Что же тут сложного? Пирсон Эллисон
– Красивыми словами сыт не будешь, Кэт. – И она подмигивает, душенька моя. – Я же хочу тебе помочь.
– Тогда, пожалуйста, надрежь крест-накрест брюссельскую капусту…
Точно услышав выстрел из стартового пистолета, мама срывается с места, ковыляет к ящику с овощами и энергично берется за дело. Бедные невинные кочанчики. Не видать им пощады.
Каждый год на Рождество мама печет кекс. Так-то я рождественские кексы не люблю, но мамин – другое дело. В нем всего ровно столько, сколько нужно, – фруктов, бренди, теста. Я не раз задумывалась о том, что однажды – быть может, уже через несколько лет – мне придется самой печь рождественский кекс, потому что мамы с нами не будет. Я закапываю эту мысль, как Ленни косточку в саду, но все равно то и дело к ней возвращаюсь, словно хочу подготовиться. Когда одного из родителей уже похоронил, знаешь, чего ожидать. Хотя не могу сказать, что я так уж остро ощущала потерю, когда умер папа, – наверное, потому, что как отец он всегда был пустым местом. Мама же почва под моими ногами.
– Без твоего кекса и Рождество не Рождество, мам, – говорю я громко, когда она у раковины принимается надрезать кочанчики капусты.
Мама качает головой:
– Боюсь, в этом году он не удался, родная.
И все-таки я слишком редко говорила ей, что значит для меня этот кекс и она сама. Мама тоже никогда не говорит “я тебя люблю”, не то что ее внуки и их приятели, которые повторяют друг другу эту фразу каждые пять минут. Другое поколение. Ну а за маму “я тебя люблю” говорит кекс.
– Мам, научишь Эмили печь твой кекс?
16:27
Рождественские гимны в исполнении Кинга по радио создают неповторимое праздничное настроение, возвышенное и полное надежд. Питер и Шерил привезли к нам Дональда с Барбарой, так что все благополучно. Ну, почти. Барбара беспокойно кружит по кухне, и я вижу, как она сует в карман два блинчика с копченым лососем и соковыжималку для лимона.
Надо отдать Шерил должное – она продержалась целых восемь минут, прежде чем сообщила нам, что у бедняжки Барнаби серьезная проблема: никак не может выбрать между Принстоном и Кембриджем. Рич сочувственно кивает, слушая рассказ о трудностях племянника. Я потрошу гранат. Дебра, которая готовит салат из капусты и, насколько я понимаю, уговорила уже бутылку “Бейлиса”, замечает:
– Бедные вы, бедные. До чего же трудно выбрать один из двух престижных университетов. А моему сыну, Феликсу, похоже, придется выбирать между работой продавцом в “Теско” и Пентонвилем[88].
Моя невестка пропускает эту ремарку мимо ушей; она обходит дом, воркуя: “Ах, Кейт, у дома такой потенциал!”
Плевать. Петр сделал замечательную кухню. Слава Петру! Я выдала ему рождественскую премию, вложенную в открытку, он сказал, что, возможно, вернется не скоро, потому что в Польше умирает его отец. “Лет ему лишь пятьдесят девять. Это же неправильно, Кейт, вот так терять отца?”
Нет, это совершенно неправильно. Я обняла Петра и чмокнула в щеку. Он так меня поддерживал с тех пор, как мы перебрались сюда, что я даже прослезилась на прощанье, – впрочем, за последние несколько месяцев я привыкла плакать по любому поводу, таков уж мой личный климат. Паводки случаются чаще, чем на равнине Сомерсет-Левелз.
Мама закончила с капустой и теперь спит в кресле у “Аги”. На непривычно чистом ковре нет подарочков от Дикки, что само по себе чудо. За столом Бен с кузенами играют в “Монополию”, гаджетов не видно. Ничего себе! Даже Эмили ради бабушки с дедушкой соизволила переодеться из чертовых легинсов, которые она носит не снимая, в нарядное платье, правда, больше похожее на пеньюар новобрачной в медовый месяц, чем на настоящее платье, но, как говорится, и на том спасибо. Перед поездкой на юг Дональд сводил Барбару в парикмахерскую сделать завивку, красивое красное платье с золотыми пуговицами, которое я помню по прошлым торжествам, свободно висит на ней, и сразу видно, какой Барбара стала слабой и хрупкой. Острые старые кости. Впрочем, мы все понимаем: ей приятно знать, что она хотя бы попыталась.
Раньше я каждое Рождество морщилась и злилась, когда Барбара говорила Ричарду, мол, не стоило так хлопотать, хотя все его хлопоты сводились к тому, что он ближе к вечеру в сочельник покупал один-единственный подарок (для меня) плюс один пахучий “камамбер” и бутылку красного вина. Как же мне не хватает той Барбары. Теперь она почти ничего не говорит. Значит ли это, что она почти ничего не думает, или же мозг ее содрогается от мыслей, которые она не в силах высказать?
В канун этого Рождества она с растерянной улыбкой сидит у камина и держит Эмили за руку. Ну просто викторианская акварель, на которой изображена гостиная, хотя вряд ли викторианские барышни носили блестящие бриджи с вечерним платьем. И вряд ли признавались любящим маменькам, что портрет их задней части передают из рук в руки, точно кипсек. Слава богу, что история с этим долбаным белфи закончилась благополучно.
– Ба, держи, я купила тебе мыло. Типа, заранее в подарок на Рождество. Хочешь, используй его сегодня. Оно с ландышем. В “Бутс” много всяких разных, это пахло лучше остальных. Как ты. В смысле, как ты любишь. Ну, в общем.
И на этой изысканной ноте Эмили протягивает Барбаре подарок. Три кусочка мыла в коробочке, кое-как завернутой, но все-таки хоть что-то. В таких случаях главное – внимание. Я смотрю на Шерил, которая сидит на диване рядом с мужем. Покосившись на коробочку, она толкает его локтем в бок – легонько, исключительно чтобы обозначить удовлетворение от того, что подарок оказался столь незатейливым. Другого она в этом доме и не ожидала. Корова.
К нашему удивлению, Барбара подносит коробочку к носу и вдыхает аромат. Озадаченное лицо медленно проясняется, точно вдруг рассеялся туман. А потом, к еще большему нашему удивлению, Барбара говорит:
– Я им пользовалась на днях, милая.
– Ну и ладно, ба, давай я обменяю его на какое-нибудь другое.
– Во Франции.
– Во Франции?
– Мы были в той чудесной сельской гостинице. – Она поворачивается к Дональду. – Ты всю дорогу вел машину, любимый!
Дональд смотрит на нее и опускает взгляд на свои руки.
– Там была ванная, общая, правда, в конце коридора, но чистенькая. И я приняла ванну, мылась ландышевым мылом. Ты еще сказал, что от меня приятно пахнет. Вот только что, на той неделе. Надо же, какое совпадение! А теперь ты мне подарила мыло. Спасибо, Кейт.
– Эмили.
Пауза. Ричард подталкивает полено в камин и ногой пихает его поглубже в огонь. Барбара медленно закрывает глаза.
– Наш первый заграничный отпуск, – шепотом поясняет Дональд. – Июнь 1959 года. Барбара права, мы ездили на машине. На нашем “остине кембридж”. Он сломался, не доехав до Кале. Барбара сказала: “Добро пожаловать в Европу”, и мы расхохотались. – Красные глаза его слезятся. – Где-то в глуши нашли гостиничку, уж очень устали за целый день в машине. Там еще были такие сосиски вместо подушек.
– Валики.
– Валики. И биде, у нас такого тогда не было, Барбара не могла на него смотреть без смеха. И меню мы никак не могли прочесть. – Он улыбается Эмили: – Смешно, конечно, но иногда я ей завидую. Твоей бабушке. Потому что ей кажется, что все это было на прошлой неделе. – И крепко сжимает кулаки, точно мальчишка, который загадывает желание. – Эх, если бы.
Мир и благоволение. Рецепты кексов, рассказы детям о былом, чтобы когда-нибудь они, в свою очередь, поделились этими воспоминаниями со своими детьми. Быть может, однажды на Рождество, лет этак через сорок, Эмили вспомнит ландышевое мыло и как оно на несколько драгоценных минут вернуло ей бабушку, которая так ее любила.
Слышен лишь треск пламени, небесные созвучия гимнов да слабый мелодичный храп. Певчие Кинга как раз тянут “Ангелы из царства славы” – один из этих бесконечных распевов “Слаааааваааааа”, – как вдруг Шерил взвизгивает.
– О господи, Кейт, да у тебя в саду собака с огромной птицей в зубах!
От кого: Кэнди Страттон
Кому: Кейт Редди
Тема: Собака сожрала мою индейку
Дорогая, ты же пошутила, правда? Смешнее истории об испорченном Рождестве мне читать не доводилось. Признавайся, после такого ты ведь наверняка усыпила эту чертову псину, Дикки? Кстати, надо было заодно усыпить и стерву-невестку.
Чем же ты их в итоге кормила – фасолью из банки? Поверь мне, однажды ты будешь вспоминать об этом со смехом.
Кстати, как у тебя дела с Абельхаммером?
ХХ
К.
От кого: Кейт Редди
Кому: Кэнди Страттон
Тема: Собака правда сожрала мою индейку
Интересно, когда же я смогу вспоминать об этом со смехом? Лет через тридцать, не раньше, и то если повезет. Рич гонялся за Дикки по всему саду и наконец вырвал у него индейку. Видимо, Рич полез в ведро инспектировать индейку в маринаде и плохо закрыл крышку. В этом он весь: влезть куда не просят, “попытаться помочь” и устроить беспорядок. Я отрезала пожеванную индейкину ногу и надеялась, что остальное удастся спасти.
А потом заглянула в ведро и понюхала маринад. Он протух. Должно быть, так пахнут трупы, брошенные на поле боя. Шерил заметила, что для декабря “тепло не по сезону” и что я сама дала маху, надо было держать маринад в холоде. Поставить в холодильник. Спасибо, сука. Уж извини, что у нас нет холодильника размером с аэропорт, как у вас с Питером. Сожалею.
Дикки я пальцем не тронула, мама любит его больше, чем собственных детей, так что мне оставалось лишь предложить для разнообразия приготовить к праздничному столу окорок и запеченные овощи.
С Найджелой такого точно не случилось бы.
Можешь не отвечать на это письмо.
ххх. К.
PS: Абельхаммер объявился на корпоративе, и теперь я безнадежно и беспомощно влюблена в него, и мы едва не занялись сексом, аллиматьеголуйя, но не сработал ключ от номера. Так что не судьба: еще один слой мой бутерброд просто не выдержит. Да и он теперь, наверное, меня ненавидит. Я не знаю, что и думать.
23:59
Шесть часов спустя объявляется Рой. Я еще не закончила упаковывать рождественские подарки, несмотря на то что в Санта-Клауса никто не верит и все легли спать. Рой говорит: “Наряд, я вижу, ты одна из пагуб, которыми могуч лукавый враг!” О чем он, ради всего святого? Это цитата из сочинения Эмили по “Двенадцатой ночи”, Рой. Ты ошибся воспоминанием! Возьми себя в руки.
Канун Нового года
Салли пригласила нас на праздничный ужин. Слава богу, он состоится в цивильное время, а не как эти попойки с десяти вечера и до четырех утра. Прежде я с удовольствием распевала бы “Старую дружбу”, обступив вместе с другими пианино, и абсолютно незнакомые люди лапали бы меня на том лишь основании, что нам удалось еще год прожить на Земле, но сейчас, черт побери, я слишком стара для этого. Нет ничего дурного в том, чтобы, стоя на берегу Темзы, любоваться, как мэр спускает полугодовой бюджет – причем, на мой взгляд, совершенно оправданно – на ослепительные фейерверки, но только если ты живешь не за городом, где дороги к полуночи превращаются в каток.
Так что ровно в половине седьмого – настолько ровно, насколько это вообще возможно, когда приходится понукать подростков, – мы грузимся в машину с разной степенью неохоты (приз за самое непристойное нытье уходит Бену) и едем в гости. Мой первый визит в “штаб-квартиру”, как ее называет Салли, до сих пор мы встречались на нейтральной территории – как ни странно, в лучшем и единственном месте, для того чтобы делиться секретами и постепенно открывать друг другу тайные истины. Дом почему-то заставляет прикусить язык.
– Вы, должно быть, Кейт. Наконец-то мы встретились. Заходите!
– А вы, должно быть, Майк?
Настоящий Майк, как ни погляди. Огромный, словно медведь, приветливый, немного неуклюжий, в бесформенном буром кардигане, который явно связали сельские мастерицы с Гебридских островов.
– Ричард, здравствуйте. Бен, привет. Умница. Эмили, бог ты мой, ну вылитая мама. – Эмили сверкает глазами, но Майк продолжает: – Я имею в виду, красавица, вся в мать, да заходите же скорее, одежду сюда, напитки вот здесь, Салли где-то тут, славно. Добро пожаловать.
Рукопожатие, которое вывихивает тебе запястье, хотя ты даже не успел переступить порог. У Диккенса здесь обязательно оказалась бы и чаша с пуншем. Входим в гостиную, наполненную гулом голосов. Смотрите-ка, а вот и чаша с пуншем.
То ли это признак надвигающейся старости, то ли чего похуже, но когда входишь в комнату и видишь море незнакомых – или знакомых, которых не помнишь, – так и подмывает улизнуть и попытать счастья где-нибудь в другом месте, а если не получится, то спрятаться за диваном и не вылезать, пока кто-нибудь не подаст сигнал: “Все спокойно”. А, не обращайте внимания. Разумеется, детям такие привычки прививать не след, поэтому мы проходим в комнату, отчаянно высматривая в толпе знакомые лица.
– Кейт, наконец-то!
– Салли. – Мы обнимаемся.
– С прошедшим Рождеством. И наступающим Новым годом. С праздниками, в общем. Как все прошло?
– Мою индейку сожрала собака. А так все хорошо, потом расскажу. Салли, это Ричард. И Бен. И Эм… Где же она? Эмили только что была здесь. Куда же она подевалась?
Сказать по правде, Эмили решила ехать с нами в последний момент. У нее стряслась беда. Настоящая катастрофа. Она не собиралась с нами в гости, поскольку слишком взрослая и слишком клевая, чтобы праздновать Новый год с занудами-предками. И вдруг сегодня днем захожу к ней в комнату – а она лежит на кровати, плотно завернувшись в одеяло. Я, разумеется, принялась расспрашивать, что стряслось, и наконец она призналась: Лиззи Ноулз устраивает грандиозную новогоднюю вечеринку, на которую пригласила всю параллель, кроме двух девочек. Эмили и Би. Эмили убита горем. Она ведь заранее договорилась с Элли, что переночует у нее.
“Элли пригласили на вечеринку, и она написала Лиззи: «Можно Эмили тоже придет, потому что она ночует у меня?» А Лиззи отказала”.
Я разозлилась как черт, но ни капли не удивилась. Эм говорила, что после того как она устроила ту классную вечеринку, Лиззи стала вести себя с ней как-то странно.
– Это какой же надо быть стервой, чтобы так поступить? – спросил Ричард, когда Эмили пошла принять душ.
– Королеве пчел не понравилось, что одна из фрейлин обратила на себя внимание, – ответила я. Так называемая лучшая подруга расквиталась с моей дочерью. Месть была подана не просто холодной, а ледяной. Строить новые планы поздно, потому мы с Ричардом посоветовались и решили уговорить Эм ехать с нами к Картерам. Я ей наплела, что там будет полным-полно ее ровесников, в чем не была уверена, но и оставлять Эм одну дома побоялась.
Слава богу, что все мы здесь, и вдруг оказывается, что Эм заприметила на другом конце комнаты некую Джесс, с которой они в друзьях на фейсбуке, хотя в жизни ни разу не виделись, но эта самая Джесс классная и очень нравится Эм. Вот и славно. В шторм взрослой вечеринки сгодится любая гавань. Девушки вскрикивают от радости, точно разлученные сестры, и я надеюсь, что это хоть немного поднимет Эм самооценку после унижения, которое нанесла ей Лиззи.
Салли же не терпится представить меня домашним. Меня знакомят с Уиллом, Оскаром, Антонией, после чего их обязательно нужно познакомить с Ричардом, затем с Беном, а потом и с Эмили, если удастся оторвать ее от Джесс. В этом недостаток вечеринок, на которых членов одного клана представляют членам другого, – пока всех перезнакомишь, уже и домой пора. Бен отходит в сторонку, устраивается возле столика с закусками и принимается угрюмо жевать хрустящие палочки. (Впоследствии сын обнаружился в другой комнате, где резался в видеоигру с какими-то мальчишками. На обратном пути я спросила, кто они, и Бен ответил, что не знает, как их зовут, но в приставку играть умеют. Вот вам визитная карточка юношей двадцать первого века.)
Так странно встретить Уилла с Оскаром вживую, зная их только по фотографиям, и особенно странно увидеть их зимой. С такими дюжими блондинами нужно знакомиться летом, чтобы они непременно были в белой крикетной форме с зеленоватыми пятнами травы.
– Уилл, ты не забыл вынуть сосиски из духовки? – спрашивает Салли.
– Блин, мам, прости, я как раз собирался…
– Я ведь три раза тебе говорила. Час назад даже прилепила Оскару на лоб листок с напоминанием.
– Уже бегу.
Из кухни доносится тонкий, пронзительный электронный писк.
– Датчик дыма, – констатирует Салли. – Поздно. – Ее это, похоже, ничуть не беспокоит. Видимо, такое случается настолько часто, что превратилось в ритуал. В конце концов, даже расстраиваться устаешь. Мне ли не знать.
– Мам, – к ней подходит Оскар, – можно я возьму твою кредитку?
– И что на этот раз?
– Билеты. Это будет только в феврале, еще не скоро, но сейчас их можно купить онлайн по специальной…
– Куда билеты?
– На концерт. Ты их не знаешь.
– Оскар, в ближайшие два часа билеты никуда не денутся. Давай поговорим позже.
– Но в этом-то все и дело. Их могут…
– Ну, как у нас дела? – Майк спешит на помощь, оттирает настырного сына в сторону и встревоженно хмурится. – Черт побери, у Ричарда пустой стакан. В нашем доме такого быть не должно. Что уж там, это я виноват. Ну-ка быстренько налейте ему выпить! Или нет, я придумал кое-что получше. Идем со мной. – И моего упирающегося мужа тащат прочь, словно он не гость, а возмутитель спокойствия.
– Значит, это Ричард, – говорит Салли.
– Значит, это Майк, – отвечаю я.
Салли обвивает меня рукой, прижимает к себе.
– Слава богу, что у нас есть мы, вот что я скажу.
– Слава богу, – искренне вторю я.
Мимо проходит Антония, за ней по пятам – вялый паренек, не сводящий с нее влюбленных глаз.
– Бойфренд?
– Ему бы этого хотелось, – отвечает Салли. – Да и мне, пожалуй, тоже. Но Антония еще не определилась, какой она ориентации, а я уже и сама запуталась. Перед самым Рождеством она согласилась пойти с Джейком в кино, и он едва не описался от радости.
– Его можно понять. Она очень красивая.
– Ей бы к этой красоте еще уверенности. Правду говорят: не родись красивой, а родись счастливой. Кто бы мог подумать?
– Да уж. Самая красивая из моих однокурсниц так и не вышла замуж и в конце концов спилась, словно не вынесла груза собственной красоты. Как-то все это неправильно. Ведь больше всего на свете мы хотим, чтобы наши дети были счастливы. Самой не верится, что я это говорю, но это куда важнее, чем высший балл по географии в аттестате.
Салли ахает.
– Мне тоже не верится, что ты это говоришь. Я потрясена. Как же жить без отличной оценки по географии? Разве же без нее можно чего-то добиться в жизни? Что бы делал Черчилль без долбаного высшего балла по географии? А Ганди?
Мы чокаемся и выпиваем.
– Пенелопа Крус. – Я собиралась сказать Салли, что Рой нашел, как зовут актрису, которую мне напоминает ее дочь.
– Увы, я Салли.
– Нет, Антония. По-моему, она на нее похожа. Я же говорила, что на какую-то красивую актрису. На Пенелопу Крус. Счастливица. Наверное, одна из ее бабушек была испанкой, в общем, что-нибудь наследственное. Кастаньеты и все такое.
Улыбка испаряется с лица Салли, как дыхание с зеркала. Ничего мне не ответив, она заводит разговор с другой парой:
– Филлида, Гай, вы знакомы с Кейт? Кейт, это Филлида и Гай, они живут через три дома от нас. Я так хотела вас познакомить. Кейт моя подруга из женского клуба, наши собаки – лучшие друзья. Прошу прощения, мне нужно заглянуть на кухню, проверить, оставили ли мальчики хоть что-нибудь съедобное. – С этими словами она уходит.
Четыре минуты до полуночи
Комната умолкает, успокаивается, словно все затаив дыхание ждут боя курантов Биг-Бена, и я вдруг с болью вспоминаю, какими эти двенадцать месяцев выдались для нас с Ричардом. Мы прожили ровно год без секса. Господи, как же до такого дошло? Неужели мы правда настолько старые? С тех пор как в моей жизни появился Перри, я чувствую себя так, словно в моем теле происходит решающее сражение, и мне совсем не хочется, чтобы кто-то в него вторгался, но как же Рич? Неужели у него тоже климакс, только мужской? Вдруг ему так же плохо, как мне? Никогда еще я не встречала Новый год с таким грузом неуверенности и страха. Все наполняют бокалы или хватают недопитые, я машинально ищу глазами мужа.
– Папа на кухне разговаривает по телефону. – Это Эмили. – Странный он какой-то.
– Наверное, говорит с дедушкой, – предполагаю я.
– Вряд ли, уж очень вид у него сентиментальный.
Мне без малого пятьдесят, но до тех пор, пока Джек не заявился к нам на корпоратив, наивысшим чувственным наслаждением для меня было отыскать в магазине новое супервпитывающее кухонное полотенце. Три фунта за пару. Думаете, я шучу? Надо что-то с этим делать. С чем “этим”, я пока не поняла, но дальше так продолжаться не может.
Эмили обнимает меня, я кладу голову ей на плечо. Я забыла, что моя детка уже выше меня, тем более на каблуках.
– Все хорошо, дорогая?
Она улыбается, но нижняя губка дрожит, и я крепко обнимаю дочку.
– У тебя будет отличный год, обещаю. Мы все решим, правда же? Скажи: “Я тебе верю”.
– Я тебе верю, мам.
– Вот и хорошо. Ты знаешь, как я тобой горжусь? Ну так знай. У меня лучшая в мире дочь. Повезло мне. Кстати, где твой брат? Как думаешь, удастся нам оторвать его от “Мортал Комбат”, чтобы встретить Новый год?
Ровно в полночь, когда в комнате громогласно затягивают песню, мой телефон звенит: пришла эсэмэска.
Джек – Кейт
В ту ночь ты сказала, что в этом году Кейт превратится в невидимку. Но я всегда буду видеть тебя. Одну тебя. ХХ. Дж.
НОВОГОДНИЕ ОБЕЩАНИЯ
1. Физически и эмоционально подготовиться к пятидесятилетию. Каждый день принимать эстроген, чтобы не нервничать и не разваливаться на части. Пить глюкозамин для суставов, витамин D3 для настроения, куркумин для предотвращения склероза – в помощь Рою.
2. Постараться проводить больше времени с мамой и сделать так, чтобы сестра перестала меня ненавидеть.
3. Устроить Барбару и Дональда в дом престарелых.
4. Записаться на курс “Трудности воспитания подростков”. Отобрать у детей гаджеты, пусть проводят больше времени ИРЛ.
5. Набраться смелости и сообщить коллегам, что на самом деле мне не совсем сорок два (возможно, ПОСЛЕ того как продлят мой трудовой договор).
6. ДЖЕК???
20. При мысли о тебе
Январь
15:12
И вот я лежу в постели с любовником. Не думала, что еще когда-нибудь произнесу эту фразу. По крайней мере, в этой жизни. Типичный лондонский день начала года: накрапывает дождь, прохожие толкают друг друга на тротуарах, пассажиры пригородных поездов злятся, поезда опаздывают, смысла в жизни нет, мрак надвигается – но вот что примечательно: мне на все это наплевать. Меня уволят за то, что я пораньше смылась с работы? Фиг с ним. Бену и Эмили будет нечего есть и они пойдут в “Макдоналдс”? Ну и прекрасно. Христос еще раз спустится на землю во всей славе своей, в сопровождении херувима с пламенным мечом и всего небесного воинства? Пусть подождут. Я лежу в постели с любовником. Остальное неважно.
У нас даже декорации соответствуют. В ведерке со льдом стоит пустая бутылка из-под вина, по полу безыскусно разбросана одежда – ни один художник-декоратор не сумел бы сделать правдоподобнее. На двери висит табличка “Не беспокоить”, и мне стоило огромных усилий не приписать на ней фломастером: “До следующего Рождества. И следующего за ним Рождества. Спасибо”, словно мне лет двадцать, не больше. Словно те восемь лет, что прошли со времени нашего знакомства с Джеком, кто-то просто свернул и отложил в сторонку. Подумать только, сколько времени мы потеряли, не занимаясь этим, часы, минуты, секунды, в которые мы могли бы этим заниматься. Все и всегда упирается во время.
– У тебя, наверное, с утра маковой росинки во рту не было? – спрашивает Джек. Мы валяемся и бездельничаем. Когда валяние станет олимпийским видом спорта, я буду готова.
– Ну почему же, очень даже было, и не только маковая росинка. Ты разве не заметил? Не далее как двадцать минут назад.
– Надо же, такая хорошая девочка – и такие мысли! Или англичанки все такие? Ладно, уточню: ты есть хочешь? Подумай хорошенько.
– Нет уж, извините, думать я не хочу и не буду. Только не сегодня. У меня сегодня бездумный четверг. Никаких мыслей. Никаких списков. Только чувства и дела.
– Хорошо, что ты чувствуешь насчет того, чтобы заказать еду в номер?
– Но тогда ведь придется встать, дойди аж до самой ванной и там еще морочиться надевать халат. А потом, – я переворачиваюсь и смотрю в его прекрасное лицо, – брать вилку и нести еду в рот, а это целая история. У меня на такое нет сил. Точнее, есть, но я их берегу для другого. Поесть я всегда успею.
– То есть нет.
– То есть мне в целом все равно. Или пофиг, как говорят мои дети. Видишь, у них не хватает сил выговорить длинную фразу. Мои гены.
– Как у них дела?
– Спасибо, что спросил, если хочешь, я тебе, конечно, отвечу. Но сейчас январь, а в середине марта у меня встреча, на которой мне непременно надо быть. И если я тебе начну рассказывать про Эмили, то закончу не раньше июля. А потом уже начну про Бена. В общем… я с удовольствием тебе о них расскажу, правда-правда, только не сию минуту, ладно?
– Хорошо, – отвечает он и кладет на меня руку. Руки. – А как твой брак?
Я издаю звук, описания которого не найти ни в одном словаре. Потому что потребовалось бы слово, которое объединит вздох, фырканье, смех, стон и уничижительный гогот.
– С этим куда проще. Если мы все-таки закажем еду в номер, я закончу рассказ о своих супружеских невзгодах еще до того, как Джанфранко принесет мне холодный чизбургер и мягкую картошку фри.
– Между прочим, это пятизвездочный отель.
– Уж извини, но в любом отеле в любой стране мира картошка фри успевает остыть, заскучать и обмякнуть за то время, что ее несут к тебе в номер. В отличие, – я тоже пускаю в ход руки, – от постояльцев в номере.
– Эта твердость – целиком твоя заслуга.
Он вытягивается на постели, чтобы полнее мною насладиться. Сколько же нам обоим придется разворачиваться после того, как жизнь нас свернула и разложила по разным полкам. И я не собираюсь искать оправдания тому, что я здесь. Джек поджидал меня возле работы, сказал, что мы идем обедать, но, когда мы приехали в “Клэридж”, провел меня по парадной лестнице прямиком в номер, и на этот раз ключ сработал. “Это знак”, – объявил Джек. Я не спорила. Я устала бороться с собой.
И тут он сообщает – вскользь, словно о вчерашней погоде:
– Я женился.
Я замираю. Руки, губы, я сама. Все цепенеет. Я сажусь на постели.
– Не знала. Спасибо, что сказал.
– Скажи я тебе раньше, разве ты сейчас была бы здесь? – спрашивает он.
– Я… – Пауза. Осторожнее. – Не в этом дело.
– А в чем?
– В том, что ты женат.
– Был. Был женат. Уже нет.
– Вы развелись или просто расстались на время? – Не укладывается в голове. Неужели Джек успел жениться с нашей последней встречи?
– Развелись, не переживай.
– И когда же?
– Через год и два месяца после свадьбы. Значит, лет пять назад. Думаю, мы оба поняли, что ошиблись.
– И она тоже так думала?
– Абсолютно. Еще больше, чем я. Так что никаких обид.
– Так не бывает, ты же знаешь.
– А вот кстати…
– Нет, Джек, подожди. – Я сажусь в кровати, подтянув колени к подбородку и укрывшись простыней. – Так что случилось?
– Брак не задался.
– И все?
– И все.
– Клянешься?
– Чтоб я сдох.
– Не надо. И где она сейчас?
– Понятия не имею.
– И… – я должна об этом спросить, – какая она была?
– Почему была? Есть. По крайней мере, я на это надеюсь. Ей за сорок, англичанка, замужем, но брак неудачный, двое чудесных детей, работает в финансах, чертовски умна, с прекрасным чувством юмора, чересчур сурова к себе, очень вежлива и воспитанна, как истая англичанка, пока не приведешь ее к себе в номер двести восемьдесят шесть и не выяснится, что она просто дикая кошка. В общем, мой идеал.
– Джек.
– Да ладно тебе, мы же не на допросе. Она мне напоминала женщину, в которую я был влюблен. Мне казалось, для начала этого достаточно. Когда мы познакомились, ей было двадцать девять.
– Зачем ты мне сказал, сколько ей лет? Какое это имеет значение? При чем тут вообще возраст? Каменный век, бронзовый век, правильный возраст, неправильный возраст, двадцать девять, сорок девять…
– В возрасте-то все и дело.
– Почему?
– Потому что она не смотрела “Моя жена меня приворожила”.
Не удержавшись, я улыбаюсь.
– Ну если ты так ставишь вопрос…
– Именно. Если ты так молода, что даже не видела, как Саманта заставляет Дэррина плясать под свою дудку, хотя очень его любит и вообще кажется идеальной американской женой…
– Какого Дэррина?
– Вот именно. Видишь, это правильный ответ. Какой Дик? Йорк или Сарджент?[89]
– Конечно, Йорк.
– Разумеется. Но и Сарджент был славным малым. Кстати, ты в курсе, что он гей?
– Надо же.
– Он командовал гей-парадом в Лос-Анджелесе. А знаешь, кто еще был там с ним? Саманта[90].
– Да ладно! Правда, что ли?
– Собственной персоной. Великолепная мисс М. Если уж парад, то только такой.
– Уж извини, но, по-моему, ты уходишь от темы.