Космическая тетушка Хаецкая Елена

– Вероятно, в акватории порта утонул кто-то важный, и теперь верные соратники пытаются сохранить его тело навечно в сиропе, – задумчиво проговорил Риха Рабода. Он был так серьезен, что Оале поначалу даже приняла его слова за чистую монету.

Учитель чуть повернулся и крикнул:

– Гийан!

Гийан появился после долгой возни в соседней комнате и приглушенного бормотания. Очевидно, он сражался с несколькими врагами сразу и в конце концов одолел их и внес, пленных и усмиренных: кувшин с кипящей водой и три чашки, нанизанных на пальцы.

– А, это ты… Привет, Оале! – сказал он.

Оале Найу улыбнулась однокласснику приветливо и чуть отстраненно. Они с Гийаном никогда не были особенно близки, ни в школе, ни потом, но сейчас теплых чувств и не требовалось: довольно было сходства в образе мыслей.

– Запиши-ка кое-что, Гийан, – велел учитель и потянулся к чашке, чтобы согреться. – В порту топят сахар. Как называется пароход?

– «Гермала».

– Ты можешь узнать, кому принадлежит «Гермала»?

– Сделаем, – заверил Гийан.

– Скорее всего, она записана на подставное лицо, – предупредила Оале. И, чуть смутившись, добавила: – Может быть, это все пустое… Вечно мне повсюду чудятся заговоры и злодейские умыслы…

Гийан налил сладкой воды себе в чашку и уселся на полу.

– У нас гостья, – строго напомнил ему Рабода.

Гийан смутился и отдал Оале свою чашку, а себе взял другую.

– Найду я этого гада, который сахар топит, – обещал он. – По всей видимости, грядет обвальное повышение цен.

– Мелочь, конечно, – снова сказала Оале. – Ну, сахар. Ну, цены на него подскочат.

– Может быть, это и мелочь, – возразил учитель, – но смысл ведь не в том, чтобы сделать что-то по-настоящему крупное. Крупных дел больше не будет. Их задача – другая. Унизить.

– Как могут унизить человека цены на сахар? – сказала Оале.

– Ты говоришь это потому, что для тебя ничего не стоит утащить пуд-другой сахара. Ты говоришь это потому, что легко можешь вообще прожить без сахара. А теперь представь себе, что есть такие люди – и их большинство, – которым необходимо, чтобы в доме хранилось все. Припасики. Они побегут в магазины и начнут там давиться, хватать товар и требовать введения строгой учетно-распределительной системы. Потом набьют свои кладовки и удовлетворенно засядут на запасах. И будут знать: пусть хоть весь мир горит огнем – у них-то припрятано. Разве это не унижает?

– Кого? – уточнил Гийан и шумно отхлебнул сладкой воды.

– Хотя бы тех, кто так живет! – резко сказал учитель Рабода. – К чему они приучают себя и своих детей?

– Разве человек не греховен по своей природе? – спросила Оале.

– Да, – ответил Рабода. – Но условия жизни должны быть по возможности таковы, чтобы не позволять греху развиваться. Чтобы грех знал, по крайней мере, свое место. Чтобы человеку не приходилось делать титанических усилий просто ради того, чтобы ничего не украсть.

– И никого не убить, – брякнул Гийан. И пояснил: – Ну, лично мне…

Ровно через неделю, как только цены на сахар поползли вверх, все электронные газеты вновь вышли со взломом. Имя владельца «Гермалы», номер его банковского счета, имена его партнеров, количество уничтоженного продукта – все было опубликовано без всякой жалости и снисхождения.

Почти одновременно с этим небольшой розничный магазинчик подал в суд на оптовика, который подвел его с поставками сахара. Сумма неполученной прибыли была подсчитана весьма внушительная. Эта сумма исчислялась не от реальных, а от гипотетических цен на сахар.

Адвокат, который вел это дело, оперировал совершенно конкретными цифрами. Он в точности знал, например, какой процент сверхприбыли планировался владельцем «Гермалы».

Отрицать это у поставщика не осталось времени, поскольку одновременно с тем был арестован владелец «Гермалы». Его обвиняли в экологическом преступлении: выброшенный в акваторию порта сахар якобы привел к массовой гибели птиц и рыбы. Правда, доказать связь между сахаром и большим количеством дохлой рыбы, обнаруженной на берегу, не удалось, но кое-какие цифры в ходе процесса прозвучали.

В результате владелец магазинчика получил по суду большую компенсацию. Адвокат сложил в карман солидный гонорар и отправился домой.

До дома он не дошел.

Второй громкий судебный процесс сотрясал воздух несколько месяцев. Несколько раз арестовывали, а затем выпускали ревнивую любовницу погибшего. Делались разноречивые заявления для прессы. А информаторы молчали.

Иза Таган получил приглашение на праздник в доме господина Рабоды по электронной почте. Уведомление пришло прямо на компьютер конторы.

Таган сидел в своей будке, высоко над вырубкой. Сквозь заплеванный дождями стеклопластик были видны криво обритые поляны. Обрубленные сучья лежали неопрятными кучами, и сквозь них проросла высокая трава – победительная, с красными пышными цветками. Дальше тянулся лес; синеватая в закатном свете листва спокойно отвечала прикосновениям вечернего ветра. Эти деревья будут срублены в следующем месяце. Таган отвел от них глаза.

За ровной полосой леса торчали две трубы – лесоперерабатывающий завод. Он находился на землях, которые некогда принадлежали отцу Тагана, но Иза настолько привык их видеть, что перестал вспоминать об этом.

Он выключил компьютер, сделал отметку в бумажном журнале об окончании рабочей смены и спустился вниз.

Люди кругом уже расходились по домам. Многие жили поблизости, в бараках, предпочитая возвращаться домой раз в году, на время отпуска. Некоторые выписали семьи к себе и развели настоящее хозяйство за коленкоровыми занавесками. Прямо на земляном полу, выросли, точно грибы, кривоногие плитки, расплодилась посуда, начались кипячения, стирки и тихий плач по ночам.

Иза жил в таком бараке, в лучшей комнате – угловой. Соседи были у него только справа и через коридор. Риха Рабода присылал ему книги прямо на компьютер конторы. Таган даже скопировал один или два текста себе на планшетку, а все остальные попросту стер. Он и эти-то два скопированных прочитать не мог. Иногда читывал газету. Ее, впрочем, читали все.

Опубликованный там информаторами совет не покупать сахар – подождать, пока ситуация изменится и цена стабилизируется, – широко обсуждался в бараке. Естественно, большинство идею не поддерживало – теоретически. Практически сахара в лесодобывающем поселке все равно не было.

Иза Таган в таких обсуждениях обычно не участвовал. Молча сидел в углу над стаканом с синтетическим пойлом, которое именовалось «горячительным». На него выдавался один жетон в конце смены. Вечерами на эти жетоны велась ожесточенная игра.

С адвокатом, которого застрелили прямо на пороге его собственного дома, Таган был едва знаком. Риха Рабода предпочитал не сводить между собой людей. Тем не менее двух мимолетных встреч Тагану хватило, чтобы запомнить этого человека: изящно одетого, оживленного, самодовольного. Когда он ушел, оставив в комнате запах очень дорогих благовоний, точно кокетливая женщина, желающая, чтобы о ней помнили, Иза Таган поморщился.

– Какой…

– Не ошибись, – быстро остановил его Риха Рабода. – Он нам помогает.

– Зачем?

И Таган пожал плечами.

– Затем, что это доставляет ему удовольствие, – сказал Риха Рабода. – Он умен, получил хорошее образование. Богат. Ему нравится испытывать чувство удовлетворенной справедливости.

Таган упрямо проговорил:

– Мне бы тоже оно понравилось, будь я богат и хорошо образован.

– Все впереди, – неопределенно пообещал Риха Рабода.

И тогда Иза Таган в первый и единственный раз вышел из себя. Он закричал:

– Не надо лгать, господин Рабода! Не надо! Все позади! По крайней мере, у меня! Теперь я понимаю, для чего нужна такая нелепость, как счастливое детство! Для того, чтобы человек успел побывать счастливым! Потому что потом у него все равно все отнимут… А ребенок может быть счастлив даже на помойке. У нас в бараках много счастливых детей. Они просто еще не знают, как им не повезло.

Рабода взял его за руки, потянул, заставляя сесть в кресло, потому что Иза Таган уже рвался к выходу.

– Ты неправ, – тихо сказал учитель. – С какого-то момента человек возвращается к первозданному, детскому состоянию… И лучше, чтобы это произошло как можно раньше.

– Впадает в старческое слабоумие, вы это хотели сказать, – огрызнулся Таган. Он вдруг почувствовал, что слабеет. У него больше не было сил ни злиться, ни сопротивляться. Ему хотелось выпить.

Риха Рабода сказал:

– Вот и хорошо. Я хотел угостить тебя настоящим вином. Мне как раз гость подарил. Тот, который так тебе не понравился.

И Таган, давясь, пил действительно хорошее вино, принесенное преуспевающим адвокатом, и с каждым глотком ему становилось все тяжелее. Наконец он кое-как распрощался с учителем и ушел.

И вот теперь адвокат мертв, его любовница, застрелившая его из ревности, сидит в тюрьме в ожидании приговора, а Иза Таган сейчас отправится к начальству и попросит три дня отпуска, чтобы съездить на встречу одноклассников, созываемую в честь десятилетия окончания школы.

Иза Таган надел свой лучший костюм и обнаружил, что эта одежда сидит на нем отвратительно. Как будто он украл ее. Она отказывалась облегать плечи, она торчала и топорщилась, она морщилась и мялась неуместными складками. Он несколько раз сердито одернул ее, обвязался поясом кое-как и сказал своему отражению в мутном зеркале – единственное на всех, оно висело у вахты барака:

– Попрощайся с дядей.

И чужой человек в зеркале криво повел плечами и скорчил неприятную гримасу.

Незнакомец с отвратительной плебейской походкой, чужак, забывший, что такое книги, мелкий конторский служащий, самая отвратительная порода людишек, – Иза Таган явился в изысканный дом Рихи Рабоды, когда там еще почти никого не было.

Ему открыл Гийан. Считалось, что Гийан живет у Рабоды в качестве прислуги. Отчасти так оно и было.

Гийан золотоволосый. Гийан в золотисто-зеленых просторных одеждах с незвенящими колокольчиками по всему подолу и рукавам. Гийан лукавый, с улыбкой, дремлющей в углах губ.

Иза надвинулся прямо на него, неуклюжий, хамоватый.

Гийан глянул на него с пониманием – но и это понимание было Тагану неприятно.

Гийан сказал:

– Ты сядь. Осмотрись пока, а я принесу тебе горячего. Хочешь – с настоящим медом? У нас даже это есть! Сахар-то мы не покупаем…

Иза Таган примерился к невысокому креслу и сумел расположиться в нем. А Гийан заскользил по полам, скрылся за дверью, вернулся с подносом, подкатил столик с ограждением в форме приподнятых, как бы готовых укусить, морских волн.

За ограждением, на гладкой столешнице, робко звякали стаканчики и кувшин.

Переход от убожества к роскоши воспринимался Таганом как нечто страшное. Его глаза, до сих пор заполненные видением тупых физиономий, убитых деревьев, грязного, рваного дыма на горизонте и кривобоких строений, отказывались от матовой бледности резной кости, от смуглой полировки благородной древесины, от мягких драпировок и пушистых подушек. Красивые вещи причиняли боль – такую сильную, что впору заломить руки и расчертить себе лицо ногтями.

Таган просто сидел и смотрел. Напиток остывал в кувшине, а Таган все не мог двинуться. То, что он видел, казалось несуществующим, нереальным. Его одноклассник Гийан молча сидел рядом, устроившись прямо на полу. Наконец они встретились глазами, и Гийан улыбнулся.

– Невероятно выглядит, правда? – тихонько проговорил он. – Мне тоже так показалось, когда господин Рабода меня забрал сюда. Знаешь, Таган, он мог устроиться так гораздо раньше. Но не хотел. Только когда ему понадобились большие деньги. Он удивительный человек.

– В последний раз, когда мы виделись, я нагрубил ему, – сказал Таган, вздыхая. Он начинал оживать. Протянул руку, взял чашку. Гийан тотчас наполнил ее.

– Ему почти все грубили, – сказал Гийан успокаивающе. – Это ничего не значит.

– Кто еще придет? – спросил Иза.

– Будут человек пятнадцать. Из нашего класса – девять или десять… Я точно не помню.

Иза Таган устало зевнул, выпил горячего и сказал зачем-то:

– У нас вчера рабочего лазерной пилой покалечило…

– А, – сказал Гийан. И дернул носом в знак сочувствия.

В этот момент пришла Оале Найу. В платье, рабочей куртке и жутких сапожищах. Сапожищи она бросила в прихожей, накрыла их курткой и на легких носочках вбежала в комнату. Оале показалась Тагану такой же несуществующей, как вся прочая красота.

– Иза! – воскликнула она. – Как хорошо!

«Что хорошо?» – подумал он тупо.

Невесомые руки огладили его виски, шелковистые губы коснулись его щеки, и вдруг он вспомнил, как задел его по этому же самому участку кожи тот улетающий ввысь лоскуток ткани. Сколько раз с тех пор поменялся кожный покров у него на щеке? Но вот надо же – каждая клетка, прежде чем состариться и отмереть, успевала передать той, что созревала ей на смену, память о том прикосновении. И когда миг настал – все разом воспряло и вспомнилось.

И тотчас окружающая красота перестала быть чужой и несуществующей; странный, неприятный незнакомец, которым ощущал себя Иза, осыпался, точно короста, – и под грубой оболочкой обнаружился истинный Таган, одноклассник Оале и Гийана, один из лучших учеников Рихи Рабоды.

«Так вот для чего все это было нужно», – подумал он, теперь уже с совершенно ясной головой. И схватил Оале за талию, так что она пискнула и сказала очень грубым голосом, подражая кому-то, кто явно был ей очень симпатичен:

– Убери пассатижи!

Чуть погодя в гостиную вошел Риха Рабода – в развевающемся, пестром, очень богатом. Он шел быстро, широко, разводя заранее руки, и ученики бросились к нему. Неожиданно сильными пальцами он взял их за плечи, чуть встряхнул и отпустил.

– Отлично! – проговорил он, завершая свое энергичное приветствие, и Иза Таган поразился тому, какой молодой у него голос.

Рабода опустился на полудиванчик, и Гийан подал подушку ему под локоть. Глянув на Тагана, Риха Рабода негромко произнес:

– Если у тебя есть ко мне вопрос, задай его прямо сейчас, потому что потом будет неудобно. Все-таки – встреча моих учеников. Будем болтать о разной ерунде.

– Адвоката убила его любовница? – спросил Таган.

– Нет, конечно… Завтра или послезавтра кое-что об этом появится в газете.

– Я хотел сказать… Мне жаль, что я так грубо отзывался об этом человеке, – вымолвил Иза Таган. – Он выглядел слишком благополучным.

– Как я? – осведомился Риха Рабода.

Таган покачал головой.

– В вашей роскоши есть что-то убийственное, господин Рабода. Вы как будто нарочно развели эту чрезмерность… Как будто поливаете и удобряете цветы на болоте. Это опасно.

– Отчасти ты прав, – согласился Рабода.

– Уверен, что я прав! – горячо продолжал Таган. – Чем вы занимаетесь? Взламываете сетевые газеты, даете людям советы – как сберечь деньги, как не сдохнуть? Можно поступить еще проще. Начните печатать рекомендации по убранству именинных тортов или по украшению церемониальных одежд… Это тоже облегчит им жизнь. И будет, кстати, не так опасно.

– О чем ты? – подобрался вдруг Гийан Галаваца.

– Я? – Таган резко повернулся в его сторону. – Да о том, что никому это не интересно! Ну, обокрали кого-то. Ну, довели до самоубийства честного человека. Ну, застрелили адвоката, который выигрывал процессы… Нашим рабочим, например, до этого дела нет. Был бы сахар – покупали бы сахар. Просто его у нас не продают. Не завезли.

– Ты знаешь что? – вполголоса начал Гийан, но господин Рабода коснулся его руки и заставил замолчать.

– Нет, Гийан, он отчасти прав. Все наши разоблачения имели смысл год-два назад, а сейчас они превратились в рутину и скуку. Но свое дело взломанные газеты сделали.

– Сберегли два-три семейных состояния? – поинтересовался Таган.

– Отнюдь, – заявил учитель. – Недавно ко мне заходил один человек. Отец моего ученика. Из теперешних. Самый обычный ребенок, но безнадежно испорченный непрерывными изменениями идеалов и учебных планов. Ему просто не повезло, бедному. Как и многим другим. Его отец пытался дать мне взятку. Он хотел устроить сына в военную академию, но туда, как нетрудно догадаться, не берут тех, кто плохо закончил школу…

Иза поморщился.

– Не удивлюсь, господин Рабода, что вы охотно приняли деньги. Ради общего дела – и все такое.

– Именно! – обрадовался чему-то Рабода. – Я согласился на взятку. Но сначала мы как следует поговорили…

Он быстро огляделся в комнате, как будто ожидал увидеть там кого-то еще, кроме трех своих учеников.

– Думаю, настало время, когда нам потребуется оружие. Все деньги, какие возможно, переводим на несколько счетов в эльбейских банках. На имя Оале Найу.

– Почему? – спросила она.

– Потому что у тебя уже есть счет в эльбейском банке, не так ли?

– Я не понял, – проговорил Иза Таган медленно, – при чем тут оружие? Какое отношение оно имеет к нашей деятельности?

– Пока – никакого, – весело ответил учитель, – но когда мы его купим – то самое прямое. Естественно, покупать следует не здесь. И даже не на Овелэ. Где-нибудь на другой планете. Там же хорошо бы нанять десяток человек, разбирающихся в тактике. Отец моего двоечника – заместитель военного министра. Очень хороший офицер. Кстати, Таган, он помнит твою витую колонну…

На празднике никаких важных разговоров, естественно, не велось. Скоро пришли еще трое одноклассников, потом бывшие ученики из параллельного класса и один – учившийся классом младше, Оденпа – он работал уборщиком в крупной фирме, имевшей смешанное стенванэйско-овелэйское управление. Фирма изготавливала компьютеры самых разных конфигураций. Оденпа появлялся в доме Рабоды почти каждую неделю, принося длинные списки – целыми днями он следил за тем, кто приезжал в главную контору фирмы и как долго там задерживался. Гийан страдальчески морщился всякий раз, когда его видел.

«Страшный дурак», – шепнул он Оале, прежде чем ответить на приветствие Оденпы.

«Но полезный и добросердечный», – ободрительно прошептала она в ответ.

Оденпа почти тотчас повис на Гийане и, умоляя о чем-то, потащил в рабочую комнату, туда, где стоял компьютер.

Один из одноклассников явился с женой. Он обзавелся семьей сразу же после окончания школы и всегда ходил с супругой, так что в конце концов эта молодая женщина тоже стала восприниматься как одна из их класса.

Сразу отовсюду, изливаясь из стен, текла музыка – сперва для созерцания и размышления, затем более веселая, сопутствующая хорошей трапезе, а после – разудалая, для танцев. Риха Рабода, строгий учитель, некогда не одобрявший модных мелодий, под которые плясали его ученики в год окончания школы, сейчас нарочно заполнил свой дом тем самым танцулечным бряканьем, что десять лет назад считал отвратительным и недостойным изысканного человека.

– То, что звучало пошло десять лет назад, в наше время – верх утонченности, – объяснил он Оале Найу, когда та, смеясь, повернула к нему блестящее, подкрашенное розовой пудрой лицо.

Но, разумеется, истинная цель учителя была в другом. Запахи и популярная музыка – ничто другое не способно так вернуть человека в прошлое. Музыка-однодневка, музыка, живущая только один сезон и умирающая вместе с выпускным балом очередного класса – несмываемая маркерная отметка времени.

И они послушно вернулись в тот год, припоминая, кто в кого был влюблен и кто тайно плакал, сминая цветы и ломая высушенные крылья бабочек на своих праздничных одеждах.

– Боже! – смеялся Иза Таган. – А мне-то что делать? Я в тот вечер страшно напился и заснул в кустах.

Гийан тотчас вскочил, взметнув рукавами в воздухе – точно два разноцветных потока листьев пустил в столбы теплого воздуха, – и подал ему узенький кувшинчик, откуда сладко и заманчиво тянуло вином.

– Напейся! Напейся, Таган! – сказал он.

И Таган взял кувшинчик так осторожно, словно боялся передавить ему горло.

«Странно, – думал он, – были ведь у меня в классе друзья, и они казались самыми близкими, но теперь их нет, а остались только те, с кем и не дружил-то особо… Разве что Оале Найу. Но даже ее я как следует раньше не знал. Самые неожиданные незнакомцы – одноклассники. Считаешь, что изведал их вдоль и поперек, а на самом деле все эти годы ты изучал только одного себя, а про них как ничего не знал, так ничего и не знаешь. Кто этот Оденпа? Что я могу рассказать о Гийане? О других? Нет, Гийан прав, мне лучше напиться, как я сделал в тот вечер…»

И он осторожно влил себе в горло густую, теплую каплю сладчайшего вина, и она растворилась в его теле, претворяя воспоминания в печаль, а печаль – в нежные сумерки.

– Гийан не вернулся, – сказал учитель Риха Рабода, открывая дверь Оале и Тагану, которые встретились за квартал от его дома.

Таган уволился из лесозаготовительной компании за два дня до этого и вернулся в дом своей матери. Никогда прежде он не чувствовал так остро, что жизнь проходит, что один год не бывает похожим на другой, что все переменится, и раз, и другой, и третий, и одна из перемен не будет к худшему. Он вдруг перестал воспринимать свою земную участь как нечто самоценное, ради чего стоит неустанно трудиться и к чему следует относиться с предельной серьезностью. Поэтому и уволился. Заработанных денег хватит, чтобы прожить с полгода, а потом можно будет устроиться на работу еще куда-нибудь.

И то, что по дороге к учителю он повстречал Оале, входило в число дежурных чудес, которыми теперь была полна его необязательная, нестрогая жизнь, поэтому он даже не удивился. Просто взял ее за руку, и они отправились дальше вдвоем.

Но Риха Рабода открыл им дверь сам, и это было плохим признаком. Лицо учителя выглядело спокойным, а глаза он держал закрытыми, чтобы спрятать там смертельную тревогу. И голос Рабоды тоже прозвучал ровно.

– Гийан не вернулся.

Рука Изы напряглась и застыла в ладони Оале Найу. Иза Таган знал: если кто-то не вернулся домой, значит, он умер.

Они вошли в дом и затворили за собой дверь.

После этого времени вообще почти не осталось. Только что его было навалом – и вдруг оно разом иссякло.

Размахивая рукавами и лентами в коротко стриженных седых волосах, Риха Рабода метался по комнате и выкладывал перед Таганом планшетки, микродиски, флэшки и чипы – все, на чем ему приносили информацию.

– Суй это в компьютер! – приказывал он. – На еще! Бери! И еще эту!

– Эта – моя, – сказал Таган, взяв маленькую планшетку, свой дневник, куда он записывал все, что видел и слышал и куда копировал накладные и расчетные ведомости.

– Свою тоже, никаких поблажек – никому! – распорядился Риха Рабода.

– Что мы должны обнаружить? – спросила Оале Найу тихо. Она искала глазами святые образа – чтобы молиться, но не находила их. По всей видимости, учитель не выставлял их напоказ. Это не гармонировало бы с имиджем преуспевающего модельера и консультанта богатой компании.

– Вирус! – рявкнул учитель. – Ваш безмозглый друг, этот болван Гийан Галаваца, мне объяснял кое-что… Если кто-то захочет, чтобы нас выследили, можно заслать к нам некий вирус. По следу этой твари легко разобраться, откуда пришла информация на взломанные газеты. В последнее время следовало уже прекращать эти взломы. Но он не мог не сообщить истинных причин смерти нашего адвоката… Дурак! Дурак! – Рабода дернул себя за ленту, стягивающую прядь волос у виска, и даже вскрикнул от боли. – Боже, ну кому это нужно – узнать, кто на самом деле убил молодого, умного, преуспевающего и честного человека? Ну – убили и убили… Туда ему и дорога, если он такой честный…

– Как он хоть выглядит? – спросил Таган, включая компьютер.

– Адвокат?

– Вирус!

– Откуда я знаю! Должна быть посторонняя программа! Ищите!

– Как Гийан мог не отследить постороннюю программу? – удивилась Оале Найу. – Он разбирается в этом лучше, чем любой из нас…

– Гийан мог вообще не знать… Я сам иногда давал информацию… Без него. Включал компьютер и переписывал…

– Так сведения об адвокате дали именно вы? – спросила Оале Найу.

– Нет, об адвокате – он, – Рабода нервно замахал руками. – Какая разница!

– Господин Рабода, – Таган повернулся к учителю от компьютера и пристально посмотрел на него, – это важно, потому что облегчит нам поиски.

– Этот гад мог вообще сунуть программу, когда никого из нас в комнате не было… Проверяй все, слышишь меня? Все! Никаких поблажек! Никаких любимчиков!

Рабода весь дрожал. Голос его звучал твердо, и глаза по-прежнему прятались в густой тени век, но длинные ленты на одежде встряхивались и шевелились. Оале сказала:

– Я уложу вас на тахту, господин Рабода. И подам горячего питья. Какого вы хотели бы? С красными ягодами, верно?

Рабода позволил себя увести, но и лежа на тахте, то и дело подскакивал и выкрикивал:

– Но ведь это не Рикина? И не Лазава? И не…

– Нет, – сказал наконец Иза Таган. – И не я. И не Оале Найу. Программу-индикатор подсунул некто, связанный с изготовлением и торговлей искусственным интеллектом…

– Ты уверен? – подал голос Риха Рабода.

– Нет, – сказал Таган.

– А я уверен! – закричал Рабода. Теперь глаза его распахнулись, и страх, вырвавшийся из них, заполнил комнату. – Это он, гадина! Лез в друзья… Надо было его сразу выгнать. А теперь Гийан не вернулся. Думайте.

– О чем? – решилась спросить Оале.

– Думайте, как быть.

– Назовите имя, – сказал Таган. – Тогда я буду думать.

– Оденпа, – сказал учитель. Он лег на спину, вытянул руки вдоль тела и закрыл глаза. – Его имя – Оденпа. А сейчас я намерен спать. Убирайтесь вон. Немедленно! Придете сюда вечером – оба. Из своих домов ничего с собой не берите, чтобы осталась иллюзия вашего скорого возвращения. На самом деле вы не вернетесь туда больше никогда. Поняли? Скажите – вы поняли?

– А моя мать? – спросил Таган.

– Я переправлю ее в безопасное место. Найду себе любовницу, сниму для нее квартиру. Твою мать устрою там экономкой. Об этом не волнуйся.

Оале тихонько подхватила Тагана под локоть, и они покинули роскошный дом Рабоды. «Жаль красоты», – подумал Таган.

Оденпа шел к себе усталой походкой много потрудившегося человека. Он проходил по этой улице каждый вечер. Любая тень, которую он улавливал краем глаза, была ему здесь знакома.

Поэтому он и заметил, что за ним идут. Он не стал прибавлять шагу. Тот, у кого совесть чиста, не прибавляет шагу.

А те двое быстро настигали его. Внезапно он испытал облегчение. Не двое – всего одна. И не просто «одна» – это была Оале Найу, хрупкая девушка с тонкими, как травинки, руками.

Оденпа остановился.

– Оале, – сказал он протяжно, как будто готовился запеть.

Она поморщилась. Собственное имя, исходящее из синеватых, чуть сморщенных губ Оденпы, показалось ей неприятным. Она сказала:

– Гийан Галаваца не вернулся домой.

– Наверное, застрял где-нибудь, – предположил Оденпа. – Тебя это беспокоит? Он твой парень?

– Меня это беспокоит, – подтвердила она. – А тебя нет?

– Может быть, у него есть другая? – спросил Оденпа. – Такое приходило тебе на ум?

Кто-то подошел сзади и ударил Оденпу ножом. Удар пришелся немного выше сердца. Оденпа сперва даже не понял, что произошло.

Прямо в ухо Оденпе негромкий мужской голос проговорил:

– Это ты подсунул ему вирус?

Оденпа хотел закричать, потому что неожиданно ему стало очень больно, но Оале, обмотав себе руку платком, зажала ему рот. Она и тот, невидимый, сзади, стиснули его между своими телами. Невидимка выдернул нож и всадил его снова. Ему показалось, что он распорол тугую синтепоновую подушку.

Оденпа навалился на Оале, которая удержалась на ногах только потому, что опиралась спиной о дерево, и успел еще ощутить прикосновение ее маленькой груди.

Потом убийца освободил свой нож, а Оале – свой платок, и они быстро ушли.

Много месяцев спустя, поглощенный темным трюмом чужого корабля, и еще позже, ночуя по задворкам чумазых пивных и помоек, нелегальный эмигрант с Овелэ Иза Таган вспоминал тот вечер в доме Рихи Рабоды и удивлялся тому, как все устроил учитель. Ничто в том, что он делал, не было случайным, все обладало протяженностью в будущем. Риха Рабода как будто накормил их красотой впрок, чтобы они с Оале Найу не погибли в мире, где красоты не будет вовсе.

Он ждал их у себя дома тем вечером, после убийства Оденпы. Дверь не была заперта, и они вошли в полутемную прихожую, а оттуда проникли в гостиную и остановились на пороге.

Комната была наполнена темнотой. Это была живая, подвижная темнота, она могла разговаривать. На полу, на низких столиках, на специальных подставках – везде, на разной высоте, были расставлены плошки с чистой водой, а под потолком медленно покачивались светящиеся шары, очень маленькие, спокойные, – всего три или четыре. Пока молодые люди не вошли, они висели на месте, но при появлении их шары начали шевелиться. Они улавливали малейшее изменение в температуре. Их свет отражался в чашах, дробился, перетекал из одной в другую и вдруг пропадал, когда шар замирал над точкой, где не было воды.

Риха Рабода, в просторном белом одеянии из плотного шелка, сидел на низкой тахте, разложив руки в необъятных рукавах – как это делают ленивые женщины. Свет парящих в воздухе шаров скользил по складкам его одежды и блестел при соприкосновении с нею даже ярче, чем над водой.

– Он сознался? – спросил учитель.

– Да, – сказал Иза Таган.

Риха Рабода чуть шевельнулся.

– Как? – снова спросил он.

Иза Таган ответил:

– Он умер.

Один из шаров вдруг метнулся, и его свет молнией пронесся по всем чашам. Затем все успокоилось и снова началось это мерное плавание в воздухе сгустков света.

Риха Рабода приказал:

– Садитесь, куда хотите.

Он смотрел в темноту, улавливая движение: эти двое детей устраивались на полу – чуть в стороне друг от друга, но все же так, чтобы при случае можно было соприкоснуться руками. Та часть души Рихи Рабоды, что любила Тагана и Оале Найу, блаженно согревалась их присутствием, но другая часть, отведенная Гийану, пылала не переставая; это происходило одновременно и было так привычно, что почти не причиняло боли.

– Вы должны улететь с Овелэ, – сказал Риха Рабода. – Сегодня, самое позднее – завтра утром. Не оформляйте бумаг, дайте взятки. Станьте нелегальными эмигрантами. Не берите денег, которые Оале держит в банке. За деньгами легко проследить – вас сразу найдут.

Они молчали, впитывая каждое его слово. Он знал: не столько слова, сколько голос, интонацию. В последний раз они были детьми и слушали учителя. В последний раз им давали наставление.

– Вас научили тяжелому труду, вы не боитесь грязной работы. Вы испортили себе руки – и испортите их еще больше… Может быть, потом мы сумеем восстановить все. Но дольше ждать нельзя. Я уже думал над этим.