Отвечая за себя. Записки философа с вредным характером Мацкевич Владимир

Это я положил для себя объект Беларусь предметом познания, а для них она предмет управления и преобразования. Надо узнать всё, что знают они.

И не только то, что они знают про Беларусь, – объект моего пристального интереса, но и то, что они собираются и планируют с ней, Беларусью, делать. Мне это крайне важно, ведь у меня тоже есть планы и намерения.

И я начинаю собирать знания других людей, выяснять их планы и намерения.

Я всерьёз отношусь к познанию.

И ни в коем случае не могу ограничиться в познании своим личным опытом, ограниченными субъективными знаниями.

Познание – это дело человечества, ну и сообществ, как больших – нации, так и поменьше – научного сообщества, различных профессиональных сообществ.

Мне нужно было объективное знание.

Объективное знание о природе содержится в естественных науках.

Но Беларусь – не природа. Это интенциональный рефлексивный объект.

Что есть объективное знание о гуманитарных, то есть интенциональных и рефлексивных, объектах – это проблема философии и методологии последних полутора сотен лет.

Тут я стою на прочных основаниях СМД-методологии, на самой разработанной методологии в этом отношении. И желающие могут ознакомиться с этими основаниями, если захотят.

Я начинаю знакомиться со всеми учреждениями, структурами, отдельными людьми, у которых я могу получить нужное мне знание, чтобы от достигнутого двигаться дальше и глубже.

1994 год был для меня рекордным по количеству новых знакомств.

Я познакомился практически со всеми в Минске, кто мог быть обладателем необходимого мне знания.

5. Итак, что мне необходимо?

Объективное знание (что есть современная Беларусь).

Объективное знание может быть у тех, кто занимается чистым мышлением, а это, во-первых, философы, во-вторых, учёные социальных и гуманитарных дисциплин: социологи, экономисты, политологи, культурологи. Историки, литературоведы, психологи и прочие дисциплины я в тот период оставил за скобками своего интереса.

Практическое знание (кто и что с ней делает или собирается делать). Практическое знание следует искать у политиков, реформаторов в разных областях, предпринимателей и бизнесменов.

В общем, у меня было широкое поле поиска и очень высокие строгие требования.

Я не пренебрегал ничем, искал в традиционных областях (вузы и НИИ), перебрал всех неформалов – от заслуженных учёных и академиков до начинающих и делающих первые шаги.

Не стану рассказывать о том, как я это всё искал. Тут нет ничего хитрого. Я работал с библиотеками и прессой, ходил на все конференции, конгрессы и съезды, а если они были закрытыми, искал тех, кто мне сделает пропуск или приглашение.

Я раскинул широкую сеть, просил всех участников семинаров искать и приносить мне информацию. Члены АГТ были внедрены в разные сферы:

Сергей Козловский в чиновничьей среде, общался с Совмином, был взят Мясниковичем возглавить аналитический отдел администрации президента в 1997 году.

Володя Алейник приносил связи из сферы бизнеса.

Павел Шеремет делал стремительную карьеру в СМИ.

В сфере образования было очень много людей из семинара.

Политикой и политиками я занимался сам.

К 1997 году я знал всё, что знали другие, я знал больше про Беларусь, чем кто бы то ни было в стране.

И от этого знания было много печали.

Но по порядку.

Философия

Те из философов, кто хоть что-то понимал про мышление, совсем ничего не знали про Беларусь. Это было большим разочарованием. Анатолий Арсеньевич Михайлов с полным пренебрежением относился к Беларуси, к стране, к культуре, к нации. И в ЕГУ до 20022003 года Беларусь не была не только предметом исследования и анализа, но даже объектом интереса. Ко времени изгнания ЕГУ под внешним давлением начал хоть как-то проявлять интерес к стране, где существовал. Доноры объяснили Михайлову, что русский университет в Беларуси никому не интересен, даже если его назвать Европейским.

Были философы, глубоко интересовавшиеся Беларусью. Но, к моему глубокому изумлению и разочарованию, они были увлечены либо постмодернизмом, подрывающим все основы объективного знания, либо модными восточными учениями, склонявшими их к самокопанию.

Я не пропускал академиков Евгения Бобосова и Радима Горецкого. Если мне называли Никлая Круковского, я шёл к Круковскому, называли Льва Кривицкого – я находил Кривицкого.

К Киму Хадееву меня привели в обязательном порядке.

Короче, от философов – что официальных, что новых и независимых – толку было мало.

Но я не терял интереса и использовал сетевые инструменты.

Я входил в совет программы по гуманитарным наукам Фонда Сороса: туда стекалась информация об философах и учёных, которую нигде больше найти нельзя. Все новинки литературы были мне через это доступны.

А когда я включился в работу Александра Грицанова над философским словарём, я мог с чистой совестью сказать: в этой сфере в стране я видел и знаю всё!

Социология

Сначала я прочёл все статьи по социологии за последние годы. Чуть-чуть меня зацепил Александр Данилов. Но интерес представляли Олег Манаев (НИСЭПИ) и Андрей Вардоматский (в 1994 году его команда называлась «Аксеометрическая лаборатория НОВАК»).

Естественно, я познакомился с ними и получал все их отчёты.

Манаева даже включил в редколлегию журнала, который собирался издавать.

Правда, с Манаевым первоначально складывались конфликтные отношения, пока он был председателем правления Фонда Сороса.

Некий материал у «Новака» и НИСЭПИ был, а большего от них ожидать не приходилось.

Уже позже мне помогала дружба с Владимиром Абушенко, который с 2001 года стал замом директора Института социологии. В конце концов, я увёл из его института трёх самых перспективных и талантливых сотрудников, которые там бы деградировали. Двое из них работают со мной до сих пор, это Татьяна Водолажская и Оксана Шелест. И уже по моей программе исследований.

В общем, социология мне всегда помогала, но не очень глубоко и содержательно.

Экономика

Я читал всех экономистов. Алейник и Шеремет свели меня с Павлом Данейко.

С Михаилом Ковалёвым, будущим деканом экономического факультета БГУ, мы работали над одним проектом Фонда Сороса. Не буду называть всех экономистов, с которыми мне пришлось разбираться. Отмечу только тех, кто меня действительно заинтересовал.

Эдуард Эйдин, который вместе с Кимом Хадеевым готовил проект экономической реформы для Совмина по заказу министра Леонова.

Александр Обухович, который совсем недавно отсидел три года в московской тюрьме, имел оригинальные взгляды на реформу.

Попал в поле моего зрения и Ярослав Романчук. Кажется, я впервые вытащил его в эфир телевидения.

Но самую ценную информацию по экономике я получал от Петра Марцева.

Он знал почти всё, а чего не знал сам, всегда мог узнать по моей просьбе.

Бизнес

От бизнесменов и предпринимателей информацию просто так не получишь. То, что мне удавалось узнать, я получал, оказывая консалтинговые услуги. Но такие проекты у меня были только в 19941995 и в 20002003 годах.

Кое-что получалось с теми бизнесменами, предпринимателями и директорами крупных госпредприятий, которые участвовали в политике. От Пупейко и Шлындикова до нескольких разорившихся бизнесменов, ушедших в политику. Это не только знаменитый Андрей Климов, но и Сергей Скребец, некоторые другие.

Политология

Честно говоря, к политологии в 1990-е годы я относился с большим недоверием. Но на всякий случай проверил всех политологов, чьи имена появлялись в прессе или на конференциях. С. Наумова, И. Бугрова, В. Ровдо, В. Чернов, В. Бобрович… Не говоря уж о публицистах – таких как Валерий Карбалевич, Александр Улитёнок, Павел Якубович и др.

Ничего из этого не привлекло моего внимания. Когда стало понятно, что публицисты и журналисты-комментаторы знают про Беларусь и понимают больше политологов, я почти потерял интерес к этой дисциплине.

Но в конце 1990-х несколько студентов сами пришли ко мне учиться. Андрей Егоров, Андрей Казакевич, Наталья Василевич. Вместе с другими людьми этого поколения они начали делать более-менее современную политологию.

Политика и политики. Ну об этом я и так много рассказываю.

Про образование и культуру напишу в другой раз. Но это не точно.

В итоге что я имею?

Ни одна из наук и дисциплин не удовлетворяла моим требованиям.

Мне приходилось всё проверять и перепроверять, и всё, что не отвечало предъявляемым требованиям, приходилось восполнять собственными исследованиями и разработками.

А поскольку никому, кроме меня самого, всё это познание и все эти строгие требования не были нужны, мне приходилось сначала добывать средства на свои исследования.

Это было непросто.

Но разговор не об этом.

Итак: ГДЕ должен быть философ с такими амбициями, запросами, претензиями и требованиями?

Ясно где! На переднем крае познания – и в философии, и в соответствующих дисциплинах.

То есть впереди, на белом коне.

Но и это ещё не всё, что требуется знать о том, ГДЕ должен находиться философ в критические для страны и человечества дни.

***

Вначале всё было просто. К 1994 году в стране практически не было исследований современности. Страна жила по инерции БССР, всё сохранялось в почти нетронутом виде. Вяло продолжались какие-то процессы, запущенные во времена перестройки во всём СССР. Поэтому где-то до 19981999 годов я успевал читать всё, что публиковалось, следить за всем новым, что происходило.

Потом стало труднее. В 1994 году не было ни одной книги о современной Беларуси. Была публицистика, идеологические воззвания. Моя «Беларусь вопреки очевидности» была одной из первых книг. Потом стали появляться другие, редко и медленно, всё можно было прочесть. Потом стало больше, приходилось выбирать, что заслуживает внимания, а что нет. В последние 10 лет объём информации об интересующем меня объекте превышает мои возможности, приходится пользоваться «фильтрами и сепараторами». Так, в 1995 году я входил в совет издательской программы Фонда Сороса в области моих интересов. Сейчас я вхожу в жюри Конгресса беларусских исследователей по социально-политическим дисциплинам и могу следить уже за отобранной частью работ и книг. Считается, что экспертам предлагаются уже лучшие книги и статьи из того множества, которое появилось за год.

Итак, я мог знать всё, что знают или узнают другие. Но мне этого было мало. Хуже того, всё, что знали другие, меня совершенно не устраивало.

Попробую объяснить почему.

Уподоблю себя леснику, который получил соответствующее образование, стажировался в разных местах и вот получил в своё распоряжение свой лес. Я в отношении к Беларуси – лесник, а Беларусь – мой лес.

Лесник обустраивает себе домик лесника. Там должно быть все необходимое не только для жизни, но и для работы. Лыжи, лодка, лошадь, квадроцикл или иные средства передвижения, которые делают любой участок леса доступным. И всякий прочий инструментарий лесника: ружья, микроскопы, справочники – определители растений и животных, реактивы для проб воды и грунта. Много всего.

И вот я учился наукам про лес. Знаю, какие бывают леса, какие виды растений и животных водятся в лесах того типа, который достался мне в хозяйство. Это очень полезное знание, но для работы мне нужно ещё и другое.

В учебниках мне рассказали про виды деревьев в лесах наших широт, но сколько каких деревьев в моём лесу? Я должен это знать. И ни один учебник не расскажет мне про древний дуб на той поляне, про заросли орешника в дальнем конце леса. Это я смогу узнать только тогда, когда сам обойду свой лес ногами. Возьму на заметку все деревья, определю, какие подлежат санитарной рубке, а какие нужно спасать и лечить.

А ещё в моём лесу есть родники и ручьи, заболоченные участки, ягодники и грибные места.

В лесу живут зайчики и белочки, их едят куницы, лисы и волки. Сколько именно зайцев в моём лесу? Этого мне никто не расскажет. Я должен сам их сосчитать, а с некоторыми познакомиться лично. А вот волков я должен знать в лицо каждого. И если в моём лесу есть хоть один медведь, я про него должен знать всё. Ёжики, даже косули могут быть для меня статистикой, но каждого зубра, лося, рысь и медведя я должен знть лично и всё про них знать. А ещё про бобров и их запруды, и про редких птиц. Вот тогда я лесник, а не просто заглянувший в лес зевака.

Так вот я исследовал Беларусь – мой лес.

Возможно, что другие люди лучше разбираются в повадках медведей, в их физиологии и анатомии. Я даже могу с ними посоветоваться, когда у МОЕГО медведя возникают проблемы в МОЁМ лесу. Но я знаю своего медведя и его медведицу из соседнего леса.

Вот этим я отличался от всех в стране. Мне квалифицированные политологи рассказывали, как там, в Гондурасе или в Польше. Я мотал на ус эти рассказы, но меня интересовала только Беларусь.

Социологи рассказывали про социум и разные процессы, страты, классы и прочее. А меня интересовало, что происходит в Мстиславле или в Поставах.

Мне рассказывали про коммунистов, социал-демократов, консерваторов и либералов, а я шёл и знакомился с Калякиным и Костяном, с Таразевичем и Сидаревичем, с Позняком, с Добровольским.

В Минске очень много людей, владеющих теоретическим знанием, но не знающих конкретики и реальности. И наоборот, много людей, закопавшихся в конкретику и не способных к обобщению и выводам, что обеспечивается компаративистикой и теоретической работой.

Естественно, я занимался познанием Беларуси не один. Я собирал вокруг себя команду специалистов. Если нужных мне специалистов не было, я их учил сам. В результате были созданы не только Агентство гуманитарных технологий, о котором я уже упоминал, но и «ЕвроБеларусь», «Центр европейской трансформации», «Летучий университет». В некоторые периоды по исследовательским программам работали десятки людей.

Но на этом метафора леса исчерпана.

Хотя и лес можно рассматривать по-разному. Лес выглядит по-разному с высоты птичьего полёта или из кустов в засаде на кабана.

Когда-то Лев Гумилёв писал книгу про великую степь, и главы в этой книге назывались примерно так: «Взгляд парящего орла», «Взгляд с высоты кургана», «Взгляд всадника», «Взгляд пешего пастуха». И, наконец, «Взгляд из мышиной норки у подножья кургана».

Вот и Беларусь мне нужно было видеть и знать со всех этих ракурсов.

«С высоты птичьего полёта»: что есть Беларусь, видимая из Брюсселя, Вашингтона, Москвы.

«С вершины кургана»: Беларусь глазами наших соседей, литовцев, поляков, украинцев.

«Глазами всадника, воина или пастуха»: Беларусь как объект управления с позиций исполнительной власти, парламента, оппозиционных политиков.

«Глазами пешего обывателя»: социология общественного мнения, настроения избирателей, профессиональных сообществ, второго и третьего секторов, церквей и т.д.

«Взгляд из мышиной норки в подножии кургана»: это менталитет, традиции, обычаи и многое другое.

Не стану рассказывать о том, какие заморочки и проблемы возникают в коммуникации между теми, кто видит Беларусь «с высоты птичьего полёта» и «из мышиной норки», насколько не совпадают картины, которые рисуют даже «всадники на коне» и «пешие» обыватели.

Я всё ещё рассказываю о том, ГДЕ должен быть философ, исследующий и изучающий Беларусь всерьёз. Как «свой лес», свой объект интереса и предмет познания.

Философ должен «парить над лесом» или запускать дрон.

Потом «пробираться пешком через болота и хмызняк».

Заглядывать «в мышиную норку».

Ну, или без метафор.

– Философ, исследующий Беларусь, должен заниматься программой Восточного партнёрства, разрабатываемой в Брюсселе, Союзным договором с Россией, Балто-Черноморскими фантазиями в Вильнюсе и Варшаве. И это важнее для философа, чем сочинения брюссельских, московских и варшавских философов. Только такой взгляд даёт масштабное видение.

– Философ должен знать все планы и замыслы президента страны, планы и намерения парламента, всех оппозиционных политиков.

Ну, и так далее, от глобального видения к микроскопическому. Вплоть до дачно-гаражного кооператива.

Иначе никак.

Как это поможет определить место философа?

***

Философа влечёт непознанное, то, чего никто не знает. «Лучше гор могут быть только горы, на которых ещё не бывал». Леса, степи, горы – это всё метафоры, аналогии, модели. Речь о Беларуси, о нации, стране, обществе. И о том, что мы знаем, можем знать, что должны знать. Мы в данном случае – это всего лишь один философ и методолог.

Вот разные модальности знания: Что мы знаем? Что можем знать?

Это вполне осмысленные вопросы. А насколько осмысленно спрашивать: Что мы должны знать? Разве можно обязать знать? Возможно ли, не нарушая прав и свобод личности, сказать кому-то: «Ты должен это знать! Обязан знать»?

Есть одно оправдание. Если накладывается обязательство на самого себя. Я никого не могу обязать знать, кроме самого себя. Это самоопределение и самопрограммирование. Но и здесь всё не так просто.

Иммануил Кант жил и действовал по самым строгим требованиям к себе, руководствовался категорическим императивом. Но и он спрашивал только о том, что может знать. Долженствование употребимо только к действию. «Was kann ich wissen? Was soll ich tun? Was darf ich hoffen?» Что я могу знать и что я должен делать? Но есть и третий вопрос: на что я могу (мне позволено) надеяться?

Так вот, если мне не просто позволено надеяться на нечто, а я хочу, чтобы мои надежды были реальными, я ДОЛЖЕН делать результативно, поступать правильно. Только тогда мои надежды не будут тщетными. А как я могу действовать результативно, если не владею точным знанием? Результативным может быть только действие, основанное на точном и прочном знании. Ну, или результат получается случайно. То есть я могу надеяться только на чудо, полагаться на волю случая.

Вера в чудо возникает из незнания. Древние люди верили в чудеса, потому что не знали причин и механизмов того, что происходит и делается даже ими самими. Но современные люди точно так же верят в чудеса. Но природа этой современной веры, точнее суеверия, несколько иная, чем у древних. Современных людей научили установки, что объективного, точного, истинного знания не существует. Всё знание относительно и субъективно, то есть любое знание – это всего лишь достояние отдельного человека, это его мнение и его точка, или кочка, зрения. У каждого может быть своё мнение.

Это примерно то же самое, как если бы каждый альпинист считал кочку, на которую смог взобраться, Эверестом.

Знание обесценено постмодернизмом и его лжеметодологией.

Знание всегда частично, и знание отдельного человека, и знание всего человечества, достигнутое в ту или иную эпоху. Это банальная истина. И из этой банальщины постмодернисты делают совершенно неоправданный вывод, что все знания равны в своей частичности и ни одно знание не полнее и не более истинно, чем другое.

Отсюда вытекает познавательная установка – не стоит стремиться к полному и точному познанию, поскольку это не даёт никаких преимуществ и не имеет ценности, раз все знания одинаково ценны, точнее неценны.

Эта фундаментальная гносеологическая ошибка вытекает из однобокого линейного сравнения знаний. Сравниваются субъективные (корпоративные, или временные) знания между собой. При таком сравнении в расчёт принимаются только количество знания и иногда форма, но не его содержание.

Знание необходимо сравнивать не у носителей, а соотносить с объектом. Здесь неуместно вдаваться в обсуждение верификации и фальсификации знания, в принципы содержательно-генетической логики и прочей методологии. Снова воспользуюсь метафорой леса и лесника.

Лесник, исходивший свой лес вдоль и поперёк, во все времена года и несколько лет подряд в разную погоду, знает, где растут грибы в то или иное время. Идёт прямо туда и набирает грибов столько, сколько ему надо.

Другое дело – компания грибников, приехавших в лес на арендованном автобусе. Они разбредаются по всему лесу, куда глаза глядят. Кто-то бродит целый день без толку, а кто-то быстро набрёл на грибное место и набрал больше всех. Ему повезло. Это везение – лёгкая форма чуда. В следующий раз та же группа снова приедет в лес и повезёт кому-то другому.

Наши политики в Беларуси – как группа наивных грибников в незнакомом лесу. Все бродят, ковыряются во мхах, заглядывают под деревья. Кому-то везёт больше, а кому-то совсем не везёт.

Но грибники умнее политиков. Они не отвергают знания тех, кто знает. И ещё, грибники не дерутся между собой за пятачок грибного места. А наши политики готовы вытоптать грибницу, лишь бы другому не досталось больше. Ещё умнее охотники. Они всегда пользуются знаниями лесников и егерей, когда идут на охоту. Егерь знает, где можно встретить кабана, лося, медведя, и выводит охотников на зверя.

Я не могу сказать, что я досконально исследовал свой лес – Беларусь, что уже владею исчерпывающим знанием. Но практика показала, что мои знания вполне практичны и во многом соответствуют объекту.

Уже в 1995 году я точно знал, на какую группу политиков (кабанов, «жирных котов») нужно сделать ставку, чтобы одержать хоть маленькую победу. Но тогда я всего лишь год с небольшим занимался изучением своего «леса». И моё знание ещё не очень сильно отличалось от знаний других, не по количеству, не по содержанию. В 1995 году было несколько политиков, около десятка или чуть больше, которые знали, что делать и что они делают. Поражение 1996 года всё усложнило.

В 1997 году знающих осталось совсем немного. Ситуация резко изменилась, а представления у большинства остались старыми. Даже те, кто вместе со мной сделал ставку не на партии и политиков, а на зачаточное гражданское общество, всё ещё принимали сухостой за живой лес. Хартия вместо широкого общественного движения скукожилась до заурядной партийной группировки.

В последующие годы всё стало ещё хуже. Страна быстро менялась. Нация формировалась, по выражению Валентина Акудовича, «без нас», то есть без абстрактных мыслителей, идеологов, партийных функционеров и прочих мечтателей.

С начала нового столетия для всех беларусских политиков, академических учёных, комментаторов-журналистов Беларусь – это «тёмный лес», как говорят учителя двоечникам, которые не учат уроки.

И ведут они себя в Беларуси, как в тёмном незнакомом лесу. Кто-то бродит наугад и попадает то в болото, то в непроходимый хмызняк. Кто-то совсем заблудился и тихо плачет, присев на пенёк. Ну, а самые умные ходят только по проторённым и знакомым дорожкам, которые точно не ведут к цели, но зато и все неприятности на них уже известны. Время от времени эти горе-охотники и грибники натыкаются друг на друга, могут даже пройти часть пути вместе, потом снова теряются в дебрях.

Ну, а что же философ? Тот, кто поставил себе задачу исследовать свой лес до последнего кустика, посчитать всех ёжиков, оценить популяцию короедов и долгоносиков?

Где в этой ситуации находится философ?

Ну, уже не на белом коне и не впереди группы заплутавших охотников на мамонтов, которые в этом лесу не водятся.

Философ в этой ситуации должен находиться за рабочим столом, на котором разложены:

– снимки леса из космоса и сделанные дронами с высоты птичьего полёта;

– карта леса со всеми тропинками, боровыми запрудами, логовами волков, ручьями и грибными местами;

– таблицы динамики популяции зайцев, лосей и др.;

– прогнозы распространения короедов и долгоносиков;

– схема радиационного заражения, помеченная местами экологических опасностей;

– фотографии и досье браконьеров и честных охотников;

– и всякое такое.

Философ соотносит всё это и разрабатывает программу экологической санации леса, план работ по предотвращению пожаров, загрязнения ручьёв и прочее.

Итак, ответственный и знающий своё дело философ обустроил себе домик, верхом на коне (белом или в яблоках) или квадроцикле объездил весь лес вдоль и поперёк и расположился в кресле перед столом и экраном, где представлены вся собранная и необходимая информация и знания.

И что же он теперь делает, этот философ?

Или как называлась популярная книжная серия в советское время – «О чём думают философы?»

Правда, злые языки, понимая, что советские философы не очень-то свободны думать, обозвали эту серию иначе: «Чем думают философы?»

У меня такой вопрос тоже возникает, когда я вижу «философов» из ИФ НАН, с философических кафедр вузов, даже свободно бродячих, независимых, созерцающих собственный пуп и углубляющихся в глубины собственного сознания.

Но я тут рассказываю про конкретного философа. Поэтому вопрос актуален.

***

Слезай с коня, садись за стол! Работай!

И вот сидит грустный философ за рабочим столом. На столе разложены материалы его собственных исследований, материалы его же расследований. Статистические данные по экономике, социологии, демографии. Международные договоры и конвенции, подписанные беларусским государством. Указы и декреты. Партийные программы. Результаты выборов за все годы по всем округам. Свидетельские показания активных участников важнейших событий в стране. Комментарии экспертов и аналитиков по ключевым вопросам современности. Сводки новостей за последние дни. Впечатления от разговоров в трамвае, с соседом по подъезду, с активистами из районного города. Повестка в суд за участие в акции. Подборка фотографий с различных акций оппозиции. Приглашения на собрания различных групп, движений, советов и проч. Несколько модных книг популярных и новых авторов. Проповеди протестантских пасторов. Программа телепередач всех каналов. Статьи иностранных и отечественных политологов о нашей стране. Сводки погоды и битвы за урожай. Реклама IT-компаний. Жалобы тунеядцев. Отчёты правозащитников…

И что же со всем этим делать?

Однажды дочь подарила коробку пазлов, из которых собирается картинка. Пазлов – криволинейных кусочков большой картинки со множеством мелких деталей, в коробке было 6000. На даче не нашлось ни одного стола достаточного размера. Пришлось использовать завалявшуюся чертёжную доску. Но полностью картинку так никто и не собрал.

Но пазлы – это фрагменты картинки в одной плоскости, они состыкуются между собой по линиям и цвету. А на рабочем столе аналитика и философа картинки разных масштабов: от вида из космоса и с высоты птичьего полёта до мелких детальных сведений, полученных от конкретного обывателя, налогоплательщика, или избирателя. Они никак не состыкуются в одной плоскости. Это фрагменты многомерной модели. Причём размерность этой модели неизвестна.

Как всё это можно сложить в одну картину?

Вопрос «как это сделать» – методологический. Для этого и нужна методология.

За рабочим столом разложено огромное множество материалов, документов, знаний, мнений, домыслов, вымыслов, планов, фантазий – это всё про Беларусь. Это всё Беларусь.

Можно ли выбросить что-то из этого множества материалов? О чём-то забыть, что-то проигнорировать?

Обычно специалисты и эксперты так и делают.

Экономисты отбирают только то, что соответствует их предмету и дисциплине. Проповеди попов их не интересуют, они их выбрасывают. Ещё могут выбросить статистику самоубийств, конвенцию по культуре и правам человека.

Социологи выбрасывают одну часть материалов, политологи другую, юристы третью.

В результате у каждого специалиста остаётся одно- или двумерная, то есть плоская, картинка, пазлы которой могут состыковываться друг с другом.

Каждый специалист и эксперт получают свою картину.

Это картина Беларуси?

Конечно. Только плоская и однобокая. Это не картина Беларуси целиком, а в лучшем случае это проекция или срез объекта (Беларусь в разрезе).

Такие проекции и модели объекта в разрезе очень нужны и полезны. Правда, только в том случае, если они правильно построены. То есть если они истинны хотя бы в каком-то приближении.

Но ЛПР (лица, принимающие решения) принимают решения в отношении к целому. И то, что может выглядеть правильным решением на плоской проекции, оказывается неэффективным, а то и вовсе неправильным в многомерном целостном объекте.

Можно вспомнить кубик Рубика. Многим удаётся собрать на этой игрушке одну грань куба из ячеек одного цвета, реже получается собрать весь кубик, чтобы каждая грань была одного из шести цветов. Бесполезно собирать две грани, три грани. Нужен алгоритм из множества ходов-поворотов, где только последний ход-поворот приводит к решению задачи.

Можно вспомнить более простой пример. Объёмный ландшафт может быть изображён на плоской карте. На плоскости расстояние между двумя точками может составлять один сантиметр, что в масштабе читается как 10 километров. Но между этими двумя пунктами может быть расположена гора, или скалистый горный хребет. И тогда реальное расстояние нужно вычислять не по прямой – кратчайшему расстоянию между двумя точками, а по кривой. Либо по кривой в третьем измерении – карабкаться в гору, либо в двумерной плоскости – идти в обход.

Кубик и ландшафт пересечённой местности – трёхмерные объекты. А сколько измерений у Беларуси? У любой страны и нации? Их множество. И ни одна из моделей (экономическая, политическая, социологическая, демографическая, юридическая…) не может претендовать на полноту.

А игнорирование любой модели ведёт к неполноте решений и к ошибкам. Порой к грубым, фатальным, непоправимым ошибкам.

«Так что же делать в такой ситуации?» – задумчиво вопрошает философ.

Существует ли выход? Есть ли правильное решение?

Философ в такой ситуации встаёт из-за своего рабочего стола и идёт к доске. Точнее к «Доске».

Доска – это рабочее место методолога, его верстак. В современном мире рабочее место любого специалиста, профессионала, ремесленника может быть смоделировано на компьютере. Но сути дела это не меняет. Это требует смены программ на компьютере. Что за программы находятся на «рабочем столе» компьютера, определяет работу.

У методолога на его Доске располагаются все средства работы, которые есть у философа: логика, анализ, синтез, абстрагирование, ассоциации идей по разным основаниям, комплексирование, интегрирование, трансцендирование, реификация, онтологизация, натурализация и т.д. Кроме того, методолог заимствует средства моделирования у инженеров и математиков, инструменты и средства теории систем, различных теорий принятия решений.

И всё это на Доске или на верстаке методолога располагается в одном пространстве – способы, средства, приёмы и инструменты деятельности, а все фрагменты картины объекта в другом пространстве – онтология, или картина объекта, собранная из самых разных знаний о нём.

Итак, наш философ (то есть я сам) в этом коротком рассказе перемещался по разным местам:

– от принятия своего предназначения, миссии и призвания в отношении объекта своего интереса (Думать Беларусь всерьёз и по-настоящему) и обустройства своего места радом с ним (объектом – Беларусь) и в нём;

– к исследовательским вылазкам во все уголки и закуточки своего объекта (рассматривание Беларуси из космоса и в микроскоп…);

– затем к инвентаризации всех набранных материалов и накопленных знаний за рабочим столом философа;

– к методологической Доске.

И вот, пока философ остановился у методологической Доски.

***

Одиночество у Доски

Ну, встал философ из-за стола, перешёл к доске. Что изменилось? Чем отличается горизонтальная доска рабочего стола от вертикальной доски?

У философа на рабочем столе лежат рабочие материалы вперемешку с инструментами. Тексты, картинки, таблицы, а рядом карандаши, логарифмическая линейка, лупа или микроскоп.

Доска методолога, или его верстак, практически то же самое, что кульман архитектора или проектировщика, или рабочее место инженера, или пульт управления оператора человеко-машинных систем. Так было задолго до цифровой эпохи. С появлением компьютеров практически все рабочие места организованы одинаково:

– Есть экран дисплея, на котором отображается объект и все изменения, которые с ним осуществляются и происходят. У методологов это называется объектно-онтологическим пространством, или ОО-доской.

– И есть средства ввода информации, панель инструментов и программ, с помощью которых производятся изменения объекта на экране. У методологов это называется организационно-деятельностным пространством, или ОД-доской.

Встав из-за рабочего стола, оторвавшись от компьютера и перейдя к Доске, ни философ, ни инженер, ни архитектор, ни методолог не получат ничего нового. От перемещения рабочих материалов с горизонтального стола на вертикальную доску их содержание не изменится.

Главное отличие Доски от всех других рабочих мест состоит в том, что Доска – это не индивидуальное, а коллективное рабочее место. Одному у Доски делать нечего. Работа с Доской начинается только тогда, когда там не один актор-деятель, а двое – как минимум.

Суть Доски не в том, что она поставлена вертикально, а в том, что она общая для нескольких пользователей. В этом смысле шахматная доска хоть и расположена горизонтально, больше похожа на Доску методолога, чем на рабочий стол философа. На шахматной доске фигуры передвигают оба игрока, оба следят за фигурами друг друга, действия каждого из игроков зависят от действий другого и определяются не только собственными замыслами и намерениями игрока, но и замыслами и намерениями его партнёра по игре, или противника.

Выйдя из-за рабочего стола к Доске, философ не автоматически становится методологом, он должен вызвать, пригласить, поставить у доски Иного, не такого, как он сам. Два философа у Доски, возможно, и лучше, чем один. Одна голова хорошо, а две лучше. Но не более того. Три философа у Доски – это уже базар, и никакой работы.