Охотничий Дом Фоли Люси

Кейти

Почти полтретьего ночи. Я размышляла, достаточно ли уже поздно, чтобы я могла ускользнуть в свой домик и меня не назвали бы разрушительницей компании. Рядом на диван упала Миранда:

– Слушай, мы за вечер даже не поболтали. – Она понизила голос: – Я сбежала от Самиры. Обожаю ее, честно, но она сейчас только о ребенке говорить способна. Вообще-то это немного… ну, короче, это чертовски бестактно, если уж напрямую.

– Что именно?

Миранда нахмурилась.

– Даже не помню, говорила или нет, когда мы последний раз виделись, сто лет уж прошло. Ну… – она перешла на шепот, – мы же пытались, понимаешь…

– Зачать…

– Зачать ребенка, да. В смысле, еще рано и все такое. Все твердят, должно пройти время, – она закатила глаза, – да только Самира, похоже, залетела сразу, как перестала принимать таблетки.

– У всех, наверное, по-разному.

– Да. Я о том, что, может, оно и к лучшему, если честно. Это же конец всему, разве не так? Той жизни, которую мы ведем. Глянь на этих двоих. Это похоже… я не знаю. Это вдруг началось сплошь и рядом. У каждого из моих друзей на фейсбуке либо есть ребенок, либо скоро заведется… прям какая-то эпидемия плодовитости. Понимаешь, о чем я?

– Я давно перестала заходить на фейсбук. Это же как наркотик.

– Да, наркотик! – горячо подхватила Миранда. – Точно, точно. Господи, с тобой поболтать как глотнуть свежего воздуха, Кей. Ты так далека от всего этого – одиночка, живешь своей жизнью… и совсем не думаешь про детей и весь этот бред.

– Угу, – я сглотнула комок, – это обо мне.

– Прости. – Голос у Миранды потеплел. – Это комплимент.

– Да ладно. – Ком в горле никуда не делся. – Я понимаю.

– Слушай, у меня есть кое-что, что нас взбодрит. – Она подмигнула и попыталась что-то выудить из кармана джинсов. И крикнула уже во весь голос: – Кто хочет немного сладенького?

– Сама приготовила? – спросил Ник с насмешливым удивлением. – Не припомню, чтобы ты увлекалась стряпней, Миранда.

Это еще мягко сказано, и Ник, уверена, тоже так думает: Миранда отвратительно готовит. Помню особенно жуткое ризотто, когда половина риса прилипла к сковороде и пригорела до черноты.

– Так было же, – живо откликнулся Джайлс. – Эта штука, безе с малиной, за ужином.

Миранда лукаво улыбалась. Она снова была, как в студенческие годы, бесспорной королевой вечеринки. Глаза ее блестели по-особенному, возбужденно, почти одержимо. Я почувствовала прилив адреналина, как много лет назад. Когда Миранда такая, она веселая, но и опасная.

– Это кое-что другое. – Она наконец извлекла пластиковый пакетик с маленькими белыми таблетками. – Назовем это мятным десертом. Нейтрализатором вкуса. Вспомним старые времена… раз уж мы все собрались здесь вместе.

Я сразу решила, что не стану это принимать, если не желаю потерять над собой контроль. Последний раз, когда я это сделала, все кончилось очень плохо.

Ибица. Нам за двадцать. Большая компания. Вообще-то меня не приглашали, в Оксфорде я почти не была знакома с организатором поездки (читай: он не считал меня достаточно клевой, чтобы пригласить хотя бы на одну из отвязных вечеринок, которые устраивал). Но за неделю до поездки у Миранды умерла бабушка, и она продала свое место мне, со скидкой. На Ибицу ехали Джулиен, Самира и Марк и многие другие, о которых с тех пор ни слуху ни духу. Уже и не вспомнить их имен, даже если захотеть.

Мне нравились долгие ленивые ланчи у бассейна. На закате я пила розовое вино, загорала, читала. А вот вторая часть вечера мне не нравилась: тогда доставались таблетки и все смотрели на меня – когда я отказывалась – как на родителя, который явился испортить общее веселье. А потом все обращались в мерзкие версии самих себя – истерически хохочущие, необузданные, с расширенными зрачками, просто животные. Видели бы они это со стороны, думала я. В то же время я чувствовала себя скованной, скучной, плохой заменой Миранде. Самира – всегда в гуще веселья – как-то отвела меня в сторонку, сказала:

– Тебе надо просто немного расслабиться.

К концу недели они уже днем даже не пытались встать. В доме царил полный бардак. Всюду грязная одежда, пивные банки, использованные презервативы, даже лужи рвоты, не столько подтертые, сколько размазанные. Я уже собиралась бронировать билет на самолет обратно домой. Это же, черт побери, отпуск. Передышка от работы, где я тружусь по восемьдесят часов в неделю. Я знала, что вернусь усталой, грязной и злой. Но в результате я проторчала там до конца. Нашла уголок террасы, скрытый от глаз, перетащила туда лежак и провела последние дни за чтением. Решила, что хотя бы загорю как следует и вдоволь начитаюсь, – жалкое подобие того, чем обычно занимаются в отпуске. Но хотя бы в глазах коллег и родных буду выглядеть так, будто прекрасно провела время.

В последний вечер каким-то чудом все собрались с силами и сообща затеяли барбекю, какие устраивали в начале недели, пока все были на ногах. Я выпила много игристого вина, а потом еще. При свете свечей, глядя на лица окружающих и темно-бирюзовый блеск моря, я подумала: и с чего это я взяла, что плохо провожу время? Это ведь и значит быть молодым, разве не так?

А потому, когда настало время таблеток, я взяла одну. И очень скоро меня охватила эйфория, я ощутила себя непобедимой. Освобожденной из тюрьмы собственного «я» – неклевой и неприкольной подружки Миранды.

Многое из того, что случилось потом, происходило словно в некоем безвоздушном пространстве, не похожем на реальность. Помню прыжок в бассейн прямо в одежде, кто-то тащил меня оттуда, мол, я простужусь, а я все твердила, что «хочу остаться там навсегда». Помню любовь ко всему и ко всем, переполнявшую меня. Как же я раньше не понимала, насколько сильно люблю их?

Помню мужчину и секс в пустой раздевалке бассейна, когда все давно уже разошлись спать. Почти полная темнота, сделавшая ощущения еще острее. Я руководила и направляла. Когда я кончила, на какое-то мгновение мне показалось, что мое тело рассыпалось мелкими звездами. Никогда не чувствовала ничего похожего, я была в высшей степени самой собой… и одновременно кем-то совершенно другим.

На следующее утро я не решалась в это поверить. Разве могла эта дерзкая сексуальная девушка быть мной? Будь там Миранда, я бы спросила ее, что из того, что я помню, было на самом деле? Видела ли она, как я ушла с мужчиной в раздевалку? Действительно ли это произошло? Или это жуткая галлюцинация? Я не смогла решиться спросить Самиру из страха, что она высмеет меня и посоветует повзрослеть.

Это наверняка было, решила я, и доказательство – боль между ног, глубоко внутри. Я была убеждена, что на мне сохранился его запах. Однако на другой день никто ничего не сказал. Я оглядывалась, пытаясь уловить шутки или бахвальство среди парней, но ничего.

К счастью, некоторые из нас тоже отказались от таблеток. Бо – само собой, Самира и Ник из солидарности с Бо. Я поняла, как Нику неприятно это дополнение к вечеринке, по его свирепому взгляду, когда Миранда протянула ему пакет прямо через Бо. Вид у нее был самый невинный, но она всегда умела притвориться, что ей плевать, что ее ничего не колышет. Но, как самая давняя ее подруга, я знаю, что все не совсем так. Иногда подобная беззаботность дается немалыми усилиями.

Миранда стояла у проигрывателя в углу гостиной, перебирала старые пластинки. Наконец с победным криком она нашла, что хотела, «Хиты. Студия 54», и поставила на вертушку. Зазвучала музыка, хриплый женский голос, и Миранда вышла на середину комнаты и начала танцевать. Она двигалась абсолютно раскованно, а мы сидели и глазели на нее. Она пребывала в полной гармонии с собственным телом. Я всегда страдала от того, что не могу быть столь же раскрепощенной. Ведь что такое танец, по сути? Необязательно обладать каким-то особым талантом, если только не занимаешься этим профессионально. Скорее, это способность отбросить свою застенчивость. У меня никогда не получалось. Такому нельзя научиться. Это либо есть, либо нет.

Помню, как подростками мы хитростью пробирались в ночные клубы. Хотя Миранде не нужно было хитрить, ее пропускали сразу, едва взглянув, – в свои пятнадцать она выглядела на двадцать и уже тогда была красоткой. Оглядываясь назад, вспоминая, как мужчины смотрели на нее, какие замечания отпускали на ее счет, я неизменно передергиваюсь от отвращения. Я прокрадывалась вслед за ней в надежде, что меня не заметят. Помню, как танцевала рядом с ней, разгоряченная водкой, украденной из бездонных запасов матери. Копировала движения Миранды, словно я ее тень, потому что этим я всегда и была – ее тенью. Темнотой вокруг ее горящего факела. И мне казалось, что я почти стряхнула собственную неловкость.

Миранда из тех друзей, что делают вас смелым. С которыми чувствуешь себя шести футов ростом, почти таким же лучезарным, словно позаимствовал немного ее света. Но так же легко она может заставить вас почувствовать себя дерьмом. Это уж как ей вздумается. Иногда в те ночи она говорила, что я хорошо выгляжу, – неизменно в одежде, одолженной из ее тогда уже обширного гардероба, мешковатой на мне в области груди и бедер, как на девочке, которая решила поиграть в женщину, нарядившись в мамины шмотки.

А в другой раз она говорила что-то вроде: «Господи, Кейти, ты бы знала, какой у тебя серьезный вид, когда ты танцуешь. – И изображала – прищуренные глаза, мрачно сжатые губы и дерганые движения. – Как будто у тебя жуткий запор. Шону Полу[14] наверняка и не снилось, что люди могут так танцевать». И вся моя обретенная уверенность улетучивалась, я чувствовала себя хуже прежнего. И глушила водку, смешанную с чем-нибудь, пока не чувствовала, что снова расслабилась. Именно тогда я поняла, почему моя мать использует алкоголь как лекарство.

На танец Миранды мне было трудно смотреть – как обычно. Такая грациозная, такая подвижная, можно подумать, что она брала уроки. Только Джулиен не смотрел на нее. Он стоял у окна, глядя в темноту, нахмурившийся, весь погруженный в свои мысли.

Миранда помахала, призывая нас присоединиться к ней. Схватила за руку Марка, заставила встать. Поначалу он дергался, скованно и неуклюже. Но вот она подстроилась под него, и они начали двигаться слаженно, и движения Марка сделались ритмичными, плавными, почти чувственными, в одиночку у него бы точно не получилось. Танец оказался заразительным. Самира встала, вот она-то в одиночку уделает всех на танцполе. Эта расслабленность, ощущение легкости у нее в крови. Джайлс ухватил за руку Эмму, поднял ее и закружил по комнате. С ритмом у Джайлса так себе, но ему абсолютно плевать – он отплясывал как пьяный школьник. Они воткнулись в одну из оленьих голов на стене, и она перекосилась. Эмма попыталась ее поправить, но Джайлс не дал, закружив ее в бешеном темпе.

– Джайлс! – вскрикнула Самира, но тут же расхохоталась и, закрыв глаза, отдалась мелодии.

Эмма тоже хохотала – хотя она самая застенчивая среди них – и одергивала блузку, когда та слишком задиралась. Теперь уже и Ник вскочил, протянул руку Бо, а уж эти двое по части танцев дадут фору даже Миранде.

И все же взгляд приковывала именно Миранда: солнце, вокруг которого вращаются другие планеты. Марк без всякого стеснения прижимался к ней. Никогда еще его влюбленность в нее не была такой очевидной. Иногда я задавалась вопросом, не кроется ли тут нечто большее.

Когда Миранда и Джулиен начали встречаться, помню, я думала: немного странно, что его приятель носится с записками между ними, как курьер. Марк регулярно приходил в наш колледж, чтобы поговорить с ней. Передавал что-то от Джулиена. Например, Джулиен, точно король, посылал гонца с приглашением на матч по регби. Или на вечеринку. Жалкое зрелище, думала я. Что это за дружба такая, когда один у другого в услужении? Кем Джулиен себя возомнил? И почему Марк с этим мирится? Безусловно, Джулиен был красив и обаятелен, но ведь и Марк далеко не урод и совсем не закомплексованный. С какой стати он согласился на роль слуги? Да и вообще это казалось странным. У всех тогда уже появились мобильники, Джулиен мог просто послать сообщение.

Но потом я начала замечать, как Марк смотрит на Миранду, и заподозрила, что все эти визиты – инициатива не Джулиена. А самого Марка. Он все чаще мелькал не только у колледжа, но и в нашем общежитии. Наткнувшись как-то раз на него в коридоре, я спросила, как он преодолел дверь с кодовым замком, а он безмятежно ответил, что ему кто-то открыл. Однажды я застала его сидящим под дверью Миранды.

– Ее нет, – сказала я. – У нее репетитор до четырех.

До ее возвращения оставалось полтора часа.

– Ладно, – сказал он. – Мне все равно нечего делать.

И вот тогда я окончательно поняла, что ему очень хочется увидеть ее.

Был еще один случай, отложившийся в памяти. Джулиен и Миранда уже вовсю встречались, страсти у них бурлили нешуточные. Джулиен пригласил нас на барбекю в один из жарких дней после экзаменов (к тому времени мы уже снимали квартиру) в огромный ветхий таунхаус, который он делил с восемью приятелями из команды по регби, включая Марка. Я, как всегда, была невидимкой. Вообще-то кое-кто из приятелей Джулиена нехотя попытался подкатить ко мне, но я заморозила их своим высокомерием. Не хотелось, чтобы меня сочли некрасивой, но доступной подружкой Миранды.

Джулиен следил за грилем, без рубашки, выставив напоказ мускулистый торс. Лето едва началось, но он уже ухитрился обзавестись идеальным золотистым загаром. Я невольно сравнила себя с ним: красные плечи и шея, остальное белое как молоко. Миранда глаз не могла отвести от него – примерно так же в шестнадцать лет она смотрела на своего нового пони по кличке Берт. Затем она глянула на меня, я быстро отвернулась, и взгляд мой уперся в Марка. На нем были пижонские «рэй-баны», совершенно не подходившие его широкому лицу. Могло показаться, что он предается мечтам. Но, присмотревшись, я заметила, что очки не такие уж непроницаемые и Марк неотрывно смотрит на Миранду. Весь вечер он не отводил от нее глаз. А когда Миранда скинула жилетку, оставшись в бикини, его взгляд будто напрягся.

Позже я рассказала Миранде о своих наблюдениях.

– Серьезно, Мэнди, это было жутко. Он не просто смотрел, он пожирал тебя глазами. Словно хотел проглотить.

Она засмеялась.

– Ой, Кейти, вечно ты придумываешь. Он безобидный. Ты точно так же смотрела на Джулиена.

Этого было достаточно, чтобы я усомнилась в том, что видела. И задумалась: уж не зависть ли это с моей стороны? Нет, я это точно знала. Но на Миранду я обиделась. За то, что она не приняла мои слова всерьез.

– Эй, вы двое!

Возглас Миранды вернул меня в настоящее. Она перевела взгляд с меня на Джулиена – двух отщепенцев, не присоединившихся к упоительному кружению под музыку.

– Джулиен, бога ради, потанцуй с Кейти. Она сама не станет.

В голосе легкие стальные нотки.

Вот уж чего мне хотелось бы меньше всего на свете, но Джулиен уже был возле меня. Мне вдруг вспомнился их свадебный танец. Сколько лет прошло – пять, шесть? Миранда настояла, чтобы он заранее взял уроки танцев, чтобы они смогли станцевать фокстрот. Свадьба была совершенно в духе Миранды. Она заявила, что хочет чего-то очень скромного, но оригинального. Например, они с Джулиеном сбегут с церемонии.

В итоге праздник закатили в поместье ее родителей в Сассексе. Двести человек гостей. Резные золоченые стулья, какие увидишь только на свадьбах, круглые столики, над танцплощадкой светодиодный потолок «звездная ночь». И вишенка на многоярусном, цветочно-сахарном торте: танец новобрачных. Джулиен, до того выглядевший женихом с журнальной обложки, вдруг ушел в себя. Во время танца он сбился с ритма, наступил на шлейф Миранды (почти такой же длинный, как у Кейт Миддлтон) и вообще выглядел так, словно желал оказаться где угодно, только не здесь. Вот сейчас у него было такое же выражение лица, а лоб поблескивал от испарины.

Миранда

Я наблюдала, как танцует Кейти – или пытается. С таким видом, будто прилагает неимоверные усилия, чтобы не веселиться. Она постоянно где-то витает с тех пор, как мы здесь, и это не дает мне покоя. Положим, она всегда была тихоней, но не такой угрюмой и молчаливой. Я никак не могла избавиться от странного ощущения, что передо мной незнакомка.

Я всегда точно знала, что происходит в жизни Кейти. А она всегда точно знала то, чем я хотела поделиться из своей. Но последнее время мне о ней вообще ничего неизвестно. Все два месяца, что мы не виделись, она отделывалась извинениями. Я твердила себе, что они искренние: она всегда так занята, занята, занята на своей гребаной работе. Занята, поскольку она же настоящий взрослый человек, в отличие от меня. А как-то раз отговорилась тем, что ей нужно в Сассекс к больной матери (пьянство все-таки дало себя знать). Я даже предложила поехать с ней, сказала, что с радостью повидаю Салли, – господи, я же знаю эту женщину больше двадцати лет. Пусть я ей не нравлюсь – в лицо она всегда называла меня вертихвосткой, дыша перегаром, – все равно так было бы правильно. Но Кейти столь поспешно отказалась, словно ее потрясла сама мысль об этом.

Сказать по правде, мне ее не хватает. Знаю, я всегда произвожу впечатление человека самодостаточного, не желающего, чтобы кто-то совал нос в его дела. Но в последнее время все стало немного сложнее. Кейти единственная, с кем я могу поговорить о неприятностях, что на нас свалились. Все о делах Джулиена я бы рассказывать не стала, очень важно, чтобы никто не узнал об этом, и тем не менее.

Но о моих попытках забеременеть я ей все же рассказала. Точнее, кое-что рассказала. На самом деле мы уже давно пытаемся. Полтора года, если точнее. Двух лет неудач ведь достаточно, чтобы нам предложили ЭКО?

Я могла бы еще рассказать, как редко мы занимаемся сексом, а зачатию это совсем не способствует. Про отчужденность, которая возникла между мной и Джулиеном уже с год как, а то и раньше.

Если уж до конца быть честной, я знаю, почему не рассказала об этом, – мне нравится быть человеком с идеальной жизнью, подругой, у которой все прекрасно, которая всегда готова вмешаться и дать совет с высоты своей идеальности. А разногласия между нами и некоторое отчуждение в постели вовсе не повод, чтобы отказаться от семьи.

Возможно, это отчуждение между мной и Кейти неизбежно, это часть взросления, и теперь каждый живет своей жизнью. Работа и семья оттесняют дружбу. И дальше это будет только усугубляться. Не думаю, что я вправе винить ее. С возрастом друзья отдаляются, общество друг друга уже не приносит столько радости. Иногда я просматриваю на фейсбуке фото десятилетней давности, времен нашей учебы в Оксфорде, и на некоторых рядом со мной люди, чьих лиц, повторяющихся тут и там, я совсем не помню… не говоря уж об именах. Это слегка раздражает. Я листаю картинки: вечеринка за вечеринкой, дома, и в барах, и в общей студенческой гостиной; я обнимаю каких-то людей, которых наверняка даже не знаю. Фотографии с первого курса самые загадочные. Говорят, весь первый курс в университете ты пытаешься избавиться от «друзей», с которыми сошелся в первую неделю, и в моем случае это правда: я зря болтала с одной навязчивой девицей на собеседовании, зря трепалась по пьяни с парнем на посвящении первокурсников – потом он постоянно «натыкался» на меня в разных местах колледжа и звал пить кофе.

Окончив университет, вы тратите следующие несколько лет, стараясь отсеять оставшихся друзей, понимая, что у вас нет ни времени, ни сил, чтобы колесить по Лондону или по стране, чтобы повидаться с людьми, с которыми у вас нет ничего общего. Никогда не думала, что такое случится со мной и Кейти. Мы знаем друг друга с детства. Это другое. Такие друзья всегда рядом, ведь правда? Раз уж продержались вместе так долго.

Тем не менее, если бы я не знала ее сто лет, я бы сказала, что Кейти переросла меня. И где-то на заднем плане в моей голове звучит навязчивый голосок. Этот неприятный голосок – худшее, что есть во мне, и он говорит: «Я сделала тебя тем, кто ты есть, Кейти. Без меня ты была бы ничем».

Но сегодня я не дам ей испортить себе настроение. Я сделала большой глоток из бокала, чтобы усилить эффект от таблетки. Постепенно все расслабились. Джайлс рылся на полке с настольными играми, пока не вытащил «Твистер»[15].

– О, твою ж мать! – с улыбкой воскликнул Джулиен.

Как же давно я не видела, чтобы он по-настоящему улыбался. Скорее всего, это просто действие таблетки, но от улыбки Джулиена где-то внутри начал надуваться пузырь, так похожий на счастье. Может, Джулиен наконец вылезет из своей норы. Он там сидит уже год. И это страшно утомляет – и его вечный виноватый вид, и мое разочарование.

Глупо хихикая, мы после нескольких попыток сумели разложить пластиковый коврик для игры. Всем внезапно ударило в голову.

– Чур, я ведущая! – торопливо выкрикнула Кейти.

Таблетку она принимать не стала, как и Самира, но у той хотя бы уважительная причина: радионяня у нее на поясе точно полицейская рация. Кейти сейчас смотрела на нас, как взрослый, которого достали детские глупости, чем чуть не испортила мне всю радость. Захотелось сказать ей что-нибудь резкое, прикрикнуть, но слов я не нашла. И тут Марк схватил меня за руку и прижал мою ладонь к игровому полю. Дальше Джулиен: правая нога – на зеленый круг. Джайлс, Марк, Бо и, наконец, Ник. Господи, даже Ник не побрезговал «Твистером». Вскоре Джулиен оказался почти верхом на мне, и сквозь туман в голове я подумала, до чего это странная близость. Самый интимный момент за долгое время, вот уж точно. И может, сегодня ночью у нас случится секс в этой большой кровати со столбиками и балдахином. Секс не ради зачатия. Просто ради удовольствия.

Эмма упала и выбыла из игры. Она со смехом поднялась.

Еще несколько ходов. Ник поставил ногу мимо коврика и тоже выбыл, потом упал Джайлс, запутавшись в своих руках-ногах. В игре остались только Бо, Марк, Джулиен и я.

Неожиданно чья-то рука коснулась моей правой груди. Я так причудливо изогнулась, что никто этого не видел. Я с улыбкой оглянулась, полагая, что это Джулиен, но рука принадлежала Марку. Эмма маячила где-то в стороне, Джулиен нависал сверху, поэтому я была абсолютно уверена, что никто ничего не заметил. Какое-то мгновение мы с Марком в упор смотрели друг на друга. Взгляд у него был остекленевший, как у лунатика. В голове моей вдруг прояснилось. Неправильно – эта мысль вытеснила все прочие. Это неправильно. Он что, забыл правила?! Ну да, мы вечно флиртуем, и да, он хочет меня, а мне это нравится, и он оказывает мне всяческие услуги, ему самому это в радость. Но прикасаться ко мне он не имеет права. Это другое.

Я отбросила его руку. Потеряв равновесие, Марк упал.

– Марк выбыл! – радостно вскрикнула Эмма.

Меня слегка подташнивало – сказывались обильная еда, выпивка, таблетка. Я распрямилась под дружные вопли «так нечестно!» и требования занять прежнюю позу и, спотыкаясь, побрела в ванную. Я хочу умыться, мантрой звучало в голове, я хочу умыться ледяной водой.

В ванной я посмотрела на себя в зеркало. При ярком свете, несмотря на все мои усилия, я выглядела заметно старше тридцати трех. Дело не в морщинах – я позаботилась, чтобы их было как можно меньше, – это что-то неопределимое, какое-то напряжение и усталость. На лице, в глазах. Печать. Я смотрела на свое отражение и понимала, сколь разобщены женщина в зеркале и женщина, что внутри меня. Это же не я, да? Вот эта усталая циничная женщина в зеркале? О чем я только думала, принимая таблетку? Забыла, что после веселья и легкости неизбежно придут тоска с тошнотой. Впрочем, кого я обманываю. Тоска и тошнота стали моими постоянными спутниками, с таблеткой или без.

Раньше я в допинге не нуждалась. Достаточно было просто быть собой. Выглядеть тем, кем я и была, – гребаной выпускницей Оксбриджа, трепаться о состоянии экономики и новых трендах в моде, о платьях в обтяжку, о платьях-комбинациях.

Но однажды утром я проснулась и поняла, что от меня ждут чего-то большего. Например, карьеры. «Чем вы занимаетесь?» – первый вопрос на любой вечеринке, свадьбе и званом ужине. Когда нам было по двадцать и кто-нибудь задавал такой вопрос, это звучало претенциозно, тогда мы только играли во взрослых. И вдруг просто быть Мирандой Адамс стало недостаточно. Люди ожидают, что вы «Миранда Адамс – вставить что-нибудь авторитетное». Издатель, например, или адвокат, или сотрудник банка, или веб-дизайнер. Одно время я пробовала говорить, что пишу роман. Но это вызывало неизбежные вопросы: «А у вас есть агент? А издатель? А контракт на книгу?» И после очередного «А?..» про себя: «Значит, никакая ты не писательница».

И я бросила попытки выглядеть кем-нибудь. Иногда, чтобы эпатировать окружающих, я говорю: «О, знаете, я домохозяйка. Мне просто нравится содержать дом в порядке для Джулиена, заботиться о муже, делать все, чтобы ему было удобно». И притворяюсь, будто удивлена молчаливым потрясением, которое за этим следует.

Потому я и флиртовала с Марком. Чтобы доказать, что еще чего-то стою. Доказать, что я еще (только шепотом…) не вышла в тираж.

Но это же глупо. Я ведь флиртую со всеми подряд, и Кейти мне говорила об этом еще в школе. Но с Марком все по-другому, а потому не следовало его завлекать.

Из коридора донеслись шаги. Наверное, Джулиен, пришел убедиться, что со мной все в порядке. Или Кейти, как в старые добрые времена. Но когда дверь медленно открылась, на пороге стоял человек, которого мне меньше всего хотелось видеть.

Я все время забываю, какой он большой. Своим телом он загородил весь дверной проем.

– Какого черта, Марк? – почти прошипела я. – Что это было? Ты меня лапал?

Я ждала, что он начнет умолять ничего не говорить Эмме, клясться, что сам не понимает, как это у него получилось. Но вместо этого он сказал:

– Он недостоин тебя, Мэнди.

– Что? А ты, что ли, достоин?

Во мне вскипел гнев, я толкнула Марка:

– Дай пройти.

Он посторонился. Но в следующий миг схватил меня за руку. Я попыталась вырваться, но его пальцы стиснули запястье так, что кожу обожгло болью. Моя злость сменилась возбуждением и страхом. Он же не осмелится, нет? Не здесь же, когда остальные прямо за стенкой?

– Отвали, Марк! – голос мой прозвучал угрожающе.

Прежде он ни разу так себя не вел – по крайней мере, со мной. Я все пыталась вырвать руку, но пальцы его были как тиски. И зачем я столько времени потеряла на курсах по самообороне, толку от них никакого.

Марк наклонился ко мне:

– Все это время я ему помогал. Еще с Оксфорда. Выгораживал, прикрывал, если надо. А что сделал он для меня? Помог, когда я его просил? Что-нибудь взял на себя, хоть раз? Нет. Меня это достало. Не собираюсь больше врать ради него.

Голос звучал совершенно трезво, слова выговаривались четко. Будто таблетка совсем на него не подействовала. Зато я была слишком вялая, в голове туман. Только боль в руке как-то держала меня на плаву.

– Ты о чем?

Чувство такое, будто я отстаю от него на несколько минут.

– Я знаю про него. Знаю его грязный маленький секрет. Сказать, чем он занимался?

Я вздрогнула, от волны страха и ярости. Сейчас важно притвориться, что я ничего не знаю, – что не хочу ничего знать.

– Что бы это ни было, – пробормотала я, – не желаю ничего слышать. Не хочу иметь с этим ничего общего.

От моих слов Марк даже опешил, тиски ослабли, и я вырвала наконец руку.

– Я… ты хочешь сказать, что тебе все равно?

Неужто он воображает, будто муж не посвятил меня в свой маленький секрет? Неважно, лучше сейчас прикинуться дурочкой. На случай, если когда-нибудь мне понадобится отстраниться от этого, доказывать свою невиновность.

– Да. Все равно. Не хочу я ничего знать.

– Хорошо. – Марк был искренне изумлен, и куда делся весь его апломб. Он отступил.

На заплетающихся ногах я доковыляла до гостиной, уверенная, что кто-нибудь заметит выражение моего лица и спросит, что стряслось; меньше всего мне хотелось вообще с кем-то разговаривать сейчас.

Но на меня никто не обратил внимания. Все снова играли в «Твистер», смеялись, глядя, как Джайлс пытается оседлать Бо. В гостиной царило все то же настроение – счастливая эйфория, вызванная алкоголем и таблетками. Но я вдруг увидела их со стороны, и все мне показалось нелепым, даже фальшивым, будто мои друзья изо всех сил старались продемонстрировать, как им весело.

Наконец Эмма заметила меня.

– С тобой все нормально, Мэнди?

– Мы подумали, ты там застряла. – Джайлс придурковато хихикнул. – И Марк пошел посмотреть, как ты там.

– Господи! – воскликнула Эмма. – Помнишь, Мэнди, как у кого-то на вечеринке ты застряла в туалете?

– Не помню, – ответила я.

На самом же деле что-то такое я смутно припоминала. Не само происшествие, а свое чувство тогда – жуткий стыд. Господи, до чего было унизительно, настоящий позор. Но это вроде случилось очень давно, лет десять назад. Однако если помнит и Эмма, то, значит, путаю, история не такая давняя.

– Когда это было?

– Ну, – Эмма задумалась, – вроде бы на какой-то тусовке в Лондоне. Тогда случилась мода на квартирные вечеринки, помнишь? Недавно, а кажется, что сто лет прошло.

Я кивнула, но от ее слов мне стало почему-то не по себе. Но я не могла понять, почему.

– С тобой все хорошо? – опять спросила Эмма.

Голос такой материнский, такой заботливый… такой чертовски покровительственный.

– Да, да. С чего мне должно быть нехорошо?

Наверное, я произнесла это слишком резко, выдала себя. Вид у нее сделался уязвленный.

Я просидела еще час или около того. Выдержала дольше Кейти – она, должно быть, сбежала, пока я была в ванной. А ведь только ей мне и хотелось рассказать о происшедшем – именно ей, а не мужу. Можно, конечно, сходить к ней в домик, вряд ли она уже легла. Но если уйти, Марк решит, что напугал меня, а я этого совсем не хочу. Действие таблетки закончилось, и я с завистью наблюдала, как остальные хохочут, счастливо дурачатся.

Наконец, решив, что высидела достаточно, я повернулась к Джулиену:

– Я устала.

Он рассеянно кивнул, но было ясно, что он меня даже не слышал. Таблетки всегда сильно действовали на него. Вообще-то я хотела, чтобы он проводил меня в наш коттедж, но не позориться же перед всеми, объяснять, что я имела в виду.

Я вышла на улицу, в небе сияла полная луна, озеро блестело серебром. Ночь была совершенно ясная, если не считать темной полосы облаков на горизонте, где свет звезд мерк, будто на него набросили покров.

В голове все вертелись мысли о Марке, о случившемся. Запястье, в которое он вцепился, ныло. Утром наверняка будут синяки – напоминание о его пальцах. Я вытащила из кармана айфон, включила фонарик. Слабый луч упал на дорожку. Я немного успокоилась, словно увидела свет маяка. Я брела по дорожке, то и дело оглядываясь, проверяя, не идет ли кто следом. Глупость, конечно, но я была уже на пределе, а здесь сама тишина наблюдает за тобой. Вдруг вспомнилось, как в юности возвращалась в Лондоне из клуба, тоже пьяная, зажав в кулаке ключи. Просто на всякий случай. Но здесь же такая глушь, рядом только самые близкие друзья. Однако тишина и покой внезапно будто налились враждебностью. Ну что за нелепые страхи. Я сказала себе, что утром все будет выглядеть по-другому.

И почему бы нам не уехать утром? Скажу Джулиену, когда вернется. Он, конечно, не особо обрадуется, он так ждал этой поездки. Вообще-то мы оба ждали – я, может, даже больше. Но, думаю, он согласится, если я объясню. Приедем домой, выпьем шампанского, может, закажем еду и будем смотреть вестминстерский фейерверк с нашей крыши. Тут я сообразила, что представляю вовсе не наше нынешнее жилье – солидный дом, а нашу первую лондонскую квартирку, где мы жили в те времена, когда я еще не осознала, что ничего не добьюсь в жизни. Пока не превратилась в пустое место. Пока Джулиен не стал машиной для зарабатывания денег.

А было бы здорово.

Но уехать – значит признать свое поражение. Это Марк должен стыдиться, он должен бежать. Не я. Меня захлестнула ярость. Вспомнилось, как я смотрела в зеркало, как видела там совсем не то, что мне хотелось бы видеть. Вспомнилось, что еще до того, как Марк облапал меня, я вовсе не чувствовала того веселья, на какое рассчитывала. Как Самира что-то бубнила про режим сна у младенцев и молокоотсосы, тыкала в мерзкие пятна на своей мешковатой футболке. И это девушка, которую в Оксфорде прозвали Принцесса Самира, потому что выглядела она неизменно безупречно и уже в девятнадцать лет была образцом стиля. Когда мы с ней вдвоем появлялись в пабе, да даже в общей гостиной общежития, то производили настоящий фурор. Обе примерно одного роста, одна блондинка, другая брюнетка, в сногсшибательных нарядах. Одна под стать другой. Две яркие пташки.

А еще Кейти – такая отстраненная, чужая, вся явно в мыслях о чем-то более важном, наверное, о работе. Ведет себя так, будто она лучше всех нас, – ну да, успешный адвокат. И это чувство, что одна я оказалась за бортом. Потому и заставила всех танцевать. Потому и достала таблетки. Вообще-то собиралась приберечь их на завтра, на празднование Нового года, но так захотелось снова оказаться в центре внимания, диктовать свои правила.

Повернув, я увидела далеко впереди три прямоугольника света, сияющих в темноте. Коттедж лесничего. Я уже была там, но не осознала, насколько этот дом удален от остальных – почти у подножия горы. В центральном окне возник силуэт. Наверняка этот Даг еще не ложился. С такого расстояния фигура его выглядела размытым призраком. Я шарахнулась в сторону, что было совсем уж нелепо: даже если он и увидит свет моего телефона, то уж точно не разглядит меня. Но сейчас все было не так, как несколько часов назад, когда я постучала в его дверь. Сейчас я чувствовала себя уязвимой, потерянной в этом пейзаже, огромном, враждебном, безмолвном. Очутиться бы среди городских огней, шума, суеты.

Остаток пути до коттеджа я преодолела почти бегом. В доме выдохнула, почувствовав себя в безопасности. Но ощущение это продлилось совсем недолго – решив запереть дверь, я обнаружила, что замка в ней нет.

Прежде чем забраться в постель, я выглянула в окно. В соседних домиках тоже зажегся свет. Похоже, остальные разошлись вскоре после меня. И где же Джулиен? Что-то он не торопится.

Прошло полчаса, потом час. Запястье ныло. Я натянула свитер, влезла в дурацкие мохнатые шлепанцы, которые Джулиен терпеть не может, – по его словам, я в них вылитая «деревенская домохозяйка из шестидесятых», но я не спешу их выкидывать, уж очень уютные. Меня слегка трясло, хотя в домике было тепло.

Проснулась я в четыре утра. Не сразу сообразила, где нахожусь. Увидела в темноте светящиеся цифры на часах у кровати. Решила, что я дома, но в городе в любое время стоит гул автомобилей, слышны сирены, а тут слишком тихо. Я не знала, что меня разбудило. Не помнила, как уснула. Вдруг поняла, что лежу в свитере и мохнатых тапках поверх покрывала. В прихожей горит свет. Это я его оставила? Не помню.

И вдруг в дверном проеме возник силуэт. Я сжалась на кровати. Человек шагнул вперед, и я узнала Джулиена. Я включила прикроватную лампу. Щеки у него были красные от холода. И странные пустые глаза.

Я села на кровати.

– Джулиен? – Голос прозвучал тонко, пронзительно, как чужой. Джулиен вздрогнул. – Где ты был?

– Прости. Я гулял.

– Среди ночи?

– Ну да, захотелось проветриться. Гребаные таблетки, потом отходняк, разные мысли в голову полезли – словом, нашло на меня. Сходил к озеру. – Он описал рукой круг. – Видел этого чудилу, лесничего.

– Лесничего? – Я вспомнила силуэт в освещенном окне.

– Да, этот болван внезапно вышел из чащи. С собаками. Какого черта он делал ночью в лесу? По-моему, он того, двинутый. Думаю, тебе стоит держаться от него подальше.

Меня одновременно и тронула, и разозлила его забота, этот снисходительный мужской шовинизм. Но хотя бы ему не все равно, подумала я. И тут же спохватилась: я настолько не уверена в его любви, что мне требуется такое подтверждение?

– Не только от него, – сказала я.

– Ты о чем?

– О Марке. Он пошел за мной в ванную. Схватил за руку. Вот, смотри. – Я подтянула рукав свитера. – Заявил, что знает про твой грязный маленький секрет. Да, так он и выразился.

Джулиен замер.

– Он имел в виду то, о чем я думаю? Неужели ты рассказал ему? Мы же договорились, что ты никому не скажешь. Это уничтожит все. И не говори, что у меня паранойя. В тот момент, когда ты решил использовать меня, ты сделал меня соучастницей, хотел ты того или нет.

Долгое молчание. Наконец Джулиен вздохнул, провел пальцами по волосам и заговорил:

– Слушай, Мэнди… Мы очень много выпили… а еще эти таблетки…

Я ощутила нарастающий гнев.

– Хочешь сказать, я все выдумала? Ты мне не веришь?

– Нет-нет. Но, может, он вовсе не это имел в виду, просто хотел задеть тебя. Он же любит иногда выпендриться. И мы с тобой знаем его столько лет.

– Погоди-ка, ты что, его защищаешь?

– Нет, конечно же, нет. Но… послушай, стоит ли так переживать из-за его глупости? Он мой самый старый друг. Может, нам нужно больше ему доверять?

И тут до меня дошло. Он защищал не Марка. Он защищал себя. Потому что если Марк действительно знает его – наш – секрет, то в любой момент может использовать это против Джулиена.

Мне стоило бы разозлиться. Но гнев уже улетучился, сменившись бесконечной усталостью.

Джулиен разделся. Достал из шкафа пижаму. Шикарная вещь, подарок моей мамы, которая внимательно следит за модными трендами, и эту пижаму она подарила Джулиену на Рождество, купила в «Мистере Портере». А ведь было время – не так уж и давно, – когда он любил спать нагишом. Нам нравилось кожей чувствовать друг друга.

– Не надо, – сказала я, когда он собрался натянуть штаны.

Джулиен замер в нерешительности, нагота его была какой-то беззащитной.

– Холодно же.

– Наденешь их… потом.

Внезапно мне так захотелось, чтобы он обнял меня, утешил, захотелось почувствовать тяжесть его тела, прикосновение его губ – пусть сотрут это странное, вязкое ощущение, что не покидает меня с вечера.

Для эффекта я содрала с себя свитер. Под ним ничего. Откинулась на спину и развела ноги – чтобы уж никаких сомнений, что у меня на уме.

– Иди сюда.

Но лицо у Джулиена сморщилось.

– Я действительно устал, Мэнди.

От его отказа меня словно ледяной водой окатило.

В первые годы отказывала всегда я. И пара исключений – однажды он разболелся, а в другой раз слишком нервничал перед собеседованием – лишь подтверждали это правило. Но сейчас все обстояло иначе. Я даже начала подсчитывать отказы. Набралось не меньше десяти.

Дома у меня два отдельных ящика для нижнего белья. В одном повседневное: трусы и лифчики от M&S, практичные и удобные. Джулиен обычно отшатывается в притворном ужасе, когда я достаю из стиральной машины повседневный лифчик с гладкими чашечками. А во втором ящике всякие штучки от Agent Provocateur, Kiki de Montparnasse, Myla и Coco de Mer. На сотни, а то и на тысячи фунтов шелка и кружев. Такое белье не носят под одеждой, оно нужно для того, чтобы украсить ваше тело перед тем, как это белье снимут. Собирая чемодан, я поняла, что уже не помню, когда в последний раз такое надевала. Был соблазн все это выбросить – мне чудилось, игривые вещицы потешаются надо мной. Но вместо этого я сгребла кое-что и бросила в чемодан. Доспехи для отчаянной – последней? – атаки.

Конечно, то, что Джулиен избегает секса, вполне объяснимо. У него полно проблем – правда, в большинстве он виноват сам, – да еще я со своим навязчивым стремлением забеременеть. Но здесь, среди этой девственной красоты, после шампанского и таблеток, я думала, все будет иначе. Меня слегка потряхивало, когда он лег рядом и отвернулся.