Томас Дримм. Конец света наступит в четверг ван Ковеларт Дидье
– У ребенка младше тринадцати лет, – напоминает производитель чипов, – продолжается рост и развитие нервных клеток, что не позволяет наладить устойчивую связь с мозгом.
– А нельзя как-то ускорить это развитие?
– Учитывая, что дети и так практически не рождаются, – брюзжит министр госбезопасности, – я бы не стал проводить на них подобные опыты.
– А вы так и не нашли тело Пиктона? – с раздражением спрашивает Борис.
– Подводные поиски по-прежнему затруднены из-за шторма.
На первом этаже коллежа одна из светящихся точек начинает мигать.
– Контакт установлен, – объявляет механический голос. – Бротт Жюдит, пятьдесят девять лет, не замужем, в течение тридцати четырех лет преподает физику. Карьерный рост закончился в коллеже минус третьего уровня из-за хронической нервной депрессии, вызванной смертью ее кошки.
– Перейти на ручное управление? – спрашивает оператор.
– Не надо, – отвечает Оливье Нокс. – Мы воспользуемся «Глазом».
– Но у меня нет доступа к этой функции, – обиженно возражает оператор.
– Я знаю. Моя сестра едет сюда, чтобы ее разблокировать. Пришлите мне полный отчет о ребенке: его поведение, знакомства, разговоры. Отключаюсь, у меня много работы.
Лицо Оливье Нокса исчезает с экрана видеофона.
– Очень прискорбно, что мы не можем сами пользоваться всеми возможностями системы, – сетует Вигор.
– Если бы пришлось просматривать всё, что люди видят, – отвечает министр госбезопасности, – то мы бы круглые сутки занимались только обработкой этой никому не нужной информации.
Борис Вигор встает, чтобы сделать несколько разминочных упражнений. Министр госбезопасности интересуется, доволен ли он вчерашней тренировкой. Лицо чемпиона светлеет, когда он говорит про скорость и выигранные очки, потом вновь становится угрюмым. Вигора не так уж волнует история с профессором Пиктоном – это проблема министра госбезопасности. Но каждый раз, когда речь заходит о детях, его незаживающая рана вновь начинает кровоточить, и всё остальное становится безразлично. К счастью, есть обязанности. Иллюзия, что он приносит пользу. С тех пор как единственная дочь Бориса умерла, он продолжает служить своей стране и побеждать в соревнованиях, но радости больше нет и жизнь потеряла смысл.
Откуда я знаю всё это? Можно сказать, что я, помимо желания, погружаюсь в чувства другого человека, как будто на несколько мгновений становлюсь им самим. А потом выхожу из него и переключаюсь на другого.
Входная дверь отъезжает в сторону, и появляется Лили Ноктис в черной кожаной мини-юбке, обтягивающей бедра. У троих мужчин, приветствующих ее с подчеркнуто непринужденным видом, мгновенно пересыхает во рту. Молодая женщина молча идет к пульту управления. Присев на край стула, который уступил ей оператор, она с бешеной скоростью начинает печатать на прозрачной клавиатуре.
В левой части экрана возникает худая физиономия Жюдит Бротт. Генеральный директор «Нокс-Ноктиса» подтверждает выбранный объект, включает, введя код доступа, дистанционный объектив и выбирает программу «Глаз». Мозговой чип учительницы тотчас же перехватывает изображение, попадающее на сетчатку, и на экране появляется классная комната.
Картинка не очень четкая, лица учеников слегка деформированы из-за того, что стекла очков не слишком чистые. Лили Ноктис производит необходимую доводку, увеличивает звук и откидывается на спинку стула с холодной улыбкой на кроваво-красных губах.
– Итак, – произносит сухой голос учительницы, – кто из вас знает о работах Лео Пиктона?
Оба министра подходят к экрану. Взгляд Жюдит Бротт обводит класс. Ее мозговой чип действует как внутренняя камера, это производит впечатление операторской съемки с отъездом-наездом. Ученики молчат.
– Который из них Томас Дримм? – осведомляется министр госбезопасности.
Я с тревогой жду ответа. Мне не терпится узнать, как я выгляжу со стороны. В четвертом ряду, упершись лбом в ладони и локтями в стол, толстый подросток в слишком тесном свитере спит в позе глубокой задумчивости. Надеюсь, это не я.
– Ну, – торопит Борис Вигор, – где этот Дримм?
– Дождитесь, когда учительница сама обратится к нему, – отвечает Лили Ноктис, вставая. – Техника может ответить на все ваши вопросы, господа, но не лучше ли оставить место для маленькой интриги? Иначе жизнь станет очень скучной. Всего хорошего.
Борис Вигор и его коллега из Министерства госбезопасности смотрят вслед изящному силуэту в черном, мысленно сожалея, что в чипах не предусмотрена функция виртуального раздевания.
Лили Ноктис выходит, и дверь с металлическим лязгом задвигается. Мужчины нехотя возвращаются к экрану с подергивающимся изображением класса, где близорукая старая дева только что задала вопрос.
– Ты догадываешься, что с тобой будет, ведь правда, Томас? – улыбается мне Лили Ноктис в лифте, повернувшись к зеркалу.
Я предпочел бы остаться в зале контроля вместе с министрами и следить за продолжением событий на экране, но Лили Ноктис уносит меня с собой, словно я ее тень. Она добавляет, пристально глядя своими зелеными глазами в угол зеркала:
– Обидно за тебя, ты никогда не помнишь свои путешествия во сне.
Она три раза подряд нажимает кнопку с цифрой 6, и лифт исчезает.
14
– Дримм, повторите, что я сейчас сказала!
Я просыпаюсь. Как меня достали эти постоянные отключки, эта привычка засыпать незаметно для себя. Мать утверждает, что виной всему лишние килограммы. От жира якобы клонит в сон.
– В связи с моим исчезновением, – суфлирует плюшевый медведь из сумки, – она расскажет о моем главном открытии: антиматерии.
Я встаю и выпаливаю:
– В связи с исчезновением профессора Пиктона вы будете рассказывать о его главном открытии – антиматерии.
Мадемуазель Бротт, поджав губы, качает головой и продолжает урок.
– Это неправда, – продолжает медведь. – Я не открывал антиматерию. Я придумал способ создавать ее и сохранять в вакууме, вращая в кольце, окруженном магнитами, вот и всё. Объясни ей это.
– Сидите тихо, – говорю я, пиная сумку.
– Мое открытие – это пиктоний: недифференцированная антиматерия, которая может самопроизвольно заимствовать, благодаря фотонной мутации, противоположные характеристики частицы, которую встречает на своем пути.
– Да заткнитесь же, мы здесь не одни!
Мадемуазель Бротт раздраженно оборачивается ко мне.
– Дримм, вместо того чтобы вертеться, – произносит она с язвительной улыбкой, – лучше объясните на, что такое антиматерия.
Я улыбаюсь ей в ответ, хладнокровно выдерживая взгляд этой состарившейся девочки, высохшей, как мумия. Почему-то меня даже радует, что она меня на дух не переносит.
– Это нечто противоположное материи, мадемуазель.
– То есть?
– Она не существует.
С ее бледных губ срывается раздраженный вздох.
– Независимо от того, что случилось с профессором Пиктоном, антиматерия – это материал из школьной программы. Вам следовало бы знать определение.
– Е = 1,5 10–10 джоулей, – шепчет плюшевый медведь. – Что составляет 0,94 гигаэлектронвольт: столько энергии нужно, чтобы создать античастицу внутри материи.
Я добросовестно повторяю.
– Что вы несете?! – мадемуазель Бротт бросает взгляд в свой конспект. – Когда не знаешь, лучше молчать.
– Какое злостное утверждение! – негодует медведь. – Ладно, объясни ей попроще. Пусть Е – энергия покоя частицы, m – ее масса и c – скорость света в вакууме. Используя формулу Эйнштейна Е = mc2, я подставляю m = 1,6 10–27…
– Подождите, не спешите так!
Мадемуазель Бротт, которая в это время пишет на доске букву Н, резко оборачивается ко мне:
– Нет, это не я спешу! Это вы невнимательны, Дримм! Чтобы вам стало понятно, я рассмотрю пример с водородом. Кто может ответить, что такое антиводород?
– Позитрон, – подсказывает голос в моей сумке, – то есть положительно заряженный электрон, который вращается вокруг антипротона. Скажи это своей дурехе, пусть хоть что-нибудь будет знать.
Я снова пинаюсь, чтобы он заткнулся. Сумка вываливается в проход и открывается, из нее торчит плюшевая лапа, со всех сторон зажатая тетрадями. Класс взрывается хохотом. Я запихиваю медведя поглубже и торопливо застегиваю сумку. Все ржут, тыча в меня пальцами. Все, кроме Дженнифер, которая явно расстроена. Мы с ней единственные, кто переехал из более благополучных районов и учился в школах получше этой, до того как наши семьи скатились по социальной лестнице. Только мы можем ощутить разницу. Остальные родились здесь и никогда не уйдут из этого коллежа. Оставаясь по нескольку раз на второй год в каждом классе, они так и не сдадут выпускной экзамен. Следовательно, не будут обременять общество и в конце концов станут преподавателями в тех же самых классах, чтобы в свою очередь тупо мучить учеников, которые повторят их судьбу. По крайней мере, так объяснял отец. И когда эти тупицы делают из меня посмешище, я начинаю думать, что он ничуть не преувеличивает.
– Видимо, Дримму плюшевые игрушки кажутся более интересным объектом для изучения, чем антиматерия, – ухмыляется старая карга. – На три часа останетесь после уроков.
Я сжимаю сумку коленями, стремясь ее раздавить.
– Открой меня, я задыхаюсь!
– Заткнись, – бормочу я сквозь зубы, еще сильнее сжимая икры.
– Итак, – продолжает мадемуазель Бротт, – великое изобретение Лео Пиктона – это Аннигиляционный экран, который оберегает наше государство от нападения с воздуха. Представим, что враг сбросил на нас водородную бомбу: когда молекулы водорода встретятся с антиводородом, выведенным на орбиту Аннигиляционного экрана, произойдет столкновение между материей и ее противоположностью, бомба самоуничтожится, и мы будем спасены.
– Редкостная чушь, – вздыхает медведь из сумки. – Вы все погибнете. Один грамм антиматерии, столкнувшейся с одним граммом соответствующей материи, Томас, вызовет взрыв в тысячу раз сильнее ядерного. Это еще один теоретический результат их встречи, который я рассчитал. Когда антипротон и протон встречаются, они или уничтожают друг друга, или получают одну траекторию. И мне удалось повернуть эту траекторию в обратном направлении благодаря пиктонию.
– Вопросы есть? – осведомляется мадемуазель Бротт.
– Нет, но есть ответы. Раз она хочет воздать мне должное, объясни ей: мой Экран задуман для того, чтобы отправить обратно запущенный снаряд, и точка. Но всё это не более чем пропаганда. Войны никогда не было, и мы никогда не уничтожали остальной мир, повернув обратно вражеские снаряды, потому что никто их не запускал.
Услышав этот чудовищный вздор, я возмущенно говорю, не разжимая рта:
– Вы действительно рехнулись! Слава богу, мы не на уроке истории…
– Мой Экран предназначен для другого, Томас, я пытаюсь тебе это сказать со вчерашнего дня.
– Да замолчите же! Мне надоело, что из-за вас я всё время получаю замечания!
– Враг, от которого Экран должен нас защитить, малыш, – это не внешний мир, а мир невидимый. С его помощью в сторону отклоняются не ракеты, а волны!
– Дримм, встаньте! – приказывает мадемуазель Бротт. – Вместо того чтобы разговаривать с самим собой, повторите, что я сейчас сказала!
– Ахинею, – комментирует медведь. – Выложи-ка ей правильную формулу: Ph = Pn 1045 bax!
Я выкладываю. Физичка бледнеет.
– Мало того что вы не слушаете, вы еще выдумываете формулы и единицы измерения! Вон из класса! Немедленно отправляйтесь к завучу! Он вас отучит молоть чепуху!
Я сгребаю тетради и вылетаю в коридор.
– Ну что, довольны собой? – я шарахаю сумкой об стену.
– Какой позор доверять учеников таким бездарям!
– Это называется школьное меню: плохим ученикам – самых тупых учителей! Из-за вас я получу еще один ноль, и меня переведут в еще более отстойный коллеж! Ясно?
– Не переживай, я с тобой.
– Уже ненадолго!
Проходя по коридору, я вижу завуча, привязанного к стулу тремя верзилами, которых тоже к нему отправили. Они заткнули ему рот и разрисовывают зеленой краской. Я выбегаю из ворот коллежа, которые сторож перестал запирать, потому что их всё время взламывают, и иду к метро.
– Куда ты собрался?
– К вам домой.
– Опять за свое? – волнуется медведь. – Судя по тому, что я услышал на уроке, состояние умов и интеллектуальный уровень моих современников еще хуже, чем я думал. Мы с тобой должны восстановить истину!
– Нам не по пути! Вы мне по возрасту не подходите!
– Что ты имеешь в виду?
– Вы видели физиономии моих одноклассников, когда выпали из сумки? На кого я теперь похож, по-вашему? На дебила, который всюду таскается с любимой игрушкой.
– Надо было оставить меня в своей комнате, после уроков мы бы вместе работали…
– Я никогда не буду с вами работать, ясно? Вы не существуете! Я ничего не понимаю из того, что вы говорите! И теперь из-за вас мне три часа отсиживать в коллеже после уроков. Хватит!
И пока эскалатор едет вниз, я надеваю наушники, чтобы заглушить старческий голос молодежной музыкой.
15
Доехав до станции «Проспект Президента Нарко Третьего», я снимаю наушники. Голова гудит от шлягеров, которые я стараюсь полюбить, чтобы считаться современным подростком. И вдруг с изумлением слышу рыдания в своей сумке. Я в замешательстве отстегиваю клапан.
– Не отдавай меня, Томас, умоляю тебя! – говорит плюшевый медведь дрожащим голосом, уставившись на меня пластмассовыми глазами.
Я сжимаю зубы, чтобы не разнюниться. Он прибавляет:
– Ты один можешь спасти человечество.
– Нечего подлизываться. Человечество меня не волнует.
– Ты неправ. С чипами, которые я изобрел, возникла страшная проблема. С момента моей смерти я получил этому подтверждение.
– Вы когда-нибудь упокоитесь с миром?
Мы идем по переходу в метро, и видно, как он качает головой в приоткрытой сумке.
– Слушай внимательно: клетки мозга взаимодействуют с чипом. Это было известно и раньше. Они постоянно обмениваются информацией с помощью электромагнитных волн. Ты следишь за моей мыслью? В чипе накапливаются воспоминания… Но есть кое-что похуже.
– Что?
– Душа, Томас. Или дух. То, что остается от нас после смерти. Когда чипы отправляют в преобразователь энергии, душа блокируется. Вместо того чтобы рассеяться и присоединиться к духовному миру, продолжить процесс эволюции в новом воплощении, душа остается на Земле энергетически активной и производит тк, горючее, антиматерию…
– Ну, значит, от нее есть польза.
– Ты не понимаешь! Только энергия может использоваться повторно! Всё, из чего состоит человек: его планы, переживания, воспоминания, – остается в плену материи, потому что электромагнитное функционирование мозга продолжается!
– Вот и объясните это вашей вдове.
– Да ей плевать! Она мне не поверит.
– Я вам тоже не верю. Придумываете бог знает что, лишь бы сидеть в моем медведе. Впрочем, ладно, ваша взяла: забирайте его себе.
– Ты что, глухой? Я не собираюсь всю вечность проторчать в этом ядовитом плюше! Принцип самой жизни – взаимодействие! Взаимодействие между людьми, между видимым и невидимым, между живыми и мертвыми. Но взаимодействия больше нет, оно стало невозможным. Вероятно, я единственный призрак на Земле, Томас, единственная душа, способная заявить о себе! И это твоя заслуга! Если бы с меня сняли чип, я никогда не смог бы войти с тобой в контакт, никогда не смог бы эволюционировать…
– Так давайте, вознеситесь на небо и эволюционируйте там на здоровье, а меня оставьте в покое!
– Не могу! Даже если чип не попадает в преобразователь энергии, Аннигиляционный экран действует в двух направлениях! Одним душам он мешает преодолеть земное притяжение, а другим, из потустороннего мира, родиться в новом воплощении.
Я устало вздыхаю, выходя из метро. И оказываюсь посреди просторного ухоженного проспекта с красивыми домами, окруженными высокими деревьями. Я пытаюсь сориентироваться, пока он продолжает возбужденно размахивать лапами.
– Если не будет реинкарнации, не будет и рождений, не будет эволюции, бессмысленными станут все замыслы! И это будет катастрофой для обоих миров: если потусторонний мир перестанет подпитываться возвращенными душами, он потеряет силу и смысл существования! Понимаешь?
– Отлично понимаю. Вот и подпитывайте их! – говорю я и запихиваю его поглубже в сумку, чтобы прохожие не видели, как он в ней мечется.
– Издеваешься? Сколько раз тебе повторять! Уйти из вашего мира мне не дает Аннигиляционный экран! В этом и состоит трагедия моего изобретения! Как только фотон приближается, пиктоний немедленно создает антифотон и отталкивает его! А как раз эти фотоны и служат переносчиками нашего сознания после того, как мы умираем! Если ты не поможешь мне разрушить Аннигиляционный экран, чтобы освободить души, заключенные в чипах, человеческий род вымрет!
– Ну и каким боком это меня касается?
– А ты разве не человек?
– Я подросток. Разбирайтесь сами со своими взрослыми проблемами. Ну всё, пришли.
Я подхожу к дому 114 по проспекту Президента Нарко Третьего. Это красивое здание из стекла и светлого дерева.
– Да у вас шикарный дом, особенно по сравнению с моим. Вам здесь будет в сто раз лучше.
– Не бросай меня, Томас, ты единственный, кто может рассказать всю правду, открыть людям глаза на мое изобретение! Ты просто обязан стать моим рупором!
– Всё равно меня никто не будет слушать.
– А моя жена, думаешь, тебя послушает? Ты действительно надеешься, что она признает меня в таком виде?
Я не решаюсь позвонить. В двери зияет широкая, оправленная в серебро прорезь для корреспонденции.
– Когда я был жив, она не принимала меня всерьез!
– Это ваша проблема. Желаю удачи.
Я сдавливаю ему голову и просовываю ее в прорезь. Не пролезает, тогда я давлю сильнее.
– Прекрати! – вопит он, отчаянно отбиваясь. – Держите вора!
– Заткнись! Я тебя возвращаю, а не ворую!
Прохожие с удивлением смотрят, как я пытаюсь втиснуть медведя в почтовый ящик. Я улыбаюсь им с самым естественным видом, будто проделываю это ежедневно. Мне удается впихнуть одно ухо и половину головы, когда дверь резко распахивается. Медведь падает мне в руки.
– Что тут происходит?
Высокая старуха с голубыми волосами, в темно-сером платье и клетчатых домашних туфлях неприязненно разглядывает меня, судорожно сжимая палку. Я стараюсь состроить физиономию пай-мальчика.
– Добрый день, мадам, очень рад, ведь вы госпожа Пиктон?
Она настороженно кивает.
– Простите за беспокойство, но я пришел возвратить вам вашего мужа.
– Леонарда? – вскрикивает она, роняя палку. – Где он?
Она оглядывается по сторонам, ее лицо выражает одновременно надежду и тревогу.
– Вот.
Она поворачивается и опускает глаза. Я протягиваю ей игрушку. У старухи начинает дрожать подбородок, а лицо кривится от злости.
– И тебе хватает наглости так шутить? Мерзкий щенок!
– Я вовсе не шучу, мадам, клянусь! Скажите ей, профессор.
Я подношу медведя к лицу вдовы. Молчание. Я трясу его, чтобы вынудить признаться.
– Ну же, скажите, что это вы! Она услышит, ведь это ваша жена!
Рот медведя по-прежнему закрыт, пластмассовые глаза ничего не выражают.
– Убирайся, или я вызову полицию, хулиган!
– Но хотя бы заберите его! – говорю я, протягивая ей медведя, и добавляю просительно: – Это подарок.
Бац! Она хлопает дверью перед моим носом.
– Я же говорил, не поверит, – торжествует медведь. – Вдобавок ты видел ее рожу? Я пытался сбежать от этого дракона всю жизнь и не собираюсь закончить ее под надгробием, которое она мне поставит! Нет, малыш, я выбрал тебя, и отнюдь не случайно. Ты не сможешь от меня избавиться.
Во мне вдруг вскипает гнев. Я разворачиваюсь и перехожу на другую сторону улицы.
– Вот и славно, – радуется медведь, болтаясь вниз головой. – Вернемся домой – и за работу.
– Это я вернусь домой, а ты останешься здесь.
Яростно впившись пальцами в его заднюю лапу, я направляюсь прямо к мусорным бакам.
– Томас… Ты ведь это не серьезно?
– Покойся с миром!
Я приподнимаю крышку бака, швыряю медведя и иду к метро.
16
– Томас, не бросай меня! – вопли профессора Пиктона, приглушенные пластмассовой крышкой, становятся всё тише. – Предатель!
Да, знаю. Но у меня нет выбора. К тому же я оказываю ему услугу. Молекулы плюша окончательно превратили профессора в психа, а когда они перемешаются в кузове мусоровоза, его разум освободится от ядовитого материала. Вот так.
На самом деле все эти истории о чипах, которые мешают мертвым стать нормальными призраками, – всего лишь проекция его собственной ситуации. Как-никак я сын психолога, мне голову не задуришь.
Он чувствует, что всё больше срастается с медведем, в молекулы которого вселился, поэтому убеждает себя, что все мертвецы на свете – тоже пленники материи. Тогда ему не так одиноко. Он воображает, будто может их освободить… Думаю, я нашел правильное решение для упокоения его души. Иначе он бы продолжал портить мне жизнь вместо того, чтобы смириться со своей кончиной.
Я снова спускаюсь в метро. Совесть моя спокойна, но на душе тяжело. Я не ожидал от себя такого, не думал, что расстроюсь. Удивительно, как быстро привыкаешь к некоторым вещам. Моя сумка – с тех пор как в ней нет профессора Пиктона – просто сумка. Я представляю себе свою комнату, шкафчик, бельевую веревку в ванной… Внезапно мне становится не по себе от того, что профессора больше нет. Не думаю, что жалею именно о нем. Но я понимаю, чего мне не хватает. Он был чем-то принадлежащим только мне, тайной, которая отличала меня от остальных и возвышала в собственных глазах. А теперь мою тайну сожгут на мусорной свалке, и я снова стану обычным подростком со своими семейными неурядицами, школьной каторгой и лишним весом. Я чувствую себя брошенным. Опустошенным. Будто потерял часть себя самого.
Добравшись до станции, где находится мой коллеж, я даже думаю, не поехать ли обратно. Но всё-таки поднимаюсь наверх. Что сделано, то сделано. Может, моя реальная жизнь и не слишком весела, но я должен к ней вернуться, иначе еще больше буду чувствовать себя чужаком. Игрушка есть игрушка, мертвец есть мертвец, медведи не разговаривают, и жизнь продолжается. Через три месяца у меня будет чип, как у всех, я буду играть и выигрывать, стараясь доказать, что достоин жить. Мысленно воздействуя на игровые автоматы, я накоплю в своем чипе много энергии и после смерти верну ее моей стране, отблагодарив за подаренную жизнь. Вот так-то! Этой морали нас обучают с рождения. У меня нет других ориентиров, нет другого выбора, разве что взбунтоваться, как отец, и стать жалким неудачником.
Хватит думать о мертвых, если я хочу занять достойное место в мире живых.
Урок математики, урок игры, введение в безработицу… Вторая половина дня тянется томительно долго из-за квадратных корней, от которых голова идет кругом, из-за практического занятия по позитивному мышлению, во время которого я засыпаю перед игровым автоматом вместо того, чтобы воздействовать на него мыслью, и из-за уроков по гражданскому долгу, которые готовят нас к будущему, приучая ничего не делать и никого не беспокоить.
Всё это время я думаю о профессоре Пиктоне: как он там, в мусорном баке? Непроизвольно я жду, что он объявится в каком-нибудь другом предмете, как только плюшевого медведя не станет. Я смотрю на ручку, точилку для карандашей, тетрадку, ботинки, смутно надеясь, что они вдруг заговорят. И с нетерпением выжидаю: не появится ли что-нибудь странное на моей компьютерной клавиатуре, на экране генератора случайных чисел… Но нет, ничего. Избавившись от призрака этого старого скандалиста, я надеялся, что испытаю облегчение, но чувствую только печаль. Печаль с привкусом горечи и опустошенность, которой никогда раньше не испытывал. Может быть, он переживал то же самое…
Когда последний урок кончается, я говорю себе, что моего медведя, наверное, уже искрошили вместе с мусором. А Лео Пиктон был так крепко соединен с молекулами плюша, что, видимо, не смог от него отделиться. От его души ничего не осталось. Именно поэтому я ощущаю внутри пустоту.
У коллежа меня не встречают ни отец, ни мать. Это странно, но так даже лучше. Я могу еще немного побыть один, вспоминая о старике, которого убил дважды. Я думаю, что будет трудно скрывать от всех эту историю. Но мне никто не поверит, кроме отца, а его лучше не трогать: если он расскажет об этом кому-нибудь, подумают, что у него началась белая горячка.
Уже темно, когда я выхожу из метро. Перед нашим домом мигают фарами два черных автомобиля. Это пальмобили – супермощные машины, принадлежащие силам правопорядка. Только полицейские имеют право ездить на пальмовом масле.
Я медленно подхожу к окну, в животе у меня покалывает. Вижу в гостиной отца. Он что-то говорит, жестикулируя, трое полицейских записывают. Один из них поворачивается в мою сторону. Я иду дальше по улице, словно живу в другом месте.
Меня бросает то в жар, то в холод. Я сворачиваю к полуразрушенному соседнему зданию. Прячусь за колонной, к которой привязан на цепь велосипед без колес. Сквозь перепутанные провода вырванных домофонов я наблюдаю за нашим домом.
Наверняка полиция нагрянула из-за профессора Пиктона. Меня уличили. Кто-то видел, как я убил его своим воздушным змеем, а потом избавился от трупа. Или Служба пропавших без вести зарегистрировала вчера мой звонок, и теперь полицейские подозревают моего отца. В любом случае мне нельзя появляться, иначе он пропал. Я еще не умею убедительно врать, он станет меня защищать, а поскольку отец-алкоголик отвечает за поступки сына – будущего алкоголика, его арестуют.
– Кого-то ждешь?
Я вздрагиваю. Она стоит передо мной на пороге холла. Та женщина, что живет напротив. Женщина, которую я вижу в чердачном окне. Женщина из моих снов. На ней мешковатый костюм для бега, белокурые волосы спрятаны под бейсболкой, повернутой козырьком назад, а в руке велосипедное колесо. Бросив взгляд на колонну, возле которой мирно покоится на боку титановый остов велосипеда с надписью «БРЕНДА ЛОГАН», она сразу теряет ко мне интерес. Ее пальцы судорожно впиваются в резиновую шину.
– Черт, они украли другое колесо! Ты их видел?
Я мотаю головой. Я мог бы, конечно, спросить, почему, сняв одно колесо, она оставила второе или просто не унесла велосипед в дом. Но она до того красивая, что слова застревают в горле. Вблизи я вижу круги у нее под глазами, морщинки в уголках век и две тонкие складочки у краешков рта. Просто она нормальный человек, вот и всё. Живой. В отличие от тех журнальных девиц, которые больше походят на силиконовых кукол. Бренда Логан не улыбается. Видно, что она многого хлебнула в жизни, но и это – часть ее красоты.
– Мы знакомы? – спрашивает она, подозрительно глядя на меня.
Я краснею от макушки до пят. Ято изучил ее во всех подробностях, потому что подсматриваю за ней из своего чердачного окошка. Ужасно, что мы встретились в такой момент и я совсем не подготовился. Если бы на мне был хотя бы черный свитер, в котором мои телеса не так заметны… К тому же она наверняка думает, что я сообщник тех, кто украл ее колесо. Если мы сейчас вот так расстанемся, никакого продолжения не будет.
– Что там делают эти козлы? – бормочет она сквозь зубы, глядя на полицейские машины на тротуаре напротив.
Внезапно дверь нашего дома распахивается, и трое полицейских выводят отца, закованного в наручники. Я съеживаюсь за своей колонной.
– Оставьте меня, – кричит он. – Это какая-то ошибка! Я жду сына с минуты на минуту! Он вернется из коллежа, а дома никого нет…
Я бросаюсь вперед, чтобы помешать им. Но рука Бренды впивается мне в плечо. Я оборачиваюсь. Она отрицательно качает головой.
17
Самый здоровенный полицейский обыскивает отца на заднем сиденье. Второй садится за руль и делает знак третьему, который возвращается в дом и закрывает за собой дверь. Машина резко срывается с места. Через щель в шторах я вижу полицейского, сидящего в гостиной на диване: он явно поджидает меня. Я зажмуриваюсь и утыкаюсь лбом в колонну.
– Это твой отец? – спрашивает Бренда Логан, и теперь ее голос звучит гораздо мягче.
Я не отвечаю, только судорожно хватаюсь за ремень сумки и сжимаю губы, стараясь дышать ровно, чтобы не расплакаться.
– Пойдем.
Она берет меня за руку, и я послушно иду за ней. Я вхожу в ее дом, поднимаюсь по ее лестнице. Я иду как робот. Она приглашает меня к себе. Со мной сейчас происходит настоящее чудо и одновременно – самая ужасная катастрофа.
– Меня зовут Бренда Логан, – говорит она, открывая дверь.
– Знаю.
Она оборачивается, вопросительно подняв бровь. Я объясняю, что видел ее имя на велосипеде и что меня зовут Томас Дримм, о чем свидетельствует надпись на моей сумке.
– Хочешь пить?
– Нет, спасибо.
Я вхожу в комнату, где царит невообразимый кавардак: шмотки, гантели, коробки с красками, незаконченные картины, горы давно не мытой посуды, татами для дзюдо, а в спальне с неубранной постелью – красная боксерская груша, которая видна из моего чердачного окна. На двери висит махровый кенгуру – это такой рюкзачок на молнии для ребенка. Вид у него еще более потрепанный, чем у моего медведя. Увидев этот «привет из детства», я чувствую душевную близость с Брендой. Но тут мне приходит в голову мысль, от которой я холодею: профессор Пиктон может вселиться и в ее игрушку.
– Что он натворил, твой отец?
– Ничего, какое-то недоразумение.
– Это всегда происходит по недоразумению, – уверенно говорит она, опуская на пол велосипедное колесо. – Сядь.
Я ищу, где присесть. Она убирает с пуфика холст, на котором изображен круг в окружении колец. Я не знал, что она еще и художница. Говорю, что смотрится очень красиво.
– Это рак печени. Я была врачом.
Да, знаю. Из своего окна я видел, как пришли типы в униформе и сняли табличку с фасада ее дома. В квартале судачат, что она теперь не имеет права лечить людей, потому что отказалась выдать Службе социальной безопасности своих нервно-депрессивных пациентов. Наверняка из-за этого она и недолюбливает полицию.
Читать бесплатно другие книги:
