Насосы интуиции и другие инструменты мышления Деннетт Дэниел

60. Китайская комната

В конце 1970-х гг. вокруг ИИ – искусственного интеллекта – поднялась такая шумиха, что его перспективы оказались значительно преувеличены. Не за горами было появление думающих машин! Философ из Беркли Джон Сёрл нисколько не сомневался в этом и предложил мысленный эксперимент, чтобы доказать свою правоту. В 1980 г. он опубликовал статью “Сознание, мозг и программы”, в которой описал знаменитую “Китайскую комнату” – мысленный эксперимент, призванный показать, что создать “сильный” ИИ невозможно. Он отрицал “сильный” ИИ как утверждение, что “должным образом запрограммированный компьютер в буквальном смысле обладает когнитивными состояниями, а следовательно, программы объясняют человеческое сознание” (Searle 1980, p. 417). Позже он уточнил свое определение: “Должным образом запрограммированный цифровой компьютер, получающий соответствующие входные данные и дающий верные выходные данные, наделен сознанием в той же степени, что и человек” (Searle 1988, p. 136). Статья 1980 г. была опубликована во флагманском журнале когнитивной науки Behavioral and Brain Sciences, а BBS, как его называют, славится своим особым форматом: в каждом номере журнала печатается несколько длинных “целевых статей”, сопровождаемых десятками комментариев экспертов отрасли и ответами авторов. Поскольку BBS – решительно междисциплинарный журнал, как правило, эксперты представляют разные дисциплины, что дает читателю возможность увидеть любопытный срез мнений. В зависимости от того, насколько целевая статья понравилась экспертам – и понравилась ли она им вообще, – можно сделать вывод, стоит ли учитывать ее в своей работе. Кроме того, можно многое узнать о трудностях междисциплинарной коммуникации, в ходе которой уверенные в своей правоте люди упорно не слышат друг друга или участвуют в серьезнейшей академической борьбе. Целевая статья Сёрла спровоцировала волну опровержений, включая и мое (Dennett 1980), в котором я ввел термин “насос интуиции”, чтобы показать, в чем ошибка его мысленного эксперимента.

Термин предложил я, но благодарить за его появление нужно Дага Хофштадтера, поскольку термин родился в ходе наших дискуссий об эссе Сёрла, которые Даг с комментариями перепечатал в нашей антологии “Глаз разума” (Hofstadter, Dennett 1981). Мы сочли предложенный Сёрлом мысленный эксперимент весьма любопытным, поскольку он был, с одной стороны, очевидно ошибочным, а с другой стороны, столь же очевидно убедительным и угодным толпе. Как – и почему – он сработал? Мы проанализировали его, прибегнув к обратному проектированию, и Даг предложил “покрутить все регуляторы”, чтобы объяснить его механику. Выдержит ли эта история изменения или же она всецело зависит от деталей, которые должны бы быть факультативными[69]?

С тех пор прошло более тридцати лет, и я вынужден признать, что “Китайская комната” Сёрла не растеряла своей привлекательности и приобрела огромное влияние. Она стала классикой, изучаемой в тысячах университетов и снова и снова обсуждаемой по сей день. Я много лет использовал ее на собственных занятиях и хорошо разобрался в том, как она работает. Теперь я знаю, как показать, что именно с ней не так[70].

Дело в том, что “Китайская комната”, как я сейчас продемонстрирую, представляет собой дефектный насос интуиции, упорный башмак, который может отключить ваше воображение, если вы не проявите достаточной осторожности. Но прежде всего я хочу сказать, что догадываюсь, что многие из вас сейчас закатывают глаза или даже стонут. Вам не хочется, чтобы я развенчивал этот миф, ведь вывод – создать “сильный” ИИ невозможно, фух! – нравится вам так сильно, что вас вовсе не прельщает перспектива знакомства с педантичной критикой живого, интересного аргумента, который поддерживает вашу отчаянную надежду. Раньше я с презрением относился к такой реакции. Тем из вас, кто реагирует таким образом, нравится, что именитый профессор Беркли приводит знаменитый довод, доказывающий вашу правоту, и вы счастливы поверить ему на слово. Подробности вас не интересуют – важен только вывод. Какое глупое оправдание!

Но затем я поймал себя на этом же и пересмотрел свою категоричную позицию. Признаюсь, я всегда находил квантовую механику несколько отталкивающей и вводящей в заблуждение. Я бы даже предпочел, чтобы она оказалась неправдой! При этом я знаю, что она великолепно справляется с предсказанием и объяснением многих феноменов, включая обыденные явления, например отражение и преломление света и активность белков в сетчатке глаза, благодаря которой мы видим. Квантовая механика – это сердце науки, но понять ее нелегко даже специалистам. Я несколько раз пытался справиться с математикой квантовой механики, но у меня ничего не вышло, поэтому я с интересом, но без какого-либо понимания слежу за научными спорами о ее интерпретации, что, однако, не мешает мне скептически относиться ко многому из того, что говорят по теме предположительно компетентные эксперты. В один прекрасный день я прочитал научно-популярную книгу Марри Гелл-Мана “Кварк и ягуар. Приключения в простом и сложном” (1995), рассчитанную на неспециалистов вроде меня. Мне понравилось, как сурово Гелл-Ман расправляется со всеми мифами и камня на камне не оставляет от наиболее сомнительных представлений, которым каким-то образом удалось завоевать популярность. (Прочитайте главу “Квантовая механика и бред собачий” – и вы поймете, о чем я.) В какой-то момент я поймал себя на мысли “Так их, Мари! Не давай им спуску!” Всемирно известный нобелевский лауреат поддерживал мои предрассудки, используя понятные мне аргументы. Такая квантовая физика была мне по душе! Но потом я подумал: понимаю я в действительности его аргументы – или только вроде как понимаю их? Могу ли с уверенностью сказать, что не иду на поводу у Гелл-Мана? Я надеялся, что не найдется физика, который решит снова растолковать мне все тонкости и продемонстрировать, что я попался в ловушку. Мне так нравились выводы Гелл-Мана, что мне не хотелось копаться в деталях. Я использовал то же самое оправдание.

И все же не совсем. Я добросовестно оцениваю вердикты Гелл-Мана в свете того, что было написано позже (и пока полет нормальный). И я готов признать, что рано или поздно может случиться так, что “здравый смысл” Гелл-Мана, который мне так нравится, окажется очередным обманом воображения. Умоляю вас, попробуйте столь же непредвзято отнестись к моей попытке разоружить и нейтрализовать “Китайскую комнату” Сёрла. Я постараюсь подсластить вам горькую пилюлю.

В 1950 г. Алан Тьюринг предложил тест, который должен был, по его мнению, стать лакмусовой бумажкой для измерения интеллекта машины. Теперь он называется тестом Тьюринга. В ходе него судья беседует с двумя сущностями – компьютером и человеком, – скрытыми из виду и коммуницирующими посредством “телетайпа” (скажем, монитора и клавиатуры). Человек пытается продемонстрировать судье свою истинную человечность, а компьютер пытается заставить судью признать его человеком. Если судья не в состоянии сказать наверняка, кто из них человек, то компьютер (программа) проходит тест Тьюринга и признается не только разумным, но и “сознательным в том же смысле, что и человек”, как выразился в 1988 г. Сёрл. Прохождение теста Тьюринга, по мнению многих специалистов, стало бы доказательством возможности создания “сильного” ИИ. Почему? Они (как и Тьюринг) полагали, что подобную беседу невозможно вести, не понимая ее смысла, а следовательно, успех тестируемого компьютера свидетельствовал бы о том, что машина понимает значения своих слов[71]. Обратите внимание, что тест Тьюринга не отличает – и не может отличить – зимбо от “поистине сознательного” человека, поскольку зимбо с тем же успехом делают все, на что способны сознательные люди. Как замечают многие, утверждение, что проходящая тест Тьюринга сущность не только разумна, но и сознательна, бросает вызов чутью на зомби. Казалось бы, из-за этого тест Тьюринга не может использоваться для проверки сознательности, однако нам не стоит делать выводов, пока мы не разберемся в деталях. Программа, проходящая тест Тьюринга, может обладать лишь характерным для зимбо потоком бессознательного, не имея нашего потока сознания, однако мы только что сказали, что это идет вразрез с чутьем на зомби, которое гласит, что разница между ними принципиальна. Может, программа-зимбо лишь вроде как сознательна? В каком именно отношении она не оправдывает ожиданий? Возможно, свет на это прольет насос интуиции Сёрла: судя по всему, в нем используется доведение до абсурда, дискредитирующее идею о “сильном” ИИ.

Сёрл предлагает нам представить, что он заперт в комнате и вручную моделирует работу огромной программы ИИ, якобы понимающей китайский язык. Он оговаривается, что программа проходит тест Тьюринга, пресекая все попытки человека отличить ее от сущности, понимающей китайский на самом деле. Не знающий китайского Сёрл заперт в комнате и манипулирует цепочками символов в соответствии с инструкцией, (очевидно) не приобретая в процессе способности понимать китайский. Больше в комнате нет ничего, что понимало бы китайский язык. (Комната пуста – в ней находятся только Сёрл и “клочки бумаги”, на которых написаны его инструкции. В точности следуя им, он “вручную моделирует” работу гигантской программы.) Сёрл не понимает китайский, но и (динь!) Сёрл с клочками бумаги тоже не понимает китайский. Следовательно, ничто в китайской комнате не понимает китайский, хотя программа и может вести беседу на уровне, достаточном, чтобы обмануть носителей китайского языка. Подобно компьютеру, Сёрл различает китайские иероглифы исключительно по их форме: и для него, и для компьютера они представляют собой лишь различные бессмысленные “загогулины”, поэтому Сёрл в китайской комнате – это лишь реализация соответствующей компьютерной программы. Эта программа выполняет свою задачу, не понимая китайский, работая хоть на кремниевых чипах, хоть на Сёрле.

Так просто и так убедительно! Разве с этим мысленным экспериментом может быть хоть что-то не так? Увы, да. Когда Сёрл представил его в Беркли, специалисты по компьютерным наукам в ответ привели довод, который Сёрл назвал “аргументом о системе” (Беркли):

Хотя запертый в комнате индивид действительно не понимает происходящего, он представляет собой лишь часть целой системы, а система происходящее понимает. Индивид пользуется толстой книгой с правилами, имеет большое количество бумаги и карандашей для осуществления расчетов, а также располагает “базами данных” с наборами китайских иероглифов. Понимание приписывается не одному индивиду, а всей системе, частью которой он является. [Hofstadter, Dennett 1981, p. 358]

Ответ Сёрла на этот аргумент весьма показателен:

Мне даже немного неловко… потому что эта теория кажется мне невероятной. Мысль заключается в том, что человек может не понимать китайский, но совокупность этого человека и клочков бумаги каким-то образом может его понимать. Мне сложно представить, чтобы хоть кто-то, не пребывающий в плену идеологии, признал эту идею правдоподобной. [Searle 1980, p. 419]

Невероятным Сёрлу показалось не что иное, как фундаментальный прорыв Тьюринга, приведший к появлению идеи компьютера с хранимой в памяти программой! Вся компетентность – в программном обеспечении. Не забывайте, что регистровая машина из главы 24 совсем не понимает арифметику, но регистровая машина в совокупности с программным обеспечением прекрасно справляется с арифметическими действиями. Центральный блок обработки данных вашего ноутбука ничего не знает о шахматах, но, запустив шахматную программу, сможет обыграть вас – и то же самое верно в отношении остальных его великолепных способностей. Описываемая Сёрлом идеология служит стержнем компьютерной науки. Ее основательность демонстрируется повсеместно. Чтобы воспроизвести человеческую компетентность, а следовательно (в итоге), и понимание, необходимо поставить виртуальные машины на виртуальные машины на виртуальных машинах, поскольку сила в системе, а не в аппаратном обеспечении. “Странной логике” Дарвина вторит странная логика Тьюринга (Dennett 2013e): если раньше (до Тьюринга) мы полагали, что человеческая компетентность должна проистекать из понимания (таинственного источника разума), то теперь считаем само понимание эффектом, который достигается (снизу вверх) посредством наслоения компетенций друг на друга.

Вся суть в деталях. Сёрл не говорит читателю, на каком уровне он осуществляет ручное моделирование гигантской программы ИИ. Вот как он сам описывает, что происходит, когда он исполняет программу:

Теперь допустим, что после получения первой партии китайских иероглифов [входных данных] я получаю вторую партию иероглифов вместе с набором правил о сопоставлении второй партии с первой. Правила написаны по-английски, и я понимаю их не хуже любого другого носителя английского языка. Они позволяют мне сопоставить один набор формальных символов с другим набором формальных символов… Теперь допустим также, что я получаю третью партию китайских иероглифов вместе с написанными по-английски инструкциями, позволяющими мне сопоставить элементы из этой партии с символами из первых двух партий, и эти правила объясняют мне, как выбирать определенные китайские иероглифы определенной формы в ответ на определенные формы, предоставленные мне в третьей партии. [Searle 1980, p. 418]

Сёрл противопоставляет это “сопоставление” разных “партий символов” происходящему в тот момент, когда на входе он получает английское предложение или английскую историю и отвечает на родном английском.

Со стороны – с позиции наблюдателя, который читает мои “ответы”, – кажется, что ответы на китайские и на английские вопросы одинаково хороши. Однако в случае с китайским, в отличие от случая с английским, я даю ответы, манипулируя неинтерпретируемыми формальными символами. [Searle 1980, p. 418]

Какой контраст! Но давайте разберемся, о чем Сёрл не говорит. Мы знаем, что он получает свои “наборы правил” (инструкции) на английском, но каковы они? Что-то вроде “прибавьте содержимое регистра 39021192 к содержимому регистра 215845085” (машинного кода) или вроде “определите постоянную длину очереди и задайте ей значение 100” (исходного кода)? Сидит ли Сёрл на низшем уровне, в бешеном темпе осуществляя арифметические действия (триллионы операций в секунду), или же он следует исходному коду программы, реализуемому на много уровней выше? А если он следует исходному коду, может ли он читать комментарии? Лучше бы нет, поскольку официально они не считаются частью программы, но могут предоставить ему множество намеков о том, что происходит (“Здесь осуществляется грамматический разбор предложения, выделяются подлежащие, сказуемые, обстоятельства и определения, в результате чего предложение признается вопросительным, повествовательным, побудительным или восклицательным”, а миллиард операций спустя “обнаруживается игра слов, осуществляется переключение на остроумие…”, после чего подробно описываются миллиарды операций, в ходе которых осознаются отсылки, оцениваются разные варианты ответов [прямо как разные варианты шахматных ходов] и наконец генерируется ответ). Если программа, работу которой вручную моделирует Сёрл, способна вести впечатляющую беседу на китайском, ей нужно сверяться с огромными базами данных, содержащими не только “наборы китайских иероглифов”, как выражается сам Сёрл, но и обиходные знания, доступные носителям китайского, и это лишь минимум необходимой ей информации. Получает ли Сёрл, моделирующий работу программы, намеки на всю эту многослойную когнитивную деятельность, или же она представляется ему сплошной арифметикой?

Подумайте, как Сёрл обработал бы следующий вопрос на английском:

Представьте заглавную букву D и положите ее набок, повернув на 90 градусов против часовой стрелки. Теперь поместите ее поверх заглавной буквы J. О какой погоде вам напоминает получившийся символ?

Теперь представьте, что в разгар работы в китайской комнате Сёрлу дают аналогичную задачу на китайском.

Четвертого июня 2012 г. Sohu Weibo [китайская блог-платформа] заблокировала пост со следующим набором символов. Можете ли вы понять почему?

Это настоящие китайские иероглифы (“загогулины” Сёрла), но их последовательность не имеет смысла. Почему власти ее заблокировали? Дело в том, что 4 июня – годовщина бойни на площади Тяньаньмэнь, в ходе которой армия убила сотни протестующих. (“4 июня” значит для китайцев примерно то же, что “11 сентября” для американцев.) Самыми знаменитыми снимками того дня стали фотографии одинокого отважного человека, стоящего перед танками. В цепочке символов видно, как он встает перед четырьмя танками слева, после чего они снова и снова переезжают его и исчезают в правой стороне[72].

Китайская комната должна “понимать это”, но сам Сёрл ничего не узнает, если только не получит доступ к комментариям к исходному коду, поскольку он не сможет понять, что в данном случае он следовал правилам, чтобы создать “мысленный образ”, обработать его и использовать результат для проверки памяти. Иными словами, прежде чем ответить на вопрос на китайском, система произвела бы набор действий, который поразительно напоминает сознательные действия Сёрла при ответе на вопрос на английском. Можно сказать, что система обладает собственным сознанием, невообразимым для Сёрла, прозябающего в ее моторном отсеке.

Любая программа, способная справиться с тестом Тьюринга, должна производить “мысленные” операции, очень точно имитирующие мысленные операции, осуществляемые нами в ходе разговора. Допустим, например, что интервьюер в тесте Тьюринга решил учить кандидата квантовой физике, используя сократовский метод вопросов и ответов и давая ученику простые задачи. Чтобы поддерживать этот разговор, сидящий в моторном отсеке Сёрл вынужден будет помогать системе справляться со сложными интеллектуальными упражнениями, но сам в итоге останется таким же несведущим в квантовой физике, каким был в начале эксперимента. Система, напротив, будет разбираться в этой теме гораздо лучше, чем до начала теста Тьюринга, поскольку она выполняла упражнения. В этом конкретном случае тест Тьюринга установит в программу новую виртуальную машину – машину простой квантовой физики.

Подобные факты полностью скрываются рисуемым Сёрлом образом “клочков бумаги” и “правил”, которые позволяют ему “устанавливать соответствие” между китайскими иероглифами. Я не утверждаю, что Сёрл намеренно скрыл сложность программы, моделирование работы которой представлял в ходе своего эксперимента, но он явно проигнорировал следствия ее сложности. Если вы представляете эту программу в качестве относительно простого набора правил, то, подобно Бэтсону, представлявшему “частицы хроматина, неотличимые друг от друга и практически гомогенные во всех известных опытах”, вы, вероятно, сочтете заявленные способности программ к пониманию “непостижимыми”, как и способности ДНК.

Смотрите, что мы сделали. Мы повернули регулятор предложенного Сёрлом насоса интуиции и изменили уровень детализации описания исполняемой программы. Уровней всегда много. На высшем уровне способности системы к пониманию нельзя назвать невообразимыми: мы даже можем увидеть, как именно система понимает, что делает. Ответ системы больше не кажется нелепым – он кажется очевидно верным. Это не значит, что ИИ такого типа, который критиковал Сёрл, на самом деле достигает того уровня компетентности, где можно говорить о понимании, или что такие методы, расширенные в соответствии с представлениями исследователей ИИ того времени, могли бы с большой долей вероятности привести к появлению омпетенций столь высокого уровня. Это значит лишь то, что мысленный эксперимент Сёрла на самом деле не справляется с задачей, которую, как утверждается, он решает: он не демонстрирует абсолютную невозможность создания “сильного” ИИ.

Можно покрутить и другие регуляторы, но этим не раз занимались в огромном количестве литературы, написанной под влиянием “Китайской комнаты”. Здесь я уделяю основное внимание самому инструменту мышления, а не теориям и предположениям, на которые он был нацелен, и показываю, что этот инструмент дефектен: он убеждает, затуманивая наше воображение, а не используя его должным образом.

61. Падение телеклона с Марса на Землю

Одна луна восходит на востоке. Другая луна восходит на западе. Вы видите, как две луны движутся навстречу друг другу по холодному черному небу, после чего одна проходит позади другой и они продолжают двигаться дальше. Вы на Марсе, в миллионах километров от дома. От гибели в холодной марсианской пустыне вас защищают хрупкие мембраны земной технологии, но покинуть планету вы не можете – ваш космический корабль уже не починить. Вам никогда не вернуться на Землю, к друзьям и близким, в родные края.

Впрочем, надежда есть. В коммуникационном отсеке разбитого корабля вы находите телепорт “Телеклон Марк IV” и инструкцию к нему. Если включить телепорт, направить его луч на приемник “Телеклона” на Земле, а затем войти в камеру отправки, телепорт быстро и безболезненно расщепит ваше тело и создаст молекулярную схему для отправки на Землю, где приемник, резервуары которого наполнены необходимыми атомами, почти мгновенно – по переданной инструкции – создаст вас! Вы со скоростью света вернетесь на Землю и окажетесь в кругу друзей и близких, которые совсем скоро будут затаив дыхание слушать рассказы о ваших приключениях на Марсе.

Еще раз обследовав поврежденный корабль, вы приходите к выводу, что “Телеклон” – ваш единственный шанс. Терять вам нечего, поэтому вы включаете передатчик, настраиваете его и входите в камеру отправки. Пять, четыре, три, два, один, ВЖУХ! Вы открываете дверь, выходите из камеры приемки “Телеклона” и оказываетесь в знакомой, солнечной атмосфере Земли. Вы вернулись домой, целая и невредимая, хотя для этого вам и пришлось упасть на Землю с самого Марса. Чтобы отпраздновать чудесное спасение от жуткой гибели на красной планете, вы собираете всех друзей и близких и замечаете, что все они изменились с последней встречи. В конце концов, прошло почти три года – и никто не помолодел. При взгляде на свою дочь Сару, которой теперь, должно быть, восемь с половиной, вы ловите себя на мысли: “Неужели это та же девочка, которая сидела у меня на коленях?” Само собой, это она, решаете вы, хотя вам и приходится признать, что вы не столько узнаете ее по памяти, сколько угадываете, кто она такая. Она теперь гораздо выше, выглядит гораздо старше и знает гораздо больше. В общем-то, с момента вашей последней встречи успела смениться даже большая часть клеток ее тела. Но несмотря на внешние перемены, несмотря на замену ее клеток, она осталась тем же человеком, которого вы поцеловали на прощание три года назад.

И тут вы задумываетесь: “А тот ли я человек, который три года назад поцеловал на прощание эту маленькую девочку? Я мать этой девочки или совершенно новый человек, которому всего несколько часов от роду, хотя я и наделена воспоминаниями – или мнимыми воспоминаниями – о прошлых днях и годах?” Может, мать этой девочки недавно погибла на Марсе, расщепленная и уничтоженная в камере отправки “Телеклона Марк IV”?

Может, я погибла на Марсе? Нет, я определенно не погибла на Марсе, ведь я жива на Земле. Впрочем, возможно, кто-то все же погиб на Марсе – и это мать Сары. В таком случае я не мать Сары. Но я должна ею быть! Я решила воспользоваться “Телеклоном” именно затем, чтобы вернуться домой, к своей семье. Но я все время забываю, что я, возможно, и не пользовалась “Телеклоном” на Марсе. Возможно, это был кто-то другой – если это случилось вообще.

Считать ли эту адскую машину телепортом – средством транспортировки – или, как намекает ее название, каким-то убийственным производителем клонов? Выжила ли мать Сары после взаимодействия с “Телеклоном”? Она думала, что выживет. Она вошла в камеру с надеждой и предвкушением, а не с суицидальным отчаянием. Само собой, она действовала из альтруистических побуждений – она желала, чтобы у Сары была мама, которая будет ее защищать, – но в то же время проявляла и эгоизм, ведь она выбиралась из переделки и возвращалась в любимый мир. По крайней мере, так казалось. “Откуда мне знать, что именно так и казалось? Потому что я была там. Я была матерью Сары, которая обдумывала все это. Я и есть мать Сары. По крайней мере, так кажется”.

Несомненно, телепортировать можно песню, стихотворение или фильм. Можно ли считать самость сущностью, “состоящей из информации”, которую можно телепортировать без потерь? Может, наше нежелание признавать телепортацию людей сродни недавно преодоленному в большинстве сфер анахроническому противостоянию официальным электронным подписям на документах? (В 2011 г. я узнал, что Ученое общество Гарвардского университета не готово принять отсканированную подпись на моем рекомендательном письме – они требовали чернильную подпись, выполненную мною собственноручно, из-за чего мне пришлось полдня кататься на такси по Бейруту, чтобы получить, подписать и отправить экспресс-почтой обратно нужную форму на дорогой бумаге кремового цвета. Насколько я понимаю, теперь Общество изменило свои правила, однако я надеюсь, что Гарвард по-прежнему скрепляет дипломы восковыми печатями. Кое-где есть место традициям, во всей их великолепной бессмысленности.)

62. Самость как центр нарративной гравитации

Что есть самость? Философы веками бьются над этим вопросом. Христианская концепция бессмертной души, нематериальной и необъяснимой, столетиями пленяла мыслителей и ускользала от серьезного изучения, но с каждым днем приверженцев у нее все меньше. Идея о духовной сущности, которая после смерти отправляется в рай, кажется все более противоречивой. Очевидно, что мы не отказываемся от нее окончательно, как отказались от мысли о существовании гоблинов и ведьм, только потому, что все еще тешим себя иллюзиями. Те же из нас, кто придерживается материалистических взглядов и уверен, что сознание есть мозг (природа которого вполне понятна), вынуждены отвечать на вопрос, почему кажется, что каждый из нас обладает какой-то духовной сущностью, или и того лучше – почему каждый из нас представляет собой такую духовную сущность, живущую в теле, а точнее, в мозге. Может, чтобы найти самость, нужно просто заглянуть внутрь себя?

Дэвид Юм, как известно, раскритиковал эту идею в 1739 г.:

Что касается меня, то, когда я самым интимным образом вникаю в нечто, именуемое мной своим я, я всегда наталкиваюсь на то или иное единичное восприятие тепла или холода, света или тени, любви или ненависти, страдания или наслаждения. Я никак не могу уловить свое я как нечто существующее помимо восприятий… Если же кто-нибудь после серьезного и непредубежденного размышления будет все же думать, что у него иное представление о своем я, то я должен буду сознаться, что не могу дальше спорить с ним. Я могу лишь допустить, что он так же прав, как и я, и что мы существенно отличаемся друг от друга в данном отношении. Он, быть может, и сознает в себе нечто простое и непрерывное, которое и называет своим я, тогда как я уверен, что во мне такого принципа нет.[73] [1964, I, iv, разд. 6]

Юм не без иронии признает, что представления людей могут различаться, и его слова по сей день резонируют среди тех, кто гадает – а что, если я, к примеру, зомби (а точнее, зимбо), который наивно судит людей по себе? Такая мысль весьма любопытна, но вряд ли кто-то воспринимает ее всерьез.

Совершенно ясно, чем самость не является. Самость не часть мозга, в отличие от миндалевидного тела и гиппокампа. Лобная доля играет важнейшую роль в оценке ситуаций, намерений, восприятий и тому подобного, но я сомневаюсь, что хоть кто-то ошибочно размещал в ней самость. (Губительная префронтальная лоботомия превращает человека в его “тень”, однако в ходе этой операции не вырезается самость. Как гласит старая шутка, лучше уж одуреть от пьянства, чем подвергнуться префронтальной лоботомии, но в любом случае этому опыту подвергнется самость.) Так что же такое самость? Я полагаю, что она сродни центру гравитации – абстракции, которая, несмотря на свою абстрактность, тесно связана с физическим миром. Вы, как и любой другой материальный объект, обладаете центром гравитации (корректнее называть его центром масс, но здесь мы не станем обращать внимания на эту формальность). Если у вас массивный торс, ваш центр гравитации находится выше, чем в среднем у людей вашего роста, поэтому вам приходится прилагать больше усилий, чтобы прямо стоять, и так далее. Существует много способов найти свой центр гравитации, который – в зависимости от таких факторов, как тип вашей обуви и время последнего приема пищи, – занимает плавающее положение в небольшой зоне посреди вашего тела. Это математическая точка, а не атом и не молекула. Центр гравитации отрезка стальной трубы не сделан из стали – и вообще не из чего не сделан. Это точка в пространстве – точка на средней линии, проходящей через центр трубы, равноудаленная от ее концов (примерно, в зависимости от несовершенств и т. п.).

Концепция центра гравитации – сама по себе полезный инструмент мышления. По сути, она усредняет все гравитационные силы между всеми частицами материального объекта и всеми частицами материи на планете и говорит нам, что мы можем свести все это к двум точкам – центру земли (ее центру гравитации) и центру гравитации объекта – и рассчитать поведение объекта в меняющихся условиях. К примеру, если центр гравитации объекта в какой-то момент окажется за пределами всех точек его основания, объект упадет. Само собой, интуитивно мы понимали центры гравитации задолго до того, как Ньютон постиг саму гравитацию. (“Сядь! Ты раскачиваешь лодку”».) Теперь мы можем во всех подробностях объяснить, как и почему работает эта концепция, а при проектировании торшеров или транспортных средств стараемся разместить центр гравитации как можно ниже или удобнее – иными словами, без центров гравитации никуда. Может, это и “теоретический вымысел”, но очень ценный вымысел, на основании которого можно сделать множество истинных предсказаний. Разве может такая абстрактная сущность, лишенная материального воплощения, становиться причиной чего-либо? Только не напрямую. И все же объяснения, ссылающиеся на центр гравитации, конкурируют с очевидно каузальными объяснениями. Почему кофейная чашка не перевернулась, когда корабль так сильно накренился? Ответ “потому что у нее необычно низкий центр гравитации” конкурирует с ответом “потому что она приклеена к палубе”.

Центр гравитации можно назвать теоретическим вымыслом, поскольку ему, как и вымышленным персонажам, свойственна любопытная неопределенность характеристик. Шерлок Холмс из детективных рассказов о Шерлоке Холмсе Артура Конана Дойла наделен множеством характеристик, однако по тем вопросам, по которым Конан Дойл не высказался, предмета для обсуждения нет. Можно продолжить эти рассуждения: писатель ни разу не упоминает, что у Шерлока была третья ноздря, так что мы вправе предположить, что третьей ноздри у него не было (Lewis 1978). Также мы можем согласиться, что он не был двоеженцем с одной женой в Париже и другой в Нью-Йорке. Но на многие подобные вопросы ответов нет: была ли у него родинка на левой лопатке? приходился ли он двоюродным братом Оскару Уайльду? был ли у него коттедж в Шотландии? Если речь идет о реальном человеке, на все эти вопросы – и бесчисленное множество других – должны существовать верные ответы, даже если нам и не дано их найти. Но с Шерлоком все иначе: будучи вымышленным персонажем, он наделен только теми характеристиками, которые называет или подразумевает писатель. Наивный читатель, который полагает, что рассказы о Шерлоке Холмсе правдивы, может поинтересоваться, был ли проводник поезда, идущего в Олдершот, выше или ниже Холмса, но, если вы понимаете, что такое вымысел, вам и в голову не придет задавать такой вопрос. Точно так же и с центрами гравитации. Задуматься, не случится ли так, что в конце концов они “окажутся нейтрино”, – значит упустить из виду, что они, по сути, лишь теоретический вымысел.

Что же такое центр нарративной гравитации? Это тоже теоретический вымысел, призванный унифицировать и объяснить в ином случае поразительно сложный набор действий, высказываний, волнений, жалоб, обещаний и т. п., из которых состоит личность. Именно он лежит в основе объяснений на личном уровне. Ваша рука не подписывала контракт – его подписали вы. Ваш рот не солгал – солгали вы. Ваш мозг не помнит Париж – его помните вы. Вы “номинальный собственник” живого тела, которое мы считаем вами. (Как говорится, это ваше тело – делайте с ним что угодно.) Подобно тому как мы можем упростить все гравитационные силы всех элементов мира и стоящего на земле обелиска, сведя их к двум точкам – центру земли и центру гравитации обелиска, – мы можем упростить и все взаимодействия – рукопожатия, произносимые слова, чернильные каракули и многое другое, – сведя их к двум самостям, продавцу и покупателю, которые только что произвели транзакцию. Каждая из самостей – это личность, имеющая собственную биографию, “предысторию” и множество проектов в работе. В отличие от центров гравитации, самости не просто обладают траекториями во времени и пространстве, а формируются на ходу в процессе накопления воспоминаний, разработки планов и определения ожиданий.

От некоторых фрагментов предыстории человек, возможно, предпочел бы отречься, но сделанного не воротишь – этот фрагмент нарратива не переделать. Тем не менее его можно заново интерпретировать в свете более поздних элементов биографии. Нам хорошо знакома фраза “я был сам не свой, когда это сделал”, и часто наш скепсис по отношению к этому внутренне противоречивому утверждению вполне обоснован. Говорящий так человек имеет в виду, что он действовал совсем “не в своем духе”, и просит нас не судить его на основании этого и не думать, что он снова поступит так же в будущем. Порой его заявления вполне правдоподобны, порой – нет. Нам также знакома другая отговорка: “Если не ты, то кто это сделал? – Меня бес попутал”. И снова мы часто принимаем это не за чистую монету, а в качестве искреннего отречения от черт характера и мотиваций, подтолкнувших к совершенному действию. В результате встают вопросы об ответственности и свободе воли, которыми мы займемся в следующей главе. Пока же обратите внимание, что концепция самости необходима нам, чтобы провести черту (пусть часто и произвольным образом) между тем, что вы делаете, и тем, что с вами происходит.

Любое физическое тело обладает центром гравитации, а любое живое человеческое тело обладает самостью – или, скорее, любое живое человеческое тело принадлежит самости, которая выступает в качестве своеобразного администратора с проживанием. Один ли владелец у тела? Могут ли в одном теле уживаться две и более самости? Заболевание, называемое диссоциативным расстройством личности (а ранее – расстройством множественной личности), судя по всему, дает нам пример существования нескольких самостей в одном теле, при котором одна самость (“хозяин”) доминирует, имея группу “альтернативных” самостей. Я говорю “судя по всему”, потому что вокруг диагноза не утихают споры: одни считают, что это откровенное надувательство через индуцированное бредовое расстройство (когда наивный психиатр непреднамеренно подталкивает больного к проявлению определенных симптомов), а другие признают несколько редких и истинных случаев заболевания, отличая их от игры всевозможных подражателей. После нескольких лет изучения феномена (и наблюдения за людьми, которые изучают и лечат эту болезнь) мы с психологом Николасом Хамфри (1989) решили, что правы все! Встречаются и надувательства, и преувеличения, и легковерные психиатры с упрямыми пациентами – но и немногочисленные случаи, в которых болезнь, похоже, существовала хотя бы в рудиментарной форме и до вмешательства заинтригованного посредника. В этом нет ничего удивительного, если рассматривать это состояние в качестве более интенсивного проявления вполне нормального феномена, с которым в той или иной степени сталкиваемся мы все. Большинство из нас ведет несколько довольно разных жизней – на работе, дома, за игрой – и в каждом из контекстов приобретает привычки и воспоминания, которые не переходят ни в один из других контекстов.

Как заметил в своей классической работе “Представление себя другим в повседневной жизни” социолог Ирвинг Гофман (1959), мы все представляем себя героями в жизненных сценариях (профессор Деннет, Дэн из соседнего дома, папа, дедушка и так далее) и без труда заручаемся поддержкой героев второго плана, которые представляют себя подобным образом. Мы даем друг другу фразы, которые легко можем переварить, подыгрываем друг другу в ходе представления себя или ломаем продуманные сценарии, выходя из роли, что приводит к неловким, комичным или неприятным моментам. Для этого нужны стальные нервы. Можете ли вы представить, как вас на вечеринке знакомят с человеком, а вы просите его показать какое-нибудь удостоверение личности – скажем, водительские права или паспорт – или наоборот сразу бросаетесь к нему в объятия? Оказываясь в неудобных ситуациях, люди порой прибегают к отчаянным мерам, и случается, что их притворство со временем становится их второй натурой. В тяжелых обстоятельствах вы просто отступаете, оставляя после себя другой центр нарративной гравитации, другого героя, который лучше способен разобраться с насущной проблемой.

Мы с Хамфри обнаружили, что пациенты, предположительно страдающие от диссоциативного расстройства личности, часто демонстрируют виртуозное мастерство при уходе от ответов на неудобные вопросы. Чтобы формулировать вопросы, которые не могут остаться без ответов[74], или – что даже лучше – расставлять ловушки и проверять, действительно ли одна из альтер-личностей не помнит ничего из того, что делала и говорила другая альтер-личность, нужно быть откровенно грубым, рискуя серьезно обидеть собеседника, поэтому высока вероятность, что вы из вежливости будете подыгрывать пациенту, выступая в качестве завербованного в два счета сообщника. Мошенники занимаются этим намеренно, демонстрируя немалое мастерство, но так же поступают и невинные жертвы описываемого расстройства личности, которые даже не сознают, что делают. В той или иной степени мы все этим занимаемся. Но их альтер-личности – лишь вымышленные персонажи, да? Реальная личность – только хозяин, да? На самом деле все не так очевидно.

Та сущность, которая является вами, – та личность, которой вы себя представляете, играя при этом хоть несколько ролей, хоть одну монолитную роль, – выступает в качестве центра вашей нарративной гравитации. Именно так вас узнают друзья (“Сегодня ты сам не свой!”) и так вы сами видите себя большую часть времени, пусть даже этот образ несколько идеализирован (“О боже! Это я сделал? Я бы никогда такого не сделал!”). Профессиональные писатели, подобно мошенникам, создают нарративы, мастерски снабжая их деталями. Мы же предстаем талантливыми любителями, рассказывая свои истории с умом, но (в основном) безотчетно, как паук, плетущий паутину. Это природа, а не искусство. Скорее не мы, используя мозг, плетем небылицы, а наш мозг, используя небылицы, сплетает нас. Да, в основе всего лежат неопровержимо истинные биографические сведения, однако с годами немалые фрагменты этих сведений теряют значимость, отходят на второй план и перестают определять вас. Некоторые из них вы специально отбрасываете, отвергаете, “забываете” в процессе самообновления и самосовершенствования[75].

Подумайте, как легко вам ответить на некоторые вопросы о своем прошлом. Танцевали ли вы когда-нибудь с кинозвездой? Бывали ли вы в Париже? Катались ли вы хоть раз на верблюде? Случалось ли вам задушить человека голыми руками? Большинству из нас не составляет труда дать ответ на подобные вопросы, будь он хоть положительным, хоть отрицательным. (Представьте, что кто-то задумался, услышав последний вопрос, и почесал подбородок, прежде чем ответить. Держитесь от него подальше!) Мы знаем ответы на эти вопросы, потому что знаем о себе – о своей самости – достаточно, чтобы понимать, что мы бы точно запомнили, если бы хоть раз танцевали с кинозвездой, бывали в Париже, катались на верблюде или душили человека. Если “ничего не приходит в голову”, мы считаем, что ответ отрицательный. (Как иначе мы можем быть уверены в этом? Разве вы ведете список всех вещей, которые хоть раз делали? Всех мест, где хоть раз бывали?) Сравните эти вопросы с такими, казалось бы, сходными вопросами: вы когда-нибудь танцевали с человеком по фамилии Смит? вы когда-нибудь бывали в аптеке, где продавалась мастика? вы когда-нибудь ездили на синем “Шевроле”? вы когда-нибудь разбивали белую кофейную чашку? Вы без труда ответите на некоторые из них, но другие вынудят вас признаться, что вы понятия об этом не имеете, а третьи и вовсе подтолкнут вас дать неверные ответы, хотя вы сами этого и не поймете, просто потому что все это совсем неважно. Зачем вам помнить, делали ли вы что-то из перечисленного? Многое из того, что случается с нами, вообще не памятно. Наши центры нарративной гравитации скрывают множество хороших и плохих вещей, которые мы делали в своей жизни, но к итоговому нарративу невинным образом добавляется и многое из того, чего никогда не происходило, потому что по той или иной причине это идеально вписывается в наш образ. Вы представляете собой совокупность способностей и опыта, суровых намерений и легковесных грез, заключенную в единственном мозге и теле и называемую вашим именем. Мысль о том, что существует также и особенное, нерушимое ядро самости – или эго, или дух, или душа, – всего лишь чарующая фантазия, в которой нет необходимости, если мы хотим понять людей, их мечты и надежды, доблести и грехи.

Если же центр нарративной гравитации не таинственный фрагмент элементарного вещества, а абстракция, можно ли исследовать его с научной точки зрения? Да.

63. Гетерофеноменология

Гетерофеноменология представляет собой не насос интуиции, а очередной элемент строительных лесов, которые стоит возвести, прежде чем мы перейдем к ряду сложных вопросов. Изучение человеческого сознания затрагивает феномены, которые, на первый взгляд, наблюдаются в каком-то другом измерении – в частном, субъективном измерении, где все описывается “от первого лица”. Каждый из нас пребывает в этом измерении по отношению к собственному сознанию, и никто более не может получить в него непосредственный доступ. Каким же образом соотносятся стандартные объективные методики, применяемые “от третьего лица” при изучении метеоритов и магнитов (или человеческого обмена веществ и плотности костей), и методики для изучения человеческого сознания? Должны ли мы создать радикально новую, революционную альтернативную науку – или же стандартные методы можно распространить и на изучение феноменов сознания? Я убежден, что объективную науку можно непосредственным, консервативным образом распространить на всю сферу человеческого сознания, в полной мере учитывая все данные и не отказываясь от правил и ограничений экспериментальных методов, прекрасно работающих в остальных областях науки. Объективная методология, гетерофеноменология (феноменология другого, а не самого себя), – надежный способ воспринять самоописание субъекта так серьезно, как это только возможно.

Зачем такое длинное название? “Феноменологией” изначально называли каталог феноменов различного типа, пока не предлагалась хорошая теория для их объяснения. В шестнадцатом веке Уильям Гильберт составил хорошую феноменологию магнетизма, но объяснить все тщательно описанные им феномены магнетизма удалось лишь несколькими веками позже. В начале двадцатого века Эдмунд Гуссерль – а вслед за ним и группа находящихся под его влиянием психологов и философов – назвал “Феноменологией” (с заглавной буквы “Ф”) предположительно научное исследование феноменов субъективного опыта, наблюдаемых при интроспекции “от первого лица” в отрыве от каких-либо теорий и предпосылок. Это направление научной мысли существует и по сей день, хотя по тем или иным причинам оно постоянно подвергается притеснениям или игнорируется. Несмотря на любопытные результаты, заслуживающие дальнейшего исследования, феноменология по-прежнему считается субъективным подходом и подавляется объективной, эмпирической наукой, требующей, чтобы данные были доступны всем исследователям. Но сознание можно изучать объективно, применяя метод, который представляет собой простую вариацию на тему феноменологии, в связи с чем я называю его гетерофеноменологией – в отличие от автофеноменологии Гуссерля. Гетерофеноменология – это изучение субъективных феноменов со сторонней точки зрения объективной науки.

Очевидно, ключевое отличие экспериментов с камнями, розами и крысами от экспериментов с пребывающими в сознании и идущими на контакт людьми заключается в том, что последние могут общаться при помощи языка, а следовательно, сотрудничать с экспериментаторами, давая им рекомендации, взаимодействуя с ними вербально и сообщая им, как они чувствуют себя в различных контрольных условиях. В этом суть гетерофеноменологии: она использует нашу способность к речи и ее интерпретации, чтобы составить каталог того, что субъект считает истинным о своем сознательном опыте. Этот каталог убеждений детализирует гетерофеноменологический мир субъекта – мир глазами субъекта, субъективный мир субъекта. Вся совокупность деталей гетерофеноменологии в сочетании со всеми данными, которые мы можем собрать о сопутствующей активности мозга субъектов и событиях окружающей среды, составляет полный набор данных, подлежащих объяснению силами теории человеческого сознания. За рамками этого набора не остается ни объективных, ни субъективных феноменов сознания.

В ходе интерпретации сырые данные, полученные из речи и нажатия на кнопки в ходе эксперимента, превращаются в отчеты и описания убеждений, что предполагает принятие интенциональной установки, требующей наличия рабочей гипотезы, что субъект – это агент, действия которого рационально управляются убеждениями и желаниями, в свою очередь рациональными, с учетом нужд и истории восприятий субъекта. К примеру, ограничения интенциональной установки становятся очевидны, когда в подобных экспериментах предпринимаются стандартные предосторожности, чтобы субъекты не получали опыт, который может способствовать возникновению убеждений или желаний, влияющих на ответы субъектов таким образом, что это искажает нашу интерпретацию их действий: так, мы не говорим им, что надеемся от них услышать, но в то же время проверяем, понимают ли они поставленную перед ними задачу. Такое принятие интенциональной установки нельзя назвать необратимо субъективным или релятивистским. Можно определить правила интерпретации, принять интерсубъективное соглашение об интерпретации, выявить отклонения от нормы, а также с оглядкой счесть корректируемым, состоятельным и эволюционно объяснимым неизбежное допущение о рациональности. (Подробнее об этих процессах см. в работе Dennett 1991a.)

Я не предлагаю новую методологию для изучения сознания. Я просто обращаю внимание на стандартные методы, уже используемые исследователями в когнитивной психологии, психофизике (которая изучает отношения между физическими стимулами и субъективными реакциями) и нейробиологии, объясняю и защищаю их. При правильном понимании и применении этих методов необходимость в радикально новой или революционной объективной науке о сознании исчезает, поскольку не остается ни одного феномена сознания, не поддающегося контролируемому научному исследованию.

Какие вещи учитывает эта методология? Помимо стандартных вещей, которые учитывает любая наука (нейроны и электроны, часы и микроскопы), она учитывает только убеждения – убеждения, выражаемые субъектами и признаваемые конститутивными для их субъективности, – и желания – желания сотрудничать с экспериментаторами и говорить им правду как можно более искренне. (При использовании этого метода важно также контролировать эти убеждения и желания и отказываться от результатов тех экспериментов, где они не были под контролем.) Что есть убеждения и желания? Пока теория не получила подтверждения, мы можем давать максимально расплывчатые определения, считая убеждения и их содержание теоретическим вымыслом или абстракцией, подобно центрам масс, экватору и параллелограммам сил.

Встречи с русалками реальны, но описаны неверно, поскольку русалок не существует. Подобным образом каталог убеждений об опыте не тождественен каталогу самого опыта. Философ Джозеф Левин (1994, p. 117) возразил, что “первичные данные для формулировки теории дает сознательный опыт как таковой, а не просто наше вербальное суждение о нем”. Это не может быть правдой. Разве можем мы, не имея теории, каталогизировать опыт? Рассмотрим свидетельства, получаемые от испытуемых, которых мы помещаем в экспериментальные ситуации и расспрашиваем об их опыте (а также просим осуществить другие необходимые действия). Эти источники естественным образом вписываются в каскад интерпретаций, которые нам необходимо сделать, расположенных ниже в порядке от наименее к наиболее сырой:

(а) “сознательный опыт как таковой”

(б) убеждения об этом сознательном опыте

(в) “вербальные суждения”, о которых упоминает Левин

(г) высказывания того или иного типа, которые можно интерпретировать как описывающие эти вербальные суждения.

В некотором смысле в качестве первичных данных выступают именно высказывания – записанные звуки и движения. В зависимости от обстоятельств к первичным данным можно также добавить результаты электроэнцефалографии (ЭЭГ), функциональной магнитно-резонансной томографии (фМРТ) и подобных исследований. Надежные методы интерпретации могут привести нас к (в) и (б) – и мы получим каталог убеждений субъекта о том, что значит быть им в этих условиях. Но стоит ли продвигаться к (а) в отсутствие теории? Вряд ли – и на то есть две причины.

Во-первых, если (а) выходит за рамки (б) – если вы имеете сознательный опыт, не будучи в этом убежденным, – то этот дополнительный сознательный опыт недоступен вам точно так же, как и сторонним наблюдателям.

Таким образом, альтернативный метод, предложенный Левином, позволяет получить не больше пригодных к использованию данных, чем гетерофеноменология.

Во-вторых, если (б) выходит за рамки (а) – если вы убеждены, что имеете сознательный опыт, которого на самом деле не имеете, – то объяснять надо ваши убеждения, а не отсутствующий опыт.

В таком случае остается единственный способ избежать получения ложных данных и учесть при этом все феномены, доступные кому угодно, – необходимо придерживаться гетерофеноменологического стандарта и считать (б) максимальным набором первичных данных.

Что если некоторые убеждения невыразимы в вербальных суждениях? Ничто не мешает гетерофеноменологам и испытуемым использовать аналоговые или другие нелингвистические формы выражения убеждений. Например:

Нарисуйте вертикальную черту на изображенной линии, чтобы обозначить, насколько глубок [в том или ином измерении] испытываемый опыт:

Едва заметный Всепоглощающий

Испытуемые также могут с разной силой нажимать на кнопку, обозначая остроту боли (или степень тревоги, или скуки, или даже недоверия к эксперименту). Существует также множество поддающихся измерению физиологических показателей, от кожно-гальванической реакции и частоты сердечных сокращений до перемен в выражении лица и позе. Если вы, испытуемый, полагаете, что даже при использовании всех этих методов все равно учитываются не все элементы вашего опыта, вы можете сказать об этом гетерофеноменологам, которые добавят это убеждение к списку убеждений в ваших первичных данных:

Субъект утверждает, что у него остались невыразимые убеждения насчет Х.

Если это убеждение истинно, наука обязана объяснить, что это за убеждения и почему они невыразимы. Если же убеждение ложно, наука все равно обязана объяснить, почему субъект полагает (ошибочно), что у него есть именно такие невыразимые убеждения[76].

64. Исследовательница цвета Мария: разоблачение упорного башмака

Предложенный австралийским философом Фрэнком Джексоном мысленный эксперимент об исследовательнице цвета Марии, который часто называют “аргументом о знании”, не выходит у философов из головы с момента своего появления в 1982 г. Масштаб и надежность этого эксперимента позволяют назвать его одним из самых успешных насосов интуиции, когда-либо сконструированных философами-аналитиками. Он давно признан классикой и неизменно включается во все списки обязательной литературы бакалаврских курсов по философии сознания во всем англоязычном мире, а статьи о его следствиях собраны в несколько увесистых антологий. Любопытно, что автор впоследствии отрекся от своего эксперимента и заявил, что более не согласен с его выводами, но это не уменьшило популярности этого насоса интуиции.

Вот он во всей полноте, возможно, вырванный из контекста, но все равно предельно ясный:

Мария – выдающийся ученый. По какой-то причине ей приходится исследовать мир через черно-белый монитор, находясь при этом в черно-белой комнате. Она специализируется на нейрофизиологии зрения и получает, допустим, всю доступную физическую информацию о том, что происходит, когда мы видим спелые помидоры или небо и используем термины вроде “красный”, “синий” и т. п. К примеру, она обнаруживает, какие комбинации длин волн с неба стимулируют сетчатку и каким образом это через центральную нервную систему приводит к сжатию голосовых связок и выбросу из легких воздуха, в результате чего человек произносит: “Небо синее”. (Вряд ли можно возразить, что в принципе всю эту физическую информацию можно получить по черно-белому телевизору, ведь иначе “Открытый университет” в силу обстоятельств вынужден был бы использовать цветное телевидение.) Что случится, когда Мария выйдет из своей черно-белой комнаты или получит цветной телемонитор? Узнает ли она что-нибудь? Кажется вполне очевидным, что она узнает что-то о мире и нашем зрительном опыте. Но в таком случае придется признать, что прежде ее знание было неполным. Однако она обладала всей физической информацией. Следовательно, физической информации недостаточно, а физикализм [то есть материализм, отрицание дуализма] ошибочен. [Jackson 1982, p. 130]

Хороший ли это насос интуиции? Давайте покрутим все его регуляторы и поймем, как он работает. Нам пришлось бы потратить на это немало времени, но, к счастью, работа уже проделана в огромном количестве литературы по теме. Здесь я просто продемонстрирую несколько регуляторов, на которые стоит обратить внимание, и оставлю упражнение вам на откуп. (Если хотите, можете сверить свои результаты с литературой; в разделе “Источники” есть ссылки на две недавно опубликованные антологии. Сумеете ли вы найти новый поворот?) Более двадцати лет назад я провел пробное исследование регуляторов и пришел к неутешительному выводу, на который редко обращают внимание: “Суть этого эксперимента, как и любого хорошего мысленного эксперимента, сразу понятна даже непосвященным. Но на самом деле этот мысленный эксперимент очень плох – этот насос интуиции склоняет нас неправильно понимать его предпосылки!” (Dennett 1991a, p. 398). Проверим, так ли это. Я утверждаю, что верно представить себе сценарий эксперимента гораздо сложнее, чем кажется, поэтому люди упрощают его и делают выводы на неверных основаниях.

Первый регулятор: “через черно-белый монитор, находясь при этом в черно-белой комнате”.

Предположим, Мария носит черные или белые перчатки и не имеет права смотреть на себя саму, когда принимает ванну. И все же исключить взаимодействие с любыми “внешними источниками” цвета невозможно. Неужели нам пришлось бы изобрести устройство, которое не позволяло бы Марии тереть глаза (и создавать “фосфены” – попробуйте)? Разве она не могла бы видеть цвета во снах, прежде чем увидеть их на самом деле? Если нет, то почему? Должны ли цвета “попадать внутрь через глаза”, прежде чем она “сохранит” их в мозге? За этим простым предположением скрывается целый сонм проблематичных обывательских теорий.

Второй регулятор: она “получает, допустим, всю доступную физическую информацию о том, что происходит, когда мы видим спелые помидоры или небо и используем термины вроде «красный», «синий» и т. п.”.

Всю доступную информацию? Сколько именно? Это как иметь все деньги мира? Что это значит? Представить это нелегко, но мысленный эксперимент не удастся, если у Марии будет не вся информация. Она должна располагать всей информацией о всех вариантах ответов во всех мозгах, включая ее собственный, и в частности – всей информацией обо всех эмоциональных или аффективных реакциях на все цвета во всех обстоятельствах. В таком случае она будет в мельчайших подробностях знать, какие цвета ее успокаивают, раздражают, нравятся ей тем больше, чем дольше она на них смотрит, отвлекают ее, отталкивают и так далее. Запрещено ли ей экспериментировать на себе (не жульничая и не пронося в черно-белую комнату цветные предметы)? Если вы не представили всего этого (и не только), вы не последовали инструкциям. Это все равно что представить круг, когда вас попросили представить тысячеугольник. Множество следствий одного из этих упражнений на психическое представление не вытекает из другого упражнения. В нашем случае, к примеру, должны ли мы не обращать внимания на тот факт, что если бы Мария получила всю эту информацию, то, несомненно, пришла бы в состояние полного психического упадка, отягощенная тысячами энциклопедических статей и диаграмм?

Если бы Джексон заявил, что Мария обладает богоподобной способностью к “физическому всеведению” – причем знает все не только о цветах, но и о любом физическом факте на любом уровне от кварка до галактики, – многие (если не все) читатели возразили бы ему и сказали, что это слишком фантастично, чтобы воспринимать такое допущение всерьез. Но заявление о том, что Мария знает лишь все физические факты о цветовом зрении, по сути, не менее фантастично.

– Допустим, у Марии миллиард голов…

– Не глупи!

– Ладно, пусть у Марии будет миллион голов…

– Без проблем! (Серьезно?)

Ранее я пытался подчеркнуть эту проблему воображения, предлагая людям рассмотреть другой вариант концовки:

Однажды пленители Марии решили, что ей пора увидеть цвета. Чтобы обмануть ее, они приготовили ярко-синий банан, при взгляде на который она должна была получить свой первый цветовой опыт. Посмотрев на банан, Мария воскликнула: “Эй! Вы пытаетесь меня обмануть! Бананы желтые, а этот синий!” Ее пленители были потрясены. Как она это поняла? “Все просто, – ответила она. – Не забывайте, что я знаю все – абсолютно все, – что вообще можно знать о физических аспектах цветового зрения. Само собой, прежде чем вы принесли мне банан, я уже записала в мельчайших подробностях, какое именно физическое впечатление произведет на мою нервную систему желтый или синий (или зеленый и т. д.) предмет. Я заранее знала, какие именно мысли родятся у меня в голове (ведь, в конце концов, «простую диспозицию» при мысли о чем-то нельзя считать одной из хваленых квалиа, так?). Меня ни в коей мере не удивил мой опыт синего (однако меня удивило, что вы так глупо попытались меня провести). Я понимаю, вам сложно представить, что я знаю о своих реакционных диспозициях так много, что меня не удивила моя реакция на синий. Само собой, вам сложно это представить. Любому сложно представить следствия того, что кто-то владеет абсолютно всей физической информацией о чем угодно!” [Dennett 1991a, pp. 399–400]

Обычно считается, что так быть не может. Как обезоруживающе выразился Джексон, “кажется вполне очевидным, что [Мария] узнает что-то о мире и нашем зрительном опыте”. Джордж Грэм и Терри Хорган (2000, p. 72) замечают: “Безусловно [динь!], мы полагаем, что она удивится и обрадуется”. Это не так. Именно в этом и заключается проблема мысленного эксперимента о Марии. Мы так жаждем сделать вывод, что Мария получит некоторое откровение, впервые увидев цвет, что никто не хочет показать, что история просто должна развиваться именно так. На самом деле все могло бы быть совсем иначе.

Насос интуиции Джексона прекрасно проливает свет на множество наивных представлений о природе цветового опыта и мозга, которые обычно отлично служат людям, и стоит признать, что тем самым он изящно выводит ряд следствий обывательских теорий. Но его целью было опровергнуть гипотезу о способности физических наук объяснять все цветовые феномены. Само собой, в реальном мире человек, оказавшийся на месте Марии, узнал бы что-то новое, потому что, сколько бы она ни знала о цвете, множество фактов о физическом воздействии цвета были бы ей неизвестны. Неуместными “вполне очевидно” Джексона и “безусловно” Грэма и Хорган становятся лишь потому, что мысленный эксперимент описывает исключительный случай. Если вы все равно склонны полагать, что предложенная мною альтернативная концовка истории невозможна, попробуйте убедительно аргументировать свою точку зрения. Будет любопытно, если вы озвучите умозаключение, к которому не пришел ни один из сотен философов, годами бившихся над этой задачей. (Конечно же, сам этот факт можно считать доказательством великолепия описанного насоса интуиции, ведь он три десятка лет обеспечивает философов работой.)

Резюме

Научное изучение сознания осложняется тем фактом, что в этой области каждый мнит себя экспертом. Конечно же, на самом деле это не так, но почти любой, кто хоть на несколько минут задумывался на эту тему, склонен считать результаты своих размышлений столь же заслуживающими доверия, как результаты любого высокотехнологичного эксперимента или анализа целой горы статистики. Забавно слышать, как во время обсуждений на научных конференциях эти люди строго исправляют ошибки, замеченные в словах докладчика, ссылаясь на недавний опыт, который (как они сами думают) они получили. Если бы мы, как обычно полагают эти люди, не допускали ошибок при оценке природы собственного опыта, они были бы правы!

Но человек может неправильно запоминать, интерпретировать и описывать свой самый сокровенный опыт, подвергаясь неявному воздействию убедительной, но ненадежной идеологии. Вот простое упражнение, результаты которого могут вас удивить. Его несложно выполнить дома: сядьте перед зеркалом, чтобы следить за выполнением инструкций, которые заключаются в том, чтобы неотрывно смотреть себе в глаза, фиксируя на них свой взгляд и не отвлекаясь на происходящее на периферии. Не отрывая взгляда, вытащите карту из середины хорошо перетасованной колоды и держите ее лицом к себе на расстоянии вытянутой руки, как раз за границей вашего периферийного зрения. Потрясите карту. Вы будете знать, что карта трясется, но, конечно же, ничего не увидите. Медленно вводите карту в зону вашего периферийного зрения, потряхивая ею. Сначала вы увидите движение (тряску), но не цвет! Вы не сможете сказать, красной масти карта или черной, не сможете отличить фигурную карту и уж точно не сможете определить, каково ее численное значение. Перемещая карту все ближе к центру, вы удивитесь, как близко к прямой траектории зрения она должна оказаться, чтобы вы смогли назвать ее цвет или определить, фигурная ли это карта. По мере приближения карты к точке фиксации вашего взгляда вам придется прикладывать все больше усилий, чтобы не жульничать и не смотреть на движущуюся карту. Определить, какая карта у вас в руке, вы сможете лишь тогда, когда она окажется почти напротив вас. Удивлены? Я ни разу не встречал человека, который не удивился бы, впервые испытав это на собственном опыте. Вам всегда казалось, что вы видите примерно одинаковое количество цветов и деталей до самой границы поля зрения, а теперь вы узнаете, что, хоть это и “логично” и вроде бы подтверждается обычной интроспекцией, на самом деле это не так. И это лишь один аспект, один из многих феноменов, демонстрирующих, что наше богатое, непрерывное, детализированное представление о мире в нашем (визуальном) сознании – всего лишь иллюзия. Совет прост: не думайте, что понимаете феномены сознания, пока не узнаете, что выяснила о них наука в последние годы. Кабинетные теории философов, не принимающих этот совет во внимание, в лучшем случае ничего не стоят, а в худшем – только запутывают все сильнее и сбивают всех с толку. “Посредством интроспекции” вы можете “узнать” о своем сознании лишь малую, но способную кого угодно ввести в заблуждение толику того, что мы можем узнать о вашем сознании, систематически изучая сознание по стандартам гетерофеноменологии.

Предстоит преодолеть еще множество сложностей и решить множество трудных проблем, которые не считаются Трудной проблемой сознания. Если после решения всех этих “легких” проблем тайна останется тайной, нам придется пересмотреть свою отправную точку и отказаться от текущих представлений о биологии, физике и даже логике. Пока же посмотрим, как далеко нас заведет привычная наука – наука, которая помогла нам понять все, что мы понимаем сегодня, от астероидов и тектонических плит до размножения, роста, регенерации и метаболизма живых организмов.