Стамбул. Сказка о трех городах Хьюз Беттани

Глава 19. Столкновение с готами

^{376–378 гг.}

Достойней мужа, воина храбрее Нет в наше время в городских стенах. Сенатом он на родину отозван С войны тяжелой против диких готов…

Шекспир, «Тит Андроник»{236}

В последней четверти IV в. разразился готский кризис. В мире царил все больший разлад, распространившийся от Афганистана на востоке до западных границ Дуная – и это непосредственно влияло на Константинополь. Толчком к этой цепочке событий почти наверняка послужили значительные сдвиги в окружающей среде: в Северном море наблюдалась вспышка малярии, в степях появлялись новые виды растительности, а в Китае наступали ледники{237}. Китайские купцы подробно описывали голод, смерть и, самое главное, зарождение силы, несущей гибель всему живому – тех, кого называли хунну.

Персы также испытывали давление и возвели между Каспийским и Черным морями крепостную стену протяженностью 160 километров. Эта стена (которую защищало войско численностью 30 000 человек, и некоторые из них – римляне) разделила «цивилизованный север и хаотичный юг»{238}. Персии и Новому Риму, этим давним врагам, пришлось объединиться. Шаха даже пригласили охранять сына византийского императора{239}.

С 376 г. начали поговаривать о том, что «варварский берег» Рейна кишит полчищами беженцев и изгнанников, вытесненных на юг и на запад кровожадными гуннами – теми самыми хунну, упомянутыми в китайских текстах. Писали, что «варвары выбрасывали… толпы вооруженных людей, как Этна извергает свой пылающий пепел»{240}. Гунны в некоторых отношениях напоминали спартанцев эпохи поздней Античности. Про них писали, что они учили юных воинов переносить тяжелые лишения, были все время настороже, как волки, как сам источник зла, как варвары.

Об этих чудовищах во плоти ходили всевозможные слухи, но трезвые историки упорно игнорировали мифы. Однако в ходе недавно проведенного анализа костей обнаружилось, что черепа молодых гуннов действительно туго перетягивали ремнями, из-за чего они приобретали любопытную коническую форму{241}. Если вы отправитесь в степи Центральной Азии, то поймете, откуда берется этот дикий – не на жизнь, а на смерть – напор гуннов. Чтобы быть под стать этим бескрайним небесам и бесконечной линии горизонта, хочешь не хочешь, а нужно иметь сколько-нибудь честолюбивые стремления. В конце концов, в этих краях в свое время будут вскормлены и другие враги Константинополя: авары, турки, монголы – все они противники устрашающего масштаба.

А в 376 г. за фасадом чудовищной трагедии, разыгравшейся на холмах Трансданубии, когда люди в суматохе бежали от этого чудовищного войска, женщины рыдали, а дети хватались за их юбки, готы совершали набеги на берега Дуная, великой реки, канвой проходящей по истории Древнего и Нового Рима.

Дунай, вторая по протяженности река в Европе{242} и единственная из крупных рек, текущая на восток, связывает между собой ряд важных моментов в истории человечества. Реки издавна влияли на жизнь людей. Большинство крупнейших городских поселений возникло именно благодаря рекам, по ним транспортировали армии, верования, богатства, переломные идеи, а также сырье для формирования цивилизации. Эти живые потоки истории формируют географические и культурные границы, а еще в них скрывались – да и по сей день скрыты – пожалуй, самые изумительные артефакты, когда-либо сделанные рукой человека. Только вспомните усеянный каменьями щит из Баттерси, поднятый со дна Темзы под мостом Баттерси, или обнаруженную под слоем ила у берегов Рейна древнеримскую баржу – на ней уцелел капитанский камбуз, кровать и содержимое буфета. Порой эти сокровища попадали в реки случайно, но чаще всего их оставляли в дар могущественным речным богам. Реки бережно охраняют историю – и пишут ее. И прежде всего это относится к Дунаю.

Хоть вал Адриана на самом краю провинции Британия и представлял собой некую символическую границу (в утешение местному населению), протянувшаяся от Дуная к верховьям Рейна оборонительная линия Limes Germanicus на северо-востоке империи стала серьезной преградой на пути к такой разжигающей чужие аппетиты Римской державе. Следы римских укреплений до сих пор сохранились на протяжении 2000 километров вдоль берегов реки на территории современных Германии (Баварии), Австрии, Словакии, Венгрии, Хорватии, Болгарии, Сербии и Румынии: это – предмостные укрепления рядом с парковками в Будапеште, дозорные башни в австрийских лесах, легионерская крепость, обуславливающая планировку улиц в Регенсбурге, а также новый Римский музей в Пассау на месте военного стана римлян, обнаруженного во время раскопок{243}.

А где-то в дунайском крае, неподалеку от Силистры на северо-востоке Болгарии, скрыты свидетельства гуманитарной катастрофы, последствия которой почувствовали даже жители Константинополя. В 376 г. здесь было убито множество людей. Спасаясь, они в панике бросали в прибрежный ил все: оружие, монеты, любимые браслеты. Оставшиеся в живых, прибившиеся к берегу после нападения гуннов – обломки человеческих жизней – были готами и вестготами. Эти племена, случалось, бывали союзниками римлян и нередко обращались в христианство. В конце концов Валент, император Востока, отдал приказ разрешить этим гордым беженцам пересечь реку. И они, спеша укрыться в многовековой твердыне Рима, переправлялись вплавь, на плотах, составляли цепочки из людей.

Стоящие у власти могли бы тут же сделать этих готов влиятельной частью державы. Ведь несмотря на то, что их небрежно называли (как античные, так и современные авторы)«варварами», это был организованный и развитый народ. У готов и вестготов, несомненно, был сложно организованный общественный строй. На юге Испании (Андалусией ее, вероятно, назвали мусульманские захватчики – по арабскому имени вандалов, еще одного восточногерманского племени, также фигурирующему в истории Константинополя) обнаружили могилы вандалов и вестготов, битком набитые изысканными золотыми украшениями работы варваров.

А вот еще, обратите внимание. В Римини, на Пьяцца Феррари, центральной площади города, обнаружилась еще одна находка, благодаря которой становится ясно, что же это значило – быть готом. Здесь, среди сладких ароматов липы, во время реконструкции городского сада в 1989 г. нашли удивительную вещь, которую местные жители – прогуливающиеся в идеально отстиранных рубашках мужчины, во весь голос обсуждающие футбольный счет, – благодушно не замечали. Это – «Дом хирурга». Археологическая площадка, вытеснившая отсюда муниципальные клумбы, лавочки и детские коляски.

При входе на место раскопок первое, что бросается в глаза, – прелестный, сумбурный узор разноцветного мозаичного пола. Потом обращаешь внимание на кости – человеческие скелеты аккуратно разложены, некоторые – прикрыты лишь черепицей. Мозаика не византийская, не римская и не греческая, а готская – готы выложили ее внутри здания позднеримской постройки (II в. н. э.), где, судя по также найденным в ходе раскопок жутким инструментам, некогда жил врач.

Тела, по-видимому, принадлежат христианам – мужчинам и женщинам. Многие готы той эпохи были христианами-арианами, и хоронили их по христианскому обычаю в стенах дома. В мозаичном полу выдалбливали отверстия, чтобы вложить в них скелеты. Через эти отверстия в мозаике (размером с человеческое тело) мы можем одним глазком заглянуть в реальную жизнь Византия. Края ее подточены разнообразными воздействиями, а тела выложены на полу, в свою очередь, покрывающем тени Древнего Рима.

Еще одна поправка скрывается в библиотеке Уппсальского университета в Швеции. Серебряный кодекс, один из прекраснейших уцелевших текстов поздней Античности, заставляет нас взглянуть на конец этой эпохи изнутри. Это – самый древний из дошедших до нас экземпляров Библии на готском языке{244}. Он написан серебряными и золотыми чернилами на пурпурном пергаменте и почти наверняка выполнен в Равенне в начале VI в. для короля остготов, Теодориха Великого. Перевел эту Библию епископ Вульфила в IV в. Он был арианцем и активно обращал готов в христианство. После этого Серебряный кодекс обошел многие уголки Европы, не был тронут ни осадами, ни обстрелами, ни водой и, в конце концов, оказался в Уппсальском университете, где и хранится с 1669 г. Для готов и остготов, нередко говоривших и на греческом, и на латинском, их приверженность арианству оказалась весьма полезной – эта религия объединяла их во время скитаний по неизвестным им землям и отличала их от граждан Западной Римской империи и православных византийцев. А благодаря этому единству они, безусловно, становились сильнее.

Однако римская аристократия не относилась к готами как к состоявшейся нации и потешалась над ними. И вот 150 000 мужчин, женщин и детей восстали против империи – ведь они переправились через Дунай в надежде установить, по меньшей мере, свободные, деловые отношения, а быть может, и рассчитывая на радушный прием. Они устремились на восток, навстречу войскам Валента в Адрианополе (нынешнем Эдирне), неподалеку от греко-турецкой границы. Валент пребывал в своем огромном дворце у озер Куручешме (в 2001 г. впервые за 1700 лет освободившихся от ядовитого осадка). Он тут же вышел из Константинополя и, встретив пятнадцатитысячную армию готов, принял решительный бой.

В августе закаты здесь невероятного кораллового оттенка, а восходящая луна пламенеет. Даже сама земля горячая. К этим пейзажам несложно добавить кипучей ярости готов на поле боя. Ныне здесь возвышаются турецкие муниципальные высотки жилых домов, а в 378 г. царили хаос и кровопролитие – две трети римского войска были уничтожены, а тело императора Валента нашли лишь много дней спустя. В тот день погибло 20 000 римлян. Придворный римский оратор Фемистий писал, что одним летним днем «целая армия растворилась, словно тень»{245}.

Выйти из этой критической ситуации помог Феодосий, испанский полководец из династии военных. Его вернул из изгнания сын Валентиниана, Граций. Готское войско подошло вплотную к Константинополю, однако состоявшие на императорской службе арабы отбросили его назад. Феодосий – фактически соправитель Константинополя – преследовал готов, а затем заключил с ними договор. Вот эти-то запуганные, склонившиеся к ногам императоров Нового Рима с прошением готы изображены на спешно изготовленном каменном пьедестале египетского обелиска – когда-то он был заказан Константином и установлен на ипподроме Константинополя. Это произведение искусства не вполне достоверно отражает реальные события, зато показывает, каким ход событий представлялся в идеале.

Феодосий избороздил моря до самых окраин империи и наблюдал за незрелыми экспериментами с христианством, когда участвующие в них христиане не представляли собой единого фронта. Он решительно вознамерился привести в порядок дырявые границы империи и разобраться с религиозными упущениями. С 392 г. он единолично правил империей из Константинополя. Благодаря его вере и религиозному рвению, Константинополь станет одним из величайших городов на Земле, погубив, однако, при этом миллионы жизней.

Глава 20. Феодосий: голубь мира или железный кулак

^{379–395 гг.}

Этим наполнен весь город: площади, базары, перекрестки и переулки. Старьевщики, менялы, лавочники – все они оживленно спорят. Если спросить у кого-нибудь сдачу, он начнет философствовать о Единородном и Извечном, если поинтересуетесь ценой каравая – вам дадут понять, что Бог Отец первичен, а Сын – от отца, если спросите: «Готова ли ванна?», слуга ответит, что Бог Сын рожден не из сущего.

Григорий Нисский (из Каппадокии), участник Первого Константинопольского собора в 381 г.{246}

Пока я не стала историком, я лишь смутно представляла, что каждое воскресенье в церкви твержу догматы, утвержденные в нынешнем Стамбуле неким испанским солдатом{247}. Гуляя по современному Стамбулу, нельзя не заметить блестящих деяний рук Феодосия I. Какой бы впечатляющий фундамент ни заложил Константин I Великий, это не итог, а лишь начало чего-то необыкновенного. Фемистий (придворный ритор Феодосия I, так что к его излишней восторженности нужно отнестись критически) рассказывает, что при Феодосии «красота проявляется не в отдельных частях города, как бывало в прежние времена, а, словно полотно, покрывает его весь до самых окраин»{248}.

На месте древнего Бычьего форума построили форум Феодосия, самый большой в Константинополе – по соседству с трамваями, бегущими по улице Орду и по сей день, сохранились фрагменты воздвигнутой тогда триумфальной арки. На ипподроме установили огромный обелиск Феодосия, который прежде уныло стоял на пристани и где (по бытующему убеждению) были начертаны пророчества городу.

Новый пьедестал обелиска свидетельствовал как о могуществе двора Феодосия, так и о мастерстве строителей при его возведении: «Это – колонна о четырех сторонах, рухнувшая наземь, и лишь император Феодосий дерзнул возвести ее вновь. Выполнять его повеление призвали Прокла, и эту огромнейшую колонну возвели за 32 дня».

На деле же обелиск по дороге из Египта в неблизкий Константинополь разрушился, и на ипподром привезли лишь две трети подлинника. Этот вывезенный памятник, установленный в Карнаке в честь «повелителя празднеств» (египетского божества Бенну, связанного с Солнцем, Творением и Возрождением), демонстрирует как религиозное, так и военное могущество. Императоры Константинополя не могли прочитать начертанные на нем иероглифы, но если бы им это удалось, им бы понравилось. Эти символы увековечили колоссальное духовное и светское могущество, благодаря которому фараон Тутмос III одерживал свои победы в бронзовом веке, ведь он «тот, кто захватил все страны… тот, кто установил границу свою до Верховья и до болот Нахарины… тот, кто пересек великую излучину Нахарины [Евфрата]… тот, кто устроил великое кровопролитие»{249}…

Кроме того, есть великолепные Золотые ворота – триумфальная арка, перекинувшаяся через Эгнатиеву дорогу и предназначавшаяся лишь для императоров (которых в соответствии со строгой церемонией вносили в Константинополь на золотых носилках) и для возвращающихся домой победителей. Золотые ворота, блестя на солнце, возвышались над равнинами Мраморного моря во Фракии. Их украшали колесницы с впряженными в них золотыми слонами, изящными скульптурами и 12 рельефов с изображением сцен из греческих мифов.

Долгие века Золотые ворота служили путникам сигналом: они оказались не просто в лоне цивилизации, но и в обители Господа. Этот великолепный образец эффектного архитектурного искусства возвели где-то в 386 г. (до сих пор ведутся споры, какой же из императоров велел соорудить арку – Феодосий I или Феодосий II). Ворота были такой ширины, что – по громким заявлениям – через них мог пройти корабль. Они и сейчас горделиво вздымаются на прежнем месте. Правда, они несколько обветшали. Да и задуманы были первоначально для того, чтобы своим великолепием затмить унизительное поражение в Адрианополе.

Над аркой начертаны такие слова: «Феодосий украсил эти врата после падения тирана. Тот, кто построил эти Золотые врата, возвратил золотой век». На воротах изображена богиня победы, Виктория, и Тихе Константинопольская – они возлагают корону на голову императора. Когда писалась эта книга, к воротам, окруженным приусадебными участками и огородами, было не подойти из-за пластиковых корзин, сорной травы и компостных куч. К пустому проему ворот вел ржавый скат.

Кроме того, Феодосий держал амбары, где сушились запасы ценного египетского зерна для Константинополя, и построил систему водопроводов для обеспечения города питьевой водой. Фемистий утверждает, что длина этого водопровода составляла 1000 стадиев, или примерно 115 миль. Сейчас оказалось, что эти цифры, которые ранее современные историки считали преувеличенными, даже занижены. Обнаружилось, что каналы в Константинополе тянулись на добрых 140 миль{250}. А вот пристань Феодосия, или, скорее, пристани – 2,5 мили набережных с пирсами, протянувшиеся между нынешними улицами Гази Мустафы Кемаль-паши и Кючюк-Ланга{251}, – свидетельствует о четком понимании назначения Константинополя в то время. Благодаря одной из этих гаваней, которая называлась Элефтериос (в честь одного из сановников Константина, чье имя означало «свобода»), город упрочил свой статус упорного участника международной торговли.

Самое интересное, что в 2004 г. великий замысел Феодосия неожиданно вновь явился свету. Была обнаружена пристань Свобода. Эту чудесную археологическую находку откопали в ходе работ по строительству грандиозного подводного тоннеля через Босфор. Нашли эту громадную пристань в южной части района Еникапы, под дорожным покрытием улицы на глубине 12 метров. Это сооружение располагалось примерно в 270 метрах от нынешней береговой линии и постепенно теряло свое значение – река Ликос заиливалась, из-за чего пристань стала непригодной. Однако многие столетия она поддерживала существование как Константинополя, так и идейной основы Византии.

Из-под слоев ила и песка, один за другим, выступали суда – под кофейного цвета наносами обнаружилось (к настоящему моменту) 37 кораблей. В щелях корпусов – ракушки, кости, песок и фрагменты керамических изделий. Многие суда почти целые, среди них есть корабли доселе неизвестной конструкции. По данным последних аналитических исследований, для реализации этого крупного строительного проекта (его масштабы должны были обеспечить потребности порта, обещавшего стать самым загруженным в восточной части Средиземного моря) использовалась импортная древесина, в том числе европейский каштан, кипарис, красный и белый дуб{252}. Во время строительства на улицах и в домах Константинополя наверняка стояли острые запахи древесного сока и битума.

Спуститься на 12 метров ниже нынешнего уровня моря и побывать на этих кораблях-призраках – удивительное ощущение! Доски заботливо обтирают и осторожно поднимают оттуда, где в эпоху раннего Средневековья было ложе моря. Это не просто деревянный остов корабля, а живая плоть поздней Античности и раннего Средневековья. В чреве кораблей сохранились горшки с вишнями, амфоры, изящные изделия из стекла почти без единой трещинки. Есть даже прекрасно сохранившиеся мотки корабельных канатов. На одном из судов (YK12) полностью уцелели пожитки капитана: парадная форма и его собственная жаровня.

Туда-сюда с тачками снуют рабочие в светоотражающих куртках, и из-под земли, словно гигантские зубцы и крестовины, появляются деревянные пирсы и остовы кораблей. Над раскопками, как некогда над свалками на самой пристани, носятся галки.

Еще здесь обнаружили сотни конских скелетов (византийцы ели конину, а поскольку они любили использовать суровые мундштуки, сокращавшие жизнь животных, многих лошадей забивали в возрасте около десяти лет). Кроме того, в ходе раскопок нашли останки медведей, обезьян и страусов – все они явно были убиты. Тут была даже собака – любящий хозяин заботливо вылечил ее сломанную лапу.

Дерево увлажняют с помощью пульверизаторов. Все обнаруженные к настоящему моменту находки упакованы в ящики – они высятся башнями, а всего их около 90 000 штук. Сначала эти сокровища сгружали и накрывали брезентом прямо на площадке, а теперь они заполняют склады в разных уголках города.

В процессе этих раскопок Стамбул эпохи раннего Средневековья предстал связующим звеном между тремя континентами: Европой, Азией и Африкой. В 2004 г., сразу же после обнаружения этой находки, запретили использовать механические экскаваторы. И вот откапывать пристань и ее содержимое потянулись, шеренга за шеренгой, рабочие из числа местных жителей с кирками и лопатами – точно так же, как при ее постройке 1600 лет назад.

Феодосий I не только умножил потенциал Константинополя как участника международного рынка, но и приложил руку к тому, как складывалась духовная жизнь миллиардов людей по всему свету. В ходе собора, созванного в 381 г., всего через год после окончательного вступления императора в город, были внесены поправки в Никейский Символ веры, утвержденный в императорском дворце в Никее в 325 г.{253}. В том, что вопрос веры стал догмой, обязательным религиозным требованием, был политический аспект.

Первый Константинопольский собор проходил с весны до июля 381 г. в церкви Святого Мира, на самой вершине холма, в древнем византийском акрополе. Хотя задним числом его официально стали именовать Вселенским собором, тогда участники называли это собрание просто «священный съезд епископов из разных областей в Константинополе». Цель его, однозначно, состояла в том, чтобы слить воедино все господствующие догмы и принципы и объединить империю.

Раскопки пристани Феодосия начались в 2004 г. К 2016 г. было найдено 37 кораблей. Некоторые относятся к IV в. н. э. И суда, и их груз прекрасно сохранились

Феодосий, похоже, решил обратиться к религиозным корням своей родины, Испании, где Бог Отец, Бог Сын и Святой Дух считались равно могущественными и великими и где божественная сущность Христа не подвергалась никакому сомнению или обсуждению. А это весьма кстати, когда ты – представитель Бога на Земле. Каковы бы ни были источники этих новых догм и принципов, политическими или духовными, их можно рассматривать как способ создания позиции «мы» и «они» для обособления благочестивых жителей Нового Рима от всех прочих варваров за его пределами.

Однако в церкви Святого Мира все было не так уж безоблачно. Пишут, что присутствующие

На этом соборе, в церкви, где сейчас помещается концертный зал, и обсуждалась формулировка Никео-Константинопольского Символа веры, текст которого повторяют во всех христианских церквях по всему миру.

На этом-то соборе Константинополь и был впервые назван Новым Римом в тексте официального документа{255}.

При Феодосии также – одним махом – попал под запрет ряд самых укоренившихся греко-римских традиций. В 381 г. низринули Великую Богиню (Кибелу у греков, а у римлян – Magna Mater): поклоняться ей запрещалось, а храмы были закрыты. И это еще не все. Согласно эдиктам Феодосия 391–392 гг. язычество признавалось занятием темным, курить ладан запрещалось, а за индивидуальные и публичные жертвоприношения полагался арест. В 393 г. запретили проведение языческих ритуалов в Олимпии (хотя, судя по данным археологического анализа, игры все-таки проводились). Феодосий распустил весталок в Риме, а римские народные религиозные праздники объявил рабочими днями. Огромные храмы Сераписа в Александрии и Аполлона в Дельфах сровняли с землей.

Возможно, такие радикальные меры принимались из соображений истинного благочестия или в приступе мании величия, а быть может, по долгу правителя – готы все чаще докучали, нанося разрозненные удары по константинопольским землям.

Порой Феодосий I боролся с этой угрозой, привлекая готов на ключевые места в отдельных звеньях императорского аппарата. В стратегически важных городах, например в Фессалониках, он учредил гарнизоны готов. Но тут возникало затруднение.

Фессалоники – это город, где кипели страсти. В эпоху поздней Античности колесницы и колесничие все еще пользовались столь же бешеной популярностью, как и в Древнем Риме. В Фессалониках находился один из крупнейших ипподромов в стране. В 390 г., в ходе восстания после ареста известного колесничего за проявления гомосексуализма, убили начальника готского гарнизона Батерика. После убийства его истерзанное тело протащили по улицам Фессалоников.

Феодосий в гневе жестоко подавил этот народный бунт. Согласно некоторым источникам, неподалеку от императорского дворца в Фессалониках, развалины которого сохранились до сих пор, за один день было убито, «подчистую вырезано», 7000 человек. На устах у всех правоверных теперь была новая мантра – Никейский Символ веры: «восшедшего на небеса и грядущего судить живых и мертвых». Задумайтесь на минутку, сколько же страсти, надежды и отчаяния (в том числе и тех правоверных, что погибли на ипподроме в этом городе, который прозвали Symvasilevousa, т. е. «второй после Константинополя правящей столицей») пронесено в этих словах через многие столетия.

Сейчас полям смерти в Салониках уже не угрожает упадок и разорение, нынешний мэр города дальновидно соорудил на их месте симпатичный променад: дети играют в догонялки, взрослые – в мяч, над площадкой развевается огромный самодельный плакат с политическим лозунгом «OXI» («НЕТ» – горячий ответ на просьбу Евросоюза ввести жесткие ограничения бюджета в Греции).

После воинственного ответа Феодосия на этот протест Амвросий, епископ Медиоланский, тот, что крестил Блаженного Августина и потому занявший важнейшее место в средневековой истории, отлучил императора Восточной Римской империи от церкви. Руки Феодосия были в крови, и Амвросий отказывался возвращать его в лоно церкви, пока тот не исполнит многомесячную епитимью.

У нас нет прямых свидетельств – спешных циркуляров, бескомпромиссных посланий или сведений о темных ночах, что эта мятущаяся душа, возможно, провела в императорском дворце в Константинополе, – однако едва ли случайность, что вскоре императорским законоположением было установлено, что указы императора будут вступать в силу только через тридцать дней. Через несколько недель после встречи с Амвросием на Рождество Феодосий издал новые законы. Возможно, именно коренная переоценка ценностей после кровопролития в Фессалониках побудила императора тогда, в 392 г., принять тот самый драконовский закон о запрете язычества, который перевернет жизнь в эпоху поздней Античности и Средневековья.

Благочестие Феодосия привело к немедленным, совокупным и – для многих – ужасающим последствиям. Приверженцев арианства изгоняли из церквей «со скандалом». Каждый день повседневные ритуалы подвергались шельмованию. Например, стало затруднительно «подвязывать священные ленты (полоски ткани) на деревья, возводить жертвенники из дерна»{256}. Языческие практики наказывались, в том числе конфискацией имущества и даже смертью. И хотя эти реформы не вступили в полную силу немедленно (судя по тому, что следующим императорам, например Аркадию, пришлось переписывать законодательство, эти реформы мало повлияли на жизнь людей) и представляли собой зачастую вовсе не жесткие формулы, а суждения и наставления, они повлияли на атмосферу цивилизации на большей части Африки, Азии и Европы{257}. Отныне христианство стало государственной религией новой Римской империи с центром в Константинополе.

Феодосий I, человек, расставивший материальные приоритеты в Константинополе и установивший духовные догмы во всем мире, стал последним императором и на Востоке, и на Западе. Свою смерть – жуткую, от отеков – он встретил в Милане 17 января 395 г. Но его тело доставили в Константинополь, где 9 ноября того же года его похоронили с великой скорбью и большой помпой. Вот оно, соперничество между Новым Римом и Древним: в Риме находились могилы Петра и Павла, зато Константинополь якобы был царством самого Христа. Так где же еще пожелает быть похороненным любой император?

Глава 21. Сражения на небе и на земле: Газа и Александрия

^{395–415 гг.}

По окончании собрания дитя около семи лет, стоявшее со своею матерью, внезапно закричало, говоря: «Сожгите внутренний храм до земли, ибо в нем совершалось много ужасов, в особенности человеческие жертвы. Сожгите же его следующим образом: принесите жидкой смолы, серы и свиного сала: смешайте эти три и обмажьте бронзовые двери, и подожгите их; таким образом сгорит весь храм…»

Марк Диакон, «Житие святого Порфирия, епископа Газского»{258}

В Афинах, на берегу реки Илисос, которая с 1956 г. скрыта под асфальтом и в которой когда-то омывал ноги Сократ, возмущая афинскую молодежь, так вот, восседает на этом месте некая расщелина золота, которая рассказывает тома историй{259}. Речь здесь – о монете, отчеканенной в Константинополе императором Аркадием в тот год, когда сыновья Феодосия разделили Римскую империю между собой: Аркадий, которому было 12 лет или около того, стал правителем Востока из Константинополя, а Гонорий, возрастом около восьми, – Запада. На этой монете Аркадий изображается победителем со штандартом в руках, а на реверсе – крылатая Ника попирает ногами пленника{260}.

Она представляет собой сочетание греко-римской символики и знаменует момент разделения мира, когда Запад обратил взгляд на Восток, а Восток – на Запад. Вместе с этой монетой в Византийский музей, расположенный в центре Афин, передали целый ряд предметов – «реликвии беженцев». Произошло это в 1923 г., после обмена населением на территории бывшей Османской империи, когда 1,3 миллиона греческих христиан пришлось покинуть Малую Азию, а 500 000 македонских турок и мусульман – оставить свои дома на континентальной части Греции. У большинства перемещенных жителей была с собой только надетая на них одежда и ручная кладь. Многие шли пешком по Эгнатиевой дороге – в обоих направлениях.

Это было примитивное разделение по идеологическому, конфессиональному и этническому признакам, а семена раздора были посеяны еще в Античности – в преданиях, повествующих о незримой границе между Востоком и Западом. Мы и сейчас пожинаем его скорбные плоды. Потому-то происхождение этой монеты и других находок точно не известно, зато более пространных легенд об этих предметах ходит множество.

Аркадий во многом был сыном своего отца. Он правил Константинополем в те времена, когда язычество и христианство были готовы вот-вот столкнуться.

В подтверждение ничтожности влияния эдиктов Феодосия на умы народа вновь запретили жертвоприношения, курение ладана и развешивание подношений на деревьях (хотя эти ритуалы продолжают исполняться во всем христианском мире и по сей день). При дворе в Константинополе чувствовалось недовольство. Религиозная реформа была задачей, которую нужно было завершить из принципа – скорее, для укрепления авторитета, чем из религиозных чувств. Затевать провокационный снос ряда языческих святынь в самом Константинополе было слишком рискованно, ведь в ходе программы по строительству церквей уже разрушили несколько святилищ. Многие с ужасом и отвращением наблюдали за тем, как воинственная толпа христиан в 404 г. ломала здание сената, однако в провинциях случаи таких нарушений еще встречались.

Накал праведного гнева православных особенно остро чувствуется в том, что произошло с храмом Марны в палестинской Газе{261}. Здесь была одна-единственная церковь, возглавляемая епископом Порфирием. Его так не любили, что, как утверждают, однажды преградили ему путь в город терниями, и епископу пришлось спасаться от разъяренной толпы язычников по плоским городским крышам. Газа долго сопротивлялась идеям христианства, при Диоклетиане здесь с удовольствием замучили множество христиан, и даже после водворения христианства как государственной религии епископам разрешалось владеть землями лишь за пределами городских стен.

В Газе поклонялись Марне (воплощение Зевса, у древних греков он отождествлялся с древним богом плодородия Дагоном) в храме, изначально построенном императором Адрианом. Епископ Порфирий специально ездил в Константинополь испрашивать разрешения ликвидировать языческие храмы в Газе. Его просьба достигла ушей, с большой охотой услышавших их – образованной, беззаботной и прославившейся своей красотой жены Аркадия, Евдоксии. И вот перед нами один из самых привязчивых образов на страницах истории Константинополя – могущественная и влиятельная императрица.

Бронзовая гиря для весов в виде бюста. Относится примерно к 400–450 гг. н. э. Бюст, вероятно, изображает одну из первых императриц Константинополя – возможно, Евдоксию

Евдоксия обладала влиянием и хваткой. В 1847 г. во время раскопок в центре города был найден пьедестал для скульптурного изображения императрицы, выполненного из серебра для ее прославления{262}.

Как утверждают некоторые источники, императрица Евдоксия, при потворстве своего личного евнуха Амантия, сговорилась с Порфирием: надо покарать Газу в назидание другим. Однако местные язычники оказались такими неподатливыми, что пришлось применять особые меры. В 402 г. солдатам, которые прибыли по приказу самой императрицы, вооруженные новым оружием, велели окружить и разрушить храм Марны. Защитники храма забаррикадировались. Десять дней христианские войска ломали другие святилища города, а потом вернулись к храму Марны. Верующие и жрецы так и сидели внутри, как в ловушке. На бронзовые двери храма люди императора нанесли смесь из нефти, серы и свиного жира{263}, а потом метнули горящий факел.

Так вот, бронза плавится при температуре 950 °C. Температура в костре, в среднем, всего 427 °C. Т. е. эта яркая история эпохи раннего Средневековья (написанная Марком Диаконом и приведенная в начале этой главы) с описанием событий 402 г., на первый взгляд, попадает в разряд восторженного эсхатологического мифотворчества. Поэтому я вместе с группой химиков отправилась в пустынный карьер и попробовала восстановить ход событий{264}. Через несколько секунд после того, как мы намазали смоляную смесь на бронзовые двери в каменной раме и подожгли это варево, металлические двери выцвели и покоробились. Жар стоял жуткий. Свиной жир горит долго и медленно – через четыре часа температура в центре пламени составляла 980 °C. В тот день 402 г. небо Палестины, должно быть, окрасилось красным от огня, воздух дрожал от жара, а на улицах было не продохнуть от едкого черного дыма. Запертые внутри храма люди, которые, скорее всего, до последнего молились своим языческим богам, если не сгорели заживо, то задохнулись.

В 407 г. на месте развалин храма выросла церковь. Ее возвели в честь императрицы, растащив оставшуюся после пожара кладку. Теперь в Палестине был новый храм, названный храмом Евдоксии. В самом же городе прекрасными мраморными плитами из языческого храма, которые были столь совершенны и священны, что ступать на них запрещалось, вымостили дороги – исключительное проявление неуважения.

Вполне возможно, что массовое истребление населения Газы было местью за вольную расправу с христианами, что творили столетие назад. Страшилки о гонениях так полюбились народу, что истории о кровавых преступлениях рассказывали детям на ночь. Например – предание о Перпетуе, которую где-то в 202–203 гг. н. э. предали мученической смерти на арене, чтобы развлечь правителя Африки Гилариана в его день рождения, а грудь ее товарки Фелицитаты сочилась молоком, ведь она только что разродилась{265}.

Но возникает вопрос: а было ли где-то в новой Римской империи место для христианского милосердия? Во что бы мы ни верили или не верили вообще, эти картины должны представать перед нашим взором, заставляя нас рыдать.

Беженцы первой волны нападений на языческие святилища и организации в 390-х гг., вопреки своей интуиции, зачастую устремлялись в Константинополь. Такими-то язычниками в бегах, которых в родном городе, похоже, встречали с распростертыми объятиями, были Гелладий и Аммоний из Александрии, отныне находящейся под властью Константинополя. Потом они стали учителями некоего Сократа Схоластика из Константинополя, который, в свою очередь, впоследствии подробно опишет одно из самых гнусных убийств в истории христианства. То, что таким как Гелладий и Аммоний удалось выжить в Константинополе, доказывает, что к некоторым язычникам все же относились терпимо, однако тем, кто решался плыть против этого нового христианского течения, грозила реальная опасность.

Хотя дорожная схема современной Александрии и хранит следы древних улиц, чтобы найти сам древний город, нам пришлось углубиться в душные, тесные лабиринты надгробий, домов и складов – в город мертвых. Здесь вырезанные в камне римские солдаты с песьими головами охраняют гробницы, греческие архитравы оформлены египетскими орнаментами, а кроме того, где-то под этими улицами, без сомнений, захоронен и сам Александр Великий в гробнице, сочетающей греческие, македонские и египетские мотивы. После того, как римляне, свергнув Клеопатру (которая умерла тут в 30 г. н. э.), взяли этот город гедонизма и науки, все его культурное полотно оказалось пронизанным римским волокном{266}.

Александрия – город, где слова и ученость – валюта более твердая, чем зерно и золото. Это – место множества идей и множества богов, здесь знание обладало реальной силой. Портовые сборы в этом городе брали не деньгами, а папирусами. Тут возвели огромную библиотеку, где, по замыслу, должна была храниться вся мысль мира. В ней было собрано не меньше полумиллиона трудов, которые аккуратно вносились в каталог. Именно в Александрии Эратосфен рассчитал окружность Земли с точностью до 40 миль, Гален изучал возможности человеческого мозга, а Аристарх предположил, что Земля движется вокруг Солнца, а не наоборот{267}. Величие этого города опиралось на способность широко мыслить, тут вовсю проявлялась культурная дипломатия: сначала Александр Великий принял египетских богов, потом Птолемей занялся переводом Библии с древнееврейского на греческий{268}, а затем была написана Didascalia (Наставление апостолов), где была предпринята попытка совместить рациональное восприятие и богооткровение и где утверждалось, что философия и теология не только совместимы, но и обоюдополезны – все это могло стать образцом терпимого и снисходительного политического устройства.

Именно благодаря зерну из Египта, которое отправляли из порта Александрии (на тех самых судах, что сейчас выходят на свет из-под слоя ила в гавани Стамбула) в зернохранилища, на мельницы и в пекарни Константинополя, жители Нового Рима не умерли с голода. Когда состоятельные люди заказывали предметы домашней обстановки, то велели украшать их изображениями Тихе, богини удачи, которая олицетворяла четыре крупнейших города того времени – Константинополь, Рим, Александрию и Антиохию. Все они отождествлялись с женскими образами. На одном особенно красивом декоративном изображении, выполненном где-то в 330–370 гг. и спрятанном после падения Рима, Александрия с Константинополем одеты, как близнецы: на обеих – шлемы с перьями, а в руках у Константинополя – рог изобилия и блюдо для священного напитка. Отношения Константинополя с Александрией очень близкие и дорогие, эти два города считались одной семьей. Однако же именно из столицы империи, из Константинополя, через Мраморное и Средиземное моря пришел конец, погубивший александрийские мечты.

На рубеже IV в. одна женщина, математик, астроном и философ Ипатия, которая жила и работала в этом городе, представила передовые труды. Сейчас в центре современного города во время раскопок в Ком-Эль-Дикке обнаружили ее классные комнаты. Эта находка – очень живописное зрелище, скрытое безликими современными многоквартирными домами и вечнозелеными кипарисами. На настоящий момент у самой обочины древней дороги (главная улица Александрии, шириной 30,5 метра, искусственно освещалась) из-под земли показалось 20 аудиторий. Здесь три ряда каменных скамей, где зараз умещалось около тридцати учеников. Преподаватель сидел на похожем на трон сиденье, перед которым помещалось небольшое возвышение, стоя на котором, как мы думаем, ученики высказывали свои мысли группе. Навес защищал от горячего египетского солнца. Даже несмотря на то, что в пыли вокруг теперь лениво валялись собаки, а бывшие аудитории затянули сорняки, в Ком-Эль-Дикке продолжает царить волнующая, обволакивающая атмосфера, так сочащаяся интеллектуальными, практическими и философскими перспективами.

Очевидно, Ипатия, как учитель, умела зажечь аудиторию. Она изменила конструкцию астролябии и вместе с отцом разрабатывала новую математическую формулу. Об авторитете, каким она пользовалась, мы знаем из писем, что писали ей ученики, в том числе некий Синесий. Полюбив Ипатию, он предложил ей вступить с ним в брак, но она обрушилась на него со всей яростью женщины в предменструальном синдроме, заявив, что для них обоих лучше, если они сосредоточатся на занятиях умственных, а не плотских.

Пока христианство оставалось лишь одним из многих направлений мысли в Александрии, вполне можно было придерживаться широких взглядов. Христианские мыслители Александрии даже признавали некоторые языческие идеи обоснованными с точки зрения религии: «наука овеяна добродетелью, покуда они праведны». Но в 389 г., в соответствии с более жестким религиозным курсом, диктуемым из столицы, в Александрии произошел ряд столкновений и был разрушен построенный Александром Великим храм Сераписа. Новые грозные христианские лидеры принялись воевать друг с другом, и Ипатия оказалась втянутой в борьбу за гражданскую и духовную власть. Она попалась на глаза некоему епископу, Кириллу – он посчитал, что Ипатия использует свои научные инструменты для темного искусства прорицания, чтобы видеть будущее. Опыты Ипатии объявили не чем иным, как черной магией. У любимой многими, уважаемой и созидательной Ипатии не было никаких шансов противостоять совокупному давлению меняющегося мира и страшным, отравленным стрелам презрения и слухов.

Можно проследить судьбу Ипатии – она настигла ее в непримечательном закоулке в северной части Александрии. Под толщей улиц XXI в. лежат развалины Цезариума, монументальной гробницы любви, возведенной Клеопатрой в знак скорби о погибшем возлюбленном, Цезаре. Этот монумент был украшен древнеегипетскими обелисками, которые теперь красуются в Центральном парке Нью-Йорка и вдоль лондонской набережной и ныне называются иглами Клеопатры. Завершил строительство Август, отобравший у Клеопатры власть над Александрией (и спровоцировавший то самое двойное самоубийство египетской царицы и снедаемого любовью к ней полководца Марка Антония). Затем его превратили в культовое для всей империи место – с 412 г. в Цезариуме заседал христианский епископ Кирилл.

Ипатия, словно между двух огней, оказалась в самой гуще вражды религиозных групп города. Этим людям, разочарованным и озверевшим, нужен был козел отпущения. Весной 415 г.{269} Ипатию, о которой столь успешно распускал слухи Кирилл, выволокли из экипажа. С женщины-философа сорвали всю одежду, а потом протащили по улице до самого Цезариума. Разгоряченная толпа хватала все, что попадалось под руку, – пишут, это были ostraka (керамические черепки), наверное, осколки черепицы со строительной площадки. То, что произошло дальше, не поддается никакому описанию. Женщину-философа ободрали заживо, затем ее, еще живую, сожгли и разбросали части ее растерзанного тела по городу{270}.

В другой части города громили библиотеку. Приверженцы религиозной идеологии Нового Рима предали ее огню второй раз после того, как она уже горела в 46 г. н. э., подожженная армией Цезаря. Трагедия, постигшая Ипатию, была также и трагедией Александрии. Языческий поэт Паллад, бродя по улицам, глядя на творившийся ужас, на закоснелость, на окружающий его разгром, написал о бедственном положении в родном городе так:

После 350 лет скитаний, борьбы, бегства от угроз и смерти христиане из гонимого меньшинства превратились в господствующих гонителей. Во всех уголках Византийской империи открывались крупные центры, где раздавали хлеб бедным и нуждающимся. Была масса причин «быть с нами», а не «с ними».

Современник Ипатии, Сократ Схоластик, историк-летописец из Константинополя (его, напомню, учили те двое язычников, что бежали от предыдущей волны гонений в городе в 389–391 гг., когда дотла сожгли храм Сераписа и библиотеку) завершает повествование о смерти Ипатии такими словами: «Убийства, распри и все тому подобное совершенно чуждо мыслящим по Духу Христову»{272}.

Глава 22. Крупицы христианства в языческой атмосфере: Nova Roma

^{381–465 гг.}

Оставьте свои празднества ребяческие, Обряды смехотворные, Свои святилища оставьте, недостойные Империи великой столь. Вы, Рима граждане из знатных и порядочных, Рожденные для блага всех, Омойте свои мраморные статуи, Такие красные от крови. – Пусть мастеров великих те творения Чисты останутся и дальше, Быть надо им прекрасным украшением Родного города вам, Рима! И да не мочь теперь худым намерениям Пятнать того искусства лики, Их красота пусть римлян только радует – Ведь злу они уже не служат.

Пруденций римскому сенату, V в.{273}

Пусть неверующие горели, в целом же в Константинополе упорно сохранялась атмосфера язычества – или, по крайней мере, античности{274}. В эпоху раннего Средневековья древний римлянин или древний грек, оказавшись на улицах христианского Константинополя, чувствовал бы себя вполне в своей тарелке.

Нелишним будет вспомнить, что для людей эпохи Античности и Средневековья статуи олицетворяли всевозможные качества и способности. Их считали сращением духовного и материального, воплощением рационального и иррационального. Скульптуры раскрашивали, омывали смягчающим косметическим молочком, одевали, украшали гирляндами из цветов, душили розовым маслом. Их металлические волосы были такой тонкой работы, что их колыхал ветер, а взгляд хрустальных глаз провожал вас, когда вы проходили мимо. Глядя на эти красивые тела и прекрасные лица, не возникает никаких сомнений – мужчины и женщины в Константинополе эпохи раннего Средневековья обрели душу{275}.

Показательно, что Иоанн Эфесский, проведший некоторую часть своей жизни в городе Византа, жаловался, что простой народ в Константинополе принимал христианское воплощение города за изображение Афродиты. Даже в 1204 г., когда на Константинополь напали крестоносцы-латиняне, городские жители выволокли девятиметровую статую Афины из здания сената на форуме Константина, потому что решили, что она привлекает в город незваных крестоносцев{276}. А на той самой удивительной Пейтингеровой скрижали, своего рода азбуке Рима, доподлинно видно, как именно изображали Константинополь: Афродита, богиня вожделения, богиня, которая, по мнению древних, питала как eros (страсть), так и eris (распри или войны).

После Константина все императоры непременно собирали и выставляли на всеобщее обозрение изделия (и оригиналы, и копии), навеянные образами богов. В городе были статуи Афродиты, Артемиды, Вергилия, Ромула и Рема, а также «розоворукой» Елены Троянской (в Константинополе, где все были под впечатлением от рассказа о Троянской войне, было не менее 29 композиций, изображающих падение Трои), гиганта Гермафродита, Юлия Цезаря и целого ряда философов и античных героев. Некоторые были выполнены из мрамора, но большинство – из бронзы или посеребренной бронзы. Благодаря сверкающему великолепию этих статуй, собранных со всех уголков империи, как сказал один из современников, «оголивших все другие города, но не оставивших Византий обнаженным», город стал kallos – и красивым, и великим.

Константин (некоторые утверждают, что его сын, Констанций II) превзошел самого себя и приобрел обелиск Тутмоса III из красного гранита (на момент ввоза обелиску уже было 1800 лет), установленный Феодосием I. За счет этих проектов Константинополь выглядел, как столица империи, а его жители раздувались от гражданской гордости. Однако все это не прошло даром: с жителей взимали налог за организацию сложных перевозок, города по всей Европе и Азии готовились к выдаче своих «даров», облачившись в тяжелую броню (ведь традиция привозить статуи произошла от захвата военных трофеев), а многие скульптуры устанавливались преступниками, в качестве принудительных работ, damnatii ad opus publicum – такой радикальный вид работы на благо общества{277}.

В результате этого масштабного архитектурно-восстановительного проекта в Константинополе оказалось множество превосходнейших образцов скульптурного искусства, в том числе статуя Зевса из слоновой кости, выполненная Фидием для храма в Олимпии, великолепная Афродита Книдская работы Праксителя, экзотический зеленый камень в Линдосе на Родосе, а также прекрасное изваяние Геры Самосской, привезенное знаменитым хранителем ложа (и евнухом) Лавсом. Эти три произведения искусства, как и базилика с библиотекой и собранием из 120 000 книг, трагически погибли в пожаре, что пронесся по городу в 475 г.

Желание собирать языческие редкости было вызвано не просто любительским интересом, не было это и способом широко прославиться. Это желание рождалось из убеждения, что все эти предметы обладали реальной силой, которая передавалась их владельцу. Императоры, начиная с Константина, собирали их, отчасти чтобы украсить столицу, но не только. Вывозя их в Константинополь, они лишали языческие храмы по всей империи таких действенных объектов жертвоприношений и поклонения. Пишут, что в библиотеке Большого императорского дворца хранился уникальный экземпляр сочинений Гомера: «Среди других редкостей, тут была змеиная кожа [скорее всего, кожа питона] длиной сто двадцать футов, на которой золотыми буквами были записаны «Илиада» и «Одиссея» Гомера»{278}.

В византийских краях рассказывали бесподобные истории о статуях, одержимых демонами и умышленно обрушившихся на какую-нибудь выдающуюся личность, после чего их – вместе с их злобными желаниями и замыслами – поскорее убирали с глаз. Епископ Порфирий (тот самый, что питал склонность к религиозным поджогам в Газе) вместе с несшею крест толпой буквально разгромил статую Афродиты. Брат императора Льва VI, став импотентом, бросился одевать статуи на ипподроме и курить перед ними ладан, уверенный, что такое проявление почитания поможет ему решить проблемы со здоровьем.

Чудотворная сила христианских икон, безусловно, является естественным продолжением языческих представлений. Во многих случаях на более ранних языческих статуях на лбу изображали крест – не только для того, чтобы провести обряд очищения, но и чтобы удвоить их силу. Благодаря эдиктам Феодосия, изданным за четверть века до того, вокруг не нужных более храмов и святилищ, очевидно, была масса античного материала. Все вместе это подтверждало превосходство новой христианской верхушки.

А разве не проще было бы уничтожить всю эту ересь in situ? Очевидно, это было очень сложно с материальной и эмоциональной точки зрения. Поэтому византийские власти сохраняли, присваивали и применяли их по другому назначению: они собирали египетские изображения Исиды{279}, превратили храм Зевса-Аммона в Ливии в церковь Богородицы, бронзовую победоносную квадригу с четверкой бьющих копытами лошадей, исключительно искусно созданную мастерами с Хиоса, при Феодосии привезли в Константинополь и выставили на ипподроме (после IV Крестового похода 1204 г. лошадям этим суждено было без всяких церемоний в качестве трофея отправиться – с отделенными головами – в венецианский собор Святого Марка, где они стоят и по сей день). В конце концов, термы Зевксиппа стали похожи на какую-то пропитавшуюся паром художественную галерею, а ипподром – на музей под открытым небом.

Мода на коллекционирование языческих сполий послужила поводом для проведения законов, сходных с современным законодательством о культурном наследии: в 383 г. был издан приказ не закрывать храм в области Осроена в Месопотамии, чтобы можно было полюбоваться находящимися в нем предметами искусства «ради их художественной, а не духовной ценности»{280}. Constitutio, принятое императором Аркадием в 339 г., гласило: «Если кто-то попытается уничтожить такую вещь, не стоит ему тешить себя надеждой на поддержку властей, если только он вдруг не представит в свою защиту какое-то предписание или закон. Документы же эти нужно изъять у него и передать для вынесения нашего мудрого решения»{281}. Вот вам и административный аппарат Византийской империи, вроде современного ЮНЕСКО.

Случаи разгромов и акты насилия, разумеется, бывали: вновь обращенные христиане порой доказывали свое благочестие, громя идолов, а для многих язычников обращение под угрозой меча оказывалось весьма удобным. На Корфу на месте языческого храма в Палеополисе водрузили церковь. Сегодня, благодаря применению передовых археологических методов{282}, выяснилось, что местные жители мародерствовали, прихватывая строительные материалы язычников и используя их, например, вместо строительного раствора{283}.

Однако это – скорее, исключение из правил. Обычно храмы оставались в целости и сохранности, особенно те, что стояли за пределами городских стен. Их переделывали под общественные здания или красивые частные дома. Судя по мозаикам, обнаруженным во время недавних раскопок в церкви Святого Стефана в Ум-эр-Расасе в Иордании, во второй половине VIII в. именно языческие храмы были выбраны, чтобы символизировать отдельные христианские города: например, храм Зевса Вседержителя представлял Неаполь, а храм Пана обозначал некий населенный пункт в Египте.

Помимо материального наследия Античности, улицы Константинополя пронизывал античный, неоязыческий modus operandi{284}. Горожане – и богатые, и бедные – чрезвычайно увлекались, развивая его, таким литературным направлением, которое получило замечательное название «тексты о чудесах». Все жители города – поголовно и мужчины, и женщины – вплоть до завоевания Константинополя османами в 1453 г. истово верили всевозможным провидцам в том, что касалось всех видов деятельности: от торговых экспедиций, охоты, развязывания войн и до определения сроков кормления грудью или начала учебы детей. Среди безумно популярных способов провидения были seismologia (предсказания землетрясений), selenodromia (книги о лунных фазах) и vrontologia (предсказания бурь){285}. Оккультисты, чародеи, алхимики, толкователи снов, толкователи прорицаний статуй, ауспиции, геоманты, демонологи, апокрифисты – вполне простительно, что современные специалисты считают Византий рассадником темных искусств.

Хотя в городе действительно было множество тех, кто открыто занимался этими вещами, сами византийцы очень удивились бы, узнав, какие цветистые ярлыки на них наклеивают. Многие из этих кудесников считали себя «философами». Эти люди получали интеллектуальное удовольствие, исследуя сознание и силу «философии», позволявшей объяснить и предсказать тайны мира. Некоторые считали, что появление такого числа эксцентричных предсказателей, жрецов, ауспициев, толкователей снов, врачей, грамматиков, законоведов, риторов, военных инженеров связано с доминирующим Меркурием{286}. Звезды, растения, минералы, люди – считалось, что их действия взаимно влияют друг на друга.

Искания этих христианско-оккультных философов подпитывались какой-то всеобщей энергией. Велись ожесточенные споры по поводу того, был ли библейский Авраам астрологом или нет. Начиная с XII в. в различных сборниках магические тексты были представлены вместе с библейскими апокрифами, гравировками, литургиями апостола Иакова и Василия Великого, трактатами по алхимии, а также руководствами по хиромантии, геомантии и прорицанию. Многие из них снабжались великолепными, яркими иллюстрациями. Было какое-то лихорадочное чувство, что истина, объясняющая эти будоражащие умы загадки мира, где-то рядом.

Империя щедро поощряла занятия астрологов на всей своей огромной территории: от Фив и берегов Ликоса во Фригии до Александрии. Идеи их были немудреными, зато очень важными в жизни Византии. Гефестион Фиванский составил астрологический справочник, которым будут пользоваться еще многие столетия, а Максим Византийский распространял весьма существенные идеи о сродстве всего во Вселенной, т. е. о том, что всё в мире – и одушевленное, и неодушевленное – проникнуто неким божественным началом, а значит, имеет непосредственную, магическую связь с солнцем. Это объясняет, например, чудотворные свойства городских статуй.

В Константинополе астрономов тоже активно задействовали – зачастую всех этих созерцателей звезд ровняли под одну гребенку, именуя «математиками». А звезды в небе Стамбула очень яркие, хоть в наши дни их и затягивают выхлопные газы. Обладая звездной величиной, равной шести, они кажутся блестящими.

Тем не менее однозначного решения о том, является ли наблюдение за звездами делом богоугодным или занятием сатанинским, по-видимому, не было. Астрологов при императорском дворе то привечали, то подвергали гонениям. Отцы церкви, у которых эти чародеи, придерживающиеся традиций, уходящих корнями на тысячи лет назад, вызывали вполне понятное беспокойство, предостерегали: «Не внимай ни учению звездочетов, ни птицегаданию, ни предзнаменованиям, ни баснословным Еллинским прорицаниям; даже не слушай о чародеяниях и волшебных наговорах и беззаконнейших делах, совершаемых при вызывании мертвых»{287}. На самом деле отношение к ним слегка смахивало на шизофрению. Максима Византийского, который несколько десятилетий пользовался благосклонностью, в 371 г. ни с того ни с сего казнили. Бывало, сжигали книги, а само ремесло объявляли ворожбой.

Но в городе было немало и тех, кому нужно было куда-то направить свой христианско-языческий пыл. И вот настал V в., и появились христиане-радикалы, новый типаж верующих – обратившись к истокам зародившегося в пустынях христианства, они предлагали нечто иное. Для своей деятельности эти люди избрали суровые условия: пески, камни и сушь. И даже название их происходит от греческого слова eremos, т. е. пустыня.

В Константинополе eremos, пустынники, стали новой неотъемлемой частью общей картины. Многие из аскетов взамен псевдовладения мрамором, горным хрусталем и позолотой предлагали нечто действительно радикальное: живые статуи.

Глава 23. Изваяния в небесах: аскеты

^{420–495 гг.}

Знаменитого Симеона – это великое чудо вселенной… боюсь, однако, чтобы мое повествование не показалось потомкам невероятным и чуждым истине. Ибо то, что было с Симеоном, превышает человеческое естество…

Феодорит, «История боголюбцев, или Повествование о святых подвижниках»{288}

Константинополь стал свидетелем демонстрации массовой силы античного искусства – только теперь не в одном лишь мраморе и бронзе, но и во плоти.

Столпники, живые памятники античности, притулившись на своих столпах, пытались превзойти своих каменных языческих предшественников в остекленелости взгляда и, прилагая предельные усилия, восславить Единственного Истинного Бога. По преданиям, основоположник этого подвижничества, Симеон Столпник (389–459 гг.), чей столп некогда поднимался неподалеку от нынешнего Алеппо на 40 локтей (около 18 м) в высоту, просидел на своей каменной опоре более 30 лет. Его последователи и местные жители тем временем приходили к нему, прося послать им благословение и плодородие.

Возможно, святой Симеон выбрал именно такую форму подвижничества, опираясь на местную традицию возводить фаллические символы на столпах, а, быть может, «охристианив» ритуалы, посвященные Великой матери богов, Кибеле, и описанные во II в. Лукианом в трактате «О сирийской богине»{289}. А может быть, просто казалось, что лучше всего им удастся превзойти своих языческих, бронзовых и каменных предшественников, подражая статуям.

Много столетий спустя поборники веры разрушили столп Симеона Столпника, и теперь он, упорно пройдя сквозь века, напоминает гигантский снежок. Во время написания этой книги обрубок столпа, расположенный внутри крепости Симеона Столпника в 16 милях к северо-западу от Алеппо, несмотря на повреждения, нанесенные в результате минометного обстрела в мае 2016 г., стоял, намереваясь пережить текущий сирийский кризис. Люди издавна верили, что столп Симеона хранят некие чудесные силы.

Одним из тех, кто пришел подивиться набожному подвигу Симеона, был человек лет тридцати по имени Даниил. Его, очевидно, восхитило радикальное проявление христианского аскетизма, свидетелем которого он стал. Слово «аскет» происходит от греческого askesis, т. е. «упражнение» – неудивительно, что этих людей еще называли атлетами, теми, кто благодаря максимальной физической выносливости и физическому напряжению достигает athlon, получая трофей в виде бессмертия и лицезрения Бога.

Христианство, безусловно, во многих отношениях было религией загробного мира – бестелесные христиане в чистилище ожидают Второго пришествия. Теперь, когда у римских императоров были земли, где развернуть эту идею, Иисуса все чаще изображали не смиренным новатором, а венценосным пантократором, вседержителем. И обывателям понадобилось некое промежуточное звено, посредник, который мог бы покарать свою плоть, как покарали Иисуса – некто между небом и землей.

Именно христианский город Константинополь Даниил избрал сценой своего нового, сенсационного религиозного перформанса. Этот выбор Даниила крайне важен. Судя по его биографии, утвердившись на стезе аскетизма, он сначала осел в Антиохии. Однако какой-то оборванец на дороге посоветовал ему вместо этого отправиться в Константинополь – «Теперь же иди в Византию, по обилию святынь представляющую собой второй Иерусалим, благодать которого ныне почивает на ней по повелению Божию; там ты можешь посетить очень многие церкви и насытиться созерцанием многих святынь»{290}.

То ли тогдашние странники действительно так считали, то ли летописцы хотели представить это так – как бы то ни было, плодотворно поддерживалась идея о том, что Константинополь – в высшей степени священная, центробежная сила, где есть все, что значимо для монотеизма. В 460 г. человек, которого впоследствии назовут святым Даниилом Столпником и который большую часть своей сознательной жизни провел в монастыре, а затем еще девять лет прожил в бывшем языческом храме (по общему мнению, бесноватый), забрался на столп в 4 милях к северу от Константинополя, в местечке, которое сейчас называется Куручешме и находится на полпути из Анаплоса (ныне Арнавуткёй) в Ортакёй на европейском побережье Босфора{291}.

Из подробного жизнеописания Даниила, написанного в V в. одним из его последователей, нам известно, что для города он стал тотемом – он сидел, глядя на Босфор, и, невзирая на искушения блудниц и странствующих еретиков{292}, разбирался с духовными и физическими нуждами жителей. Перед лицом таких потрясений, как Великий пожар в 475 г. (уничтоживший Большую библиотеку и сокровища Лавса, в том числе и самый главный шедевр), а также падение Рима в 476 г., люди остро нуждались в утешении, и Даниил принял на себя роль оракула.

Рельеф с изображением блаженного столпника – Симеона, старшего или младшего – из Сирии. Примерно в V–VI вв. монах поднимается по приставной лестнице, неся курильницу

С его мнением начали считаться, и он раздавал советы местным влиятельным лицам и вельможным гостям (даже царским особам!) по различным вопросам: начиная с того, что делать со вторгшимися германскими войсками, и заканчивая спорами с соседями-раскольниками. Когда правоверие оказалось под угрозой, Даниил сошел со столпа и беседовал с епископами и императорами. У подножия столпа основали монастырь, где хранились и мощи Симеона Столпника.

Говорят, что Даниил, проведя на столпе тридцать три года – ноги его покрылись язвами, а сам он был побит фракийскими ветрами, – просил у Господа милости окончить свои дни в благочестии. А перед самой смертью обратился к своим последователям так: «Стремитесь к смирению, будьте послушны, любите странноприимство, посты, бдение, нищету… блюдите веру истинную, чуждайтесь еретических лжеучений и ни в чем не отпадайте от матери вашей – святой Церкви… Написав своим духовным детям такое духовное завещание, преподобный велел его прочитать им, а они плакали, готовясь к разлуке с ним»{293}. Даниил умер там же, где и жил – на своем столпе. Тело его тут же снесли вниз, пока правоверные не растащили его на части и на мощи. После этого его тело ремнями приторочили к доске и выставили как икону. Очевидцы рассказывали, что в небе над его телом появилось три креста в окружении белых голубей.

Сейчас историки и нейроученые вместе пытаются выяснить, каковы же причины этого небесного представления. По данным интересного исследования гарвардских ученых, если вера крепка, можно увидеть все, что захочешь{294}. Погружение в религию активизирует экстраперсональные мозговые системы.

Прежде чем махнуть рукой на жителей Константинополя как на легковерных и истеричных представителей Темных Веков, следует вспомнить, что видения в небесах и сейчас способны убеждать людей. Во время недавнего исследования, которое я проводила в Индии, один очень здравый бывший правительственный чиновник рассказал мне, что масса людей видели, как его собственная мать после смерти поднималась в небеса на пылающем облаке. С тех пор эту женщину, которая не пила ничего, кроме буйволова молока, стали боготворить, и отныне в небольшом, но оживленном храме на окраине Джодхпура ее почитают как богиню – точно так же, как почитали богинь начиная с бронзового века. Здесь верующих созывают на молитву, трубя в раковину, и они возносят богине хвалу, поднимая руки в orans (стоя, с локтями близко к бокам тела и с вытянутыми руками ладонями вверх – раннехристианская молитвенная поза).

Жизнь Даниила – это наглядное изображение жизни эпохи, когда публичная демонстрация благочестия была повальной. Известно, что Геласий – человек, чьи земли Даниил избрал для своего религиозного марафона, – сначала не желал, чтобы столп возводили на этом месте, где «над ним пролетел белый голубь»{295}. Это – такой «предваряющий славу» аспект: обывателю из Константинополя было совсем не до пустынника, который водрузился здесь со своими странными затеями и досадным столпом.

Стоит задуматься об обычных стамбульцах, которые тысячелетиями были язычниками и не всегда были в восторге от того, что их земли превратили в какой-то религиозно-оккультный луна-парк.

Глава 24. Секс в большом городе: евнухи

^{Начиная с 350 г.}

…И да не говорит евнух: «вот я сухое дерево». Ибо Господь так говорит о евнухах: которые хранят Мои субботы и избирают угодное Мне, и крепко держатся завета Моего, тем дам Я в доме Моем и в стенах Моих место и имя лучшее, нежели сыновьям и дочерям; дам им вечное имя, которое не истребится.

Книга пророка Исаии, глава 56, 3–5 (русский синодальный перевод)

Ты побежден красотой душевной не меньше, чем красотой лица, Ведь ты обладаешь всем, что достойно твоего имени, И неизменно находясь в спальне, Провожая императора спать, Ты вливаешь в его уши елейные речи.

Леонтий Схоластик, эпиграмма на Каллиника (это имя означает красоту и победу){296}

Ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит.

Евангелие от Матфея, глава 19,12 (русский синодальный перевод)

К IV в. отличительной чертой Константинополя стало присутствие могущественного третьего пола. Теоретически греки и римляне всегда презирали евнухов. Хотя из сочинений Геродота, отца истории, известно, что в 580 г. до н. э. коринфяне посылали евнухов в Персию. Пленных мальчиков и мужчин подвергали обряду кастрации – согласно Геродоту, такая судьба постигла детей мужского пола, попавших в руки Ксеркса после восстания на островах у побережья Малой Азии.

Оскопление мужчин шло вразрез с широко распространенными у римлян идеями о мужской силе и целомудрии. При этом, однако, в Риме пугающую популярность приобрел культ восточной богини Кибелы и ее оскопленного сына, возлюбленного и почитателя, Аттиса. Почитатели Кибелы (напомним – любимой византийской богини) в набожном безумии отрезали себе гениталии, красились и носили платья в честь своей богини.

Похоже, значение евнухов оценил император Диоклетиан, сидевший на Востоке, в Никомидии. Галерий захватил гарем персидского императора и оставил себе евнухов, положив начало помешательству двора поздней Римской империи на евнухах. В угоду христианским императорам и высокородным дамам оскопленных рабов везли из Армении и Персии и с Кавказа. Во времена правления сыновей Константина ввели должность cubicularius, китонит (верховным китонитом был praepositus sacri cubiculi), пост с исключительными привилегиями, который могли занимать только скопцы. Авторитет, влияние, а значит, и власть этих стражников священной опочивальни неуклонно росли.

Высокопоставленные евнухи не только выполняли свои официальные функции – капитана личной стражи, хранителя личной императорской казны, личного финансового управляющего, камердинера, секретаря, верховного китонита, – но и, как поговаривали клеветники, предлагали сексуальные утехи. Они были доверенными стратегами, которых посылали подавлять мятежи и разрешать религиозные споры. О разрушении храма Марны ходатайствовал от имени епископа Газы Амантий, евнух Евдоксии. Во время военных походов Юстиниана I бок о бок с ним блестяще сражался его оруженосец, Нарсес. Симеону Благоговейному разрешили взойти на гору Афон – именно этот евнух и основал монастырь евнухов в Фессалониках. Евнухами были многие патриархи, лидеры размещавшейся в Константинополе православной церкви. Пожалуй, благодаря присутствию в городе этого третьего пола, усложнявшего разделение людей по половому признаку, и женщины пользовались необычайно большой властью – эта традиция сохранялась 1500 лет, даже после завоевания города Османской империей в 1453 г.

Хотя в деликатных переводах средневековых источников евнухов называют мужчинами, связанными обетом безбрачия (это слово действительно иногда использовалось именно в этом смысле), нам известны ассирийские аристократы, арабские пленники, сирийские кочевники, черноморские земледельцы, итальянцы, работавшие в Константинополе или на принадлежащих империи землях, – и все они подверглись кастрации. Дипломат Лиутпранд в качестве подарка привел к византийскому двору четырех скопцов, а в IX в. некая богачка с Пелопоннеса, Данелис, подарила Василию I сотню евнухов.

Заметим, что благодаря рассказам врачей, например Павла Эгинского, в VI в. описавшего процесс кастрации как путем сжатия, так и путем отсечения, а также благодаря тому, что в своде законов Юстиниана упоминается, что только троим из девяноста кастрированных мальчиков приходилось подвергаться однократной операции, мы имеем представление об организации и масштабах этого процесса. Считалось, что делать мальчиков евнухами лучше до наступления половой зрелости.

Евнухов, которые сначала были иноземцами, принесшими в самое сердце столицы ценный зарубежный опыт и далеко идущие связи, становилось в Константинополе все больше и больше. В результате, как ни странно, стало расти и число евнухов «местного производства». Они были родом из Константинополя или соседних земель, и, в конце концов, эти не представляющие из себя никакой диковинки местечковые скопцы отчасти утратили свою политическую хватку{297}.

Возможно, евнухи и были рабами – некоторые утверждали, что абсолютным правителям империи нужны были абсолютные рабы-кастраты, – однако в Константинополе многие из них исключительно неплохо устроились. Именно евнух Лавс – это его грандиозный дворец не так давно обнаружили на улице Баб-и Али{298} – собрал величайшую в эпоху Античности коллекцию предметов античного искусства: изображение Афродиты Книдской, статую Зевса в Олимпии, этот странный Линдийский камень (из храма Афины Линдийской на острове Родос), а также Геру из великолепного храма этой богини на острове Самос. Эти шедевры, выставленные на всеобщее обозрение, чтобы жители города полюбовались на впечатляющую языческую роскошь, были первоклассными, диковинными пленниками. Их присутствие в городе доказывало, что античный языческий мир – во власти высокопоставленных жителей Константинополя, а не наоборот. Эта коллекция была необходимой с политической точки зрения, а кроме того, отражала утонченный, разнообразный вкус.

Евнухов, которых их современники называли великодушными, учеными и мудрыми, обычно считали прекрасными людьми, внешняя красота которых отражала красоту души. Вот как поэт Корипп воспевает Нарсеса, оруженосца императора Юстиниана: «Он утопал в золоте, однако выглядел и одевался скромно, радовал безупречной выправкой; благочестие его было достойно почитания; блистал умом, денно и нощно заботился и сторожил властителей мира, озаряя все вокруг дивным светом: словно утренняя звезда, что светит на чистом небе, затмевая золотистые лучи серебряных созвездий и возвещая своим чистым всполохом восходящий день»{299}.

Евнухов также представляли ангелами, ниспосланными на землю и обеспечивающими непосредственную связь между небом и землей. Их призвание – балансировать между двумя мирами. Упоминания о евнухах есть в ходивших тогда сказаниях о святых, например Иоанне Милостивом, александрийском патриархе, призванном императором в Константинополь:

Святой, которого призвал Бог, наяву увидел евнуха в блистающем одеянии и с золотым скипетром в правой руке. Он стоял возле него, говоря: «Умоляю, пойдем со мной – Царь царей зовет тебя!»

Святой [Иоанн Милостивый] немедля послал за патрицием, Никитой, и, заливаясь слезами, сказал: «Ты, владыка, велел мне отправляться к земному царю, но небесный Царь опередил тебя и призвал меня, смиренного раба своего, к себе». Затем он пересказал ему видение, в котором только что к нему являлся евнух, или, скорее, ангел{300}.

Отношение к кастратам в городе действительно было совершенно неоднозначным. Некоторые ранние христиане (например, отец Ориген, кастрировавший себя в знак своего благочестия) были под большим впечатлением от популярного трактата Sentences of Sextus: «Отсеките ту часть тела, что искушает вас, ибо лучше целомудренно жить без нее, чем погубить себя с ней»{301}. И еще: «Вы видите, что люди ради здоровья своего тела отсекают его части. Куда как лучше сделать это ради целомудрия». Однако сам Ориген осуждал эту процедуру – по-видимому, себя он кастрировал в порыве юношеского максимализма.

К евнухам нередко относились пренебрежительно, называя их лицемерными и похотливыми. Их репутацию мужественно отстаивает архиепископ Орхидский (Орхид – транзитный городок на Эгнатиевой дороге, расположенный на территории бывшей Югославской Республики Македония) в своем удивительном трактате «В защиту евнухов». И он знал, о чем пишет – евнухами были не только многие из его друзей, но и его брат.

Христианская чистота, продвижение по служебной лестнице, пленение, желание стать женственным, желание стать «иным» – все эти причины объясняют, почему психологически так удобно быть евнухом. А может, это еще и подспудно напоминало живущим в трудную и нестабильную эпоху о вероятной гибели и возможностях выживания?{302}

Такое число евнухов в Константинополе порочит византийцев в глазах многих западных историков и летописцев, как современников эпохи, так и более поздних. Однако нередко именно евнухи, обладающие множеством связей, в том числе международных, и не тревожимые династическими устремлениями, спасали город. В величайший миг нужды судьбу Константинополя помог решить именно евнух: «Евнух господствовал при дворе и, как могучий змей, обвившись вокруг него, все сжимал и стеснял»{303}…

Глава 25. Падение древнего Рима: столкновение с готами, продолжение

^{395–410 гг.}

Сей грандиозный, как ни назови – Завет иль Свод, – сей нерушимый том Замкнутый смысла тайного ключом, Каноном станет для жрецов любви; Пусть варвары придут И города сметут! – Когда окончится година смут, Учиться будут по твоим словам Планеты – музыке, и ангелы – стихам.

Джон Донн, «Прощание. К книге», (перевод Г. Кружкова)

Доносчики были теперь востребованы как никогда: они всегда присутствовали на приемах у евнухов… Император был очень глуп, а его жена, которая была особенно своенравна даже для женщины, и предана тем, кто имел особое влияние на нее, а именно жадным и вездесущим евнухам, делала жизнь для любою настолько невыносимой, что обычным людям было проще умереть.

Зосима, «Новая история»{304}

И вот теперь-то одной из этих городских белых ворон, евнуху с великим даром убеждения и стратегической сметкой, досталась выдающаяся роль – человека, чье влияние на историю расцветит окружающие Византий легенды. Роль его была так важна – ведь, хотя 410 год, когда был разграблен Рим, – одна из немногих дат в мировой истории, которую помнят многие, но для непосредственных участников событий главным трофеем был Рим не Древний, а Новый – Константинополь. Возможно, отход римских войск из Британии был побочным эффектом происходящих в Константинополе перипетий.

Евнух Евтропий служил при дворе Феодосия I и сразу же после смерти императора в 395 г. уговорил его юного наследника, Аркадия, жениться – но не на дочери Руфина, так же влиятельного придворного, а на никому не известной красотке Элии Евдоксии. Вскоре после этого Руфина злодейски убили (некоторые утверждают, что не без помощи Евтропия), а через четыре года, в свою очередь, казнят и Евтропия (возможно, по приказу его собственной ставленницы, императрицы Евдоксии).

В эти времена руководству Константинополя, как и Древнего Рима, нужны были не внутренние распри, а твердая рука. В Британии взбунтовалась армия, когда Магн Максим выступил за независимость. Готы и вандалы выступали то союзниками, то врагами Нового и Древнего Рима. Не забывайте, что именно готские войска по приказу Феодосия устроили побоище в Фессалониках, убив 7000 человек. Запад находился под протекторатом, а значит, под властью Стилихона – наполовину римлянина, наполовину вандала (ставленника Феодосия и мужа его племянницы). На Востоке же с помощью Руфина правил юный сын Феодосия, Аркадий.

Главным противником Стилихона вскоре стал первый король вестготов, Аларих, который учился военному искусству в Риме под руководством гота Гайне и сначала возглавлял войска готских наемников Феодосия под командованием Стилихона. В 395 г. Аларих, очевидно, считавший, что власти империи недооценивали его, разорвал свой союз с Римом и ринулся во Фракию. И, как предводитель вестготов, он решил идти на Константинополь.

Тем временем, едва стало понятно, что Аларих вошел в силу, Руфин, сидя в городе, вступил с ним в тайные переговоры. Он сделал Алариха римским полководцем, а его сторонников одарил золотом и зерном. Аларих пошел в обход христианской столицы, ведь его разведчики уже доложили ему, что без специального вооружения нет смысла осаждать этот обнесенный надежными стенами город, его укрепления без этого не прорвать.

В Константинополе высоко оценили переговоры Евтропия с Аларихом в 397 г. Хоть аппарат Стилихона по связям с общественностью в Милане и плевался – «на этот раз он [Аларих] приходит как друг… и выносит решения по делам, представленным теми, чьих жен изнасиловали, а детей убили…»{305} – на улицах Константинополя евнуха и друга готов встречали ликованием, а он упивался народной славой.

Вестгот же, преследуя свои собственные корыстные цели, пронесся по Македонии и Фессалии и пришел в Фермопилы (в последующие дни Ксеркс). Однако, в отличие от спартанского царя Леонида (дяди честолюбивого диктатора Павсания, первым построившего стены вокруг Византия), греки на этот раз не стали бросаться в смертельный бой, а открыли ворота, впустив противника. Аларих был неудержим – вскоре пали Коринф со Спартой. Стилихон был в ярости – его земли наводняет потенциально опасный народ. Сдержать эту угрозу и заявить о себе как об истинном защитнике Рима – как на Западе, так и на Востоке – стало важнейшей его задачей{306}.

Итак, в 399 г. Стилихон отправил солдат в Константинополь – теоретически для того, чтобы укрепить гарнизон. Войска Стилихона повстречали людей Евтропия, среди которых был и тот самый честолюбивый гот-приспособленец, Гайне. Историк-политеист Зосим, который спустя столетие работал в императорском казнохранилище, пересказал эту историю так: «…Когда прибывшие с Запада распростерлись ниц для получения красивых славословий от императора, по сигналу Гайны они вскочили, окружили Руфина и поразили его своими мечами. Один отсек его правую руку, другой – левую, а кто-то еще обезглавил тело. Все разошлись, напевая победный пэан»{307}.

Впоследствии убийца Гайне, теперь будучи византийским полководцем, установил в Константинополе военную хунту, которая держалась у власти еще несколько месяцев. Гайне, которого не любили вдвойне – ведь он был арианином и готом – и который в 400 г. сверг всех настроенных против готов представителей власти, не годился для того, чтобы править.

Да его и не приглашали. Подогреваемые Евдоксией жители Константинополя (а в то время население города насчитывало до 400 000 человек) запротестовали, и 7000 готов из разместившихся в городе отрядов были убиты. Это важно. Мы видим, что время от времени горожане, вспоминая истинное значение определяющего римскую культуру акронима – SPQR (Senatus Populusque Romanus – «сенат и римский народ»), действовали как единое целое. Народ Нового Рима – эти люди с городских улиц были склонны по-республикански верить, что с их голосом считаются, – нередко докучал новой христианской обители Господа.

Три года назад в сенате Константинополя Евтропий заклеймил Стилихона как врага народа, благодаря чему получил возможность на законных основаниях применять разного рода наказания, к примеру перенаправить предназначенные для западных областей поставки зерна из Африки в Константинополь. Стилихон же в ответ припомнил прецедент 330 г., когда Константин признал преимущество решений римского сената над решениями константинопольского. Однако прежде чем Гайне с позором выставили из города, одной из главнейших его задач стало изгнание, а впоследствии – казнь Евтропия. Гайне, который отныне был в бегах, удалось избежать встречи с римским флотом в Геллеспонте и бежать на север, где он попал в руки к одному из союзников Константинополя, Улдину, одному из вождей гуннов – тот обезглавил его и в качестве скорбного дара отправил голову Гайне назад.

Евтропий пожаловал готу Алариху земли в нынешней Албании. С 401 г. Аларих все время пытался расширить свои владения, совершая набеги на территории римлян. Теперь Стилихону приходилось разбираться с беспорядками во всех географических направлениях. Оставшиеся в Британии солдаты, разгневанные потерей войск, отозванных на защиту Рима, избрали собственного лидера, Константина III – он-то и должен был возглавить окончательный выход армии из Британии.

Тем временем поговаривали, что Стилихон вознамерился захватить византийский трон. Солдаты его в смятении взбунтовались. Убийство полководца в 408 г. спланировал еще один евнух – Олимпий, ставленник самого Стилихона. Возможно, он был разочарован, что Стилихон – что странно – отступил от собственных планов и не стал пробираться на Восток, чтобы взять Константинополь.

Во время последовавших беспорядков было перебито множество женщин и детей варваров-«федератов» (не являвшихся гражданами Римской империи, но пользовавшихся благами империи в обмен на воинскую службу) – немало из них были готами. И в рядах Алариха было полно (по всей вероятности, не менее 30 000) оставшихся в живых варваров – мужей и отцов – разгневанных, осиротевших и преданных. Теперь у затаивших злобу готов было достаточно сил, чтобы захватить Рим.

Деспотичные, неблагодарные, на каждом шагу плетущие интриги против готов римские властители не понимали, что силу и разум готов можно было бы обратить в пользу будущего города, а не против него. Вернее, они презрели древние законы, сопутствующие слову nemesis – древний, праиндоевропейский корень nem означал честное распределение, взаимный обмен и справедливое выделение ресурсов. Древних римлян погубило чудовище, которое отчасти они сами и породили.

Аларих, разбивший лагерь у стен города, надеялся выжать из горожан щедрую расплату, римский сенат пытался выполнить его требования, но оказался не слишком расторопен. Многие в городе голодали и уже дошли до поедания своих сородичей. А ведь Аларих уже в третий раз осаждал город. 24 августа 410 г. кто-то впустил готов в город:

Хотя рассказы о событиях 410 г., безусловно, преувеличены, все же находившихся в городе людей насиловали, рубили, резали и морили голодом{309}. И по сей день тут находят богатые клады – представители многовековых династий, чувствуя, что смерть стучится к ним в двери, прятали свои сокровища. Некоторые жители соседнего города Нарни, которые в 410 г. все еще придерживались язычества, были уверены, что от ярости Алариха их спасли кровные жертвы.

Явно складывается ощущение, что многие на территориях Древней Римской империи едва ли понимали значимость религиозного эксперимента Нового Рима – и однако, падение Рима Ромула и Рема стало побочным эффектом интриг в Риме Христовом.

После падения Рима и развала аппарата, составные части которого поддерживали pax Romana, Западная Римская империя раздробилась. Отныне хозяевами положения, теми, кто смеется последним, стали жители территорий, которые римляне некогда с насмешкой называли варварскими землями. Древнеримский производственный механизм дал трещину.

Дальше – больше: разладились торговые модели, и, судя по полярным льдам, уровень загрязнения снизился до показателей, которые до того наблюдались в эпоху основания Византия – ведь плавильные заводы во всех уголках империи закрывались.

Однако несчастья Древнего Рима обернулись новыми возможностями для его пасынка – Константинополя. Не стоит забывать, что в черные для Западной Римской империи дни Константинополь видел не столкновение чужеземных цивилизаций, а перемены в развитии власти. И ключевые игроки, вместе с арианами, когда-то союзниками Рима, также находящимися в бегах от гуннов, помогут сформировать опыт города в течение следующих 150 лет. Пора уже познакомиться с еще одной фигурой на улицах Константинополя – вандалами.

Глава 26. Вандалы. Мудрость. Аттила, правитель гуннов

^{429–476 гг.}

И она [София] принесла прошитый драгоценным багрянцем покров, где золотыми нитями со сверкающими каменьями изображалась целая череда свершений Юстиниана. С одной стороны мастер острой искусной нитью вышил шеренги склонивших головы варваров, убитых царей и подданные народы – всех по порядку. И он сделал так, чтобы желтое золото выделялось среди других цветов и всем казалось, что это – настоящие тела. Лица были вышиты золотым, а кровь – багрянцем. А самого Юстиниана он изобразил победителем среди придворных, он попирал медяную шею царя вандалов, а Ливия рукоплескала, поднося фрукты и лавры.

Корипп, «Похвала Юстину Августу Младшему», VI в.{310}

Современники сообщают, что их было 80 000. И на этот раз они, пожалуй, не ошиблись. Кочевой народ, переваливший через Карпатские горы, вандалы, нацелил свои скитания на главный трофей. Древний Рим во многих отношениях не представлял особого интереса. Кому нужен город в бедственном положении, со множеством старомодных архитектурных причуд, когда хлебные закрома империи так и манят? Так что в 429 г. вандалы погрузились на корабли – захваченные римские дромоны и скифы – и поплыли через Гибралтарский пролив к плодородным, родящим зерно землям Северной Африки, частично принадлежащим Константинополю{311}.