Оксфорд и Кембридж. Непреходящая история Загер Петер

Гонвилл-энд-Киз-колледж: Врата Чести

Ах! Мой старый друг, доктор Гарвей… Припоминаю, что у него была премиленькая девушка-служанка, которую он использовал также и в качестве грелки, подобно царю Давиду.

Джон Обри (1626–1697) об Уильяме Гарвее, открывшем кровообращение

У Гонвилл-энд-Киз-колледжа не только два названия. Он и основан был дважды: в 1348 году Эдмундом Гонвиллом, священником из Восточной Англии, и в 1557 году Джоном Кизом, врачом из Нориджа, который по гуманистической традиции латинизировал свою фамилию (Caius), но произносил ее по-прежнему как Киз. Колледж в его честь тоже стали именовать по-латыни Caius-college.

Доктор Киз был придворным врачом Эдуарда VI и Марии Тюдор, одним из богатейших врачей своего времени. Он изучал медицину в Гонвилл-холле и в Падуе, а прежде чем приступить к врачебной карьере в Лондоне, несколько лет прожил в Италии, изучая философию. Вложив средства, доктор Киз оздоровил свой старый колледж, где занимал пост ректора, хотя члены колледжа не слишком жаловали его за католицизм. Новый двор, воздвигнутый в 1565–1569 годах рядом со старым Гонвилл-кортом, стал первым в Кембридже двором всего с тремя флигелями: с южной стороны он отделен от мира только стеной с воротами. Киз-корт должен был стать светлым, открытым, хорошо продуваемым – санитарная мера с символическим значением: выветрить затхлость Средневековья! В закрытых внутренних дворах повеяло новым духом, открытостью Ренессанса.

Тремя символическими воротами доктор Киз наглядно демонстрирует нам путь к образованию елизаветинских гуманистов. На первых воротах написано Humilitatis (это Врата Смирения), через них входят студенты. На вторых воротах читаем Virtutis (это Врата Добродетели), а с другой стороны – Sapientiae (Мудрость). После Врат Мудрости наконец попадаем к Вратам Чести, которые ведут от колледжа прямиком к Старым школам – к экзаменам, ученым степеням и карьере. Этот академический ритуал посвящения Киз-колледж практикует для церемониального шествия и по сей день. Лишь по двум поводам открываются запертые обычно Врата Чести: в день вручения дипломов, когда студенты направляются в Сенат для получения степени, или по случаю смерти преподавателя. Чтобы отдать ему последние почести, гроб с телом после реквиема в часовне проносят через Врата Чести к катафалку, ожидающему у дома Сената.

Нигде в Кембридже нет подобной иконографической программы академического течения жизни. И хотя Врата Смирения перенесли в ректорский сад, где они, возможно, нужнее, призыв к смирению встречает нас на прежнем месте, над входом с Тринити-стрит. От викторианского Три-корта мы по прелестной рябиновой аллее выходим к трехэтажным Вратам Добродетели (1567). Это одна из старейших реликвий английского Ренессанса, как уверяют нас историки архитектуры. Но привлекательнее стилистической чистоты и благородства, как часто бывает в жизни, выглядит живописное смешение стилей в соседнем дворе. Врата Чести, возведенные в 1575 году по проекту доктора Киза уже после его смерти, представляют собой фантастический коллаж из колонн, портиков, обелисков и фиалов, увенчанный шестиугольной башней с куполом и солнечными часами: изобилие разных мотивов в небольшом пространстве. Елизаветинская эпоха любила такие concetti – чем больше украшений, тем больше чести.

То, что доктор Киз славу ценил более смирения, демонстрирует и его гробница в часовне колледжа: балдахин, поддерживаемый колоннами из мрамора и алебастра. Две латинские надписи начертаны на его Вратах Чести, одна из них с вергилиевским пафосом: «Добродетель побеждает смерть» и лапидарное резюме: «Я был Киз». Несмотря на это, он не был единственным знаменитым врачом, вышедшим из колледжа. Уильям Гарвей, открывший кровообращение, тоже учился в Киз-колледже, как и Эдвард Уилсон, служивший врачом в экспедиции Скотта 1912 года и умерший в Антарктике. Флаг колледжа, поднятый им на Южном полюсе, вывешен сегодня, подобно трофею, в передней части холла. Там, под пологим викторианским потолком в портретной галерее колледжа, мы видим в массивной золотой раме лицо астрофизика, от которого давно отказались врачи: Стивена Хоукинга, самого знаменитого члена Киз-колледжа. На лекциях, запрограммированных на компьютере, он двумя последними своими подвижными пальцами управлял голосовым синтезатором: супермозг в инвалидном кресле, движущийся к границам пространства и времени. «Моя цель проста. Я хотел бы узнать, как родилась Вселенная, откуда она появилась и почему она вообще существует».

Гонвилл-энд-Киз-колледж был первым, кто отменил запрет на бракосочетания для своих членов в 1860 году, и одним из последних, ставших принимать на учебу студенток в 1979 году. Часовня и холл относятся к Гонвилл-корту, историческому ядру колледжа, чей средневековый двор сэр Джеймс Бэрроу, ректор колледжа и архитектор-любитель, в 1753 году модернизировал классическим фасадом. Он был простым и пропорциональным по контрасту с чрезвычайно помпезным первым двором в стиле замков раннего французского Ренессанса, построенным в 1870 году по проекту Альфреда Уотерхауза. С Королевского плаца яснее всего видно, сколько самодовольства в этом нагромождении викторианской архитектуры по сравнению с соседним зданием Сената и университетской церковью.

Слезы Клэр, Бакс и Тринити-холл

Если бы у меня спросили, какое место я считаю самым очаровательным в мире, я бы вздохнул с нежностью и указал бы дорогу в сад Тринити-холла.

Генри Джеймс. «Портреты мест» (1883)

Вход в Клэр-колледж расположен позади Старых школ, в самом конце Тринити-лейн. Элегантная простота архитектуры и вся ее красота открываются лишь со стороны реки, на фоне грандиозной сцены Бакса. Словно сельский замок, колледж возвышается над лугами совсем рядом с часовней Кингз-колледжа.

Двенадцать серебряных слез на черном поле обрамляют герб Клэр-колледжа. Это слезы, которые леди Элизабет де Клэр, трижды становившаяся вдовой, пролила по своим мужь ям. Все ее мужья были богаты, что пошло на пользу колледжу, основанному в 1326 году канцлером университета Ричардом Бэдью, не имевшим достаточных средств. В лице графини Клэр в 1338 году колледж обрел вторую, более могущественную покровительницу. От его первых зданий ничего не осталось. То, что мы видим сейчас, появилось в результате реконструкции, которая, начавшись в 1638 году, была прервана гражданской войной и завершилась лишь в 1715-м. Несмотря на то что его строительство растянулось на семьдесят семь лет, Клэр-колледж выглядит очень гармонично, словно возведен одновременно. В нем ощущается и аура города, и рос кошь ренессансного дворца.

Олд-корт, Старый двор Клэр-колледжа, – первый полностью классический архитектурный ансамбль в Кембридже. При этом в его тщательно продуманной, почти маньеристской сторожевой башне 1638 года постройки есть позднеготические веерные своды – один из последних примеров подобной моды на ретро. Сам двор отличается соразмерностью и строгим достоинством нового стиля. Монументальные ионические пилястры ритмизируют выходящий на реку фасад западного флигеля; в мансардном этаже чередуются треугольные и закругленные щипцы. Строительство вели местные зодчие Томас Грамболд и его сын Роберт по проекту, в котором ощущается влияние Кристофера Рена. Портал с барочным тимпаном в виде раковины ведет в часовню, спроектированную Джеймсом Бэрроу в 1763 году по образцу Пемброкской часовни Рена. Оригинален вход – восьмиугольный вестибюль, увенчанный высоким светлым фонарем. Алтарная роспись «Благовещение» принадлежит кисти Джованни Батиста Киприани, одного из членов-основателей Королевской академии. Студенты Клэр-колледжа, однако, в часовне ценят прежде всего крипту, где устраиваются ночные дискотеки.

Выход из дворов колледжа на природу – всегда удовольствие, особенно в Клэр-колледже. Через реку перекинут трехарочный мост, на парапете которого балансируют каменные шары, шутливый элемент архитектурной «музыки воды»[90], спроектированный в 1639 году Томасом Грамболдом. Ни один гид не забудет задать на мосту Клэр излюбленный вопрос: «Сколько на балюстраде каменных шаров?» Четырнадцать, отвечают простодушные туристы. Но правильный ответ – тринадцать и семь восьмых, потому что у одного шара не хватает сегмента. Клэр-бридж – старейший из сохранившихся мостов через Кем, и, если плыть по реке в лодке, на внешней стороне парапета можно увидеть барельеф с изображением мифического певца Ариона верхом на дельфине.

С 1688 года, еще до установки филигранных кованых ворот (1714), члены колледжа проходили в сад по липовой аллее. У входа – иудино дерево, багряник, цветущий в мае пурпурным цветом, замечательные цветочные бордюры с желтыми соцветиями коровяка, голубыми маками и синими дельфиниумами и садовый пруд, окруженный тисами. В конце Тропы декана растет дерево, которое в июне машет сотнями белых цветов-платочков – Davidia involucrata (давидия оберточная). На Майской неделе все любители великолепных садов и театров встречаются здесь на шекспировском спектакле.

Если вы покидаете колледжи на Кеме через заднюю дверь, то попадаете в один из красивейших городских ландшафтов Европы: Бакс. Этот комплекс простирается от Дарвин-колледжа и Куинс-колледжа на юге до Сент-Джонс-колледжа и Магдален-колледжа на севере и представляет собой уникальное сочетание пойменных лугов, университетской архитектуры, парков, садов, мостов и аллей. Пикники на речном берегу, ялики, коровы, пасущиеся на фоне часовни Кингз-колледжа, – весь открыточный глянец оживает здесь в сценах, символизирующих неповторимую природу Кембриджа.

Кажется невероятным, что эта идиллия не существовала здесь с незапамятных времен. Однако в раннем Средневековье Бакс был промышленной зоной. От Хай-стрит мимо складов и колледжей переулки вели к причалам, где осуществлялась речная торговля между Кембриджем и Кингз-Линн. Другой, западный берег, регулярно находившийся под угрозой затопления, оставался практически нетронутым. Король Генрих VI, купив участок земли для Кингз-колледжа, в 1447 году приобрел также земли на другом берегу. Зады королевского колледжа – значилось на старых земельных картах, а сокращенно просто Зады, или Бакс, как их стали называть впоследствии.

Поскольку Кем был судоходной торговой артерией и к тому же являлся частью городской канализации, колледжи повернулись к дурно пахнущей реке спиной. Бакс был их задним двором и ничем больше. В xvi веке произошли изменения. Ведуты, пейзажи на меди гравера Дэвида Логгана в изданном в 1690 году сборнике «Кембридж в иллюстрациях», показывают нам несколько аллей в Баксе и в университетских садах вдоль берегов реки: огороды, фруктовые сады и плантации хмеля, площадки для боулинга и выгоны для лошадей членов колледжа.

К концу xviii века Бакс почти приобрел теперешний облик, став больше похожим на парк, чем на частные земельные угодья, а колледжи проявили свой двойственный характер, с грозными сторожевыми воротами со стороны улицы и города и с идиллическими садами и речными пейзажами с внутренней стороны. «Мне случилось посетить городок Кембридж, – писал Йозеф Гайдн в 1791 году, – и осмотреть тамошние университеты [sic!], удобно выстроенные в ряд, один за другим, притом каждый сам по себе; у каждого с задней стороны ухоженные сады близ красивого каменного моста, по которому можно пересечь огибающую сады реку». С тех пор посетители с удовольствием гуляют по академическим зеленым насаждениям. Мы наслаждаемся Баксом как настоящим английским садом, rus in urbs (кусочком деревни в городе), а тут еще и ощущение, будто вдыхаешь чистый воздух человеческого духа. Ни в одном другом парке мира вы не найдете такую высокую концентрацию интеллектуальных способностей.

Под глубоким впечатлением от Бакса Генри Джеймс писал, что речка существует скорее по декоративным причинам, как оправдание для постройки красивых мостов. Между мостами Клэр-бридж и Тринити-бридж тем временем появился еще один современный мост – узкий, из армированного бетона, построенный в 1960 году и предлагающий вид на еще один волшебный сад со старинными конскими каштанами и несколько менее старыми преподавателями Тринити-холла.

С помощью излюбленного георгианского косметического фасада из гладкого тесового камня и больших раздвижных окон колледж скрывает свой истинный возраст – по крайней мере в переднем дворе. Однако проход рядом лестницей B выведет нас из xviii века прямо в xiv век, на тыльную сторону северного крыла, где еще видна средневековая кладка из грубого тесаного песчаника и узкие готические окна.

Тринити-холл был основан в 1350 году и освящен самим основателем, епископом Уильямом Бэйтманом, который дал это название своему собору Св. Троицы в Норвиче. За несколько лет до того в Англии свирепствовала чума, и с помощью нового колледжа епископ Бэйтман надеялся воспитать новое поколение необходимых стране клириков и юристов. Здесь постигали азы науки государственные и церковные деятели, от епископа Стивена Гардинера, лорд-канцлера Марии Тюдор, до сэра Джеффри Хоу, министра иностранных дел в правительстве Маргарет Тэтчер. Тринити-холл до сих пор считается главным колледжем для обучения юристов (и гребцов), здесь изучал юриспруденцию Вивиан Холланд, сын Оскара Уайльда.

Элегантный фонарь над западным крылом указывает на трапезную с пышным интерьером в георгианском стиле; стены обшиты панелями нежно-зеленого цвета, в передней части зала стоят коринфские парные колонны с позолоченными капителями. Помещение напротив входа, комната сэра Лесли Стивена, напоминает об отце Вирджинии Вулф, который был членом этого колледжа, как и Роберт Ранси, епископ Кентерберийский, чья страсть к крикету увековечена памятным окном в вестибюле часовни.

Тринити-холл – единственный колледж Кембриджа, чья библиотека сохранила средневековый дух, несмотря на то что само здание относится к концу xvi века. За стенами кирпичной кладки тюдоровских времен со ступенчатым фронтоном некоторые книги до сих пор крепятся к пюпитру цепью, как в первых «цепных» библиотеках.

Многие колледжи изначально назывались холлами. Слово «колледж», происходящее от латинского collegium, относилось к студентам, жившим в холлах, но потом значение слова изменилось. Из старых кембриджских колледжей только Тринити-холл сохранил изначальное название в отличие от своего соседа, Тринити-колледжа.

Трое для Троицы: Ньютон, Байрон и принц Чарлз

Ничто из того, что во всей Бесконечности кроется, Не сравнится в величии с ректором колледжа Троицы.

Анонимное ироническое стихотворение

Котелки в Кембридже носят только привратники Тринити-колледжа. Вот они стоят на вымощенной серым булыжником мостовой перед большими воротами и болтают, а король над входом вместо скипетра держит ножку от стула. Тринити-колледж не спутаешь ни с каким другим. И даже яблоня на газоне рядом со входом – совсем не обычное дерево. «Это яблоня Ньютона», – заверяет меня привратник. Нет никаких сомнений, что Древо Познания растет именно здесь.

Давайте сразу покончим с превосходными степенями: Тринити-колледж – самый большой, самый богатый и знаменитый колледж Кембриджа. Здесь зародилась группа «Блумсбери», здесь находится родина «Апостолов», колыбель государственных изменников. Здесь учились выдающиеся шпионы Ким Филби и Энтони Блант, премьер-министры Артур Бальфур, Джавахарлал Неру и Раджив Ганди, будущие короли Эдуард VII, Георг VI и его внук принц Чарлз. Список нобелевских лауреатов Тринити-колледжа состоит из двадцати девяти имен – больше, чем в любом другом колледже как в Кембридже, так и в Оксфорде. В xx веке среди выпускников Тринити-колледжа представители Королевского общества были практически во всех отраслях естественных наук. Именно этому колледжу и его ученым, от Эрнеста Резерфорда до Алана Ходжкина, Кембридж обязан первенством в естественных науках среди английских университетов.

При этом Тринити-колледж является колыбелью поэтов, от лорда Байрона до Владимира Набокова, и интеллектуальным центром, где Бертран Рассел, Людвиг Витгенштейн и американский кибернетик Норберт Винер занимались расщеплением ядра философского атома, каждый четверг собираясь на «безумном чаепитии»[91], в комнатах Рассела в Невилзкорте. «Знакомые Мориса смеялись над Тринити, но они не могли игнорировать высокомерное великолепие или отрицать превосходство этого колледжа, едва ли нуждавшееся в подтверждении»[92], – писал Э. М. Форстер в романе «Морис».

Тринити-колледж такой же величественный и вычурный, как его основатель Генрих VIII. Он появился на свет, когда король распустил два старых колледжа, объединив их в один новый. В 1546 году Майкл-хауз и Кингз-холл превратились в колледж Святой и Неделимой Троицы, с шестьюдесятью членами во главе с ректором – больше, чем в каком-либо другом колледже, даже чем в Крайст-Черч-колледже кардинала Уолси в Оксфорде. Конфискацией монастырских владений Генрих VIII обеспечил своему детищу богатое приданое. На одном из таких участков Тринити-колледж в xx веке открыл настоящее золотое дно под названием Научный парк (см. главу «Краткая история Кембриджа»).

Четырьмя зубчатыми угловыми башнями из тюдоровского кирпича возвышаются над Тринити-колледжем ворота Грейтгейт (1518–1535), некогда служившие входом в Кингз-холл, основанный Эдуардом III в 1337 году. Привратный дом напо минает геральдический банк данных по английской истории. Над ним развевается флаг колледжа, штандарт Эдуарда III, реявший на полях сражений при Креси и Пуатье. В знак своих притязаний на французский престол король первым скрестил французские лилии с английским львом. Герб Эдуарда III, расположенный по центру над входом, обрамлен гербовыми щитами шести его сыновей.

Связь Тринити-колледжа с короной не ограничивается фигурами, украшающими фасад сторожевой башни, среди которых сам Генрих VIII и смотрящий во внутренний двор Яков I с супругой и сыном, будущим королем Карлом I. Это единственный колледж в Кембридже, где ректор не избирается членами совета колледжа, а назначается короной.

«У нас есть один прелестный церемониал, – рассказывал мне Пол Симм, помощник казначея Тринити-колледжа. – Каждый новый ректор должен при вступлении в должность постучать в ворота и ожидать ответа. Главный привратник справляется у него о королевских верительных грамотах и, получив их, относит на серебряном подносе членам совета, собравшимся в часовне колледжа. Вице-ректор зачитывает им королевскую грамоту, затем члены совета выходят из часовни, открывают ворота и впускают своего нового ректора».

Даже без этой церемонии у Тринити-колледжа триумфальный вход. Перед нами лежит Грейт-корт, широкое зеленое каре, обрамленное зданиями, грандиозное сочетание итальянской пьяццы и сельской лужайки с фонтаном в центре, чье непрерывное журчание окружает нас с первой минуты, ограждая от уличного шума. Грейт-корт, разумеется, больше, чем любой другой двор в Кембридже или Оксфорде, но не только масштабы и даже не качество отдельных зданий делают его несравненным. Часовня и учебный корпус, резиденция ректора и жилой флигель, сторожевые башни – все это стандартные элементы университетского двора. Почему же именно он впечатляет сильнее других? Большой двор Тринити-колледжа – не квадрат и не прямоугольник, здесь нет симметричных газонов и дорожек и ни одни из трех ворот не расположены по центру соответствующего крыла. Как и на средневековых площадях, здесь разная высота окружающих зданий, их возраст, строительный материал и качество постройки. У одних каменные фасады, у других оштукатуренные, многие увиты растениями, в том числе глициниями, розами, ломоносом и диким виноградом. Очарование неупорядоченности, многообразие, которое здесь предстает единством, таким живым, каким может быть лишь то, что создавалось веками. В центре этого зрелища находится плещущий фонтан. Даже он, бывший когда-то для колледжа источником питьевой воды, слегка повернут вокруг своей оси. Он накрыт балдахином поздней елизаветинской эпохи, лежащим на колоннах, с филигранным резным куполом и килевидными арками (1601–1615, обновлен в 1715 году). Именно этому архитектурному элементу огромный двор обязан пропорциональностью и сбалансированностью, обретая в нем точку опоры и центр притяжения.

Грейт-корт в современном виде – плод усилий Томаса Невила, ректора Тринити-колледжа в 1593 году. Он объединил разрозненные строения эпохи основания колледжа, на собственные средства построил новую трапезную и даже передвинул сторожевую башню. Добиваясь единообразия в пространстве двора, Невил не стал сносить башню короля Эдуарда (1424–1437), а велел разобрать ее камень за камнем и, отодвинув на двадцать метров, сложил заново у западной стены часовни. Башня короля Эдуарда ранее служила входом в Кингз-холл и была первой сторожевой башней в Кембридже. И все-таки впечатляющий пример защиты архитектурных памятников, поданный Невилом, имеет отношение не столько к архитектуре, сколько к преемственности в истории колледжа, будучи скорее прагматическим, нежели символическим жестом: строительный камень стоил дорого, а рабочая сила была дешева. Фонарь на башне был добавлен ректором, как и статуя Эдуарда III в наряде елизаветинской эпохи. В конце концов этот король не только победил французов и учредил Орден Подвязки, но и призвал в Англию фламандских ткачей, поэтому его считали просвещенным предтечей европейских идеалов.

Тем временем подают голос большие часы на башне короля Эдуарда, отбивающие по два удара на каждый час, первый – глухой, второй – звонкий. Для студента Вордсворта из соседнего Сент-Джонс-колледжа эти часы были будильником, и он называл их болтливыми. Для спортивных натур с ними связывается самое большое достижение времен учебы в Кембридже. Раз в году в октябре студенты собираются в полдень на Забег Большого двора, чтобы состязаться в скорости с часами. Пока часы бьют двадцать четыре раза (примерно в течение сорока пяти секунд), нужно обежать двор по периметру (триста семьдесят метров). Этот самый эксцентричный в легкой атлетике забег первым выиграл в 1927 году лорд Бергли, впоследствии ставший олимпийским чемпионом. Лишь в 1988 году победителями забега стали еще двое – Себастьян Коу и Стивен Крэм. Но это сочли нечестным, потому что они бежали не по дорожке, а по булыжной мостовой по меньшему радиусу, с разницей почти пятнадцать метров. Как бы то ни было, больше никому не удавалось повторить это достижение.

Забег – ключевой момент в сюжете фильма продюсера Хью Хадсона «Огненные колесницы», заканчивается финишной прямой перед часовней. Строительство часовни в позднеготическом стиле (1555–1567) финансировала Мария Тюдор, дочь Генриха VIII, что было редким примером церковной архитектуры времен правления этой королевы-католички. Георгианским интерьером – кафедрой с колоннами, скамьями, ретабло с балдахином – часовня обязана не слишком вежливому профессору классической филологии, ректору Ричарду Бентли, называвшему своих коллег и студентов не иначе как «ослы», «дураки» и «собаки». С 1742 года он покоится в этой часовне – хотя неизвестно, почиет ли он в мире. В притворе, который гораздо интереснее самой часовни, можно увидеть целую галерею знаменитостей Тринити-колледжа, увековеченных на латунных мемориальных табличках, в мраморных бюстах и статуях. В этой христианской Валгалле восседает лорд Теннисон, чья свирель наполовину прикрыта лавровым венком, а напротив него находится великий полиглот сэр Френсис Бэкон, который уже в двенадцатилетнем возрасте считал, что учебная программа Тринити-колледжа устарела. Над всеми ними возвышается, как гласит строка из Лукреция на цоколе («Кто род человеческий дарованиями превосходит»), сэр Исаак Ньютон с призмой в руке, молодой, без парика – шедевр скульптора-гугенота Луи Франсуа Рубийяка (1755). Эта мраморная статуя вдохновила Вордсворта на такие строки в его знаменитой «Прелюдии»: «…Я видеть мог / На постаменте статую Ньютона. / Он держит призму. Тихое лицо / Как циферблат ума, что в одиночку / Плывет сквозь Мысли странные моря»[93].

Около тридцати пяти лет своей жизни Ньютон провел в Тринити-колледже. Студентом он застенографировал список своих грехов, от прогуливания служб в часовне до кражи полотенец («Пользуясь полотенцем Вилфорда, чтобы сберечь свое»). В 1669 году его учитель уступил ему кафедру (что само по себе случается довольно редко), считая ученика более достойным. Комнаты двадцатисемилетнего профессора математики Ньютона, декорированные его любимым малиново-красным цветом, располагаются в Большом дворе на лестнице Е. Здесь были созданы его крупные естественно-научные труды, заложена основа нового понимания времени и пространства, настолько революционного, что Александр Поуп посвятил ему эпиграмму: «Природа и ее законы в ночной таились мгле. / Но Бог промолвил: Быть Ньютону! И свет стал на земле». В минуты отдыха Ньютон выходил в сад, который в те времена располагался под его окнами, возле входных ворот.

Яблоня, которая растет там сегодня, была пересажена в 1954 году, – это потомок дерева, росшего возле дома его родителей в Линкольншире, с которого в 1665 году, как всем известно, ему на голову всем весом закона всемирного тяготения обрушилось яблоко. Цветок Кента – так называется ньютоновский сорт яблок. По заверению храбреца, попробовавшего их на вкус, они абсолютно несъедобны.

Почти каждую неделю кто-нибудь обращается за разрешением на съемку в комнатах Ньютона, и каждый раз казначей вынужден отказывать, потому что там живут члены колледжа. «У нас нет помещений-мемориалов. Мы не музей, мы здесь работаем». Вот, например, лестница Е – кто там только не жил, будучи студентом или профессором: романист Уиль ям Теккерей, историк Томас Бабингтон Маколей, антрополог Джеймс Фрезер. И, как в библейской генеалогии, одно имя в Тринити-колледже тянет за собой другое. Взять хотя бы историков: от Маколея через его внучатого племянника Джорджа Маколея Тревельяна и его учителя лорда Эктона к ученику Тревельяна Стивену Рансимену, хронисту Крестовых походов, и дальше к Э. Х. Карру, Орландо Фиджесу и Ричарду Эвнасу ширится фаланга членов Тринити-колледжа, работавших в русле великой англосаксонской традиции исторического повествования. «Социальная история Англии» Тревельяна стала бестселлером, а сам он – ректором Тринити-колледжа. В память о Славной революции 1688 года он взял себе номер телефона 16-88. До 2004 года ректором был Амартия Сен, исследователь всемирной проблемы бедности, супруг дочери Ротшильда и нобелевский лауреат по экономике.

В южном крыле Грейт-корта, где сторожевую башню украшает статуя Елизаветы I, в 1967 году квартиру на лестнице К занял новоиспеченный студент из дома Виндзоров. Три года принц Чарлз изучал в Кембридже антропологию и историю – первый студент королевских кровей, который действительно заработал степень бакалавра и сдал экзамены. К анекдотам Тринити-колледжа он не прибавил ничего, хотя однажды и рассмешил однокашников. Как-то, когда они сидели в компании и делились друг с другом, чем будут заниматься после сдачи экзаменов и кем хотят стать, Чарлз заявил: «Хочу стать королем Европы».

К домашним ритуалам Тринити-колледжа относится и умение одним махом перепрыгнуть через восемь полукруглых ступеней трапезной. Похожий на пагоду фонарь венчает плос кую крышу здания – еще одно возможное спортивное достижение для любителей лазать по фасадам: «Это самый лучший вид на университетские Альпы», как написано в «Путеводителе по Тринити-колледжу для любителей лазать по крышам» 1899 года. Этот зал длиной более тридцати метров – самая большая столовая в Кембридже – был построен в 1604–1605 годах по образцу Мидл-Темпл-холла в Лондоне. С роскошью поддерживает столовая Тринити-колледжа традицию средневековых трапезных. Ее интерьер с самого начала был старомодным – от галереи менестрелей, возвышения для певцов с декоративным ограждением виртуозной резьбы, до балочного потолка в стиле Якова I, слишком изящного для своих размеров. Пластмассовые утята, восседающие тут и там на перекрытиях, свидетельствуют об активности местного Общества верхолазов.

Два высоких эркерных окна с геральдическими мотивами в оформлении освещают головную часть трапезной: два «высоких стола», зарезервированных для ректора, членов совета колледжа и высоких гостей. На обшитой панелями стене над ними председательствует Генрих VIII с широко расставленными ногами – громадный, как и на уничтоженной фреске Г. Гольбейна 1537 года во дворце Уайтхолл. Справа от портрета короля-основателя (копия 1667 года) висит портрет его дочери Марии Тюдор, как всегда строгой, а по левую руку от короля – длинноногий красивый мальчик пятнадцати лет, который позднее, в 1791 году, уже в отделанной золотом магистерской мантии выпускника Тринити-колледжа позировал художнику Джорджу Ромни. Это принц Уильям-Фредерик, второй граф Глостерский, по прозвищу Глупый Билли, впоследствии канцлер университета и первый член королевской семьи, учившийся в Кембридже. Его портрет был заменен на детский, кисти Джошуа Рейнольдса. Вы не найдете более очаровательных портретов в галерее знаменитостей Тринити-колледжа. Нежелание студентов обманываться всем этим блеском доказывает замечание в «Альтернативном проспекте»: «Убранство трапезной по-прежнему впечатляет гораздо больше, чем то, что подается на стол».

Изредка здесь можно было встретить члена Тринити-колледжа Людвига Витгенштейна. Однажды философ осторожно погрузил ложку в десерт, похожий на пудинг. «Сэр, – подбодрил его служитель, – если вы копнете поглубже, вы найдете там персик». По словам Витгенштейна, это была самая дружелюбная фраза, какую ему довелось услышать в Кембридже.

Из коридора трапезной мы выходим в Невилз-корт или скорее на окаймленную балюстрадой террасу, известную как трибуна Рена. С этой классической трибуны открывается вид на второй двор Тринити-колледжа, заложенный по решению ректора Томаса Невила в 1612 году. На смену средневековой хаотичности Грейт-корта пришла соразмерность Ренессанса – флигель с колоннадной галереей средиземноморской элегантности, в которой Ньютон с маятником в руке измеряет скорость звука, исследуя эхо. В центре двора расположен безупречный газон. «Однажды студенты загромоздили его мебелью, – вспоминает привратник. – А в другой раз выпустили во двор белых кроликов». Безобидная шутка, если вспомнить, что Байрон со своим медведем гулял именно здесь. Собственные комнаты в северном крыле Невилз-корта юный лорд украсил лампами в греческом стиле, обставил оттоманкой и кроватью с балдахином. Он имел слугу и лошадь и в уже первом триместре написал кузине Августе, что чувствует себя «независимым, как немецкий принц, который чеканит собственную монету». Из комнат на втором этаже Байрон смотрел на библиотеку Рена, где ныне он увековечен в мраморе.

Изначально Невилз-корт был открыт со стороны реки и выглядел вполне по-домашнему. Монументальное западное крыло он приобрел, когда учитель Ньютона, ректор Исаак Барроу («Бог всегда действует геометрически»), попросил своего друга Кристофера Рена построить для колледжа новую библиотеку. Рен сделал это без гонорара, создав свой кембриджский шедевр (1676–1685). Библиотека Тринити-колледжа превосходит университетскую библиотеку так же, как часовня Кингз-колледжа – университетскую церковь. Рен спроектировал вытянутое в длину здание с открытым колонным залом на первом этаже, подобно большим залам в античных гимнасиях. Высокие окна над аркадами подхватывали ритм полуциркульных арок; большие, спокойные волны из кеттонского камня, тщательно обработанного каменотесом Рена Робертом Грамбольдом, на свету меняли цвет с кремового на персиковый. С балюстрады на крыше во двор смотрят четыре статуи, аллегории теологии, юриспруденции, физики и математики, созданные придворным скульптором Вильгельма III. Насколько богато украшена стена, выходящая во внутренний двор, настолько же просто и строго выглядит фасад, выходящий на реку, расчлененный тремя портиками с колоннами – вполне достаточно для Бакса, который в то время не был парком.

Один-единственный барочный прием доказывает конструктивно-математический гений Рена. Верхний этаж, где расположена библиотека, начинается не над триглифным фризом, как кажется снаружи, а непосредственно под аркадой. Дополнив арки люнетами, Рен скрыл истинную высоту этажа. Опустив уровень пола, он выиграл пространство как под полки, так и под большие окна, получив очень просторный и светлый зал. В строительстве этой библиотеки, гораздо более монументальной, чем кажется снаружи, Рен следовал великим образцам Ренессанса (библиотека Лауренциана работы Микеланджело во Флоренции и библиотека Сансовино в Венеции).

А что за интерьер! Сорок шесть метров в длину, двенадцать в ширину и столько же в высоту – дворец для книг с логовами для чтения между полками, которые впервые расположились вдоль стены и под прямым углом к полкам, – комбинация английской стеллажной системы и континентального читального зала. Рен спроектировал табуреты и столы с вращающимися пультами для книг в учебных кабинетах, а также книжные полки из дуба, мореные в розовый цвет под кедр. Резьба же, напротив, выполнена из липы, причем так виртуозно, как это было под силу в то время только одному человеку – Гринлингу Гиббонсу, гражданину природы, как восславил его Горацио Уолпол, который «дереву придает свободную и воздушную легкость цветов». Между 1691 и 1695 годом Гиббонс украсил книжные шкафы Тринити-колледжа цветочными гирляндами, фруктами, щитами и эмблемами. На одной из двадцати четырех основных панелей на самом верху сидит, приготовившись к прыжку, резной кузнечик. Имеется даже мраморная статуя шестого герцога Сомерсетского, тогдашнего канцлера университета, – правда, неуклюжая, так как мрамор не был привычным материалом для Гиббонса.

Любое большое помещение в этом колледже превращается в чертог героев Валгаллы. Звезды Тринити-колледжа заполняют не только часовню и холл, но и библиотеку. Двойную почетную стражу перед книжными шкафами и над ними несут ряды мраморных бюстов – Бэкон, Бентли, Ньютон, старые знакомые и давно забытые имена, лучшие из которых являются работами Рубийяка (начиная с 1751 года) – вместе с греческими, римскими и английскими мыслителями и поэтами, будто на этом олимпе знаний выпускниками Тринити-колледжа стали даже Сократ, Цицерон и Шекспир.

Далее мы подходим к черно-белой мраморной плите в конце зала. Перед большим южным окном сидит на пьедестале лорд Байрон, «изо всех сил старающийся выглядеть несчастным», по словам Бертеля Торвальдсена, которому поэт позировал в Риме. В погребении в Вестминстерском аббатстве скандальному автору было отказано соборным капитулом; не разрешили и установить надгробный памятник в натуральную величину, так что в результате мраморная скульптура 1829 года обрела прописку в библиотеке байроновского колледжа. Завершает этот апофеоз славы барочная роспись по стеклу: Cantabrigia, воплощенная alma mater, представляет своих суперзвезд Ньютона и Бэкона королю Георгу III, окруженному аллегорическими фигурами Британии, Славы и нимфами в легких одеждах.

Мы почти забыли, что главное в библиотеке – книги. Из почти двухсот тысяч томов, хранящихся в библиотеке Рена, примерно пятьдесят пять тысяч были изданы до 1820 года. Из этого океана слов, как коралловые рифы, выступают отдельные блоки: собрание ранних изданий Шекспира, Ротшильдовская коллекция английской литературы xviii века, личная библиотека Ньютона вместе с его прогулочной тростью и собрание итальянского экономиста из Турина Пьеро Сраффа, которого в 1927 году Мейнард Кейнс позвал в Кембридж и который провел остаток жизни членом Тринити-колледжа. К сокровищам реновской библиотеки относят и Библию для ботаников, Historia Plantarum (1686–1704), члена Тринити-колледжа Джона Рея. На этом энциклопедическом описании двадцати тысяч видов растений покоится система Линнея. Но книжные радости предназначены не только для ученых. В вит ринах библиотеки Рена выставлены кое-какие жемчужины и для библиофилов-любителей, такие как рукопись «Винни Пуха», который превзошел славой байроновского медведя и чей автор А. А. Милн учился в Тринити-колледже (к сведению паломников: Уэвелл-корт, лестница Р); рукописи стихотворений Джона Мильтона и А. Э. Хаусмана, издание «Благочестивого пахаря» xiv века, когда стали появляться первые тексты на общеупотребительном языке и английский пришел на смену французскому даже в придворном общении. К книжным редкостям Тринити относятся также инкунабулы, книжные миниатюры, более тысячи двухсот средневековых рукописей, в том числе издание Св. Иеронима, где красочно выписанная буквица А читается как пародия на тьюторов: мужчина учит азбуке дрессированного медведя (xii век). Латинская копия письма апостола Павла, сделанная, вероятно, каким-то ирландским монахом, – старейший манускрипт библиотеки Тринити-колледжа (viii век).

В сейфе колледжа хранится наследие Людвига Витгенштейна: его дневники, заметки, тысячи машинописных страниц. Витгенштейн вернулся в Кембридж в 1929 году. «Вчера долго сидел в саду Тринити и думал: поразительно, как хорошее физическое развитие всех этих людей сочетается с полной бездуховностью», – записал он в дневнике. Десятью годами позже Витгенштейн стал преемником Джорджа Эдварда Мура, вступив в «абсурдную должность профессора философии», по его собственному выражению. В небольшом кругу учеников («Мои лекции – не для туристов») он обозначал границы языка и мышления – запинаясь и умолкая, витиеватыми, афористичными предложениями, – седой, сухопарый человек энигматической ясности, которого может понять только зеленый человечек с Марса, с которым он дискутирует в фильме Дерека Джармена «Витгенштейн». После таких семинаров он совершенно выбивался из сил и, чтобы расслабиться, сразу отправлялся в кино – как правило, на американский вестерн.

Витгенштейн жил на другой стороне Тринити-стрит в спартанских условиях, в маленькой квартире, выходившей во Уэвелл-корт. Этажом ниже жил лирик и профессор латыни А. Э. Хаусман. Два члена Тринити-колледжа, один гомосексуальнее другого, оба с тяжелым характером – ситуация явно не из простых. Хаусман во всяком случае так не любил философа Витгенштейна, что в одной настоятельной ситуации не позволил ему воспользоваться своим туалетом.

В середине xix века Тринити-колледж распространился через Грейт-гейт в старый город. Уэвелл-корт (1859–1868) был построен в стиле тюдоровской готики по проекту Энтони Сальвина и назван по имени тогдашнего ректора Уильяма Уэвелла – тьютора Теккерея и Теннисона, викторианского ученого-полиглота, человека «неукротимой энергии и безграничной надменности» (Ноэль Аннан).

Рядом с Уэвелл-кортом возвышается Вольфсон-билдинг, пятиэтажное студенческое общежитие с двумя фонарями, похожими на опрокинутые пирамиды (1968–1972). Вавилонским зиккуратом смотрится это новое здание в историческом центре. Рядом находится еще одно общежитие для студентов Тринити-колледжа, Блю-Боу-корт, в эстетическом плане более удачный проект Ричарда Маккормака (1996).

Весь квартал между Тринити-стрит и Сидней-стрит, Гринстрит и Олл-Сэйнтс-пассаж принадлежит Тринити-колледжу, крупнейшему землевладельцу Кембриджа. Если кому-то, как студентам Тринити-колледжа, повезет поселиться в бывшем отеле «Блю Боу» прямо напротив колледжа, то у него будет повод для радости каждый раз, когда он спускается в бар на первом этаже со звучным и не требующим объяснений названием «Ха! Ха!».

От Моста вздохов к Свадебному торту: Сент-Джонс-колледж

Кража, убийство, инцест, явное прелюбодеяние или распутство, лазанье через стены или открывание ворот в ночное время… караются изгнанием из колледжа.

Из статута Сент-Джонс-колледжа (xvi в.)

Между посещениями колледжей необходима пауза. Литературная пауза в Кембридже называется «Хефферс», книжный магазин на Тринити-стрит. Этот аналог оксфордского книжного магазина «Блэкуэллс» в 1876 году основал человек, не имевший ни малейшего отношения к наукам – Уильям Хеффер, сын фермера с болот Кембриджшира. Название «Хефферс» стало привычным к 1999 году, когда внук основателя продал фамильное дело фирме «Блэкуэллс». Эта смена владельцев, считают там, была равнозначна ничьей в лодочных гонках. «Хефферс» продолжает грести под своим именем, но у руля уже «Блэкуэллс». У одного из шести филиалов «Хефферс» – детского книжного магазина на Тринити-стрит – витрины сохранились со времен Регентства. Дома из обожженного кирпича xviii и xix веков, внизу – лавки, наверху – квартиры, легкий изгиб улицы, небольшая площадь с лавками и березами. Парк Олл-Сэйнтс-гарден прежде был кладбищем возле давно снесенной церкви. По выходным дням ремесленники расставляют тут свои палатки.

Розовым цветом отливает тюдоровский кирпич Сент-Джонс-колледжа. Сторожевая башня с ромбовидным узором из голубого обожженного кирпича и четырьмя восьмиугольными угловыми башенками – одна из самых классических в Кембридже. Сент-Джонс-колледж, как и его сосед Тринити-колледж, сразу же живописно представляет посетителям весь штат своих основателей. Два трагелафа, сказочных существа с телом антилопы, головой козы и слоновьим хвостом, держат увенчанный короной герб леди Маргарет Бофор, матери Генриха VII. Здесь даже роскошнее, чем в Крайстс-колледже, основанном ею ранее, представлены эмблемы Тюдоров: падающая решетка и алая роза Ланкастеров. Пышно цветут на геральдическом поле маргаритки и незабудки, цветочная игра слов в честь леди Маргарет, чей девиз был: «Чаще вспоминай меня». Но златокудрая фигура 1662 года в нише под готическим балдахином – вовсе не царственная благодетельница, а духовный покровитель колледжа, евангелист Иоанн со своими атрибутами: орлом и кубком со змеей. Ему была посвящена монастырская больница августинцев (ок. 1200 года), на чьих обширных землях через два года после смерти леди Маргарет и был в 1511 году построен Сент-Джонс-колледж. Движущей силой этого мероприятия стал ее душеприказчик, епископ Джон Фишер.

Как только минуем красивый гофрированный дубовый портал и пройдем под веерным сводом 1516 года, перед нами откроется цепь дворов и зданий постройки от начала xiii до конца xx века, тянущаяся через реку в парк до Куинс-роуд, общей протяженностью более полукилометра. «Это словно маленький город», – говорит Дон, один из привратников. По площади Сент-Джонс-колледж – самый большой, а студентов и денег больше только в Тринити-колледже.

Здесь возможно все, как можно видеть у входа на лестницу G в первом дворе, где мы читаем: «Олень, 15 ноября 1777 года». По-видимому, олень смог подняться до половины лестницы, прежде чем был убит охотниками. Первый двор является старейшей частью колледжа, и здесь на лестнице F некогда жил юный Вордсворт. Сегодня он не узнал бы противоположного крыла: часовню, куда он ходил, стоявшую здесь со времен больницы Св. Иоанна, давно снесли и на газоне остался только фундамент. За ним – часовня в неоготическом стиле, слишком большая для этого двора. Правда, в трапезной Вордсворт обнаружил бы свой портрет.

Трапезная с массивным балочным сводом, украшенным позолотой, – одна из самых красивых в Кембридже: чистый тюдоровский стиль со вторым викторианским эркером. Такие эркерные окна на уровне почетного стола встречались уже в средневековых поместьях, чтобы господа могли трапезничать при свете. Над местом ректора, как почти в каждом колледже, висит портрет основателя: Маргарет Бофор в белом чепце аббатисы на коленях перед часословом. Роуленд Локи, ученик Николаса Хильярда, написал этот портрет в 1598 году, спустя почти девяносто лет после ее смерти. За образец он взял скульптурное изображение на ее саркофаге в Вестминстерском аббатстве. Иоанниты, студенты Сент-Джонс-колледжа, любят свою основательницу, и старейший яхт-клуб в Кембридже, основанный в 1825 году, был назван в ее честь. Из-за ярко-алых спортивных курток членов этого клуба в обиход вошло слово «блейзер», которое теперь обозначает любую спортивную куртку или кофту яркого цвета.

Портретная галерея колледжа предлагает небольшой ассортимент знаменитых иоаннитов, от лорда Бергли, самого влиятельного министра и университетского политика при дворе Елизаветы I, до премьер-министра королевы Виктории лорда Палмерстона. Гуманист Роджер Эшем, наставник Елизаветы I, ее астролог Джон Ди, английский Нострадамус, праведный Филип Говард, которого она оставила умирать в Тауэре, – все они вышли из Сент-Джонс-колледжа. За естественно-научную славу колледжа отвечают такие лауреаты Нобелевской премии, как Поль Дирак, Эдвард Эпплтон и физик-ядерщик Джон Кокрофт. Не будем также забывать, что именно выпускники Сент-Джонс-колледжа первыми пересекли Антарктику по суше (сэр Вивьен Фукс, 1957) и провезли нас «автостопом по галактике» (Дуглас Адамс в его книге под таким же названием, 1979).

Часовня Сент-Джонс-колледжа скорее похожа на большую приходскую церковь, чем на университетскую час: овню. Она была построена по проекту сэра Джорджа Гилберта Скотта (1863–1869) в стиле конца xiii века и представляет собой монументальное недоразумение. Пропорции здания так же плохо сочетаются с его окружением, как и строительный материал, известняк вместо жженого кирпича. Многоугольную апсиду Скотт подсмотрел в Сен-Шапель в Париже, Т-образную горизонтальную проекцию с поперечным зданием и средокрестной башней – в оксфордских университетских часовнях. На то, что раздражало современников, теперь смотришь спокойнее. Эта часовня – внушительный пример неоготической церковной архитектуры с классическим примером декора викторианской эпохи. Красный гранит, зеленый серпентин, мрамор разных цветов – расходы колледжа оказались такими же колоссальными, как и башня часовни. И хотя в ней есть два проема для колоколов, колоколов там нет.

Английская любовь к игре слов – постоянный источник радости, даже по ту сторону жизни. В притворе часовни стоит саркофаг Хью Эштона, одного из первых членов колледжа, скончавшегося в 1522 году. Решетка и надгробный памятник украшены ребусом, в котором зашифровано его имя: ясень, растущий из бочки (ash-tun). Двойной смысл подчеркивает и двойственная фигура самого Эштона: верхняя в академической мантии, нижняя – в виде скелета.

Члены колледжа до сих пор собираются в часовне для выбора ректора, но в вечерней службе могут принимать участие все желающие. Мальчики из хора и «джентльмены Сент-Джонс-колледжа» славятся среди знатоков совершенно особенным звучанием. Кто слышал в первую среду Великого поста Miserere Грегорио Аллегри, не забудет этого исполнения, как и хорала, который поют мальчики на самом верху башни каждый год в полдень на праздник Вознесения. Лишь два кембриджских колледжа могут позволить себе собственную хоровую школу, Кингз-колледж и Сент-Джонс-колледж. На протяжении сорока лет до 1991 года хором Сент-Джонс-колледжа руководил валлиец Джордж Гест, завоевавший мировую славу гастролями по всему свету; его хор выступал даже в Сиднейском оперном театре.

Никакой другой колледж не создает подобного ощущения осевой симметрии и архитектурного единства, как три двора Сент-Джонс-колледжа, идущие уступом один за другим между улицей и рекой.

Как эхо привратного дома, еще одна сторожевая башня стоит в конце второго двора, построенного в 1598–1602 годах на средства графини Марии Шрусбери, изображение которой мы видим над портиком. «Она умерла на эшафоте, – рассказывает привратник Дон и дергает шеей, – в те времена это было очень просто». Затем Дон показывает мне помещения, которыми члены колледжа пользуются только в торжественных случаях: зал собраний на втором этаже северного крыла (1599–1601). Это бывшая ректорская «длинная галерея» длиной около тридцати метров с богато украшенным лепным потолком; ее стены обшиты панелями, повсюду серебряные подсвечники – елизаветинский интерьер, красивее которого не сыщешь во всем Кембридже. «Его длина почти двадцать четыре метра, – говорит Дон. – Здесь могут разместиться сто восемьдесят гостей».

Одновременно с третьим двором в xvii веке Сент-Джонс-колледж получил и новую библиотеку. Это северное крыло заканчивается у реки эркером, на котором стоит дата: 1624 год. Сквозь стрельчатое ажурное окно на второй этаж падает какой-то архаический свет, освещая вытянутое помещение в позднеготическом стиле, которое из-за стеллажной системы хранения книг производит совершенно средневековое впечатление. Дубовые шкафы с книгами украшены орнаментом в ренессансном стиле, а с торцовой стороны есть дверцы, за которыми можно найти перечень книг. К приятным сюрпризам относятся и низкие табуреты для ног. Раньше их было по числу мест для чтения, по два на каждый пюпитр: так даже низкорослые читатели могли пользоваться пюпитрами, не рискуя отморозить ноги.

В верхней библиотеке колледж хранит только книги, изданные до 1800 года, – тогдашний академический канон античных, теологических и естественно-научных трудов, включая и самый ранний в Англии справочник по родовспоможению (De arte natandi, 1587). Этажом ниже, в огнестойкой климатической камере, хранится около двухсот шестидесяти иллюстрированных средневековых рукописей. Там же лежит и изумительный часослов в переплете из кожи ягненка, который леди Бофор подарила своей придворной даме, предпослав этому такие строки: «Моей дорогой леди Ширли, молитесь за меня».

В библиотеке Сент-Джонс-колледжа хранятся первые издания знаменитых выпускников, чайная чашка и пресс-папье Уильяма Вордсворта, фотографии Сесила Битона, который начинал учебу с намерением «стать эстетом-фанатиком». В то время он был слишком застенчив, но через три года, когда покинул колледж без ученой степени, стиль его костюмов и сценических декораций для студенческих постановок в Кембридже уже привлекал широкое внимание. То же самое относилось к его первой фотосессии в журнале Vogue в 1924 году, где он представил потрет Джорджа Рейнольдса в роли герцогини Мальфи.

Большая часть книг, свыше восьмидесяти тысяч томов, хранится в соседнем новом здании библиотеки. Архитектор Эдвард Каллинан в 1993 году расширил викторианское западное крыло Чепел-корта, достроив поперечное здание из красного кирпича со вставками из известняка, увенчав его фонарем из стали и стекла, который функционирует как вентилятор с сенсорным управлением, а видом напоминает стопку китайских шляп.

Из старых дворов Сент-Джонс-колледжа через реку Кем переброшены два моста. Олд-бридж, обрамленный балюстрадами, спроектировал превосходный каменотес Рена Роберт Грамболд (1709–1712). Второй – экстраваганза в неоготическом стиле от Генри Хатчинсона под названием Мост вздохов (1831), задуманный по образцу одноименного моста в Венеции. Когда летом кембриджские гондольеры, стоя на корме остроносых яликов и небрежно пользуясь длинными шестами, словно прогулочной тростью, проводят лодки под арками моста, лучшей картинки для рекламного проспекта и не придумаешь. Крытым мост сделали из-за статута колледжа, предписывавшего студентам ночью казарменное положение в стенах учебного заведения. Поэтому и ажурные окна моста не застеклены, а забраны решетками. Как видим, оснований для вздохов более чем достаточно.

Средневековой фата-морганой должен был казаться современникам Нью-корта, со строительством которого Сент-Джонс-колледж впервые расширился на другую сторону реки (1826–1831). Крестовый ход с готическими окнами и зубчатым венцом связывают два внешних крыла, в центре возвышается увенчанная фонарем сторожка с башнями по бокам, а аркбутаны, фиалы и контрфорсы доводят стиль до неоготического крещендо. Это сооружение немедленно прозвали Свадебный торт. Благодаря светлому кеттонскому известняку, стилистически цельный ансамбль Нью-корт ярким пятном выделяется на зеленом полотне Бакса – прекрасный пример готического возрождения с классическими элементами, построенный по проекту Томаса Рикмана и его ученика Генри Хатчинсона.

Кстати, именно Рикман ввел в обиход понятия «ранний английский», «декоративный» и «перпендикулярный» стиль – термины, с помощью которых мы классифицируем английскую готику.

Каменный орел над килевидной аркой ворот Нью-корта стал предметом множества студенческих шуток. Этот атрибут святого покровителя колледжа то красили в красный цвет, то надевали ему на шею галстук-бабочку или водружали на голову шляпу.

Привратник Сент-Джонс-колледжа может порассказать и не такое: «Однажды мы с крыши сбросили рояль прямо в реку – да, вот это была шутка».

Сент-Джонс-колледж не заканчивается и за Нью-кортом, и он по-прежнему готов удивлять. На берегу реки начинается образцовый участок с университетской архитектурой xx века: здание длинными, плавно изгибающимися линиями пересекает парк, образуя открытые дворы и чередуя стены с деревьями – диалог с ландшафтом в стиле питтореск, пользуясь современным лексиконом. Криппс-билдинг от Пауэлла и Мойи (1963–1967) – это студенческое общежитие на двести человек, почти в четыре раза больше, чем было студентов колледжа в xvi веке. Есть также пентхаусы для преподавателей и вечеринки на крыше для всех остальных.

Когда труппа Lady Margaret Players показывает новую пьесу, любители театра Сент-Джонс-колледжа собираются в Школе Пифагора. Этот массивный каменный дом, построенный около 1200 года (один из самых старых в стране), в 1270 году был приобретен Уолтером де Мертоном как возможное пристанище для оксфордских школяров. Лишь в 1959 году Мертон-колледж продал свой эксклав Сент-Джонс-колледжу вместе с соседними фахверковыми зданиями, известными как Мертон-холл (xvi – xvii век).

Широкие возможности для общения с природой Сент-Джонс-колледжу обеспечивает его парк в Баксе. У Ланселота Брауна имелись свои представления о естественном, и сад, который он разбил в 1778 году для членов колледжа, был известен просто как «глушь». Там растут старые дубы, каштаны и лириодендроны, а весной под деревьями расцветают маленькие золотистые нарциссы, которые обессмертил в своих стихах Вордсворт.

Две тысячи девятьсот три книги и один дневник: Сэмюэль Пепис в Магдален-колледже

Прогулялся в Магдален-колледж… и вдоволь напился местного пива, которое показалось мне лучшим из тех, что я пивал.

Сэмюэль Пепис (25 мая 1668 г.)

Pike по-английски щука; pickerel – щуренок, а Pickerel Inn – излюбленная пивная щурят из Магдален-колледжа, расположенного наискосок от нее. Пять трактиров стояло когда-то на небольшом расстоянии друг от друга между рекой и перекрестком у конца Кастл-стрит и по меньшей мере столько же борделей. С «домом Магдалины», исправительным заведением для проституток, у Магдален-колледжа общее только то, что святая покровительница колледжа является и патронессой раскаявшихся блудниц.

Много поколений студентов колледжа отмечали в этой пивной свои победы и поражения; стены паба увешаны групповыми фотографиями игроков в регби и хоккей, футболистов и членов общества «Виверны». Чтобы стать членом этого эксклюзивного спортивного клуба, нужно за три минуты выпить три пинты пива, последнюю – пополам с водкой. И все же имидж мачо существенно пострадал с тех пор, как колледж в 1988 году, последним в Оксфорде и Кембридже, допустил в свои ряды студенток. Этот бастион «старых итонцев» долго славился тем, что его студенты больше интересуются разведением собак, чем учебой. Небольшое викторианское собачье кладбище в Феллоус-гарден – последнее подтверждение этой легенды. Так и лежат в академической земле Бамбл и Неттл, Ти-Ти и «верный пес Тим». Магдален-колледж, который всегда произносится mo: dlin и пишется всегда с e на конце в отличие от оксфордского Магдален-колледжа – единственный из старых колледжей, построенный на западном берегу Кема. Там в 1428 году бенедиктинцы основали свою орденскую коллегию. После роспуска монастыря Бэкингем-колледж, как он тогда назывался, достался лорду Томасу Одли, лорду-канцлеру Генриха VIII, который и основал его вновь под названием колледж Св. Марии Магдалины в 1542 году. Его наследники, Невиллы, до сих пор обладают правом назначать ректора колледжа.

Как и сам колледж, первый двор (ок. 1430–1580) тоже небольшой и уютный. Герб монастыря на некоторых порталах еще напоминает о днях орденской коллегии. В восточном флигеле с фонарем, похожим на телескоп, располагается трапезная, над входом в которую начертан девиз основателя колледжа – «Береги свою честь», который студенты любят трактовать как «Береги свою печень». Очарование трапезной придает галерея, украшенная богатой резьбой; из нее, как в камерном театре, можно смотреть вниз на столы с мерцающими свечами. Обед при свечах – это будни колледжа, потому что в трапезной и по сей день нет электрического света (хотя, разумеется, есть выход в Интернет).

Если бы я мог выбирать, с кем из мужчин Магдален-колледжа, чьи портреты висят в холле, провести вечер, то вряд ли нашел бы спутника занятнее, чем Сэмюэль Пепис. Бонвиван эпохи Реставрации – таким изображен он на портрете, написанном сэром Питером Лели (или его ассистентом) в 1673 году, сразу же после получения Пеписом должности в Адмиралтействе. И все же своему колледжу он оставил потрясающий автопортрет в книгах – Bibliotheca Pepysiana во втором дворе колледжа.

Большинство книжных собраний xvii века давно рассеялось по миру. Библиотека Пеписа чудесным образом сохранилась полностью, причем именно в том виде и в таком же порядке, какой был заведен в его лондонской квартире при его жизни. Это была в высшей степени современная библиотека с застекленными книжными шкафами, первыми в своем роде в Англии, изготовленными в 1666 году Томасом Симпсоном, столярным мастером Адмиралтейства. Шкафы к тому же были сколочены из корабельных досок – из дуба, а не из красного дерева или ореха, как было принято. Действуя столь же экономно и системно, как при наведении порядка во флоте, Пепис обустраивал и свою библиотеку: двенадцать шкафов, в каждом примерно по двести пятьдесят книг, поставленных в два ряда, из экономии места книги подобраны по размеру (и, разумеется, по авторам и тематике). Вся библиотека занимает небольшое помещение на втором этаже над аркадами, и ее компактность весьма показательна. Пепис был убежден, что библиотека образованного человека должна содержать лишь то, что он может освоить сам, что отражает его интересы и сферу деятельности. В любом случае это гораздо больше, чем решаются позволить себе многие нынешние школьные мудрецы.

Для Пеписа детали повседневности были не менее важными, чем идеи Платона, а чтение произведений классиков столь же естественно, как и ньютоновских «Начал математики», на издание которых он как президент Королевского общества давал официальное разрешение.

В витринах, защищенных от света, хранятся некоторые раритеты его библиотеки: инкунабулы Кэкстона, первые нотные записи полифонической музыки, средневековые рукописи, альбом для рисования с потрясающими акварельными рисунками зверей (Monk’s Drawing Book, ок. 1400 года). В больших кожаных фолиантах Пепис хранил гравюры Дюрера, Рембрандта, тысячи графических работ – портреты, библейские сюжеты – и целую коллекцию образцов каллиграфического письма от vii века до времени Пеписа. Пепис собирал также баллады и народные книги, так называемые Penny Merriments – своеобразный срез поп-культуры xvii века. И, конечно, материалы о его служебной деятельности во флоте: письма, меморандумы, статистические отчеты, иллюстрированный инвентарный перечень вооружения на флоте Генриха VIII, провиантский список испанской Армады, корабля за кораблем – сокровищница необыкновенных документов.

Пепис переплел свои книги In Decency and Uniformity (благопристойно и единообразно). На каждом экземпляре стоит его имя, герб, экслибрис с его портретом и эмблемой – канат и якорь, двойной картотечный номер и его девиз, который мы также могли прочесть над входом в библиотеку – сентенцию из цицероновского «Сна Сципиона»: «Дух каждого человека – это и есть человек».

Все, что являла собой в те времена книжная культура, представлено в этом собрании: эстетика, разум и красота во всем – в слове, печати и переплете, от каждой буквы на переплете до книжных шкафов и библиотеки в целом.

Этот поистине изысканный кабинет Пепис, умерший бездетным, в 1703 году завещал своему колледжу, «на пользу потомкам». Педантичный Пепис оговорил, что его библиотека, которую он воспринимал как самостоятельное произведение искусства, должна сохраниться в неприкосновенности, «ни одной книгой больше». «Ни одну из двух тысяч девятисот трех книг нельзя выносить из этого помещения, даже реставрируют их здесь, на месте», – говорит библиотекарь Ричард Лакетт. Если какая-нибудь книга потеряется, будет украдена, продана или, наоборот, добавлена, вся библиотека целиком отходит Тринити-колледжу. Однако Тринити-колледж, говорит доктор Лакетт, уже лишился своих прав, так как нерегулярно исполнял свои обязанности по надзору за библиотекой. Лишь ректор Магдален-колледжа может дать разрешение на вынос книги из библиотеки Пеписа, да и то раз в году. С 1819 года этой привилегией не воспользовался ни один ректор.

И наконец, доктор Лакетт показывает мне книгу книг, дневник Сэмюэля Пеписа.

Оригинал рукописи содержит около трех тысяч ста страниц, шесть томов в коричневом переплете из телячьей кожи, написан чернилами на нелинованной бумаге, каллиграфическим разборчивым почерком человека с ясными мыслями и любовью к порядку. Записи Пепис часто делал поздно ночью, при свете свечи, напрягая зрение. Из страха ослепнуть в 1669 году он перестал вести дневник после того, как в течение десяти лет редкий день оставался без записи. Ведь он уделял внимание не только значительным событиям – реставрации монархии, чуме, лондонскому пожару, – но с такой же скрупулезностью и откровенностью описывал и собственные будни, мечты, настроения, адюльтеры, пользуясь при этом скорописью, которую изучил еще студентом, а вовсе не тайным шифром, как долго считалось. В 1819–1822 годах студент Сент-Джонс-колледжа расшифровал стенограммы Пеписа. Причем ключ к дневникам все это время хранился в библиотеке: Tachygraphy Томаса Шелтона, стенографическая система 1626 года, которой и пользовался Пепис.

Бросим еще один взгляд на здание, которое теперь носит его имя. Надпись над центральной аркой колоннады – Bibliotheca Pepysiana, 1724 – не сообщает ни первоначального назначения здания, ни дату постройки. Библиотеку перенесли сюда в 1724 году, но документы об истории строительства здания сообщают немного. Центральный блок с двумя боковыми флигелями и двойными щипцами, светлый известняковый фасад, классически симметричный, задний фасад елизаветинской эпохи из красного кирпича, выходящий в сад, – строительство начато около 1585 года. Почти сто лет спустя строительство было завершено; орнамент на антрвольтах и окна – добавление xviii века. Библиотека Пеписа – это уникальный опыт, и в конце я могу лишь повторить его слова: «Итак, я удаляюсь, премного довольный».

Лучше всего сохранившийся средневековый жилой ансамбль находится напротив колледжа на Магдален-стрит. За фахверковыми домами, поражавшими еще Пеписа, Магдален-колледж обустроил еще три двора. Вход бывшей гостиницы Кросс-Киз-инн (дома № 25 и № 25а) ведет в Бенсон-корт. Затянуть «Страна надежды и славы» здесь отнюдь не неуместно, ибо текст к музыке Эдварда Элгара для этого гимна, который и по сей день является хитом последней ночи двухмесячного фестиваля классической музыки ВВС, написал ректор Модлин-колледжа А. С. Бенсон, с прибыли от которого, как говорят, он профинансировал строительство двора Бенсон-корт. Реализована была лишь треть от того, что предполагалось по плану, – один чересчур длинный и громоздкий кирпичный корпус по проекту архитектора Эдвина Лаченса (1930–1932). Слава богу, что у знаменитости не получилось сделать больше. Если бы все шло, как он задумал, пришлось бы сносить оставшиеся здания xvi века, которые его коллега Дэвид Робертс в 1950-е годы заботливо приспособил под общежитие.

Скромные новостройки завершают «поселок» – сельскую, домашнюю часть Магдален-колледжа, к которой относится и Мэллори-корт, названный в честь бывшего студента, альпиниста Джорджа Мэллори. Он погиб в 1924 году на вершине Эвереста, где и нашли его тело, правда, только в 1999 году. На вопрос, почему он хочет покорить Эверест, Мэллори ответил кратко: «Потому что он есть».

Круглые церкви, эксцентричные клубы и колледж, полный петухов

Дебаты – это публичные беседы с удовольствием, разговор, который имеет цель, оргазм без пачкотни.

Клуб «Кембридж-Юнион»

Из всех мостов через реку Кем Магдален-бридж является единственным, где начиналась история. На этом месте находилась первая и долгое время единственная переправа Грейт-бридж, которой Кембридж обязан своим названием. Именно там римская Via Devana из Колчестера пересекала Кем, который образовывал границу между Восточной и Центральной Англией. На смену бесчисленным деревянным мостам и одному каменному в 1823 году наконец пришел мост из литого железа, который в наши дни с некоторым содроганием выдерживает вес современного транспорта.

Внизу, где плоскодонки ожидают клиентов, в конце ix века находился торговый порт викингов. Период завоевания до сих пор имеет слабый отзвук в названии церкви на Бридж-стрит: это церковь Св. Клемента, который был святым покровителем христианских моряков, обеспечивавшим безопасность от мародеров-викингов. Более интересная церковь с архитектурной точки зрения находится немного ближе к центру города, где Сент-Джонс-стрит отделяется от старой римской дороги: это церковь Гроба Господня, больше известная здесь как Круглая церковь.

Это старейшая из пяти круглых церквей в Англии. Образцами для них послужили римские и ранние христианские ротонды над гробницами, особенно над часовней Гроба Господня в Иерусалиме. Кембриджская Круглая церковь была построена около 1130 года членами Братства Гроба Господня. Единственная сохранившаяся оригинальная часть – центральный купольный зал с закрытой галереей. Четыре коротких закругленных контрофорса поддерживают галерею с еще более короткими, но не менее мощными устоями и двойными арками, и пространство выглядит одновременно стесненным и монументальным, с напряженной концентрацией энергии, как у штангиста перед решительным рывком. Все остальное кажется поверхностным. Северная часовня, южный притвор и алтарь были добавлены в xv веке. Радикальная реставрация была предпринята в 1841 году викторианским архитектором Антонио Сальвином, который реконструировал центральную часть церкви в идеальной норманнской форме, с новыми круглыми арочными окнами, порталом с колоннами и конической крышей. Круглая церковь по-прежнему могла бы быть благородным местом, если бы только кто-нибудь выдворил менял из храма; их современный эквивалент называется Центр мемориальных оттисков[94] и выставка, с помощью которой так называемый Центр христианского наследия разрушает зримую красоту своего лучшего экспоната.

Во время учебного года студенты устремляются в викторианское кирпичное здание за Круглой церковью для участия в дебатах и вечеринках, которые проводит клуб «Кембридж-Юнион». Он на несколько лет старше своего аналога в Оксфорде, проводит такие же риторические ритуалы и приглашает не менее видных ораторов, от полковника Каддафи до защитницы проституток Линди Сент-Клер, но так и не достиг статуса «Оксфорд-Юнион». Причина этого может послужить поводом для создания интересного кинофильма.

20 февраля 1815 года «Кембридж-Юнион» провел свои первые дебаты в задней комнате заведения «Красный Лев» на Петти-Кьюри. Два года спустя университетские власти запретили ему проводить новые встречи, так как его члены осмелились обсуждать правительственную политику в Ирландии. Это было многообещающее начало. В 1821 году обществу снова разрешили собираться при условии, что оно будет воздерживаться от политических вопросов (разумеется, запрет давно отменен). Нынешние предложения отличаются шириной охвата и тематической спецификой: «Этот дом считает, что запрет на охоту не поможет лисам» (1997). Среди ранних звезд был студент Тринити-колледжа Маколей, такой же блестящий оратор, как и его современник Бульвер-Литтон, в то время как Теккерей выступил – или, вернее, промямлил – только один раз, что-то про Наполеона.

В 1866 году «Кембридж-Юнион» переехал в нынешнюю неоготическую резиденцию, построенную по проекту Алана Уотерхауса, получившего свой первый подряд в Кембридже.

В палате дебатов за винно-красным кожаным креслом президента висят фотографии его предшественников, включая Мейнарда Кейнса и не менее пяти министров из кабинета Маргарет Тэтчер: Кеннета Кларка, Нормана Ламонта, Джона Сельвина Гаммера, Майкла Говарда и Дугласа Хэрда. Но это не единственная причина, по которой каждый год вносится предложение о вотуме недоверия правительству Ее Величества, радостно обсуждаемое перед неизбежным вердиктом в пользу этой инициативы. Как и в Оксфорде, подсчет голосов определяется выходом через соответствующую дверь.

Если мы повернем с Бридж-стрит на Джизус-лейн, то пройдем мимо единственной британской пиццерии, посвященной премьер-министру Уильяму Питту. Медальон с его портретом украшает тимпан над портиком небольшого выбеленного дома, где заседает Клуб Питта, основанный в 1819 году в честь Уильяма Питта-младшего, чья карьера началась в Кембридже. Лишь эксклюзивный клуб, подобный этому, где традиционно встречаются очень состоятельные люди, может позволить себе иметь клубный дом, не говоря уже о пиццерии. Клуб Питта насчитывает сто членов, только мужчин, как мне сообщил его президент Дэвид Уоткин, эстет и член Питерхаус-колледжа. Какова его программа? «Просто непринужденные беседы». Эта программа распространялась и на Гая Бёрджесса, супершпиона и гомосексуалиста с безупречной родословной. Согласно его биографу Тому Дрибергу, за ланчем он выпивал бутылку немецкого вина.

За углом на Парк-стрит находится ADC, старейший в Англии университетский театр. «Любительский клуб драмы» был основан в 1851 году и получил значительную поддержку от Эдуарда VII во время его учебы в Кембридже. Эдуард Виндзор, младший брат нынешнего принца Чарлза и патрон театра, заслужил здесь свое прозвище Балаганный принц. Он изучал историю в Джизус-колледже в 1980-х годах. Говорят, что поскольку он привез с собой множество слуг, то чувствовал себя как дома в обществе привратников колледжа, и его скорее можно было найти у них, чем на регбийном матче.

Но когда я посетил Джизус-колледж, в привратницкой был другой регулярный посетитель: кот Бенсон, пользовавшийся своим «почетным правом на трапезу в колледже». Хорошо помню совет, полученный от главного садовника Пемброк-колледжа Ника Фирмена: «Если захотите вернуться, то возвращайтесь в облике колледжской кошки».

Во время его основания в 1496 году Джизус-колледж находился за городской стеной, настолько хорошо защищенный заливными лугами от шума внешнего мира, что Яков I однажды высказал пожелание молиться в Кингз-колледже, трапезничать в Тринити-колледже, но учиться и спать в Джизус-колледже. Монастырское происхождение колледжа явствует из его официального названия – колледж Блаженной Девы Марии, Св. Иоанна-евангелиста и достославной Св. Радегунды. Бенедиктинские монахини около 1150 года основали здесь женский монастырь в честь Св. Радегунды. Добродетельный нрав этой тюрингской принцессы, увы, не послужил примером для монахинь в конце xv века, ибо когда Джон Олкок, епископ Илийский, посетил монастырь, он нашел там только двух монахинь, и одна из них была сомнительной репутации. Не дожидаясь Реформации, епископ Олкок закрыл монастырь и основал на его месте колледж в надежде сделать его более полезным (не говоря о благочестии).

Длинный, обнесенный стенами маршрут от Джизус-лейн до колледжа получил название Монастырская тропа. Теперь он больше известен как Chimney, но не от английского слова «камин», а от французского chemin (путь). За стенами, где расположен сад колледжа, растут платаны. В конце этой каменной тропы возвышается сторожевая башня привратного дома, величественный вход в другой мир.

Привратный дом Джизус-колледжа построен около 1500 года из красного кирпича с ромбовидным узором из кремовых кирпичей на верхнем этаже с зубчатой надстройкой. Над балдахином, защищающим фигуру в нише, находится петух на шаре, эмблема епископа Олкока, образующая скульптурный ребус для двух слогов его имени, где шар означает all (все). Петух в Библии кричит трижды, как и на гербе епископа, на гербе колледжа и повсюду, куда ни падает взор – каменные и деревянные петухи украшают дверные проемы, окна, перила, потолки и даже края скамей. Кроме того, в Джизус-колледже есть историческая коллекция бронзовых и серебряных петухов и клуб под названием «Петухи».

В тот момент, когда вы покидаете первый двор и входите в Клойстер-корт, вас поражают мир и спокойствие этого монастырского анклава. Здесь есть маленькая квадратная лужайка, окруженная крытой галереей; вокруг этой галереи, оставшейся от бывшего монастыря, епископ Олкок и построил свой колледж. Он снес боковые приделы несоразмерно большой монастырской церкви, превратил алтарное помещение и трансепт в часовню колледжа и сделал неф ректорской резиденцией. Студенты едят в бывшей трапезной монастыря, на втором этаже в северном крыле. На стенах зала, под крышей из ореховых балок, неизбежные портреты знаменитых выпускников колледжа: архиепископа Кранмера, Роберта Мальтуса, Лоренса Стерна и Сэмюэля Тейлора Кольриджа. Вы должны быть более или менее мертвым, чтобы получить место на этих стенах.

Часовня Джизус-колледжа занимает особое место среди часовен кембриджских колледжей. Любители музыки рукоплещут ее алтарю, поклонники прерафаэлитов восхищаются ее отделкой, а историки архитектуры увлекаются головоломкой ее элементов, от норманнских круглых арок в северном трансепте, старейшей части монастырской церкви (около 1150 года) до узких окон с остроконечными арочными перемычками, которые имеют ранний английский вид, но фактически являются образцом викторианского Средневековья в духе кембриджского Кэмденского общества. Архитектор О. У. Н. Пьюджин, которому поручили реставрацию часовни в 1845 году, заменил перпендикулярное восточное окно епископа Олкока этими высокими арочными окнами. Для придания аутентичности своему готическому стилю Пьюджин посетил Шартрский собор, где изучил окна, откуда позаимствовал астрагалы и принцип оцинкованных железных рам и даже включил фрагменты шартрского стекла в восточные окна часовни Джизус-колледжа. Но на этом его работа не закончилась. Он сконструировал бронзовый аналой, который опирается на скульптуры львов, подобных тем, которых можно видеть в соборе Св. Марка в Венеции, и расписной органный кожух, крылья которого можно закрывать как средневековый триптих (1847).

Второй этап реставрации увенчался несравненным успехом. Неф, поперечная башенка и алтарное помещение получили новый деревянный потолок, расписанный ангелами, гербами и цветочными узорами в духе прерафаэлитских представлений о Средневековье, выполненный Уильямом Моррисом (1864–1867). Большая часть окон получила новые росписи в виде аллегорий христианских добродетелей, святых и Отцов Церкви, созданные в основном Эдвардом Бёрн-Джонсом, но также Фордом Мэдоксом Брауном и Уильямом Моррисом (1873–1877). В прихожей в качестве редкого бонуса можно видеть некоторые эскизы для окон, включая большой рисунок углем Бёрн-Джонса с изображением епископа Олкока.

Этот колледж «петухов Олкока» до краев наполнен произведениями искусства. На лужайке первого двора стоит бронзовая «Венецианская лошадь» Барри Фланагана; во дворе часовни находится «Дедал» Эдуардо Паолоцци, а на крикетной площадке пристроился самый странный из всех крикетных монументов – «Заяц, играющий в крикет» Фланагана. Коллекция Джизус-колледжа также включает работы Эндрю Гормли, Джона Беллани, Уильяма Тернбулла и Ричарда Лонга, которые в 1996 году украсили верхний зал одной из монументальных настенных росписей «Ил на реке Эйвон». Такая тяга к современному искусству сравнительно редко встречается у кембриджских академиков, за исключением почтенных дам из Нью-холла. Члены Джизус-колледжа имеют художественную комиссию, которая регулярно организует выставки современной скульптуры в колледже и покупает современные работы. Поскольку садовая комиссия солидарна с этой политикой, все получают пользу.

В 1996 году, в год пятисотлетия, Джизус-колледж открыл новую библиотеку, построенную по проекту Элдреда Эванса и Давида Шалева, ахитекторов галереи Тейт. Зеленые колонны поднимаются на фоне охристого кирпичного фасада, от основания до капителей оплетенные вьющимися растениями. Окна напоминают о палладианской архитектуре, решетчатые конструкции заставляют вспомнить о Чарлзе Ренни Макинтоше, а в целом эти исторические отголоски создают впечатление какого-то нерешительного модернизма. Чрезмерный акцент на гармонию делает библиотеку похожей на уступку старым зданиям, а не самостоятельным архитектурным произведением. Однако интерьер выглядит более убедительно; ярко освещенный, со шкафами и столами из светлого американского ясеня, а на вершине лестницы – скульптура «Умение видеть» (1995) работы Энтони Гормли, выпускника Тринити-колледжа. Среди сокровищ библиотеки есть копия манускрипта первой Библии, напечатанной в Америке, переведенной на язык могикан эмигрантом и выпускником Джизус-колледжа Джоном Элиотом и опубликованная в 1663 году в Кембридже, штате Массачусетс. Эванс и Шалев спроектировали новый зал резиденции рядом с библиотекой (2000). Вместе с южным крылом Чэпэл-корт он создает новый двор, открытый с одной стороны, как и все дворы в Джизус-колледже.

Впечатление открытого пространства, которое вы получаете в этом колледже, распространяется на многочисленные спортивные площадки, окружающие его зеленым ореолом. Сами названия этих приречных лугов подобны бальзаму для ног, уставших от городского бетона. Платановая аллея и сеть тропинок ведут к этим полям, которые в Средние века были монастырскими землями, а потом отошли в собственность колледжа и остались в неизменном состоянии до сих пор.

На северном берегу Кема напротив Мидсаммер-Коммон находятся лодочные эллинги, некторые из них викторианской эпохи, с коньковыми крышами и балконами – бастионы спортивного веселья. Отсюда гребцы отправляются на тренировки и поднимаются по реке до Честертона и шлюза Бэйт-Байт в надежде получить звание Хозяина реки на ежегодных гребных гонках «Бумс!» во время Майской недели.

В это время – которое, как вы помните, приходится на начало июня – поля в окрестностях Диттон-Фен наполняются зрителями, любителями пикников в соломенных шляпах (которые называются «лодочки» из-за ассоциации с гребными гонками), шампанским и цветущими лютиками. Наступает время для сельского праздника, более непринужденного, чем соревнования по академической гребле Хэнли-он-Кем.

Принесите мне голову Оливера Кромвеля: Сидни-Сассекс-колледж и Крайстс-колледж

Хорошие профессора не более важны для колледжа, чем просторный, хорошо ухоженный сад.

Лорд Кеймс (1762)

Церковь Всех Святых на Джизус-лейн с высоким острым шпилем расположена прямо напротив входа в Джизус-колледж и была частью его жизни. Из всех викторианских церквей в Кембридже эта наиболее важная. Она была построена в 1863 году Дж. Ф. Бодли в неоготическом стиле; он с Уильямом Моррисом также отвечал за роспись стен и потолков со стилизованными цветами и листвой, фразами из псалмов и повторяющимся мотивом граната, символа воскрешения. Для работы над большим восточным окном (1865–1866) над главным престолом, с собранием святых, пророков, апостолов и королей, Бодли пригласил своих друзей-прерафаэлитов Эдварда Бёрн-Джонса, Форда Мэдокса Брауна и Уильяма Морриса – тех же художников, которые впоследствии украшали окна часовни Джизус-колледжа. Загадочный приглушенный свет, падающий на неф, торжественные краски настенных росписей – все это создает ауру трактарианского благочестия, не имеющую аналогов. Прошлое существует несмотря на то, что церковь Всех Святых была оставлена в запустении.

Когда я вошел под своды этого викторианского шедевра, меня встретил леденящий запах разложения. Церковь опустела после 1972 года; она была спасена от полного упадка Фондом сохранения церквей, но тем не менее доживает свой век в центре богатого университетского города. Пакистанец, владелец магазина на Кинг-стрит, дал мне ключ, чтобы я мог увидеть все собственными глазами. «Ее можно назвать домом Господа, – сказал он, – но я называю это гротеском: пустое здание, когда вокруг так много бездомных людей».

Кинг-стрит была прекрасна до того, как коттеджи с одной стороны улицы были снесены и заменены рядом унылых однообразных домов, стоящих стена к стене. Не менее безобразна и часть со стороны Нью-корта, которым Крайстс-колледж в буквальном смысле поворачивается спиной к городу. Все, что осталось, – несколько пабов, благодаря которым улицу наградили вторым названием – Королевская тропа. «Этот дом посвящен тем замечательным членам колледжа, которые сделали выпивку удовольствием и которые, независимо от напитка, могут принять его, удержать в себе и по-прежнему остаться джентльменами». Эти слова написаны над входом в один из пабов, и я рекомендую вам подзарядить там свои батареи с помощью соответствующих напитков, потому что наш следующий колледж – настоящий триллер.

Это случилось одной темной ночью в ноябре, в южном крыле Чэпэл-корта Сидни-Сассекс-колледжа. Джон Эмсли сидел в своей комнате, когда вдруг стало холодно и в воздухе появился запах гниющей рыбы. Студент обернулся и увидел парящую голову, бледную, как воск, и без ушей. На следующий день студентка сообщила, что видела у себя в комнате голубой глаз – один-единственный большой голубой глаз.

Если хотите учиться в Сидни-Сассекс-колледже, убедитесь в том, что ваши нервы в порядке. Для таких необычных феноменов у экспертов есть блестящее объяснение: это призрак Оливера Кромвеля, который время от времени возвращается в свой старый колледж, где он начал учиться в 1616 году. Лишь за двадцать лет до этого Сидни-Сассекс-колледж получил свои статуи, посмертный дар леди Фрэнсис Сидни, графини Сассекской. Колледж был строго пуританским, в духе кальвинизма, который оказал сильное влияние на Кромвеля. Его непоколебимая вера в провидение и в самого себя как одного из избранных, его ощущение собственной правоты – все это коренилось здесь, хотя он проучился лишь год и два месяца. Но давайте вернемся к известным фактам, которые стоят за кровавой историей.

После восстановления монархии фанатичные роялисты отомстили за казнь Карла I, казнив уже мертвого цареубийцу. Они вынесли его тело из гробницы в Винчестерском аббатстве, повесили труп на виселице в Тайберне, обезглавили его и пронесли голову на шесте в Вестминстер-холл. В какой-то момент череп исчез, но снова появился спустя много лет, спрятанный в коробку, и 25 марта 1960 года был тайно похоронен в прихожей часовни его собственного колледжа. Лишь ректор и казначей знали точное место, потому что (кто знает?) роялисты могут вернуться и снова совершить возмездие.

Если вы действительно хотите увидеть голову Кромвеля, то лучшее, что может предложить вам Сидни-Сассекс-колледж – это его портрет на стене «с бородавками и всем прочим», как он сам пожелал, написанный Сэмюэлем Купером за год до смерти Кромвеля в 1657 году. Это довольно грубое лицо с отведенным взглядом, лицо фермера из Восточной Англии, который стал некоронованным королем, человека, которого боялись и ненавидели, которого не любили даже его обожатели. Он был национальным лидером, но никогда не был национальным героем, таким как Нельсон.

Из всех портретов в холлах Кембриджа только портрет Кромвеля снабжен занавесом. Даже в наши дни один из слуг закрывает этот синий парчовый занавес перед тем, как провозглашается тост за здоровье короля. Однако когда королева Елизавета II посетила колледж в 1999 году, занавес остался открытым, так как, по словам привратника, «у нее есть чувство юмора». Но при этом возможно, что она сторонилась комнаты Джона Эмсли.

Сейчас Кромвель не узнал бы георгианский интерьер зала, как не узнал бы и Холл-корт, где когда-то жил студентом. В те дни Сидни-Сассекс-колледж имел красный кирпичный фасад, а не пуританскую серую облицовку из романцемента, которой сэр Джеффри Уайтвилл покрыл колледж в 1821 году. Уайтвилл, поборник неоготического стиля елизаветинской эпохи, создал привратный дом в его нынешнем виде, с зубцами и ступенчатой щипцовой крышей. Более поздние пристройки тоже не смогли превратить Сидни-Сассекс-колледж в архитектурную диковинку.

С другой стороны, подлинное удовольствие можно получить от «Аркадии», театральной группы колледжа, которая дает представления под открытым небом на Майской неделе в ректорском саду. В 1999 году, через четыреста лет после его основания, во главе колледжа встала женщина – профессор Сандра Лоусон, социолог и первый директор Института маркетинговых исследований имени Джаджа.

Не каждый день вы можете обменять деньги в викторианском банке, построенном по проекту Альфреда Уотерхауза. С 1891 года он стоит на углу Сидней-стрит и Гобсон-стрит, и я упоминаю о нем только из-за банковского зала: восьмиугольника с колоннами и мозаичным полом, терракотовой плиткой с лаймово-зеленым цветочным узором, который представляет собой эстетический бонус даже в том случае, если обменный курс падает.

В центре этого торгового квартала вы найдете Крайстс-колледж. Чтобы попасть внутрь, обычно нужно пройти через узкую дверь в большом дубовом портале привратного дома. Вы сразу же оказываетесь вдали от городской суеты – во дворе, ведущем в другой двор, который ведет в сад, такой же мирный, как в любой деревне. Во времена основания в 1505 году Крайстс-колледж находился на окраине города. Если бы тюдоровский кирпич не исчез за известняковым фасадом в начале xviii века, нам было бы трудно отличить его сторожевую башню от башни Сент-Джонс-колледжа. На обеих есть одинаковые рогатые мифические животные, известные как трагелафы, которые держат королевский герб над стрельчатой аркой, и алые розы Ланкастеров, которые появляются над окнами, указывая на статус одной и той же основательницы – леди Маргарет Бофор. Она не только основала эти два колледжа, учредила профессуры в Оксфорде и Кембридже, но и была одной из ярчайших представительниц династии Тюдоров.

Маргарет забеременела в двенадцать лет, овдовела в тринадцать, еще дважды выходила замуж, провела хитроумную тактическую игру во время войны Алой и Белой Роз и сделала победителем единственного сына Генриха VII. «Она была щедрой и великодушной… и с поразительной добротой относилась к людям… Вся Англия имела причину для скорби из-за ее кончины, включая студентов обоих университетов, для которых она была матерью». Эти слова произнес епископ Джон Бишоп на ее похоронах в 1509 году.

«Чаще вспоминай меня» – девиз леди Маргарет, который мы уже видели в Сент-Джонс-колледже, также украшает ее герб на эркерном окне ректорской резиденции напротив входа. Верхний этаж резиденции был предназначен для визитов высокопоставленной основательницы, и из окна своей молельни, обшитой деревянными панелями, она могла смотреть прямо на соседнюю часовню, сходную с часовнями при королевских дворцах. При реставрации ректорской резиденции в начале xx века были обнаружены четыре мумифицированные крысы, умершие в настоящем гнезде учености. Оно состояло из обрывков рукописей, четырех страниц Горация, фрагментов издания Кэкстона и четырех игральных карт, датируемых 1510 годом.

Лужайка на прямоугольном дворе имеет круглую форму, а возле угла часовни растет Magnolia grandiflora, в то время как старая глициния протягивает ветви над стеной ректорской резиденции. В середине xviii века первый двор был модернизирован с добавлением створчатых окон, классических фронтонов над дверями и фасадов из кеттонского камня. Это колледж Джона Мильтона и Чарлза Дарвина.

Молодой Дарвин приехал в Кембридж с целью стать сельским священником, но это намерение каким-то образом пропало по пути. Ботанические полевые работы нравились ему гораздо больше, чем изучение теологии и математики. Он был страстным собирателем жуков, и как-то, когда обе его руки были полны, даже положил одного жука себе в рот.

Студенческая карьера Джона Мильтона была не такой безоблачной, как у Дарвина. Его, поступившего в колледж в 1625 году в возрасте шестнадцати лет, студенты прозвали Леди из Крайстс-колледжа. Он был тихим, чувствительным юношей с длинными волосами. «Почему я кажусь им недостаточно мужественным? – недоумевал он. – Несомненно, потому, что никогда не мог одним махом опрокидывать полные кружки». Тем не менее он проучился семь лет, получил степень, писал оды на латыни и сонеты на итальянском языке и стал одним из величайших английских поэтов. Где же он жил? На лестнице M или на лестнице N? Мы не знаем. Единственной аутентичной реликвией Мильтона является замечательный бюст работы Эдварда Пирса (около 1656 года), но посетители обычно не могут увидеть его, так что им приходится довольствоваться деревом легендарного поэта в саду колледжа.

Небольшой коридор справа от столовой ведет во второй двор и к зданию преподавательского корпуса (1640 –1643). Это было эпохальное сооружение, по крайней мере для Кембриджа. Его изолированное положение в саду – такое же новшество для архитектуры колледжей, как каменные притворные стойки и оконные фрамуги. Пилястры ионических колонн поднимаются до вершины каждой стены, а мансардные окна имеют чередующиеся треугольные и закругленные фронтоны, в то время как окна на первом этаже окружены рустовкой; это почти маньеристская трактовка классических мотивов. Симметрию и гармоничность фасада можно было бы приписать Иниго Джонсу, но на самом деле никто не знает архитектора этого здания.

Таким же новаторским, хотя и построенным почти на триста лет позднее, является Нью-корт сэра Дениса Лэсдена (1966–1970), каскад из сборных бетонных и стеклянных конструкций, расположенный террасами и окрещенный Пишущей машинкой. Такие мегасооружения – хотя это отличается разнообразием – сделали Лэсдена предтечей бетонного брутализма архитектуры позднего модерна.

В саду колледжа растут катальпы, кипарисы, фритиллярии и всевозможные цветы. Под деревьями доны расставили ульи и дали своему знаменитому коллеге Чарлзу Перси Сноу роскошное место последнего упокоения в урне рядом с плавательным бассейном. Неподалеку находится шелковичное дерево Мильтона с древней раскидистой кроной, ветви которой удерживаются подпорками, похожими на костыли почтенного пенсионера из Челси. Самое известное дерево в Кембридже было посажено в 1608 году, когда родился Мильтон, и числилось среди трехсот деревьев, купленных колледжем с помощью короля Якова I. Его великий план заключался в развитии шелковой промышленности в Англии, но, к сожалению, деревья были выбраны неправильно, и бедные шелковичные черви, которые должны были питаться листьями, вместо этого гибли от голода. Тем не менее в течение как минимум нескольких лет этот сад был «обретенным раем» для Мильтона.

К югу от Маркет-хилл

А теперь за красу Кембриджа – красавицу из красавиц! – за часовню Кингз-колледжа!

Мария Эджуорт (1 мая 1813 г.)

Старая кембриджская Хай-стрит имеет четыре названия: Сент-Джонс-стрит, Тринити-стрит, Кингз-парад и Трампингтон-стрит – via triumphalis (триумфальная дорога) великих соседей, от тюдоровских сторожевых башен на севере до музея Фицуильяма с великолепной часовней Кингз-колледжа посередине. Кингз-парад, или Королевский плац, находится в самом центре этого поистине королевского променада, хотя по возможности лучше не приезжать сюда в разгар сезона. Есть веская причина, по которой толпы туристов собираются здесь, где дом Сената, университетская церковь и часовня Кингз-колледжа образуют несравненный ансамбль классической и средневековой архитектуры. Однако вся эта роскошь могла бы показаться холодной и безличной, если бы не одинокое громадное дерево: конский каштан, который стоит на страже перед часовней.

Дома из кирпича и деревянного бруса xviii и xix веков, магазины, кафе, жилые здания – на Кингз-парад не выделяется ни один конкретный дом, но все они образуют живой фон для колледжа, расположенного напротив. Здесь вы можете покупать газеты и плюшевых мишек, студенческие мантии и колледжские галстуки правильного цвета от Ryder & Amies, отличные ремесленные изделия от Primavera, а если у вас есть вкус к сладостям, отправляйтесь прямо в Fudge Kitchen Джима Гэррахи, чей вход расположен напротив Кингз-колледжа. В былые времена люди как минимум раз в день встречались на Королевском плацу, поскольку здесь находилось «агентство новостей» колледжа и центр университетской политики. «Помните об одном, – написала Фрэнсис М. Корнфорд в своей Microcosmographia academica 1908 года. – Люди, которые делают дела, – это те люди, которые прогуливаются взад-вперед по Кингз-парад с 14.00 до 16.00 каждый день своей жизни».

Ангельское хоровое пение: Кингз-колледж

Сбейте пару башенок с обоих концов часовни Кингз-колледжа, и вы мгновенно получите некое подобие пропорциональности.

Джон Рёскин. «Светочи архитектуры» (1849)

Вдоль Королевского плаца тянется каменная перегородка, фантастически украшенная башенками, и вы можете вообразить, что за ней находится все великолепие Ксанаду – летней резиденции китайского императора Хубилая, прославленной в стихотворении С. Т. Кольриджа «Кубла-Хан». Фронт-корт просвечивает зеленью из-за ажурных каменных окон, и даже викторианский почтовый ящик перед привратным домом снабжен маленьким куполом. «Велосипеды не допускаются» – гласит уведомление на стене, к которой прислонены все велосипеды. Городские ласточки, устраивающие гнезда под сводом привратного дома, не обращают внимания на суету внизу. Это классический вход в Кингз-колледж. Туристов, однако, направляют к северному порталу часовни, но даже этот черный ход производит впечатление. Джон Бетджемен однажды назвал Кингз-колледж самым оксфордским из всех кембриджских колледжей, что, несомненно, является высшим комплиментом со стороны оксфордца.

Королевский колледж Блаженной Девы Марии и Св. Николая – полное название колледжа, основанного Генрихом VI в 1441 году, всего за несколько месяцев до Итонского колледжа. Этим дублированием учебных учреждений девятнадцатилетний король следовал примеру Уильяма Уайкхэма, который на шестьдесят лет раньше основал Винчестерскую школу, чтобы готовить студентов для Нью-колледжа в Оксфорде, основанного им в 1379 году.

Кингз-колледж был открыт только для выпускников Итона до 1861 года, и эта элитная группа не только была лишена необходимости сдавать обычный экзамен, но и не обязывалась подчиняться авторитету прокторов. «Королевские люди» в соответствии с пожеланием короля имели особый статус и утратили его только в середине xix века. Такие привилегии не снискали им благосклонности со стороны товарищей-студентов, но придали совершенно особенную снобистскую привлекательность.

В наши дни Кингз-колледж предпочитает ставить акцент на своих нонконформистских и либеральных традициях. В 1973 году это был один из первых кембриджских колледжей, который стал принимать женщин, и теперь этот бывший анклав Итона может похвастаться самой высокой пропорцией студентов из государственных школ (около восьмидесяти процентов). Этнические меньшинства еще раньше нашли дорогу в колледж, и другой особенностью Кингз-колледжа является эгалитаризм среди донов и студентов. Дух либерализма и дружбы, отличавший «Апостолов» и членов группы «Блумсбери», был живописнее и романтичнее всего описан романистом Э. М. Морганом, членом колледжа, который сказал, что он скорее предаст свою страну, чем своих друзей. Во время основания колледжа такое заявление стоило бы ему головы.

Согласно статутам Кингз-колледжа, в нем должно быть семьдесят преподавателей и школяров, десять священников, шесть клерков, шестнадцать хористов и глава, которого называют не ректором, а провостом. Для колледжа такого размера, ранее не имевшего аналогов в Кембридже, королю понадобилось свободное место. Был снесен городской квартал вместе с приходской церковью, хотя прошли столетия до возведения всех новых зданий. На первом этапе появился только Олд-корт к северу от часовни, где позднее были заложены здания Школ. После поражения короля в войне Алой и Белой Роз средства для строительства колледжа оказались недоступными. Чудесным образом часовню успели достроить к 1515 году, но прошло более двухсот лет, прежде чем у очередного короля появились масштабные планы. Опять-таки только один план был воплощен: дом Гиббса напротив входа в колледж. Джеймс Гиббс, архитектор дома Сената, построил этот длинный отдельный флигель из светлого портлендского камня в рациональном духе классической архитектуры (1724–1732). Над кладкой из грубо обтесанного камня в цокольном этаже находится парадный этаж, а над ним – еще один, увенчанный балюстрадами, которые придают зданию стройный и завершенный вид по контрасту с замысловатой, воодушевленной готикой соседней часовни. Лишь вход, похожий на триумфальную арку с треугольным фронтоном и окном в форме полумесяца, вносит некоторое оживление в строгую симметрию этого элегантного здания, простота которого объясняется в том числе ограниченностью бюджета.

Именно в этом здании в комнате H3 на первом этаже 25 октября 1946 года произошла первая и единственная встреча между двумя великими умами xx века. «Существуют ли философские проблемы?» – такую тему предложил слушателям Карл Поппер, приглашенный лектор в Клубе этической науки. Людвиг Витгенштейн, вертевший в руках кочергу из камина, потребовал у Поппера привести пример этического правила. «Не угрожать приглашенным лекторам кочергой», – ответил Поппер, и Витгенштейн покинул помещение. Произошло ли это на самом деле? Так или нет, но легендарная ссора превратилась в одну из самых длинных и интересных аннотаций в истории философии.

В наши дни двое видных ученых читают лекции в аудитории H3: специалист по истории экономики Эмма Ротшильд и королевский астроном сэр Мартин Рис (ректор Тринити-колледжа с 2004 года). Кочергу приносить не обязательно.

По проекту Гиббса, Грейт-корт должен был включать три отдельных флигеля, а не только этот. Однако случилась старая история – не хватило денег. Прошло еще сто лет, прежде чем Фронт-корт принял нынешний вид. Между 1824 и 1828 годом Уильям Уилкинс, один из самых успешных колледжских архитекторов своего времени, спроектировал южное крыло и холл, увенчанный двумя фонарями, а на восточной стороне – привратный дом и стену, отгородившую колледж от улицы. Эта стена с остроконечными башенками, балансирующими на парапете, как если бы они спустились сюда с крыши часовни, разделена большими перпендикулярными окнами, светлыми и прозрачными, и достаточно низкая, чтобы не нарушать вид из часовни. Она похожа на подножие большой горы и состоит из элементов, точно копирующих архитектурные детали самой часовни, которые Уилкинс изучал в бытность студентом. В середине привратного дома можно увидеть неоготическую фантазию с куполом и башнями, тюдоровскими розами, коронами и опускными решетками. Хотя часовню Кингз-колледжа и привратный дом в стиле готического возрождения разделяет более трехсот лет, комплекс кажется настолько однородным и тонко сбалансированным, что можно лишь восхититься мастерством архитектора. Нам не приходится даже сожалеть об отсутствии крытой галереи, которую Уилкинс хотел построить внутри.

В течение последних двадцати лет жизни, до самой смерти в 1970 году, Э. М. Форстер жил во Фронт-корте на лестнице A. Он стал живой иконой колледжа и принимал визиты вежливости от донов и студентов, окончательно избавившись от образа «бледного холодного цыпленка», по описанию Вирджинии Вулф. В фильме Джеймса Айвори, снятом по его роману «Морис», истории о гомосексуальной любви в Кембридже, члены колледжа организованной процессией шли к преподавательскому столу в трапезной.

Но когда я сам обедал там, под деревянными балками неоготического потолка, в столовой было самообслуживание, никто не носил мантию, а преподавательский стол бесследно исчез. «Мы гордимся своим эгалитарным духом», – сказал Хэл Диксон, преподаватель на пенсии. Со стен, обшитых деревянными панелями, на нас взирали два старых друга: сэр Роберт Уолпол, первый премьер-министр Англии, и его сын Горацио. Коллеги, с которыми доктор Диксон регулярно встречался здесь, включали нобелевских лауреатов, таких как биохимик Фредерик Сенгер, историков, таких как Ноэль Аннан, марксиста Эрика Хобсбаума и гуру Тони Блэра, социолога Энтони Гидденса. Здесь также можно было видеть молодого тьютора французского языка в шортах и гавайской рубашке – Энди Мартина, известного как дон-серфингист, который пишет о серфинге во многом так же, как Ролан Барт пишет о культурных мифах в повседневной жизни.

Потом мой личный проводник повел меня через коридоры и салоны, наполненные портретами выпускников Кингз-колледжа, многие из которых принадлежали к группе «Блумсбери», пока мы наконец не дошли до библиотеки.

Библиотека Кингз-колледжа, также построенная по проекту Уилкинса, содержит около ста тридцати тысяч книг, специализированные коллекции средневековых и восточных манускриптов и сокровища для библиофилов-экономистов. Когда Джон Мейнард Кейнс умер бездетным в 1946 году, он оставил колледжу первые издания Коперника, Ньютона, Лейбница, Декарта, Вольтера, Мильтона и других авторов – изысканную библиотеку, заключающую в себе историю развития европейских идей. В ней есть пятьдесят изданий xviii века только одного Канта. Для Кейнса чтение было таким же естественным, как дыхание, и он собирал книги со студенческих лет.

Комнаты Кейнса на лестнице P Уэбб-корта за библиотекой были украшены обнаженными танцовщицами и сборщицами урожая, на смену которым впоследствии пришли менее провокационные темы: восемь аллегорий наук и искусств в рост человека, написанные в 1920–1922 годах его друзьями Дунканом Грантом и Ванессой Белл. Они также создали черепицу с цветочным орнаментом в коридорах Гарден-хостел, студенческого общежития, которое стоит на краю колледжского сада (1949). Отлично сохранились расписные двери и каминные украшения, которыми Дора Каррингтон и Дуглас Дэвис в 1927 году облагородили комнаты Дэди Райлендса, протеже Кейнса, жившего здесь в 1990-х годах.

Тысячи писем и фотографий художников из группы «Блумсбери» (Charlestone Papers) хранятся в Современном архивном центре в библиотеке колледжа вместе с рукописями таких выпускников, как Роджер Фрай и Алан Тьюринг, и практически полным литературным наследием Э. М. Форстера и Руперта Брука. Вероятно, существует возможность, что бывший студент истории Салман Рушди когда-нибудь доверит архивному центру манускрипты своих романов.

В читальном зале вы даже увидите расписные двери из лондонской квартиры Кейнса на Гордон-сквер.

На Сколарс-пис, луговых угодьях колледжа на берегу реки Кем, пасутся коровы. Эти коровы бессмертны, как мы узнаем в начале романа Э. М. Форстера «Самое длинное путешествие», где один из студентов философствует: «Эта корова… Будь я в Кембридже, в Исландии или в гробу, корова останется на том же месте». Лишь во время эпидемии «коровьего бешенства» эта корова временно исчезла.

Чтобы попасть в Бакс, мы должны перейти через Кем по мосту Уилкинса. Плавно изгибающаяся липовая аллея ведет нас через луга, где в красочном изобилии цветут анемоны, гиацинты, фритиллярии, колокольчики и нарциссы, а ивы создают плакучую завесу на берегу реки. Но даже без этих роскошных весенних красок поистине несравненное зрелище, неизменное с xviii века, составляет вид на сам Кингз-колледж со стороны Бакса: часовня, дом Гиббса и Олд-корт величественно поднимаются на расстоянии из моря зелени. По этому пути каждый день проходят мальчики-певчие из Кингз-колледжа, когда идут из школы на вечернюю службу в часовне.

25 июля 1446 года Генрих VI заложил краеугольный камень часовни колледжа, которая в то время должна была выглядеть еще более грандиозно, чем сейчас. Лишь кафедральные соборы и королевские часовни строились с таким размахом. Часовня должна была стать памятником своему основателю, но стала монументом самой идеи Церкви в противоположность еретикам того времени. Спустя семьдесят лет (и пять королей) часовня Кингз-колледжа была достроена и стала вехой английской позднеготической архитектуры наряду с часовней Св. Георгия в Виндзоре – последней великой церковью, построенной под королевским покровительством до Реформации.

Привратники Кингз-колледжа называют свою часовню «амбар». Сэмюэль Тейлор Кольридж превозносил ее «совершенную красоту», Дж. М. Тернер запечатлел ее на холсте, а Уильям Вордсворт посвятил ей три сонета. Лишь Джон Рёскин, архитектурный гуру Оксфорда, придирался к ней и жаловался, что она выглядит «как перевернутый стол с четырьмя ножками в воздухе». Для скалолазов 1930-х годов не было большего вызова, чем вертикальный подъем со стороны северо-восточной башни. Буквы C. C. (chapel climber – совершивший восхождение на часовню) после имени были гораздо престижнее, чем любой академический титул. А если кому-то удавалось закрепить зонтик или велосипед на шпиле одной из башен как доказательство своего триумфа, его достижение было сродни подвигу старых каменщиков, работавших на шатких строительных лесах.

Иногда в строительстве часовни принимало участие более двухсот человек, что было очень много для города с населением, едва достигавшим пяти тысяч жителей. Строительство началось в 1446 году при короле из дома Ланкастеров, прервалось в 1461 году из-за войны Алой и Белой Роз, возобновилось в 1477 году при победителях из дома Йорков, снова прервалось в 1485 году и наконец получило славное завершение при Тюдорах в 1508–1515 годах.

Как было принято, строительство началось с восточной стороны, где кладка состояла из серовато-белого магнезиального известника из Йоркшира. При строительстве более поздней западной части часовни использовался более темный кремовый уэлдонский камень из Нортгемптоншира. Перерыв в строительстве можно различить не только по типу камня, но и по стилю. Западные контрфорсы в отличие от восточных богато украшены тюдоровскими розами, опускными решетками, французскими лилиями и геральдическими животными. Но несмотря на различия, долгое строительство и как минимум четырех разных архитекторов, общий эффект едва ли мог быть более гармоничным.

«Хрустальный дворец[95] из камня и стекла» – так назвал Джон Бетджемен эту часовню, где, казалось, не существовало границы между несущими стенами и окнами – удивительное достижение инженерного искусства. Ажурные узоры, покрывающие окна, стены и потолок, такие же изящные, как паутина, связывают все элементы воедино. Стены кажутся невесомыми, словно они не поддерживают ничего, кроме самих себя. Свет льется внутрь со всех сторон. Арочные ребра от стройных колонн по сторонам растут вверх и над нами, образуя свод, сетчатый рисунок которого снова кажется невесомым, создавая ряд каменных водоворотов. При ширине нефа двенадцать метров и длине восемьдесят восемь метров этот веерный свод тянется непрерывно на высоте двадцать четыре метра над нашими головами как сочетание мастерской архитектоники и возвышенной эстетики. Размер свода даже сейчас производит головокружительное впечатление. Есть еще один смелый элемент: у пересечения вееров, где ребра сходятся друг с другом и образуют ромбы, находятся замковые камни свода, которые сами по себе весят не меньше тонны – розы и опускные решетки как чередующиеся эмблемы Тюдоров, вырезанные из цельных каменных блоков. Вес этого свода, оцененный в тысячу восемьсот семьдесят пять метрических тонн, отведен наружу на четыре угловые башни и двадцать два контрфорса. Непрерывный ряд боковых приделов скрывает глубину этих массивных контрфорсов, чьи шпили воспаряют как пики над гребнем крыши и устремляются в небо.

Благодаря одному из членов колледжа я удостоился чести вступить под веерный свод часовни. Спиральная лестница в северо-западной башне ведет в узкий коридор, идущий вдоль боковых стен, на которые опираются мощные дубовые балки, образующие массив освинцованной крыши. Немного ниже этих балок есть темная комната, волнистый пол которой представляет собой обратную сторону веерного свода. Зажатый между дубовыми ребрами и каменной оболочкой, я чувствовал себя Ионой во чреве кита. Гением, который создал эту чудесную крышу, был Джон Уэстелл. Мастер-каменщик принимал участие в строительстве часовни Кингз-колледжа с 1485 года; среди приписываемых ему веерных сводов есть поперечная башня в Кентерберийском соборе и задние хоры в кафедральном соборе Питерсборо, но его неоспоримым шедевром является часовня Кингз-колледжа. Реджинальд Эли, архитектор Генриха VI, первоначально запланировал строительство готического звездчатого свода, но Джон Уэстелл завершил часовню в 1512–1515 годах этим царственным веерным сводом, самым большим в Англии.

Уэстелл и его товарищ, мастер-каменщик Томас Стоктон, также построили большую часть сводов в боковых приделах, богато украшенные крытые галереи и угловые башни, а также создали превосходно вырезанные геральдические эмблемы, насчитывающие более четырехсот предметов, включая розы, короны, опускные решетки, французские лилии, гончих с герба Бофоров и валлийского дракона с герба Тюдоров.

Генрих VI был очень недоволен всеми этими украшениями. Он хотел, чтобы вся часовня была такой же простой, как ее восточная сторона, потому что это дом Божий. Однако Генрих VIII превратил вестибюль часовни в геральдическую выставку собственного королевского дома – величественный вход в государственную церковь, тюдоровский зал славы, поскольку шаткое основание новой династии нуждалось в таких подпорках, как роскошное собрание эмблем. Согласно историку искусства Дэвиду Уоткину, «такое архитектурное использование геральдики характерно для Испании и может быть следствием женитьбы Генриха VIII на Екатерине Арагонской в 1509 году».

Великолепный экран из темного дуба, подарок от короля, отделяет прихожую часовни от хоров. Здесь, как раз в нужный момент, громадное пространство интерьера прерывается самым примечательным образом. Врата клироса поднимаются как триумфальная римская арка, а орган конца xvii века над ними охраняют два ангела, дующие в сияющие трубы. Это настоящий архитектурный театр. Внутренние контрасты тоже необычны и поразительны: среди готической архитектуры можно видеть ренессансную деревянную резьбу на экране и скамьях для певчих; колонны, пилястры, фризы, круглые арки и разные классические формы создают почти маньеристское изобилие фигур и украшений. В Англии начала эпохи Возрождения нет ничего равного по качеству. Приезжали ли резчики по дереву из Италии, Франции или Голландии? Мы не знаем их имен, но они оставили инициалы HR и RA, Henricus Rex (король Генрих) и Anna Regina (королева Анна – Анна Болейн, вторая жена Генриха VIII, на которой он женился в 1533 году и которую обезглавил в 1536 году) – ценное свидетельство для датировки работ.

В отличие от резчиков нам известны имена мастеров, которые создавали окна, поскольку их контракты сохранились. Бернард Флауэр, королевский стекольщик, был первым из шести английских и фламандских художников, изготавливавших витражные стекла с 1517 по 1547 год. Это самый полный цикл церковных витражных окон с правления Генриха VIII. Во время Второй мировой войны они были вынуты и хранились в безопасном месте, а после войны понадобилось пять лет, чтобы установить их на прежнем месте. Стилистически они отражают переход от готики к Ренессансу, а иконографически верно следуют традиции Средневековья. Верхние секции двадцати четырех боковых окон пересказывают истории из Ветхого Завета, в то время как нижние секции содержат соответствующие сцены из Нового Завета. Большое восточное окно со сценами Страстей Христовых и Распятия уравновешивает сцену Страшного суда, изображенную на западном окне (1879). Оно производит глубокое впечатление и может служить уроком по истории искусства, но для непосредственного эмоционального восприятия я рекомендую картину в одном из боковых приделов – «Распятие» Крейга Этчисона (1994) – образ бесконечного и безвременного одиночества. На стекле в прихожей часовни есть выгравированное сообщение: «Джон Блекмор в 1747 году помыл эти окна». Более поздний гравер добавил: «Их снова нужно помыть».

Фаворитом у посетителей является великолепное полотно Рубенса, но когда оно появилось здесь, вызвало бурю споров. Картина «Поклонение волхвов» была написана в 1634 году для фламандского женского монастыря. Впоследствии она была куплена герцогом Вестминстерским, продана на аукционе за рекордную для того времени сумму двести семьдесят пять тысяч фунтов и преподнесена в дар колледжу новым владельцем. Однако она была слишком велика для свободного места под восточным окном, поэтому члены колледжа демонтировали исторический главный престол и обшивку стен вплоть до хоров. Этот вандализм «во имя искусства» был бы давно забыт, если бы результат оказался убедительным, но с тех пор Святое Семейство, изображенное на этом шедевре барочной живописи, непрерывно вступало в эстетический конфликт с тюдоровскими окнами прямо над ним. Однако давайте не преувеличивать масштаб бедствия; то, что было сделано на другом конце часовни, с эстетической точки зрения представляет гораздо худшую катастрофу, а именно – сувенирная лавка в прихожей.

Есть и другая проблема. Часовня Кингз-колледжа нуждается в деньгах: только стоимость технического обслуживания составляет более тысячи фунтов в день. Кислотные дожди и выхлопные газы постоянно разъедают каменную резьбу, и каждый дюйм эрозии усугубляет проблему консервации и стоимость реставрации. Еще не очень давно, когда вы могли посетить часовню бесплатно, люди опускали добровольные пожертвования в дубовый сундук с металлической окантовкой (теперь это экспонат выставки в боковых приделах). По преданию, это был сундук, в котором Генрих VII отправил в Кембридж золото и серебро в плату за строительство часовни. Теперь существует другой источник дохода: золотые голоса мальчиков-певчих.

Хор Кингз-колледжа старше самой часовни. Шестеро братьев-мирян и шестнадцать мальчиков «приятной наружности и здравого ума», как сказано в постановлении Генриха VI от 1441 года (год основания колледжа), должны были ежедневно исполнять мессу в часовне. Они делают это уже более пятисот шестидесяти лет. Шестнадцать мальчиков в итонской форме – фуражки и полосатые брюки – каждый день приходят на вечерню в половину шестого, проделывая путь от своей школы на другой стороне Бакса. Школа Кингз-колледжа, расположенная в доме № 50 по Гранж-роуд, является подготовительной школой для мальчиков и девочек в возрасте от четырех до тринадцати лет, где кроме пения их учат таким старомодным добродетелям, как самодисциплина, преданность и настойчивость.

Англиканская церковь в течение некоторого времени позволяет женщинам принимать церковный сан, но в хоре Кингз-колледжа нет девочек. Это даже не обсуждается. Никакое сопрано не может сравниться со звонким вибрато этих детских голосов с неподражаемым тембром где-то посередине между ангелом и евнухом. Их чистый дискант воспаряет к веерному своду часовни Кингз-колледжа с магическим звуком, который достигает апогея за мгновение до того, как голоса стихают. Они воплощают преходящую природу чистой красоты и детскую невинность. Мы прикасаемся к волшебству, когда смотрим на херувимов, поющих в хоре при свете бездымных шведских свечей. Чарлз Дарвин вспоминал, что в бытность студентом часто ходил на вечерню в часовне Кингз-колледжа и был очарован дивными звуками. «Иногда нанимал мальчиков из хора, чтобы они пели у меня на квартире», – вспоминал он.

Начиная со Средневековья в английских соборах и колледжах готовили мальчиков-певчих, и композиторы пользовались их голосами для создания полифонической церковной музыки, особенно в эпоху Тюдоров. Эта музыкальная культура особенно характерна для Англии, и она по-прежнему актуальна. Мастерство звучания, зародившееся в те дни, здесь достигло кульминации, и «королевский звук» обладает почти эфирной ясностью.

Во время учебного семестра вы всегда можете найти место на вечерней службе, но раз в год вам придется вступить в борьбу, чтобы оказаться внутри. Еще за сутки до мероприятия вы увидите первых людей со спальными мешками в очереди перед воротами колледжа. «Фестиваль девяти уроков и рождественских куплетов» – название рождественского концерта в Кингз-колледже, и слушательская аудитория насчитывает сто девяносто миллионов человек по всему миру, не считая тысячи пятисот душ в самой часовне. Каждый год с 1928 года благодаря BBC люди даже в Африке и Новой Зеландии могут настроить свои радиоприемники, чтобы в прямом эфире услышать серебряные обертоны голоса солиста, который порхает как птица: «Благословен Господь, твердыня моя…» Рождественские гимны в Кингз-колледже – такая же неотъемлемая часть английского Рождества, как жареная индейка и рождественский пудинг.

Певчие Генриха VI стали не только национальным сокровищем, но и коммерческим предприятием, управляемым и рекламируемым точно так же, как юношеские группы в поп-индустрии. По выходным дням они дают концерты, летом отправляются в заморские туры и выпускают по три новых компакт-диска в год. Церковная музыка остается удивительно популярной в светском обществе.

Многие крупные музыканты начинали карьеру в хоре этого колледжа: Орландо Гиббонс, который пел здесь в возрасте тринадцати лет; Уильям Стерндейл Беннет, который в возрасте восьми лет уже был певчим в Кингз-колледже, а впоследствии стал профессором музыки в Кембридже; дирижер Джон Элиот Гардинер; Томас Адес, нынешний директор Олдебургского музыкального фестиваля; контртеноры Дэвид Кордье и Лоуренс Заццо. В мае 1968 года шестеро англичан «приятной наружности и здравого ума», бывшие хористы Кингз-колледжа, образовали вокальный секстет King’s Singers, который пользовался огромным успехом и в котором теперь выступает третье поколение певцов.

Куинс-колледж: кошки, собака и две королевы

Ах, манящие колокола Кембриджа! Фонтаны при лунном свете, запертые ворота подворий и монастырей, эта непреходящая красота, чистая, отчужденная и гордая… некогда сияла, как маяк, в таинственной тишине и одиночестве болот.

Малькольм Лаури. «У подножия вулкана» (1947)

В третьей главе романа Малькольма Лаури «У подножия вулкана» его герой-консул пьяным оказывается на улицах Мехико и его спасает какой-то водитель с зычным голосом и в галстуке Тринити-колледжа. Лаури, уверяют нас его биографы, и сам был не дурак выпить, когда в начале 1930-х годов учился в колледже Св. Екатерины. На чугунной решетке, отделяющей внутренний двор от Трампингтон-стрит, нашим взорам предстает пыточное орудие, которое красуется на гербе этого колледжа, колесо Св. Екатерины, покровительницы учености.

Лишь немногим ученым Св. Екатерина благоприятствовала больше, чем Уильяму Уоттону. В шесть лет он знал латынь, греческий и древнееврейский, в девять лет был принят в колледж Св. Екатерины, а в двадцать один год стал членом Королевского общества. Однако карьера этого вундеркинда xvii века быстро выдохлась, как и наш визит в этот колледж, потому что мы уже повернули за угол на Кингз-лейн.

Эта улица между колледжем Св. Екатерины и Кингз-колледжем неуютная, зато выводит нас к настоящей жемчужине. У Куинс-колледжа есть все, что радует наше сердце: патронессы королевских кровей, живописная архитектура и герои академического мира. Несмотря на историческую связь с Кингз-колледжем и их соседство со стороны реки, у Куинс-колледжа особенный характер. Это начинается с ректора, который здесь называется президентом, и заканчивается Спрайтом. Спрайт – джек-рассел-терьер, но статут 1595 года запрещает держать собак в университете. Поэтому Спрайт получил honorary feline status, что в переводе на обычный язык позволяет считать его кошкой.

Когда Генрих VI учредил Кингз-колледж, его жена Маргарита, которой в то время было восемнадцать лет, в 1448 году тоже основала в Кембридже колледж – «К чести и во славу женского пола». Прошло еще пятьсот тридцать два года, преж де чем Куинс-колледж стал принимать женщин. После поражения партии Ланкастеров в войне Белой и Алой Роз униженная и обездоленная Маргарита вернулась в родной город Анжу, и ее колледж прекратил бы свое существование, если бы не бывшая придворная дама королевы Елизавета Вудвилл, которая, выйдя замуж за Эдуарда IV, стала королевой и взяла на себя заботы о колледже своей предшественницы. Именно поэтому кембриджский колледж называется Queens’ College (Колледж королев), а не Queen’s College (Колледж королевы), как в Оксфорде. Движущей силой этого решения был местный священник Эндрю Докет. Ему удалось, преодолев все политические водовороты, обеспечить своему проекту по созданию колледжей самых высоких покровителей. Что был бы Куинс-колледж без Докета и какой была бы университетская история без блестящих дипломатов и попрошаек?

Через дубовый портал на Куинс-лейн мы попадаем в один из наиболее хорошо сохранившихся университетских дворов времен позднего Средневековья. Олд-корт, строительство которого было начато в 1448 году, имеет такую же гармоничную планировку, как и архитектуру: вокруг кирпичные стены, окна с плоскими тюдоровскими арками, привратный дом с парапетом и угловыми башенками. Напротив находится холл, в северном крыле часовня и библиотека, а в южном жилые помещения – прекрасная симметрия и функциональность.

Как говорится, всегда бывает позже, чем вы думаете, но редко когда можно получить более живописное напоминание, чем солнечный и лунный циферблат на стене часовни (1733).