Антология суицидологии. Основные статьи зарубежных ученых. 1912–1993 Коллектив авторов

Braceland F. J. (I960). Gregory Zilboorg – A Memorial, 1891–1959 // Am. J. of Psychiatry. V. II. 6. Р. 671–672.

Zilboorg G. (1936). Suicide among Civilised and Primitive Races // Am. J. of Psychiatry. V. 92. Р. 1347–1369.

Zilboorg G. (1941). A History of Medical Psychology. N. Y.: W. W. Norton.

Взгляды на самоубийство без особых изменений передавались из поколения в поколение на протяжении последних ста пятидесяти лет. Современным психиатрам, как и их предшественникам, суицид представляется аномалией психических реакций или, точнее, отклонением в работе инстинкта самосохранения, возникающим вследствие феномена, который привычно называют депрессивным аффектом. Эта точка зрения хотя и представлена в современных терминах, мало чем отличается от взглядов, высказывавшихся многими поколениями медицинских психологов, которые, в свою очередь, унаследовали их от традиции, идущей от Блаженного Августина.

Блаженный Августин был одним из пионеров, если не самым первым человеком, выдвинувшим постулат, что самоубийство является грехом (Augusti-nus). А в его времена грех рассматривался как добровольное подчинение разума напору зла, то есть как своего рода интеллектуальная аберрация человеческой воли. Собор 452 года[26]объявил самоубийство делом рук дьявола, и, как хорошо известно, результаты этих дьявольских козней дают о себе знать до сих пор, являясь нам в форме тяжелых неврозов и психозов. Таким образом, интеллектуальная и моральная оценка самоубийства изменилась сравнительно мало; хотя она и стала чуть более гуманной и излагается в терминах научной психопатологии, тем не менее остается негативной. По словам одного исследователя самоубийства, «оно противоречит инстинкту самосохранения и, таким образом, является типичным извращением» (Achille, 1932). Согласно так называемой психологии здравого смысла, самоубийство является необычным психологическим поступком, оно представляет собой или акт отчаяния, или иногда акт большого мужества. Нередко его оценивают как акт трусости. Иными словами, общество двояко относится к самоубийству, испытывая к нему смешанные чувства презрения и восхищения. Такое отношение означает нечто большее, чем просто научно установленный факт. Достаточно вспомнить, что в законодательстве некоторых стран самоубийство до сих пор значится как преступление, и Платон около 25 веков тому назад был склонен считать суицид бесчестным поступком, поскольку гражданин не имеет права лишать общество своей гражданской жизни без разрешения государства. В наше время традиция порицания самоубийцы свелась к тому, что ему стали приписывать какую-то неясную болезнь, а суицидальный контингент стали ограничивать группой «психически больных» людей. Вероятно, именно поэтому постоянно ведутся поиски особой патологической основы самоубийства, которую одни специалисты усматривают в конкретном расстройстве аффективной сферы, другие – в конституциональной предрасположенности (ибо многие самоубийства осуществляются в пределах одной семьи). Третьи пытаются выявить специфические, еще не установленные изменения в головном мозге, например, при совершении самоубийства во время инволюционной депрессии или на фоне атеросклеротического психоза, реже – тяжелого органического поражения головного мозга или черепно-мозговой травмы (см.: Jancan, 1930). Часто задают вопрос: а возможно ли вообще, чтобы человек, не страдающий тяжелой патологической депрессией, покончил с собой? И если самоубийство неожиданно совершает человек, до последней минуты производивший впечатление психически здорового, то сразу возникают сомнения, не был ли этот поступок результатом остро развившегося психического отклонения, которое можно назвать патологической депрессией, отчаянием, чувством беспомощности и т. д. Как бы там ни было, совершенно ясно, что с научной точки зрения проблема самоубийства остается неразрешенной. Ни здравый смысл, ни клиническая психопатология так и не нашли ее причинного или, по крайней мере, ясного эмпирического решения. Самые современные статистические исследования шокировали представителей школы «здравого смысла», показав, что в периоды общественного процветания происходит больше самоубийств, чем во времена экономического спада (Dublin, Bunzel, 1933). Клинические психиатры с недоумением воспринимают тот факт, что хотя больные депрессивными психозами действительно совершают суициды чаще, чем пациенты, страдающие другими психическими заболеваниями, однако ряд самоубийств совершается и тогда, когда больной после перенесенного депрессивного состояния находится в фазе выздоровления (иногда практически полного). Кроме того, некоторые пациенты, не относящиеся к числу депрессивных и не проявляющие никаких поведенческих признаков депрессии, решаются на самоубийство тогда, когда даже у самого опытного клинициста нет никаких оснований подозревать возможность совершения такого поступка. Учитывая эти обстоятельства, можно сделать вывод, что превентивные меры и научно обоснованная этиологическая терапия не обеспечивают должный эффект, и только сравнительно небольшую группу пациентов с тяжелыми депрессивными психозами можно идентифицировать как потенциально суицидальную и нуждающуюся в помещении в безопасную среду психиатрической больницы.

Цель моего настоящего сообщения состоит скорее в постановке проблемы и частичном ответе на некоторые назревшие вопросы, чем в полном их разрешении. Существуют ли какие-то личностные особенности у потенциальных самоубийц? Иными словами, что именно, какие психологические процессы приводят их к этому поступку? Существуют ли какие-либо объективные данные, признаки или проявления, позволяющие заранее прогнозировать возможность совершения самоубийства прежде, чем оно будет осуществлено? Какой теоретический материал может дать клиницисту возможность эмпирической разработки хотя бы предупредительных, если не превентивных мер?

За минувшую четверть века удалось глубже проникнуть в чисто психологические процессы нормальной и аномальной личности, и мы научились с уважением относиться к проявлениям инстинктивных побуждений человека, представленных, в частности, в форме бессознательных констелляций. Иными словами, инстинктивные и эмоциональные реакции признаются сегодня сильными динамическими факторами развития человека на разных стадиях его жизни. В то время как этиология и природа этих преимущественно бессознательных реакций и по сей день остаются неясными, накоплено много эмпирического материала, позволяющего организовать контроль за некоторыми бессознательными процессами и оценить их эмоциональную и динамическую важность для каждого конкретного случая. Нужно выяснить, какой вклад внесла или может внести в исследование проблемы самоубийства новая психопатология, основанная на психоанализе.

В этой связи приведем слова, которыми Фрейд в 1918 году подводил итоги состоявшегося в Вене симпозиума, посвященного теме самоубийства:

Несмотря на ценность материалов, полученных в ходе прошедшей дискуссии, нам не удалось прийти к какому-либо определенному решению. Более всего хотелось бы узнать, каким образом человек способен преодолеть такой необычайно сильный инстинкт, как инстинкт жизни: возможно ли это вследствие одного лишь разочарования, которому подвергаются либидинозные влечения, или из-за того, что, преследуя какой-то собственный интерес, Я полностью отказывается от самоутверждения в жизни? Возможно, нам не удалось найти ответ на этот психологический вопрос по той причине, что мы не владеем методами его исследования. Я имею в виду, что в качестве отправной точки при изучении данной проблемы мы можем использовать лишь сравнение известного клинического состояния депрессии с аффектом скорби, возникающим в результате утраты. Однако нам совершенно неведомы аффективные процессы, протекающие при различных видах депрессии, а также судьба либидо при этом заболевании; в равной мере остается аналитически непонятным и аффект скорби.

Поэтому давайте воздержимся от формулирования определенного мнения, пока не настанет время и пока опыт не разрешит данную проблему.

Иными словами, венский психоаналитический симпозиум по суициду так и не дал адекватного ответа на постоянно звучащий вопрос, в чем же суть психопатологии или, точнее, психологии самоубийства. Участники этого симпозиума согласились с тем, что каждый человек с суицидальными наклонностями является жертвой сильных агрессивных импульсов, которые не может проявить вовне и в результате обращает внутрь, то есть против самого себя. Однако это достаточно остроумное утверждение, ставшее с тех пор популярным в среде клинических психиатров, не содержало ясного клинического или даже теоретического критерия, проливающего свет на проблему самоубийства. В своей основе оно было правильным, но слишком общим, чтобы оказаться по-настоящему ценным, поскольку хотя каждый желающий или пытающийся совершить суицид на самом деле страдает от сильных агрессивных (бессознательных) побуждений к убийству, эти импульсы являются универсальными, и в соответствии с этим утверждением весь мир должен быть подвержен опасности совершения самоубийства, что противоречит реальному положению вещей (Федерн).

Понимание обсуждаемой проблемы несколько улучшилось после исследований, проведенных Абрахамом, изучившим ряд случаев депрессивного психоза, и Фрейдом, который вскоре после упоминавшегося симпозиума по самоубийству тщательно проанализировал психические процессы лиц с различными формами депрессии и сравнил их с аналогичными процессами скорбящих. В результате были собраны богатые клинические данные, способствующие лучшему пониманию депрессивных психозов. Кратко полученные выводы можно изложить следующим образом.

Человек, страдающий патологической депрессией, обладает определенным набором бессознательных фантазий, влияющих на его настроение и общую картину заболевания, а также характерным эмоциональным отношением к миру, определяющим его поведение. Он идентифицирует себя с другим человеком, которого сначала любил, а затем ненавидел; поэтому он любит и ненавидит самого себя и становится жертвой яростной внутренней схватки. Однако для того, чтобы подобная идентификация привела к депрессии, она должна обладать вполне определенными качествами и основываться на особом типе фантазии, на особом механизме. Это можно описать так: человек находится под сильнейшим влиянием фантазии, что им проглочен ранее любимый, а затем ненавистный персонаж; он сам становится этим персонажем и обрушивает всю массу накопившейся враждебности на этого интернализованного индивида. Процесс проявления вражды в отношении интернализованного человека или нескольких людей воспринимается как депрессия, самоуничижение, обесценивание самого себя и ненависть к себе, а самоубийство представляет собой акт убийства этого человека или этих людей. Вполне очевидно, что данный набор утверждений, сформулированных на основе изучения фантазийных игр при маниакально-депрессивном психозе, представляет собой простое описание эмпирически зафиксированных фактов и, конечно, не проясняет причин совершения самоубийства. В качестве иллюстрации к сказанному стоит указать, каким образом можно клинически продемонстрировать описанный выше механизм развития депрессии. Было выявлено, что самообвинения некоторых пациентов, страдающих депрессией, нередко буквально воспроизводят обвинения, которые в то или иное время направлялись против человека, психологически интернализованного депрессивным больным. Абрахам приводит случай девушки, которая обвиняла себя в воровстве в тех же выражениях, которые ей довелось услышать в детском возрасте в отношении ее отца, заподозренного в краже. Кроме того, подобный необычный для человека садизм сопровождается такими угрызениями совести, которые неотступно вгоняют его во все более глубокую депрессию.

Отправным пунктом исследований Фрейда явилось сравнительное изучение аффектов, сопровождающих скорбь и депрессию. Его выводы можно подытожить следующим образом. В случае скорби, возникающей после реальной утраты объекта любви, Я внезапно получает в свое распоряжение огромное количество свободной психической энергии, которая до тех пор была связана с утраченным объектом. Эта свободная энергия, естественно, не может сразу связаться с новым объектом, поскольку воспоминания об утраченном любимом удерживают человека в состоянии напряжения, которое невозможно преодолеть в ускоренном темпе. Множество конкретных фактов и деталей, связанных с утраченным человеком, ранее воспринимавшихся с теплым чувством, становится источником психической боли, поскольку объект, с которым связывалась любовь, исчез и психическая энергия должна освободиться от того, что ранее было реальным, а теперь стало нереальным. При этом сам человек не теряет способности формировать объектные отношения, однако утрата объекта и весьма болезненное освобождение психической энергии (оказавшейся ни с чем не связанной) приводит его к временной потере интереса к жизни. Только после завершения болезненного процесса отдаления от утраченного объекта начинается восстановление привязанностей, и у скорбящего постепенно оживают и возобновляются жизненные интересы. При этом чувство утраты даже на время не исчезает из сознания.

Иначе выглядит внутренняя, аффективная картина патологической депрессии. В этом состоянии чувство утраты практически отсутствует или появляется весьма редко. Конечно, смерть любимого человека может послужить пусковым механизмом для развития депрессивного психоза, однако на всем протяжении депрессии жалобы пациента сосредотачиваются вокруг других обстоятельств. Он ощущает скуку; испытывает чувства самоуничижения и самообвинения; он жалуется, что ему изменяют его воспоминания, его психика, тело и т. п. В целом в данном состоянии можно усмотреть жалобу на то, что Эго значительно обеднело, потеряло жизненный тонус. Что же произошло? В норме Эго человека обращено к внешнему миру, его психическая энергия связана с окружением. При депрессивном психозе она отщепляется от реальности; эта энергия, любовь к реальности не только освобождается и становится ни к чему не привязанной, но и отказывается от любых объектных отношений. Она обращается на себя как на объект. Иными словами, она делает своим объектом Эго, центрируется на себе, становится эгоцентричной, самовлюбленной, самодостаточной и занятой лишь собой, то есть регрессирует до ранней стадии развития, известной под названием нарциссического уровня. Я как бы втягивает в себя объект или объекты, которые ранее были отчетливо любимы; оно идентифицирует себя с ними, воспользовавшись механизмом, кратко описанным выше и известным под названием оральной инкорпорации. Однако весь этот процесс останется неясным и малопонятным, если не принять во внимание следующую глубинную характеристику патологической депрессии: объект, или человек, к которому депрессивный больной потерял любовь, никогда не был любим полностью и безусловно. Одновременно с любовью на бессознательном уровне, а иногда полуосознанно существовало сильное подводное течение, связанное с неприязнью, ненавистью и агрессией в отношении данного объекта. Именно эта амбивалентность с преобладанием негативного отношения является характерной для патологической депрессии. На сознательном уровне депрессивный больной может продолжать испытывать любовь к объекту или проецировать собственную агрессию, которая в этом случае проявляется в виде тревоги. Всем психиатрам знакомы случаи, когда пациенты без видимого рационального основания начинают опасаться, что их муж, жена, ребенок, мать или отец могут стать жертвой ужасного заболевания, и т. п. Однако волна бессознательной садистической ненависти и агрессии порождается самим «Я», поскольку оно идентифицировало себя с объектом, и, кроме того, сознание субъекта продуцирует интенсивное чувство вины, порождаемой преступными желаниями. Результатом этой структурной аффективной конфигурации становится психический конфликт, представляющий собой типичную картину патологической депрессии.

Краткий итог: в случае патологической депрессии пациент идентифицирует себя с человеком, к которому всегда испытывал амбивалентные чувства, и поэтому начинает одновременно любить и ненавидеть себя. Поскольку объектом любви для него становится собственное «Я», он ощущает отстраненность от реальности и, следовательно, переживает чувство обеднения «Я». Бессознательный садизм, изначально направленный на объект, усиливаемый чувством вины, вызывает весьма необычный феномен: человек испытывает садистические чувства в отношении самого себя.

Фрейд (Freud, 1924–1925) указывал:

Этот садизм и только он объясняет загадку стремления к самоубийству при депрессии и стимулирует интерес к этому опасному явлению. Изначальным условием, из которого исходит инстинкт жизни, мы считаем огромную любовь «Я» к самому себе, в страхе же, возникающем при угрозе жизни, мы видим освобожденный объем нарциссического либидо, настолько колоссальный, что совершенно непонятно, каким образом «Я» может решиться на саморазрушение.

Уже давно известно, что мысли о самоубийстве, которые лелеет невротик, возникли из побуждений к убийству другого человека, поменявших свое направление и обращенных против себя, однако до недавнего времени нам не удавалось объяснить, какое взаимодействие психических процессов могло бы привести подобное побуждение к исполнению. Теперь анализ депрессивных психозов показал, что «Я» способно убить себя только в случае, если психические энергии, изначально связанные с объектом, отняты у него и втянуты в «Я». Причем оно начинает относиться к себе как к объекту и приобретает способность направлять на себя враждебность, адресованную объекту, – исходную реакцию со стороны «Я» на все объекты окружающего мира. Таким образом, в случае регрессии к нарциссическому объекту сам объект действительно уничтожается и вопреки всему доказывает, что он сильнее, чем само «Я».

Представляет исторический интерес тот факт, что уже сто лет тому назад идея враждебности, изначально обращенной наружу против внешнего мира, а затем повернутой внутрь, против себя, была положена в основу определения самоубийства. Исследователи до Фрейда чувствовали ее интуитивно, не обладая доступом к тем психологическим механизмам, с которыми работает современная психотерапия. Так, Тиссо в 1840 году в своей монографии «Мания суицида и бунтарский дух» утверждал: «Суицид, как и бунт, является двойным выражением одного и того же мотива, двойным симптомом одного и того же морального недуга». Гипотеза Фрейда находит, по крайней мере, частичное ретроспективное подтверждение в социологических исследованиях прошлого. Однако, несмотря на теперешнее существенное углубление знаний о психических процессах при суицидальной депрессии, тенденции, преобладавшие в дофрейдовской психопатологии, сохранились и в психоанализе. Общепринятое мнение гласит, что самоубийство является патологическим исходом патологического состояния, именуемого депрессивным психозом. Это мнение подтолкнуло Фрейда к следующему высказыванию:

Примечательным является тот факт, что в отличие от депрессивного больного компульсивный невротик никогда не предпринимает суицидальных попыток, он производит впечатление обладающего иммунитетом против риска самоубийства в еще большей степени, чем пациент, страдающий истерией.

И мы, конечно, понимаем, что именно сохранение объекта служит гарантией безопасности «Я».

Критическая оценка всех этих взглядов возможна только на основе изучения клинического материала. Имеется настоятельная потребность в разборе большого числа примеров, подтверждающих, что сильная враждебность имеет место в случаях депрессивных психозов и что она специфическим образом направляется пациентами против самих себя.

РАЗБОР КЛИНИЧЕСКИХ СЛУЧАЕВ

Случай 1. Женщина 28 лет, потерявшая мать в возрасте 13 лет и необычайно преданная своему отцу, многие годы страдала желудочно-кишечным расстройством, приступами повышенной раздражительности и хроническим недовольством. Единственным человеком, общение с которым вызывало у нее радость, был отец. Она предпринимала попытки «стать такой, как другие девушки», но была не в состоянии заставить себя получать удовольствие от внимания, оказываемого ей мужчинами. Временами она немного выпивала «для храбрости», но все равно ощущала только отвращение от ухаживаний любого молодого человека.

Однажды незадолго до прихода отца с работы она решила «со всем этим покончить»; желая выглядеть как можно лучше, она надела самое красивое кимоно из шелка и парчи и лучшие домашние туфли, у нее было вполне определенное желание, чтобы ее мертвое тело порадовало отцовский взгляд. Затем она включила осветительную газовую горелку. Вскоре после того, как она потеряла сознание, ее обнаружил отец и отвез в больницу. После выздоровления от последствий легкого отравления газом ее перевели для дальнейшего лечения в психиатрическую лечебницу, где ей был поставлен диагноз хронического депрессивного невроза.

Случай 2. Женщина 30 с лишним лет, мать троих детей, некоторое время страдала упадком настроения. В течение нескольких месяцев она становилась все более напряженной, тревожной и беспокойной. Жаловалась на бессонницу и странные ощущения в запястьях. Наконец, она решилась на самоубийство, нанесла себе глубокие порезы в области запястий, потеряла много крови, однако была привезена в больницу и спасена от смерти. Скоро раны зажили, но эмоциональные нарушения сохранялись и были весьма серьезными. Пациентка рыдала, стонала, металась по палате и очень мало спала по ночам. При этом она говорила о глубокой любви к мужу и детям, особенно к мужу. Их дом находился далеко от больницы, на западе США. Однажды, воспользовавшись минутным ослаблением бдительности дежурной медицинской сестры, она быстрым импульсивным движением забаррикадировала дверь палаты комодом, разбила окно и стеклом порезала себе горло. И на этот раз благодаря немедленно оказанной медицинской помощи она не умерла. Прошло несколько месяцев; пациентка, несмотря на остаточную напряженность и раздражительность, стала более общительной и начала интересоваться окружающими предметами, читать книги и даже улыбаться. Однажды ей удалось спрятать кусок стекла.

Обычным, веселым тоном она попросила медицинскую сестру принести стакан воды. И пока та ходила выполнять ее просьбу, нанесла себе глубокую рану на правой стороне шеи. Несколько минут спустя ее нашли почти обескровленной, синюшной и задыхающейся. Как только ее состояние после оказания медицинской помощи улучшилось, она принялась бороться с персоналом, проявляя удивительную напористость и требуя позволить ей умереть. Тем не менее она выздоровела и долго посещала сеансы психоаналитика, пока побуждение к самоубийству не уменьшилось, а затем, по-видимому, и вовсе исчезло.

Случай 3. Женщина 48 лет многие годы проявляла нервозность, напряженность и неудовлетворенность. Она всегда боялась беременности, была сексуально фригидной, и ее семейная жизнь сложилась неудачно. Со временем у нее развилась невротическая привычка обращаться к разным врачам, причем визиты к ним становились более частыми. Она ходила на осмотр каждый раз, когда подозревала, что забеременела. Эти опасения возникали у нее до, во время и после месячных. Несмотря на принадлежность к католической церкви, пациентка настаивала на использовании противозачаточных средств. Однако принимавшиеся меры ее не удовлетворяли. Потом она стала настаивать на операции выскабливания при отсутствии показаний, а затем на хирургической перевязке маточных труб. Когда ее сделали, она начала опасаться возможной инфекции. Одно время она считала, что больна сифилисом. В ее анамнезе было несколько госпитализаций в больницы общего профиля и в заведения для психически больных. В возрасте 46 лет ей поставили диагноз общей ипохондрии.

В частности, она заявляла, что у нее отсутствует перистальтика, и кишечник «засох». Она часто носила с собой «пирожок», слепленный из песка, утверждая, что это – кусок ее «засохшего» кишечника. Мозг ее якобы также «засох».

У нее была своя теория, объясняющая, почему она недурно выглядела и набирала вес, несмотря на приписываемые болезни. Пациентка часто нервничала и плакала. На протяжении почти двух лет ее состояние и поведение не претерпело существенных перемен. Затем она стала выражать жалобы более требовательным и агрессивным тоном, что ею никто не интересуется, все ее покинули и бросили. Один или два раза она утверждала, что скоро умрет, но никогда не высказывала прямых суицидальных угроз. Однако однажды вечером она неожиданно повесилась.

Случай 4. Врач 36 лет очень боялся прибавления в своей семье из-за увеличения финансовых расходов. Будучи католиком, он в равной мере боялся использования противозачаточных средств, а плодовитость жены углубляла и обостряла этот конфликт. Однажды один из его маленьких сыновей умер от острого заболевания. Он опечалился, но проявил свое бессознательное отношение к случившемуся, когда с его губ случайно сорвались слова: «Ну, что ж, одним ртом меньше!». С этого момента у него развилась типичная суицидальная депрессия. Он пытался повеситься, и его едва удалось спасти. Во время госпитализации он постоянно пытался обмануть бдительность врачей и медицинских сестер и покончить с собой. Длительные терапевтические беседы с лечащим врачом обнаружили у пациента необычайно сильное бессознательное желание смерти его детей, порожденное им глубокое чувство вины, враждебное (вплоть до желания убить) отношение к другим людям, которых он, как ему казалось, любил, а также сильное амбивалентное инцестуозное влечение к родной сестре. Всю переживаемую враждебность, никого по-настоящему не любя, пациент обратил на себя, и глубокое чувство вины добавляло энергии его саморазрушительным побуждениям.

Комментарий

Таким образом, можно сформулировать постулат, что каждый потенциальный самоубийца проявляет клинические признаки сильной бессознательной враждебности, сочетающейся с болезненной неспособностью испытывать любовь к другим людям. Если эти симптомы обнаруживаются у пациента, проявляющего признаки депрессии, опасность самоубийства становится весьма реальной, даже если он совершенно не высказывает суицидальных угроз.

Девушка, описанная в случае 1, пытавшаяся отравиться газом, обследовалась с применением прямого психоаналитического подхода. Удалось выявить удивительный и весьма поучительный факт – оказалось, что она почти совсем была лишена способности любить. Долгое время занимаясь мастурбацией, она была неспособна (а на бессознательном уровне не желала) влюбляться. Она всегда играла роль мальчика и всю жизнь, сколько себя помнила, хотела им стать. Она ненавидела свою мать. Отца (к которому на сознательном уровне она проявляла столь сильную любовь, что это чувство мешало ей привязаться к кому-то или чему-то другому) девушка также бессознательно ненавидела. Она так и не смогла простить ему свое разочарование, вызванное тем, что вначале он отдал предпочтение матери, а после ее смерти обращал внимание на других женщин. Она, видимо, любила его просто потому, что он любил ее, поскольку, как она выразилась, «его любовь была безопасной», то есть служила ей предлогом не любить других и защитой от поисков любви «на стороне». Брат также всегда являлся для нее объектом зависти и ненависти, поскольку был мальчиком, а она – нет, как бы ей этого ни хотелось. Поскольку она играла в жизни мужскую роль (проявляя неосознанные гомосексуальные наклонности), она идентифицировала себя с ненавистным братом и отцом, отношение к которому было весьма амбивалентным. Она отказалась от любви к другим и обратила интенсивную враждебность на себя. Поскольку у пациентки было глубинное чувство вины, а также ненависть к матери, с которой она себя частично идентифицировала и которой уже не было в живых, совершенно ясно, что в этом случае было более чем достаточно предпосылок к серьезным суицидальным тенденциям.

Женщина, трижды предпринимавшая суицидальные попытки (случай 2), также была тщательно обследована. Необычная история ее жизни привела к развитию ряда резко выраженных враждебных импульсов, отчасти направленных на детей, но главным образом – на мужа. Ее брак оказался неудачным. Она стала главой, кормильцем и мозговым центром семьи. Бессознательным мотивом ее замужества было досадить другим, и муж был ниже ее в социальном и интеллектуальном отношении. Она никогда его не любила. Пациентка с детства отличалась мальчишескими чертами характера, будучи властной, независимой и агрессивной. Пристальное изучение ее психического развития в детском, а затем в подростковом возрасте выявило растущую враждебность к мужчинам (вначале проявившуюся в отношении отца и младшего брата). Ее депрессия и суицидальные побуждения были выражением неограниченного садизма, направленного против себя – против Эго, у которого совсем не осталось любви, обращенной к другим.