Охотничий Дом Фоли Люси

Миранда

Я поверить не могла, что егерь меня выставил. Такое унижение. А я-то не сомневалась, что он поможет мне обрести ощущение твердой почвы под ногами. От внезапной рези перехватило дыхание. Я согнулась, будто от удара в живот, и упала на колени. Боль от впившихся в кожу острых камней была словно очищение, как и мороз, что царапал лицо, хотя мне он казался жаром. Как же глупо, наверное, я выгляжу – стою на коленях в снегу, в своем золотом платье, ноги вывернуты, шпильки торчат в стороны. Может, виной именно это осознание своей нелепости, но я внезапно поняла, что не одна.

Я заозиралась. В предутреннем сумраке что-то шевельнулось меж деревьев у озера. Я могла поклясться, что заметила темную тень, скрывшуюся среди сосен. Теперь я уже не сомневалась. За мной кто-то подсматривал. Да плевать. В другое время я бы наверняка перепугалась. Но после того, что я видела в сауне, меня уже ничто не напугает. Должно быть, этот невидимый соглядатай сейчас потешается надо мной. Вспомнилась вдруг ухмылка исландца, когда я застала парочку в лесу, как он манил меня.

– Давай! – заорала я в темноту. – Кайфуй! Мне насрать!

Эмма. Я пойду к Эмме. Мне надо с кем-то поговорить. Если повезет, Марк еще дрыхнет на диване в Охотничьем Доме. Ковыляя мимо, я заглянула в большое окно. Так и есть, развалился на спине.

Я постучала. Тишина. Ну да, четыре часа. Снова постучала. Наконец шаги, дверь открылась. На пороге стояла заспанная Эмма. В шелковой пижаме, очень похожей на мою.

– О, привет, Мэнди.

Обычно меня передергивает, когда она так меня называет. Как будто старается подлизаться. Так меня называют только Кейти и Джулиен, два самых близких человека. Да, иронию этой мысли я осознала.

– Можно войти?

– Конечно.

Ни вопросов, ни колебаний. Я ощутила укол вины за то, как обращалась с ней. Она всегда была сама доброжелательность, я же временами вела себя как сука – высмеивала ее перед всеми, игнорировала. Что ж, теперь все будет иначе. Я стану другой.

Я зашла вслед за ней в дом. Обстановка идентична обстановке в нашем домике: кресла, камин, большая кровать с балдахином, туалетный столик, даже голова оленя на стене. Главное отличие – здесь все аккуратно. У нас повсюду валяется барахло, мы с Джулиеном те еще неряхи. Мы, мысленно повторила я, мы. Теперь в прошлом. Дом, который мы купили, планы, которые мы строили. Ноги вдруг отказались меня держать. Я упала на ближайший к двери стул.

– Хочешь выпить?

Эмма кивнула рукой в сторону мини-бара. Она не спросила, в чем дело, но ясно, что уже поняла – случилось что-то из ряда вон.

– Да, спасибо.

Она налила в стакан немного виски, протянула.

– Еще.

Она чуть шевельнула бровью и долила еще на дюйм. За эту ночь я выпила уже немало, но сейчас чувствовала себя омерзительно трезвой, картинки в голове такие четкие, такие ясные. Хочу перестать их видеть. Мне требовалось средство, чтобы забыться.

В окно я видела, что в сауне по-прежнему горит свет. Как можно быть такими идиотами? Будто хотят, чтобы их застукали. А может, и правда не понимают, что в темноте это окно сияет как маяк. Интересно – хотя знаю, не стоит об этом думать, – чем они сейчас занимаются? Прикидывают, что делать дальше, строят заговоры? Они хотя бы оделись? Нет, не избавиться от этой картинки – ее бледное тело, прижавшееся к его загорелому. Я глотнула виски, струя прожгла себе путь в сжавшемся пищеводе, я отдалась этой боли. Но даже весь виски мира не поможет забыть, как странно, как ужасающе прекрасны они были.

– Эмма, у тебя найдется лист бумаги?

Недоуменный взгляд.

– Ну… думаю, да.

И откуда-то возник блокнот. Очень в духе Эммы – иметь под рукой писчие принадлежности.

В голове по-прежнему необычайная ясность. Я поднялась и, словно ведомая какой-то внешней силой, направилась к туалетному столику, села и принялась писать. Отдам записку Эмме, пусть передаст Джулиену. Сейчас мне хотелось одного – увидеть, как он корчится, как его накрывает та же самая беспомощность, что накрыла в сауне меня. Рука дрожала, так что приходилось вдавливать ручку в бумагу, чтобы не вышли уж совсем каракули. Дважды стержень прорвал лист. И хорошо. Доказательство, что я в ярости. Он уничтожил мой мир. Что ж, теперь я уничтожу его.

Хитер

Даг стащил с меня Иэна, точно это был мешок с песком, не замечая его стонов. Присел на корточки, взял меня за плечи.

– Ты как, Хитер? Какого хрена ты удумала? Хорошо хоть следы замести не успело. Господи, что он с тобой сделал?! Хитер…

Лицо такое напуганное и такое заботливое. Рука, взявшая меня за подбородок, такая ласковая. Пальцы мозолистые, но как нежно касаются. Разглядывая, цела ли я, с бесконечной бережностью он отвел волосы с моего лица. Никогда не думала, что прикосновения такого большого мужчины могут быть такие невесомые.

– Я в норме, он ничего мне не сделал.

– Сделал. – Даг показал пальцы, перепачканные кровью. – Ублюдок…

Он встал и явно вознамерился пнуть Иэна, который стонал, зажимая рукой плечо; на куртке расплывалось темное пятно. Выглядел он так себе.

– Не надо, Даг.

Врачебный инстинкт уже дал о себе знать.

– Почему? Ты посмотри, что он с тобой сделал, Хитер.

– Но… мы же не хотим, чтобы он умер. (Слишком много крови.) Он может что-нибудь знать, мы должны его допросить.

– Ладно уж.

По моему настоянию Даг перетянул Иэну плечо – оторвал полосу от собственной рубашки и перевязал руку чуть повыше пятна, чтобы остановить кровь.

Иэн смотрел на него, не пытаясь сопротивляться. Даже в сумраке я видела, что кожа у него серая.

– Жить будешь, – спокойно сказал Даг, словно услышав мои мысли. – Всего лишь простреленное плечо. Я встречал и похуже. Боль наверняка зверская, но ты заслужил, разве не так, приятель?

– Почему ты ее убил? – спросила я, глядя на Иэна.

– Что? – Он сморщился от боли.

– Туристку. Она что-то видела? Догадалась?

– Не убивал я никого, – простонал он.

– Не верю.

– Я никогда. Никого. Не убивал. – После каждого слова он делал паузу, будто в гору взбирался.

Я понадеялась, что Даг прав и рана неопасна.

– Я много дерьма в жизни совершил, но я никогда никого не убивал.

В его голосе прозвучало искреннее отвращение, словно убийство для него и вправду вещь немыслимая. Впрочем, он же отменный актер, целый год изображал нелюдимого простака.

– Зачем мне убивать какую-то бабу?

– Затем, что она тебя застукала. Как и я. Ты же собирался меня убить. Ты ведь хотел меня застрелить.

– Нет же, – простонал он, – не хотел. Я даже не знаю, как пользоваться этой штукой.

Даг приподнял свое ружье, как бы говоря: зато я знаю. Иэн судорожно сглотнул.

– Но ты же забрал ружье из сарая, – сказала я. – Ради шутки?

Во взгляде вполне натуральное недоумение.

– Нет, не брал я ружья.

– Что значит – не брал? А из чего ты в меня целился?

Недоумение в глазах сменилось изумлением, будто я несла бред.

– Это же твое ружье, ты его принесла. И целился я, лишь чтобы напугать.

Он шевельнулся и тут же застонал, лицо его было в испарине.

– Послушайте, я кое-что видел. Поэтому и перенес тайник из насосной сюда.

– Ты о чем? – быстро спросила я. – Что ты видел?

– Видел, как ее убили. Ту девушку. Сразу подумал: вот черт, утром здесь будет полиция. Они все обыщут. Так что надо было скорее убрать товар подальше от Охотничьего Дома, а лучше вообще увезти до их появления. Но этот снег. Полиция не могла приехать, но и мы не смогли уехать… – Он запнулся, сообразив, что сболтнул лишнее.

Это «мы» заинтересовало меня, но сейчас важнее было другое.

– Как она умерла? Та женщина. Упала и разбилась? – спросил Даг, подумав о том же.

– Нет… Конечно, нет. Ее убили. Я все видел. Это было там, возле насосной. Часа в четыре, когда я перетаскивал товар. Ночь была светлая, снег повалил сильнее, будто прорвало. Но тогда я видел хорошо. Она убила ее.

– Она? – переспросила я.

– Да. Другая женщина. Из гостей. Они вроде поругались, я не слышал из-за чего. Но слышал, как она сказала: «Ты никогда не была мне настоящей подругой. Подруги так не поступают». Я подумал, обычные бабские разборки из-за мужика или еще чего. Досадная помеха, но что ж поделать. Решил залечь в зарослях, дождаться, пока они уйдут. И тут гляжу, одна схватила другую за шею, будто хотела выдавить слова из нее, а потом толкнула. И смотрела, как та падает. Спокойно так.

Миранда

Это было единственное, что приносило хоть какое-то облегчение, – фантазии о том, как испугается Джулиен, узнав, что я собираюсь рассказать про него всему миру. Наверняка думает: «Я договорюсь с ней, непременно договорюсь. Через час она точно успокоится, и тогда…» Ну уж нет, дорогой, «тогда» будет поздно. Я где-нибудь спрячусь, продержусь и уеду первым же поездом. Джулиен войдет в коттедж, увидит, что там никого, и вот тут-то по-настоящему запаникует. А потом еще и найдет мою записку. Не нужно объяснений. Мне с самого начала не стоило хранить твой секрет.

– Вот. – Я положила ручку, довольная написанным.

На туалетном столике тоже царил идеальный порядок. Расческа, маленькая деревянная шкатулка, две помады. Одна от «Шанель». Я перевернула тюбик и прочитала на этикетке: «Пиратка», тот же оттенок, каким пользуюсь и я. По-моему, эта «Пиратка» была на Эмме и сегодня вечером, но сказать трудно, на каждом цвет по-разному смотрится.

– У меня есть такая, – сказала я. – Моя любимая.

Вообще-то мне надо купить новую. Свою я где-то посеяла, видимо, завалилась за подкладку одной из сумочек.

– О да, – ответила Эмма. – Я тоже люблю ее.

Я открыла помаду и, сосредоточенно глядя в зеркало, провела по губам. Матовый алый изгиб. Однажды я где-то прочла, что в трудные времена продажи губной помады взлетают. Я свела губы в трубочку, расправила. Никогда еще выражение «боевая раскраска» не было столь уместно. Красная помада буквально преобразила бледное лицо с запавшими глазами. Придала лицу решимость, выразительность. Я раздвинула губы в улыбке. Но тут же взяла себя в руки. Веду себя, как Джокер в исполнении Хита Леджера.

– Помада так хорошо смотрится на тебе, – сказал мне однажды Джулиен. – У других женщин накрашенные губы выглядят слегка чересчур. Но ты – как там говорится? – ты рождена для нее.

Я взяла салфетку из стоящей тут же коробки и стерла помаду. Рот обратился в бледный рубец.

– Слушай, – сказала Эмма, – может, переместимся в Охотничий Дом? Там гораздо удобнее. Марк уснул в гостиной, но…

– О нет, спасибо. Я не хочу никуда идти. Я собираюсь уехать первым же поездом. Не желаю снова видеть Кейти и Джулиена.

– Мэнди, о боже… что случилось?

Мне хотелось выложить новость с хладнокровной иронией кинозвезд тридцатых годов. Но, к своему ужасу, я обнаружила, что вот-вот расплачусь, слезы набухали внутри, готовые хлынуть неудержимым потоком. Я так давно не плакала – с тех пор, как получила диплом третьей степени, а Кейти извлекла из своего конверта диплом первой степени.

– Джулиен и Кейти переспали.

Я не смогла заставить себя сказать «У них роман». Не выходило. Эти слова звучали так интимно, так мерзко.

– О господи. – Эмма прикрыла рот рукой.

Но в глаза мне она не смотрела. Фальшивый спектакль.

Невероятно. Из всех людей именно Эмма знала, что мой муж спал с моей лучшей подругой? Какого хрена?

– Ты знала?

– Только со вчерашнего вечера, клянусь, Миранда. Марк рассказал.

Маленький секрет Джулиена… Вот на что Марк намекал. Неудивительно, что он выглядел сбитым с толку, когда я объявила, что не желаю об этом слышать.

– Я не хотела говорить тебе, – бормотала она. – Решила, надо дать шанс Кейти и Джулиену признаться самим. Я считала, что я не вправе.

– Не вправе что? Рассказать мне, что мой муж трахает мою лучшую подругу?

– Мне так жаль, Мэнди. Надо было сказать тебе… Никогда себе не прощу…

У нее было такое расстроенное лицо, что я рукой махнула. Да какая уже разница.

– Знаешь, плевать. Ты тут ни при чем. Теперь я знаю. И я знаю, как с этим поступить. – Я протянула ей записку. – Хочу быть уверена, что Джулиен ее получит. Но сама отдать ему не могу.

– Хорошо, ладно… Но почему…

Я протянула бокал:

– Можно мне еще?

– Конечно, – улыбнулась Эмма. – Это хорошее лекарство, сама знаешь.

Она отошла к бару.

Чтобы чем-то себя занять, я взяла шкатулку, стоявшую на туалетном столике. Это была красивая расписная китайская шкатулка-головоломка. У моей бабушки была очень похожая. Я перевернула ее. И конструкция такая же. Бабушка показала мне секрет шкатулки, и я часто играла с ней, я ее просто обожала. Интересно, не забыла, как открывается? Я нажала на одну из нижних планок, ничего не произошло. Проделала то же самое с другой стороны. Легкий щелчок. Я ощутила детскую радость. А дальше? Ах да, планка с короткой стороны. Мои пальцы двигались уже сами по себе, поворачивали, нажимали. Почти получилось, надо только найти нужный выступ. Если шкатулка такая же, она раскроется. Ага! Получилось.

– Ой, – странным голосом сказала у меня за спиной Эмма.

Я обернулась, она стояла с двумя бокалами.

– Нет, не надо!

Слишком поздно. Шкатулка открылась, ее содержимое просыпалось на пол. Так много всего, поразительно, и не подумаешь, что столько умещается в небольшой коробочке.

Раздался звон бьющегося стекла. Я смущенно глянула на Эмму, бокалов в руках у нее уже не было. На полу блестели осколки, у ног лужица.

– Вот дерьмо, – вздохнула я. – Какая же я идиотка. Прости.

Но Эмма не слышала. Похоже, она даже не заметила, что выронила бокалы. Наклонившись, она поспешно подбирала вещицы, вывалившиеся из шкатулки, пыталась загородить их собой.

– Осторожно, ты же пора…

Я замолчала на полуслове.

Она явно надеялась скрыть от меня. Но я уже увидела. Знакомые мелочи. Сережка, которую я потеряла на Летнем балу лет десять назад, – наш памятный с Джулиеном вечер, от которого мы вели свою историю. Помню, как он потянулся к моему уху, легонько коснулся мочки: «Так теперь модно? Одна серьга? Только от тебя такого можно ждать».

Сейчас кажется, что все это было с кем-то другим.

Подвеска от «Тиффани», подарок Кейти мне на двадцать один год. Я так расстроилась, когда кулончик потерялся. Кейти знала, что я положила глаз на него, и выложила за украшение гигантскую для нее по тем временам сумму.

Перьевая ручка «Паркер». Не помню ее. А нет, погодите. У меня была такая в первые недели в Оксфорде. К вещам я всегда относилась небрежно, но помнила, что утром ручка у меня еще была, а после обеда уже исчезла. Я решила, что выронила ее где-то, даже попыталась повторить свой путь в тот день, надеялась найти. Но кто-то, должно быть, ее подобрал. Что ж, кое-кто действительно ее подобрал.

Даже моя зажигалка, с гербом, исчезнувшая накануне вечером.

– Эмма, откуда у тебя все эти вещи? Это же мое. Почему они здесь?

Большинство пропавших вещиц были возвращены – с многозначительными записками. Но не все – некоторые явно имели большую ценность.

– Я не знаю, – сказала Эмма, не глядя на меня. – Я не знаю, откуда они. Я понятия не имела, что в этой шкатулке.

Шкатулка принадлежит Марку? Оставим без внимания эту чушь. Я смотрела, как Эмма прижимает к груди кулак – с ручкой, сережкой, кулоном. Этот ее взгляд секунды назад – неприкрытый ужас, когда она увидела, что я пытаюсь открыть шкатулку. Ее отчаянный вскрик. Выпавшие из рук бокалы. И ее слова прошлым вечером…

– Мэнди, это так глупо. Я могу объяснить.

– Нет, Эмма. Вряд ли.

Что же меня так насторожило в ее словах вчера? Она рассказывала про ту вечеринку, когда я застряла в туалете. Сказала, что это случилось в Лондоне, она вроде бы уже была с нами или же ей кто-то рассказал. Но никто не мог ей рассказать. Никого там не было. И произошло это не в Лондоне, а в Оксфорде. И давным-давно. В самую первую университетскую неделю. Теперь я вспомнила все отчетливо. Я тогда так хотела произвести впечатление на всех, но не таким способом. Застрять в туалете – я никому не рассказывала о своем позоре. И если Эмма знает, значит, она была тогда в Оксфорде. И на той вечеринке. Другого объяснения нет.

Я достала из кармана телефон.

– Что ты делаешь?

– Ищу доказательства.

Лицо ее вдруг сделалось жестким, я даже испугалась, что она сейчас бросится на меня и выбьет из рук телефон. Но она совладала с собой.

– Какие доказательства?

Она пыталась говорить спокойно, однако голос прозвучал странно – тоненько, почти пискляво.

Я не ответила. В голове мелькнуло: спасибо Джулиену, что настоял, чтобы в Охотничьем Доме подключили вай-фай. Фейсбук открывался бесконечно, и все это время я наблюдала за Эммой – оцепеневшей, настороженной. Наконец страница загрузилась, я ткнула пальцем в «ваши фото». Принялась листать фотографии. Господи, сколько же их, и как много просто чудовищных. Потом, когда разберусь со всем этим, почищу фотоальбом. По мере того как я листала, лицо мое на снимках становилось все моложе – щеки пухлее, черты более округлые. До чего же я изменилась, даже представить не могла. Как сильно изменились все мы. Вот Джулиен, чудный мальчик, в которого я влюбилась, – мальчик, который стал мужчиной и разрушил мою жизнь. Ладно, не сейчас. Я искала кое-что другое. Может, проскочила? Да нет, это было раньше, гораздо раньше. А, вот он, нужный мне год. Первый год, неделя первокурсников. Неделя незнакомцев, когда пытаешься понять, с кем из этих людей ты будешь дружить. Все лица новые, с первого раза все и не запомнить. А некоторые так и не запоминаешь. Я уже не сомневалась, что найду и нужное лицо. Ну конечно. На фото с той самой вечеринки, теперь-то я знаю точно, когда именно застряла в туалете. Калейдоскоп юных лиц. Качество ужасное, но я разберусь. Потому что среди этих людей есть человек, смотрящий прямо на меня, и я бы его никогда не заметила, если бы Эмма не подсказала. Волосы мышиного цвета, круглые щеки, черты лица менее решительные, глаза скрыты за очками Гарри Поттера. Юная, ужасно одетая. Я поднимаю глаза и сравниваю девочку на фото с женщиной напротив меня. И, несмотря на все перемены, это она, это безусловно она.

– Это был не Марк. Это была ты, Эмма. Ты преследовала меня, ты брала мои вещи. – Теперь-то мне было все очевидно. – Зажигалка. Отдай мою чертову зажигалку, Эмма.

Она молча протянула ее. Взгляд был неотрывно устремлен на меня – внимательный, пристальный, словно она пыталась проникнуть в мои мысли, понять, что я собираюсь делать.

Как бы мне хотелось быть сейчас невозмутимой, спокойной. Прикурить от этой самой зажигалки, попросить Эмму сесть и все объяснить. Как она, глупенькая подружка Марка, которую я знаю-то всего три года, оказалась моим сталкером. Но у меня больше не было сил. Два таких открытия за одну ночь. Это слишком. Привычный мир окончательно ушел из-под ног.

Эмма

Итак. Миранду я знаю давно. Не так давно, конечно, как Кейти, ее вероломная «лучшая» подруга. Но и дольше, чем Джулиен, Марк и остальные. Чтобы объяснить, я должна вернуться больше чем на десять лет назад.

Собеседования в Оксфорде. Осень. Я знала, что с академическим собеседованием у меня все будет в порядке. Тут не о чем было беспокоиться. Но родители тревожились по поводу личного собеседования. А вдруг туда каким-то образом попало мое личное дело с описанием проблем в предыдущей школе. На этот случай у меня был готовый ответ. Это было ужасное недоразумение, вы же знаете, какими бывают девочки-подростки, и так далее. Никаких упоминаний о психиатре (по всей вероятности, они не имели права об этом спрашивать) или его диагнозе. Могут ли они, в принципе, не обратить внимания на мои оценки и увидеть настоящую меня? И станет ли это препятствием? Но ведь невозможно получить аттестат с одними высшими баллами, не обладая, скажем так, некоторой одержимостью. Успехи в учебе были положительной стороной этого. Но история с той глупой девчонкой – отрицательной.

Когда дело дошло до этого кошмарного собеседования, отделалась я легко. Разумеется, был вопрос об «увлечениях». Я назвала теннис, французскую «новую волну» (вызубрила интервью с наиболее известными французскими режиссерами), кулинарию. Интересно, какие бы выводы они сделали, расскажи я им о своих настоящих хобби. Наблюдение, изучение, коллекционирование. Единственная проблема заключалась в том, что коллекционером я была необычным. Мне нравилось коллекционировать личности.

Тут дело вот в чем. Я никогда не ощущала себя реальной личностью. Во всяком случае, не в том смысле, в каком ощущают себя реальными другие. С очень юного возраста я поняла, что мне легко дается учеба. Но учиться может и машина. А я и была как машина. Не обладала собственным «я». Но проблемой я это не считала. То, чего у вас нет, вы легко можете одолжить или украсть.

Поэтому я всегда находилась в поиске особенно ярких личностей – так паразит ищет хозяина. В первой школе была девочка, с которой все закончилось довольно неудачно – она пожаловалась родителям, что я после уроков всегда иду за ней, а иногда она видит меня на дереве напротив своего окна. Это было несправедливо. На дереве я просто делала уроки, как любой другой ребенок, но свои уроки. Школьные домашние задания я обычно выполняла во время короткой поездки на автобусе после уроков. Настоящими же домашними заданиями для меня были изучение ее привычек, поведения, ее комнаты, музыки, которую она слушает. После я примеряла все это на себя: покупала те же диски, такую же одежду.

После беседы с директрисой меня перевели в другую школу. Потом в следующую, когда повторилось то же самое. «О, – беспечно сказала я на собеседовании, – мой отец часто менял работу, и нам приходилось переезжать вслед за ним». Профессор взглянула на меня с недоверием, но мои успехи в учебе перевесили любые другие соображения.

Миранду я впервые увидела в общей гостиной. Она вся словно светилась. И была абсолютно уверена в том, кто она такая. Пила пиво с парнями, играла с ними в бильярд, но вскоре они ей надоели – наверное, из-за рабского обожания, с каким взирали на нее. И тут ее взгляд невероятным образом упал на меня.

Она села рядом.

– Привет. Как твое собеседование?

Я была так ошеломлена, что на миг лишилась дара речи. Смотреть на нее было все равно чо смотреть на солнце. И не только из-за ее красоты. А еще потому, что она буквально излучала самое себя – сложную, противоречивую, переменчивую, это было истинное торжество индивидуальности.

– Я-то слегка мандражирую, – сказала она. – В смысле, личное собеседование, понятно, фигня (как сейчас помню эту феноменальную самонадеянность!), но насчет академического я не очень уверена, а оно куда важнее. Пристали ко мне с дебильными вопросами про метафоры в «Священных сонетах» Джона Донна, и я поплыла. Ох, может, все-таки пронесло. Бывает же, правда?

Я кивнула, хотя вряд ли вообще поняла, о чем она спрашивает. Она могла о чем угодно говорить. Я согласилась бы со всем.

– Слушай, мне надо выпить. Хватит с меня пива, хочу чего-нибудь покрепче. Составишь компанию?

Я опять кивнула, ошеломленная свалившимся на меня счастьем. Следующим утром предстояло еще одно академическое собеседование, но сейчас это казалось абсолютно неважным.

Миранда купила нам по порции «Джима Бима» с колой, что для меня было самым изощренным в жизни: коварное тепло бурбона под сладостью газировки. Она тянула свой коктейль через соломинку и ухитрялась при этом выглядеть круто. Я все ждала, когда она по-настоящему увидит меня… или отсутствие меня – мою пустоту. Ужаснется, передернется от отвращения, поймет свою ошибку и упорхнет с одним из этих неординарных парней, которые гораздо больше подходят ей. Но ничего такого не случилось. Тогда я еще не догадывалась, что все силы и время у Миранды уходят на то, чтобы соединить, примирить вечно конфликтующие и нестыкующиеся стороны самой себя и ей просто недосуг как следует разглядеть кого-то еще. Заметить несуразность в собеседнике, нехватку в нем чего-то. Эта ее черта меня всегда устраивала. К тому же Миранда не любила все предсказуемое. Вкусом она обладала эклектичным и тоже была коллекционером, на свой лад. Но главное – у нас так много общего.

Казалось, для нее не имело значения, что я говорю, – точнее, что я не говорю, сидя перед ней, ослепленная ее сиянием. Ей требовалось зеркало.

После знакомства с Мирандой все прочие люди стали для меня картонными силуэтами. Я нашла идеал, которому стоило подражать. Это была сложная задача, в самый раз для моих способностей и амбиций. Или, как сказали бы нормальные люди, я нашла ту, с которой захотела подружиться.

Мы сходили потанцевать в клуб, про который она узнала от третьекурсника, нашего с ней куратора, но его опека сводилась к неустанному заигрыванию с Мирандой. В клубе она отшила его, сделав такие глаза, будто нет на свете существа ужаснее, чем он. Схватила меня за руку и потянула на танцпол, стилизованный под ретро, липкий от пролитых напитков. Впервые в жизни я не ощущала ни того, что я странная или что слишком толстая, ни даже привычной пустоты внутри – я позаимствовала у Миранды ее сияние, я стала луной, отражающей свет солнца.

После поступления в Оксфорд я не особо надеялась, что снова увижу ее. Это было бы слишком хорошо, а я не привыкла, чтобы мои желания исполнялись. Кроме того, несмотря на весь ее блеск, я не была уверена, что у нее достаточно способностей – по меркам Оксфорда – для поступления. Но Миранда была там – на регистрации новичков. Моя Будущая Лучшая Подруга. Мое вдохновение, мой калейдоскоп настроения. Источник, в котором я могла черпать надежду, что однажды и сама обзаведусь индивидуальностью.

Я стояла в очереди и ждала, когда она увидит меня. Этот момент наступит, надо просто потерпеть. Не может быть, чтобы она меня не заметила, между нами же энергетическая связь. Подруги с первого взгляда. Я представляла, как это произойдет. Вот она шагает вдоль очереди из новичков, неотесанных, неуклюжих, тогда как сама выглядит так, будто она оксфордский старожил, здешняя хозяйка. Золото волос, потертая «почтальонская» сумка, шелковый шарф едва ли не до пола. Фантастически прекрасная. И внезапно она останавливается. «Это ты! Слава богу, а то я не встретила никого, с кем можно нормально поболтать. Как насчет кофе?»

И остальная очередь, для которой я очкастая толстуха со стертой внешностью, внезапно увидела бы главное – ту, кого удостоила вниманием Богиня. Я ждала этого момента, как священник ждет сошествия Святого духа, изнывая от предвкушения. Она уже направлялась в мою сторону. И вот, плавно перекинув длинный конец шелкового шарфа через правое плечо, она приближается. Я едва не дрожала от нетерпения. Даже зажмурилась на один долгий миг. А когда открыла глаза, ее рядом не было. Я огляделась, не веря. Она прошла мимо меня. Не остановившись, даже не бросив «привет».

Я видела, как она разговаривает с незнакомой мне девушкой в конце очереди – с темными тусклыми волосами, костлявой, нескладной, дурно одетой. Ее наряд был столь же ужасен, сколь элегантен и шикарен у Миранды. И я поняла: Миранда уже выбрала себе зеркало, самую безнадежную особу. Эта тощая девчонка узурпировала мои права.

И все же я не потеряла надежды. Ждала, что Миранда заметит меня. Я приходила в общую гостиную, садилась за тот же столик, в баре всегда брала «Джим Бим» с колой, устраивалась так, чтобы находиться в поле ее зрения. Достаточно близко, чтобы слышать, о чем она говорит. Однажды она пожаловалась, что терпеть не может столовскую еду, но сама готовить не умеет – настоящая засада для нее. И тогда я научилась готовить. Часами торчала на кухне ее этажа, колдовала над изысканными блюдами, какие подавали в оксфордских ресторанах. Я ждала, что как-нибудь она будет идти мимо кухни, внезапно остановится, заглянет в дверь и скажет: «Господи, божественно пахнет». И я предложу ей попробовать – потому что все это ведь только ради нее, – мы сядем за стол, поедим вместе и станем лучшими подругами. И я снова смогу позаимствовать ее свет.

Но ничего такого не произошло, она меня так и не заметила. Пару раз она и в самом деле прошла мимо кухни, когда я там суетилась, но либо тыкала в телефон, либо болтала со своей ужасной подружкой, а позднее со своим столь же ужасным парнем. Они оба стоили друг друга, Кейти и Джулиен. И оба ее не заслуживали.

Я часто вспоминаю ту печальную одинокую девушку, что на лекциях всегда сидела за шесть мест от Миранды. Я отчетливо помню ту первую лекцию, когда она вошла в аудиторию. Как и прежде, с другими людьми, и я никак не могла решить, чего хочу больше – быть ею или быть рядом с ней. Но вскоре я поняла, что невозможно ни то ни другое. Все ее друзья совсем не походили на меня. Никто из них не был столь же красив, как она, но на всех лежал отблеск того же шика – даже на этой нескладной Кейти, впитавшей часть ее очарования. Они бы отвергли меня как инородное тело.

До меня начало доходить, что я не оставила в ее жизни никакого следа. Тогда как для меня она была средоточием мира все последние месяцы, со дня нашей первой встречи. И я превратилась в ее тень, следовала за ней повсюду. Она бы назвала – называла – это преследованием. А я – наблюдением. И когда мне стало не хватать одного лишь наблюдения, я начала брать у нее вещи. Порой какие-то милые, но дорогие ее сердцу безделицы. А порой и что-то важное – как то сочинение, что она списала, или сережки, которые она украла. Я носила эти сережки неделю – маленькие расписные попугайчики. Они покачивались у меня в ушах, и я чувствовала себя хоть чуточку ею, они словно передали мне частицу ее личности. Я непринужденно улыбалась барменам в кофейнях, сдала сочинение на день позже и даже провела полдня на берегу реки, чтобы загорели ноги. Я ждала, что она заметит, потребует от меня объяснений. Но нет. Однажды мы столкнулись на улице, она увидела попугайчиков у меня в ушах и резко остановилась. От удивления рот ее чуть приоткрылся – идеальная маленькая «о». Но она тут же покачала головой и двинулась дальше. И я поняла, что увидела она только серьги. Но не меня.

Тогда-то я и нашла способ привлечь ее внимание. Я стала возвращать похищенные вещи. Давала понять, что она их не потеряла по рассеянности. Но кое-что я, конечно, оставила у себя. Это были мои талисманы, священные реликвии. С ними я чувствовала себя иной. Ее ангелом-хранителем.

Она была такой беспечной. Может, потому, что у нее было всего вдоволь, вещи мало что значили для нее. Кашемировый кардиган, небрежно брошенный на краю танцпола; элегантный ободок для волос, вывалившийся из ее сумки на стуле в кафе; босоножки на шпильках, которые она сняла на балу и забыла, где оставила. Я была ее Прекрасным Принцем. Я возвращала каждую вещь с тщательно продуманной запиской. Представляла легкий трепет, который охватит ее, когда она узнает, что у нее есть тайный поклонник. Это же куда лучше, чем не терять вещи.

Все больше я подражала ее манере одеваться. Села на диету, выпрямила и осветлила волосы. Иногда, поймав свое отражение в витрине магазина, я словно видела ее. Я получила диплом второй степени, а не первой, как предсказывал мой куратор. Но меня это не волновало. Высшие оценки я получила, изучая и превращаясь в нее.

Я отправилась за ней в Лондон. Выяснила, где они любят выпить – она и ее друзья. Как ни странно, это оказался дешевый бар и совсем уж дешевый клуб «Инферно» недалеко от Клэпэм-Хай-стрит. И вот там-то, когда я сидела и потягивала в баре свой лимонад, ко мне и подошел Марк.

Разумеется, я знала, кто он. Я просто застыла, испугалась, что он пришел разобраться со мной. Но он спросил: «Можно угостить тебя?» – и передо мной распахнулся целый мир возможностей. Я, со своим дурацким именем, поняла, что он видел во мне не чокнутую Эммелин Пэджет. Он видел прекрасную незнакомку в кожаной юбке и шелковой кофточке, совсем как у Миранды. И когда он спросил, как меня зовут, я ответила – Эмма. Моя любимая героиня Джейн Остин, которую Миранда мне всегда немного напоминала.