Забвение пахнет корицей Хармель Кристин
– Ты хочешь сказать, мне ничего не остается, как продать кондитерскую своей семьи каким-то чужим людям?
Мэтт разводит руками:
– Я понимаю, это не идеальный вариант. Но так ты смогла бы в сжатые сроки решить свои финансовые проблемы. А если повезет, я уговорю их, чтобы оставили тебя менеджером.
– Но это кондитерская моей семьи, – лепечу я и понимаю, что повторяюсь.
Мэтт отворачивается.
– Хоуп, я не знаю, что еще тебе сказать. Вообще-то это последний шанс, если, конечно, ты не прячешь в загашнике полмиллиона долларов. С долгами, что на тебе висят, ты вряд ли сумеешь начать все сначала где-нибудь на новом месте.
Я ищу и не нахожу слов. После паузы Мэтт снова принимается убеждать:
– Да ты не бойся, это очень достойные люди. Я их давным-давно знаю. Они не обманут. По крайней мере, тебе не придется закрывать заведение.
Ощущение у меня такое, словно Мэтт, выдернув чеку, бросил в меня гранату, а потом предложил навести чистоту и убрать кровавое месиво – и всё это с милой, доброжелательной улыбкой.
– Мне нужно подумать, – отрешенно говорю я.
– Хоуп… – Мэтт, отодвинув в сторону свой бокал, тянется ко мне через стол. И сгребает мои руки своими ручищами – по всей вероятности, это следует понимать в том смысле, что с ним мне ничто не грозит. – Мы все решим, веришь? Я тебе помогу.
– Не нуждаюсь я в твоей помощи, – бормочу я еле слышно.
Он обижен, и я чувствую себя ужасно неловко, поэтому не отдергиваю рук. Понятно, он просто пытается проявить порядочность. Но я не нуждаюсь в благотворительности. Может, пойду ко дну, а может, сумею выплыть, но в любом случае бороться я намерена самостоятельно.
В этот момент у меня в сумке пищит мобильник. Я в замешательстве вырываю руки и лезу за телефоном. Забыла перевести его в режим вибрации. Отвечаю, а сама вижу, как из другого конца зала на меня неодобрительно взирает метрдотель.
– Мам? – Это Анни, голос у нее встревоженный.
– Что случилось, детка? – спрашиваю я, уже вскакивая с места, готовая бежать ей на помощь, где бы она ни находилась.
– Ты где?
– Да вот, решила поужинать, Анни, – объясняю я. Мэтта не упоминаю, а то решит, что у нас свидание. – А ты где? Разве ты не у папы?
– Папе нужно было на встречу с клиентом, – неохотно поясняет она, – так что он отвез меня домой. А тут посудомойка, типа, совсем сломалась.
Я прикрываю глаза. Перед тем как появился Мэтт, я залила в посудомоечную машину моющее средство и включила ее на полчаса, рассчитав, что к моему возвращению цикл уже закончится. Что стряслось?
– Это не я, – поспешно оправдывается Анни. – Но тут, типа, вода весь пол залила. В смысле, на несколько дюймов. Типа наводнение, в общем.
У меня обрывается сердце. Похоже, прорвало трубу. Даже представить не могу, во что обойдется ремонт, в каком виде мой старый деревянный паркет.
– Ничего, – говорю я в трубку ровным голосом. – Умница, что сразу позвонила, малыш. Я скоро буду.
– Но как мне остановить воду? – спрашивает девочка. – Тут, типа, все плавает. Скоро же весь дом затопит.
Я понимаю, что понятия не имею, как отключается вода на кухне.
– Погоди, дай мне вспомнить. Я тебе перезвоню. Я уже еду.
– Неважно, – и Анни бросает трубку.
Я описываю ситуацию Мэтту, он вздыхает и подзывает официанта, чтобы нам упаковали еду с собой.
– Неудобно получилось, прости, – извиняюсь я, когда через пять минут мы бежим к машине. – В последнее время у меня не жизнь, а какая-то цепь неприятностей.
Мэтт только качает головой.
– Всякое бывает, – сухо отзывается он. После чего погружается в молчание и нарушает его, только когда мы приближаемся к моему дому: – Не отмахивайся от того, что я тебе сказал, Хоуп. Иначе ты рискуешь всего лишиться. Всего, что годами создавала твоя семья.
Я ничего не отвечаю, поскольку сознаю его правоту, но сейчас мне не до того. Взамен спрашиваю, не знает ли он, как перекрыть воду на кухне, но он не знает, и остаток пути мы едем в мертвой тишине.
– Чей это джип? – интересуется Мэтт, подъехав к моему дому. – Из-за него мне тут не припарковаться.
– Гэвина, – тихо поясняю я. Знакомый серовато-синий «рэнглер» припаркован рядом с моей «короллой». У меня начинает колотиться сердце.
– Гэвина Кейса? – переспрашивает Мэтт. – Того парня, что делал тебе ремонт? А он-то что здесь делает?
– Наверное, Анни вызвала, – сжав зубы, говорю я. Анни невдомек, что я еще не полностью расплатилась с Гэвином за ремонт. Точнее, еще почти совсем не расплатилась. Она понятия не имеет, что однажды в июле, сидя с ним на веранде, я прочла банковскую выписку о состоянии моих дел и, не сдержавшись, вдруг расплакалась, а спустя месяц, закончив работу, Гэвин настоял на том, что хочет получать оплату в виде бесплатного кофе с пирожными. Анни не догадывается, что этот парень – единственный человек в городке, кроме Мэтта, посвященный во все мои неприятности. Вот почему сейчас я меньше всего хотела бы его здесь видеть.
Я вхожу в дом, Мэтт следует по пятам с пакетом моей еды от «Фратанелли». На кухне Анни с пачкой полотенец и Гэвин, он согнулся в три погибели и колдует под мойкой. Краснея, я понимаю, что невольно первым делом посмотрела на его джинсы – туда, где утром заметила дырку. Она на месте, разумеется.
– Гэвин, – окликаю я, и он, пятясь, выбирается из-под мойки и выпрямляется. Переводит взгляд с меня на Мэтта и чешет затылок, а Мэтт протискивается у него за спиной, чтобы поставить пакет в холодильник.
– Привет, – здоровается Гэвин. Снова глядит на Мэтта, а потом на меня. – Вот, я приехал сразу, как только Анни позвонила. Воду я пока отключил. Кажется, трубу прорвало, нужно вскрывать стену за посудомоечной машиной. Я могу заехать послезавтра и все наладить, если, конечно, время терпит и вас это устраивает.
– Да ну, может, не стоит, – смущенно отнекиваюсь я. И выразительно смотрю ему прямо в глаза в надежде, что он догадается: заплатить я пока что по-прежнему не могу.
Но он лишь улыбается и продолжает, словно не слышал моих слов:
– Завтра весь день уже забит, зато послезавтра я совершенно свободен. Только с утра кое-что нужно сделать у Фоули, но это ерунда. Да и вообще, много времени этот ремонт не займет, не волнуйтесь. Трубу заменю, и все будет отлично. – Гэвин снова бросает быстрый взгляд на Мэтта – и на меня. – Слушайте, да ведь у меня в джипе есть моющий пылесос. Давайте-ка я за ним сбегаю и помогу убрать воду с пола. А заодно посмотрим, в порядке ли полы.
Искоса я посматриваю на Анни, все еще стоящую с охапкой полотенец в руках.
– Спасибо, мы сейчас сами наведем порядок, – отвечаю я Гэвину. – Неудобно вас задерживать. Правда? – спрашиваю я, обращаясь к Анни, а потом к Мэтту.
– Наверное. – Анни пожимает плечами. Мэтт смотрит в сторону:
– Вообще-то, Хоуп, мне завтра очень рано вставать. Я уже собирался домой.
Гэвин, фыркнув, молча выходит, я этого как бы не замечаю.
– Ой, конечно, – говорю я Мэтту. – Разумеется. Спасибо за ужин.
Когда я уже провожаю Мэтта в прихожей, возвращается Гэвин с пылесосом.
– Я же сказала, не надо, – бурчу я себе под нос.
– Я слышал, что вы сказали, – бросает Гэвин, не останавливаясь и не глядя на меня.
Спустя минуту, стоя на пороге и глядя, как сверкающий «Лексус» Мэтта выруливает с дорожки, я слышу звук пылесоса в кухне. Прикрыв глаза, стою так какое-то время, а потом возвращаюсь в дом, навстречу той единственной неприятности в жизни, которую, кажется, можно устранить.
Следующий вечер Анни проводит у Роба, а я со шваброй в руках устраняю следы потопа на кухне. Ловлю себя на мысли о Мами – вот кто всегда умудрялся без труда справляться с возникающими проблемами. А я ведь не навещала ее уже две недели! Внучка из меня никудышная, угрызаюсь я. И вообще человек я никудышный. Еще одна область, где я не состоялась.
С комком в горле я наспех заканчиваю уборку, крашу губы перед зеркалом в прихожей и хватаю ключи. Анни права: мне необходимо повидать бабушку. Навещая Мами, я каждый раз еле удерживаюсь от слез. Нет, интернат очень уютный и симпатичный, и условия там прекрасные, но просто невыносимо видеть, как она угасает. Все равно что стоять на палубе и смотреть, как человек за бортом скрывается в волнах, зная, что бросить ему спасательный круг ты не можешь.
Всего через пятнадцать минут я вхожу в интернат – просторное сливочно-желтое здание. Повсюду висят фотографии цветов, лесных зверей и птиц. Отделение для пациентов с расстройством памяти – на верхнем этаже, чтобы попасть в него, нужно набрать код на цифровой панели у двери.
Я иду по коридору к комнате Мами, расположенной в дальнем конце западного крыла. Комнаты здесь похожи не на больничные палаты, а на частные квартирки, хотя едят пациенты в общей столовой, а у персонала имеются ключи от каждой двери – это позволяет присматривать за их обитателями и проводить лечение. Мами лечат антидепрессантом, дают два сердечных препарата и экспериментальное средство от Альцгеймера. Что-то незаметно, чтобы оно помогало. Раз в месяц я встречаюсь с лечащим врачом. В последний раз доктор сообщил, что за последние несколько месяцев умственные способности Мами значительно ухудшились.
– Самое скверное, – говорил он, поглядывая на меня сквозь очки, – что она пока что сама все понимает. Очень тяжелый этап, так грустно это наблюдать: она сознает, что скоро совсем потеряет память. Всех пациентов с ее диагнозом это, как вы понимаете, очень тревожит и расстраивает.
Я сглатываю и нажимаю звонок против ее имени: Роза Маккенна. Слышу, как она шевелится за дверью, может быть, с трудом поднимается с мягкого кресла, как идет к двери, постукивая палочкой – с ней она не расстается с тех пор, как два года назад упала и сломала бедро.
Дверь приоткрывается, и я испытываю сильнейшее желание броситься к ней навстречу с распростертыми объятиями, как всегда делала в детстве. До сегодняшнего дня я была убеждена, что прихожу сюда ради бабушки, но сейчас вдруг понимаю, что делаю это в первую очередь для себя. Мне это нужно. Мне отчаянно нужен кто-то, кто меня любит, пусть даже не так, как мне хотелось бы.
– Здравствуй, – произносит Мами, улыбаясь. Волосы у нее, кажется, стали еще белее, чем в нашу последнюю встречу, морщины обозначились резче. Однако губы, как всегда, подкрашены бордовой помадой, на ресницах тушь, глаза подведены карандашом. – Какой приятный сюрприз, дорогая.
В ее речи заметен легкий намек на почти пропавший за долгие годы французский акцент. Бабушка живет в Соединенных Штатах с конца 1940-х, а отголоски давнего прошлого до сих пор окутывают ее выговор, точно одна из тех легких, как перышко, французских косынок, которые бабушка почти всегда повязывает себе на шею.
Я шагаю вперед, обнимаю ее. Раньше я была маленькой, а она надежной и сильной. Сейчас, прижав ее к себе, я ощущаю рукой острые лопатки и позвонки.
– Здравствуй, Мами, – тихо говорю я, украдкой смахивая слезы.
Бабушка смотрит на меня, ее серые глаза затуманены.
– Вы должны меня простить, – любезно говорит она. – Я иногда немного рассеянна. Кто вы, дорогуша? Я понимаю, что должна вас помнить.
Я проглатываю комок.
– Я Хоуп, Мами. Твоя внучка.
– Ну конечно, – она улыбается мне, но в глазах по-прежнему туман. – Я так и думала. Но иногда мне приходится напоминать. Прошу, входи.
Я уныло плетусь за Мами в ее квартирку, и она сразу подводит меня к окну гостиной.
– А я любуюсь закатом, дорогуша, – говорит она. – Еще немного, и мы сможем увидеть вечернюю звезду.
Глава 3
ВАНИЛЬНЫЕ КАПКЕЙКИ «ПОЛЯРНАЯ ЗВЕЗДА»
Для капкейков
Ингредиенты
200 г несоленого сливочного масла комнатной температуры
1,5 стакана сахарного песка
4 крупных яйца
1 ч. л. ванильного экстракта
3 стакана муки
3 ч. л. разрыхлителя
0,5 ч. л. соли
1,5 стакана молока
Приготовление
1. Разогреть духовку до 180 °C. Уложить на противень 24 формочки для маффинов с бумажными капсулами.
2. Электрическим миксером смешать в глубокой миске масло и сахар. Взбить до пышной пенистой массы, затем, продолжая взбивать, по одному добавить яйца. Влить экстракт ванили
3. Просеять муку, смешав с разрыхлителем и солью, после чего всыпать в масляную смесь по 1 стакану, помешивая и чередуя с молоком.
4. Полученной смесью заполнить формы до половины. Выпекать 15–20 минут или до тех пор, пока тесто не перестанет налипать на зубочистку, воткнутую в середину капкейка. Оставить в выключенной духовке на 10 минут, затем вынуть и поставить на решетку до полного остывания.
5. Когда капкейки остынут, полить сверху розовой глазурью (см. ниже).
РОЗОВАЯ ГЛАЗУРЬ
Ингредиенты
200 г слегка размягченного несоленого сливочного масла
4 стакана сахарной пудры
0,5 ч. л. экстракта ванили
1 ч. л. молока
1–3 капли красного пищевого красителя
Приготовление
1. Электрическим миксером взбить масло в среднего размера миске до пышной пенистой массы.
2. Продолжая взбивать, постепенно добавлять сахарную пудру.
3. Продолжая взбивать, добавить ванильный экстракт и молоко.
4. Добавить одну каплю красителя, тщательно перемешать до равномерной окраски. По желанию можно придать глазури более яркую окраску, добавив еще 1–2 капли красителя и перемешивая массу после каждой капли до однородности. Полить капкейки глазурью, как указано выше.
Роза смотрела в окно, дожидаясь, как всегда, появления первой звезды над горизонтом. Она точно знала, что звезда – мерцающая, сверкающая, будто вечный огонь, – появится сразу после того, как заходящее солнце расцветит небо лентами пламени и света. Там, где она жила совсем девочкой, сумеречный час после заката называли l’heure bleue – час синевы, время, когда на земле уже смерклось, но еще до конца не стемнело. Это переходное состояние умиротворяло Розу, дарило утешение.
А особенно она любила вечернюю звезду, появлявшуюся каждый вечер в бархатно-синем небе, – при том что это на самом деле никакая не звезда, а планета Венера, названная в честь богини любви. Роза усвоила это давным-давно, но какая разница? С Земли нелегко отличить звезду от планеты. За многие годы Роза пересчитала все звезды, какие только могла различить в ночном небе. Она всегда что-то искала, но так до сих пор и не нашла. И сознавала, что сама виновата, и оттого грустила. Она много из-за чего печалилась в последнее время. Но иногда, время от времени, ловила себя на том, что не помнит, из-за чего плакала.
Болезнь Альцгеймера. Роза знала свой диагноз. До нее доносилось перешептывание в общем холле. Она наблюдала за своими соседями по отделению и видела, как с каждым днем слабеет их память. Роза догадывалась: с ней происходит то же самое, что приводило ее в ужас по причинам, которые никто не смог бы понять. Она не решалась говорить о них вслух. Слишком поздно.
Вот эта девушка с блестящими каштановыми волосами, с таким знакомым лицом и чудесными печальными глазами минуту назад назвала себя – но ее имя уже забылось. К горлу подкатила привычная паника. Ах, вот бы ухватиться за воспоминания, как за канаты, и крепко держаться, чтобы не пойти ко дну. Но канаты были скользкими, не ухватиться за них, не удержаться. Так что Роза прокашлялась, выдавила любезную улыбку и попытала счастья, назвав имя наугад.
– Жозефина, милая, смотри, вот звезда над горизонтом. – Она подняла руку, указывая на то место, где вот-вот, прямо сейчас, должна была загореться вечерняя звезда. Хорошо бы, если бы она угадала с именем. Очень давно не видела она Жозефину. А может, видела. Невозможно сказать наверняка.
Девушка с темными волосами прочистила горло.
– Нет, Мами. Это я, Хоуп. Жозефины здесь нет.
– Да, самой собой, я знаю, – заторопилась Роза. – Просто оговорилась, должно быть.
Нельзя, чтобы они – хоть кто-то из них – догадались, что она теряет память. Стыд-то какой! Как будто она готова сдаться. Розе страшно не хотелось, чтобы так думали, потому что это неправда – на самом деле она полна решимости. Может, если удастся притворяться и держать их в неведении еще какое-то время, тучи рассеются, и ее воспоминания вернутся оттуда, где они сейчас прячутся от нее.
– Ничего, Мами, – сказала девушка, на взгляд Розы слишком взрослая для Хоуп, ее единственной внучки, ведь той никак не больше тринадцати-четырнадцати лет. А у этой Роза ясно видела мелкие морщинки вокруг глаз – следы забот и тревог. Слишком много морщинок для девочки такого возраста. Чем, интересно, она озабочена, что ее гнетет, думала Роза. Ей хотелось помочь Хоуп. Она только не знала как.
– Где же твоя мама? – учтиво осведомилась Роза. – Она тоже придет, дорогая?
Столько нужно сказать Жозефине, за столько попросить у нее прощения! Так страшно не успеть, ведь время уходит. С чего бы ей начать? Просить у дочери прощения за все, что она, Роза, сделала не так? За свою холодность? За то, что, сама того не желая, служила ей дурным примером? В прошлом, Роза помнила, у нее было много возможностей повиниться перед дочерью, но она так и не сумела, слова всякий раз застревали в горле. Может, теперь самое время превозмочь себя и выговориться, чтобы Жозефина узнала, пока не поздно.
– Мами? – настороженно окликнула Хоуп.
Роза ласково улыбнулась ей. Она знала: когда-нибудь Хоуп вырастет, станет сильной и доброй. Жозефина тоже из таких женщин, но ее подлинную сущность скрывало столько защитных слоев, наросших в результате ее, Розы, ошибок, что почти невозможно разглядеть, распознать, какая она на самом деле.
– Что, дорогая? – отозвалась Роза, потому что Хоуп вдруг замолчала. Внезапно Роза словно бы догадалась, что именно пытается сказать Хоуп. И собралась уже остановить ее, чтобы не услышать страшных слов. Но не успела. Она всегда со всем опаздывала.
– Моя мама – Жозефина – умерла, – мягко сказала Хоуп. – Два года назад, Мами. Ты не помнишь?
– Моя дочь? – переспросила Роза. Скорбь захлестнула ее волной. – Моя Жозефина?
Правда нахлынула, будто океанский прилив, и на мгновение Роза задохнулась, не в силах глотнуть воздуха. И поразилась ухищрениям памяти, смывающей неприятные и болезненные воспоминания и уносящей их в море.
Но некоторые воспоминания – это Роза знала наверняка – стереть невозможно, даже если человек всю жизнь прожил, прикидываясь, будто ничего этого не было.
– Прости меня, Мами, – вновь заговорила Хоуп, – ты и правда забыла?
– Нет, нет, – поспешно оборвала ее Роза. – Разумеется, нет.
Хоуп отвернулась, а Роза посмотрела на нее. На миг девочка напомнила ей о чем-то или о ком-то, но она не успела ухватить это воспоминание, и оно улетело, упорхнуло, точно мотылек.
– Разве могла я о таком забыть? – тихо добавила Роза.
Некоторое время они сидели молча, глядя из окна на небо. Вечерняя звезда была уже там, а вскоре Роза смогла различить звезды Большой Медведицы, которую ее папа назвал однажды Божьей кастрюлькой. И, как когда-то научил ее папа, Роза мысленно провела линию от звезды Мерак до звезды Дубхе и отыскала Полярную звезду, только открывавшую свой заспанный глазок в безграничном небе. Роза знала имена многих звезд, а некоторым и сама дала имена – в память о людях, которых потеряла много лет назад.
Как странно, думала Роза, что она не может удержать в голове простейшие вещи, зато названия небесных тел отпечатались в ее памяти навечно. Она тайком изучала их на протяжении многих лет в надежде, что когда-нибудь они сумеют указать ей дорогу домой. Но вот она все еще здесь, на Земле, не так ли? А звезды так же далеки, как все эти годы.
– Мами? – Хоуп первой нарушила долгое молчание. Роза обернулась к ней и улыбнулась этому слову.
С нежной любовью вспоминала она свою собственную мами, которая всегда казалась ей невероятно эффектной и обаятельной женщиной, с ее неизменной красной помадой на губах, высокими скулами и шикарной короткой стрижкой, вышедшей из моды в конце 1920-х годов. Но потом вспомнила, что стало с ее любимой бабулей, и улыбка померкла. Роза сморгнула слезу и вернулась в настоящее.
– Да, дорогая? – отозвалась она.
– Кто такая Леона?
Эти слова застали Розу врасплох, у нее перехватило дыхание, ведь уже почти семьдесят лет она не произносила этого имени вслух. Да и к чему? Она не верила в воскрешение мертвых.
– Никто, – ответила наконец Роза. – Нет никакой Леоны. – Но, разумеется, это ложь. Леона была. Все они были. Отрекаясь от них, она понимала, что затягивает узел обмана еще туже. В один прекрасный день, подумалось ей, эта петля затянется настолько, что задушит ее.
– Но Анни говорит, что ты называла ее Леоной, – настаивала Хоуп.
– Нет, она ошиблась, – мгновенно отреагировала Роза. – Никакой Леоны я не знаю.
– Но…
– Как там Анни? – поинтересовалась Роза, меняя тему. Анни она помнит хорошо. Анни – американка в третьем поколении ее семьи. Первая – Жозефина. Потом Хоуп. А теперь малышка Анни, рассвет перед самым наступлением ее, Розы, сумерек. Мало чем Роза могла гордиться в своей жизни. Но этим, этим она гордилась.
– У нее все отлично, – ответила Хоуп, но Роза заметила, что та как-то неестественно скривила губы. – В последнее время много времени проводит со своим отцом. Они почти целое лето вместе ходили на игры лиги Кейп-Кода. Роза покопалась в памяти.
– Что за лига?
– Бейсбольная. Летние состязания. Вроде тех игр, на которые дедушка водил меня, когда я была маленькой.
– Ну что ж, чудесно, дорогая, – сказала Роза. – И ты с ними ездила?
– Нет, Мами, – спокойно ответила Хоуп. – Мы с отцом Анни в разводе.
– Ах да, конечно, – прошептала Роза. Вглядываясь в лицо Хоуп, пока девочка сидела с опущенными глазами, она видела в нем такую же печаль, как в своем собственном, когда смотрелась в зеркало. – Ты все еще любишь его?
Хоуп резко вздернула голову, и Розе стало ужасно неловко: видимо, не стоило задавать этот вопрос. Она иногда забывает, что прилично, а что нет.
– Нет, – шепнула наконец Хоуп. И, не глядя в глаза Розе, прибавила: – Кажется, я вообще никогда не любила. Ужасно, правда? Наверное, я какая-то ненормальная.
У Розы сдавило горло. Боже, она и Хоуп передала свое проклятье. Теперь она это ясно видит. Ее собственное окаменевшее сердце принесло такие беды, каких она и вообразить не могла. Она одна во всем виновата. Но как ей убедить Хоуп, что любовь существует и способна менять все вокруг? Нет, не получится. Поэтому Роза снова откашлялась и попробовала сосредоточиться на настоящем времени.
– Ты совершенно нормальная, детка моя, – обратилась она к внучке.
Хоуп взглянула на бабушку и отвела глаз.
– А что если нет? – шепотом спросила она.
– Ты ни в чем не должна себя винить, – твердо сказала Роза. – Некоторые люди просто не созданы друг для друга.
Она снова покопалась в памяти. Ей никак не удавалось припомнить имя бывшего мужа Хоуп, зато точно знала, что никогда не была от него в восторге. Потому что он дурно обошелся с Хоуп? Или просто оттого, что он всегда казался ей каким-то чересчур сухим, чересчур уравновешенным?
– Он хороший отец для Анни, верно? – добавила она просто потому, что чувствовала потребность сказать что-то хорошее.
– Да, это правда, – напряженно произнесла Хоуп. – Он прекрасный отец. Покупает ей все, что она ни попросит.
– Но это не любовь, – тревожно отозвалась Роза. – Это ведь просто вещи.
– Ну, тогда не знаю. – Хоуп вдруг совсем поникла, вид у нее был измученный. Волосы упали, занавесом закрывая лицо, так что Роза никак не могла различить его выражение. В эту минуту она не сомневалась, что внучка плачет. Но, когда Хоуп снова подняла голову, слез в ее до боли знакомых глазах не было.
– У тебя кто-нибудь появился, другой мужчина? – спросила Роза, помолчав немного. – После развода?
Она думала о себе и о том, что иногда приходится жить дальше, хотя сердце твое уже отдано навек.
– Вот еще, нет, конечно. – Хоуп потрясла головой, избегая взгляда Розы. – Не хочу быть такой, как мама, – пробормотала она. – У меня на первом месте Анни. А не случайные ухажеры.
И тут Роза поняла. В мгновение ока ожили все эпизоды, все мельчайшие подробности детства ее внучки. Вспомнилось, как Жозефина постоянно искала любви в самых неподходящих для этого местах, выбирая самых неподходящих мужчин – а ведь любовь все это время была рядом, в глазах Хоуп. В памяти снова всплыли бесчисленные ночи, когда Жозефина бросала дочь на Розу, а сама бежала на свидание. Хоуп, тогда совсем еще малышка, засыпала, наплакавшись, на руках у Розы, которая крепко прижимала ее к себе. Роза видела перед собой мокрые пятна от слез на ее платьицах и вспомнила, как, уложив девочку спать, подолгу сидела опустошенная и одинокая.
– Ты не такая, как твоя мать, дорогая, – ласково сказал Роза. У нее разрывалось сердце – ведь все это происходит по ее вине. Кто же мог предвидеть, что некогда принятые ею решения больно отзовутся на следующих поколениях семьи?
Хоуп снова покашляла и, пряча глаза, сменила тему разговора.
– Так ты точно не помнишь, кто такая Леона? – повторила она.
Роза несколько раз моргнула, слыша имя, которое пробило в ее сердце еще одну дыру. Плотно сжав губы, она решительно помотала головой. Возможно, ложь будет не такой ужасной, если не произносить ее вслух.
– Странно, – с сомнением протянула Хоуп. – А Анни совершенно уверена, что ты несколько раз назвала ее так.
– Действительно, странно. – Как хотелось бы Розе дать девочке ответы на все вопросы, но она не может, не готова, для нее сказать всю правду – это как открыть шлюзы и вызвать наводнение. Она слышала, как плещется вода за стеной плотины, понимала, что скоро это случится и все хлынет наружу. Но пока еще все эти реки, приливы, бурные потоки – только ее, и она плавает по их волнам в одиночку.
Хоуп как будто хотела что-то сказать, но передумала и вместо этого крепко обняла Розу на прощание, пообещав, что обязательно скоро вернется. Она ушла, не оглянувшись. Роза смотрела, как уходит внучка, отметив, что темнота еще не совсем сгустилась. Хоуп не пробыла у нее даже до конца heure bleue. Розе сделалось грустно, хотя девочку она не винила. Роза знала, что в этом, как и во многом другом, – виновата только она сама.
Спустя какое-то время после того, как все звезды вышли на небосклон, заглянула любимая медсестра Розы – кожа у нее блестела, как pain au chocolat[1]. Такие булочки Роза много лет назад приносила братишке Давиду и сестренке Даниэль. Медсестра зашла проверить, не забыла ли пациентка принять вечерние лекарства.
– Привет, Роза, – поздоровалась она, улыбаясь лучистыми глазами, проворно налила воды в стаканчик и открыла коробку с Розиными таблетками. – Ну что, сегодня у вас были гости?
Роза глубоко задумалась, изо всех сил пытаясь вспомнить. Какое-то мимолетное воспоминание промелькнуло, забрезжило в памяти, но ускользнуло. Она была уверена, что любовалась закатом одна, как каждый вечер.
– Нет, дорогуша, – уверенно ответила Роза.
– Вы уверены, Роза? – не отставала санитарка. Она протянула Розе таблетки в пластиковом стаканчике и наблюдала, как та глотает их, запивая водой. – Ну как же, Эми, дежурная на входе, сказала, что к вам внучка заходила. Хоуп.
Роза заулыбалась, она любит Хоуп, девочке сейчас лет тринадцать-четырнадцать. «Как бежит время, – подумала она. – Я и оглянуться не успею, как она станет совсем взрослой».
– Нет, – сказала она санитарке, – сегодня никого не было. Но я вас как-нибудь непременно познакомлю. Она чудесная девочка. Может быть, придет навестить меня вместе со своей мамой.
Санитарка ласково пожала Розе руку и улыбнулась.
– Ну ничего, Роза, – пробормотала она, – ничего.
Глава 4
Я совершенно не собиралась возвращаться сюда, в кафе-кондитерскую, вообще на Кейп-Код – никогда.
Ничто не предвещало, что к тридцати шести годам я стану матерью дочери-подростка и владелицей кондитерской. В школе я мечтала уехать далеко-далеко, путешествовать по всему свету, стать преуспевающим юристом.
Потом встретила Роба, он уже учился на последнем курсе юридического, а я только поступила на программу бакалавриата. Мне-то казалось, что Кейп-Код обладает сильным магнетическим притяжением, но оно и сравниться не могло с силой, затянувшей меня на орбиту Роба. Когда мои противозачаточные таблетки не сработали – я к тому моменту поступила на первый курс юридического университета, – пришлось признаться Робу, что я беременна. Через неделю он сделал мне предложение. По его мнению, сказал он, так будет правильно.
Мы пришли к общему решению, что мне нужно взять академический отпуск, чтобы родить ребенка, и только после этого возвращаться к учебе. В августе родилась Анни. Роб получил работу на фирме в Бостоне и убедил меня побыть дома с дочерью подольше, ведь теперь он зарабатывает достаточно. Сначала идея мне понравилась. Но после первого совместно прожитого года между мной и им разверзлась такая пропасть, что я не представляла, как ее преодолеть. Мои будни, заполненные пеленками и памперсами, кормлением грудью и «Улицей Сезам», были неинтересны Робу, а я завидовала тому, что он каждый день уходит в большой мир и занимается тем, о чем я раньше мечтала сама. Я не жалела, что родила Анни, подобная мысль ни на секунду не посещала меня. Жаль только, что мне никогда так и не удастся пожить полной жизнью, для которой, как мне казалось, я была рож дена.
Когда девять лет назад маме поставили этот диагноз – рак груди, – Роб после долгих ночных препирательств и уговоров согласился перебраться в Кейп. Приехав, он обнаружил, что здесь есть возможность открыть свою контору, и стал в городке чуть ли не единственным адвокатом по делам о возмещении вреда здоровью. Мами в кондитерской присматривала за Анни, а я целый день работала у Роба помощником адвоката – конечно, не совсем то, о чем я мечтала, но, в общем, достаточно близко. Учась в первом классе, Анни уже вполне профессионально покрывала капкейки глазурью и защипывала пирожки. Все вроде бы наладилось и в течение нескольких лет работало как часы.
Потом у мамы случился рецидив болезни, у Мами начались проблемы с памятью, и оказалось, что спасать кондитерскую кроме меня некому. Не успела я опомниться, как стала хранительницей мечты – да только не своей, – а тем временем упустила все, о чем некогда мечтала сама.
Сейчас почти пять утра, до рассвета еще часа два. Когда я еще ходила в школу, Мами, бывало, говорила, что встречать новое утро – все равно что разворачивать полученный от Бога подарок. Меня удивляло такое сравнение, так как набожностью Мами не отличалась и исправной прихожанкой не была. Однако по вечерам, приходя к ней на ужин, мы с мамой иногда заставали ее стоящей на коленях у заднего окна – освещенная падающими лучами света, она тихо молилась.
– У меня с Богом свои отношения, – однажды ответила мне бабушка, когда я спросила, почему она молится дома, а не пойдет в церковь Святой Девы.
Нынешним утром на кухне пахнет мукой, дрожжами, маслом, шоколадом и ванилью, я дышу всем этим полной грудью, знакомые запахи дарят успокоение. С раннего детства они связаны у меня с бабушкой – даже после того, как она, закрыв кондитерскую, принимала душ и переодевалась в домашнее, от ее кожи и волос веяло кухонными ароматами.
Я защипываю пирожки, добавляю муки в здоровенный миксер, но в мыслях я далеко от всего этого. Я думаю о том, что сказала Мами вчера вечером, а сама тем временем методично выполняю одно за другим привычные утренние дела. Проверяю таймер духовки № 1, в которой стоят безе с шоколадной крошкой. Раскатываю тесто для марципанно-розовых корзиночек, которые так любит Мэтт Хайнс. Прослаиваю начинкой пахлаву и засовываю ее в духовку № 2. Кладу во второй миксер размягченный сливочный сыр для лимонно-виноградного чизкейка. Завертываю квадратики горького французского шоколада в слоеное тесто – для pains au chocolat. Заплетаю в длинные косы жгуты теста из пшеничной муки – это будут халы, – посыпаю сверху изюмом и отставляю в сторону, чтобы подошли.
«Ты совершенно нормальная, детка моя», – уверяла Мами. Но откуда ей это знать? Память ее почти совсем оставила, можно сказать, все настройки сбиты. И все же иной раз взгляд у нее бывает таким же ясным, как прежде, и тогда мне кажется, будто ее глаза, как когда-то, заглядывают мне прямо в душу. Я никогда не сомневалась, что они с дедушкой любили друг друга, но их отношения всегда казались мне скорее деловыми, чем романтическими. Может быть, и у меня с Робом было так же, и я легко отказалась от них, потому что надеялась, что где-то меня ждет нечто большее? Наверное, я дура. Жизнь – не волшебная сказка.
Пищит таймер первой духовки, и я переставляю безе на решетку, чтобы они остыли. Потом снова включаю духовку, чтобы поставить в нее противень с pains au chocolat. По утрам я выпекаю их в двойном количестве – сейчас, с наступлением осенней прохлады, они расходятся быстрее. Пирожные и тарты с фруктами лучше идут у нас в весенние и летние месяцы, а с приближением зимы, по-моему, людей тянет на более плотную сдобу.
Помогать Мами в кондитерской, как сейчас Анни помогает мне, я начала, когда мне исполнилось восемь. Каждое утро, перед самым восходом солнца, Мами бросала свои занятия и подводила меня к боковому окну, которое смотрело прямо на восток, поверх извивающейся Мэйн-стрит. Мы молча глядели на горизонт, пока не забрезжит рассвет, и только после этого возвращались к хлопотам у плиты.
– На что ты там все время смотришь, Мами? – поинтересовалась я у нее как-то утром.
– Смотрю на небо, детка, – сказала она.
– Это ясно. Но зачем?
Притянув к себе, Мами обняла меня, прижав к выцветшему розовому фартуку – она его носила всегда, сколько я себя помнила. Я даже испугалась, так крепко она меня держала.
– Chrie, я смотрю, как исчезают звезды, – ответила она, помолчав с минуту.
– А почему? – не поняла я.
– Потому что, даже когда звезды не видны, они все равно там, – сказала Мами. – Они просто прячутся за солнцем.
– Ну и что?
Бабушка разжала объятия и, наклонившись, заглянула мне в глаза.
– Потому что, дорогая, это очень здорово – понимать, что пусть ты чего-то не видишь, но все же знаешь, что оно существует.
Слова Мами из далекого прошлого – с тех пор минуло без малого тридцать лет – все еще эхом отдаются у меня в ушах, когда голосок Анни заставляет меня вздрогнуть от неожиданности.
– Ты почему плачешь? – спрашивает дочка. Поднимаю голову и с удивлением понимаю, что она права – по щекам у меня катятся слезы. Я торопливо смахиваю их тыльной стороной ладони, попутно перемазав лицо тестом, и изображаю улыбку.
– Я не плачу.
Читать бесплатно другие книги:
