Запрет на вмешательство Глебов Макс
Старший лейтенант колебался, но действовать требовалось немедленно, и он решился.
– Журков, Блохин, выдвигаетесь вперед и аккуратно проверяете, что там за поворотом. Остальным укрыться за насыпью. Быстро! Да не с этой стороны! С противоположной от дороги! Сержант Плужников!
– Я!
– С красноармейца Нагулина глаз не спускать!
– Есть!
До поворота дороги бойцы Федорова ожидаемо добежать не успели. Куда им, уставшим от долгого марша, тягаться с моторами BMW?
Два мотоцикла с колясками выскочили из-за леса почти одновременно. Секунд за пять до этого Блохин и Журков услышали звук их моторов и метнулись к обочине, одновременно маша нам руками. Вместо того чтобы затаиться за каким-нибудь укрытием, оба бойца НКВД вскинули винтовки и открыли огонь по немцам. Ничего не поделаешь – их так учили, и они хорошо усвоили урок.
Мотоцикл BMW, с пулеметом MG-34 на боковом прицепе. Различные модели подобных мотоциклов широко использовались вермахтом в ходе второй мировой войны.
Ехавший впереди мотоцикл вильнул в сторону. Возможно, водитель был ранен, но управления машиной не потерял. Видимо, эти немцы не впервые сталкивались с противником, и в значительной степени были готовы к подобной ситуации. Во всяком случае, пулемет на втором мотоцикле выдал длинную очередь буквально через пять секунд после первого выстрела бойцов НКВД. Блохин стрелял, стоя в полный рост, и первым стал жертвой ответного огня, поймав грудью сразу несколько пуль. Журков, видимо, имел какой-то боевой опыт и вел себя более грамотно. Он скатился в неглубокий кювет и пытался оттуда стрелять по мотоциклистам, но силы оказались слишком неравными. Бойца просто задавили огнем двух пулеметов.
Я лежал за невысокой насыпью и с внутренним содроганием думал, что вот сейчас наш старлей вскочит в полный рост и попытается поднять нас в атаку – с десятком винтовок у его людей и голыми руками у всех остальных. Однако этого все-таки не случилось.
– Сержант, раздать оружие красноармейцам! – негромко, но отчетливо приказал Федоров.
– На всех винтовок не хватит, товарищ старший лейтенант. Кому выдавать?
– Нагулину выдай. Остальным – как получится.
– Есть.
Немцы, тем временем, остановились. У ближайшего к нам мотоцикла один из них оказывал помощь раненому. Водитель показавшегося из-за поворота третьего мотоцикла сразу развернул свою машину и поехал назад. Видимо, собирался доложить старшему начальнику об инциденте. Еще один немец медленно двигался по направлению к позиции бойцов Федорова, стараясь держаться так, чтобы не перекрывать сектор обстрела страхующему его пулеметчику.
Я, наконец-то, получил в руки оружие и три снаряженные обоймы. Пять патронов в винтовке и еще пятнадцать в патронной сумке. Немного, но и за это спасибо.
Вражеские мотоциклисты убедились, что в живых из нападавших никто не остался, и вновь расселись по своим машинам, забрав оружие убитых. Раненого повезли в тыл, а оставшиеся немцы дождались своих товарищей, ездивших на доклад к командиру, и вновь неторопливо покатили по дороге в нашу сторону.
– Отряд, к бою! – наш старший лейтенант не знал сомнений. Врага нужно уничтожать везде, где его встретишь и всеми имеющимися в твоем распоряжении средствами. Такова был парадигма этого жестокого времени. Этому учили уставы, вдалбливали на многочисленных занятиях преподаватели и политработники, пока это понимание не стало неотъемлемой частью бойцов и командиров РККА. Хорошо хоть Федоров осознавал всю важность эффекта внезапности, и приказ отдал достаточно тихо.
– Товарищ старший лейтенант! – решил я все же попытаться предотвратить это безумие, – там, сразу за поворотом, два бронетранспортера с пехотой и еще несколько грузовиков!
– Что-то много ты слишком знаешь, Нагулин! – прошипел старлей, – может, зря я приказал тебе винтовку выдать? Может, скажешь мне еще, откуда они здесь? И где наши части?
– Вы ведь сами все понимаете, товарищ старший лейтенант, – негромко ответил я, сильно опасаясь, что сейчас мне опять прикажут: «Молчать!» Но, видимо, заблаговременное предупреждение о противнике создало мне некий кредит доверия в глазах командира, и он предпочел все же меня дослушать, – Если немцы уже здесь, значит, станция Христиновка ими давно захвачена, а фронт прорван. Наши, видимо, отошли на юг и на север. Впереди канонады не слышно, зато справа и особенно сзади гремит все сильнее.
Конечно, сказал я далеко не все, что знал. Немцы, на которых мы нарвались, были одним из передовых подразделений сто двадцать пятой пехотной дивизии вермахта. Мы так глубоко забрались в мышеловку, в которую превратилась Умань и ее окрестности, что нормальных путей отхода уже не осталось. Прорываться на запад – чистое сумасшествие. Там если кто из наших и есть, то только остатки разгромленных и окруженных частей. Уходить на север, в направлении Киева, смысла тоже нет. Мало того, что там сейчас все забито немецкой пехотой, подтягивающейся вслед за ушедшими вперед к Тальному моторизованными частями, так еще и перспектив у нас, даже если прорвемся, не будет никаких – вляпаемся в новый еще более крупный котел, который тоже уже обозначается со всей определенностью вокруг столицы советской Украины. На востоке нас ждут три отборные немецкие дивизии, две из которых танковые, и ловить нам в этом направлении совершенно нечего. Остается юг, но там мы в лучшем случае найдем окруженные части шестой и двенадцатой армий. Конечно, это гораздо приятнее, чем сразу в плен к немцам, но тоже довольно безрадостно.
– Прекратить панику, боец! – пытаясь убить меня взглядом, произнес старший лейтенант, но где-то в глубине его зрачков я видел неуверенность и даже страх. Понимал командир, что я прав, очень хорошо понимал, но перед подчиненными старался этого не показывать.
– Есть прекратить панику, товарищ старший лейтенант, – ответил я, бросив руку к пилотке, – У нас один путь остался – на юг. Там должны быть наши. Они нам хоть нормальное оружие дадут. А с двумя десятками винтовок против пяти пулеметов мы все равно ничего не навоюем, только зря ляжем здесь все, не нанеся врагу должного урона.
Что-то очень нехорошее увидел я во взглядах старлея и сержанта. Даже и не знаю, чем бы для меня это закончилось, но тут из-за леса, рыча мотором и лязгая гусеницами, выбрался первый «Ганомаг». Я отчетливо видел пулемет, установленный на крыше кабины бронетранспортера и ряды касок над броней.
– С тобой после закончим, – бросил мне Федоров, и, пригнувшись, побежал куда-то на правый фланг, – К бою! Отряд, по немецко-фашистским захватчикам, огонь!
Ну, вот и все. Ладно бы сам под гусеницы бросился, но тут же больше сотни молодых парней, большая часть из которых без оружия! Я перехватил винтовку поудобнее и осмотрелся. Вокруг меня беспорядочно хлопали выстрелы, а безоружные бойцы просто лежали на земле, не высовываясь, чтобы не попасть под град пуль, сыпавшихся на наше невысокое укрытие с двух сторон – от ушедшего вперед мотоциклетного дозора и от выползших из-за леса «Ганомагов». Немецкие пехотинцы уже бодро выпрыгивали из кузовов бронетранспортеров, и занимали позиции в кювете, явно готовясь к атаке.
– Почему не стреляешь, Нагулин!? – взревел у меня над ухом заместитель командира.
– Позицию выбираю, товарищ сержант, – как можно тверже ответил я, – надо пулеметы заткнуть, а то нас всех тут положат.
– Огонь, боец! А то я сам тебя сейчас положу!
– После боя расстреляете, товарищ сержант, а сейчас не мешайте, – зло ответил я и переполз на несколько метров влево, где от недавно простучавшей по насыпи очереди поднялось пыльное облако.
Продолжать испытывать терпение сержанта было просто опасно. Я на секунду прикрыл глаза, чтобы посмотреть на поле боя сверху. Наибольшую угрозу для нас сейчас представляли, как ни странно, не «Ганомаги», а два пулемета на проскочивших мимо нас мотоциклах. Эти немцы находились гораздо ближе к нашей позиции и били по ней куда прицельнее, чем пулеметчики с бронетранспортеров.
Я выбрал в качестве цели ближайший к нам мотоцикл, немного расслабил руки и плечи, вошел в боевой режим и резким движением чуть приподнялся над насыпью. Хлопок моего выстрела потерялся в треске пулеметных очередей и винтовочной пальбы. Я не стал смотреть на результат и сразу опустился за насыпь. Тем не менее, меня заметили, и в рельсы с гулом ударило сразу несколько пуль.
– Один есть, – сообщил я сержанту, еще раз воспользовавшись «видом сверху», – сейчас сменю позицию и заставлю замолчать второго.
– Уверен, что попал? – недоверчиво переспросил Плужников.
– Уверен, – я утвердительно кивнул, – но прямо сейчас проверять не рекомендую. Вот второго успокою, тогда будет безопаснее.
– Не рекомендует он… – начал сержант, но я его уже не слушал, быстро переползая еще дальше влево.
Выстрел! Висок дернуло резкой болью, но я даже не сразу обратил на это внимание. На этот раз появления моей головы над рельсами, похоже, целенаправленно ждали, правда, немного не там, где я на самом деле оказался. Но реакцию немец продемонстрировал отменную. Повезло еще, что в голову мне прилетела не пуля, а выбитый ей из насыпи камешек. Но звоночек для меня прозвенел очень нехороший. Если все время так подставляться под вражеский огонь, мой славный путь на этой планете может закончиться, толком не успев начаться.
– Готово, – кивнул я сержанту.
Пулеметный огонь на нашем фланге стих, и Плужников высунулся из-за насыпи, чтобы оценить обстановку.
– Трое из четырех немцев целы, – сообщил он, сползая обратно. – У пулеметов возятся. Один за мотоциклом лежит, но шевелится – ранен, наверное. А ты говорил, что двоих снял.
– Пулеметы молчат?
– Молчат, – согласился Плужников.
– Оба?
– Оба.
– Значит, я свою задачу выполнил. А теперь, товарищ сержант, у меня созрела разумная инициатива, но мне нужна помощь. Окажете?
Плужников ответить не успел. Нас прервали характерные хлопки выстрелов из немецких пехотных минометов. Глупо было бы надеяться, что передовая часть немецкой пехотной дивизии забудет взять с собой это компактное и весьма эффективное оружие. По штату у немцев такое изделие фирмы «Рейнметалл» имелось в каждом взводе, и сейчас мы имели удовольствие испытывать на себе, каково оно, когда тебе на голову сыплются пятидесятимиллиметровые мины.
– Ложись! – заорал сержант, явно знакомый с этим оружием противника.
Я-то и так лежал, а вот красноармейцы, сбившиеся в плотную группу вдоль насыпи справа от нас, отреагировали на команду не сразу. На первый раз нам повезло, и мины легли с недолетом, но играть в эту рулетку дальше было не просто опасно, а преступно.
– Товарищ сержант! Нужно отводить людей. Иначе всех сейчас нашинкуют! – у нас же даже индивидуальные ячейки не отрыты, не то что окопы, а насыпь от мин не защитит. Вон балка между холмами – неплохой путь для отхода. И лесок там имеется…
– Не было приказа на отход, – отрезал сержант, приподнимаясь над рельсами и стреляя в сторону противника, – Ты что, боец, уставов не знаешь? Противник должен быть смело и стремительно атакован всюду, где он будет обнаружен!
Я мысленно простонал. Если кто здесь и не знал уставов, так это сержант и наш командир. Из-за этой фразы, с бессмысленной беспощадностью вбитой политработниками в головы бойцов и командиров красной армии, уже погибло столько отличных парней, что просто хотелось выть. И ведь никто ни разу не вспомнил, что относится она только к НАСТУПАТЕЛЬНОМУ бою, о чем в полевом уставе РККА от тридцать девятого года совершенно недвусмысленно сказано. А мы чем сейчас занимаемся? Наступаем? Но не затевать же прямо здесь, под минометным обстрелом, военно-теоретический диспут с сержантом НКВД!
Вторая серия мин легла с перелетом, но с этой стороны насыпь нас не прикрывала, и крики раненых показали, что осколки нашли свои цели.
– Мне нужна ваша помощь, товарищ сержант, – напомнил я Плужникову. – Нужно заткнуть пулеметы на «Ганомагах», иначе они так и будут прижимать нас к земле, а минометчики уже почти пристрелялись.
– Что ты опять придумал, Нагулин? – повернулся ко мне сержант, скатившись с насыпи после очередного выстрела.
– Видите этот бугор? – я показал Плужникову на небольшой холм у нас в тылу, поросший кустарником и невысокими деревьями. – Я, как вы могли убедиться, неплохо стреляю, а там очень перспективная снайперская позиция. Уверен, что достану оттуда немецких пулеметчиков, а может и минометные расчеты, если они в прямой видимости. Старший лейтенант приказал вам следить за мной, а мне в любом случае нужен второй номер для контроля окружающей обстановки – немцы не дураки, могут и с фланга нас обойти. Поможете?
Плужников выглядел неглупым человеком, хоть и сильно отрихтованным здешней политической системой. Колебался он не больше секунды – бой, он многое в мозгах по местам расставляет.
– За мной, боец!
Вот это правильно. Если не можешь предотвратить безумную затею подчиненного, нужно ее возглавить!
Мы быстро преодолели пятьдесят метров до балки. Я успел подумать, что наш маневр мог выглядеть, как дезертирство и попытка покинуть поле боя, но красноармейцам и старшему лейтенанту сейчас было явно не до нас. Хоть бы вдоль насыпи нормально рассредоточились, что ли…
Намеченной мной позиции мы достигли меньше чем за минуту, но положение нашего отряда за это время успело сильно измениться к худшему. Очередная серия мин легла почти точно за насыпью, и убитых и раненых ощутимо прибавилось. Хорошо, что минометов у немцев было всего три, иначе все уже давно бы закончилось.
– Давай быстрее, Нагулин, – несильно пихнул меня в спину Плужников, когда мы выбрались на холм. Видимо, увиденное сверху его сильно не порадовало.
– Есть быстрее, товарищ сержант, – сосредоточенно ответил я, поднимая винтовку.
До «Ганомагов» отсюда было метров четыреста. Немецкая пехота уже развернулась в цепь и начала движение в нашу сторону, стремясь непрерывной стрельбой помочь своим пулеметчикам не давать нашим бойцам высовываться из-за насыпи. Фланговый охват немцы к моему удивлению так и не предприняли. Видимо, решили, что с таким слабым противником справятся и так. Вот сейчас и поглядим.
Еще раз внимательно оглядев немецкие позиции сверху, я обнаружил, где устроились минометчики. Сейчас они наносили нам самый большой урон, и начинать следовало именно с них. К сожалению, один из расчетов от меня закрывал дальний «Ганомаг», но два других миномета просматривались неплохо. Конечно, наблюдая за немцами отсюда, засечь вражеские позиции я бы не смог, но взгляд с орбиты дает немалые преимущества, и я собирался воспользоваться ими по максимуму.
Первые три выстрела я сделал практически без пауз. Два – по расчету правого от меня миномета, и один – по пулеметчику переднего «Ганомага». Магазин винтовки опустел, и я мола протянул руку за оружием сержанта. Тот хотел было что-то возразить, но посмотрел на поникшего за своим пулеметом вражеского солдата и протянул мне винтовку.
Расчет пехотного миномета у немцев состоял из двух человек, так что еще три моих выстрела заставили замолчать второй миномет и последнего пулеметчика на заднем бронетранспортере. Солдат противника я старался не убивать, целясь больше в их оружие, а не в них самих. Сменить погибшего пулеметчика несложно, а вот сам пулемет во время боя обычно заменить нечем. То же можно сказать и о миномете, но его сложнее повредить винтовочной пулей. В любом случае, огневой вал, прижимавший наш отряд к земле, резко ослаб, осталось только заставить замолчать третий миномет.
– Пора менять позицию, товарищ сержант. Если нас засекли, мины полетят именно сюда.
Я, конечно, сгущал краски. Расчет третьего миномета, сильно впечатленный почти мгновенной гибелью и ранениями товарищей, прекратил огонь и тоже решил сменить позицию, что оказалось нам только на руку. Я надеялся, что место, куда они переместятся, не будет прикрыто тушей бронетранспортера.
Мы побежали вправо, вновь спустились в балку и быстро взобрались на соседний холм. Эта позиция оказалась менее удобной, но зато теперь я видел расчет третьего миномета противника. Плужников зарядил и отдал мне мою винтовку, забрав назад свою.
Я сделал еще два быстрых выстрела, и подбирающаяся к нашей позиции немецкая цепь окончательно лишилась огневой поддержки. Бойцы старшего лейтенанта оживились, и открыли по противнику более интенсивный и прицельный огонь, насколько это было возможно имеющимися у них средствами, а немцы, наоборот, несколько замешкались из-за резкого изменения обстановки.
Я помнил, что у противника есть еще, как минимум, один пулемет на третьем мотоцикле, но где он сейчас, я не видел, даже используя панораму со спутника. За поворотом дороги, не подставляясь под наш огонь, остановились три грузовика. Из двух из них сейчас выпрыгивали немецкие пехотинцы и подгоняемые лающими командами унтеров, бежали прямо через лес на помощь своим товарищам.
Я сделал еще несколько выстрелов, стремясь добавить неразберихи в боевые порядки противника.
– Товарищ сержант, надо срочно уводить людей, пока немцы не перегруппировались и не пришли в себя. У нас много раненых. Это лучший момент для отхода – потом не оторвемся.
Плужников бросил на меня быстрый взгляд и открыл было рот для очередной отповеди в духе приведенной ранее цитаты из устава, но реальность жестокого боя, видимо, все же сместила что-то в его явно неглупой голове и вместо очередной трескучей фразы он буркнул только: «Нужно доложить командиру», и начал пригнувшись спускаться с холма.
И тут случилось то, во что я старался не верить, но чего все равно где-то внутри боялся. Внизу, на наших позициях, грянуло нестройное «Ура!» и человек пятьдесят красноармейцев – все, кто еще мог стоять на ногах – рванулись во главе со старшим лейтенантом в контратаку. Меньше чем у половины из них были винтовки. Остальные сжимали в руках камни, а кто-то и просто бежал навстречу врагу с пустыми руками, помогая себе лишь яростным криком.
– Зачем?!!! – у меня просто не хватало слов, чтобы выразить свое возмущение и непонимание, но теперь мне ничего не оставалось, кроме как поддержать огнем эту самоубийственную контратаку.
От леса вновь ударили пулеметы, да не один, а сразу три. Видимо, немцы из грузовиков принесли их с собой. А я, наивный, думал, как мне объяснить Плужникову и Федорову, что если мы даже отобьемся от немцев сейчас, нас через полчаса накроют артиллерией или обойдут с флангов, а скорее и то и другое вместе. Не обойдут, и не накроют. Некого будет обходить и накрывать.
Я стрелял с максимальной скоростью, которую мог выжать из «мосинки» и одновременно орал ушедшему вниз сержанту, чтобы он вернулся и принес патроны, но, похоже, Плужников меня не слышал.
Через минуту мой невеликий боезапас иссяк, а у немцев все еще оставался один пулемет, и вновь захлопала пара пятидесятимиллиметровых минометов. Из тех, кто поднялся в почти мгновенно захлебнувшуюся контратаку, под прикрытие насыпи смогли вернуться человек десять, но и там уже рвались мины, хорошо хоть не очень густо.
Немцы, воодушевленные своим успехом, вновь двинулись вперед. С нашей стороны по ним больше никто не стрелял. И тут я увидел сержанта. Плужников пытался остановить бегущих к балке красноармейцев, но у людей больше уже не было никаких моральных сил продолжать сражаться. Избиение на неудачной позиции и последовавшая за этим совершенно непродуманная и неподготовленная контратака сломили их боевой дух и волю к сопротивлению.
Все закончилось очень быстро. Немецкие солдаты добрались до железной дороги, остановились, перебросили через пути десяток гранат, дождались взрывов и рывком преодолели насыпь. Живых на бывшей позиции нашего отряда, похоже, не осталось. Спастись смогли только те красноармейцы, кто успел добежать до балки.
Глава 5
Преследовать нас немцы не стали. Видимо, у них был свой приказ, и отвлекаться от его выполнения их командир счел нецелесообразным. Я отправился догонять остатки нашего отряда, уходившие на север, куда нам двигаться категорически не следовало, но дорога на юг была отрезана немецкой колонной, а запад и восток казались мне ничем не лучше севера.
Сержанта я нашел только через несколько часов и то лишь благодаря данным с орбиты. Следопыт из меня был пока что абсолютно бездарный. Вся моя практика хождения по лесам сводилась к паре недель пути по тайге, опять же с помощью спутниковой навигации. Что у меня имелось в достатке, так это выносливость и хорошая координация движений, благодаря чему я все же двигался по пересеченной местности достаточно быстро.
Плужников и еще трое бойцов остановились на привал прямо в гуще леса – выходить на открытое место они, видимо, опасались. Сержант и двое красноармейцев сидели на стволе упавшего дерева и ели тушенку из мятой банки, запивая ее водой из фляг и заедая ржаным хлебом. Четвертый боец, в котором я с удивившей меня радостью узнал Бориса, стоял на посту, сосредоточенно вглядываясь в лес. Как-то укрыться или хотя бы присесть он не пытался, но головой вертел с достойным лучшего применения усердием. В результате я заметил его первым, хотя, по идее, все должно было произойти совершенно наоборот.
– Борис! – Негромко окликнул я часового.
Красноармеец дернулся, хватаясь за винтовку, и я поспешно добавил:
– Это я, боец Нагулин. Выхожу медленно и с пустыми руками.
Я забросил винтовку за спину, и неспешно направился в сторону лагеря моих товарищей.
– Ты один? – уточнил сержант, вскочивший при первом звуке моего голоса и чуть не вываливший тушенку на землю.
– Один, – подтвердил я, – за мной никто не шел, я, похоже, последний. Что с командиром?
– Погиб в самом начале контратаки, – коротко взглянув мне в глаза, ответил Плужников, – скосили первой же очередью.
– Товарищ сержант, разрешите вопрос?
– Не разрешаю, Нагулин. Потом поговорим, я сам тебя позову, – сержант бросил выразительный взгляд на собравшихся вокруг нас красноармейцев. – Боец Синцов!
– Я!
– Заступаешь на пост.
– Есть!
– Чежин и Нагулин, давайте быстро ешьте, и надо продолжать движение.
Я на всякий случай проверил, что творится вокруг, но непосредственной опасности не обнаружил. Мы забрались в относительно глухое место, до которого ползущим по дорогам немецким колоннам пока дела не было.
– Стройся! – тихо скомандовал сержант, когда мы добили банку тушенки и съели остатки хлеба, – Слушай боевой приказ! Учитывая неблагоприятное изменение обстановки и гибель старшего лейтенанта Федорова, наша главная задача – скорейший выход к своим. Как старший по званию, принимаю командование отрядом. Мой заместитель – красноармеец Нагулин. Прорываться будем на восток по кратчайшему пути. Передвигаемся скрытно, с превосходящими силами противника в бой не вступаем. Кто без приказа откроет огонь – расстреляю лично. Вопросы есть?
– Товарищ сержант, что у нас с боеприпасами? – тут же влез я, – У меня боезапас полностью израсходован.
– Оружие и патроны к осмотру! – кивнул сержант, и сам первым стал доставать обоймы из патронных сумок.
На пятерых у нас оказалось три винтовки и сорок патронов к ним. Не просто негусто – вообще ничто. Плужников мрачно осмотрел это богатство и выдал несколько неожиданное для всех решение:
– Винтовки берут Чежин, Нагулин и я. Нам с Чежиным – по десять патронов, Нагулину – двадцать. Синцов – в головной дозор. Остальная группа держится вместе. Чежин, наблюдаешь за тылом. Нагулин, в любом раскладе ты – снайпер. Вперед не лезешь, выбираешь позицию самостоятельно и прикрываешь действия отряда.
– Есть!
– Вопросы? – сержант еще раз окинул нас взглядом, – Ну, раз вопросов нет, выдвигаемся.
Все-таки восток. Логику сержанта вполне можно было понять, и спорить я не стал. Во-первых, сейчас все вокруг так смешалось, что я уже и сам не мог определить, куда идти безопаснее, ну а во-вторых, внятно объяснить Плужникову причину, почему на восток идти не нужно, я все равно не мог.
Раскрывать перед кем-либо свои возможности я не собирался. Слишком многие силы здесь захотят поставить их под свой контроль, а становиться марионеткой в руках сильных мира сего в мои планы не входило. Так что любые свои слова и действия я вынужден был соотносить с возможностью рационально объяснить их в рамках существующих реалий, а также уровня знаний и умений, которым мог обладать рядовой красноармеец, пусть и потомственный охотник и таежный житель.
Мы осторожно пробирались через лес, внимательно осматриваясь вокруг, и я тоже усиленно делал вид, что ожидаю какой-нибудь пакости от каждого куста, хотя отлично знал, что ближайшие немцы сейчас в четырех километрах от нас едут и идут пешком по дороге на Тальное. Это тыловые части и пехота спешили за вырвавшимися вперед механизированными соединениями, уже почти замкнувшими кольцо вокруг попавших в котел советских армий.
Мысли мои были далеки от оптимизма. Возможно, я изначально выбрал неверную стратегию и недооценил все те опасности, которые ждали меня на фронте. Или же переоценил те преимущества, которые давало мне высокотехнологичное оборудование и сателлиты на орбите. Расстаться с жизнью в той ситуации, в которой я оказался, представлялось мне теперь делом простым и незамысловатым, а вот выжить и достичь своих целей, наоборот, казалось задачей достаточно нетривиальной.
Что мне стоило, например, явиться к местным властям в летном комбинезоне, с плазменным пистолетом на поясе и кучей всяких чудесных приборчиков, от которых здесь все впали бы в благоговейный ступор? Да ничто не мешало, ну, почти. Хотите, товарищ Сталин, войну выиграть малой кровью? Да, пожалуйста! С моей спутниковой группировкой ваши генералы всегда будут на десять шагов впереди врага в вопросах разведки на любую глубину, вплоть до Берлина и побережья Нормандии. Хотите полезные ископаемые из месторождений, о которых вы знать не знаете и не слышали никогда? Не вопрос! Вот же они, со спутников все видно. Хотите новые технологии? Тоже могу отсыпать, только тут вашим ученым повозиться придется – слишком разные у нас уровни развития. Но все равно рывок в этом вопросе обеспечить можно. Замечательно звучит, но… А дальше-то что?
А дальше посадят тебя, лейтенант Ирс, в золотую клетку с бриллиантовым унитазом и толпой самых лучших девочек, каких ты сам выберешь, и будешь ты ковать щит страны, но, главное, не столько щит, сколько меч. А за пределами этой клетки будут стоять в три ряда лучшие люди товарища Берии с самым продвинутым в мире оружием, которое ты сам же в их руки и отдашь, и со строжайшим приказом ликвидировать объект «пришелец» при малейшей угрозе его попадания в руки врагов. Ну и, конечно же, немедленно уничтожить означенный объект при любых его действиях, могущих прямо или косвенно угрожать жизни и здоровью руководителей советского государства, равно как и его ленинско-сталинским основам. Ты о такой жизни мечтал, лейтенант?
Нет уж, спасибо. Лучше вот так – по лесам, с примитивной винтовкой в руках, с угрозой в любую секунду получить пулю или осколок от случайного снаряда, но зато без пистолета у виска и ласкового голоса наркома внутренних дел над ухом. Потому что отдать то, что у меня есть властям любого государства этого мира – только все испортить. Причем и для мира, и для себя лично.
Конечно, мир этот жил как-то без меня, и я думаю, жил бы себе и дальше какое-то время, вот только он такой не первый и далеко не единственный. Примитивных человеческих цивилизаций по галактике разбросано немало, а еще больше в ней мертвых планет, на которых когда-то жили люди. До уровня развития хотя бы нашей Шестой Республики доживает едва процентов пять таких миров, вернее, только сама Шестая Республика и дожила. Большинство человеческих цивилизаций сгорает в апокалипсисе ядерной войны, погибая полностью или откатываясь на уровень средневековья, отягченного необратимо разрушенной экологией и наследственными болезнями. Из тех немногих, кто смог удержаться на грани и перешагнуть эту пропасть, большая часть гибнет в результате техногенных, экологических или социальных катастроф, а зачастую от всех трех этих напастей одновременно. Они медленно убивают природу своей планеты, своими руками превращают собственных детей в придатки электронных устройств, для которых виртуальные пространства становятся ближе и понятней живых людей, легализуют наркотики и разного рода извращения, реформируют систему образования так, чтобы отучить людей мыслить самостоятельно. Все больше решений отдается на откуп искусственному интеллекту, который, вроде бы, подконтролен и понятен своим создателям, но только до определенного момента. Им кажется, что все это делается для людей, для их же блага, для повышения управляемости общества, но в какой-то момент накапливается критическая масса скрытых противоречий, негативных изменений в экологии, мелких, но критичных ошибок в системах управления гигантскими производственными комплексами… И происходит взрыв. А дальше у каждой цивилизации свой уникальный путь в пропасть.
Летра показывала мне записи, сделанные в одном из таких миров дронами-разведчиками и научными сателлитами. Сведения эти, вообще-то, считались секретными, но не настолько, чтобы моя подруга сильно опасалась последствий их разглашения. А я тогда испугался. Возможно, впервые в жизни я испытал такое чувство страха. Тот мир погиб от вышедшего из-под контроля оружия, сочетавшего в себе новейшие разработки в области психотропных отравляющих веществ, продвинутые нанотехнологии и боевые вирусы. Вырвавшийся на свободу штамм не убивал живых существ – он изменял их. Сам вирус был только транспортом – капсулой для доставки в поражаемый организм молекул психотропного яда и наномашин, компактно упакованных внутри белковой и липидной оболочек вирусной частицы. Психотропный препарат, попадая в кровь, подчинял разум человека единственной цели – превращению всех окружающих людей в таких же идеальных и совершенных созданий, как он сам. Наномашины, проникавшие в организм, делали зараженного сильным, малочувствительным к боли, выносливым и по-своему даже высокоинтеллектуальным. Вот только ненадолго. Такое насилие над организмом сжигало его за несколько месяцев, но пока носитель был жив, он хитро и изощренно действовал, стараясь заразить как можно большее число людей, еще не пораженных вирусом. Коварство этого оружия заключалось в том, что зараженный после легкого получасового недомогания начинал чувствовать себя помолодевшим и полным сил, причем видно это становилось не только ему, но и окружающим. Отступали болезни, включая хронические, улучшалось самочувствие, разглаживались морщины, резко повышалась работоспособность. И при этом возникало непреодолимое желание сделать столь же счастливыми и молодыми всех вокруг, для чего и нужно-то было всего лишь подержать человека за руку, поцеловать или даже просто выдохнуть воздух в его сторону с близкого расстояния. Но счастье длилось недолго. Через два месяца после заражения старые болезни возвращались с утроенной силой, а вслед за ними появлялись новые, и человек начинал стремительно стареть. Смерть наступала от лавинообразного отказа всех систем организма. Больше ста дней с момента заражения не проживал никто. Вирус не щадил ни людей, ни животных. Видеоматериалы, показанные мне Летрой, были собраны из разных источников и очень грамотно нарезаны и смонтированы. Буквально за час перед моими глазами прошли последние полгода существования мира, шедшего к своему апокалиптическому концу многие тысячелетия. Я никогда не думал, что смотреть на это будет так страшно.
Этот пример был, наверное, самым ярким и шокирующим, но далеко не единственным. Тем не менее, в отличие от более чем двух десятков цивилизаций, не сумевших пережить «подростковый возраст», Шестой Республике сопутствовала удача. Она счастливо избежала ядерного конфликта, хотя несколько наиболее опасных лет балансировала буквально на лезвии ножа. Ну а потом ей не дал погрузиться в мир виртуальных грез и наркотического дурмана грандиозный прорыв в космических технологиях, позволивший нам вырваться к звездам, причем не единичными исследовательскими кораблями, а массово – с помощью колониальных транспортов, оснащенных гипердвигателями. Открытие гиперперехода при тогдашней сумме технологий и фундаментальных знаний можно было назвать откровенным чудом, но нам повезло, и дальний космос дал людям цель и работу на долгие десятилетия. Мы уже было решили, что самое страшное позади, когда грянул Мятеж… Страшный и иррациональный, он поразил сразу несколько крупнейших колоний, а потом перекинулся и в Метрополию. В тот момент я уже служил на лунной базе, и из-за жесткой военной цензуры не знал никаких подробностей, кроме тех, которые доводило до нас руководство. За месяц до гибели базы к нам прилетел транспорт поддержки и выгрузил саморазвертывающийся комплекс противокосмической обороны. Батареи врылись в лунный грунт и встали на боевое дежурство, а транспорт убыл обратно и увез с собой мою Летру. Больше никто из центральных миров к нам не прилетал, пока не появился крейсер мятежников. Полковник Нивен явно что-то знал о том, что происходит в Метрополии и колониях, но мне он этого рассказывать не стал даже перед смертью, а может, просто не успел. Но я для себя сделал один простой, но неутешительный вывод – вырвавшись в космос, мы лишь отсрочили гибель своей цивилизации, и вот теперь накрыло и нас.
Летра говорила, что мы изучаем примитивные цивилизации, чтобы понять, где же ошибка, которая ведет к саморазрушению. Поэтому и существовал запрет на вмешательство – для чистоты эксперимента, так сказать. И вот теперь я здесь, и запрет отменен. Но что делать, я не знаю, вернее, я знаю, чего точно делать не стоит. Я не пойду со своими технологиями и знаниями к властям. Если я хочу что-то изменить и жить здесь долго и счастливо, а потом оставить этот мир своим детям и детям их детей, я сам должен стать властью, причем взять эту власть ненасильственно, по крайней мере, в этой стране. Надежду на то, что за мной кто-то прилетит из Метрополии, я похоронил почти сразу. Что-то в голосе полковника Нивена подсказало мне, что глупо на это рассчитывать. Что ж, будем спасать этот мир от него самого, а заодно спасать и себя, я ведь очень рассчитываю прожить здесь все те полторы с хвостиком сотни лет, которые отмеряны мне природой.
Что-то задумался я о глобальном, а между тем, следовало решать текущие проблемы.
– Товарищ сержант, впереди в полутора километрах дорога. Я слышу шум моторов, – доложил я командиру.
– Может, наши? – влез со своим вопросом шедший справа Борис.
– Красноармеец Чежин, – тут же сделал стойку на нарушение субординации Плужников, – наряд… отставить! Еще раз откроешь рот без приказа и не для доклада – передашь винтовку Синцову. Усвоил?
– Усвоил, товарищ сержант, – сник Борис, – больше не повторится.
Но на меня он продолжал смотреть, с надеждой ожидая ответа на свой вопрос.
– Отряд, стой! – негромко приказал Плужников и сделал знак идущему впереди Синцову остановиться, – Всем соблюдать тишину. Слушай внимательно, Нагулин.
Я прикрыл глаза.
– Колонна идет, товарищ сержант. Грузовики и пехота. Моторы не наши – немцы это, и их много. Одновременно слышу не меньше пяти машин.
– Ну, грузовики понятно, – задумчиво произнес сержант, – хотя я вообще ничего не слышу. Но в прошлый раз с мотоциклами ты все верно сказал, так что и здесь, наверное, расслышал правильно. Но пехоту-то ты как услышать мог?
– Оружие позвякивает. И этот звук размазан по широкому фронту. Большая колонна. Не меньше двух рот, я думаю.
– Так, – сержант на несколько секунд задумался, – Чежин, Шарков, догоняете Синцова и остаетесь на месте. Укрыться в зарослях и чтобы ни звука!
– Есть! – негромко ответили красноармейцы.
– Нагулин, за мной!
Когда мы отошли метров на сто в сторону дороги, Плужников тихо произнес.
– Ты хотел о чем-то спросить, Нагулин. Сейчас самое время, спрашивай.
Я вздохнул.
– Товарищ сержант, зачем старший лейтенант Федоров поднял людей в контратаку? Ну, очевидно же было, что из этого ничего не выйдет.
Плужников кивнул. Он явно ждал этого вопроса и заранее заготовил ответ.
– Это война, Нагулин. Жестокая война, в которой есть свои правила, не нами придуманные, не нам их и менять. Устав требует от красноармейца вести наступательный бой. В нем написано, что если враг навяжет нам войну, Рабоче-Крестьянская Красная Армия будет самой нападающей из всех когда-либо нападавших армий. А наступательный бой заключается в решительном движении всего боевого порядка вперед и ведется путем подавления противника всей мощью огня, атаки его боевого порядка всеми силами. Вот так и действовал товарищ старший лейтенант Федоров. А ты, боец, считаешь, что нужно было бежать?
– Организованный отход перед превосходящими силами противника это не бегство, товарищ сержант, – возразил я, – Бегство – это оставление позиций вопреки приказу вышестоящего командира, а разве у товарища Федорова был приказ оборонять эту железнодорожную насыпь до последнего человека? Или, может быть, у него был приказ атаковать вышедшую из-за леса немецкую ротную колонну? Нет! Приказ у него был совершенно другой. Товарищ старший лейтенант должен был доставить доверенных ему людей в пункт сбора в Умани, где их уже ждали представители частей, понесших потери в боях с врагом. Именно этот приказ, на мой взгляд, и следовало выполнять, учитывая все обстоятельства, включая наличие у нас на руках раненых и отсутствие оружия у большей части отряда. Все, что я предлагал до боя и во время него, было направлено именно на то, чтобы сохранить людей и выполнить приказ командования. А что получилось? Вы же сами все видели, товарищ сержант.
Плужников скрипнул зубами, но промолчал. Видимо, с этой точки зрения он сегодняшний бой не рассматривал. Пользуясь возникшей паузой, я продолжил.
– А что касается устава, так в нем ведь не только наступательный бой предусмотрен. В четырнадцатой статье сказано, что оборона должна использоваться всякий раз, когда нанесение поражения противнику наступлением в данной обстановке невозможно или нецелесообразно. А в двадцать второй статье прямо говорится, что каждый случай является на войне уникальным и требует особого решения, поэтому в бою необходимо всегда действовать, строго сообразуясь с обстановкой. В нашем случае, когда нет цели удержания конкретного рубежа, а противник обладает подавляющим превосходствам в силах, устав предписывает такие действия, как подвижная оборона, выход из боя и отход. Все это описано в статьях с четыреста семнадцатой по четыреста двадцать вторую. Неужели товарищ старший лейтенант всего этого не знал? Не верю!
Читать бесплатно другие книги:
