Что же тут сложного? Пирсон Эллисон
– В общем, – подытоживает Харви, как любят доминантные самцы, гулко хлопая в ладоши, – молодцы, ребята. Счастливого Рождества и все такое. Постарайтесь не нажираться, если получится. Чтобы встретить Новый год бодрячком. Хыр-хыр-хыр. – С этими словами он удаляется с Джеем-Би на хвосте и продолжает планомерно обходить собравшихся, прерывая разговор за разговором.
– Шампанского? – Трой протягивает мне бокал.
– О боже, нормальная выпивка в нормальном бокале. Спасибо. Куда бы еще пристроить это…
Он забирает у меня банку и ставит на закрытую крышку рояля. Добром это не кончится.
– Что пьешь? – спрашиваю я. Трой потягивает какую-то липкую коричневую жидкость из химической колбы.
– “Гангнам”. Уже четвертый. Вещь.
– Не сомневаюсь.
Пауза.
– Счастливого Рождества, Кейт. Твое здоровье.
– Твое здоровье.
Мы молча пьем, вокруг гремит музыка, заглушаемая духовой секцией смеха.
– Красивое платье, – говорит Трой.
– Старые добрые Дольче и Габбана.
– Умеют эти итальянцы подчеркнуть достоинства женской фигуры. Впрочем, тебе особо помощь и не нужна.
О господи. Да он никак флиртовать со мной решил. Надо смотреть в оба. Операция “трахни старуху”, та самая, которую он задумал с Грантом Хэтчем, видимо, началась. Спасибо тебе, милая Элис, что предупредила.
– Скажу откровенно: я заметил это в первый же день, как ты к нам пришла.
– Спасибо на добром слове. Возвращаться на работу после перерыва всегда страшновато. Так что благодарю за комплимент.
Трой придвигается ближе. Настолько близко, что я чувствую на шее его дыхание. От него несет карри. Он жмурится, облизывает губы.
А дальше выкидывает такое, что в голове не укладывается. Ставит колбу на рояль, наклоняется ко мне, словно хочет рассказать что-то по секрету, и шепчет:
– Знаешь, который час?
– Э-э, нет.
– Тот самый, в который, будь это десять лет назад, я бы тебя затащил…
До меня доходит не сразу. Неужели этот прыщавый сопляк хочет сказать, что сейчас привез бы меня к себе и уложил в постель, будь я привлекательнее и помоложе? Он намекнул на мой возраст, стараясь ударить побольнее, и ему, черт побери, удалось. Это-то и раздражает больше всего – не оскорбление как таковое, а тот факт, что, как сказал бы этот мудак, оно сработало. Словно воткнул мне нож между ребер и провернул. Но я и виду не подам, что мне больно, не доставлю ему такого удовольствия.
– Размечтался, Трой, – отвечаю я, стараясь казаться невозмутимой и спокойной. – Или Рой?
С этими словами я аккуратно, до последней капли выливаю остатки шампанского в его “Гангнам”. Трой стоит столбом, над колбой поднимается густая бордовая пена и льется через край. Потом ставлю каблук ему на ботинок и переношу вес на эту ногу. К моему удовлетворению, Трой взвизгивает от боли.
– Передавай Гранту привет, – говорю я, и визг смолкает. Я неторопливо разворачиваюсь и направляюсь к двери. Пора валить.
– Кейт?
Я останавливаюсь. Сбежать не удалось. Как всегда.
– Элис, привет. – На ней красное, как кафтан Санты, платье миди; такие, должно быть, носили модницы на Рождество в тысяча девятьсот двадцать втором году. Элис в этом платье выглядит сногсшибательно. – Ух ты! Ну и платье! Ух ты! – После жестокой насмешки Троя дар речи ко мне еще не вернулся.
– Я боялась, что буду в нем выглядеть подарком под елкой. – Скулы ее блестят в тусклом здешнем свете.
– И что в этом плохого? Кто же откажется от подарка под елкой?
– Например, Макс. По крайней мере, сегодня.
– Как это?
– Он обещал, что пойдет со мной на корпоратив, познакомится с тобой, со всеми моими коллегами, а в последний момент дал задний ход. Прислал эсэмэску, дескать, у него тоже что-то такое на работе. Но ведь он нигде не работает! Просто ему нравится официантка из теннисного клуба. – Элис запрокидывает голову. У нее на глаза наворачиваются слезы, она боится, что они потекут и испортят макияж.
Я не знаю, что сказать, и беру ее за руку.
– Ох уж эти мужчины, – бормочу я наконец.
– Точно. – Она шмыгает носом и фыркает одновременно, так что получается маленький взрыв, шмыгофырк?
Я ищу в сумочке салфетки. Помогите! Последнюю пачку я израсходовала разом, когда Ленни вернулся из сада, перемазавшись какой-то невыразимой гадостью. Вероятно, лисьим дерьмом. А, нет, одна салфетка, как ни странно, осталась.
– Спасибо, – говорит Элис. – Кейт, подождешь меня пару минут? Я сбегаю в туалет и тут же вернусь. Только не уходи никуда. Хочу с тобой поговорить. А парней я видеть не могу. Если будут носить шампанское или еще что-нибудь, возьми для нас обеих, ладно?
– Ладно. – Больше всего на свете мне хочется вернуться домой, снять это дурацкое платье, совершить набег на холодильник, сделать себе горячий чай, обнять Ленни и посмотреть по телику какую-нибудь передачу, в которой люди покупают себе новые дома. – Жду тебя здесь.
Я оглядываюсь. Харви Хыр-Хыр в дальнем углу хлопает в ладоши, Джей-Би рядом с ним. Трой, прихрамывая, танцует с единственной чернокожей сотрудницей, наклоняется к ней, чтобы доверительно прореветь что-то на ухо, заглушая грохот музыки. Что же такого он может ей говорить, чтобы при этом не опозориться? С него станется похвалить ее животное чувство ритма, после чего она, разумеется, отступит на шаг и влепит ему пощечину. Давай, подруга!
Я вдруг чувствую себя так, словно заблудилась в этом темном месте, в толпе людей моложе меня, чьи тела не тронуты временем, в ком кипит жизнь, чьи воспоминания ярки, а ожидания до смешного огромны. Где же ты, Элис? Сколько можно писать и вытирать слезы?
– Кейт?
О господи, еще один. Неужели нельзя оставить меня в покое? Хотя бы раз?
– Кейт. – Меня трогают за руку.
Я устало оборачиваюсь.
Ты?
И тут, дорогой читатель, я откалываю нечто из ряда вон. Я такого не припомню с тех пор, как нам в девять лет в школе делали прививки, первой пошла Карен Милберн, за ней моя лучшая подруга Сьюзен, потом еще какая-то девочка, потом я, потом Кэрол Данстер и так далее, как цепочка домино.
Я потеряла сознание. Да-да, клянусь богом, перед глазами все закружилось, заволокло пеленой, и я упала в обморок, как диснеевская принцесса. Только на этот раз я пришла в себя не на полу в спортзале и надо мной не склонился с досадой мистер Плендер в спортивном костюме, наш учитель физкультуры. Я очнулась, стоя прямо, ну или почти прямо, потому что одной рукой меня нежно поддерживал мужчина, которого я уже не рассчитывала увидеть ни в этом мире, ни в том. И первое же, что я сказала: “Сколько это было?”
Джек Абельхаммер задумался.
– Лет семь. Плюс-минус неделя.
– Нет, глупый, сейчас. Надолго я отключилась?
– На несколько секунд. Не волнуйся, глупая, я тебя подхватил. Никто не заметил. Ты в порядке. Ты ведь в порядке?
– Ты так говоришь, словно для тебя это обычное дело. И женщины регулярно теряют сознание в твоих объятиях.
– Вот именно. Я иду по улице, а они так и падают.
– Я тебя ненавижу.
– Я тоже рад тебя видеть.
Я замираю. Мне не хочется шевелиться.
– Отпусти меня, пожалуйста.
– Вот и Элвис так говорил. Стоять можешь?
– Вроде да. – Потихоньку, опираясь на его руку, перевожу себя в вертикальное положение. Зал все еще плывет перед глазами.
– На, выпей. – Он протягивает мне стакан виски. Я принюхиваюсь. Нормальный алкоголь, не коктейль. Осушаю одним глотком.
– Аааа.
– Теперь лучше?
Я отступаю на шаг и смотрю на него. Чертовы мужики. Почему время к нам, женщинам, так безжалостно, а его даже не тронуло?
– Гораздо лучше, спасибо, – отвечаю я, стараясь придать голосу строгость, но у меня ничего не получается. – Джек, ты меня, конечно, извини, не хочу показаться назойливой, но какого черта ты здесь делаешь? На моей рождественской вечеринке?
– А, так это твоя вечеринка? Хочешь, чтобы я ушел?
– Нет, – я опускаю глаза, – я хочу, чтобы ты остался.
– Я зашел к тебе в офис и…
– Куда?
– К тебе в офис. Туда, где ты работаешь. Да ладно тебе, ты ведь и сама наверняка там бываешь хоть иногда.
– Но мне никто не говорил…
– А тебя не было на месте. Ты уехала на встречу с клиентом. Я навел справки, и очень любезная леди в приемной…
– Долорес. На первом этаже.
– Долорес. Сокровище.
– Бой-баба. Из нее же ответ клещами не вытянешь. Как тебе это удалось?
– У меня свои методы, Ватсон. Я ей сказал, что ты меня пригласила на рождественскую вечеринку в качестве своего кавалера, а я забыл…
– Откуда ты узнал про вечеринку?
– Долорес сказала.
– Значит, в качестве кавалера? То есть ты объявляешься семь лет спустя и как ни в чем не бывало рекомендуешься моим кавалером? Почему же ты тогда не ответил на мое письмо?
– Потому что то, что я хочу тебе сказать, нужно говорить при личной встрече.
– Кейт. – Снова зовут. Господи боже мой.
– Элис. Ну как тебе… э-э-э…
– Женский сортир? Спасибо, отлично. Сортир как сортир. Для женщин. Здравствуйте, – она протягивает Джеку руку с алыми ногтями, – меня зовут Элис.
– Элис. А я Джек. – Он берет ее ладонь двумя руками. Я-то всего-навсего упала в обморок, а Элис тает, словно у открытого огня.
– Так вы знакомы? – спрашивает она, имея в виду не знакомы ли мы вообще, а насколько близко.
Я отвечаю с деланой беззаботностью:
– Да, мы общались несколько лет назад, в смысле, нам доводилось встречаться.
Джек, ради бога, выручай. Дева в беде, где мой рыцарь?
– Я был потенциальным клиентом банка, в котором работала Кейт, – поясняет он. – Она была очень убедительна.
– Да уж, – соглашается Элис. – Кейт может уговорить кого угодно на что угодно.
– Потом мы время от времени с ней общались, а тут я приехал в Лондон и решил зайти поздороваться. Посмотреть, как ей работается на новом месте.
– Яяяяяяясно. – Элис переводит взгляд с меня на Джека. – И с тех пор вы жили долго и счастливо.
Я подношу к носу пустой стакан, вдыхаю оставшийся запах, точно океанский бриз. Джек рядом со мной спокоен, как море в штиль. Меня так и подмывает уцепиться за него. Или уплыть на нем – и то и другое было бы прекрасно.
– В общем, да, – наконец произносит он.
– И с какого же именно момента? – спрашивает Элис.
Джек кивает, обдумывая ответ, смотрит на меня, потом на Элис и говорит:
– С этого самого. – Снова берет ее за руку. А меня? – Рад был с вами познакомиться, Элис. Красивое платье. Шикарная вечеринка. Вы не обидитесь, если мы вас оставим? Идем, Кейт. Кейт?
Я смотрю на Элис. Она поднимает брови.
– Элис, я… я…
– Кейт, иди уже. Пока есть такая возможность.
– Но…
– Никаких “но”. – Она глядит поверх моего плеча. – А то к нам направляются Джей-Би с Харви. По второму кругу. Иди уже.
В итоге это я хватаю Джека за руку, а не он меня, и мы сматываемся, точно двенадцатилетние подростки, которых застукали, когда они курили за сараем для велосипедов. На ходу оборачиваюсь к Элис:
– Увидимся на работе!
– Надеюсь, что нет. – И молодая женщина, которая боится, что ее не любят и никогда уже не полюбят, провожает взглядом женщину постарше, которая боится того же, но решилась попытать счастья.
“Я не знаю, как ей это удается. Но знаю, зачем она это делает”, – думает Элис.
19. Coitus interruptus[81]
23:59
Секс. Не волнуйся, Кейт, ты все вспомнишь. Ничего сложного тут нет. Это словно кататься на велосипеде. Нет, о велосипедах мне сейчас думать совсем не хочется, как и о велоэкипировке Ричарда в кладовой. Мы поднимаемся в лифте на десятый этаж отеля, и в голове у меня всплывает строчка из книги: “Знакомство – вот это неловко; все это многословие и смущение за обильным возлиянием, а потом тела обнажаются, обнаруживаются скрытые родинки и морщинки, как непонравившиеся подарки на Рождество”[82]. (Рой, кто это написал?)
Единственный человек, кроме Роя, кто наверняка ответил бы, откуда эта строчка, стоит рядом со мной в лифте, уткнувшись лицом мне в шею и крепко меня обняв. Я не могу спросить у Джека, не узнает ли он, часом, цитату, потому что он сразу же догадается, как я нервничаю. Нервничаю из-за того, что, увидев меня голой, он будет жестоко разочарован, я и есть тот непонравившийся подарок на Рождество, мы так долго ждали этого момента, и тут вдруг выяснится, что мы оба уже не первой молодости. Я воображала нас любовниками с гладкой кожей и упругой плотью, которые, изголодавшись, уверенно и радостно набрасываются друг на друга, но за те тревожные секунды, что лифт ехал наверх, внушить себе этот образ оказалось невозможно.
Когда я впервые увидела Джека в Нью-Йорке, то подумала: интересно, каково это – почувствовать всю эту силу внутри меня? Подумала ни с того ни с сего. И тут же вспыхнула от этой мысли. Он заметил мой румянец и рассмеялся. Он догадался, бьюсь об заклад, он обо всем догадался. Со мной никогда еще такого не было. Чтобы мы с мужчиной были знакомы от силы сорок минут, а тело мое уже пересилило разум и всяческие сомнения. Кажется, впервые в жизни меня подкосила страсть – то есть буквально поставила на колени. Я привыкла считать себя уравновешенной и спокойной, но Джек обращался напрямую к моему телу, и оно согласилось, даже не посоветовавшись с рациональным центром в мозгу, тем самым, которому обычно доверяют править кораблем. “О, капитан! Мой капитан!”[83]
Мы стоим у его номера, Джек проводит карточкой по замку, чтобы загорелся зеленый огонек и дверь открылась. Но карточка не срабатывает. Он пробует еще раз. Протирает карточку о рукав пальто. Зеленый не загорается. Не отпуская меня, Джек слегка пинает дверь. Впустую. Пинает сильнее.
Чмокает меня в макушку, берет мое лицо в ладони.
– Дело вот в чем. Если я сейчас спущусь к стойке регистрации за новым ключом, ты ведь сбежишь?
– Не сбегу. Честное слово.
– Сбежишь, Кэтрин, сбежишь. Мне ли не знать. Ты решишь, что это знак.
– Может, это и правда знак.
– Никакой это не знак. Поверь мне. Просто не сработала карточка. Это не значит, что против нас все силы вселенной. Это просто дурацкий кусок пластмассы, а не ветхозаветный Бог, который решил нам запретить заняться любовью.
Джек целует меня еще раз и уходит менять ключ. Он мчится по коридору к лифту, на мгновение оборачивается и подмигивает мне, как сорванец. Я же разворачиваюсь и иду в противоположную сторону.
Все-таки это знак.
Джек – Кейт
“Коль Божий мир на больший срок нам щедрый выделил бы рок, твоя стыдливость, леди, не казалась бы преступной мне”[84]. Я остался в одиночестве в номере отеля с двумя бокалами шампанского и огромным разочарованием. Куда же ты ушла? Дай угадаю. Срочное совещание с той частью твоего существа, которая считает, что ты должна всем, но только, черт побери, не себе? Слезай уже со своего костра, Жанна, дай ему от тебя отдохнуть.
ХХ. Дж.
Впервые за время нашего знакомства Джек разозлился или, как минимум, очень обиделся. И я его не виню. Встретив его на корпоративе, я была на седьмом небе от счастья. Сбежала оттуда, шутя, забыв обо всем, как дитя. Когда мы шли к Олд-стрит, высматривая такси, и в морозном воздухе у нас изо рта вылетали клубы пара, точно пузыри в комиксах, я опьянела от счастья. Но едва мы очутились в отеле, как сомнения, расталкивая локтями прочие мысли, пробрались в самое начало очереди. Я слишком стара, слишком связана обязательствами, слишком всем должна и вообще слишком занята. У меня дела, за которые я отвечаю, обещания, которые нужно выполнить, собака, с которой надо гулять. Бог с ней, с моралью, я просто не готова продемонстрировать этому чудному видению мое неготовое к бикини тело. Мне нужно несколько недель, чтобы привести в порядок живот, ноги и уничтожить волосы на лобке. Я прекрасно себе представляю, какие сейчас в моде интимные стрижки, и догадываюсь, что заросли в стиле восьмидесятых Джек не видел… э-э… с восьмидесятых. Так что образ, который я создала с помощью белья и платья, всего лишь авансцена. Пустить Джека за кулисы я не готова.
Кейт – Джеку
Прости меня ради бога. Пожалуйста, не сердись. У меня голова кругом. Дела семейные навалились, никак не разгребу. Я уже сама не понимаю, кто я и что я. Я хочу, чтобы ты знал: я тебя хочу, я хотела тебя с первой минуты нашей встречи и никогда не смогу расхотеть.
ххх. К.
Канун Рождества
10:00
“Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение”[85]. Так поет хор небесный, то бишь сонм ангелов, а не смазливых чуваков в бархатных пиджаках с бутылками шипучки в руках. Лучше бы уж у меня на кухне околачивалось небесное воинство, а не угрюмый муж в лайкре. Кстати, вы заметили, что среди ангелов нет ни одной женщины? Даже забавно. Впрочем, оно и понятно: никакой ангел не выдержит того коварства, с которым члены семьи то и дело тырят наш личный скотч, так что когда приходит пора заворачивать подарки, его нигде не сыскать. Да еще и дел по горло – о радость! – а время поджимает. К примеру, нужно отнести маринующуюся в большом ведре – по рецепту Найджелы – индейку в сад за домом. В рецепте указано, что в это время года вполне можно оставить индейку мариноваться в прохладном месте. Сделано, ставим галочку! Кстати, если надумаете вынести ее в сад, обязательно накройте чем-нибудь, чтобы защитить от “лис в поисках корма”. И это готово, две галочки! Учитывая, что к обеду приглашены двенадцать человек, я не могу рисковать.
Индейка по рецепту Найджелы запеленута плотнее, чем младенец Иисус, сверху придавлена противнем и чугунным сотейником и сейчас покоится в ведре на садовом столе, чтобы мне было видно из окна кухни. Как же приятно, что я не только подготовила все заранее, но и угощу родственников мужа птицей, которая гораздо лучше всех тех, что когда-либо готовила моя невестка. Ох уж эта Шерил, которая разбирается в кулинарии, как Эскофье[86], и любезна, как тираннозавр рекс.
Шерил – жена Питера, Ричардова брата-бухгалтера, у них три идеальных сына. Я уже запуталась в достижениях и наградах племянников, но, к счастью, Шерил неизменно нас просвещает, подробно расписывая очередные их успехи в семейных открытках к Рождеству. Первые два мальчика на выпускных экзаменах заработали по десять отличных оценок и еще высший балл по долбаной арфе или лире или еще чему-то такому – кажется, это Эдвин. Вскоре и Барнаби присоединился к нему в Национальном молодежном оркестре, самый юный из неазиатов, кого туда приняли, просто удивительно, и Шерил, несомненно, не преминет об этом упомянуть, с восхитительным снисхождением листая Бенов сборник пьес для фортепиано. “Ой, смотри, Барни! Бен разбирает эту миленькую шотландскую джигу, которую ты играл в детском саду”. В общем, вы поняли.
Эдвин сейчас учится в Гарварде – “Оксфорд уже не тот, что раньше, вы согласны?” – и наверняка найдет лекарство от рака, если, конечно, его хоть ненадолго отпустят из олимпийской сборной по гребле. Он не приедет к нам на Рождество. Наверное, его отправили в космос. Все это я могу выслушать, не угодив в больницу, но еще дети Шерил – готовы? – надевают пальто, когда идут на улицу. Без напоминаний. Как можно научить этому мальчишку? Мне это так и не удалось. Когда Бена просишь одеться потеплее, он, бормоча ругательства, неуклюже натягивает толстовку с капюшоном поверх другой толстовки с капюшоном. Зато, на мой взгляд, наши дети гораздо красивее, чем у Шерил, – ужасно мелочно, я знаю, но надо же чем-то себя утешать.
11:15
– Кейт, ты и вправду намерена готовить эту индейку в маринаде? – спрашивает Ричард.
Моя мама и ее собака, Дикки с двойным недержанием, уже прибыли, Дебра с бокалом “Бейлиса” сидит перед телевизором и смотрит “Реальную любовь”, остальные вот-вот появятся, я же тем временем пересчитываю салфетки и столовые приборы – хватит ли на всех.
– Разумеется, намерена, Рич, – отвечаю я.
Ладно, не отвечаю. Рявкаю. Предложив ту гадостную содейку, Ричард больше праздничным меню не интересовался – а гостей, между прочим, нужно кормить три раза в сутки четыре дня подряд! – поэтому вопрос его звучит как упрек, при том что с его стороны гораздо уместнее было бы в знак благодарности смиренно припасть на одно колено, сжимая в зубах розу, если уж на то пошло.
– Индейка по рецепту Найджелы, – сухо поясняю я, – маринуется в саду в ведре с апельсинами и трубочками корицы, которые придадут ей нежность и сочность. Эмили, отложи, пожалуйста, телефон и помоги мне. Нужно погладить салфетки.
– Погладить салфетки? – повторяет Эмили с теми же надменными интонациями, с какими леди Брэкнелл[87] в фильме выговаривает слово “саквояж”. – Никто давно не гладит салфетки, мам. Это же не “Аббатство Даунтон”, а семейное Рождество. Расслабься, ладно?
– Легко вам советовать мне расслабиться, юная леди, когда вы палец о палец не ударили для подготовки к Рождеству. Вы сегодня хотя бы собираетесь переодеться?
– Кейт, милая, давай я поглажу салфетки, – вмешивается мама, которая вечно старается защитить любимую внучку от моего гнева. Если бы я в шестнадцать лет была такой лентяйкой, как Эмили, матушка быстренько велела бы мне оторвать задницу от дивана и взяться за дело, но с возрастом мама смягчилась и теперь сама снисходительность. Меня это почему-то ужасно раздражает, прям убила бы. Ах да, кстати, и еще детей теперь нельзя называть “лентяями” или “бездельниками”, даже если они лентяи и бездельники, нужно говорить, что им “не хватает мотивации”.
– Мама, пожалуйста, выпусти Дикки на улицу. А то он написал у холодильника.
– Что ты, милая, Дикки такого сделать не мог. Это, наверное, Ленни. Ты ведь никогда не писаешь дома, правда, Дикки? Пойдем в сад. Ты же моя умница.
Мама уводит своего зассанца в сад. Ричард, который сидит на полу возле первобытной “Аги” и терпеливо пытается с ней договориться, поднимает на меня глаза.
– Почему бы не взять бумажные салфетки? – спрашивает он.
Гррр! Вот зачем мужчины так делают? Ведь наверняка же понимают, что ступают на тонкий лед, слышат, как замерзшая вода трещит и проседает под ногами, но все равно прут вперед, не обращая внимания на неоновый знак “Стой! Опасно!”, который горит над головой у супруги.
Я отвечаю без обиняков:
– Мы не можем взять бумажные салфетки, дорогой, потому что с тех самых пор, как мы с тобой поженились, твоя мать относится ко мне как к какой-нибудь замарашке, которая выросла в такой простой семье, что мы, поди, и салфетки-то называли “платочками”. Кстати, так оно и было. Шерил же печет собственный штоллен и плетет рождественский венок, а еще, наверное, делает минет Санта-Клаусу, чтобы он подарил ей сережки от “Моники Винадер”. Вот поэтому за рождественским обедом мы будем пользоваться полотняными салфетками. Нужно держать марку. Еще вопросы?
Кто психует, я? Нет, что вы, все в порядке. С тех пор как Доктор Либидо назначил мне лечение, мне гораздо лучше. Гормоны меня усмирили, точно бурное море. Мне кажется, у меня даже память стала получше. (Рой, тебе не кажется, что наша память стала получше?)
Раз уж оба ребенка на кухне подъедают сосиски в тесте, которые я берегла для второго дня Рождества, я, улучив минуту, говорю им, что в ближайшие пару дней у нас будет технический перерыв. Согласитесь, звучит куда лучше, чем запрет на гаджеты. Никаких эсэмэсок, никакого фейсбука и вообще никакого интернета. Сообщи я, что намерена каждому отрубить руку или ногу и запечь с окороком и гвоздикой, они и то расстроились бы меньше.
– Шутишь? – спрашивает Бен, вынимает из ушей одну пару наушников и меняет на другие, которые висят у него на шее.
– Нафига быть такой лицемеркой, мам? – ворчит Эмили. – Ты сама все время залипаешь в телефон.
– Неправда!
Но она права. Я действительно то и дело проверяю телефон. Не могу без сообщений от Джека, когда от него долго нет эсэмэски, я просто схожу с ума. Я ужасно боюсь, что после случившегося – точнее, неслучившегося – он бросит меня навсегда.
– Я не шучу. Будет замечательно, если мы хотя бы несколько дней сможем уделять внимание близким, ни на что не отвлекаясь. Те, с кем вы общаетесь непосредственно, важнее тех, кого здесь нет. Никаких телефонов за столом. Не так уж часто вы видите бабушку с дедушкой. И еще мне бы хотелось, чтобы мы в кои-то веки все вместе посмотрели телевизор, а не так, что сидим в одной комнате, но при этом каждый в своем мирке.
Дзынь! Я машинально беру телефон, и дети покатываются со смеху. Сообщение от Джека. Нажимаю кнопку, удаляю любимое имя. Не хочу, чтобы эти два мира соприкасались. Не сегодня – уж точно.
Джек на Рождество уехал к друзьям на юг Франции. Несмотря на то что я бросила его в отеле, через два дня он пришел ко мне на работу, я как раз собиралась уходить, и принес огромный подарок. “Это не тебе”, – ответил он на мои возражения. В коробке оказалась “плейстейшн-четыре”. Значит, я, опьяненная – Джеком, не алкоголем, – обмолвилась, что никак не могу купить Бену приставку, и Джек решил мне помочь. “Я подумал, что больше всего на Рождество ты хочешь получить именно ее”.
Такое ощущение, будто он старается понравиться мне или что-нибудь в этом роде.
– Эмили, ты куда это, дорогая?
– Ухожу.
– Вижу, что уходишь, но ведь сейчас приедут бабушка с дедушкой и тетя Шерил с дядей Питером. Когда ты вернешься?
– Поздно, – отвечает она, надевая мою дубленку.
– Так нельзя, милая.
– Сегодня все гуляют допоздна. Рождество же.
– Я уверена, что сегодня все общаются с близкими, – осторожно возражаю я, стараясь не спровоцировать взрыв. С Эмили я до сих пор как по минному полю хожу. Когда прибудет контингент с севера, я хочу, чтобы их встретили мир и праздничное веселье, а не крики и ругань Эмили.
– Я не успела упаковать подарки для твоих двоюродных братьев. Ты не могла бы мне помочь, милая? У тебя ведь это получается лучше всех.
– Не хочу. – Эмили стоит у задней двери, скрестив руки на груди, точно крепко себя обнимает. Для человека, который на Рождество идет веселиться с друзьями, у нее странно печальный вид.
– Не хочешь? Ну ладно, а если я дам тебе список, купишь кое-что для меня и подарок для бабушки Барбары? Ты же знаешь, она теперь все забывает, так что нужны какие-то духи или тальк, которые она узнает. Она любит цветочные запахи. Или купи ей какие-нибудь сладости. Рахат-лукум, что-нибудь такое, что легко жевать.
– Ладно, – соглашается Эмили, явно расслабившись, ведь я позволила ей уйти.
– Сейчас принесу кошелек, дорогая.
Я поворачиваюсь, чтобы сходить за деньгами, Эм открывает заднюю дверь. На пороге стоит незнакомая женщина. Ну как женщина – скорее, крупный ребенок. Должно быть, один из эльфов Санты выпал из саней. Волнистые темно-рыжие волосы до плеч, остренький носик, конопушки. На женщине короткие замшевые ботинки, коричневый берет и коричневое же платье-сарафан из тонкого вельвета поверх цветастой футболки. Вероятно, победительница нашего деревенского конкурса двойников Пеппи Длинныйчулок. Обитает, скорее всего, на небесах.
– Добрый день, прошу прощения, что беспокою вас в канун Рождества. Ричард дома? – писклявым голосом спрашивает эльфийка. Мелодичный шотландский акцент. Незнакомка стоит неподвижно, но у меня все равно складывается отчетливое ощущение, что ходит она вприпрыжку.
– Э-э, да, он был здесь, но, кажется, пошел за дровами. Я могу вам помочь?
– Я Джоэли, – сообщает эльфийка. – Работаю с Ричардом.
Я впиваюсь в нее взглядом. Значит, это и есть та самая Джоэли, которая с завидным упорством снабжает нас омерзительными чаями и советами по климаксу?
– Ах да! Джоэли. Джоэли. Да. Добрый день. Из психологического центра. Рич о вас много рассказывал. Пожалуйста, заходите, подождите его.
Джоэли настолько же не хочется входить, насколько Эмили не терпится выйти. Обе одного роста и сложения, загородили друг другу путь и не могут пройти.
– Эмили, это Джоэли, папина знакомая с… э-э-э… работы. – У меня никак не получается увязать эту феечку с женщиной из Ричардовых рассказов. Судя по выражению лица моей дочери, на Эмили она тоже не произвела особого впечатления. Пробую еще раз: – Джоэли занимается йогой, медитацией, ведет здоровый образ жизни. Джоэли, это Эмили, наша дочь, а я Кейт. Заходите же, на улице холодно. Рич вернется с минуты на минуту.
– Ладно, – отвечает она и пятится прочь от дома. Словно вдруг чего-то испугалась. Уж не знаю, чего именно, я была с ней сама любезность. У изгороди стоит ее красный велосипед. – Не беспокойтесь. Ничего срочного. Прошу прощения, что потревожила.
– Ну что вы, не стоит. Я передам Ричарду. Очень приятно с вами…
Но она исчезает так же внезапно, как появилась. Эмили тоже ушла.
– Кто эта девушка? – подозрительно спрашивает мама. – Одета не по погоде.
– Коллега Ричарда. Мам, пожалуйста, поищи в шкафу возле “Аги” большую стеклянную миску для десерта.
Когда же я наконец пойму, что происходит? Не увижу (я и так все вижу), а пойму. Пойму, зачем пресловутая Джоэли заявилась к нам без приглашения в канун Рождества; пойму, что прячется под этим милым, вздымающимся волной сарафанчиком из коричневого вельвета. Удивительно, до какой степени мы не замечаем того, чего не хотим замечать, если нам, сказать по правде, все равно.
Наверное, у меня сейчас слишком много дел, да и мысли другим заняты. Забот полон рот – точнее, я забочусь о том, чтобы гостям было что в рот положить, начиная с копченого лосося и блинов.
(Рой, я не забыла сметану? Куда я ее поставила?) Обычно я горжусь тем, что все делаю быстро, но на Рождество, похоже, Рой взял отгул. Я пробую еще раз. (Рой, есть ли что-то такое, что мне следует знать о феечке Джоэли, коллеге Ричарда, которая спит в лютике? Рой? РОЙ?) Не отвечает.
Наконец Рой возвращается из книгохранилища в глубине моего сознания, как раз когда я помешиваю густые сливки для заварного крема к бисквиту и жду, пока они загустеют. Не дай бог закипят – считай, шесть яичных желтков выброшены в помойку. Я очень сосредоточена.
(– У меня сейчас шквал запросов, и я был бы благодарен, если бы в эту горячую пору ты проявила терпение.
– Прошу прощения, Рой, но ведь ты заменяешь мне память с тех самых пор, как моя превратилась в решето. Не подведи меня. Рой, пожалуйста, вернись. Ты не имеешь права брать на Рождество отгул лишь потому, что я выпила два бокала глинтвейна, а в голове у меня неразбериха и все мысли только о Джеке.
– Абельхаммер хранится в папке с грифом “Приятные/мучительные воспоминания. Не открывать до 2029 года”.
– Я это прекрасно знаю, Рой. Но он объявился снова, и я не понимаю, что мне делать… Теперь же объявился кое-кто еще, и не просто в моей жизни, а, на минуточку, у задней двери, и я не представляю, что и думать. Кстати, чем она вообще занимается, эта малютка Джоэли, кроме того, что сидит на грибе и пытается заложить правую ногу за левое ухо? А впрочем, знаешь что, Рой? Забудь. Забудь, что я спросила. Оставим это. Сейчас мне нужно как-то пережить следующие сорок восемь часов и не убить никого из близких. И еще мне нужно, чтобы Ричард принес дрова и повесил омелу.)
– Кэт, где у тебя картофелечистка?
Порой мамино стремление помочь становится невыносимым.
– Мам, да сядь ты, пожалуйста. Картошку я потом почищу. Не сейчас.
– А пастернак? Давай все сделаем заранее. Готовь сани летом.
Мама, наверное, последняя из англичан, кто свято верит во все эти старинные пословицы и поговорки. Например, съедает яблоко на ужин. С тех пор как она стала бабушкой, я ни разу не видела, чтобы она высасывала сырое яйцо, но не сомневаюсь, что она прекрасно это умеет. Если мы на Рождество готовим гусыню, мама обязательно следит, чтобы мы сделали соус и для гусака. Ну и хорошенького понемножку, но только не на Рождество в нашем доме – у нас должен быть пир на весь мир. Я всегда покупаю слишком много овощей, а потом в марте обнаруживаю их в гараже, где они успевают сгнить в первичный бульон. Меня до глубины души трогает, что мама по-прежнему верит всем старухам, которые жили до нее и рассказывали о былом. Если вдуматься, счастливый человек, особенно по сравнению с нами, кто представляет себе коллективную мудрость как ветки злобных комментариев на “трипэдвайзере”.
Так что я прекрасно знаю, какую реплику ей подать, точно актриса в водевиле.
– Красивые слова, мам.
Читать бесплатно другие книги:
