Пункт назначения: Счастье Хари Йоханн
Купаясь в радости от этого, он повернулся к шуту, отцу и тете и спросил:
– Кто есть Истинный Бог?
Они все посмотрели на него, пожали плечами и сказали:
– Мы не знаем. Мы знаем много всего другого. Но только не это.
Все рассмеялись, и Марк вместе с ними тоже – с таким чистейшим чувством счастья, которого он никогда не знал.
После того как Марк пришел в себя, он никогда больше не чувствовал себя прежним человеком. По его словам, пройденный опыт открыл ему, что людям нужно, чтобы «их принимали, чтобы они чувствовали себя значимыми и были любимы. И я могу дать это любому и в любое время, ведь это так просто. Просто обращать внимание. Просто быть рядом с людьми. Это и есть любовь».
Но позже кое-что еще произошло с Марком.
Частью работы Роланда, ученого-скептика, руководившего экспериментом, было проведение собеседования со всеми, кому давали псилоцибин, спустя два месяца после приема. Люди приходили один за другим, и их ответы почти всегда были одинаковыми. Обычно они говорили, что это был один из самых значимых опытов в их жизни, и сравнивали его с рождением ребенка или смертью родителя. Марк не был исключением.
– Сначала мне это показалось дико неправдоподобным, – сказал мне Роланд. – Моей первой мыслью было: «Какой жизненный опыт был у всех этих людей до эксперимента? Ведь они все были высокоразвитыми людьми, в большинстве профессионалы своего дела. Поэтому они реально заслуживали доверия… Это было совершенно неожиданно для меня. И не было никакого способа, чтобы в этом разобраться.
Около 80 % людей, которым дали самую высокую дозу псилоцибина, спустя два месяца говорили, что это было одно из пяти самых важных событий в их жизни. Роланд и его команда проводили анализ изменений у людей, принявших участие в эксперименте. У подавляющего большинства наблюдалось больше «позитивного отношения к себе и жизни, улучшение отношений с другими, они стали более сострадательными». Именно это, как было показано, происходит с медитирующими тоже. Роланд был ошеломлен.
Когда я брал интервью у людей, которые прошли через эту программу или участвовали в экспериментах, подобных этому, чувствовал прилив энергии. У многих были глубоко запрятанные истории о давней детской травме, о которой они могли наконец поговорить. Другие преодолели чувство страха. Многие плакали от радости, описывая это.
Роланд не ожидал таких результатов на старте. Проводя первое научное исследование психоделических препаратов спустя поколение, Роланд распахнул ворота, которые были заперты в течение длительного времени. Учитывая его блестящие результаты, очень много ученых устремилось вслед за ним. Этот был только первый из десятков новых экспериментов. Чтобы разобраться в происходящем, я отправился в Лос-Анджелес, Мэриленд, Нью-Йорк[300], Лондон, Орхус в Дании, Осло в Норвегии и Сан-Паулу в Бразилии. Там я встречался с командами ученых, которые возобновили исследования психоделиков. Мне хотелось выяснить, что это дает для преодоления депрессии и тревоги.
Команда, которая работает с Роландом в Университете Джонса Хопкинса, хотела увидеть, что произойдет, если давать псилоцибин заядлым курильщикам, безуспешно пытавшимся бросить курить в течение многих лет. После трех сеансов, как и с Марком, 80 % из них смогли справиться с привычкой[301] и обходились без курения шесть месяцев спустя после эксперимента. Это более высокий показатель успеха, чем у любого другого сопоставимого способа. Команда, работающая в Лондонском университете, давала псилоцибин людям с тяжелой депрессией, которым не помогло никакое другое лечение[302]. Это было только предварительное исследование, поэтому мы не должны переоценивать результаты. Однако они обнаружили, что почти у 50 % пациентов депрессия полностью уходила за три месяца.
И что особенно значимо, исследователи обнаружили нечто еще более важное. Все положительные последствия зависели от одной вещи[303]. Вероятность выхода из депрессии или отказа от наркотиков зависит от того, насколько напряженным был душевный опыт человека во время эксперимента с препаратом. Чем напряженнее опыт, тем лучше результаты потом.
Всех задействованных ученых своевременно предостерегают от обобщения небольших проб. Но это были первые замечательные результаты, и они, казалось, подтвердили выводы исследований, которые проводились в 60-е годы. Роланд начал верить, что «эти эффекты действительно имеют потенциал для преобразования жизни в очень глубоком смысле».
Так что же происходило? И в чем прикол?
Один из способов, с помощью которого исследователи пытались найти ответы на эти вопросы, заключался во взгляде на ситуацию со стороны через сходства и различия между этими опытами и глубокой медитацией. Фред Барретт, доцент Университета Джонса Хопкинса, проводит исследование с Роландом[304], где они дают псилоцибин людям, занимающимся глубокой медитацией более 10 лет. Это были люди, которые уединялись на несколько месяцев и медитировали по крайней мере по часу в день на протяжении лет. Роланд рассказывал мне, что такие люди, как Марк, раньше не медитировавшие и не принимающие психоделиков, обычно не имели слов (по крайней мере, сначала), чтобы описать свое состояние на препарате и сравнить с чем-нибудь в своей жизни. Но у долгосрочно медитирующих хватало слов. Им казалось, что лекарство приносит их на «то же место», которого могла иногда достигать глубокая медитация на своих самых высоких вершинах.
– По большому счету, – сказал мне Фред, – они говорят, что если это и не те же места, они идентичны.
Поэтому ученые спросили: «Что делают обе эти практики? Что у них есть общего?» Когда мы сидели за ужином в тайском ресторане, Фред дал мне объяснение, которое заинтересовало меня.
Они обе, по его словам, ломают нашу «зависимость от самих себя». Когда мы еще младенцы, то не понимаем, кто мы такие. Если вы понаблюдаете за новорожденным, то увидите, как он ударяет себя по лицу. Он так делает, потому что не знает границ собственного тела. Когда он подрастает, у него развивается понимание того, кто он есть. Он устанавливает границы. Многое из этого полезно для здоровья и просто необходимо. Нам нужны границы, чтобы защитить себя. Но то, что мы создаем, со временем приобретает двойное действие. Марк возвел стены, будучи одиноким десятилетним ребенком, чтобы защититься от горя, вызванного смертью отца, про которое он не мог ни с кем поговорить. Но по мере того, как он взрослел, стены превращались в тюрьму, мешающую его полноценной жизни. Наше эго, наше чувство собственного «я» всегда обладает этими двумя качествами: защитным и тюремно-заточительным.
И глубокая медитация, и психоделический опыт учат нас способности видеть, сколько из этого «я», этого эго, надстроено. Марк смог внезапно разглядеть, что его социальный страх был способом защититься, но он ему больше не нужен. Моя подруга Рейчел увидела, что ее зависть – это способ защитить себя от грусти. Медитация позволила ей понять, что она не должна быть такой: вместо зависти она могла защититься с помощью позитивного настроя и любви.
«Оба этих процесса, – сказал мне Роланд, – создают совершенно новые отношения с разумом». Эго является частью нас. Только частью, а не целым. В моменты, когда, как он выражается, эго «растворяется и вливается в великое целое», в реку человечества, которую Марк созерцал в видении, человек в состоянии заглянуть за пределы этого самого эго. Человек приобретает радикально иной взгляд на себя. Как говорил мне Фред, эти события учат тому, что «вы не должны быть под контролем собственной концепции «я».
– Если медитация является испытанным и истинным курсом, – сказал Роланд, – то псилоцибин, безусловно, должен стать ускоренным курсом.
В беседе со мной все, кто принимал психоделики клинически, подчеркивали, что эти вещества чаще всего оставляют сильное чувство связи с другими людьми, с природой и способность находить во всем более глубокий смысл. Это было противоположностью пустых ценностей, которыми мы просто пропитаны.
– Чаще всего, поднявшись с дивана после сеанса с псилоцибином, – говорил мне Фред, – люди начинают говорить о любви. Они осознают эту связь между собой и другими людьми… Они чувствуют себя мотивированными для связи с другими. Они мотивированы к здоровому образу жизни больше, чем к разрушительному.
Пока он говорил об этом, я продолжал думать о семи социальных и психологических причинах депрессии и тревоги, о которых узнал. Параллели были очевидны. Эти сеансы рождали понимание, что вся ерунда, которой мы одержимы практически каждый день, – шопинг, статусы, милые обманки, – в действительности не имеют значения. Сеансы помогли людям увидеть свои детские травмы в другом свете. Как выражается Роланд, сеансы предлагают «сдвиг восприятия, при котором вы понимаете, что не порабощены своими мыслями, эмоциями или чувствами, где у вас всегда есть выбор и радость» из-за этого. Вот почему 80 % заядлых курильщиков отказываются от курения после такого сеанса. Дело не в том, что их мозг переключил какой-то химический элемент. Они как будто отодвинулись назад с помощью зуммера и видят величие жизни. «Сигареты? Неудержимое желание? Я выше этого. Я выбираю жизнь».
Это также помогает нам понять, почему небольшое первое исследование в Лондонском университете, показало такие замечательные результаты с сильно подавленными людьми.
– Депрессия – это своего рода суженное сознание, – рассказывал мне Билл Ричардс, который так же проводил эксперименты в Университете Джонса Хопкинса. – Можно сказать, что люди забыли, кто они такие, на что способны. Они где-то застряли… Многие депрессивные люди могут видеть только свои страдания, обиды и неудачи. Они не могут видеть голубое небо и желтые листья, понимаешь?
Процесс открытия сознания снова может убрать этот занавес и вместе с ним устранить депрессию. Он разрушает стены эго и раскрывает человека для воссоединения с тем, что имеет смысл.
– И несмотря на то что опыт с психоделиками имеет недолгосрочный эффект, – сказал Роланд, – память о нем сохраняется, и она может стать новым руководством в жизни.
Я узнал о двух обстоятельствах, и они важны.
Во-первых, есть некоторые люди, которые считают освобождение от своего эго ужасным. Около 25 % людей, участвовавших в исследованиях Университета Джонса Хопкинса, пережили, по крайней мере в некоторые моменты, настоящий страх. Для большинства таких участников, как Марк, это ощущение было мимолетным. Но есть и такие, для которых это были ужасные 6 часов. Одна женщина в таком состоянии бродила по пустыне, где были только мертвые. Множество заявлений о психоделиках, сделанных еще в 60-е (например, что психоделики заставляют человека смотреть на солнце, пока оно не обожжет роговицу), – неправда. Однако «неудачное путешествие» (bad trip) – не миф. От него пострадали многие люди.
Когда я узнал обо всем этом еще больше, я вдруг кое-что вспомнил. Там, на горе в Канаде, Изабель Бенке рассказывала мне, как разобщенность с природой усиливает нашу депрессию и тревогу. Она говорила, что часто на природе мы понимаем, как ничтожны. Внушения нашего эго: «Ты так важен! Твои беспокойства требуют неотложного вмешательства» – неожиданно кажутся банальными. Испытывая, как сужается эго, многие люди переживают освобождение. Изабель рассказывала, и я принимал ее слова за правду. Но, стоя на склоне горы, я не видел в том освобождения. Я видел угрозу. Мне хотелось сопротивляться. И я не знал почему. Изабель говорила, что это уменьшит мою депрессию и тревогу. Я мог понять все научные свидетельства, доказывающие, что она говорит правду.
После изучения материалов о медитации и психоделиках, и особенно после разговора с Марком о его сеансах, я понял, откуда мое сопротивление. Я создал свое эго – свое чувство важности в мире, – чтобы защитить себя при редкой опасности. Когда видишь людей под воздействием психоделиков, понимаешь, зачем нам оно нужно. Их эго отключено, они буквально беззащитны. Их нельзя оставлять одних на улице. Наше эго защищает нас. Оно охраняет нас. Оно необходимо. Но когда оно вырастает слишком большим, то отрезает нас от возможности контактировать с другими. Тогда уничтожение его не является чем-то случайным. Для людей, которые чувствуют себя в безопасности только за стенами, демонтаж стен не будет похож на побег из тюрьмы. Он будет похож на вторжение.
В тот день на природе я не был еще готов разрушить стены своего эго, хотя так нуждался в этом.
Вот почему все, с кем я говорил, отрицали, что это подходит для людей с депрессией и тревогой. Нельзя просто пойти, достать психоделические препараты и начать принимать их без подготовки и поддержки. Они очень сильные. Билл Ричардс сравнивал такие действия со спуском с горы на лыжах: делать это без руководства глупо. Ученые думают, что люди могли бы добиться изменения действующего закона, чтобы эти препараты использовались в медицинской практике и предоставлялись нуждающимся в них при соответствующих условиях.
Билл говорил мне, что их цель в долгосрочной перспективе не уничтожить эго, а вернуть нас к здоровым отношениям с ним. Для того чтобы люди позволили убрать свои внутренние стены на некоторое время, они должны почувствовать себя достаточно уверенными – в безопасном месте, с людьми, которым они доверяют.
Думаю, что второе обстоятельство еще более важно. Доктор Робин Кархарт-Харрис был одним из ученых, кто проводил эксперимент с псилоцибином среди людей с тяжелой формой депрессии в Лондоне. Мы долго обсуждали эту тему с ним в кафе в Ноттинг-Хилл. Он описал, что они заметили по ходу эксперимента. Психоделики производили прекрасное действие в первые месяцы: большинство людей стали радикально ближе к людям и поэтому чувствовали себя намного лучше. Но он описал одну конкретную пациентку, случай которой, казалось, представлял более широкое направление.
После необыкновенного сеанса с псилоцибином она вернулась к своей прежней жизни. Работала администратором на довольно унизительном месте в ужасном английском городке. Она испытала пробуждение: материализм не имеет значения, мы все равны и наши различия в статусе бессмысленны. А теперь вернулась в мир, который все время нас учит, что материализм – самое главное, мы не равны и лучше б у тебя были эти чертовы статусные отличия. Это было как возвращение в прорубь разъединения. И она снова медленно впала в депрессию, потому что озарение, пришедшее к ней во время психоделического сеанса, не может поддерживаться внешним миром, в котором мы сейчас живем.
Я много думал об этом. И только когда я пообщался с доктором Эндрю Вейлом, проводившим некоторые исследования в этой области в 1960-х, я понял, что на самом деле это означает. Никто не утверждает, что психоделики работают так же, как работают антидепрессанты. Они не меняют химию мозга и, следовательно, «не исправляют» человека. Нет. Что они действительно дают при условии правильного протекания эксперимента, так это замечательный опыт на короткий период.
– Ценность эксперимента, – говорил мне Эндрю, – в том, что он дает вам возможность почувствовать, что происходит при взаимосвязях с людьми. Дальше зависит от вас, какие способы вы найдете, чтобы поддерживать эти чувства.
Заслуга эксперимента не в лечении наркотиками, а в обучающем моменте. Урок нужно продолжать практиковать, так или иначе.
Если человек интенсивно переживает опыт сеанса, а потом возвращается к отчужденности, то его чувства не задержатся надолго. Но если он использует его для построения более глубокого и долгого чувства взаимосвязи, за пределами материализма и эго, опыт продлится.
Этот урок извлек из эксперимента Марк, который имеет такое живое понимание, ставшее частью исследования при Университете Джонса Хопкинса. После третьего, и последнего сеанса с псилоцибином он спросил у ведущего специалиста:
– Роланд, что, черт возьми, мне теперь с этим делать? Мне нужно что-то в жизни, чтобы закрепить это.
Роланд, который когда-то был законченным трудоголиком и был в состоянии отдаться медитации только на несколько минут, теперь знал ответ. Он представил Марка в центре, который занимался изучением глубоких способов медитации. Марк теперь часто посещает его. Когда я брал у него интервью, он занимался медитацией уже почти 5 лет. Марк понимает, что он не может жить полностью в том месте, которое обнаружил с помощью псилоцибина. Да и не хотел бы. Но ему хочется интегрировать то озарение в повседневную жизнь.
– Я не хотел потерять чувство, которое испытал, – говорил он мне.
Роланд никогда не думал, что станет парнем, рекомендующим медитацию и психоделики. А Марк никогда не считал, что с удовольствием примет эти рекомендации. Для них обоих это оказалось невероятным поворотом в жизни. На них произвели впечатление доказательств и глубина виденного ими.
Сейчас Марк сам руководит своей медитацией. Используя эти методы, он не чувствует социальной нервозности, которая мучила его прежде. Он чувствует себя открытым для того, что хочет предложить ему мир. В конце нашего интервью Марк сказал мне, что у него сейчас такое чувство взаимосвязи, которое никогда не покидает его, и глубокая сочувствующая радость. С тех пор он больше не думает о синтетических антидепрессантах. Марк говорит, что они никогда не помогали ему, а теперь и не нужны.
Однако Марк считает, что не все должны следовать его путем, чтобы добиться этого. Можно махнуть рукой на вещи, расчленяющие нас, – ложные ценности и эгоизм, которые они рождают, – разными способами. Многие люди добьются этого с психоделиками, еще больше – с помощью медитации любящей доброты. Однако нам нужно не упустить шанс исследовать и многие другие методы тоже. Но какой бы способ ни был выбран, Марк призывает понять:
– Это не трюк. Это открытие сознания, которое позволяет вам разглядеть то, что уже находится у вас внутри.
– Все, что оно делает, – сказал мне Марк, оглядываясь на свой долгий путь, – так это открывает двери к тому, что мы знали на каком-то уровне, к тому, что нужно нам всем.
Глава 21
Восстановление шестой связи: принятие к сведению и преодоление травмы детства
Винсент Фелитти не хотел просто открыть печальный факт, он хотел найти решение. Как я описывал ранее, он был врачом, нашедшим поразительные доказательства роли травмы, полученной в детстве, в возникновении депрессии и тревоги во взрослом возрасте. Он доказал это. Винсент ездил по всем Соединенным Штатам и разъяснял научный подход. Теперь в большой науке имеет место консенсус, что он был прав. Но не в этом был смысл путешествия Винсента. Он не собирался говорить людям, пережившим травму, что они сломлены и обречены на несчастное существование, потому что не были как следует защищены в детстве. Он стремился помочь им освободиться от боли. Но как?
Как я уже объяснял ранее, больше сотни страниц назад (поэтому не волнуйтесь, если вам требуется освежить память), Винсент установил эту зависимость частично благодаря анкете, предлагаемой каждому человеку, получающему медицинскую помощь за счет страховой компании «Kaiser Permanente». В анкете спрашивалось о десяти возможных травмах, полученных в детстве. Потом они сопоставлялись с нынешним состоянием здоровья анкетируемого. Только спустя год с того момента, как он занялся опросом и данные стали понятными, у Винсента возникла одна идея.
Пациент сообщил, что перенес травму в детстве. Что, если врач подождет до его следующего прихода по любой причине и спросит пациента о ней? Что-нибудь изменилось бы?
Они начали эксперимент. Каждый врач, оказывающий помощь пациенту от «Kaiser Permanente», будь то геморрой, экзема или шизофрения, должен был ознакомиться с анкетой на предмет пережитой травмы. Если пациент перенес такую травму, врачам давалась простая инструкция. Они должны были сказать что-то наподобие:
– Вижу, вы пережили травму Х или Y в детстве. Мне очень жаль, что с вами такое произошло. Так не должно было случиться. Вы хотели бы поговорить об этом?
Если пациент давал согласие, врачу предлагалось выразить сочувствие и спросить:
– Считаете ли вы, что травма имела длительные негативные последствия для вас?[305] Имеет она отношение к вашему состоянию здоровья сегодня?
Цель была в том, чтобы предложить пациенту сразу две вещи. Первая – это описать свой случай, чтобы человек мог понять смысл. Когда начался эксперимент, с самого начала обнаружилось, что многие люди никому раньше не признавались в том, что с ними произошло.
Вторая, столь же важная цель имела задачей показать пациентам, что их никто не будет осуждать. Наоборот, как объяснял мне Винсент, надо было дать им понять, что наделенная властью фигура, которой они доверяют, выражает реальное сочувствие по поводу того, что им пришлось пережить.
Врачи начали задавать вопросы. Совсем немногие не хотели говорить о своих травмах, большинство выражало желание рассказать о них. Кто-то говорил, что ими пренебрегали в детстве, кого-то изнасиловали, третьих избивали собственные родители. Как оказалось, большинство из них никогда не связывали пережитые травмы со своим нынешним состоянием здоровья. Получив толчок таким образом, они начали задумываться об этом.
Винсент хотел знать: поможет ли это? Или бередить старые раны жестоко? Он с нетерпением ждал результатов, составляющихся из десятков тысяч таких консультаций.
Наконец цифры пришли[306]. В последующие месяцы и годы пациенты, чьи рассказы о травмах были с сочувствием приняты врачами, показали заметное уменьшение проблем со здоровьем. Они на 35 % реже стали обращаться за какой бы то ни было медицинской помощью.
Сначала врачи опасались, что пациенты расстраивались и им было стыдно. Но никто не жаловался. А потом большое количество пациентов призналось, что они были рады таким вопросам. Например, одна пожилая женщина, которая рассказала, как ее впервые изнасиловали в детском возрасте, написала письмо[307]. «Спасибо за то, что поинтересовались. Я боялась, что умру и так никто и не узнает, что произошло», – писала она.
В другом исследовании после ответов на вопросы пациентам предоставлялась возможность обсудить случившееся на сеансе с психоаналитиком. В течение следующего года 50 % таких пациентов не обращались к врачам[308] с жалобами на плохое физическое самочувствие или с просьбой выписать им препараты.
Итак, оказалось, что они реже обращались к врачу и стали чувствовать себя спокойнее и более здоровыми. Поразительные результаты? Как такое могло произойти? По мнению Винсента, во всем виноват стыд.
– За очень короткое время, – говорил он, – один человек рассказывает о себе другому, значимому для него человеку что-то, с его точки зрения, очень постыдное. И делает он это фактически впервые в жизни. А потом он выходит с мыслью: «Кажется, этот человек все еще не испытывает ко мне отвращения». Потенциально это способствует стремлению измениться.
Все это говорит о том, что сама по себе детская травма не вызывает проблем со здоровьем, включая депрессию и тревогу. Они вызываются тем, что травму стараются скрыть. О ней не говорят никому из-за чувства стыда. Когда травму запирают внутри себя, она гниет, а стыд усиливается. Как врач, увы, Винсент не может изобрести машину времени, вернуться в прошлое и предотвратить насилие. Но он может помочь пациентам перестать скрывать ее и стыдиться.
Как я говорил ранее, существует много доказательств, что чувство унижения играет большую роль в развитии депрессии. Я задавался вопросом, было ли это уместно здесь, и вот что сказал мне Винсент.
– Я считаю, то, что мы делаем, очень эффективно помогает массовому сокращению унижения и чувства стыда за себя.
Он начал смотреть на это как на светскую исповедь в католической церкви.
– Я говорю это не как религиозный человек, потому что я неверующий. Но исповедь использовалась людьми веками. Может быть, она соответствует некоторым основным потребностям человека, раз так долго существует.
Человеку нужно рассказать кому-нибудь, что с ним произошло, и нужно знать, что его не считают менее достойным, чем другие. Это доказательство предполагает, что, воссоединяя человека с детской травмой и показывая ему, что сторонний наблюдатель не видит в ней позора, вносится значимый вклад в его освобождение от некоторых негативных последствий.
– Думаешь, это все, что нужно сделать? – спросил меня Винсент. – Нет. Но это чертовски большой шаг вперед.
Может ли это быть правильным? Есть свидетельства из других научных исследований, что стыд делает людей больными. Например, тайные геи во время эпидемии СПИДа умирали в среднем на 2–3 года раньше, чем открытые[309], даже когда они получали медицинскую помощь на той же стадии болезни. Изолируя часть себя и думая, что это отвратительно, вы отравляете свою жизнь. Может ли такая же динамика работать здесь?
Ученые первыми подчеркивают необходимость дальнейших исследований для выяснения, как развить этот начальный обнадеживающий шаг.
– Я думаю, это вот-вот произойдет, – сказал мне Роберт Анда, научный партнер Винсента. – То, о чем вы спрашиваете, требует совершенно нового мышления и поколение исследователей, которые должны собрать все это воедино. А это еще не сделано.
Я никогда не говорил о насилии и жестоком обращении, которые я пережил в детстве, пока мне не исполнилось 20. В то время у меня появился блестящий психотерапевт. Я описал ему, как проходило мое детство, и тот случай, про который твердил себе всю жизнь: «Я испытал это, потому что сделал что-то не так и, следовательно, заслужил это».
– Послушай, что ты говоришь, – сказал он мне.
Сначала я не понял, что он имел в виду. Но потом он повторил мне:
– Ты думаешь, что с любым ребенком нужно так поступать? Что бы ты сказал, если бы стал свидетелем, как взрослый говорит это десятилетнему ребенку сейчас?
Поскольку я никогда не делился своими воспоминаниями, то никогда не сомневался в изложении фактов, которые разработал в прошлом. Мне это казалось естественным. Поэтому его вопрос поразил меня.
Сначала я защищал взрослых, которые так себя вели. Я нападал на себя-ребенка. И только со временем, очень не скоро, я понял, о чем он говорил.
Тогда я почувствовал настоящее освобождение от стыда.
Глава 22
Восстановление седьмой связи: осознание будущего
Всем попыткам преодолеть депрессию и тревогу мешает еще одно обстоятельство. Кажется, оно крупнее, чем все, на которые я уже ссылался. Если вы попытаетесь восстановиться способами, которые я описал: скажем, организовать сообщество, демократизировать рабочее место или начать исследовать свои внутренние ценности, – вам понадобится время и уверенность.
Но нам постоянно не хватает ни того ни другого. Большинство людей постоянно работают и не уверены в будущем. У них иссякли силы, и они чувствуют, как год от года увеличивается давление на них. Трудно присоединиться к большой борьбе, когда дотянуть до конца дня – уже битва. Просить людей взять на себя больше, когда они уже истощены, кажется почти насмешкой.
Когда я собирал материал для книги, узнал об эксперименте, проводимом с целью вернуть людям время и уверенность в будущем.
В середине 1970-х группа канадских правительственных чиновников[310] выбрала, видимо наугад, небольшой городок под названием Дофин в сельской местности провинции Манитоба. Они знали, что смотреть там не на что. Ближайший от Дофина город – Виннипег – находился от него в 4 часах езды. Дофин расположился в центре прерий, и большинство его жителей были фермерами, которые жили выращиванием канолы. 17 000 фермеров работали изо всех сил, но им все равно жизнь давалась с трудом. Когда урожай канолы был высоким, у всех в округе хорошо шли дела: в местном автосалоне продавались машины, а в баре покупалась выпивка. Когда урожай был плохим, страдали все.
И вот однажды жителям Дофина объявили, что они выбраны для участия в эксперименте по смелому решению либерального правительства страны. Долгое время канадцы задавались вопросом, охватывало ли благосостояние государства, которое они развивали слишком неуклюжими и неэффективными урывками на протяжении лет, достаточное количество людей. Смысл благосостояния государства заключается в создании уровня благополучия, ниже которого никому не разрешается упасть. Базовый уровень благополучия, который не дает людям перешагнуть черту бедности и предотвращает развитие тревоги. Оказалось, что в Канаде по-прежнему высокий уровень нищеты и нет гарантии безопасности. Что-то здесь не работало.
Так у кого-то появилась почти глупая идея. До сих пор программа всеобщего благосостояния работала, чтобы подхватить людей, упавших ниже определенного уровня и подтолкнуть их наверх. Задались вопросом: если неуверенность кроется в недостатке денежных средств для жизни, что произойдет, если всем дать достаточно и безвозмездно? Что, если мы будем просто отправлять по почте каждому канадцу – молодому, старому, любому – ежегодно чек на жизнь? Сумма будет устанавливаться очень тщательно. Человек получит достаточно, чтобы выжить, но недостаточно для роскоши. Организаторы эксперимента назвали это безусловным базовым доходом. Вместо того чтобы подхватывать упавших, они предлагают поднять этаж, на котором все стоят.
Эта идея даже обсуждалась правыми политиками, такими как Ричард Никсон, но никогда не тестировалась раньше. Поэтому канадцы решили попробовать в одном месте. Вот так жителям Дофина на несколько лет давалась гарантия: правительством каждому из них будет безоговорочно дана сумма, равная $19 000 USA (по современному курсу). Им не нужно будет волноваться. Никакие действия не помешают ее получить. Они принадлежат дофинцам по праву.
А потом организаторы отошли в сторону, чтобы посмотреть, что произойдет.
В то время в Торонто жила студентка экономического отделения Эвелин Форгет, которая однажды на занятии узнала от преподавателя об этом эксперименте. Она заинтересовалась. Но потом, когда эксперимент шел уже три года, к власти в Канаде пришло консервативное правительство и программа была внезапно свернута. Гарантированные доходы исчезли. О них быстро забыли все, кроме тех, кто получал чеки, и еще одного человека.
Тридцать лет спустя бывшая студентка-экономист Эвелин, став профессором в Медицинском колледже Университета Манитоба, продолжала сталкиваться с тревожными доказательствами. Существует хорошо установленный факт: чем беднее человек, тем больше для него вероятность развития депрессии и тревоги, а также приобретения любого заболевания. В Соединенных Штатах люди с доходом ниже $20 000[311] в 2 раза чаще впадают в депрессию, чем те, у кого доход $70 000 и выше. Если люди получают регулярный доход от имеющейся у них собственности, то шанс развития нервных расстройств снижается в 10 раз по сравнению с теми, которые не имеют таких доходов.
– Одна из вещей, которые я нахожу поразительными, – сказала мне Эвелин, – это прямая связь между бедностью и количеством психотропных препаратов, антидепрессантов, которые люди принимают, чтобы просто пережить день.
Эвелин считает, что, если на самом деле хотят избавить людей от депрессии, необходимо решать вопросы с бедностью.
Она начала интересоваться тем старым экспериментом, проводившимся десятилетия назад. Каковы были результаты? Стали ли люди, получавшие гарантированный доход, здоровее? Что еще могло измениться в их жизни? Она начала искать материалы того исследования и ничего не нашла. Тогда она стала писать письма и звонить. Эвелин знала, что эксперимент тщательно изучался и были собраны горы данных в то время. Исследование было. Куда все делось?
После долгих поисков, затянувшихся на 5 лет, она наконец получила ответ. Ей сказали, что данные, собранные во время эксперимента, спрятаны в Национальном архиве и практически готовы к выбросу, как мусор.
– Я добралась туда и нашла весь материал в бумажном виде. Все действительно было складировано в ящиках, – сказала она мне. – 1800 кубических футов. Это 1800 банковских ячеек, забитых бумагой. Никто никогда не подводил итогов. Когда консерваторы пришли к власти, они не хотели, чтобы кто-то дальше занимался экспериментом. Они считали его пустой тратой времени, противоречащей их моральным ценностям.
Таким образом Эвелин и группа исследователей приступили к трудной задаче и начали выяснять, что было в действительности достигнуто в ходе эксперимента с базовым доходом в те далекие годы. Одновременно они стали искать людей, которые участвовали в том эксперименте, чтобы понять его дальнейшие последствия.
Первое, что поразило Эвелин, так это то, как люди, участвовавшие в программе, все хорошо помнили. У каждого была своя история, как эксперимент сказался на их жизни. Они говорили, что изначально «деньги выступали в качестве страховой выплаты. Они просто избавляли от стресса, вызванного переживаниями о том, смогут ли они позволить себе оставить детей в школе на следующий год или смогут ли оплатить то, за что им приходится платить».
«ДЕПРЕССИЯ – ЭТО СВОЕГО РОДА СУЖЕННОЕ СОЗНАНИЕ. МОЖНО СКАЗАТЬ, ЧТО ЛЮДИ ЗАБЫЛИ, КТО ОНИ ТАКИЕ, НА ЧТО СПОСОБНЫ. ОНИ ГДЕ-ТО ЗАСТРЯЛИ… МНОГИЕ ДЕПРЕССИВНЫЕ ЛЮДИ МОГУТ ВИДЕТЬ ТОЛЬКО СВОИ СТРАДАНИЯ, ОБИДЫ И НЕУДАЧИ. ОНИ НЕ МОГУТ ВИДЕТЬ ГОЛУБОЕ НЕБО И ЖЕЛТЫЕ ЛИСТЬЯ, ПОНИМАЕШЬ?» ПРОЦЕСС ОТКРЫТИЯ СОЗНАНИЯ СНОВА МОЖЕТ УБРАТЬ ЭТОТ ЗАНАВЕС И ВМЕСТЕ С НИМ УСТРАНИТЬ ДЕПРЕССИЮ. ОН РАЗРУШАЕТ СТЕНЫ ЭГО И РАСКРЫВАЕТ ЧЕЛОВЕКА ДЛЯ ВОССОЕДИНЕНИЯ С ТЕМ, ЧТО ИМЕЕТ СМЫСЛ.
В Дофине была консервативная сельскохозяйственная община, и одним из самых заметных изменений стало отношение женщин к себе. Эвелин познакомилась с женщиной, которая, взяв чек, потратила его на то, чтобы получить послешкольное образование. Она стала первой такой женщиной в семье. Женщина выучилась на библиотекаря и поднялась до уровня наиболее уважаемых людей в своей общине. Она показала Эвелин фотографии своих двух дочерей, заканчивающих старшую школу. Женщина очень гордилась тем, что смогла стать образцом подражания для них.
Другие рассказали, как впервые в жизни подняли голову, почувствовав некоторую уверенность. У одной женщины был муж-инвалид и шестеро детей. Она была парикмахером и стригла людей прямо в своей гостиной. Этим она зарабатывала на жизнь. Женщина объяснила, что с базовым доходом впервые можно было позволить себе сливки в кофе, то есть мелочи, которые делали жизнь немного приятней.
Трогательных историй было много. Неопровержимые доказательства лежали в огромном количестве переработанной информации. После нескольких лет анализа данных вот какие важные последствия обнаружила Эвелин[312]. Учащиеся дольше оставались в школе и показывали более высокие результаты. Сократилось число детей, рожденных недоношенными, и все больше женщин откладывали рождение детей, пока не были к этому готовы. Родители новорожденных дольше оставались дома, чтобы ухаживать за малышами, и не торопились вернуться на работу. В целом немного сократилось рабочее время, так как люди больше проводили его с детьми и тратили на образование.
Был один результат, который показался мне особенно важным.
Эвелин просмотрела медицинские карты людей, принимавших участие в эксперименте, и обнаружила, что меньше людей появлялось у врача с жалобами на эмоциональное расстройство. Депрессия и тревога в общине значительно снизились. Что же касается тяжелых форм депрессии и других случаев психических расстройств с необходимостью госпитализации, то их стало на 9 % меньше за 3 года.
Почему так?
– Просто доход снимал или снижал стресс, с которым люди сталкивались каждый день, – решила Эвелин.
Люди знали, что у них будет стабильный доход в следующем месяце, в следующем году, и могли представить себе понятную картину будущего.
Эвелин сказала, что здесь присутствовало еще одно непредвиденное последствие. Если человек знает, что у него достаточно денег на стабильное существование при любых обстоятельствах, он может отказаться от работы, где с ним неуважительно обращаются и которую считает унизительной.
– Вы перестаете быть заложником своей ужасной работы, где люди вынуждены оставаться просто для того, чтобы выжить, – говорит она. – Возникает немного силы сказать: «Я не обязан здесь оставаться».
Это также говорило о том, что работодатели были вынуждены создавать более привлекательные условия труда. Со временем это могло бы способствовать сокращению неравенства в городе, а с ним, как ожидали, и уменьшению случаев депрессии, вызванной чрезвычайной разницей в положении.
Эвелин считает, что все это говорит нам нечто фундаментальное о природе депрессии.
– Если б это было простое расстройство мозга, – сказала она мне, – или какое-то физическое заболевание, не стоило бы ожидать такой сильной связи с бедностью. Не было бы такого заметного уменьшения случаев депрессии в результате предоставления гарантированного базового дохода. Естественно, он делает жизнь отдельных людей более удобной, что и работает как антидепрессант.
Когда Эвелин смотрит на мир сегодня, на то, как он изменился с момента эксперимента в Дофине в середине 1970-х, она думает, что необходимость в подобной программе для всего общества в целом только возросла. Как и тогда, «люди все еще хотят заканчивать старшую школу, получать работу и работать в одной компании или, по крайней мере, в одной отрасли до 65 лет, а потом уйти с работы с золотыми часами в подарок и достойной пенсией. Люди и сегодня все еще борются за подобие стабильности на рабочем месте… Не думаю, что те дни когда-нибудь вернутся. Мы живем в условиях глобализации мира. Мир изменился принципиально». Мы не приобретем уверенность, особенно когда при роботизации и новых технологиях все больше и больше рабочих мест отмирает. Но мы можем продвигаться вперед с базовым доходом для каждого. В интервью в конце своего президентства Барак Обама предположил, что всеобщий доход может стать лучшим инструментом из имеющихся у нас для восстановления стабильности. Не фиктивными обещаниями мы можем вернуть потерянный мир, а создав что-то совершенно новое.
Возможно, Эвелин нашла наиболее важный антидепрессант для XXI века, который был захоронен в пыльных коробках Канадского национального архива.
Мне хотелось лучше понять все это и разобраться с собственными проблемами и вопросами, поэтому я отправился на встречу с блестящим голландским экономическим историком Рутгером Брегманом. Он ведущий европейский эксперт идеи безусловного базового дохода[313]. Мы ели бургеры, вдыхали ароматы кофе и закончили разговор поздно ночью, обсуждая последствия всего этого.
– Снова и снова, – говорил он, – мы сваливаем коллективную проблему на отдельных людей. У вас депрессия? Вам нужно принять пилюлю. У вас нет работы? Обратитесь к рабочему инструктору. И мы научим вас писать резюме или регистрироваться на LinkedIn. Но совершено понятно, это не относится к корню проблемы… Не так много людей задумываются над тем, что произошло в действительности с рынком труда, с нашим обществом. Поэтому формы отчаяния проявляются повсюду.
Даже люди среднего класса живут с «хронической неуверенностью» в том, какой будет их жизнь через несколько месяцев, считает Рутгер. Альтернативный подход – гарантированный доход – частично устраняет унижение и заменяет его уверенностью. Как он документирует это в своей книге «Utopia for Realists», подход тестируется во многих местах в малом масштабе. И всякий раз результаты похожи. Когда он сначала предлагается, люди говорят: «Что, просто раздавать деньги? Это разрушит трудовую этику. Люди просто потратят их на алкоголь, наркотики и телевизор». А затем приходят результаты.
Например, в горах Грейт-Смоки живет племенная группа коренных американцев из 8000 человек. У них есть казино. Но они пошли немного иным путем. Они решили, что будут делить прибыль поровну среди всех в группе. Выдавался чек (как оказалось потом) сначала на $6000 в год, а потом и на $9000. Фактически это был всеобщий базовый доход. Посторонние говорили им, что они сошли с ума. Но когда программа была детально изучена социологами, оказалось, что этот гарантированный доход способствовал одному большому изменению. Родители проводили намного больше времени со своими детьми. Поскольку они были менее подавлены, то были в состоянии бывать везде вместе с детьми. Результат? Поведенческие проблемы, такие как СДВГ[314] и детская депрессия, упали на 40 %[315]. Я не смог найти другого случая с таким же сокращением психических проблем у детей за сопоставимый период времени. Гарантированный доход сделал это, освободив для родителей пространство, в котором они соединились с детьми.
Во всем мире, от Индии до Бразилии, эти эксперименты получали одинаковый результат. Рутгер говорил мне:
– Когда я спрашивал людей: «Что вы лично будете делать с базовым доходом?» – около 99 % отвечали: «У меня есть мечта, есть амбиция. Я сделаю что-нибудь амбициозное и полезное».
Однако когда он спрашивал, что, по их мнению, с базовым доходом будут делать другие, люди говорили: «О, они превратятся в безжизненных зомби и будут дни напролет смотреть Netflix».
Рутгер говорит, что программа действительно вызывает большое изменение, но не то, которое люди себе представляют. Самое большое изменение, считает он, будет в том, какой люди станут видеть свою работу[316]. Когда он спрашивает, что люди в действительности делают на работе и считают ли они ее полезной, его поражает, как люди охотно говорят, что их работа бессмысленна и ничего не несет миру. Рутгер говорит, что гарантированный доход дает людям возможность сказать «нет». Впервые в жизни они смогут бросить работу, которая подрывает авторитет, унижает и причиняет страдания. Очевидно, что скучные обязанности все равно придется выполнять. А это означает, что работодателям придется либо поднять заработанную плату, либо улучшить условия труда. Одним махом худшие рабочие места, те, которые вызывают наибольшую депрессию и тревогу, придется кардинально улучшать, чтобы привлечь работников.
Люди будут свободно создавать бизнес, основываясь на своих убеждениях, чтобы запустить проекты в стиле Котти, улучшить свое сообщество, заботиться о детях и пожилых людях. Все это реальная работа, но в большинстве своем она дешево ценится на рынке труда. Но когда люди вправе отказаться, все может измениться. Рутгер говорит:
– Думаю, переосмысление работы будет прибавлять ей значимости, чтобы сделать мир немного интереснее и красивее.
Будем откровенными, это дорогое предложение. Базовый гарантированный доход отнимет большую часть национального богатства любой развитой страны. В настоящий момент – это отдаленная цель. Но любое цивилизованное предложение начиналось как утопическая мечта: от государства всеобщего процветания до прав женщин и равноправия геев. Президент Обама сказал, что это может произойти в ближайшие 20 лет[317]. Если мы начнем спорить и агитировать за это сейчас как за антидепрессант и способ борьбы с распространяющимся стрессом, который так давит на многих из нас, это со временем поможет нам победить эти факторы и улучшить качество жизни. Рутгер объяснил мне, что это способ восстановить безопасное будущее для людей, которые теряют способность увидеть его сами. Способ передышки для каждого из нас, чтобы изменить жизнь и культуру.
Я был в ясном уме, когда снова рассматривал эти семь предварительных способов исцеления от депрессии и тревоги. Они требуют громадных перемен и в нас самих, и в нашем обществе. Вдруг я услышал мелочный внутренний голос. Он говорил: «Ничего никогда не изменится. Формы социальных преобразований, за которые вы боретесь, – всего лишь фантазия. Мы застряли здесь. Ты смотришь новости? Ты думаешь, что грядут позитивные перемены?»
Когда меня посещали такие мысли, я всегда думал об одном из моих самых близких друзей.
В 1993 году у журналиста Эндрю Салливана был диагностирован ВИЧ. Это было в разгар распространения СПИДа. Геи умирали по всему миру. Не предвиделось никакого лечения. Первой мыслью Эндрю было: «Я это заслужил. Я сам это на себя накликал». Он воспитывался в католической семье гомофобного общества[318]. Будучи подростком, он думал, что он единственный гей на свете, так как никогда не видел их ни по телевизору, ни на улице, не читал о них в книгах. Он жил в мире, в котором если гею повезет, будет круто, если не повезет, будешь получать по морде.
Поэтому теперь он думал: «Я это заслужил. Эта смертельная болезнь – наказание, которое я заслуживаю».
Когда Эндрю сообщили, что он умрет от СПИДа, у него возник образ. Однажды он ходил в кино, и что-то не так было с проектором. Картинка на экран передавалась под странным углом и была неразборчива. Это продолжалось несколько минут. Он осознавал, что его жизнь сейчас как пребывание в том кинотеатре, с единственной разницей, что картинка никогда не придет в норму.
Вскоре после этого Эндрю оставил работу редактора в одном из ведущих журналов Соединенных Штатов, The New Republic. Его ближайший друг Патрик был при смерти из-за СПИДа – судьба, которая, Эндрю теперь точно знал, ожидала и его.
Эндрю отправился в Провинстаун, гей-анклав на кончике мыса Код в Массачусетсе, чтобы умереть. Тем летом, в маленьком домике рядом с пляжем, он начал писать книгу. Он знал, что это будет его последним делом. Эндрю решил написать нечто, что защищало бы шальную, абсурдную идею, настолько диковинную, что никто и никогда раньше не писал книг об этом. Он собирался предложить, чтобы геям было разрешено вступать в брак, как натуралам. Он думал, что это единственный способ освободить геев от ненависти к себе и стыда, от которого сам Эндрю не мог избавиться. «Слишком поздно для меня, – думал он, – но, может быть, это поможет людям, которые придут за мной».
Книга «Virtually Normal» вышла через год. Патрик умер, когда она была в продаже всего несколько дней, а Эндрю был повсеместно осмеян за чересчур абсурдную идею однополых браков. На него нападали не только правые, но и левые геи, называвшие его предателем, подражателем гетеросексуалам, уродом, верящим в брак. Группа под названием «Лесбийские мстительницы» вышла с протестом, неся плакаты с его лицом под прицелом пистолета. Эндрю посмотрел на толпу и отчаялся. Эта безумная идея – его последний жест перед смертью – явно не достигла своей цели.
Когда я услышал, как люди говорят, что изменения, необходимые нам для того, чтобы справиться с депрессией и тревогой, невозможны, я представил себя снова в 1993 году в доме на пляже Провинстауна. Вот что я говорил тогда Эндрю:
– Хорошо, Эндрю, ты мне не поверишь, но вот что произойдет в будущем. Через 25 лет ты будешь жив. Я знаю, в это трудно поверить. Но ты подожди, сейчас не самое лучшее время. Книга, которую ты написал, вызовет движение. Она будет процитирована в ключевом постановлении Верховного Суда о равенстве геев. И я собираюсь быть с тобой на следующий день после того, как ты получишь письмо от президента Соединенных Штатов, в котором будет говориться, что борьба, которую ты начал за узаконивание однополых браков, имела успех частично благодаря тебе. Он осветит Белый дом радужным флагом в этот день, пригласит тебя на обед и поблагодарит за то, что ты сделал. Да, кстати, тот президент… Он будет черным.
Похоже на научную фантастику. Но оно так и случилось. Не так просто откинуть 200 лет, когда геев сажали в тюрьму, презирали, били и жгли. Все произошло только по одной причине. Потому что достаточно смелые люди объединились и потребовали этого.
Каждый человек, читающий это, является выгодоприобретателем больших цивилизованных социальных изменений, которые казались невозможными, когда кто-то впервые предложил их. Вы женщина? Моим бабушкам по закону даже не разрешалось иметь собственные банковские счета до сорока лет. Вы являетесь рабочим? Выходные высмеивали как утопическую идею, когда профсоюзы только начали за них бороться. Вы черный, азиат или инвалид? Вам не нужно, чтобы я продолжал перечислять[319].
Поэтому я сказал себе: «Если вы услышите, как внутренний голос говорит вам, что мы не можем справиться с социальными причинами депрессии и тревоги, вы должны остановить его и осознать: вот симптом самой депрессии и тревоги. Да, изменения, которые нам сейчас нужны, огромны. Они размером с революцию в отношении к геям. Но эта революция свершилась».
Нам предстоит большая борьба, чтобы действительно справиться с этими проблемами. Все это из-за огромного кризиса. Мы можем отрицать, но тогда останемся в ловушке этой проблемы. Эндрю научил меня: ответ на огромный кризис не в том, чтобы идти домой и плакать. Он должен стать большим событием. Он в том, чтобы требовать чего-то невозможного и не успокаиваться, пока не добьешься своего.
Время от времени Рутгер, ведущий европейский эксперт по всеобщему базовому доходу, читает новости о ком-то, кто сделал радикальный поворот в карьере. Пятидесятилетний мужчина понимает, что он не удовлетворен позицией менеджера, увольняется и становится оперным певцом. Сорокапятилетняя женщина оставляет работу в «Голдман Сакс Банк» и идет в сферу благотворительности.
– Это всегда представлялось героическим поступком, – сказал мне Рутгер, когда мы поделили между собой десятую бутылку диетической колы.
Люди всегда с трепетом спрашивают их: «Вы действительно собираетесь делать то, что вам хочется? Вы действительно собираетесь изменить свою жизнь, так чтобы заниматься тем, что удовлетворяет вас?»
Рутгер говорит, что это знак того, насколько сильно мы сбились с пути. Имея доставляющую удовольствие работу, мы выглядим сумасшедшим исключением, взявшими выигрыш в лотерею. Предоставление каждому гарантированного дохода сводится к тому, чтобы сказать людям: «Конечно, вы сделаете то, что хотите. Вы человеческое существо и живете только раз. Что бы вы хотели сделать вместо того, чего не хотите?»
Заключение
Возвращение домой
Мое исследование закончилось, большая часть книги была написана. Однажды днем я бесцельно гулял по Лондону. Вдруг я понял, что нахожусь в нескольких минутах ходьбы от торгового центра, где впервые около 20 лет назад купил и проглотил свой первый антидепрессант. Я стоял в дверном проеме аптеки и вспоминал историю, в которую поверил тогда и еще очень долго верил потом. Мне рассказывали ее мой врач, Big Pharma[320] и лозунги тех дней: «Проблема у тебя в голове. Это химический дисбаланс. Твое сломанное оборудование нуждается в ремонте, и в этом кроется ответ».
Люди входили и выходили из аптеки, проходя мимо меня, и, зная, насколько распространены антидепрессанты, я понимал, что некоторые пришли забрать свои таблетки. Может, один из них собирался проглотить свою первую капсулу, и вся эта история снова повторится с самого начала.
Я начал задаваться вопросом, а что бы я, знающий столько теперь, сказал бы сейчас своей подростковой версии, если б смог вернуться в прошлое. В тот момент, когда еще не проглотил свой первый антидепрессант прямо на этом месте.
Надеюсь, я бы попытался рассказать этому подростку, что его страдание не надумано. Все, что ему до сих пор говорят, – ложь, сказал бы я. Это не значит, что все антидепрессанты плохие: некоторые авторитетные ученые доказывают, что они несут временное облегчение меньшинству принимающих их людей, и поэтому они не должны быть сброшены со счетов. Обман лежит в утверждении, что депрессия вызвана химическим дисбалансом мозга и первичное решение для большинства людей – химические антидепрессанты. Эта выдумка принесла компании «Big Pharma» 100 миллиардов долларов[321], и поэтому она так настаивает на своем.
Реальная история была известна ученым многие десятилетия, объяснил бы я. Депрессия и тревога имеют три причины: биологическую, психологическую и социальную. Они все реальны, и ни одна из них не может быть описана как какая-нибудь банальная идея химического дисбаланса. Социальные и психологические причины игнорировались долгое время, хотя кажется, что биологические причины даже не вступают в силу без них.
Я бы объяснил, что эти причины – не сумасбродная теория. Они являются официальным заключением ведущих мировых медицинских учреждений. Всемирная организация здравоохранения – ведущий медицинский орган в мире – прекрасно подытожила доказательства в 2011 году[322], когда ее представители сказали: «Психическое здоровье является социальной производной: наличие или отсутствие психического здоровья – прежде всего социальный показатель, и поэтому оно требует социального и индивидуального решения».
Организация Объединенных Наций в своем официальном заявлении по случаю Всемирного Дня здоровья в 2017 году сообщала[323], что «доминирующий биомедицинский нарратив депрессии основан на предвзятом и выборочном использовании результатов исследований». Такой подход «причиняет больше вреда, чем пользы, подрывает право на здоровье и должен быть запрещен». Существует «растущая доказательная база» того, что депрессия имеет более глубокие причины, утверждают в ООН. Поэтому, несмотря на некоторую положительную роль медикаментов, нам нужно прекратить их использование «для лечения случаев, связанных с социальными проблемами». Нам нужно переключиться с темы «химического дисбаланса» и сосредоточиться на теме «дисбаланса власти».
Поэтому я хотел бы сказать тому подростку, что применение этих открытий для исцеления его боли имеет неограниченные возможности.
Ты не машина со сломанными деталями. Ты живое существо, чьи потребности не удовлетворяются. Тебе нужно близкое сообщество. Нужны значимые ценности, а не пустые, которыми нас пичкают всю жизнь, говоря, что счастье в деньгах и покупке вещей. Тебе нужны значимая работа, природа, уважение и безопасное будущее. Нужна связь со всем этим и освобождение от чувства стыда, вызванного жестоким обхождением с тобой.
У каждого человека есть эти потребности. В нашем обществе мы относительно хорошо справляемся с физиологическими потребностями. Например, почти никто не голодает, а это важное достижение. Но мы довольно плохо справляемся с психологическими. И это важнейшая причина, по которой ты – и так много людей вокруг страдают от депрессии и тревоги.
Ты не страдаешь от химического дисбаланса мозга. Ты страдаешь от социального и духовного дисбаланса в нашей жизни. И сколько бы тебе ни говорили об этом до сих пор, причина не в серотонине, а в обществе. Дело не в твоем мозге, дело в твоей боли. Определенно, биология мозга может усугубить расстройство. Но не в ней причина. Не она зажигает. Не здесь надо искать главное объяснение и главное решение.
Так как тебе дали неправильное объяснение причины депрессии и тревоги, ты ищешь неправильное решение. Из-за того, что тебе говорят, ты перестаешь искать ответы в собственной жизни, психике и окружении и в том, как бы ты мог все это изменить. Ты остаешься в плену серотониновой истории[324]. Ты будешь пытаться избавиться от чувства подавленности через разум. Но это не поможет, пока ты не избавишься от угнетающих факторов в своей жизни.
Нет, я бы сказал своему молодому «я»: «Твое горе не является дисфункцией. Оно сигнал, и сигнал необходимый».
Я бы сказал, что знаю, как это больно слышать и как глубоки твои страдания. Но боль – не твой враг, хотя очень сильно ранит (и, боже, я знаю как это больно). Она твой союзник, уводящий тебя далеко от впустую потраченной жизни и указывающий путь к полной реализации.
Потом я бы сказал ему: «Ты сейчас на развилке. Можешь попробовать заглушить сигнал. И это приведет тебя к зря потраченным годам, когда не будет отпускать боль. Или ты его услышишь и дашь ему увести себя прочь от того, что ранит и выкачивает из тебя силы, к тому, что удовлетворяет твоим истинным потребностям».
Почему тогда мне никто так не сказал? Те 100 миллиардов долларов от сбыта продукции – хорошее оправдание, когда ищешь объяснение. Но его недостаточно. Мы не можем свалить всю вину только на Big Pharma. Как я понимаю сейчас, этот успех имел место благодаря более глубоким тенденциям в нашем обществе.
В течение десятилетий, задолго до того, как эти новые антидепрессанты были разработаны, мы были разъединены друг с другом и с тем, что имеет значение. Мы потеряли веру в идею чего-то более значимого, чем отдельная личность и накопительство. Когда я был ребенком, Маргарет Тэтчер сказала: «Нет такого понятия, как общество, есть только отдельные люди и их семьи». И во всем мире ее точка зрения одержала верх. Мы поверили в нее. Даже те из нас, кто считал, что отвергает такую точку зрения. Я понимаю это сейчас, потому что вижу теперь: когда я впал в депрессию, мне даже не приходило в голову в течение 13 лет соотнести мои страдания с миром вокруг меня. Я думал, что все дело во мне и моей голове. Я полностью приватизировал свою боль. И так было у всех, кого я знал.
В мире, который считает, что нет такого понятия, как общество, идея, что депрессия и беспокойство имеют социальные причины, будет казаться непонятной. Это как разговаривать на древнем арамейском языке с ребенком XXI века. Big Pharma предлагала решение, которое изолированная, материалистическая культура считала необходимым. И это было то, что можно купить. Мы потеряли способность понимать, что существуют проблемы, которые не могут быть решены путем покупки.
Однако оказалось, что мы все продолжаем жить в обществе, даже если притворяемся, что это не так. Желание связи с людьми никогда не уходит.
Таким образом, я бы сказал своему молодому «я»: «Вместо того чтобы считать свою депрессию и беспокойство формой безумия, тебе нужно увидеть здравый смысл в своей грусти. Ты должен понять, что она имеет смысл. Конечно, это мучительно. И ты всегда будешь бояться, что боль вернется, будешь бояться каждый день своей жизни. Но это не значит, что боль безумна или иррациональна. Если ты коснешься горячей печи рукой, это тоже будет больно и ты отдернешь руку как можно скорее. Это нормальная реакция. Но если бы ты продолжал держать руку на печи, то ее обжигало и обжигало[325] бы до тех пор, пока полностью не покалечило бы».
В одном случае депрессия и тревога могут оказаться самой здравомыслящей реакцией из всех, что у нас есть[326]. Это сигнал, говорящий: «Ты не должен жить так, и если тебе не помогут, ты не узнаешь самого лучшего в жизни человека».
В тот день я поймал себя на мысли, что снова думаю о тех многих людях, с которыми познакомился в этом путешествии, и об одном человеке в частности. Джоанна Каччиаторе потеряла маленькую дочь и переживала глубокую подавленность. Это естественно и правильно, когда человек испытывает сильную любовь, а у него ее отбирают. И вот она была свидетелем того, как скорбящим людям официально говорили психиатры, что если их расстройство сохраняется после короткого промежутка времени, то они психически больны и нуждаются в сильнодействующих препаратах.
Джоанна говорила мне, что горе необходимо. Мы скорбим, потому что любили. Мы скорбим, потому что человек, которого мы потеряли, был важен для нас. Сказать, что горе должно исчезнуть по четкому графику, – это оскорбление любви, которую мы чувствовали.
По определенной причине глубокая скорбь и депрессия, объяснила она мне, имеют одинаковые симптомы. Депрессия, как я понял, сама по себе является формой скорби по всем связям, которые нам нужны, но которых у нас нет.
И теперь я понял. Для Джоанны были оскорблением слова, что ее затянувшаяся скорбь по дочери – форма психической дисфункции. Также было оскорблением для моего подросткового «я» сказать, что его боль – результат химического дисбаланса мозга. Это было оскорблением того, через что я прошел и что мне было нужно.
Сегодня во всем мире оскорбляют боль людей. Нам нужно начать бросать это оскорбление в ответ и требовать, чтобы они занялись реальными проблемами, которые необходимо решить.
Поскольку я проникся всеми этими доказательствами, за последние несколько лет я попытался применить к своей жизни то, чему научился. Я использовал на практике некоторые психологические инструменты, о которых писал в своей книге. Научился тратить меньше времени на раздувание своего эго, поиски материальных благ и высокого статуса. Как я вижу сейчас, они все были наркотиками, которые заставили меня чувствовать себя еще хуже в конечном счете. Я научился отдавать гораздо больше времени занятиям, соответствующим моим внутренним ценностям. Я использовал такие методы, как медитация, чтобы стать более спокойным. Я освободился от своей психологической травмы детства.
Я начал использовать и другие инструменты, о которых говорил. Постарался глубже связать себя с коллективами – с друзьями, с семьей, – с целями, которые значимее меня самого. Изменил свое окружение, и теперь там нет того, что вызывает у меня депрессию. Радикально сократил общение в социальных сетях, перестал смотреть телеканалы с рекламой. Вместо этого я провожу гораздо больше времени, напрямую общаясь с людьми, которых люблю, и преследую цели, которые, знаю, действительно важны. Я крепче, чем раньше, связан с другими людьми и с тем, что имеет смысл.
Когда я изменил свою жизнь таким образом, моя депрессия и тревога значительно уменьшились. Но это не прямая линия. У меня все еще бывают плохие дни из-за личных проблем и потому, что я все еще живу в обществе, где свирепствуют все силы, о которых мы говорили. Но я больше не чувствую, как меня бесконтрольно переполняет боль. Это ушло.
Я действительно опасаюсь заканчивать эту книгу упрощенным криком: «У меня получилось, и у вас получится тоже». Это было бы нечестно. Я смог внести эти изменения, потому что мне действительно повезло. У меня совсем другая, совместимая с жизнью работа; у меня было много времени; были деньги от моей прежней книги, чтобы я мог дать себе передохнуть; не было иждивенцев, требующих заботы с моей стороны, например детей.
Многие из людей, читающих это, переживают депрессию и тревогу из-за общества, в котором мы живем, и вынуждены действовать в более жестких условиях, чем мои.
Вот почему я считаю, что мы не должны говорить о решении проблем депрессии и тревоги только через индивидуальные изменения. Говорить людям, что решение заключается главным образом в корректировке их собственной жизни, было бы отрицанием того, чему я научился в этом путешествии. Как только вы поймете, что депрессия в значительной степени коллективная проблема, вызванная чем-то, что пошло не так в нашей культуре, становится очевидным, что решения должны быть в значительной степени коллективными. Мы должны изменить жизнь общества так, чтобы больше людей почувствовали себя свободными для изменения своей жизни.
ЕСЛИ ВЫ УСЛЫШИТЕ, КАК ВНУТРЕННИЙ ГОЛОС ГОВОРИТ ВАМ, ЧТО МЫ НЕ МОЖЕМ СПРАВИТЬСЯ С СОЦИАЛЬНЫМИ ПРИЧИНАМИ ДЕПРЕССИИ И ТРЕВОГИ, ВЫ ДОЛЖНЫ ОСТАНОВИТЬ ЕГО И ОСОЗНАТЬ: ВОТ СИМПТОМ САМОЙ ДЕПРЕССИИ И ТРЕВОГИ. ДА, ИЗМЕНЕНИЯ, КОТОРЫЕ НАМ СЕЙЧАС НУЖНЫ, ОГРОМНЫ. ОНИ РАЗМЕРОМ С РЕВОЛЮЦИЮ В ОТНОШЕНИИ К ГЕЯМ. НО ЭТА РЕВОЛЮЦИЯ СВЕРШИЛАСЬ.
До сих пор мы перекладываем ответственность за решение проблем депрессии и тревоги только на страдающих ими людей. Мы читаем лекции или убеждаем их, говоря, что они должны делать то-то и то-то лучше (или глотать таблетки). Но если проблема возникает не только по их вине, она не может быть решена ими в одиночку. Только вместе нам придется менять нашу культуру, если хотим устранить причины депрессии и тревоги, которые вызывают такое глубокое несчастье.
Вот главное, что я хотел бы сказать своему молодому «я». Ты не сможешь справиться с этой проблемой один. Это не твой дефект. Необходимость изменений прямо вокруг тебя, и она ждет с нетерпением своего момента. Пока ты читаешь эту книгу, посмотри на людей напротив тебя в метро. Многие из них переживают депрессию и тревогу. Другие очень несчастны, чувствуя себя потерянными в мире, который мы создали. Если оставаться разбитым вдребезги и изолированным, то, скорее всего, будет невозможно избавиться от подавленности и тревоги. Но, объединившись, можно все изменить.
В Котти, жилом комплексе в Берлине, где я провел так много времени, изменения начались с самого прозаического требования заморозить цены на арендную плату. Но в том бою люди осознали, что существует много взаимосвязей, на которые они долго не обращали внимания. Я много думал о том, что одна женщина в Котти сказала мне. Она, как я уже говорил, выросла в турецкой деревне и считала всю деревню своим домом. Но, приехав в Европу, узнала, что дом – это только твоя квартира, и почувствовала себя очень одинокой. Когда же началась акция протеста, она стала думать, что весь жилой комплекс и все в нем – ее дом. Она поняла, что чувствовала себя бездомной более 30 лет, а теперь снова приобрела дом.
Многие из нас сегодня бездомные на Западе. Потребовался только маленький импульс – момент соединения, – чтобы люди в Котти увидели это и нашли способ все исправить. Нужен был только кто-то, кто первым начал добиваться своего.
Это то, что я хотел бы сказать своему «я» в подростковом возрасте. Тебе придется сейчас повернуться ко всем людям, затронутым этой проблемой[327], найти способ объединиться с ними, чтобы вместе построить свой дом. Место, где вы будете связаны друг с другом и найдете смысл вашей совместной жизни.
Мы так долго жили без общества и без связей.
Нам пора вернуться домой.
Стоя в дверях аптеки, я наконец понял, почему на протяжении всего путешествия продолжал думать о своей ужасной болезни, случившейся далеко во Вьетнаме. Когда я с криком требовал лекарства, чтобы прекратить страшно выворачивающую меня тошноту, врач сказал мне:
– Вам нужна тошнота. Это послание, и мы должны прислушаться к нему. Оно скажет нам, что с вами.
Если бы я проигнорировал или заставил замолчать этот симптом, мои почки отказали бы и я бы умер.
Вам нужна тошнота. Вам нужна ваша боль. Это послание, и мы должны прислушиваться к нему. Все люди в мире, страдающие от депрессии и тревоги, передают нам послание. Они говорят, что в том, как мы живем, творится нечто неправильное. Нам нужно прекратить пытаться заглушить эту боль, заставить ее замолчать или искать в ней патологию. Вместо этого нам нужно прислушиваться к ней и отдавать ей должное. Только когда сделаем это, мы сможем проследить за ней и найти ее источник. И только так, увидев ее истинные причины, мы сможем начать преодолевать ее.
Благодарности
Невозможно написать книгу, подобную этой, без помощи огромного количества людей. Прежде всего я хочу поблагодарить Еву Энслер. Она не просто необыкновенный друг и лучший человек для исследования идей, вселяющих надежды, но и вдохновитель на борьбу с несправедливостью, которую можно вести, руководствуясь радостью, а не гневом. В том же духе я благодарю свою подругу Наоми Кляйн, которая является лучшим примером того, как нужно глубоко задумываться о сложнейших вопросах, не разбавляя их и не отказываясь от их сложности.
Я в величайшем долгу перед социологами, проводившими исследования, на которых основана эта книга. Они терпеливо отвечали на все мои вопросы и не отказывали в бесконечных просьбах проверить, правильно ли я понимаю то, о чем они говорят. Общественные науки – один из самых недооцененных способов сделать мир лучше. Поэтому я хочу поблагодарить профессоров, которые читали мне этот предмет в Кембридже, особенно Дэвида Гуда, Патрика Баерта и Джона Данна.
Читать бесплатно другие книги:
