Хроника Убийцы Короля. День второй. Страхи мудреца. Том 2 Ротфусс Патрик
Вашет указала на дерево. Поначалу я подумал, будто она хочет привлечь мое внимание к его движению. День, как она и говорила, выдался довольно ветреный, и ветви бешено раскачивались в пустынном небе. Потом я различил на фоне ствола блеск металла. Приглядевшись, я увидел там меч, привязанный к стволу.
Я вспомнил, как Целеана плясала среди острых листьев, чтобы добежать до ствола и хлопнуть по нему ладонью. Ну конечно!
– У подножия дерева лежит несколько предметов, – сказала Вашет. – Испытание состоит в том, что ты должен подойти, выбрать один из них и принести его обратно.
– Так это испытание? – осведомился я. Это прозвучало несколько резче, чем мне хотелось. – Что же ты мне не сказала?
– А что же ты не спросил? – сухо отпарировала она. Потом мягко коснулась моей руки. – Я бы тебе сказала. Со временем. Но я понимала, что, если скажу об этом слишком рано, ты непременно попробуешь его пройти – и поранишься.
– Ну, слава богу, это мы приберегли на сегодня! – сказал я, потом вздохнул. Извинение помимо воли. – А что будет, если я туда пойду и меня порежет на ленточки?
– Ну, обычно без порезов не обходится, – сказала Вашет и, оттянув ворот рубахи, продемонстрировала пару знакомых бледных и тонких шрамов у себя на плече. – Весь вопрос в том, сильно ли тебя порежет, где именно и как ты себя будешь при этом вести.
Она повела плечом, сдвинув рубаху на место.
– Порезы обычно бывают неглубокие, главное, береги лицо и шею. Места, где сосуды и связки лежат ближе всего к поверхности тела. Порез на груди или предплечье заживет быстро. А вот отрезанное ухо – едва ли.
Я посмотрел на дерево. Налетел новый порыв ветра, и оно бешено замахало ветвями.
– А что мешает подползти туда на четвереньках?
– Гордость, – сказала она, ловя мой взгляд. – Хочешь ли ты прослыть тем, кто во время испытания ползал на четвереньках?
Я кивнул. Для меня это было особенно важно. Я был варвар, мне вдвойне следовало показать себя.
Я снова посмотрел на дерево. От границы машущих ветвей до ствола было футов тридцать. Я подумал о шрамах, которые видел на теле Темпи, на лице Карсерет…
– Значит, это проверка на выдержку, – сказал я. – Проверка на гордость.
– И на многое другое, – сказала Вашет. – Очень много значит твое поведение. Можно, конечно, закрыть лицо руками и броситься вперед. В конце концов, прямой путь самый короткий. Но что это о тебе говорит? Кто ты, бык, что атакует, не разбирая дороги? Животное, лишенное ловкости и находчивости?
Она нахмурилась и покачала головой.
– От своего ученика я жду большего.
Я сощурился, пытаясь разглядеть, какие другие предметы разложены вокруг дерева.
– Я так понимаю, спрашивать, какой выбор считается правильным, не положено?
– Правильных выборов много. А неправильных намного больше. Каждому – свое. О многом говорит тот предмет, который ты принесешь с собой. И то, как ты будешь держаться.
Она пожала плечами.
– Шехин примет во внимание все это, прежде чем решить, принимать ли тебя в школу.
– А если решать будет Шехин, что тут делают все остальные?
Вашет заставила себя улыбнуться, и я увидел, что в глубине ее глаза таится тревога.
– Шехин не представляет собой всю школу.
Она указала на адемов, стоящих вдалеке вокруг меч-дерева.
– А тем более не она одна представляет собой весь путь латанты.
Я огляделся и увидел, что эти несколько человек, которые были не в красном, одеты не просто в светлое, а в белое. То были главы других школ. Они явились сюда, чтобы посмотреть, как варвар пройдет испытание.
– Так всегда бывает? – спросил я.
Вашет покачала головой.
– Я могла бы сделать вид, что ничего не знаю. Но, подозреваю, это Карсерет всех известила.
– И они могут заставить Шехин изменить решение? – спросил я.
Вашет покачала головой.
– Нет. Это ее школа, ей и решать. Никто не станет оспаривать ее права.
Ее рука, висевшая вдоль бока, сделала жест. «Однако…»
– Ладно… – сказал я.
Вашет взяла мою руку обеими своими, стиснула ее и отпустила.
Я пошел к меч-дереву. На миг ветер поулегся, и густая крона плакучих ветвей напомнила мне дерево, где я встретил Ктаэха. Мысль была неутешительная.
Я смотрел на крутящиеся листья, стараясь не думать о том, какие они острые. Как они вонзятся в мою плоть. Как они вопьются в тонкую кожу кистей и рассекут нежные связки…
От границ кроны до безопасного ствола было никак не более тридцати футов. Если подумать, не так уж и далеко…
Я вспомнил Целеану, стремительно шныряющую меж листьев. Как она прыгала и отбивала машущие ветви. Если она это может, стало быть, могу и я…
Но, стоило мне подумать об этом, я понял, что это неправда. Целеана тут резвилась всю свою жизнь. Она была тоненькая, как прутик, проворная, как кузнечик, и вдвое меньше меня ростом. По сравнению с ней я был громадным медведем.
По ту сторону дерева стояли еще несколько наемников-адемов. Среди них виднелись еще две грозные белые рубахи. Я чувствовал, что их взгляды устремлены на меня, и, как ни странно, меня это радовало.
Когда ты один, так просто испугаться. Проще простого сосредоточиться на том, что таится во тьме, в конце лестницы, ведущей в подвал. Проще простого уделить слишком много внимания вещам бесполезным: например, тому, что войти в вихрь вращающихся ножей – чистое безумие. Когда ты один, проще простого вспотеть, удариться в панику, потерять голову…
Но я был не один. И на меня смотрели не только Вашет и Шехин. Кроме них там было еще два десятков наемников и глав других школ. Это была публика. Я вышел на подмостки. А я нигде на свете не чувствовал себя так уверенно, как на сцене.
Я стоял там, куда немного не доставали самые длинные ветви, и ждал, когда они хоть на миг замрут. Я надеялся, что их беспорядочное движение на секунду откроет мне путь, по которому можно будет устремиться вперед, отбрасывая все листья, что подлетят слишком близко. Можно использовать «водяной веер», чтобы не дать им задеть лицо…
Я стоял у границы кроны и следил, ожидая, пока откроется путь, пытаясь предугадать их движение. Вид качающихся ветвей убаюкивал меня, как бывало столько раз прежде. Это было красиво: сплошь круги и дуги…
Пока я стоял и смотрел, завороженный качающимися ветвями, мой разум сам собой перешел в парящую, прозрачную пустоту «листка на ветру». Я осознал, что качание дерева на самом деле вовсе не случайно. На самом деле оно – узор, сотканный из бесконечно меняющихся узоров.
И тогда, когда мой разум раскрылся и опустел, я увидел, как предо мной распростерся ветер. Это было как морозные узоры, растущие на гладкой поверхности оконного стекла. Только что ничего не было. А в следующий момент я уже видел имя ветра, отчетливо, как собственное запястье.
Некоторое время я стоял и смотрел, дивясь ему. Я чувствовал его очертания у себя на языке и знал, что, если захочу, могу поднять бурю. А могу заставить его уняться, и ветви меч-дерева опустятся и поникнут.
Но это казалось неправильным. Вместо этого я просто раскрыл глаза навстречу ветру, следя, где он выбирает свой путь среди ветвей. И где он собирается колыхнуть листья.
И тогда я шагнул под крону, так же спокойно, как вы могли бы шагнуть на порог собственного дома. Я сделал два шага, остановился, когда пара листьев рассекла воздух перед моим лицом. Шагнул вбок и вперед, когда ветер взмахнул еще одной веткой в пространстве у меня за спиной.
Я шел сквозь пляшущие ветви меч-дерева. Не бежал, не отмахивался от них руками. Я ступал аккуратно и продуманно. Я осознал, что именно так двигается Шехин, когда сражается. Не быстро, хотя временами она бывает быстрой. Она двигается безупречно и всегда оказывается там, где надо.
Я сам не заметил, как очутился на черном круге земли, опоясывающем толстый ствол меч-дерева. Вращающиеся листья сюда не досягали. Оказавшись на время в безопасности, я расслабился и сосредоточился на тех предметах, что ждали меня здесь.
Меч, который я увидел с края лужайки, был привязан к стволу белым шелковым шнуром, обмотанным вокруг дерева. Меч был наполовину вынут из ножен, и я видел, что клинок подобен клинку Вашет. Металл был странного, блестящего серого цвета, без отметин и пятен.
Рядом с деревом, на столике, лежала знакомая красная рубаха, аккуратно сложенная вдвое. Стрела со снежно-белым оперением, отполированный деревянный цилиндр из тех, в каких хранят свитки.
Мое внимание привлек яркий блеск, я обернулся и увидел на черной земле у корней дерева массивный золотой слиток. Правда, что ли, золото? Я наклонился, потрогал его. Слиток был холодный на ощупь и такой тяжелый, что я не мог оторвать его от земли одной рукой. Сколько же он весит? Фунтов сорок? Пятьдесят? Этого золота хватило бы мне, чтобы учиться в университете до конца дней своих, и неважно, какую плату с меня потребуют…
Медленно обходя вокруг ствола меч-дерева, я увидел развевающийся шелковый лоскут, свисающий с нижней ветки. Там был еще один меч, попроще, висевший на том же белом шнуре. Три голубых цветка, перевязанных голубой ленточкой. Потускневший винтийский полупенни. Длинный, плоский точильный камень, темный от масла.
Обогнув дерево, я увидел свой футляр с лютней, небрежно прислоненный к стволу.
Увидев ее здесь, я понял, что кто-то проник ко мне в комнату и вытащил ее из-под кровати. Меня внезапно обуял ужасный гнев. Тем более что я знал, как адемы относятся к музыкантам. Это означало, что им известно: я не просто варвар, я дешевая, пошлая шлюха. Ее положили тут нарочно, чтобы меня задеть!
Я уже призывал имя ветра в пылу ужасного гнева, в Имре, когда Амброз разбил мою лютню. Я призывал его в ужасе и ярости, чтобы защититься от Фелуриан. Но на этот раз я познал его не в пылу какого-либо сильного чувства. Я постиг его мягко, как протягивают руку, желая поймать плывущее по воздуху семя чертополоха.
И потому, когда я увидел свою лютню, прилив жарких эмоций вышиб меня из состояния «листка на ветру», как воробья, подбитого камнем. Имя ветра разлетелось в клочья, оставив меня пустым и ослепшим. Я огляделся вокруг, посмотрел на бешено пляшущие листья – и не увидел никакого узора, лишь тысячи лезвий, кромсающих воздух на ветру.
Я завершил свой медленный обход дерева. В животе у меня туго свилась тревога. Благодаря присутствию лютни мне сделалось ясно одно. Любой из этих предметов мог оказаться ловушкой, нарочно устроенной для меня.
Вашет говорила, что испытание не только в том, что именно я принесу назад от дерева. Но и в том, как я это сделаю и что я стану делать с этой вещью после. Если я возьму тяжелый золотой слиток и отдам его Шехин, покажет ли это, что я готов приносить школе деньги? Или это будет означать, что я готов жадно вцепиться во что-то тяжелое и неудобное, даже если это подвергнет меня опасности?
И то же самое касалось любой из этих вещей. Если взять красную рубаху, это можно истолковать как благородное стремление к праву ее носить либо как надменную уверенность, что я достоин вступить в их ряды. Тем более это касалось древнего меча, который там висел. Я не сомневался, что адемы дорожат им не меньше, чем ребенком.
Я во второй раз медленно обошел вокруг ствола, делая вид, будто обдумываю свой выбор, хотя на самом деле просто тянул время. Я вторично нервно окинул взглядом все предметы. Вот книжечка с медной застежкой. Вот моток серой шерстяной пряжи. Вот круглый гладкий камушек на чистой белой тряпочке.
Осмотрев их все, я осознал, что, какой бы выбор я ни сделал, он может быть истолкован несколькими разными способами. Моих знаний об адемской культуре было недостаточно, чтобы решить, что именно может означать выбранный мною предмет.
Да если бы даже и знал, без имени ветра, которое проведет меня назад сквозь крону, меня все равно порежет на ленточки, когда я попытаюсь уйти. Может, меня и не покалечит, но все равно сделается ясно, что я неуклюжий варвар, а не один из них.
Я снова посмотрел на золотой слиток. Если выбрать его, по крайней мере, его вес может послужить предлогом того, что я буду неловок на обратном пути. Быть может, мне все-таки удастся сохранить лицо…
Я нервно обошел вокруг дерева в третий раз. Я чувствовал, что ветер крепчает, что ветви шумят и раскачиваются еще свирепее, чем прежде. Ветер сушил пот, выступивший на моем теле, мне сделалось холодно, я начал дрожать.
И в этот тревожный момент внезапно напомнило о себе нечто иное, а именно – мой мочевой пузырь. Моему организму было плевать на торжественность момента, я чувствовал настоятельную необходимость облегчиться.
И вот, значит, в вихре ножей, в разгар испытания, которое в то же время было судом надо мной, мне пришло в голову помочиться на ствол священного меч-дерева на глазах у двух дюжин гордых и грозных наемников.
Мысль была такая жуткая и неподобающая, что я поневоле расхохотался. И когда я разразился смехом, напряжение, от которого у меня сводило живот и мышцы спины, немедленно спало. Что бы я там ни выбрал, все будет лучше, чем помочиться на латанту!
И в этот момент, избавившись и от жаркого гнева, и от липкого страха, я посмотрел на колышущиеся вокруг листья. Прежде, когда имя ветра оставляло меня, оно всегда исчезало, как сон по пробуждении, невозвратимо, как эхо или умолкший вздох.
На этот раз все было иначе. Я провел часы, наблюдая узоры этих колышущихся листьев. Я посмотрел сквозь ветви дерева и подумал о Целеане, о том, как она прыгала и вертелась, бегала и смеялась.
И оно вернулось ко мне как имя старого друга, которое просто на миг выскользнуло из памяти. Я смотрел сквозь ветви и видел ветер. Я кротко произнес его длинное имя, и ветер сделался кроток. Я выдохнул его, точно шепот, и впервые с тех пор, как я пришел в Хаэрт, ветер улегся и полностью стих.
В краю бесконечного ветра это выглядело так, будто мир вдруг затаил дыхание. Нескончаемая пляска меч-дерева замедлилась и остановилась, как будто оно отдыхало, как будто оно решило меня выпустить.
Я шагнул прочь от ствола и медленно пошел к Шехин, не взяв с собой ничего. На ходу я поднял левую руку и провел раскрытой ладонью по бритвенно-острому краю неподвижного листа.
Я остановился напротив Шехин, на расстоянии, которого требовала вежливость. Я стоял, и лицо мое было бесстрастной маской. Я стоял в абсолютном молчании, совершенно неподвижно.
Я протянул свою левую руку, вверх окровавленной ладонью, и сжал ее в кулак. Этот жест означал согласие. Крови было больше, чем я ожидал, она выдавилась меж пальцев и заструилась вниз по руке.
После длительной паузы Шехин кивнула. Я расслабился, и только тогда ветер вернулся вновь.
Глава 124
Об именах
– Ты, – сказала Вашет, шагая со мной по холмам, – хвастливый самодовольный показушный ублюдок, ты это знаешь?
Я слегка склонил голову и изящно сделал жест «смиренное согласие».
Она отвесила мне оплеуху.
– Хватит уже лицедействовать, ты, задница! Ты можешь одурачить их, но не меня.
Вашет прижала руку к груди, изображая говорливую кумушку.
– А вы слыхали, что Квоут принес назад от меч-дерева? То, чего варвару не постичь: безмолвие и бездействие. Сердце Адемре! А что он предложил Шехин? Готовность отдать свою кровь ради школы!
Она посмотрела на меня, на лице у нее отражалось отвращение и смех одновременно.
– Нет, серьезно, ты как будто сошел со страниц книги сказок!
Я продемонстрировал вежливое польщенное скромное преданное согласие.
Вашет больно щелкнула меня по уху.
– Ой! – вскрикнул я и рассмеялся. – Ну ладно. Но кто бы еще обвинял меня в лицедействе! Да весь ваш народ – один сплошной театральный жест. Это спокойствие. Эти кроваво-алые одежды. Этот сокровенный язык. Эти тайны и секреты. Такое впечатление, будто ваша жизнь – одно большое представление.
Я посмотрел ей в глаза и добавил:
– Во всех смыслах!
– Ну, на Шехин ты впечатление произвел, – сказала она. – А это главное. И ты сделал это таким образом, что главы прочих школ тоже особо ворчать не смогут. А это не менее важно.
Мы наконец пришли туда, куда собирались: в невысокое строение из трех комнат, примыкающее к козьему загону, обнесенному щеплеными жердями.
– Здесь живет тот, кто залечит тебе руку, – сказала она.
– А как насчет аптекаря? – спросил я.
– Наша аптекарша – близкая подруга матери Карсерет, – объяснила Вашет. – Я бы не отправила тебя к ней лечить руки, хоть мне золотом заплати.
Она кивнула на дом.
– И вообще, Даэльн – именно тот, к кому пошла бы я сама, если бы мне требовался лекарь.
Она постучалась в дверь.
– Может, тебя и приняли в школу, но не забывай: я по-прежнему твоя наставница. Так что о чем бы ни шла речь – мне лучше знать.
Мне туго перевязали руку, и некоторое время спустя мы с Вашет сидели вместе с Шехин. Мы находились в комнате, где я прежде никогда не бывал, – менее просторной, чем те комнаты, где мы обсуждали летани. Там стоял маленький захламленный письменный стол, цветы в вазе и несколько удобных, мягких кресел. На одной стене было изображение: три летящие птицы на фоне заката, – не нарисованное, а выложенное тысячами ярких глазурованных плиточек. Я подозревал, что это нечто вроде кабинета Шехин.
– Как рука? – спросила Шехин.
– Нормально, – сказал я. – Порез неглубокий. А Даэльн шьет такими мелкими стежочками, что я подобного и не видывал. Замечательный лекарь.
Она кивнула. Одобрение.
Я поднял левую руку, забинтованную чистым белым полотном.
– Самое сложное – это не шевелить ею в течение четырех дней. Я уже чувствую себя так, словно порезал язык, а не руку.
Шехин чуть заметно улыбнулась в ответ – меня это удивило. Это выражение лица выглядело как серьезный комплимент.
– Ты хорошо выступил сегодня. Кругом только и разговоров, что об этом.
– Я полагаю, у тех, кто это видел, есть более важные темы для разговоров, – скромно ответил я.
Недоверчивая усмешка.
– Быть может, это и так, зато те, кто наблюдал за тобой тайком, наверняка расскажут о том, что видели. Я могу ошибаться, но, думаю, одна только Целеана успела поведать об этом сотне человек, не меньше. К завтрашнему дню все будут думать, что у тебя земля дрожит под ногами, как будто ты не кто иной, как сам Аэте, вернувшийся нас навестить.
Я не мог придумать, что на это сказать, поэтому промолчал. Для меня это было редкостью. Но, как я уже говорил, я успел многому научиться.
– Я ждала этого дня, чтобы кое о чем с тобой поговорить, – сказала Шехин. Осторожное любопытство. – Когда Темпи тебя сюда привел, он многое мне рассказал о проведенном с тобой времени. О том, как вы искали разбойников.
Я кивнул.
– Правда ли, что ты использовал магию крови, чтобы убить нескольких человек, а потом призвал молнию, чтобы погубить остальных?
Услышав это, Вашет вскинула глаза и обвела нас взглядом. Я так привык говорить с нею по-атурански, что мне было странно видеть, как ее лицо обретает невозмутимое адемское бесстрастие. И все же я видел, что она изумлена. Она не знала.
Я хотел было как-то оправдаться, потом решил этого не делать.
– Да.
– Значит, ты могуществен.
Я никогда прежде не думал об этом с такой точки зрения.
– Ну да, я обладаю кое-какой силой. Но есть и помогущественней меня.
– Так ты за этим искал кетан? Чтобы обрести силу?
– Нет. Я ищу из любопытства. Я ищу знания.
– Знание – тоже сила своего рода, – заметила Шехин, а потом как бы сменила тему: – Темпи мне говорил, что среди разбойников был ринта, он был их предводителем.
– Ринта? – почтительно переспросил я.
– Ринта – это плохо. Человек, который более чем человек, но менее чем человек.
– Демон? – уточнил я, машинально использовав атуранское слово.
– Нет, не демон, – сказала Шехин, непринужденно перейдя на атуранский. – Демонов не бывает. Это ваши священники рассказывают сказки про демонов, чтобы вас запугивать.
Она коротко взглянула мне в глаза, вежливо прожестикулировала честно, извинение, серьезно и важно.
– Но в мире много плохих существ. Древних тварей в человеческом обличье. И среди них есть несколько, хуже всех остальных. Они свободно бродят по миру и творят ужасные вещи.
Во мне пробудилась надежда.
– Я еще слышал, что их зовут чандрианами, – сказал я.
Шехин кивнула.
– Я это тоже слышала. Но слово «ринта» подходит лучше.
Шехин окинула меня долгим взглядом и снова перешла на адемский.
– Судя по тому, что Темпи рассказывал о твоей реакции, ты уже встречался с таким существом прежде.
– Да.
– И ты хочешь повстречаться с ним снова?
– Да.
Я сказал это так уверенно, что сам удивился.
– У тебя есть цель?
– Да.
– Какая?
– Убить его.
– Убить такую тварь непросто.
Я кивнул.
– Ты собираешься использовать для этого то, чему тебя учил Темпи?
– Ради этой цели я использую все.
Я машинально хотел было сделать жест «абсолютно», но перевязанная рука помешала. Я сердито посмотрел на нее.
– Это хорошо, – сказала Шехин. – Твоего кетана для этого недостаточно. Он плох для такого взрослого человека, как ты. Для варвара – хорош. Для человека, который учился так мало, хорош, но в целом все равно плох.
Я изо всех сил постарался не выдать личной заинтересованности, в то же время жалея, что не могу показать рукой, насколько важен для меня этот вопрос.
– Шехин, я очень сильно хочу знать об этих ринтах как можно больше.
Шехин долго молчала.
– Я подумаю об этом, – сказала она наконец, сделав жест, который я истолковал как «содрогание». – О подобных вещах не стоит говорить походя.
Я, сохраняя бесстрастную мину, постарался сделать перевязанной рукой жест «глубокое почтительное желание».
– Спасибо, что согласилась подумать об этом, Шехин. Все, что ты можешь о них сказать, для меня дороже золота.
Вашет продемонстрировала сильный дискомфорт, потом вежливое желание и перемену. Пару оборотов назад я бы ничего не понял, но теперь я увидел, что она желает переменить предмет беседы.
Поэтому я прикусил язык и оставил эту тему. К тому времени я уже достаточно знал об адемах, чтобы понять: для того чтобы узнать побольше, лучше не настаивать. У себя в Содружестве я бы настоял на своем и не мытьем, так катаньем вытянул бы из собеседника все, что тот знает. Тут это не подействовало бы. Здесь могли сработать только безмолвие и бездействие. Требуется терпение. Пусть Шехин вернется к этой теме, когда сама сочтет нужным.
– Как я уже говорила, – продолжала Шехин. Признание помимо воли, – твой кетан плох. Но если ты будешь заниматься как следует в течение года, ты станешь равен Темпи.
– Ты мне льстишь.
– Не льщу. Я говорю тебе о твоих слабостях. Ты быстро учишься. Это ведет к опрометчивости, а опрометчивость противоречит летани. Вашет не единственная среди нас, кто считает, что в твоем духе есть нечто внушающее тревогу.
Шехин устремила на меня долгий взгляд. Она смотрела на меня дольше минуты. Потом красноречиво пожала плечами и взглянула на Вашет, одарив младшую женщину подобием улыбки.
– И все же, – странная мысль, – если я когда и встречала человека без единой тени на сердце, то разве что дитя, еще не научившееся говорить.
Она встала с кресла и обеими руками одернула свою рубаху.
– Идемте. Пойдем добудем тебе имя.
Шехин повела нас вверх по крутому каменистому склону горы.
С тех пор как мы вышли из школы, никто из нас не произнес ни слова. Я не знал, что сейчас будет, но спрашивать казалось неудобно. Это выглядело неподобающим, как если бы жених выпалил «Ну, а что дальше-то?» в разгар собственной свадьбы.
Мы поднялись на поросший травой уступ, где росло наклонившееся дерево, крепко цеплявшееся за голый обрыв. Рядом с деревом была массивная деревянная дверь – один из скрытых домов адемов.
Шехин постучалась и сама отворила дверь. Внутри было совсем не как в пещере. Каменные стены были выглажены, пол выстелен полированными досками. Помещение оказалось куда просторнее, чем я думал: с высоким потолком и шестью дверьми, ведущими дальше в глубь утеса.
За низеньким столиком сидела женщина и что-то переписывала из одной книги в другую. Волосы у нее были белые, лицо морщинистое, как прошлогоднее яблоко. Мне пришло в голову, что за все время, проведенное мною в Хаэрте, это первый встреченный мною человек, который читает или пишет.
Старуха кивком приветствовала Шехин, потом обернулась к Вашет, и вокруг ее глаз разбежались морщинки. Радость.
– Вашет! – сказала она. – А я и не знала, что ты вернулась.
– Мы пришли за именем, Магуин, – сказала Шехин. Вежливая формальная просьба.
– За именем? – озадаченно переспросила Магуин. Она обвела глазами Шехин и Вашет, потом устремила взгляд на меня, стоявшего позади них, на мои огненно-рыжие волосы, на перевязанную руку…
– А-а! – сказала она, внезапно сделавшись серьезной.
Магуин закрыла свои книги и поднялась на ноги. Спина у нее была сгорбленная, и передвигалась она мелкими, шаркающими шажками. Она жестом подозвала меня поближе и медленно обошла вокруг, тщательно рассматривая меня с головы до ног. В лицо мне она старалась не смотреть, зато пристально разглядела мою перевязанную руку, перевернула ее, посмотрела на ладонь и на пальцы.
– Я бы хотела услышать твой голос, – сказала она, не отрывая глаз от моей ладони.
– Как тебе угодно, достопочтенная создательница имен, – сказал я.
Магуин взглянула на Шехин.
– Он надо мной издевается?
– Не думаю.
Магуин снова обошла вокруг меня, провела руками по плечам, по рукам, по затылку. Запустила пальцы мне в волосы, потом остановилась напротив и посмотрела мне прямо в глаза.
Глаза у нее были как у Элодина. Нет, не в мелочах. У Элодина глаза были зеленые, пронзительные и насмешливые, у Магуин – привычного адемского серого цвета, слегка слезящиеся и красноватые. Нет, сходство было в том, как она на меня смотрела. Кроме Элодина, я больше не встречал людей, которые умели смотреть так, словно ты – книга, которую они небрежно листают.
Когда Магуин впервые заглянула мне в глаза, я почувствовал себя так, словно из меня высосали весь воздух. На кратчайший миг я подумал, что ее может оттолкнуть то, что она увидит, однако, вероятно, это была всего лишь моя тревожность. В последнее время я слишком часто бывал на грани катастрофы, и, несмотря на то что мое недавнее испытание прошло удачно, где-то в глубине души я все еще ждал, когда прилетит второй сапог.
– Маэдре, – сказала она, по-прежнему не отводя взгляда. Отвернулась и направилась к своей книге.
– Маэдре? – переспросила Вашет. В ее голосе слышался чуть заметный намек на смятение. Она бы, возможно, сказала что-то еще, но Шехин замахнулась и отвесила ей затрещину.
Это было точно то же самое движение, которым Вашет тысячу раз осаживала меня за последний месяц. Я не выдержал. Я расхохотался.
Вашет и Шехин грозно уставились на меня. Действительно грозно.
Магуин обернулась и посмотрела на меня. Она, похоже, не рассердилась.
– Ты смеешься над именем, которое я тебе дала?
– Ни в коем случае, Магуин! – сказал я, старательно изобразив перевязанной рукой жест «почтение». – Имена чрезвычайно важны.
Она по-прежнему не сводила с меня глаз.
– А что может варвар знать об именах?
– Кое-что может, – сказал я, снова пытаясь что-то изобразить перевязанной рукой. Без этого я не мог придавать своим словам тонкие оттенки значения. – В своей далекой стране я изучал подобные вещи. Я знаю больше многих, хотя этого все еще мало.
Читать бесплатно другие книги:
