Мессия Дюны. Дети Дюны (сборник) Герберт Фрэнк

Корба не понял его, но тон истолковал правильно.

– Мой Император знает, что совесть моя чиста.

– Шаи-Хулуд, спаси нас! – пробормотал Пауль.

Невысказанные вопросы развеял свист, раздавшийся вдруг за дверью в зале. Свист умолк после резкой команды.

– Корба, мне кажется, ты переживешь все это, – проговорил Пауль и увидел огонек понимания в глазах Стилгара.

– Но в садах чужаки, сир, – напомнил ему Стилгар.

– Ах да, – усмехнулся Пауль. – Пусть Баннерджи выставит всех, Стил. Корба поможет.

– Я, сир? – лицо Корбы выражало глубокое беспокойство.

– Кое-кто из моих друзей уже позабыл, что раньше они назывались Вольным Народом, – обратился Пауль к Корбе, слова свои предназначая Стилгару. – Запомни тех, кого Чани назовет сардаукарами, и прикажи убить всех. Сделай это. Пусть все будет сделано тихо, без ненужного шума. Не следует забывать, что законы веры и власти не сводятся к простому выполнению договоров и обрядов.

– Повинуюсь воле Муад’Диба, – прошептал Корба.

– А расчеты для Забулона? – спросил Стилгар.

– Завтра, – отвечал Пауль. – Когда в садах не останется чужаков, объяви, что прием закончен. Партия сыграна, Стил.

– Понимаю, милорд.

– Уверен в этом, – отвечал Пауль.

• Вот бог поверженный лежит – он пал, и низко пал.
• Мы для того и строили повыше пьедестал.

(Эпиграмма тлейлаксу)

Алия сидела, уперев руки локтями в колени, положив на кулаки подбородок, и разглядывала останки: эти несколько источенных песком и ветром костей и лохмотья плоти недавно принадлежали молодой женщине. Остальное – руки, голову, верхнюю часть тела – сожрала кориолисова буря. Песок вокруг был теперь покрыт следами врачей и следователей, высланных по указанию ее брата. Все они уже разошлись, рядом с ней оставалась одна лишь похоронная команда – они стояли чуть в стороне. Хейт – среди них, ожидая, пока она завершит свое таинственное исследование.

Золотистое солнце струило теплый полуденный свет, как и положено в этих широтах.

Тело обнаружили несколько часов назад с низколетящего курьерского топтера – приборы вдруг зарегистрировали слабый водяной след там, где влаги не должно быть и в помине. После сообщения на место прибыли эксперты. Они узнали… что женщине этой было около двадцати лет, что она – фрименка и привержена семуте… Умерла она здесь, в Пустыне, от тонкого яда, изготовленного тлейлаксу.

Смерть в Пустыне для фрименов естественна. Но семута… – такое случалось так редко, что Пауль послал ее проследить за всем так, как учила их мать.

Алия чувствовала, что ничего не достигла, только сгустила облако тайны, и без того уже охватившее здесь все. Услышав, как гхола провел ногой по песку, она поглядела на него. Лицо гхолы было обращено вверх, к эскорту, стаей ворон кружившему над ними.

Бойся Гильдии, дары приносящей, думала Алия.

Похоронный топтер вместе с ее собственным стояли на песке возле скалистого выступа позади гхолы. Мельком глянув на крылатые машины, Алия едва подавила в себе желание скорее взлететь… оказаться подальше от этого места.

Но Пауль решил, что она сумеет увидеть нечто, сокрытое от прочих. Она поежилась в дистикомбе. После проведенных в городе месяцев он казался неудобным. Она посмотрела на гхолу, подумала: что, если он догадался о каких-нибудь обстоятельствах странной смерти? Завиток его курчавых волос выбивался из-под капюшона дистикомба. Рука ее так и тянулась заправить волосы на место.

Словно бы ощутив ее мысль, гхола обратил к ней поблескивавшие металлом глаза. Она затрепетала под пристальным его взором и отвернулась.

Фрименка умерла от яда, называемого «глоткой ада».

Фрименка. Привыкшая к семуте.

Она разделяла беспокойство Пауля, вызванное сочетанием этих фактов.

Похоронная команда терпеливо ждала. В трупе оставалось уже слишком мало воды, сберегать было нечего, можно не торопиться. И еще – они верили, что Алия тайным знанием читает судьбу той, кому принадлежали эти останки.

Но озарения не было.

И в глубине души рос гнев на этих простофиль. Вот они – результат проклятой ложной религиозности. Конечно же, и она сама, и ее брат – не народ. Власть должна пребывать на высотах. Об этом позаботились и Бене Гессерит, потрудившиеся над наследственностью Атрейдесов. Свою лепту добавила и их мать, наставившая своих детей в знании Пути…

И Пауль еще более усугубил этот отрыв от обычных людей.

Преподобные Матери пробудились в памяти Алии, вспышками адаба заговорили: тихо, маленькая! Ты есть ты. Потому тебе и дано кое-что.

Дано!

Она жестом подозвала гхолу.

Он встал перед нею, внимательный и терпеливый.

– И что ты об этом думаешь? – спросила она.

– Скорее всего мы никогда не узнаем, кто она, – отвечал он, – нет ни зубов, ни головы, они исчезли. Разве что руки… но ее генетические характеристики едва ли где-нибудь зарегистрированы.

– А яд тлейлаксу? – продолжала она. – Что из этого следует?

– Подобные яды покупают многие люди.

– Верно. Но от этой почти ничего не осталось, нечего восстанавливать. С тобой было иначе.

– Даже если бы вы решили доверить это тлейлаксу, – ответил он.

Она кивнула, встала:

– Теперь отвези меня в город.

В воздухе, когда нос аппарата уже обратился к северу, она произнесла:

– Ты пилотируешь совершенно как Дункан Айдахо.

Он бросил на нее испытующий взгляд:

– Мне уже говорили об этом.

– О чем ты сейчас думаешь? – спросила она.

– О многом.

– Не смей, шайтан побери, уклоняться от вопроса!

– Какого вопроса?

Она яростно посмотрела на него.

Встретив ее взгляд, он передернул плечами.

Жест Дункана, подумала она. И хриплым обвиняющим тоном произнесла:

– Я просто хотела услышать твое мнение, взвесить собственные соображения и сопоставить их. Гибель этой молодой женщины смущает меня.

– Я думал не об этом.

– О чем же?

– О том странном чувстве, которое я испытываю всякий раз, когда слышу разговоры о том, кем я, возможно, был.

– Возможно?

– Тлейлаксу хитры…

– Не настолько. Ты был Дунканом Айдахо.

– Весьма вероятно. Это лежит на поверхности.

– Итак, ты становишься эмоциональным?

– В известной степени. Я чувствую нетерпение. Я волнуюсь. Меня просто трясет, и я едва сдерживаюсь. В голове моей… вспыхивают какие-то картинки.

– И что же?

– Они слишком быстро гаснут. Просто какие-то вспышки… Похожие на память.

– А для тебя они представляют интерес?

– Конечно же. Любопытство подталкивает, но я словно иду против ветра. Я думаю: что, если я не тот, за которого меня принимали? И мне не нравится эта мысль.

– И это все, о чем ты думаешь?

– Вы это лучше знаете, Алия.

Как смеет он обращаться ко мне по имени? Обдумывая его слова, она чувствовала, как вскипает и отступает гнев, – на бьющую из обертонов его голоса возмутительную мужскую самоуверенность. На щеке ее дернулся мускул. Она стиснула зубы.

– Там внизу не Эль-Кудс? – спросил он, коротко качнув крылом и мгновенно вспугнув всю стаю эскорта.

Она поглядела вниз на тени, скользящие по взгорью возле перевала Харг, на скалу и укрывавшую череп ее отца пирамиду на ней… Эль-Кудс – святое место.

– Это святое место, – отвечала она.

– Надо будет когда-нибудь посетить его, – промолвил он, – возле останков твоего отца меня могут посетить воспоминания.

Вдруг она впервые поняла, как сильна в нем потребность узнать, кем он был. Это желание было для гхолы главным. Она поглядела назад, на скалы. Утес обрывался прямо в море песка… коричневым обрывом скала, словно корабль, разрезала дюны.

– Вернись назад, – приказала она.

– А эскорт…

– Развернись и проскользни под ними. Они последуют за нами.

Он повиновался.

– Ты и в самом деле верно служишь моему брату? – спросила она, когда топтер лег на новый курс, а эскорт пристроился следом.

– Я служу Атрейдесам, – отвечал он формальным тоном.

Рука его поднялась, упала, почти в точности повторяя принятое на Каладане приветствие. Лицо его стало скорбным. Он глядел вниз, на гробницу, высящуюся среди скал.

– Что с тобой? – спросила она.

Губы его шевельнулись. Ломким, напряженным голосом он произнес:

– Он был… он был, – и слеза скользнула вниз по щеке.

Фрименское благоговение заставило Алию примолкнуть. Он отдает воду мертвым! Она с сочувствием тронула его щеку пальцем, ощутив отданную влагу.

– Дункан, – прошептала она.

Руки его словно прилипли к рукояткам управления, взгляд не отрывался от пирамиды.

Она повторила громче:

– Дункан!

Он сглотнул, качнул головой, сверкнув на нее металлическими глазами.

– Я… почувствовал… руку… на моих плечах, – выдавил он. – Я чувствовал! Руку! – он справился с горлом. – Это был… друг. Это был… мой друг.

– Кто?

– Не знаю. Я думаю, это был… Не знаю.

Перед Алией замигал огонек вызова, капитан эскорта желал знать, зачем они возвращаются в Пустыню. Взяв микрофон, она пояснила, что они просто поклонились гробнице ее отца. Капитан напомнил ей, что уже поздно.

– Теперь прямиком в Арракин, – сказала она, опуская в гнездо микрофон.

Глубоко вздохнув, Хейт заложил вираж обратно на север.

– Так значит, это была рука отца, не так ли? – спросила она.

– Быть может.

В голосе его слышались интонации ментата, оценившего вероятности, она видела, что он уже взял себя в руки.

– Понимаешь ли ты, насколько я знаю своего отца? – спросила она.

– Только догадываюсь.

– Тогда слушай, – произнесла она. И коротко объяснила, что обрела сознание Преподобной еще до рождения, что воспоминания бесчисленных жизней запечатлены в ее нервных клетках… пусть случилось все это после смерти отца.

– Я знаю его таким, каким его знала моя мать, – проговорила она. – До всех мельчайших подробностей. В какой-то мере я сама – моя мать. Я помню все, что происходило с ней до того момента, когда она выпила воду жизни и вошла в транс переселения душ.

– Ваш брат кое-что уже объяснил мне.

– Он говорил об этом? Почему?

– Я спрашивал его.

– Почему?

– Ментату необходима информация…

– Ох, – она поглядела на зализанные ветром очертания Барьерной Стены, на расщелины и рытвины в истерзанном камне.

Заметив направление ее взгляда, он произнес:

– Очень уж внизу открытое место.

– Зато здесь легко скрываться, – проговорила она и поглядела на него. – Пустыня похожа на человеческий ум… со всеми его укромными закоулками.

– Ах-хх, – отвечал он.

– Ах-хх? И что значит твое «ах-хх»? – она вдруг рассердилась на него по совершенно непонятным причинам.

– Вам хотелось бы знать, что таится в моей голове, – проговорил он без тени сомнения в голосе.

– Почему ты решил, что я еще не разобралась в тебе, прибегнув к предвидению? – требовательно спросила она.

– А вам это удалось? – спросил он с искренним интересом.

– Нет!

– Значит, возможности сивилл не беспредельны.

Он казался довольным, и это пригасило гнев Алии.

– Чему ты радуешься? Разве ты не чтишь мою мощь? – спросила она. Но и для собственных ушей словам ее не хватало уверенности.

– Все ваши знамения и предзнаменования я чту гораздо в большей степени, чем вы думаете, – отвечал он. – Я присутствовал на вашей утренней службе.

– И какой смысл ты углядел в ней?

– Вы очень искусно манипулируете символами, – отвечал он, вглядываясь в приборы управления, – фирменный знак сестер Бене Гессерит, я бы сказал. Но как это часто случается с ведьмами… вы стали беспечны в обращении с собственной силой.

Внезапно испугавшись, она буркнула:

– Как ты смеешь?

– Я смею гораздо больше, чем предполагали мои создатели, – отвечал он. – А потому я остаюсь с вашим братом.

Алия вглядывалась в стальные шары, служившие ему глазами: ничего человеческого в них не было. Капюшон дистикомба скрывал его щеки. Губы были плотно сжаты. В них угадывалась сила… и решительность. В словах его слышалась надежность – он действительно был способен и на большее. Так мог сказать и сам Дункан Айдахо. Или же тлейлаксу сумели вложить в него больше, чем рассчитывали… или же это просто обман, часть его подготовки?

– Объясни свои слова, гхола.

– Познай себя, разве не такова ваша заповедь? – спросил он.

Алия заметила вновь радость на его лице.

– Эй, ты, не пытайся играть в слова со мной! – бросила она, потянувшись рукой за пазуху к рукояти криса. – Почему тебя подарили брату?

– Ваш брат рассказывал, что вы следили за приемом, – ответил он, – значит, вы слышали мой ответ.

– Повтори еще раз… для меня!

– С моей помощью его хотят погубить.

– Это слова ментата?

– Ответ вам уже известен, – проговорил он. – Дар этот не нужен. Ваш брат и так уже сам губит себя.

Не выпуская из пальцев рукояти ножа, она взвешивала его слова. Речи сомнительные, но в голосе слышится искренность.

– Тогда зачем же им это понадобилось? – осведомилась она.

– Быть может, тлейлаксу решили поразвлечься. Кроме того, неоспоримо, что Гильдия запрашивала у них именно меня.

– Зачем?

– По той же причине.

– И в чем же мы небрежны?

– В том, как вы используете собственные возможности, – парировал он.

Ответ его разил в самое сердце, в самые глубины его. Отняв руку от ножа, она спросила:

– А почему ты считаешь, что брат мой губит себя?

– Ох, девочка! Где же твои таинственные силы? Разве ты не способна подумать?

Сдерживая гнев, она ответила:

– Подумай за меня, ментат.

– Отлично, – он обежал взглядом эскорт, вновь поглядел вперед. За северной кромкой Барьерной Стены показался край Арракинской равнины.

– Вот симптомы, – начал он. – Твой брат содержит официального панегириста, который…

– Это дар от фрименских наибов.

– Странный подарок… – проговорил он, – зачем друзьям окружать его подобострастью и лестью? Неужели вы сами не слышали слов панегириста: «Муад’Диб, просвети люди своя! Уммарегент, Император наш! Воды его драгоценны и изобильны, как фонтан неиссякающий. Счастье, расточаемое им, пьют души всех людей во Вселенной». Тьфу!

Алия невозмутимым тоном ответила:

– Если я передам твои речи нашей фрименской охране, они тебя изрубят в лапшу.

– Пожалуйста.

– Мой брат правит согласно божественно установленному порядку.

– Зачем говорить то, во что вы и сами не верите?

– Что ты знаешь о моей вере? – Вдруг оказалось, что, невзирая на все знания и навыки Бене Гессерит, она не в силах подавить дрожь. Слова гхолы подействовали на нее неожиданным образом.

– Вы же только что приказали ментату взяться за расчеты, – напомнил он.

– Никакому ментату не может быть ведомо, во что я верю! – и она дважды глубоко, с дрожью, вздохнула. – Как ты смеешь судить нас?

– Судить? Ни в коей мере.

– Ты и представить себе не можешь всех наших познаний!

– Во-первых, вас обоих учили править, – отвечал он, – в вас воспитывали жажду власти. Вас обучили видеть насквозь все уловки политики, все глубокие тайны религии и войны. Естественный закон? Что в нем естественного? Этот миф паразитирует на истории человечества! Это же призрак, привидение! Он и нематериален, и нереален. Или вы считаете, что «естественный закон» обрел воплощение в вашем джихаде?

– Это пустая трескотня, ментат, – отвечала она.

– Я слуга Атрейдесов и нелжив в словах.

– Слуга? У нас нет слуг, только ученики!

– И я учусь – постижению, – отвечал он, – детка, запомните это и…

– Не смей называть меня деткой! – отрезала она, выдвинув крис наполовину из ножен.

– Поправка введена. – Он посмотрел на нее, улыбнулся и вновь взялся за управление и пилотирование. Возведенная среди утесов Цитадель Атрейдесов уже виднелась вдали – они подлетали к северным пригородам Арракина. – Безусловно, вы существо древнее, но воплощенное в теле, едва вышедшем из детства, – проговорил он. – И теперь тело это волнует вновь обретенная женственность.

– Просто не знаю, почему я тебя слушаю, – буркнула она, роняя крис обратно в ножны и вытирая вдруг вспотевшую ладонь об одежду. Фрименская скаредность немедленно возмутилась: напрасная трата влаги!

– Вы слушаете меня лишь потому, что знаете, как глубоко я предан вашему брату, – отвечал он. – И мои поступки для вас и понятны, и объяснимы.

– В тебе нет ни понятного, ни объяснимого. Кажется, ты – самое сложное существо из всех, кого я знаю. Как узнать, что могли тлейлаксу встроить в тебя?

– Намеренно или по ошибке, – произнес Хейт, – они наделили меня способностью изменяться.

– Опять дзенсуннитские притчи, – обвиняющим тоном сказала она. – Да, мудрец изменяет себе, а глупец живет лишь для того, чтобы умереть. – Передразнивая его, она повторила: «Учусь постижению…»

– Человек не может различить причин озарения и его сути.

– Что за новая загадка?

– Я разговариваю с пробуждающимся разумом.

– Я все расскажу Паулю.

– Он уже слышал почти все это.

Не скрывая любопытства, она произнесла:

– Интересно. И несмотря на это, ты еще жив… и свободен? Что же он ответил?

– Он расхохотался и ответил: «Люди не будут повиноваться бухгалтеру. Им нужен повелитель, который будет защищать их от всех перемен». Но он согласился со мной в том, что представляет собою основную угрозу для собственной империи.

– Почему он заговорил об этом?

– Я сумел убедить его в том, что понимаю все его трудности и способен помочь.

– Ну и что же ты пообещал ему?

Гхола молчал, бросив топтер на подветренное крыло, чтобы опуститься на крышу цитадели возле охранников.

– Я требую, чтобы ты все рассказал мне.

– Я не уверен, что вы поймете…

– Ну, это решать не тебе! Повелеваю, немедленно говори!

– Позвольте мне сперва приземлиться, – отвечал гхола. Не дожидаясь согласия, он выпустил главные посадочные опоры и, затормозив широко раскрытыми крыльями, опустился на яркооранжевую площадку, поднятую над крышей.

– А теперь – говори! – приказала Алия.

– Я сказал ему, что иногда нет ничего сложнее, чем продлевать собственное существование.

Она покачала головой:

– Это же… это же…

– Горькая пилюля, – закончил он за нее.

– Горькая чушь!

– У величайшего из владетельных графов и у презреннейшего из наемных серфов одни и те же проблемы. И ты не наймешь никого, кто решил бы их за тебя, будь он даже ментат. В писаниях и в чужих свидетельствах напрасно искать готовых ответов. И некому перевязать рану: ни слуге, ни ученику. Человек должен залечить ее сам, прежде чем у всех на глазах истечет кровью.

Она резко отвернулась от него, успев при этом понять, что таким образом выдает собственные чувства. Как без хитростей Голоса, без прочих ведьмовских штучек сумел он проникнуть в ее психику? Как он смог совершить такое?