Прийти в себя. Вторая жизнь сержанта Зверева Воронцов Александр

«Война – это грязь, война – это мерзость. Какая бы она ни была.

Приходится иногда брать в руки оружие и защищаться от нашествия…»

Булат Окуджава

Глава первая. На войне как на войне…

Авдеевка. Год 2016

Через блокпост группа проходила поздно вечером.

В принципе, до вражеской батареи можно было добраться и по «зеленке»¹

Но это было бы гораздо дольше – все посадки вдоль трассы давно были нашпигованы минами и неразорвавшимися боеприпасами, идти в час по чайной ложке, всю дорогу шаря миноискателями – себе дороже. И долго, и риск засветиться, да и нарваться на шальную растяжку как-то не улыбалось. А по полям, где человека или группу издалека видать, да с такими же «сюрпризами» – эффект примерно тот же. Вот и пошли «в наглую», через блокпост – вначале, как всегда, Зверь и Стерва, а потом – вся остальная команда.

План был прост, как пять копеек – Зверь примерил на себя свою излюбленную роль простачка, эдакого мелкого коммерсанта-недотепы, всем своим видом давая понять украинской солдатне, что у них есть счастливая возможность сейчас «раздеть» этого лоха по полной программе, а заодно и бабу его оприходовать. Кто увидит? Время позднее, машин почти нет, да и кто в такую темень попрется по шоссе? И вообще, после шести вечера редко какой водила отваживался проехать по «серой зоне» через блокпосты украинской армии или, что еще хуже, через блокпосты, контролируемые добробатами²

Тем более, везти через них товар…

Старенький «Рено-кенго», «кенгуру», или как его еще в народе называют, «пирожок», был набит коробками. И на первый взгляд могло показаться, что там товара просто немеряно. На это и был расчет – вызвать приступ жадности у вечерней смены, которой не достались все дневные «сливки». В зоне АТО³ действовало неписанное правило – любой блокпост являлся своеобразным способом легально грабить всех проезжающих через него. Поэтому любые пункты пропуска на дорогах охваченного войной Донбасса, которые контролировали и вооруженные силы Украины, и так называемые «добровольческие батальоны», имели не только твердую таксу за пропуск груза в ту или иную сторону, но и снимали «пенки» с этих грузов. Размер «дани» зависел от наглости постовых и покорности тех, кто вынужден был «делиться».

Расчет оказался точен – уже при проверке документов, когда Зверь, убедительно игравший свою роль, показал все накладные, где числилась и сгущенка, и шоколад, и еще много всяких «ништяков», которые обязательно должны были заинтересовать украинских «хероев», сержант по имени Мыкола сразу же обернулся, показав старшему блокпоста большой палец. И дурак бы «вкурил», что сейчас его будут грабить. Зверь, игравший роль дурака, «не вкурил». Поэтому покорно пошел за сержантом в бетонное сооружение, почему-то называемое ВСУшникамих⁴ бункером. Перед тем, как зайти, Макс, обернувшись, увидел, что Стерва уже готова действовать – с ней оставалось всего трое солдат. И, ни о чем не беспокоясь, он спокойно вошел в «бункер».

Как и ожидалось, внутри было пятеро. Бодрствующая смена. Снаружи метрах в 15 стояла армейская палатка, там, по-видимому, находилась отдыхающая смена и резерв, 10–12 человек.

«Это – если эти гниды устав читали», – подумал про себя Макс.

Но зарубку в уме поставил.

Отдыхающих можно было пока не опасаться, скорее всего, плотно поужинав и приняв «на грудь» солидную дозу самогонки, все эти вояки дрыхли без задних ног.

«Как еще эти на ногах стоят? Перегаром прет за версту, рожи красные, глаза мутные. Ну, прекрасно, задача облегчается», – Зверь мысленно поздравил себя с правильностью выбранного способа действия.

Он уже распределил последовательность отправки укроповских вояк к их «небесным сотням»⁵, как внезапно намеченный план начал на ходу меняться.

Старший блокпоста, одутловатый старлей в довольно грязном камуфляже, видимо, решил особо не церемониться с недалеким барыгой, поэтому, даже не проведя стандартную процедуру допроса и досмотра, просто ударил посетителя ногой в живот. Вернее, ударить-то ударил, но в том месте, где только что стояла мишень для удара его ноги, внезапно оказался сержант Мыкола, который заранее приготовился добавить недотепе прикладом сверху. Но, неожиданно поймав «с ноги» от своего командира, влетел в бетонную стену бункера. Да так неудачно, что стволом АКМа заехал себе же в глаз.

За эти несколько секунд Зверь успел перейти в режим быстродействия, поэтому, когда раздался визг и мат раненного своим же автоматом Мыколы, двое укровояк с перерезанным горлом уже оседали на бетонный пол. Никто из солдат даже не успел увидеть, как и когда предполагаемая «жертва» успела достать острый, как бритва, нож, а главное – никто из них даже ничего не понял – настолько быстрыми были движения только что такого медлительного и даже сонного «предпринимателя». Собственно, движений было всего два – уход с линии атаки с выносом руки, вооруженной ножом, снизу-вверх и поворот на 360 градусов с одновременным горизонтальным проносом ножа через тела двоих ближайших противников. Классика ножевого боя в ограниченном пространстве.

Сам старлей ничего не успел понять – что-то внезапно хлестнуло его в глаз, и свет для него моментально выключился. Навсегда. А Зверь, воткнув левой рукой в глаз старшому обыкновенный гвоздь, который заранее припас в рукаве, правой продолжил круговое движение с ножом, на этот раз немного изменив траекторию. И, полосонув четвертого военного по сонной артерии, левым локтем, завершая круг, ударил пятого в висок. Предвкушавший легкую добычу воин с большой дороги гэпнулся вниз, как мешок с удобрениями, даже не пикнув. А Макс уже прыгнул к валявшемуся на полу Мыколе, который в голос матерился, но почему-то по-русски.

«Вот ведь нехорошо – ты ж украинский патриот, а ругаешься по-москальски», – успел подумать Зверь, прекращая поток мата незадачливого воина простым и незатейливым способом – ударом ноги в челюсть. Судя по хрипу, вместе с челюстью он перебил вояке и гортань. Окинув взором неподвижные тела, сержант армии Донецкой народной республики Максим Зверев, по прозвищу «Зверь», выскочил наружу.

Как всегда, боец армии ДНР Анастасия Кротова с позывным Стерва сработала четко и быстро – возле «пирожка» валялись тела трех остальных украинских солдат из дневной смены. Настя спокойно собирала их оружие.

«Даже не звякнуло ничего», – удовлетворенно отметил Зверь.

– Палатка. От 8 до 12. Без шума. Я – основа, ты подчищаешь. Пошли. – Зверь на ходу вытащил из-за спины второй нож и так, с двумя лезвиями, выставленными в стороны, пошел своей знаменитой танцующей походкой в сторону большой армейской палатки, стоящей метрах в двадцати от блокпоста на обочине. За ним тенью двинулась Стерва, машинально вытерев об один из трупов свой здоровенный мачете.

Про этот клинок ходили легенды еще в донецком ополчении. Никто не мог понять, где может прятать хрупкая Настя этот здоровенный тесак. Однако же доставала она его моментально, причем, в самых непредсказуемых ситуациях. А уж как она управлялась с этим клинком… От лицезрения процесса появления холодного оружия становилось горячо любому, кто это мог наблюдать. Правда, многим удавалось это видеть лишь один раз в своей жизни – первый и последний. Своих младший сержант этим зрелищем баловала нечасто – такое позволялось видеть только самым доверенным людям. То есть, членам диверсионно-разведовательной группы «Стикс», прикомандированной к батальону «Спарта».

…Храп из палатки был слышен даже на блокпосту.

«Неудивительно», что вопли Мыколы никого не разбудили – они сами себя не разбудят таким храпом, перепились, как всегда», – подумал Макс, откидывая полог палатки.

В нос ударила густая вонь от немытого человеческого тела, грязных носков, перегара, селедки с луком и еще Бог знает, чего. Непривычного человека, наверное, сразу бы стошнило, но диверсанты были привычны ко всему. Тем более что этот блокпост был далеко не первым в их послужном списке. Ведь до сих пор украинские военнослужащие ни разу не были замечены в стремлении к чистоте и воинской дисциплине, то есть, в добросовестном отношении к своим служебным обязанностям. Впрочем, что касается службы в понимании украинских вояк – то есть, умения грабить, убивать, насиловать и разрушать – здесь украинская армия могла поспорить с любой армией мира. Здесь им равных, наверное, не было и, скорее всего, не будет.

Резать спящих людей – задача довольно простая. Резать спящих нелюдей еще проще. Не было ни жалости, ни страха, только брезгливость – от вони, которая стояла в палатке, от внешнего вида этого подобия людей, от ощущения не человеческого жилья, пусть и временного, а свиного хлева. А резать свиней…

Макс подходил к каждому спящему, закрывал ему рот заранее подобранной чьей-то шапкой, и одновременно вонзал нож в сердце. Второй клинок пришлось спрятать – он не понадобился. Десять ударов – и вот на деревянных топчанах лежат бездыханные трупы. Удар в сердце, несколько секунд – и тело даже не дергается. Это при ударе в горло человек еще может хрипеть, тело продолжает двигаться, мышцы – сокращаться, а кровь – литься рекой. При точном ударе в сердце смерть наступает мгновенно и крови выливается совсем немного. Зверь имел большой опыт в этом деле, хотя резать человеческую плоть не любил, несмотря на свое прозвище.

А прозвище Максим Зверев заслужил вовсе не по причине своей жестокости, которая, в общем-то, и не была жестокостью, а, скорее, профессионализмом – какой диверсант не умеет убивать? Позывной он получил благодаря своей фамилии, причем, еще тогда, когда и не командовал своим «Стиксом», а только-только записывался в ополчение города Донецка. Как оказалось, свой позывной Зверь получил не зря…

…Когда подъехал микроавтобус с остальными членами группы, ничто не выдавало событий, которые еще 15 минут назад происходили на украинском блокпосту. Разве что внимательному наблюдателю он бы показался каким-то безлюдным – ни одного солдата, только парочка каких-то гражданских шарохались у шлагбаума. Но время было позднее, наблюдатели не наблюдались, ни проверки, ни, тем более, автотранспорт, что в одну, что в другую сторону не ожидались, поэтому Макс с Настей не стали делать бутафорию – переодеваться, изображать часовых и прочую ерунду. Просто стояли и наслаждались тишиной…

А дальше все как обычно – собрали оружие, документы, закинули трупы в палатку, слили весь бензин и пробили баки у стоящего за палаткой «кунга», покорежили старенький БТР-152, пробив радиатор и разбив панель управления, вырвав все патрубки и провода электропитания. И – растворились в темноте. Диверсионно-разведывательная группа «Стикс» шла к своей основной цели – к батарее 122-мм самоходных гаубиц 2С1 «Гвоздика»…

«Стикс» чаще всего охотился именно за артиллеристами. Уж очень много горя эти ублюдки принесли на землю Донбасса, стреляя по мирным городам и селам, убивая и калеча мирных граждан. Тех, кто даже не выходил на какие-либо митинги, выборы и прочие акции, тех, кто работал на заводах, в шахтах, на стройках или в полях, кто кормил свои семьи, растил детей, тех, кто просто жил – при любой власти и любой идеологии. Но вот новая украинская идеология жить таким людям не позволяла. Разом, одним махом зачислив всех их даже не во враги – в недочеловеки. Которым и жить-то незачем. Мол, раз отреклись от Украины, раз посмели проситься в Россию – так сгиньте навсегда! Старики, женщины, дети – без разницы!

И уже с лета 2014 года украинская армия, которая пошла усмирять восставший против новой власти Донбасс, стала обстреливать не только родившееся в боях народное ополчение Донецка и Луганска, но и те города и поселки, ту территорию, которая не покорилась приказам из Киева. Где не захотели петь «Щэ не вмэрла Украина!», где хотели жить, а не умирать. И вот поэтому новая украинская власть отбирала у этих людей их самое святое, конституционное право – право на жизнь, начав против них настоящую войну. Вернее, антитеррористическую операцию – так украинские правители цинично назвали боевые действия армии против своих граждан. Одним махом зачислив в «террористы» всех жителей Донбасса.

Стоит ли вспоминать о том, что по Конституции Украины Донбасс числился украинской территорией, а все граждане Луганской и Донецкой областей имели украинские паспорта, то есть, были гражданами Украины. Которых убивала их собственная украинская армия! Которая – согласно той же Конституции – не имела права вмешиваться в гражданский конфликт. Парадокс – в Киеве, когда на Майдане завертелась кровавая карусель, когда вышедшие на «мирный протест» уже убивали милиционеров, поджигая их коктейлями Молотова, пробивая им головы камнями, стреляя в них из винтовок и даже автоматов, тогдашний президент Янукович, которого нынешняя власть прозвала «кровавым», не рискнул ввести в украинскую столицу армейские части, не отдал приказ милиции применять боевое оружие. И – потерял власть.

А те, кто эту власть у него отобрал, ничуть не сомневаясь в своем праве карать, отдали приказ армии не защищать, а убивать своих сограждан.

Хотя, если честно, вначале армейские части, даже отправившись походным маршем на Луганск, были остановлены простыми женщинами и детьми, а также суровыми, но безоружными мужиками, которые вышли на улицы прямо под БМПшки. И остановили, и заставили десантников покинуть свои боевые машины, а потом пешком возвращаться восвояси. Потом этих молодых ребят в Киеве, кстати, пытались судить, мол, струсили, не выполнили боевую задачу. Ну, да, не стали парни давить гусеницами женщин и стариков.

Совесть еще у них была, честь воинская…

Зато после этого в украинские военкоматы поперли так называемые патриоты, националисты, молодежь с Майдана – все эти бывшие футбольные «ультрас», откровенные нацики, скинхеды, «свободовцы», «УНСОвцы» – члены националистических организаций, короче, всякая нечисть – без чести, совести и мозгов. И вот уже эти отморозки, которых украинские олигархи быстренько оформили в так называемые «добровольческие батальоны территориальной обороны», прошлись по донецкой и луганской земле, что называется, «огнем и мечем».

Жители Донецкой и Луганской областей, те, кто пережил в свое время Великую Отечественную войну, кто побывал в оккупации, когда войска гитлеровской Германии захватывали города и села на Донбассе, рассказывали потом, что не помнили таких зверств даже у немцев. Старики вспоминали, что стреляли и пытали во время той войны как раз местные полицаи, желая выслужиться, а сами немцы только отдавали приказы, стараясь больше угнать трудоспособное население в Германию или заставить его работать на себя на местах. Калечить народ – такой задачи германское командование не ставило. Разве что, если партизаны или подпольщики.

Новые украинские фашисты изначально шли карать и уничтожать, что в их понимании было одно и то же. Выходил протестовать против президента Порошенко? Посиди за решеткой, подумай. А чтобы легче думалось, головой несколько раз о бетонную стену. Голосовал против того, чтобы Донбасс был в составе Украины? Вот тебе пуля! Причем, это – в лучшем случае. Убивали и более изощренно. После того, как выбили украинские войска с части территории Луганской и Донецкой областей, в освобожденных селах, а также в заброшенных шахтах стали находить странные захоронения, в которых местные жители обнаружили многих своих родственников, пропавших без вести. Руки у тех были спутаны колючей проволокой, а в головах и телах – пули калибра 5,45 или 7,62 от автомата Калашникова, реже – от пистолета Макарова. Но чаще всего трупы были даже без пулевых ран, просто либо забитые, либо зарубленные, видимо, мотыгами. И со следами пыток. Прямо как в 70-е годы прошлого века в Камбодже. Хотя вообще-то вспомнились герои-краснодонцы… «Молодая гвардия»…

Молодая «гвардия» украинских нацистов, войдя во вкус, сеяла смерть направо и налево. Так называемый «добровольческий» батальон «Торнадо», в котором собрались бывшие уголовники, наркоманы и просто маньяки, причем, не только из Украины – там были и белорусы, и прибалты, и грузины – организовал в своем расположении камеру пыток. Там пытки и даже изнасилования снимались на видео. Которое потом продавали на Запад, каким-то дельцам, которые заказывали именно такое видео… Потом, когда одиннадцать человек, точнее, нелюдей, все же были отданы под суд в Киеве, на суде показывали кадры из этих «фильмов». В зале суда многие падали в обморок, причем, не только женщины…

И этот «батальон» подчинялся министерству внутренних дел Украины!

Сколько бед натворили эти «милиционеры»…

Но больше всего горя жителям непокоренного Донбасса принесла именно украинская артиллерия – все эти САУ «Гвоздика» и «Акация», тяжелые гаубицы, установки залпового огня «Град» и «Смерч», доставшиеся укровоякам еще со времен развала Советского Союза. И хотя украинскую армию все эти четверть века усиленно разваливали все руководители «новой» и «независимой» Украины, воруя и продавая всему миру всю ту бывшую советскую технику, за которую могли дать хоть какие-то деньги, многое распродать так и не успели. Кстати, парадокс – торговля оружием продолжалась и после начала боевых действий на Донбассе! Украинские генералы умудрялись продавать своему противнику технику и боеприпасы, которые руководство ополчения новообразованных Донецкой и Луганской народных республик сразу же посылали в бой против этих самых генералов. Точнее, не против них самих, а против их солдат.

И все равно, снарядов в Вооруженных силах Украины было еще много, а отморозков, которые готовы были их посылать на головы мирных жителей – еще больше. Ведь украинская власть за это платила. А при той жуткой безработице, которая бушевала в стране, нашлось немало отребья, пожелавшего получать эти кровавые деньги. Особого труда не требовалось – разгрузить пару машин со снарядами, зарядить стволы, дать несколько залпов – и вот уже заработал пару тысяч гривен. И никто из этих ублюдков даже не хотел задумываться над тем, куда полетят эти снаряды и что они натворят…

Хотя нет, было много и тех, кто искренне радовался этому факту. Мол, это русские пришли на нашу землю, так что мы их убиваем…

А дончане или луганчане для них уже были русскими… Потому что машина украинской нацистской пропаганды работала исправно.

Русские в донецком и луганском ополчении были, и довольно много. И в «Стиксе» у Зверева тоже. Правда, большей частью это были как раз не русские, а чеченцы – остатки легендарного чеченского батальона «Восток», который почему-то Рамзан Кадыров затребовал обратно к себе в Чечню. Но часть бойцов осталась – по разным причинам. Кому-то нравилось воевать – не смогли приспособиться после чеченских войн к мирной жизни, не нашли себя, у кого-то были кровные долги – за друзей, за родственников, кто-то просто воевал «за правду». У чеченцев вообще было какое-то обостренное чувство справедливости, какое-то очень специфическое понятие чести и доблести. Так, наверное, было в 16–17 веке, когда в моде все еще были дуэли, а слово, данное мужчиной, считалось клятвой до гроба. Впрочем, Кавказ до сих пор во многом жил по законам Средневековья. Максу нравилось воевать с чеченцами – они никогда не подводили, не трусили в бою, надежно прикрывали спину. И – что немаловажно – не пускали интеллигентские сопли, когда надо было идти и резать врага. Резать в буквальном смысле этого слова.

Именно чеченцы из батальона «Восток» изобрели средство от постоянных артобстрелов мирного населения со стороны ВСУ. Как только где-то какое-то украинское подразделение производило артиллерийский налет на город, поселок или село, в ту же ночь «Восток» собирался и шел за линию фронта, которая всегда была весьма условна – ну какая там линия фронта во время гражданской войны? И возвращался батальон либо под утро, либо через пару дней, если у артиллеристов был кто-то умный и после обстрела они снимались с позиций и укатывали подальше. Эта военная хитрость все равно никого не спасала – у чеченцев, а позже у агентурной разведки ДНР и ЛНР – везде были свои осведомители. Часто – среди самих же украинских военных, которые за деньги готовы были продать даже родную мать, а не то что своих боевых товарищей. Поэтому востоковцы всегда находили тех ублюдков, которые стреляли по мирным жителям. И всегда возвращались из рейда с их головами.

После нескольких таких рейдов артобстрелы мирных городов резко прекратились. Как рассказывали потом попавшие в плен украинцы, ВСУшники до зеленых соплей боялись не то что из пушек палить – вообще выходить в нулевую линию с оружием в руках. Потом забастовали снайперы – после того, как двоих из них нашли в «зеленке» с винтовками, забитыми им в… в общем, в тыловое отверстие.

Ситуацию спасли нацисты из «Правого сектора» и других «добровольческих» батальонов, а, точнее, незаконных вооруженных формирований – попросту говоря, банд. Эти «солдаты удачи», накачанные не только нацистской идеологией, но и наркотиками, самогоном и прочими горячительными напитками, не боялись ни Бога, ни черта. И после прохождения под руководством НАТОвских инструкторов курсов обучения, встали и к гаубицам, и к снайперкам. И Смерть с новой силой пошла собирать свой урожай в городах и селах Донбасса…

И вот в этот момент внезапно в батальоне «Спарта» появился Максим Зверев. Именно он в скором времени собрал вокруг себя костяк сегодняшней диверсионно-разведывательной группы «Стикс». Зверев моментально вспомнил опыт чеченцев. После чего предложил командиру батальона Арсену Павлову, которого тогда еще все знали только как Моторолу, возобновить акции устрашения и походы за головами украинских выродков-артиллеристов. Тот дал добро, и Зверь со своей командой стал время от времени делать свои вылазки, после которых за линией разграничения у ВСУшников начиналась форменная паника. Шутка ли – всего за одну ночь диверсанты, бывало, вырезали обслугу целой артбатареи, не говоря уже про отдельные расчеты или пусковые установки. А это примерно 70 человек! Точнее, 70 нелюдей!

Причем, Зверь головы с собой не брал.

«Чего еще, всякую падаль с собой тащить!», – говорил он.

Головы врагов он оставлял там, где они и были изначально – на телах. Мертвых, конечно же. Разве что иногда, после особо кровавых артобстрелов, когда гибли женщины и дети, Макс не останавливал своих людей и тогда трупы укроповских артиллеристов выглядели так, словно их пропустили через мясорубку. Часто подонков этих резали по частям, не убивая сразу, резали еще живыми. Вдумчиво, не спеша, подходя к делу, так сказать, творчески. Обязательно оставляя одного в живых, чтобы рассказал своим. Если не сходил с ума – рассказывал… И ужас накрывал украинские позиции.

А один раз, узнав, что кроме своих военных «подвигов» приехавшие под Авдеевку солдаты из гаубичной батареи во время распределения на постой зверски изнасиловали двух малолетних девчушек, Зверь той же ночью со своими людьми пришел в то село. И вырезал не только весь личной состав батареи, но и вообще всех украинских солдат, стоявших в деревне, включая связистов и роту хозобслуги. Насильников же распяли на центральном майдане, предварительно кастрировав и засунув им в рот их же причандалы…

Именно после этого случая про Зверя и его «Стикс» заговорили в украинском Генштабе, а также в СБУ, когда был отдан отельный приказ на его ликвидацию – и самого командира, и его подразделения. А сам Макс Зверев второй раз попал в списки скандального украинского сайта «Миротворец»⁶

Второй – потому что, как оказалось, он там уже был. Только как журналист. И украинские пропагандисты просто не удосужились проверить, что Зверь-диверсант и Зверев-журналист – это один и тот же человек…

Именно за очередной батареей, на этот раз 122-милимитровых самоходных гаубиц 2С1 «Гвоздика» охотился сегодня «Стикс». Дважды украинские пушкари успевали дать несколько залпов и сразу же сматывались, благо, самоходки обладали хорошей скоростью и заранее просчитывали пути отхода. Но в этот раз агенты слили информацию о том, где будут располагаться эти головорезы перед тем, как начнут стрелять. И появилась возможность наказать их не после злодеяния, а еще до совершения оного. Хотя за предыдущие разы эта батарея успела наскладировать такую гору трупов, в том числе и детских, что на каждого из этих вояк приходилось по десяти, а то и поболе гражданских. Так что акция возмездия пришла, как никогда, вовремя.

Резня прошла буднично и как-то деловито – часовые были чистой формальностью, ведь не стояли «на часах», как положено по Уставу, а сидели себе в небольшом окопчике и гундели про нехитрое житье-бытье. Этому способствовала фляжка с самогоном и уже набитые, готовые к употреблению папиросы с «драпом». Поэтому горе-вояк даже не стали резать – просто свалились к ним, как снег на голову, и скрутили шеи.

Зато с остальными пришлось попотеть.

Спали далеко не все – кто-то «резался» в карты, кто-то смотрел порнуху на «отжатых» у «мирняка» планшетах и андроидах, кто-то играл в игрушки на мобилах, в общем, перед выполнением «боевой» задачи подразделение, что называется, отдыхало.

Задачу облегчило только то, что практически все были под кайфом и под градусом – обычно украинское командование, особенно в националистических добробатах, разрешало, правда, неофициально, любые возбуждающие средства, которые одновременно, гасили последние остатки разума и совести. Именно поэтому никто из укровояк не успел среагировать на внезапное изменение обстановки.

Сначала были убиты все, кто находился возле орудий, а также все, кто хоть как-то нес дозорную службу. После этого Рамзан Цароев и Ильяс Хадисов, чеченец и ингуш из бывшего «Востока» вломились в штабную палатку и, судя по доносившимся оттуда хрипам, в два ножа оперативно вырезали всех отцов-командиров. Еще один чеченец, Руслан Хуцаев, здоровенный рыжий амбал, влез в кунг связистов и, видимо, тоже не принес тамошним обитателям много радости.

Остальные члены группы «Стикс» деловито разобрались по палаткам, где по двое, а где по трое, стали быстро проникать внутрь и «гасить облики», как любил выражаться японец Кёсиро Токугава, попавший на Донбасс откуда-то с Дальнего Востока. Кстати, Кёсиро, или Костя-Ниндзя, как все его звали в «Стиксе», был единственным, кто не пользовался ножами. Его оружием были метательные сюрикены и парочка «кама» – это что-то вроде небольшой короткой косы. «Ниндзя» носил их всегда в специальных зажимах на рукавах и мгновенно мог достать. А уж «достать» своими «косами» он мог любого на расстоянии двух метров от себя – если не двигаться с места. При любом передвижении расстояние удлинялось вдвое и втрое. Сюрикены же не требовали замаха, метать их японец мог из любого положения, причем, точно в цель, как правило, в глаз, переносицу или в шею. Поэтому тот, в кого они вонзались, никогда ничего не успевал заметить.

Косте достался самый ответственный участок «работы» – он выдвинулся в сторону соседней пехотной роты ВСУ, чтобы, в случае чего, успеть «погасить» поднятую тревогу. И пока группа «гасила облики» перепившихся артиллеристов, которые были, судя по их шевронам, из «Правого сектора», в соседнем подразделении украинских вооруженных, а, точнее, бомжоруженных сил, было тихо. Украинские военные не сильно жаловали украинских нацистов, посему никакого соприкосновения между пехотой и артой не наблюдалось – ни совместных постов, ни совместных укреплений.

«Нет на вас моего старшины. Уставом тут и не пахнет… поэтому теперь пахнет смертью», – сплюнул в сторону Макс, закончив «обрабатывать» свой участок.

У него все прошло в штатном режиме: шесть ударов – шесть трупов. Никто даже не пикнул. Примерно так же отработали и все остальные члены группы. Разве что Стерве пришлось повозиться – она обнаружила в палатке малолетнюю «бандеровку», которую как раз оседлали сразу два здоровенных «лыцаря» и ситуация, как говорил Остап Бендер, начинала становится томной. Настя просекла «диспозицию» противника сразу, практически с первого же удара снесла голову одному герою-любовнику и распорола горло второму. Но вот «дитя порока» с нашивками ефрейтора, предававшаяся блуду в полной военной форме, внезапно стала визжать, как резанная. Хотя как раз ее еще никто не резал. Но этот пронзительный вскрик длился всего пару секунд и утонул в хлынувшей изо рта юной «валькирии» крови. Так что, можно считать, что он слился со сладострастными воплями, которые только что издавала украинская, так сказать, военнослужащая.

Упокоив предававшихся разврату нацистов, Настя выскочила из палатки и прислушалась. Вокруг было относительно тихо – всхлипы, всхрипы, какие-то стоны посторонний наблюдатель воспринял бы, как тяжелые сны уставших от боев солдат. Ну, снятся воинам кошмары, бывает…

– Снова ты, Стерва, свое прозвище оправдываешь, – прогудел неизвестно откуда появившийся Рома Каланча. – Не дала людям перед смертью получить наслаждение. Не успели они кончить…

– Людям?! – ощерилась моментально Стерва, все еще находясь в ритме боя. – Ты где, Рома, в этом зверинце людей увидел? А кончить я им даже помогла. Кончили они все одновременно! – улыбнулась младший сержант своей знаменитой змеиной улыбкой.

– Разговорчики! – прошипел возникший из темноты Зверь. – Стерва, Каланча, работу закончили? Бегом подчищать у остальных!

Но в «чистке» никто не нуждался, всего лишь за 17 минут вражеское подразделение перестало существовать. В этом даже была какая-то мистика – 17 человек в группе, 17 минут, да и число сегодня тоже было 17-е…

17-е сентября 2016 года. Где-то под Авдеевкой. 4–07 утра.

Отходили по заранее продуманной схеме. Но в план отхода внесла изменения ситуация с наличием той самой мистики. Кёсиро Токугава что-то такое почувствовал. Не зря же у него в роду, как он всем говорил, были настоящие ниндзи. Поэтому и прозвище свое получил, а не потому, что японец.

Несмотря на то, что ликвидация прошла успешно, и не было ни «двухсотых», ни «трехсотых»⁷, воин из рода Токугава постоянно, что называется, «был на измене». И даже когда микроавтобус свернул на проселочную дорогу – возвращаться через уничтоженный блокпост было опасно – японец никак не мог отделаться от какого-то дурного предчувствия. О чем и не преминул доложить командиру. И он оказался прав – на выезде из «зеленки», которая просматривалась пока слабо, группа обнаружила неизвестно откуда взявшийся танк. Причем, танк укроповский – на нем была нарисована вертикальная белая полоса. Грозная машина явно находилась на боевом дежурстве. И хотя неясно было, кого она здесь поджидает, встречаться с ней диверсантам было не с руки.

Нет, сжечь танк ребята из «Стикса» могли очень быстро. Или даже просто загасить всех танкистов, не трогая машину. Вот только зачем оставлять следы? Светового времени оставалось мало, и группа изначально просто не успевала вернуться обратно в темное время суток. Это входило в расчетные планы, и Макс собирался устроить дневку в одном из почти полностью раскатанных украинской артиллерией сел, которых под Авдеевкой было несколько. Жители там не жили, да и домов-то в селе целых не осталось – сплошные развалины. Все, что было ценного, давно вынесли и местные, и «воины света», которые не гнушались ни кусками заборов, ни оконными рамами, ни листовым железом с крыш. А однажды снайпер Ваня Сомов из «Спарты» подстрелил одного укронациста, который тащил на себе ляду с какого-то погреба. Так что нарваться днем на группу украинских вояк, в принципе, было маловероятно. Если не наследить по дороге.

Танк был первой, но не единственной тревогой «Ниндзи». Было что-то еще. Зверь отнесся к словам Кости, как к вполне серьезным разведданным – интуиция Кёсиро еще ни разу не подводила. Но вариантов других не было и что-то менять на ходу, даже доверяя его плохому предчувствию, было уже поздно. Разве что группа не стала барствовать, оставила свой микроавтобус в «зеленке» и в ускоренном темпе броском преодолела последние пару километров к развалинам на окраине бывшего села. «Рафик», как по старинке называли бойцы свой транспорт, можно было спокойно забрать вечером и доехать в расположение. Или, если не повезет, возвращаться на своих двоих окольными путями, коих было великое множество. Как говориться, потный – не мертвый, а бежать – не лежать. Так что группе предстоял дневной отдых и более-менее сытный обед, поскольку отправившиеся на небеса укроповские артиллеристы поделились со своими донецкими гостями неплохими продуктами, в том числе и домашнего производства.

Максим приказал всем отдыхать, выставив двойной дозор в составе Ромы Каланчи, Васи Мелкого и снайпера группы Олега Дейнеко с позывным Зверобой. Парни разошлись, точнее, расползлись – уже светало – по направлениям север-юг, а Олег занял единственную удобную точку на непонятно как уцелевшей голубятне. Оттуда вся прилегающая местность была как на ладони, а уцелевшие рядом с голубятней деревья серьезно мешали рассмотреть самого Зверобоя.

Не зря говорят – утро добрым не бывает. Нет, с одной стороны никакого добра «Стикс» в ряды укровояк не принес. Видимо, когда начальство обнаруживало очередную вырезанную под корень артиллерийскую батарею, вряд ли оно вспоминало какие-то добрые слова.

Но все оказалось проще и нелепее.

В это утро стрелять должна была не только батареи, которую обезвредил «Стикс». Потому что украинские киношники снимали очередную пропагандистскую киноподелку типа провалившихся в недавнем прокате «Киборгов»⁸, поэтому им нужны были батальные сцены, а точнее – съемки артобстрела. Куда стрелять, режиссеру было фиолетово, главное – дым, пламя, дрожание земли, дымящиеся гильзы и прочий реализЬм, мать его. А поскольку нужны были выстрелы из разных калибров, то недалеко готова была еще и батарея САУ «Акация» с 152-миллимитровыми орудиями, с которой и хотели начать свое утро украинские «мытци», что в переводе с украинского означает – художники.

Художники – от слова «худо». Или от слова «худоба», что в переводе с украинского означает «скотина».

На тот момент, когда вырезанная командой Зверя украинская батарея должна была открывать огонь, никто из представителей командования в ее расположение еще не прибыл. То есть, конечно, в штабе делали попытки связаться с отдельно стоящим подразделением, но связи не было, мобильники укровояк не отвечали, а соседние пехотинцы просто забили болт и на все призывы начальства отвечали, что наблюдается движение противника и пулеметный обстрел на флангах. И поэтому послать в расположение батареи гонца не имеют возможности.

То есть, таким макаром мягко посылали свое начальство подальше…

Одним словом, камеры были настроены, ракурс взят, солнце взошло. И на фоне утреннего тумана и рассвета вместо «Гвоздик» «расцвели» огнями своих выстрелов «Акации». А чтобы были видны не только сами выстрелы, но и их результаты, цель была намечена не на территории, занятой противником, а неподалеку, в нейтральной зоне – как раз в том самом разрушенном селе, которое заняла группа «Стикс»…

Ничего этого Максим Зверев не знал, и знать не мог. Нелепая случайность, которая так часто бывает на войне, и которая может спутать даже самый совершенный и продуманный план, в этот раз оказалась, что называется, роковой.

Заслышав в воздухе характерный свистящий звук, Зверь моментально скомандовал группе «Воздух!» и прыгнул за стену дома, которая одна только из всего дома и сохранилась, поскольку была из бетонных блоков – видимо, бывший склад. И тут же земля стала сотрясаться, а по улице встал лес разрывов, причем, лес, который стеной шел прямо на затаившихся в развалинах бойцов.

Еще был шанс отлежаться, судя по всему, налет был несистемный и случайный, но тут Зверь увидел, как через улицу к нему бежит Настя-Стерва, причем, бежит полуодетая.

«Вот чистюля, видимо, бегала на соседнее подворье скупнуться, там вроде колодец есть», – только и успел машинально подумать Макс.

Но сразу же его тело автоматически метнулось навстречу подчиненной, как будто могло заслонить девушку от крупнокалиберного снаряда. Зверь почти успел – успел подбежать к Насте, дернуть ее за руку и практически перебросить за низкий полуразрушенный штакетник, за которым лежали бетонные кольца – то ли для колодца, то ли для какого коллектора. Впрыгнуть туда – и есть шанс уцелеть, если, конечно, не будет прямого попадания. Стерва успела увидеть, куда направил ее командир, и особо не мешкала, добавив к своему ускорению силу своих длинных и прыгучих ног.

А вот Максу не повезло – в спину его что-то толкнуло, и в голове как будто взорвалась граната. А потом наступила тьма…

Глава вторая. Снова одиннадцать

…Голова просто раскалывалась. Глаза не хотелось открывать, казалось, если их открыть – они лопнут от боли. Но если есть боль – значит, жив, значит, не все так плохо, потому что, если голова болит – значит, ее не оторвало снарядом. С этой мыслью Максим Зверев открыл глаза. Но они почему-то не открылись. Причина была проста – на них была повязка. Точнее, даже не повязка, а марлевая нашлепка, причем, весьма холодная.

– Очнулся, боец! – женский голос доносился откуда-то справа.

Макс хотел снять марлю, но чья-то мягкая теплая, скорее всего, женская рука пресекла его попытку в зародыше.

– Не спеши, ишь, какой шустрый! У тебя там все так опухло, глаз под бланшем не видно, – ворчливо продолжила невидимая женщина.

– Да ладно, сестричка…, – начал было Макс, но, услышав свой голос как бы со стороны, осекся. Голос его был непривычно тонким, писклявым, каким-то детским.

«Неужели осколок задел связки», – подумал Зверь, но додумать эту мысль ему не дали.

– Это что это у меня за родственничек тут образовался, а? Братец Иванушка, тоже мне! – женский голос явно выражал неподдельное возмущение.

«Я…Я…», – Макс пытался овладеть своим голосом, но у него ничего не получалось. Вдобавок, сам того не желая, он вдруг всхлипнул и с удивлением почувствовал, что ему хочется во весь голос зареветь. Слезы предательски уже закапали из глаз.

– Ёханый бабай! – вырвалось у Зверя внезапно.

Фраза эта, исполненная в новой тембральной краске, слушалась очень смешно – так она не соответствовала настоящему голосу автора. Было такое впечатление, что проснулся Буратино, но ругается, как Карабас-Барабас.

– Это еще что такое? Я сейчас доктору расскажу о том, что ты так ругаешься! Такой маленький, а уже так выражается! – раздался стук каблуков, потом хлопнула дверь.

Макс решительно снял с глаз марлю и натурально офанарел. Нет, как и ожидалось, он лежал в больничной палате, на больничной койке и обстановка вокруг была совершенно больничная. Но не это привело его в ступор – после ранения он и должен был попасть в госпиталь. Его повергло в шок то, что он не увидел своих ног! Точнее, не увидел их там, где должен был увидеть. Максим Зверев был весьма крупным мужчиной, росту в нем было метр девяносто два и обычно на больничных койках его ноги упирались в спинки любой кровати. А здесь в том месте, где он ожидал увидеть свои ноги, была пустота.

«Неужели ампутация?» – запоздало шарахнуло в голове.

Второй шок возник сразу же после первого – вокруг него в палате находились… пацаны лет по 10–12. Все в бинтах – кто с рукой, кто с ногой, а кто с головой, перемотанной весьма основательно. Ну, впрочем, это не шокировало – видимо, снова был обстрел школы, такое бывало довольно часто в Донецке и его окрестностях. Шокировало другое – как только Макс снял повязку с глаз, пацаны наперебой заговорили.

«Ну, ты даешь, тихоня!»

«Ты Светку уделал, гля!»

«Она счас Пал Палычу наябедничает»

«Ты че тут выпендриваешься, самый умный?»

Последнюю фразу произнес самый старший малец, на вид ему было уже лет 14, а то и все 15. И вот тут накатила последняя шоковая волна точнее, даже не шоковая, а волна какого-то неестественного ужаса пополам с оцепенением. Такого Максим не помнил уже давно, наверное, с самого детства, потому что после срочной службы в армии, кстати, еще советской, уже разучился бояться и цепенеть. Не гимназистка, чай, не маленький.

Но липкий ужас распространился по телу независимо от его сознания. Потому что Максим внезапно увидел свои ноги. Они были на месте, точнее, росли, как им и положено, сверху вниз и торчали, соответственно законам анатомии, из таза, или, как сказал бы старшина Мамчур, «з того места, якым серуть». Вот только были они очень короткими, точнее, маленькими. Как и все его тело. Вернее, телом это назвать было нельзя – так, тельце. Ручки, ножки, пальчики.

Похолодев, ничего не понимая, Макс резко вскинулся, сел и так же резко встал со своей кровати. Вернее, сделал попытку встать. Как только он из положения лежа перешел в положение сидя, в голове что-то сильно зашумело, и резкая боль внезапно стала невыносимой. А следующая попытка превратить положение сидя в положение стоя привела к тому, что свет в глазах Макса снова померк и наступила тишина.

… Боль пришла неожиданно щадящая, причем, не во всей голове, а только в области затылка. Но зато уже такая… конкретная – не похожая на контузию, а, скорее, на ощущение после того, как кто-то врезал прикладом по затылку. Секунду спустя нос обжег какой-то резкий запах. Макс открыл глаза и попытался отвернуть голову от какой-то мягкой ткани, которая тыкалась в его нос.

«Нашатырь», – вспомнил он и открыл глаза.

– Наконец-то, слава Богу, очнулся!

Над ним склонились какая-то девица и довольно молодой мужик в очках. Оба были в белых халатах, видимо, врач и медсестра, так как у мужика халат был более опрятным и как бы более дорогим, а у девушки выглядел попроще, и немного потасканнее. Кстати, если судить по лицам, то все было с точностью до наоборот – потасканным выглядел уже мужик. Наметанным глазом разведчика Зверь впитал информацию за секунды, несмотря на ранение.

Он приподнялся на локтях и осмотрелся. Удивительно, но этот процесс его тело выполнило с трудом, как будто Максим был не человеком, а старым заржавленным роботом. Сознание все еще находилось в ступоре, потому что тело свое сержант Зверев совершенно не узнавал.

– Ты, Зверев, заставил нас поволноваться. То ругаешься таки, как биндюжник, то в обморок падаешь, как гимназистка!», – у мужика в очках был явно какой-то одесский говор.

«Ну-ну, фамилию назвал правильно, надо осмотреться и освоиться, все ответы придут сами собой, надо просто не суетиться и расслабиться. Не на фронте, не под обстрелом, не будем кипешевать», – Максим постепенно, по сантиметру, стал проверять моторику своего тела.

Пальцы сжимались и разжимались, голова на шее поворачивалась вправо и влево, в общем, все функционировало, надо было попробовать встать. Но тут ему неожиданно помогли – врач и медсестра взяли его под мышки, подняли и уложили на его же кровать, с которой он, вероятно, свалился. Да так неудачно, что, судя по болевым ощущениям, затылком припечатался о паркет.

– Ты давай головой не верти и глаза не выпучивай. Не делай мне такие глаза, шо мне страшно, – мужик явно кому-то подражал, его типа одесские фразочки совершенно не соответствовали его внешности, такой как бы сказал Ефим Копелян⁹, «чисто арийской, характер нордический, твердый». Потому что этот «канающий под одессита» больше напоминал «карячеко эээстонннцааа», нежели завсегдатая Привоза.

– В общем, Светлана Петровна, вы за этим шкетом приглядите, и хлопчики хай тоже пошустрят, а то, я погляжу, наш летчик может нам еще пару прыжков без парашюта сбацать, а я пока в цугундер не желаю, у меня семья и дети малые, – с этими словами мужик поправил на носу очки, встал с кровати Макса и вышел из палаты.

– Ага, дети малые, как же, – негромко вслед прошипела Светлана Петровна. – Тебе до детей – как до Киева раком.

Хотя сказала она это еле слышно, чуткое ухо разведчика эту фразу зафиксировало.

«Ставим второй плюс – зрение в норме, слух в норме, с координацией будем разбираться, как и с головой».

– Чего молчишь, герой, – это Светлана обратилась уже к нему. – Будешь еще хулиганить и медперсонал пугать?

Светлана Петровна, или Светочка, как называли ее пацаны в отделении (откуда-то в памяти всплыли все эти подробности), выжидательно смотрела на Макса сверху вниз. Ну, да, росту в Свете было почти метр семьдесят, Звереву еще до нее расти и расти (снова память услужливо выдала расчеты антропометрии Максима на ближайшее будущее).

Макс покачал головой, не желая пугать самого себя своим же новым голосом.

– Ну, тогда ладно, но смотри у меня! – Светочка крутнулась на каблуках, махнув полами своего довольно легкомысленно укороченного халатика, тоже вышла из палаты.

И тут снова зашумели его соседи по палате. Они сразу же собрались у его кровати и наперебой стали обсуждать события последних пяти-десяти минут – и как Макс ругнулся, и как скопытился на пол, как приложился затылком, как прибежала Светочка, а потом примчался Пал Палыч…

– Пацаны, харэ гундеть! – все еще не узнавая своего детского голоска, пробормотал Зверь. – Дайте мысли в кучу собрать.

– Какие мысли, зубрила? Были бы мозги – было бы сотрясение, да? – эту фразу, перекрывая галдеж, высказал тот самый, самый старший пацан, чернявый подросток с нагловатым выражением лица.

При этом он вальяжно присел на кровать Макса, причем, прямо на его ноги, и, поерзав на них, видимо, специально, оперся на спинку кровати, закинув свои ноги почти ему под нос.

В тело Макса стремительно возвращалась не только память, но и силы. Судя по всему, с его телом все было в порядке. Причем, к нему возвращалась не только его собственная память бывшего спецназовца внутренних войск МВД СССР, а ныне – командира разведывательно-диверсионной группы «Стикс» армии Донецкой народной республики, но и еще какая-то другая память. Другая, но в то же время какая-то родная. Его детская память. Все его детские обиды, провинности, а также достижения, свершения и знания. Те знания, которые, став взрослым, он совершенно утратил. Вот, к примеру, кто помнит, как сделать из прищепки самострел? А Макс вдруг вспомнил. И все, что с ним произошло, он тоже вспомнил. И причина попадания в больницу стала ясна.

Вот только силы к нему вернулись не совсем его. Точнее, не силы взрослого пятидесятитрехлетнего мускулистого девяностокилограммового бойца, мастера спорта по смешанным единоборствам, разведчика и диверсанта с опытом боевых действий, и почти двухлетней гражданской войны – нет. Вернулись к нему силы обыкновенного мальчика, каким, судя по всему, сейчас и был Максим Зверев. Которому было одиннадцать лет. В этом феномене еще следовало разобраться. Но сначала нужно восстановить статус кво.

Поскольку с силами все еще было непонятно, Макс решил обойтись только умениями. Аккуратно, почти нежно он взял нагловатого посетителя своей кровати за голеностоп одной рукой, а второй провел простейший прием из арсенала борьбы самбо – скрутку пятки. Мальчишка, не ожидав такого обращения со своей конечностью, завопил от боли и моментально свалился с кровати Макса на пол. Ему это удалось сделать так быстро только потому, что Зверев не фиксировал ногу, а, скрутив пятку, тут же сообщил телу своего внезапного визами дополнительное ускорение сверху вниз.

– Ты, ботаник, совсем уже тю-тю? Башкой тронулся, да? – взвыл подросток.

Но вставать не спешил, а бочком-ползком, как крабик, передвинулся к своей кровати и заполз на нее. Видимо, прием произвел на него впечатление, а боль в голеностопе не позволила моментально дать «ответку». Но все оказалось проще – у чернявого была своя «подписка» – так на подростковом слэнге того времени (1976 год – снова услужливо подсказала его память) – назывались те, кто «вписывался» или «подписывался» защитить, если тебя кто-то обижал. Именно свою «подписку» и позвал этот парнишка, который был в этой палате за главаря. Ну, не то, чтобы за главаря – не были эти пацанята даже дворовой шпаной или какими-то хулиганами. Но, как это бывает в мальчишечьем коллективе, всегда в относительно замкнутом пространстве выявляются неформальные лидеры, болото и, конечно же, неформальные изгои. Судя по всему, в последних и числился Максим Зверев.

– А, ну-ка, ребя, научите этого ботаника, как надо правильно себя вести!

Обращение Валика (так, оказывается, звали этого командира) – подняло с кроватей двух мальчишек, у которых были забинтованы руки, причем, у одного – правая, у другого – левая. У самого Валика, как и у Макса, была перевязана голова.

Стас и Влад – так звали этих разноруких – не спеша подошли к кровати Макса. Тот выжидающе смотрел на них, не собираясь ничего не предпринимать. Кого бояться? Сопливых пацанов? Что они смогут сделать в ним?

На какое-то время Максим забыл о том, какие метаморфозы с ним произошли, ситуация откровенно его забавляла, просто было ощущение, что он провалился в свое далекое детство. Именно такой случай произошел с ним в этом самом детстве, когда он лежал в больнице. Он вспомнил, по какой причине он тогда угодил на больничную койку – во время игры в войнушки на развалинах старого дома ему в голову прилетел увесистый булыган. Вообще-то мальчишки кидались кусками рыхлой глины, которая вывалилась из разрушенных стен частных домов, шедших под снос, но, видимо, кто-то в горячке боя перепутал. И вот теперь Максим Зверев лежал в больнице с легким сотрясением и шрамом, который остался у него над правой бровью на всю жизнь. Вернее, тогда лежал…

И конфликт у него тогда был…

…Сопливая «подписка» уселась на его кровать (да что их всех на кровать-то тянет?), а потом, ни слова не говоря, Стас и Влад – каждый со своей стороны – принялись давить его сверху подушками, которые им моментально перекинули с других кроватей. Ну, давить – это слишком сильно сказано, Макс, прошедший в своей взрослой жизни не одну сотню схваток на борцовском ковре и по самбо, и по бразильскому джиу-джитсу¹⁰, не говоря уже о ММА и панкратионе¹¹, внутренне даже рассмеялся. Но, тем не менее, весу в нем сейчас было не девяносто кг, да и телосложение явно не как у Геракла и даже не как у Брэда Питта¹². Так что надо было показать парням, что они неправы.

Как и ожидалось, показательные выступления прошли достаточно легко. Сначала Зверь, нащупав здоровую руку одного из «карателей», которой он пытался прижать свою подушку к голове строптивого новичка, схватил его большой палец и легонечко нажал указательным пальцем левой руки в болевую точку, ущемив сухожилие. Вреда никакого, а боль ужасная.

Как и ожидалось, один из мальчишек – то ли Стас, то ли Влад – с воплем отскочил, бросив подушку и размахивая своей не забинтованной клешней. Тем временем Макс, немного сместившись уже вправо и освободив рот, чтобы свободно дышать, схватил правой рукой второго нападавшего за кисть его левой руки, предварительно сдернув ее с себя немного вправо-вниз, а свою левую руку закинул на его левую руку сверху и просунул под нее, соединив со своей правой рукой, взяв при этом левой рукой свою правую руку за кисть. После чего рывком повел обе руки вверх, взяв левую руку нападавшего на излом. Этот прием в бразильском джиу-джитсу называется «кимура», очень прост в исполнении и весьма эффективен при борьбе в партере.

Эффект превзошел все ожидания.

– Пусти, больно-больно-больно, аааа! – второй несостоявшийся «консильери» заорал так громко, что Макс не только выпустил его руку из захвата, но и оттолкнул его подальше со своей кровати. И когда на крики в палату снова ворвалась медсестра Светочка, Зверь спокойно возлежал на своей кровати, а вокруг его кровати скакали двое его соседей по койкам, тряся в воздухе почему-то не больными, а здоровыми руками, пытаясь баюкать их руками перевязанными. Было такое впечатление, что они внезапно осознали, что произошла врачебная ошибка, и хирург Пал Палыч забинтовал им здоровые руки, забыв полечить поломанные.

– Что у вас снова творится? Зверев, снова твои выходки? – Светочку, видимо, оторвали от какого-то важного дела, и она орала, что называется, уже на пределе слышимого звукового барьера, стремясь перейти на ультразвуковой диапазон.

– А чё я? – Макс пожал плечами. – Я сплю, – с этими словами он отвернулся к стене.

Ошарашенные не только тем, что произошло, но и тем, как повел себя этот странный мальчишка, обитатели травматологии даже не нашлись, что сказать. Стас и Влад пробормотали только что-то насчет «ударился-подскользнулся», а Валик, уже придя в себя, быстренько, вскочив с кровати, выпроводил Светочку из палаты.

Тишина настала такая, что хоть вешай на нее сушить белье.

Макс наконец встал и, все еще осваивая управление своим телом, не спеша подошел к зеркалу, которое висело возле умывальника. Оттуда на него смотрел Максим Зверев, мальчик одиннадцати лет, ученик 31 средней школы города Днепропетровска, пионер, хорошист, книгочей и завсегдатай местных библиотек, эрудит и хиляк, в общем – он сам, каким он был в далеком 1976 году, в котором он, судя по всему, внезапно оказался.

То есть, выражение «пришел в себя», как ни странно, оказалось буквальным.

Макс попал в прошлое.

В свое прошлое.

В свое собственное прошлое.

В свое собственное тело.

Глава третья. На правах гостя

Днепропетровск. Год 1976.

Прежде чем собрать все мысли воедино и попробовать понять, что же с ним все-таки произошло, необходимо было вначале, как говорится, легализоваться. То есть, определить свое положение, место и, конечно, время. После чего уже решать глобальные проблемы, в том числе, и темпорального характера.

«В палате надо бы меньше проявлять свою взрослую сущность, – лихорадочно соображал Зверь. – Сначала оглядеться, присмотреться, прокачать свою собственную память, восстановить, так сказать, связь времен. И не размениваться на всякие там выяснения того, кто тут круче, и кто главнее. Дал отлуп – и ладушки. Продолжать лучше не стоит. Не хватало еще вспомнить свои детские обиды и реализовывать всякие вендетты…

В принципе, что взять с пацаненка? Не босяк, обыкновенный такой мажористый¹³ подросток с барскими замашками, наверное, папа какой-то завмаг или что-то вроде того. Тогда еще для таких особых больниц или там других благ не было, на всякие спецотделы и спецобслуживание претендовали только семьи партийной верхушки, в Днепропетровске, в котором родился и вырос Максим, это была категория от первых-вторых секретарей районных комитетов КПСС и выше. Вплоть до обкомов. А мелкая шушера, вроде инструкторов райкомов коммунистической партии Советского Союза и комсомольской шелупони, довольствовалась общими условиями. Хотя, если честно, в советские времена они были весьма неплохими, а уж стационар в больницах всегда был на должном уровне. Тем более, в городе Леонида Ильича Брежнева – Днепропетровске. Так что Валик этот – обыкновенный советский подросток, а поведение его – вполне типичное для самого старшего, то есть, самого сильного и опытного в палате. В школах всегда было так, ничего не поделаешь – стадный инстинкт. Так что гнобить его не надо…»

Додумать все роящиеся в голове мысли Максиму не дали.

– Ну, ты, ботаник¹⁴, даешь! А чего сразу не сказал, что самбист? Давно занимаешься? – чернявый Валик был сама любезность.

– А что мне – надо было сразу сказать: не бейте меня, я боксер? – улыбнулся Макс.

Улыбка у него вышла вовсе не мальчишечья, а какая-то слишком взрослая, даже хищная. И Зверь это почувствовал. Поэтому сразу постарался сгладить возникшую неловкость, психологически перестроив разговор, и, поменяв тему, задал встречный вопрос.

– А чего это ты меня в ботаники зачислил?

Максу не стоило равнять свой жизненный опыт, профессионализм и наблюдательность разведчика с опытом подростка, причем, советского подростка, с безмятежным советским детством. Так что все то, что замечал и подмечал он, в поле зрения его нынешних сверстников, скорее всего, не попадало.

– Смешной ты… боксер… – Валик, как и следовало ожидать, не обратил никакого внимания на улыбку Зверя. – Ты, как к нам в палату попал, так мама твоя прибегала, сначала переживала, что башкой ударился, а потом книг тебе нанесла целую кучу, мол, мальчик ее скучать будет, а еще он читать любит, вот ему книжки его… – Валик старательно передразнил причитания мамы Макса.

– Читать люблю, это верно. Но это же не… – Макс чуть было не ляпнул «не западло», уголовный лексикон часто проскакивал у военных, тем более, в «его» время. – Это же не показатель того, что я – зубрила. Книги читать полезно, многое можно узнать.

– Так я и говорю – ботаник, – заржал Валик, его поддержали его приятели, уже отошедшие от шока, как психологического, так и болевого.

– Ну, можно, конечно, и так – учиться я люблю. Но без фанатизма, – согласился Макс. – Но одно дело – зубрить ради отметок, а совсем другое – когда предмет нравится. Вот если ты физкультуру любишь – ты что, зубрила? Ботаник? – Ошарашил неожиданным доводом Зверь.

– Ну, ты даешь! То физкультура, чего там зубрить? Как через коня прыгать?

– Хорошо, пусть не физкультура. Я, например, географию люблю, хочу после школы по миру путешествовать, по разным странам, вот, учу, где какие страны, что там есть, какие люди живут. Или, вот языки иностранные – они ведь нужны, опять же, чтобы путешествовать по всему миру. Ну, как минимум, английский язык, он ведь как язык международного общения. Так что я – зубрила, по-твоему? – Максим говорил, а сам прислушивался к своему голосу, анализировал состояние своего тела. И с удовлетворением отмечал, что все больше и больше заполняет себя собой. То есть, сознание того, маленького Макса Зверева, одиннадцатилетнего щуплого подростка из своего прошлого взрослым Максимом Зверевым.

– Допустим, языки иностранные, география… Мне вот, кстати, еще история нравится, вы ее еще не проходите. Да и географии у вас еще нет, и языки только с пятого класса учат. Чего это ты раньше времени башку знаниями решил загрузить? – Валик удивленно посмотрел на Макса.

– Да у меня брат старший в шестом учится, я его учебники просматривал, интересно было, – соврал Макс.

– Так ты у брата глянь еще математику с физикой, а также геометрию и химию, во где знания! Только вот это мне зачем? Я что – химиком буду? Или физиком? Зачем мне все эти законы Ньютона и правило буравчика? А все эти квадраты гипотенузы равные сумме квадратов катетов, все эти трапеции и параллелепипеды – на фига они мне? – это уже подал голос еще один обитатель палаты, весьма упитанный мальчик, которого, как уже помнил Максим, звали Андреем. Он в экзекуции не участвовал, был посторонним наблюдателем.

– Да, Андрюха прав, в школе столько мусора нам впихивают, голова пухнет! – Валик был рад поддержке.

– Вам… – начал было Макс, но запнулся. – Нам не мусор впихивают, а знания. Это база, фундамент, на него потом ложатся те знания, которые каждый уже будет загружать по собственному желанию. И сейчас трудно сказать, кто кем в жизни будет. Я, вот, может, хочу стать космонавтом, а мне здоровье не позволит, – продолжил он, посматривая на своих соседей по палате уже более внимательным взглядом.

Все засмеялись – действительно, щуплый, даже, скорее, хилый Макс на космонавта явно «не тянул».

– Ну, вот, или, захочу я, к примеру, стать военным. Допустим, артиллеристом. А там без геометрии, без математики никуда. Таблицу стрельб составить, секторы обозначить, поправки на ветер делать, угол атаки рассчитать – это все математика. – Макс понял, что сказал лишнее, но уже было поздно.

– А ты откуда все это знаешь? Тоже у брата подсмотрел? – спросил Стас.

– Не, не у брата. Книжки читаю. Например, есть такая «Книга будущих командиров»¹⁵. Я ее в библиотеке брал. Там много интересного – и по математике, и по географии, точнее, по топографии. И физика там тоже есть. Но это так, просто пример. Вот, химия тоже военным нужна. В минно-подрывном деле. А также будущим врачам не помешает. Или строителям – там ведь надо знать, какие краски на какое покрытие как наносятся, сколько надо разводить и в какой пропорции цемента и песка и в воде, чтобы получить хороший бетон. А то замесишь массу, а потом все это осыплется к ебе… к чертовой матери, – Макс снова осекся.

– Вот ты мне сейчас дедушку моего напомнил, он, прорабом на стройке работает, – это подал голос последний, шестой обитатель палаты, худощавый пацаненок по имени Юра. – Он тоже постоянно про свою стройку рассказывает, про бетон этот, мол, цемент некачественный завезли, на инженеров ругается, что из институтов пришли и ни черта не знают.

– Ну, вот, я и говорю – учиться надо хорошо, потом работать станете, будут вас все ругать постоянно, – Максим уже пожалел, что затеял этот спор.

– Работать… – лениво процедил Валик. – Когда мы еще будем работать? Пока школу закончишь – мозги все вскипят. А потом институт – еще пять лет. И после института смотря куда пойти работать. Вон, у меня папка заведующий магазином, ну, допустим, арифметика ему пригодилась, а все остальное – вряд ли…

«Я так и думал – мажористый пацан, родитель – барыга», – подумал Зверь.

– А чего я вас тут агитирую? – он решил резко сменить тему. – У каждого – своя башка на плечах. Хотите – учитесь, хотите – дурака валяйте, каждому – свое. Jedem das Seine. Между прочим, эти слова была написаны над входом в фашистский концлагерь Бухенвальд, – Макс тяжелым, недетским взглядом оглядел всю палату.

– Ну вот, при чем здесь концлагерь, фашисты? Мы про учебу, а ты тут прямо ленинский урок начинаешь. Ты, Максим, – Валик впервые назвал Зверя по имени, – часом не комсорг? Хотя по возрасту вряд ли, наверное, только недавно в пионеры приняли? Но давай без кодекса строителя коммунизма, ладно? Кино насмотрелся? «Щит и меч?»¹⁶. «С чего начинааается Родина?», – издевательски пропел Валик.

– За восемь лет в этом концлагере было уничтожено – расстреляно, умерли от голода, были задушены в газовых камерах – более 56 тысяч человек. И фашизм – это не кино. И Родина начинается с каждого из нас. И когда-нибудь эту нашу Родину мы должны будем защитить, – тихо сказал Максим.

Он вдруг вспомнил 2014 год, сгоревших в Одесском Доме профсоюзов мальчишек, женщин, стариков, вспомнил, как прыгающих из окон добивали на земле озверевшие националисты, вспомнил погибших на Донбассе детей, их маленькие гробики и рыдавших навзрыд их отцов… Вспомнил фашистские кресты и эсэсовские символы на касках и форме украинских солдат… Вспомнил будущее своей Украины…

Видимо, его лицо в этот момент совершенно не располагало к каким-либо шуткам по поводу сказанного. В палате воцарилась неловкая тишина. Так бывает, когда внезапно в разговоре кто-то ляпнет какую-то дурость, или даже грубость, а все остальные не знают, как на это отреагировать. И тот, кто допустил ляп, не знает, как себя вести – показать, что случайность или сделать вид, что так все и должно было быть.

Максим не помнил, о чем они пацанами говорили в детстве, точнее, в ЭТОМ детстве, когда ему было одиннадцать. Про темы разговоров попозже помнил – школьные проблемы, особенно с одноклассниками, с которыми отношения не заладились сразу, потом игры во дворе, велосипед, обсуждение фильмов, книг, потом пошли предвестники азартных игр – крышечки, фантики, потом другие игры, например, в «стеночку», а потом уже и девчонок стали обсуждать…

Но вот не помнил Макс – говорили пацаны о таких вещах, как идеология, политика, будущее страны или нет? Кажется, детство советских школьников было настолько безоблачным и счастливым, что политика упоминалась только на сборах металлолома и макулатуры, когда собирали в пользу каких-то там детей Анголы или Чили. Или же во время первомайских или ноябрьских демонстраций, когда все пионеры шли в колонах с красными знаменами и транспарантами, кричали «ура!» и запускали в небо воздушные шарики.