Змей и голубка Махёрин Шелби

«Беллероза»

Колдовство, касаясь человека, всегда оставляет след. Большинство людей прежде всего замечают запах: не зловоние гниения и разложения, скорее приторную сладость в ноздрях, острый привкус на языке. Очень немногие чувствуют дрожь в воздухе. Незримый ореол на коже мертвеца. Словно само колдовство все еще рядом, наблюдает и выжидает.

Как живое.

Разумеется, всякий, кому достанет глупости сказать об этом, оказывается на костре.

За год по всей Бельтерре нашли тринадцать тел – по сравнению с прошлыми годами число возросло более чем вдвое. Церковь всеми силами скрывала таинственные обстоятельства каждой из смертей. Известно, что хоронили всех мертвецов в закрытых гробах.

– Вот он. – Коко указала на полного господина в углу. Половину его лица скрывала тень, но плащ из золотой парчи и тяжелый медальон с гербом на шее говорили сами за себя. Прямо на нем повисла полуголая девица, а сам он сидел в кресле неподвижно – ему явно было неуютно. Я не удержалась от усмешки.

Только мадам Лабелль могла оставить такого знатного господина, как Пьер Трамбле, дожидаться ее в недрах борделя.

– Пойдем. – Коко поманила меня к столу в противоположном углу. – Бабетта должна скоро прийти.

– Каким надменным ослом нужно быть, чтобы надеть золотую парчу в траур? – спросила я.

Коко покосилась на Трамбле и ухмыльнулась.

– Богатым.

Филиппу, дочь Трамбле, нашли седьмой.

Светское общество было потрясено, когда она исчезла посреди ночи, а затем появилась вновь – с перерезанным горлом, на берегу Лё-Меланколик. Но хуже всего оказалось даже не это. По королевству поползли слухи о седых волосах Филиппы, о ее сморщенной коже, мутных глазах и скрюченных пальцах. Бедняжку превратили в дряхлую старуху всего в двадцать четыре года. Никто из окружения Трамбле не понимал, как это могло произойти. Кажется, у Филиппы не было врагов, у которых могли бы найтись причины мстить ей так жестоко.

Однако у ее отца за годы торговли колдовскими артефактами их набралось немало.

Смерть дочери служила ему предупреждением – никому не позволено безнаказанно наживаться на ведьмах.

– Bonjour, messieurs[1]. – Куртизанка с волосами медового цвета приблизилась к нам, с надеждой порхая ресницами. Я фыркнула, заметив, каким бесстыдным взглядом она одарила Коко. Даже переодетая мужчиной, Коко была удивительно красива. И хоть темную кжу ее рук усеивали шрамы, скрытые под перчатками, лицо Коко оставалось гладким, а черные глаза искрились в полутьме. – Могу ли я соблазнить вас своим обществом?

– Прости, дорогая, – проговорила я самым елейным голосом и похлопала куртизанку по руке – я видела, как другие мужчины так делают. – Но этим утром мы будем заняты. Вскоре к нам должна присоединиться мадемуазель Бабетта.

Грустила куртизанка недолго – мгновение спустя она уже шла к нашему соседу, который с большой охотой принял ее предложение.

– Думаешь, оно у него при себе? – Коко пристально оглядела Трамбле – от лысой макушки до носков лакированных ботинок. Ее взгляд задержался на его пальцах – никаких украшений на них не было. – Бабетта могла и обмануть нас. Все это может оказаться ловушкой.

– Бабетта, возможно, и врунья, но уж никак не дура. Она не сдаст нас раньше, чем мы ей заплатим. – Я наблюдала за прочими куртизанками с мрачным восхищением. Их талии были крепко перетянуты, груди так и вываливались за край выреза, но, казалось, корсеты вовсе не душат их медленно и мучительно – так бодро они плясали вокруг гостей.

Справедливости ради, многие из них и не надели корсеты. А то и вообще не надели ничего.

– Это верно. – Коко вытащила из-под плаща мешочек с монетами и бросила на стол. – Она сдаст нас сразу после.

– Ах, mon amour[2], мне больно это слышать. – Бабетта возникла рядом с нами и с улыбкой щелкнула по краю моей шляпы. В отличие от прочих куртизанок, почти всю бледную кожу она прятала под багряным шелком. Толстый слой белил скрывал все остальное – в том числе шрамы. Они змеились по ее рукам и груди тем же узором, что и у Коко. – А еще за десять золотых крон я даже и не подумаю о том, чтобы предать вас.

– Доброе утро, Бабетта. – Хмыкнув, я забросила ногу на стол и откинулась назад, качнувшись на задних ножках стула. – Знаешь, ты удивительным образом всегда появляешься почти мгновенно, стоит нам достать деньги. Ты что, их чуешь? – Я обернулась к Коко, которая скривила губы, пытаясь удержаться от улыбки. – Она как будто их чует, в самом деле.

– Bonjour[3], Луиза. – Бабетта поцеловала меня в щеку, а затем наклонилась к Коко и понизила голос. – Козетта, ты, как и всегда, обворожительна.

Коко закатила глаза.

– Ты опоздала.

– Приношу свои извинения. – Бабетта склонила голову, приторно улыбнувшись. – Но я вас не узнала. Мне никогда не понять, к чему таким красавицам наряжаться мужчинами…

– Женщины без сопровождения привлекают слишком много внимания. Ты и сама это знаешь. – Я делано-небрежно побарабанила пальцами по столешнице и насилу улыбнулась. – Любая из нас может оказаться ведьмой.

– Что за вздор! – Бабетта заговорщически подмигнула мне. – Лишь глупец примет двух таких очаровательных дам, как вы, за этих гнусных, жестоких созданий.

– Разумеется. – Я кивнула и натянула шляпу еще ниже. Шрамы Коко и Бабетты выдавали их истинную сущность, но Dames Blanches – Белые дамы – в отличие от них могли показываться на людях без опаски. Вон та женщина с красновато-коричневой кожей, повисшая на Трамбле, запросто может оказаться одной из нас. Или медоволосая куртизанка, которая только что ушла наверх. – Однако Церкви свойственно первым делом обращаться к огню. И лишь потом задавать вопросы. В наше время женщиной быть опасно.

– Не здесь. – Бабетта широко распростерла руки, изогнув уголки губ в усмешке. – Здесь нам ничто не грозит. Здесь нас холят и лелеют. Предложение моей госпожи все еще в силе…

– Твоя госпожа сожгла бы тебя заживо – да и нас заодно, – если бы узнала правду. – Я снова обратила внимание на Трамбле, чье очевидное богатство привлекло к его персоне еще двух куртизанок. Он вежливо пресек их попытки расстегнуть ему штаны. – Нам нужен он.

Коко перевернула мешочек с монетами на столе.

– Десять золотых крон, как обещано.

Бабетта принюхалась и вздернула нос.

– Хм-м… помнится, речь шла о двадцати.

– Что? – Мой стул с грохотом встал на все четыре ножки. Посетители борделя стали коситься на нас, но я даже не взглянула на них. – Мы договаривались на десять.

– Это было до того, как вы меня обидели.

– Черт подери, Бабетта. – Коко схватила наше золото прежде, чем Бабетта успела его коснуться. – Ты хоть представляешь, сколько времени нужно, чтобы скопить столько денег?

– Мы даже не знаем, у Трамбле ли это кольцо, – проговорила я, очень стараясь не повышать тон.

Бабетта только дернула плечами и протянула ладонь.

– Я не виновата, что вы предпочитаете резать кошельки на улицах, как простые воришки. Здесь, в «Беллерозе», вы за одну ночь заработали бы втрое больше, но нет, вам ведь гордость не позволяет.

Коко глубоко вздохнула и сжала кулаки.

– Слушай, прости, что мы ранили твои нежные чувства, но уговор был на десять. Мы не можем себе позволить…

– Я слышу, как у тебя в кармане звенят монеты, Козетта.

Я неверяще уставилась на Бабетту.

– Да ты и впрямь чертова ищейка.

Она сверкнула глазами.

– Полно, я ведь рискую собой, приглашая вас сюда подслушать разговоры моей госпожи с мсье Трамбле, а вы в ответ оскорбляете меня, будто…

В этот самый миг по лестнице спустилась высокая женщина средних лет. Ярко-изумрудное платье подчеркивало ее огненные волосы и осиную талию. При виде нее Трамбле вскочил, а куртизанки, в том числе Бабетта, почтительно раскланялись.

Было довольно странно наблюдать, как обнаженные женщины делают реверансы.

С широкой улыбкой взявшись за руки Трамбле, мадам Лабелль расцеловала его в обе щеки и промурлыкала нечто, чего я не расслышала. Когда она взяла его под руку и повела к лестнице, меня охватила паника.

Краем глаза Бабетта наблюдала за нами.

– Решайте поскорей, mes amours. Моя госпожа – дама занятая, и свои дела с мсье Трамбле она обсудит быстро.

Я свирепо уставилась на Бабетту, борясь с желанием схватить ее за красивую шейку и сдавить покрепче.

– Ты можешь хотя бы сказать нам, что именно покупает твоя госпожа? Она ведь должна была рассказать тебе хоть что-то. Это кольцо? Оно у Трамбле?

Бабетта самодовольно усмехнулась.

– Возможно… Но сначала – еще десять крон.

Мы с Коко мрачно переглянулись. Если Бабетта продолжит в том же духе, очень скоро она узнает, насколько гнусными и жестокими мы можем быть.

Для развлечения гостей в «Беллерозе» было выделено двенадцать роскошных комнат, но Бабетта не стала вести нас туда. Вместо этого она открыла тринадцатую дверь без номера в конце коридора и поманила нас внутрь.

– Добро пожаловать, mes amours: перед вами глаза и уши «Беллерозы».

Я поморгала и подождала, пока глаза привыкнут к темноте. Мы оказались в другом, не таком широком коридоре. Вдоль одной из стен через равные промежутки тянулись двенадцать окон – прямоугольных и больших. Сквозь них в коридор просачивался тусклый свет. Однако, взглянув поближе, я поняла, что это вовсе не окна, а портреты.

Ближе всего к нам был портрет прекрасной дамы с роскошными формами и соблазнительной улыбкой. Я провела пальцем по ее носу.

– Кто это на картинах?

– Прославленные куртизанки прошлых лет. – Бабетта остановилась, чтобы полюбоваться дамой. На лице ее проступила мечтательная задумчивость. – Когда-нибудь на этом месте будет мой портрет.

Я нахмурилась и повнимательнее оглядела как будто бы зеркально отраженное изображение, нарисованное блеклыми красками – как если бы это была не лицевая, а обратная сторона портрета. И… черт возьми: глаза женщины прикрывали две золотые затворки.

– Это что, смотровые глазки? – неверяще спросила Коко, придвигаясь ближе. – Что за мракобесие здесь творится, Бабетта?

– Тише! – Бабетта быстро прижала палец к губам. – Глаза и уши, помните? Уши! Здесь нужно говорить только шепотом.

Я не хотела даже представлять, зачем нужно подобное архитектурное приспособление. Но зато с удовольствием вообразила, как после всего этого вернусь домой, в театр, и буду очень долго отмываться. Тереть, тереть и еще раз тереть. Оставалось только надеяться, что я напрочь не сотру себе глаза.

Выразить свое отвращение я не успела, потому что краем глаза заметила в стороне движение. Я резко обернулась, потянувшись к ножу, который прятала в сапоге, но тут увидела, кто передо мной. И застыла под плотоядным взглядом двух до ужаса знакомых и до ужаса неприятных мужчин.

Андре и Грю.

Я свирепо уставилась на Бабетту, все еще сжимая в кулаке нож.

– А они здесь зачем?

Услышав мой голос, Андре наклонился ближе и медленно заморгал, присматриваясь ко мне в темноте.

– Неужто это?..

Грю впился взглядом в мое лицо. На усы он внимания не обратил и вместо этого вгляделся в темные брови, бирюзовые глаза, веснушчатый нос и загорелую кожу. А затем злобно ухмыльнулся. Передний зуб у него был надколот. И жёлт.

– Ну привет, Лу-Лу.

Я смерила Бабетту красноречивым взглядом.

– Мы так не договаривались.

– Ох, Луиза, угомонись. Они на работе. – Бабетта уселась на один из деревянных стульев, с которых только что встали Андре и Грю. – Моя госпожа держит их в качестве охраны.

– Охраны? – фыркнула Коко, доставая из плаща собственный нож. Андре оскалился. – С каких это пор подглядывание зовется охраной?

– Если нам становится неуютно с клиентом, стоит лишь дважды постучать, и эти славные господа немедленно вмешаются. – Бабетта лениво указала на портреты ногой, обнажив бледную, испещренную шрамами лодыжку. – Это двери, mon amour. Немедленный доступ, миг – и ты внутри.

Мадам Лабелль – круглая дура. Лишь этим можно было объяснить подобную… что уж тут, дурость.

Андре и Грю, наиглупейшие воры из всех, кого я знала, регулярно посягали на нашу территорию на Восточной стороне города. Куда мы бы ни шли, они следовали за нами по пятам, а за ними же, в свою очередь, констебли. Этим двоим – огромным, уродливым и шумным амбалам – недоставало неуловимости и навыков, необходимых для безбедной жизни на Восточной стороне. И мозгов тоже не хватало.

Я и думать боялась, что могли натворить Андре и Грю, имея «немедленный доступ» к чему бы то ни было. Особенно если дело касалось насилия и секса. А ведь в этом борделе наверняка проворачивали немало темных дел, если судить по встрече, ради которой мы сюда явились.

– Не стоит волноваться. – Будто прочтя мои мысли, Бабетта одарила Андре и Грю тенью улыбки. – Моя госпожа прикончит их на месте, если им вздумается сболтнуть кому-нибудь лишнего. Не правда ли, messieurs?

Ухмылки Андре и Грю растаяли, и только теперь я заметила синяки под их глазами. Нож я, однако, опускать не спешила.

– А что же помешает им сболтнуть лишнего твоей госпоже?

– Ну… – Бабетта встала, прошла мимо нас и направилась к портрету дальше по коридору. Затем потянулась к маленькой золотой кнопке рядом с ним. – Полагаю, это зависит от того, что вы готовы им предложить.

– Могу запросто предложить вспороть вам троим…

– Тихо-тихо! – Стоило мне шагнуть вперед с ножом, как Бабетта нажала кнопку, и затворки на портрете куртизанки открылись. Послышались приглушенные голоса мадам Лабелль и Трамбле.

– Поразмысли хорошенько, mon amour, – шепнула Бабетта. – Возможно, твое драгоценное колечко прямо сейчас в соседней комнате. Иди сюда, погляди сама. – Она отошла, все еще нажимая пальцем кнопку, и позволила мне встать перед портретом.

Чертыхнувшись, я поднялась на цыпочки и заглянула в глаза куртизанки.

Трамбле бродил по роскошному ковру с цветочным узором. В этой пастельной комнате, где утреннее солнце озаряло все нежным золотым светом, он казался бледнее обычного. На лбу у Трамбле проступил пот. Нервно облизнув губы, он оглянулся на мадам Лабелль, которая устроилась на диванчике у дверей и наблюдала за ним. Даже сидела она как королева – вытянув шею и сложив руки перед собой.

– Прошу вас, мсье Трамбле, успокойтесь. Уверяю вас, за неделю я добуду все необходимые средства. В крайнем случае – за две недели.

Он резко качнул головой.

– Слишком долго.

– Напротив, многие согласились бы, что этот срок ничтожен, учитывая, сколько денег вы запросили. Только король может позволить себе столь астрономическую сумму, а ему волшебные кольца без надобности.

Чувствуя, как колотится в груди сердце, я отстранилась от глазка и посмотрела на Коко. Она нахмурилась и достала из плаща еще монет. Андре с Грю прикарманили их, самодовольно ухмыльнувшись.

Пообещав себе освежевать их заживо после того, как украду кольцо, я снова заглянула в комнату.

– А… А если я скажу, что, помимо вас, у меня есть и другой покупатель? – спросил Трамбле.

– В таком случае я назову вас лжецом, мсье Трамбле. Вряд ли вы стали бы и дальше хвалиться своими товарами после несчастья, которое постигло вашу дочь.

Трамбле резко обернулся к ней.

– Не смейте говорить о моей дочери.

Мадам Лабелль пригладила юбки и не обратила на его слова ни малейшего внимания.

– Признаться, я весьма удивлена тем, что вы так и не покинули черный рынок магических артефактов. У вас ведь есть и другая дочь, верно?

Когда Трамбле не ответил, она усмехнулась жестоко и торжествующе.

– Ведьмы – зловредные создания. Если они узнают, что кольцо у вас, их гнев будет велик, а судьба остальной вашей семьи… прискорбна.

Побагровев, Трамбле шагнул к ней.

– Мне не нравятся ваши намеки.

– Возможно, угрозы вам понравятся больше, monsieur. Не стоит меня сердить, или же это станет последним, что вы успеете сделать в жизни.

Подавив смешок, я снова посмотрела на Коко. Она уже попросту тряслась от беззвучного хохота. Бабетта сердито уставилась на нас. Что там волшебные кольца! Возможно, сама эта беседа стоила сорока крон. Даже театр бледнел на фоне такой мелодрамы.

– Итак, скажите мне, – промурлыкала мадам Лабелль. – Есть ли у вас другой покупатель?

– Putain[4]. – Несколько долгих секунд Трамбле сверлил ее взглядом, а затем неохотно покачал головой. – Нет, другого покупателя у меня нет. Я несколько месяцев потратил на то, чтобы оборвать все связи с прежними партнерами и опустошить склад, но это кольцо… – Он тяжело сглотнул, и весь его пыл разом угас. – Я боюсь говорить о нем людям. Как бы демоны не прознали, что оно у меня.

– Неразумно для вас было вообще торговать тем, что принадлежит им.

Трамбле не ответил. Его взгляд был рассеянным, тревожным – будто он видел нечто, чего не видели мы. У меня почему-то сжалось горло. Мадам Лабелль же не обращала внимания на муки Трамбле и беспощадно продолжала.

– Если бы вы не стали этого делать, возможно, дорогая Филиппа все еще была бы с нами…

Услышав имя дочери, Трамбле снова резко обернулся к мадам Лабелль, и тревога в его глазах сменилась яростной решимостью.

– За то, что демоны сотворили с Филиппой, они будут гореть на костре, и я полюбуюсь на это.

– Как наивно с вашей стороны так считать.

– Прошу прощения?

– Я стремлюсь всегда быть в курсе дел моих врагов, monsieur. – Мадам Лабелль грациозно поднялась, и Трамбле отступил на полшага. – Поскольку теперь это и ваши враги тоже, позвольте дать вам совет: вмешиваться в дела ведьм – опасно. Забудьте о мести. Забудьте обо всем, что успели узнать о мире теней и колдовства. С этими женщинами вам не совладать, ни за что и никогда. Смерть – самая милосердная кара, которую они могут подарить вам, и даже ее еще придется заслужить. Казалось бы, судьба дорогой Филиппы должна была научить вас этому.

Трамбле скривил губы, встал в полный рост – но мадам Лабелль все равно оказалась выше – и зашипел:

– В-вы… вы переходите черту.

Мадам Лабелль не отстранилась от него. Вместо этого она совершенно невозмутимо провела рукой по лифу платья и вытащила из складок юбки веер. Внутри него блеснул нож.

– Как вижу, обмен любезностями окончен. Что ж, перейдем к делу. – Одним легким жестом расправив веер, она взмахнула им. Трамбле с опаской посмотрел на острие ножа и отошел на шаг. – Если пожелаете, я сию же минуту избавлю вас от кольца – на пять тысяч золотых крон дешевле, чем вы просите.

Трамбле издал странный сдавленный хрип.– Да вы обезумели…

– Если же нет, – продолжила мадам Лабелль, и голос ее стал жестче, – то вы, уходя, тем самым накинете на шею своей дочери петлю. Ее ведь зовут Селия, верно? Госпожа Ведьм с удовольствием выпьет досуха ее молодость, румянец кожи и блеск волос. К тому времени, как ведьмы сделают свое дело, Селия станет неузнаваема. Она будет опустошена. Сломлена. Совсем как Филиппа.

– Вы… вы… – Трамбле выпучил глаза, и у него на вспотевшем лбу проступила вена. – Fille de pute[5]! Вы не можете так со мной поступить! Вы не можете…

– Полно, monsieur, у меня мало времени и много дел. Из Амандина вернулся принц, и я не хочу пропустить празднество в его честь.

Трамбле упрямо выпятил подбородок.

– У меня… У меня с собой его нет.

Чтоб тебя. Меня захлестнуло разочарование – горькое и острое. Коко чертыхнулась.

– Я вам не верю. – Мадам Лабелль подошла к окну и выглянула на улицу. – Ах, мсье Трамбле, как неразумно с вашей стороны было оставить собственную дочь ждать у борделя. Она ведь с легкостью может стать жертвой злоумышленников.

Вспотев еще больше, Трамбле быстро вывернул карманы.

– Клянусь, у меня его нет! Смотрите, смотрите! – Я прижалась к портрету, глядя, как мсье вытряхивает содержимое карманов перед мадам Лабелль. Вышитый платок, серебряные карманные часы, горстка медных крон. И никакого кольца. – Прошу, не троньте мою дочь! Она здесь ни при чем!

На Трамбле было так жалко смотреть, что я бы, возможно, даже ему посочувствовала – если бы только он не расстроил все мои планы. Раз уж на то пошло, глядя, как у него бледнеет лицо и трясутся ноги и руки, я испытала злорадное удовольствие.

Мадам Лабелль, похоже, разделяла мои чувства. Она картинно вздохнула, отняла руку от окна, обернулась и – как ни странно – посмотрела прямо на портрет, за которым я стояла. Я отшатнулась, упала прямо на задницу и едва не выругалась.

– Что такое? – прошептала Коко и присела рядом. Бабетта, нахмурившись, отпустила кнопку.

– Тссс! – Я замахала руками, указывая на комнату. – Кажется, – проговорила я одними губами, не смея подать голос, – она меня видела.

Глаза Коко тревожно расширились.

Мы все застыли, а голос мадам Лабелль прозвучал ближе, приглушенный, но вполне различимый за тонкой стеной.

– В таком случае скажите на милость, monsieur… где же оно?

Черт возьми. Мы с Коко неверяще посмотрели друг на друга. Вернуться к портрету я не смела, но все равно придвинулась ближе к стене, дыша так жарко, что мне самой неприятно было чувствовать этот жар на лице. «Ответь ей, – взмолилась я беззвучно. – Скажи нам».

И – о чудо – Трамбле повиновался. Его резкий ответ порадовал мой слух больше самой сладкозвучной музыки.

– Под замком в моем городском особняке, будь ты неладна, salope ignorante[6]…

– Прекрасно, мсье Трамбле. – Дверь их комнаты открылась со щелчком, и я почти что видела улыбку на губах мадам Лабелль в этот миг. Та же улыбка расцвела и на моем лице. – Ради блага вашей дочери надеюсь, вы не солгали. На рассвете я прибуду к вам с деньгами. И не заставляйте меня ждать.

Шассёр

– Я слушаю.

Мы сидели в людной кондитерской. Бас поднес к губам ложку горячего шоколада – медленно и осторожно, стараясь не пролить ни капли на кружевной галстук. Я с трудом сдержалась, чтобы не брызнуть в него своим шоколадом. Сейчас Баса лучше не злить, а иначе с нашей затеей он помогать не станет.

Облапошивать вельмож Бас умел лучше всех.

– Вот как обстоит дело, – сказала я, указывая на него ложкой. – В качестве оплаты можешь забирать все, что найдешь в хранилище Трамбле. Кроме кольца – оно наше.

Бас наклонился ближе, не сводя глаз с моих губ. Когда я раздраженно смахнула с усов шоколад, он усмехнулся.

– Ах да. Волшебное кольцо. Должен признать, я удивлен, что тебя интересует такая вещица. Ты ведь, кажется, отреклась от ворожбы навсегда?

– С этим кольцом все иначе.

Он снова нашел мои губы взглядом.

– Ну разумеется.

– Бас. – Я многозначительно щелкнула пальцами у него перед носом. – Соберись, пожалуйста. Это важно.

Когда-то, только прибыв в Цезарин, я сочла Баса довольно красивым. Достаточно красивым для ухаживаний. И определенно – для поцелуев. Я оглядела его лицо. Ниже уха, под бородой, до сих пор скрывался маленький шрам – это я укусила Баса в одну из самых страстных наших ночей.

Я печально вздохнула, вспомнив об этом. У Баса была прекраснейшая янтарная кожа. И очень упругая задница.

Он хмыкнул, будто прочтя мои мысли.

– Хорошо, Луи, я постараюсь мыслить пристойно – только и ты уж тоже потрудись. – Помешивая шоколад, он с усмешкой откинулся на спинку стула. – Так, значит… ты желаешь ограбить аристократа и, конечно же, явилась за советом к знатоку.

Я фыркнула, но прикусила язык. Бас приходился четвероюродным внуком барону и поэтому имел прелюбопытный статус – он одновременно и принадлежал к знати, и не принадлежал к ней. Благодаря богатству барона он мог одеваться в лучшие наряды и посещать роскошнейшие приемы, но при этом никто из вельмож не утруждался даже запомнить, как его зовут. Это бывало очень кстати, поскольку Бас частенько ходил на такие приемы как раз затем, чтобы обчистить этим вельможам карманы.

– Разумное решение, – продолжал Бас. – Поскольку олухи вроде Трамбле прячут свои ценности под семью замками за семью дверями под надзором стражников и сторожевых псов – и это явно еще не все. А уж теперь, после того, что стало с дочерью Трамбле, предосторожностей наверняка еще прибавится. Ведьмы похитили ее среди ночи, верно? Уверен, отныне Трамбле будет осмотрителен вдвойне.

Вот ведь подгадила мне эта Филиппа.

Хмурясь, я бросила взгляд на окно кондитерской. Там на витрине красовались всевозможные вкусности – торты в глазури, сахарные батоны, шоколадные тарталетки, а также разноцветные макаруны и фруктовые слоеные пирожные. Довершали картину малиновые эклеры и яблочные пироги.

Из всего этого безобразия, однако, только при виде булочек в карамели с корицей и сливками мой рот действительно наполнился слюной.

И тут, как по заказу, на пустое сиденье перед нами плюхнулась Коко. Она поставила передо мной тарелку с булочками.

– Ешь.

Я готова была ее расцеловать.

– Ты просто богиня. Ты ведь это знаешь, да?

– Конечно. Только не жди, что я стану держать твои волосы, когда потом тебя будет тошнить. Ах да, и с тебя серебряная крона.

– Вот еще. Это ведь и мои деньги…

– Да, вот только булочку ты и так можешь выклянчить у Пана когда пожелаешь. Так что считай, что крона – это плата за услугу.

Я оглянулась на низкорослого полного мужчину, который стоял за стойкой, – Иоганна Пана – виртуоза-кондитера и того еще болвана. Но, что важнее, он был близким другом и наперсником мадемуазель Люсиды Бреттон.

А мадемуазель Люсида Бреттон – это я. Только в светлом парике.

Порой носить мужской костюм мне не хотелось – и я быстро обнаружила, что Пан питает слабость к прекрасному полу. Обычно мне достаточно было просто похлопать ресницами, чтобы добиться желаемого. Иногда приходилось проявлять… чуть большую изобретательность. Я тайком покосилась на Баса. Он и не подозревал, каких гнусностей успел натворить с бедняжкой мадемуазель Бреттон за прошедшие два года.

Пан совершенно не выносил женских слез.

– Я сегодня одета мужчиной. – Я вцепилась в первую булочку, безо всяких церемоний откусив от нее сразу половину. – К тму же он прдпчтает… – Я резко проглотила кусок, и на глазах выступили слезы, – блондинок.

Темные глаза Баса так и источали жар при взгляде на меня.

– В таком случае у этого господина дурной вкус.

– Фу. – Коко закатила глаза. – Может, хватит? Такие воздыхания тебе не к лицу.

– А тебе усы не к лицу…

Я оставила их препираться и снова занялась булочками. Коко набрала их столько, что хватило бы на пятерых, но я была готова осилить эту тяжкую ношу. Увы, всего три булочки спустя эта парочка ухитрилась испортить аппетит даже мне. Я резко отставила тарелку.

– Бас, у нас нет такой роскоши, как время, – перебила я, видя, что Коко готова кинуться на него с кулаками. – К утру кольца уже не будет, а значит, провернуть дело нужно сегодня. Ты нам поможешь или нет?

Он нахмурился, услышав мой тон.

– Лично я не понимаю, ради чего вся эта суета. Чтобы скрыться, кольцо невидимости тебе не нужно. Ты ведь знаешь, тебя могу защитить я.