбился в кресле на колесиках – он был шокирован, увидев снимки багажника «форда» и фотофиксацию вскрытия…
– Когда работаешь над подобными исчезновениями, всегда ждешь худшего. Но это… отрубленные руки, тело без рук… Говорите, две жертвы… И Аполлина, возможно, еще жива, несмотря на отрезанные кисти? Это… немыслимо.
Вадим уже все рассказал ему по телефону. Угон «форда», тело в багажнике, ампутированные конечности, поврежденные чтением азбуки Брайля указательные пальцы… Разумеется, следовало бы дождаться результатов аутопсии, но все говорило за то, что кисти принадлежат Аполлине.
Бульгронье придавил ладонью толстую папку.
– Аполлина страдала пигментной ретинопатией – дегенеративным заболеванием глаз, разрушающим клетки сетчатки. К двенадцати годам она ослепла и жила в полной темноте.
Вик неотрывно смотрел на фотографии девушки в платье в цветочек.
– Как она пропала?
– Все произошло под вечер, второго ноября этого года, в доме ее родителей. Они живут за городом, в красивом особняке на возвышенностях Сен-Жерве. Место довольно уединенное. Родители уехали, оставив Аполлину с ее собакой-поводырем по кличке Вулкан.
Вернувшись вечером, они обнаружили воющего возле дома лабрадора. Аполлина исчезла. Мы предполагаем, что злоумышленник похитил ее во время прогулки. Она любила бродить с собакой по окрестным лесам.
– Есть какие-то улики?
– Расследование сложное. Никаких следов, ни одного свидетеля. Ничего подобного ни в Сен-Жерве, ни поблизости никогда не случалось. Собака и мухи не обидит, так что трудно сказать, знал похититель свою жертву или нет.
Капитан подошел к закрывающей часть стены карте региона.
– Это произошло в начале ноября, во время каникул по случаю Дня Всех Святых. В остальное время Аполлина живет в интернате при институте для слепой и слабовидящей молодежи «Сеноны» в Монтаньоле, в нескольких километрах от Шамбери. Учреждение способно одновременно принять до ста человек в возрасте от четырнадцати до двадцати лет.
Он указал на фотографию института, с высокими каменными стенами и гранитными арками. Старинное здание, напоминающее гору. Вик представил себе монастырь с сестрами в монашеских чепцах и церковными песнопениями, разносящимися по гулким пустым коридорам.
– Слабовидящие проживают там круглый год, за исключением школьных каникул, а некоторые из них посещают учебные заведения системы Национального образования в Шамбери. Несмотря на свой недуг, они по возможности пытаются жить нормальной жизнью подростков старшего возраста.
Вик ткнул пальцем в левую часть фотографии:
– Часовня?
– Точно. «Сеноны» прежде были католической школой, так что некоторые религиозные традиции остались. Многие из числа слепых постояльцев заходят в часовню помолиться или собраться с мыслями. Непременно надо за что-то зацепиться, когда вокруг тебя полная тьма.
Перед внутренним взором Вика снова сверкнул подвешенный к ретровизору «форда» крестик на золотой цепочке. А что, если убийца имеет какое-то отношение к институту? Может, работает в нем?
– Вы проверили персонал?
– Постепенно проверяем. Сложно обрисовать все сразу, за несколько минут, вы сами ознакомитесь с делом. У молодежи есть самые разнообразные занятия, они встречаются со многими людьми. Тут и преподаватели, и медики, и методисты, и простые работники, и родители. Нам неизвестно, был ли преступник знаком с Аполлиной, или речь идет о случайном похищении. Во всяком случае, не следует пока исключать такую возможность. Разумеется, мы допросили друзей и подруг Аполлины в «Сенонах». Ничего подозрительного, никаких тайн или любовника, классические отношения с коллективом. Похититель, возможно, случайно оказался возле ее дома в Сен-Жерве. Живодер приметил прогуливающуюся уязвимую женщину и похитил ее. Ведь на слепой так легко сорвать зло.
– Нет, не думаю. Кое-что заставляет меня предполагать, что наш клиент живет в окрестностях Шамбери.
– Что именно?
– Возможно, полуинтуиция.
– «Полуинтуиция»? Значит, именно это я должен сказать ее родителям? «Полуинтуиция»?
– Я чувствую, что он встретился с Аполлиной в школе, а может, даже в институте. Ему было известно, где она живет, он должен быть хорошо знаком с ней или же имел доступ к ее личному делу. Быть может, он намеренно дожидался каникул, чтобы не обнаружили слишком очевидную связь с Шамбери или Монтаньолем. Чтобы направить ваше внимание и поиски в другое место.
– Вы и правда располагаете только догадками своей «полуинтуиции» или же у вас есть доказательства?
– Вы составите собственное мнение, когда ознакомитесь с присланными нами отчетами. Надеюсь, наше руководство договорилось с вами о том, чтобы побыстрее обменяться досье?
– Поскольку ситуация не терпит отлагательств, мы действительно заинтересованы работать вместе.
Вик поднялся. У него появились кое-какие идеи. За окном уже совсем стемнело, крупными хлопьями валил снег.
– Если я не хочу надолго застрять здесь, мне лучше пуститься в обратный путь.
Бульгронье в последний раз внимательно изучил фотографии с места преступления и вернул их Вику.
– Что, по-вашему, связывает Аполлину и другую жертву из багажника?
– Еще слишком рано говорить об этом.
Мужчины обменялись рукопожатием. Вик уже выходил из кабинета.
– Лейтенант Альтран!
Бульгронье держал в руке его шарф. Вик улыбнулся:
– В этом году уже по меньшей мере пятый. Мне свойственно терять вещи, – он прикоснулся к виску, – а не только память.
– Мне это знакомо. И с возрастом лучше не становится. Кстати, с тех пор как вы здесь, меня мучит один вопрос: не видел ли я вас по телику? В какой-то игре или что-то в этом роде?
– Должно быть, вы обознались.
Вскоре Вик уже выехал на автотрассу в сторону Гренобля, а спустя полчаса свернул на департаментскую дорогу D1006, позвонил Вадиму и включил громкую связь.
– Ты что, и правда считаешь, что наш клиент состоит в штате института? Ты сомневаешься, что коллеги из Аннеси уже все там прошерстили?
– Учреждение дает возможность получить религиозное образование, а в «форде» на зеркале заднего вида висела цепочка с крестиком. В «Сеноны» мне почти по пути. В любом случае я ничем не рискую, если поинтересуюсь у директора, знаком ли ему серый «форд». Просто нанесу визит вежливости.
– Визит вежливости? Не дури, Вик, ладно? Давай не будем злить коллег из Аннеси. К тому же у нас пока нет бумажки, дающей нам право делать, что хотим.
– Вот именно, в бумажках вся проблема. Подумай об Аполлине, Вадим. Просто на секунду задумайся о ней.
Вик сердито разъединился. Достали эти формальности! Какой-то мерзавец отрезал девочке руки, ее жизнь висит на волоске, как можно ждать никому не нужных сраных бумажонок?! Фонари вдоль обочин встречались все реже, только небольшие живые просветы в вечной тьме скал. Дорога стала петлять и постоянно сужалась, словно вонзаясь в мир хаоса, где всегда царит ночь. Наступили сумерки, но было видно, как снег тонким переливчатым слоем устилает асфальт.
Вскоре в свете фар появился указатель «Монтаньоль», затем у подножия массива Шартрёз возник зловещий силуэт института «Сеноны». Тьму пронзали только три-четыре окошка, светящихся в разных местах трехэтажного строения. Вику показалось, что маловато, но он тут же вспомнил, куда приехал: в мир, где света не существует.
15
Жюлиан читал, когда ранним вечером в четверг в больницу пришла Лин. После бессонной ночи, проведенной в размышлениях о причине появления «зиг-зауэра» в ящике прикроватной тумбочки, она предпочла покинуть виллу на время, когда Колен и команда службы криминалистического учета копошились вокруг багажника внедорожника. Она пока не стала говорить Колену про свою находку, пусть у нее самой в голове прояснится.
Лин придвинула стул и уселась возле кровати:
– Как ты себя чувствуешь?
Жюлиан показал ей книгу: «Последняя рукопись».
– Ее сегодня утром, после обследования, принес врач. Я уже почти дочитал. Он мне и другие твои книги обещал. Довольно забавно открывать для себя собственную жену через роман, в особенности если его автор – мужчина. Как я понимаю, не следует говорить, что это ты?
– Здесь кто-нибудь наверняка знает, но я бы не хотела, да. И ты тоже.
– Мне надо отвлечься от твоей героини, которая держит в заточении писателя, от этой Жюдит Модруа, иначе я начну думать, что она рядом со мной. Ты пишешь такие… сложные и… жуткие вещи… Скажи мне, что эта женщина на тебя не похожа.
– Ни в малейшей степени. Она всего лишь плод моего воображения.
Он отложил роман и покрутил на пальце обручальное кольцо. Лин понимала его слова, хотя казалось, что они вылетают из зоба пеликана.
– А давно мы женаты? Как получилось, что я не сбежал? Я ведь живу с настоящей психопаткой!
Лин постаралась улыбнуться:
– Я пишу всего десять лет. «Последняя рукопись» – моя пятая книга. К тому времени как я стала писать, мы знали друг друга уже десять лет. Я выросла в Дюнкерке и преподавала в Берке, как мои родители. Ты нечасто будешь видеть их: выйдя на пенсию, они уехали в Тайланд. Нет, они нас не бросили… просто… они хотят жить своей жизнью, воспользоваться…
В ее глазах появилось мечтательное выражение.
– Когда мы познакомились, ты уже занимался реставрацией архитектурных сооружений… Школа, где я работала, оказалась одним из твоих объектов, так мы и познакомились.
Он сел в постели лицом к ней.
– Первое: я живу с какой-то знаменитостью. Второе: мне нужно чтение. Пять книг, говоришь? Я очень рассчитываю проглотить их, мадам «Нил Миррор»[10]. Миррор как «зеркало» по-английски[11], я полагаю?
Когда Жюлиан произнес ее псевдоним, Лин почувствовала, что смутилась, хотя не могла бы объяснить почему. То ли муж произнес его как-то по-другому, то ли ей показалось, будто он присматривается к ней, словно хочет что-то угадать. Так бывает с новым романом: месяцами ждешь его выхода, наконец получаешь и спешишь впиться глазами в его строки. Лин попыталась скрыть свое смятение.
– Можно и так сказать.
– А с чего это вдруг? Я имею в виду… Как тебе пришла в голову мысль взять мужской псевдоним? И писать такие зловещие истории?
Лин никогда не могла ни ответить на этот вопрос, ни проникнуть в тайны творчества. Она была учительницей, как до нее учителями были ее родители. В детстве она не поджигала мухам крылышки, а в юности не увлекалась фильмами ужасов. Да, она прочла много детективных романов, но это не могло объяснить чернуху ее стиля. Лин резко сменила тему:
– Я говорила с доктором. Сегодня он высказывается более обнадеживающе. Другие твои виды памяти, навыки, автоматические движения не пострадали. Повреждений мозга врачи не заметили… Похоже, сегодня утром у тебя уже было какое-то просветление?
– Логопед по одному давал мне разные фрукты. И среди них был банан. Это длилось всего какую-то долю секунды, но я увидел себя в голубых шортах на банановой плантации. И тебя рядом со мной. Это возможно?
Напрасно Лин напрягала память, ей ничего не пришло в голову. Но она утвердительно кивнула.
– Самые старые воспоминания наиболее устойчивые. Именно они первыми вернутся к тебе.
– Надеюсь. Расскажи мне о нас все. Где мы живем, кто я, про свою работу, про мою. Куда еще мы ездили? Есть ли у нас дети? Скажи, у нас большие дети? На фотографии, которую ты мне показывала вчера, наша дочь, я полагаю? Где она?
Лин испытала острую потребность прижаться к нему, уткнуться лицом в его плечо. Когда он отстранился от нее, она плакала. Он поймал пальцами слезинку, погладил Лин по щеке. Проявления нежности – этого давно уже не было.
– Что случилось?
– Прости, мне так странно… Ну, что ты потерял память… И ничего не знаешь о нас. Твои незначительные жесты, твои взгляды. Как будто все остановилось, время повернулось вспять, и мы начали нашу историю сначала.
Он помахал книгой:
– Как в твоем романе «Последняя рукопись». Истории возобновляются, но никогда не заканчиваются. – Он улыбнулся. – Доктор сказал, что большинство пациентов, потерявших память, испытывает страх. А я нет. Потому что ты здесь.
– Так вот, чтобы ответить на твой вопрос, да, у нас есть дочь, она…
Врач порекомендовал не совершать психологического насилия над Жюлианом. Система, находящаяся в его черепной коробке была хрупкой, называй ее памятью или психикой. Действовать надо осторожно. Лин вынула из бумажника фотографию и показала мужу:
– Это Сара. Она учится при университетской клинике Сен-Люк в Бельгии. Ее фишка – фотографии, она это обожает, постоянно делает снимки, ты потом посмотришь! Я… я не говорила ей, что на тебя напали. Пока нет. Она… у нее сейчас много зачетов, и… я не хотела волновать девочку.
Жюлиан прикоснулся к глянцевой бумаге. Ложь была пыткой для Лин, она с трудом сдержалась, чтобы не выложить ему разом всю правду. Что может быть хуже, чем лгать о своем умершем ребенке?
Муж внимательно посмотрел на нее:
– Она так на тебя похожа.
– Она похожа на нас обоих.
– Можешь оставить мне эту карточку? Вдруг это поможет вспомнить.
– Я дам тебе другую. Эту я всегда храню при себе.
Жюлиан кивнул и вернул ей снимок. Теперь он смотрел на нее тяжелым взглядом.
– То, что со мной случилось… это нападение… Были ли какие-то причины? Может, вокруг нас происходит что-то опасное? Утром меня навестил сыщик…
– …Колен Бершерон.
– Да, Колен Бершерон. Он сказал, что у меня ничего не украли, что это случилось на прогулке. Но… мне показалось, он меня в чем-то подозревает, он… упрекает меня в чем-то… Непохоже, чтобы я ему нравился. При этом он со мной на «ты».
– Мы живем в маленьком городке. Колен добросовестный полицейский, он просто делает свою работу. На данный момент никто не понимает, что произошло.
Жюлиан посмотрел куда-то за спину Лин. Позади нее стоял мужчина. Жак Морган подошел к кровати и наклонился с высоты своих метра девяноста, чтобы обнять сына:
– Что они с тобой сделали, мерзавцы…
Он сразу заметил плачевное состояние памяти Жюлиана и в коридоре обсудил это с Лин. Его усеянный коричневыми пятнами лысый череп блестел под неоновыми лампами. Годы не пощадили Жака Моргана, но и в шестьдесят два он еще выглядел крепким стариком. Жюлиан унаследовал от отца большие светло-карие глаза и нижнюю губу в форме сердечка – одни гены, один брак производства. Лин обрисовала ему ситуацию, повторила то, что ей говорили врачи и что она рассказала Жюлиану про Сару. Жак отреагировал резко. Упрямо, как баран, опустив голову, он резко произнес:
– Так лгать – чудовищно…
– Первое время так лучше, это для его же блага. Нам с вами следует придерживаться одной линии поведения. Избегайте разговоров о Саре, о нашем с ним разрыве. Для него мы по-прежнему живем на вилле вместе, а Сара учится в Сен-Люке, ладно? Надо действовать постепенно… Что касается всего остального… то тут нет причины лгать.
– А как насчет его матери? То есть ее самоубийства?
– Не знаю. Возможно, стоит сказать ему. Поговорите об этом с врачами.
– Хорошо.
– В последнее время я совсем забыла о вас, простите. Как вы, Жак?
– Справляюсь. Конечно, после кончины Жанны я остался совсем один. Однако это одиночество я предпочитаю тому, во что она превратилась.
Он ссутулился и сунул руки в карманы шерстяной куртки. Лин не стала продолжать. История Жанны Морган и связь, которая, несмотря ни на что, соединяла эту пару, конечно, навсегда останутся загадкой. Они направились к двери в палату.
– Вы можете ночевать у нас на вилле.
– Не беспокойся, я не хочу надоедать. Буду попеременно оставаться здесь или в рыбачьей хижине по другую сторону дамбы. Я взял с собой работу: конец года – надо закрыть счета клиентов. А что, если Жюлиана выпишут к Рождеству? Тогда до моего отъезда мы могли бы все вместе устроить маленький праздник у вас дома.
Лин кивнула. Рождество через четыре дня. Жак вошел в палату. У Лин зазвонил телефон.
– Колен? Можно попозже? Не сейчас: я в больнице и…
– Мы со специалистами тщательно проверили внедорожник. Тебе надо приехать. Я обнаружил еще кое-что…
– Что?
– Я бы хотел, чтобы ты сама увидела. Жду в подвале твоей виллы. Давай скорей.
Он разъединился. Когда Лин обняла Жюлиана, внутри у нее все сжалось от тоски и тревоги; ее страшил результат этого чертова анализа крови из багажника. Она подумала о пистолете, в котором не хватало одной пули. А вдруг Жюлиан переступил границы? А вдруг, движимый желанием отомстить, гневом, ненавистью, он что-то натворил? Что-то, чего она пока не понимала?
Лин попрощалась со свекром и, едва живая от страха, уехала. По дороге ей пришлось ответить на звонок своего пресс-атташе – та беспокоилась, куда она делась. Лин объяснила, что на мужа совершено нападение, он потерял память и она должна какое-то время оставаться с ним. И роман, за который она принялась больше четырех лет назад, который исторгла из себя, из самого своего нутра, – теперь последнее, что ее беспокоит.
– Я понимаю, Лин, занимайся своими делами, сколько потребуется, книга идет своим путем, с приближением Рождества продажи растут. Но я звоню тебе потому, что, вообще-то, с ней возникла большая проблема. Франсуа должен связаться с тобой. Что-то у нас… Черт возьми, просто бардак какой-то.
16
– О чем ты?
– Какой-то тип хочет подать жалобу о плагиате, – ответила Пэм.
Лин притормозила у обочины.
– О плагиате? Это шутка?
– Мишель Иствуд. Тебе что-нибудь говорит это имя? «Кровавое рондо».
– Впервые слышу.
Последовало долгое молчание, не предвещавшее ничего хорошего.
– Этот человек совершенно никому не известен, но больше двадцати лет назад он под псевдонимом написал два детектива. Один из них – пресловутое «Кровавое рондо», вышедшее в девяносто первом… Книжечка в двести пятьдесят страниц.
1991 год. Ее отрочество. К этому времени Лин уже прочла много детективов, и все книги она помнила великолепно. Но ни название, ни имя автора ни о чем ей не говорили.
– …Я посмотрела статистику, продал он не много. Хотя количество купленных экземпляров не имеет значения. Я только что внимательно ознакомилась с его романом и обнаружила более чем пугающие совпадения с «Последней рукописью».
Лин испытала острое желание бросить трубку – сейчас у нее есть дела поважнее, чем разбираться с теми, кто хочет нажиться за ее счет.
– Например?
– Его главный герой тоже старый писатель, которого считают пропавшим без вести в море. А на самом деле одна сумасшедшая силой удерживает его в своем доме и заставляет писать для нее. Романист не завершает свою книгу, психопатка убивает его и публикует роман под собственным именем, назвав его «Конец истории».
– Ну и что? Что тут такого! А сам-то он, что ли, не вдохновился Стивеном Кингом? И если уж на то пошло, неужели мы станем набрасываться на всех писателей, сочинивших историю о невозможной любви, обвиняя их в плагиате «Ромео и Джульетты»? К тому же названия «Конец истории» и «Последняя рукопись» не имеют ничего общего.
– Да, но все же, ты подклеиваешь незавершенный роман к концу истории, и книга готова.
– Ха-ха-ха, очень смешно…
– Я не шучу. Я хочу сказать, что связь можно найти. А главное, есть другие детали, в которые Мишель Иствуд и его издатель не замедлили ткнуть нас носом. Конечно, не бог весть что, и все же… Его писателя зовут Орпожон, он живет не в Бреа, а на бретонском острове Иль-Гранд. Твой Арпажон в прошлом серийный убийца, его писатель – педофил. Я знаю, это не одно и то же, но…
Читать бесплатно другие книги:
