КриБ,или Красное и белое в жизни тайного пионера Вити Молоткова Олейник Марк

– В этом нет ничего странного, – сказала она. – Мои родители бежали и оказались в конце концов в Касабланке. В «белом городе», в котором уже очень много лет назад родилась я.

– А от чего, от чего бежали ваши родители? – не унималась мама.

– Как же? – удивилась княгиня Трегубова. – Конечно, от большевистского мятежа. От диких красных орд.

«Вот так номер», – подумали мы разом и уставились на папу, который молчал и пламенел, как стяг. Удар был силен: называть мятежом диких орд любимое, можно сказать, святое для папы предприятие! Я подумал было, что папа сейчас задушит нашу спасительницу, что будет не очень вежливо. С другой стороны, я порядочно растерялся. Пусть я и не такой, как папа, певец коммунизма, но если самая родная душа прославляет именно такое дело, значит, и я за него.

Папа поднялся, навис над княгиней, как утес, и сказал:

– Буду очень рад, если вы составите нам компанию в путешествии. Конечно, если у вас есть свободное время.

– С удовольствием, – ответила княгиня. – К несчастью, свободного времени у меня хоть отбавляй.

Вот так Зинаида Андреевна стала не только нашей знакомой, но через некоторое время почти членом семьи.

Она проехала вместе с нами по марокканской земле и столько всего интересного показывала и рассказывала, что рот у нас четверых почти никогда не закрывался. Разве что иногда во время еды или во сне – хотя последнее точно не известно, ведь никто себя во сне не видит.

«А как же папа?» – спросите вы. Ну или я сам спрошу, потому что, не скрою, его предложение княгине присоединиться к нашей компании поразило меня до глубины души. А папа молчал, несмотря на то что все ему задавали разные вопросы, – и я тоже задавал. Все мы немного волновались, ожидая какой-нибудь неожиданности или даже взрыва.

В общем, он промолчал целый день и заговорил, только когда мы оказались в Легзире – это такой курортный поселок на берегу Атлантического океана.

Мы с папой гуляли по пляжу, прошли под знаменитой каменной аркой – в общем, было красиво и удивительно. И тогда папа сказал:

– Я молчал целый день, потому что хотел разобраться.

– Ну и как? – поинтересовался я. – Как твои успехи?

– Хорошие, – папа рубанул ладонью. – Подходящие успехи. Не могу же я воевать со старушкой, пусть и дворянского происхождения. Потому что я готов бороться с эксплуататорами и белогвардейскими бандитами, но не со старой женщиной. Красные – люди хотя и простые, но благородные.

– Понятно, – протянул я, хотя мне не все еще было ясно. Радуясь, конечно, что взрываться папа не будет. – Так ведь она чуждый элемент, – вовремя вспомнил я одно из любимых папиных выражений.

И вот тут он меня совсем огорошил.

– Понимаешь, – сказал он, – эта белогвардейская старушка никогда не была на родине и не видела, например, мой красный завод. Как же у нее могут глаза открыться? Как же она может узнать, что коммунизм – это счастье для всех людей в мире?

– Конечно, – согласился я. – Конечно, не может.

– Но мы это поправим, – папа снова энергично махнул рукой, словно давая кому-то по шее. – Мы ее увезем с собой в Москву, я ей покажу завод, и глаза у нее обязательно откроются.

А тут как раз подошли мама, княгиня и Клара, которая под влиянием Зинаиды Андреевны стала поживее и перестала без конца пялиться в телефон. Папа орлиным взглядом окинул атлантический закат и сделал свое предложение.

– Я всю жизнь мечтала побывать на родине, – сказала княгиня. – Но, к сожалению, у меня недостаточно для этого средств.

– Средства?! – захохотал папа. – Мы, коммунисты, всегда готовы прийти на помощь своим товарищам!

– Боюсь, – сказала княгиня, – слово «товарищ» ко мне не очень применимо.

– Папа щедрый, – пискнула Клара. – Он и господам помочь может. – Щеки и лицо стали у нее цвета заката, потому что фраза получилась довольно глупой.

В общем, так или иначе, а княгиню мы уговорили, и я оттого, что она согласилась, преисполнился такого энтузиазма, что никак не мог заснуть, вылез в конце концов в окно и долго бродил по пляжу. Слушал шуршание прибоя и смотрел на яркие белые пятнышки в воде: то ли это звезды отражались, то ли какие-то фосфоресцирующие существа вели свою ночную жизнь.

– Я должна кое-что объявить, – сказала Зинаида Андреевна на следующее утро за завтраком, когда в окно лился свежий океанский бриз, сияла белизной крахмальная скатерть, а тосты с апельсиновым джемом упоительно хрустели. – Дав согласие поехать, – продолжила княгиня, – я поддалась чувствам, не в последней степени связанным с тем, что я привязалась к вам и полюбила вашу семью. Однако щепетильность подсказывает мне, что все-таки я не могу принять такое щедрое предложение без условий.

– Какие условия? – удивилась мама.

– Самые простые, – княгиня обвела нас всех взглядом. – Я поеду с вами, только если смогу отплатить чем-либо. Поэтому я предлагаю, – обратилась она к родителям, которые сидели рядом, словно собрались фотографироваться, – свои услуги в качестве бонны. Так это называлось прежде. На современном языке – если вы примете меня няней для ваших детей. Я могла бы кое-чему научить их. От манер, – я шмыгнул носом и моментально убрал локти со стола, – до французского, немецкого или арабского языка, которыми я владею свободно.

– Ах, – пролепетала Клара, а я с неуместным хрустом откусил еще кусок тоста, после чего замер. Я давно знаю: если начать слишком веселиться, то даже совсем близкая радость может улететь, как бабочка.

– В целом, – бидон маминого голоса зазвучал таинственно, и все поняли, что дальше она еще не придумала, что сказать. – В целом, – повторила мама и строго посмотрела на папу.

– А я не против, – произнес папа залихватски, словно собирался следом запеть или бросить шапку на пол. После чего подмигнул как-то всем сразу. – Мы, коммунисты, за знание и обучение. Это нам завещал великий Ленин. Кстати, – снова подмигнул папа, – и арабский пригодится.

– Да, – гулко подтвердила мама, поняв, куда ветер дует. – Чтобы общаться с угнетенными. Правильно?

– Правильно! – сказал папа. – А теперь купаться. Закаляйся смолоду! – В этот раз он подмигнул мне индивидуально. И мы пошли к океану.

Мы плавали и брыкались в волнах, которые тоже брыкались, как сильные рыбы, а на берегу в кресле, принесенном из отеля, сидела княгиня. Вся в белом. Я не описал ее толком, но если вы в состоянии представить себе стопроцентную княгиню – то да, вот именно так она и выглядела.

Глава четвертая

Удивительный гоголь-моголь

Мы вернулись домой. В нашу краснознаменную квартиру. Здорово было оказаться в своей комнате, увидеть все то же, что и всегда, но при этом понимать, что жизнь изменилась к лучшему. Это я, конечно, про княгиню.

Зинаида Андреевна получила комнату недалеко от моей, и, по-моему, комната ей понравилась. А теперь спросите меня: чего это я, можно сказать, стал обожать странную белую старушку? Которая, если честно, совершенно не подходила, если можно так выразиться, к интерьеру нашей большевицкой квартиры, к нашему ясному и безоговорочному быту.

– Как интересно, – сказала она, когда по приезде мы все вместе впервые торжественно вошли в большую комнату, – как много красного цвета вокруг. В прежние годы у нас он в таком количестве появлялся только на Рождество. Но на праздник вообще все украшалось. А у вас, – она с нескрываемым удивлением снова обвела взглядом все вокруг, – такое ощущение, что праздник каждый день.

– Трудовые будни – праздники для нас! – ответили мы хором. Искренне, ведь эта веселая фраза означала просто, что у нас все хорошо и что у нас и в самом деле каждый день праздник.

– Поразительно! – Зинаида Андреевна подошла к окну и увидела Кремль. – Неужели это Кремль? – в этот раз ее удивление прозвучало восторженно, так что я возгордился и даже немного приосанился. – Значит, вы очень состоятельная семья, как я и думала. Но все-таки, – видно было, что она обдумывает фразу, – для настоящего праздника нужно предварительно много работать. Думать, делать… по крайней мере, прежде так было принято.

– Это мы тоже умеем, – папа тоже радовался произведенному впечатлению. – Кто не работает, тот не ест!

– Да? – в этот раз удивление княгини хвалебным не было. – Мне раньше не приходилось слышать столь оригинального высказывания.

Ну теперь-то вы хоть немного меня понимаете? Наша жизнь перестала быть окончательной, что ли, у нее, у жизни, открылись другие горизонты, распахнулись створки, и, мне кажется, вся наша семья стала больше думать. О чем? Сейчас расскажу.

Все началось на второй день, когда княгиня отчитала Дуню. Хотя начала с папы.

– Простите великодушно, – обратилась она к папе, который появился на кухне, как обычно, в тренировочном костюме, – но отчего у вас завтрак подают здесь, а не в столовой?

Не ожидавший такого поворота, папа ответил не сразу.

– Ну как же, – пробормотал он, – поближе к народу.

– Безусловно, – сказала Зинаида Андреевна ясно, – прислуга имеет свои права, но главное, как и у всех нас, это обязанности. Которые она выполняет не лучшим образом.

– Как? – изумление папы было так велико, что даже не могло перейти в раздражение. – Дуня наша помощница – она помогает…

– Я понимаю, – обратилась княгиня в этот раз к Дуне, – что быть кухаркой и горничной одновременно очень хлопотно, но отчего же вы готовите для всей семьи одинаковые блюда? Ведь вы, наверное, знаете, что для мальчика в гимназическом возрасте обязательны особые кушанья?

– Знаю, – если уж папа смешался от такого поворота событий, то что говорить о Дуне – она просто блеяла и растворялась на глазах.

– Замечательно, – похвалила княгиня кисель, в который превратилась Дуня. – Значит, условимся, что с завтрашнего утра наш юный герой будет получать гоголь-моголь.

– Какой еще моголь? – на кухне появилась мама, тоже, как обычно, одетая в спортивный костюм, только у папы он красный с полосочками, а у мамы красный с чем-то блестящим вроде сияющих бус.

И как это только удалось Зинаиде Андреевне? Она еще не сказала ни слова, но мамин великолепный наряд сразу поблек, словно попал под грозовую тучу, так что мама и сама слегка уменьшилась.

– Как говорят, – строго сказала княгиня, – этот десерт придумала графиня Потоцкая, но даже если и не она – значения не имеет. Просто он очень питателен и прекрасно подходит юным созданиям, овладевающим знаниями и идущим в жизнь. – Княгиня милостиво улыбнулась Дуне. – Я сейчас же научу вас, а вы, – обращаясь уже к папе с мамой, – вы, милостивые государи мои, соблаговолите выходить к завтраку одетыми как полагается. Глядя на вас, воспитываются ваши дети.

– Значит, завтра накрывать в столовой? – пошевелилась Дуня.

Взгляд княгини был таким, что, будь я в этот момент на месте Дуни, я бы тотчас накрыл в столовой, а потом лег на стол и умер. Завтрак прошел в молчании.

В школе, а точнее в гимназии, где я учусь, всем, конечно, было интересно узнать, куда это я исчезал, но я решил помалкивать. Во-первых, никто не поверит, а во-вторых, я и сам вдруг засомневался, что все это происходит с нами. Вот приду домой, а никакой Зинаиды Андреевны, никакой княгини, а только красные звезды привычно мигают с Кремля.

Уроки закончились, я кинулся домой, как будто за мной гналась дикая собака, бежал и трусил, а когда влетел, потный и встревоженный, то тут же наткнулся на княгиню.

– За тобой гналась дикая собака динго? – спросила она, а я, мокрый и жалкий, просто сопел и радовался.

На завтрак следующим утром все собрались как на парад. Папа – в костюме и при галстуке, мама – в платье в цветок под названием мак, заспанная Клара, которая вечером допоздна советовалась с мамой, что ей надеть, и я, которому было проще всего. У нас в гимназии форма.

Стол был застелен белой скатертью, и надо было как-то за столом размещаться. Поначалу мы сгрудились на одном конце рядом с папой – так казалось безопаснее, тем более что стол, как вы знаете, у нас здоровенный.

– Нет, – сказала мама, озирая практически бесконечное белое поле. – Зачем мы собрались как бедные родственники?

– А кто-то еще будет? – зевнула Клара и быстро захлопнула рот. – Может быть, мы с мамой сядем с той стороны, а вы с папой с этой? – почему-то обратилась она ко мне.

Я посмотрел на молчащего папу и кивнул. Ничего другого в голову не приходило. Мама с Кларой сместились и сидели теперь так далеко, что хотелось пригласить почтового голубя для общения.

– Середина не занята, – наконец принял участие и папа. – Рассядемся, чтобы занять как можно больше места.

В результате папа и мама сидели друг напротив друга по длинной стороне стола, а мы с Кларой по короткой. Образовались, так сказать, параллель и меридиан.

Дуня же бездействовала. Она стояла в дверях большой комнаты, слегка притоптывала и немного постанывала, что выглядело, конечно, смешно, но сильно хотелось есть. Что отвлекало от комичного Дуниного поведения.

Разгадка настала с появлением Зинаиды Андреевны. Дуня выпрямилась, развернула плечи, выпятила грудь и зачем-то выпучила глаза.

– Можно подавать? – спросила она молодецки.

– Конечно, – удивилась княгиня, – давно пора подавать. Почему же это вы так замешкались? Так из-за вас все опоздать могут.

Мы все были совершенно не виноваты, но пока княгиня говорила все это Дуне, захотелось выпрямиться и даже немного выпучить глаза. Тут как раз и на нас обратили внимание.

– О господи! – княгиня даже поднесла ко лбу руку, так, вероятно, ее поразило зрелище того, как мы красиво и аккуратно расселись. Потом она с серебряным звуком засмеялась. – Очень величественно, – наконец сказала она. – Но ведь это завтрак, а не торжественный молебен. Почему бы вам не сесть просто как кому хочется?

– А мне здесь нравится, – храбро сказал папа.

– И мне, – слаженно поддержали папу Клара и мама.

Что мне оставалось делать? Пришлось сидеть и ждать, пока Дуня принесет мне гоголь-моголь. Он оказался густой и сладкий, так что тут же захотелось добавить соли, горчицы или хрена. Я поднял глаза над стаканом, встретился взглядом с Зинаидой Андреевной и понял, что ничего не выйдет. Придется мучиться.

Глава пятая

Клара в огне

У Клары есть ухажер.

«Ухажером» или «молодым человеком» его называет мама, хотя, по мне, это просто нудный длинный и нечесаный тип, который приходит к Кларе без всякого дела и сидит.

Ухажер носит очки и имя не то Владик, не то Славик. То есть, может быть, он Станислав, или Владислав, или еще как-нибудь, но я про себя зову его Власик. Наверное, из-за длинных волос или потому что он немного скользкий. Как шампунь.

Он со мной даже не здоровается, а только шипит и криво улыбается. В университете Власик не учится, он работает программистом, да и то не каждый день. Собственно, этот его удивительный график стал причиной идеологических боев мамы с папой.

Папа считает, что Власик «эксплуататор и бездельник». Ну, собственно, раз бездельник, то и эксплуататор. Папа уверен, что все должны работать, а кто не работает, тот эксплуатирует труд других людей. Он все это сто раз говорил маме, которая как раз не работает, но это его не смущает. Считается, что мама нас воспитывает.

Мама же, как неработающий элемент, Власика привечает. Власик в ответ маму любит, а папу боится. Понятно, что и Клара Власика любит, а я вот не очень. Если бы у нас в доме имелась баррикада, мы из-за этого типа были бы по разные ее стороны.

Была среда, я вернулся домой, а по одному из боковых коридоров слонялся Власик, вяло улыбался и блестел очками. Я наткнулся на него случайно, разминуться было невозможно, пришлось подойти и поздороваться.

– Привет, – прошипел Власик так снисходительно, что сразу захотелось его стукнуть, но я сдержался. И прошел бы уже мимо, но он остановил меня вопросом: – А что это за бабуся у вас поселилась? Родственница, что ли?

Ну, вы понимаете, как я разозлился, прямо разбушевался. Каким нужно быть недоразвитым типом, чтобы княгиню назвать бабусей! Но опять сдержался: как раз вчера Зинаида Андреевна объясняла мне, что громко выражать свои эмоции можно только в очень редких, особых случаях. В общем, за своими эмоциями я стал следить.

– Нет, – сказал я холодно. – Это не наша родственница.

– А кто же? – ухмыльнулся Власик, и я испугался, что эмоция может оказаться сильнее меня.

– Это наша няня, – ответил я твердо, давая понять, что разговор окончен.

– Няня? – Власика скрючило вдвое, так что я даже испугался, не аппендицит ли это, но, как выяснилось, у болвана просто случился приступ смеха. – Няня? – прошипел он, когда возможность шипеть вернулась к нему. – Это для тебя, что ли? Для маленькой деточки? А я думал, ты уже обходишься без соски.

Я прямо онемел от Власиковой невообразимой наглости, щеки у меня загорелись, как лампочки, но тут, на мое счастье, появилась мама.

– Ах! – сказала она, радуясь Власику, который был несомненный негодяй, только она этого почему-то не видела. – Вы к Кларе? А она еще не вернулась с занятий. Но вы можете подождать в ее комнате.

– Нет, спасибо, я попозже зайду, – сладко прошипел Власик, и вот тут я впервые подумал о том, что даже не то важно, что неизвестно кто пустил его в дом, а то важно, что он бродил по квартире, хотя должен был сразу узнать, что Клара еще не пришла. Впрочем, мысль эта как-то сразу улетучилась.

Вечером было очередное столкновение на почве Власика.

– Ну что? – спросил папа, когда все уже поужинали и нацелились пить чай. – Опять приходил твой нечесаный эксплуататор? – спросил он у Клары. Папа поел, вид у него был добродушный, но Клара все равно вспыхнула. Лицо у нее загорелось, но уже не как лампочка, а как костер в осеннем лесу. То есть кроме алых огненных появились на ее щеках багровые и иных красивых цветов пятна. Еще она стала похожа на факел. Гневно посмотрела на папу и вышла, не соизволив ответить. Вся она в этом – удивительное сочетание внешней хилости и решительной гневности. Кисейная барышня, у которой неожиданно отрастает наган.

Вот тут вступила мама.

– Что же ты делаешь, Владимир Ильич? – мамин голос-бидон был укоряющим в наивысшей степени. – Ты желаешь лишить собственную дочь единственного ухажера. Видишь, как она вспыхнула. Значит, у нее пожар чувств.

– Я желаю, – добродушно, но по-тигриному ответил папа, – чтобы этот тип постригся для начала, тогда будет понятно хотя бы, на кого он похож. Ведь сейчас за метлой у него на голове нельзя ничего разобрать.

А на следующий день с утра я впервые увидел, как плачет Дуня. Слезы текли и капали прямо как из крана – в смысле, непрерывно, и кран этот нужно было срочно закрыть, потому что в таком темпе Дуня бы просто вытекла из себя целиком. Мы все бросились ее утешать и расспрашивать. Стояли, толкались, галдели, но проку никакого не было.

– Не реви, – просто сказала появившаяся к этому моменту княгиня, и Дуня тут же прекратила.

– Я не брала, – первое, что она смогла сказать.

Речь, оказывается, шла о серебряной солонке – пожалуй, единственном буржуазном предмете, который был у нас дома. Если не считать маминых фарфоровых легионов, конечно. Эту солонку папа подарил маме на свадьбу, и в этом можно было бы увидеть скрытый смысл, но я его не видел. Солонка была похожа на шишку, и я к ней привык.

– Ну, напугала, – гулко сказала мама. – Найдется еще.

– Нет, – капризно звякнула в ответ Дуня. – Как же она найдется, когда я приготовилась на стол ее отнести к завтраку, а ее нигде нет. Значит, выходит, что я ее взяла.

Стало понятно, что сейчас она снова заплачет. Но Зинаида Андреевна не дала.

– Не нужно плакать, – сказала она. – Нужно еще раз хорошо посмотреть. Ведь в доме не бывает чужих людей.

«Как это не бывает?» – вихрем пронеслось в моей голове.

– А как же Кларин ухажер? – сказал я вслух. Хорошо, что Клара сегодня ушла рано, иначе не быть мне живым после таких слов.

– Так у Клары есть воздыхатель? – спросила княгиня, и по ее взгляду я понял, что слово «ухажер» не вызвало у нее восторга.

– Есть, – обрадовалась мама.

– Нечесаный бездельник, – подтвердил папа.

– И он вчера здесь был, – я был настроен мстительно.

– И что же? – спросила княгиня. – По вашему мнению, он мог взять чужую вещь?

– Да, – сказали мы с папой, мама же, естественно, сказала «нет».

– Ну тогда, – подвела черту Зинаида Андреевна, – давайте все займутся своими делами, Дуня подаст завтрак, а после мы вместе с ней поищем пропажу.

В общем, я продолжал радоваться весь день, потому что наша княгиня, по моему разумению, должна была быть гораздо умнее, чем всякие выдуманные старушки из детективных романов, и, следовательно, Власик вскоре будет пришпилен к позорному столбу. О Кларе я тоже думал. Вот если она не ест, «бережет фигуру», чтобы понравиться Власику, то, значит, делает одну глупость ради другой глупости. Да и не должны такие, как Власик, нравиться Кларе, для меня это очевидно.

С трудом я дождался ужина, за которым, как я предполагал, должно было состояться разоблачение. Съев, как обычно, пару ложек супа, от бараньей котлетки Клара отказалась, выпила компот и собралась уходить.

– Посиди еще с нами, – попросил папа, и Клара остановилась. – У нас разговор про твоего…

– Молодого человека, – быстро вставила мама, оберегая Клару от травмы, которую готовился нанести папа.

Маневр удался не вполне, потому что Клара все быстро поняла.

– Вы к нему цепляетесь! – капризно сказала она. – А он хороший.

– Он бездельник, да еще, оказывается, и проходимец, – сделал выпад папа, и Клара покраснела. Сплошное загляденье, а не цвет лица.

– Владимир! – кинулась на выручку мама, и вот уже оставался лишь шаг до скандала, как вступила княгиня.

– Я прошу вас остыть, – сказала она тихо, и в очередной раз волшебным образом все послушались. И даже цвет Клариного лица стал более розовым, подугас, в общем. – Прежде всего, – продолжила Зинаида Андреевна, обращаясь к Кларе, – вы должны знать, что кое-что произошло. А именно – пропала семейная реликвия, серебряная солонка.

– Неужели? – чирикнула Клара, и ее почему-то снова бросило в жар.

– Так вот, – княгиня была невозмутима, – из посторонних людей в доме был только ваш знакомый, так что невольно подозрения пали на него.

«Подозрения пали» – чертовски хорошо это было сказано! Подозрения, так я сразу вообразил, в виде тяжелого старого чемодана с книгами свалились на Власика, и теперь ему оставалось только стонать, валяясь, и шевелить лапками.

– Но… – лицо Клары можно было принять за красный сигнал светофора.

– Но, – не дала ей продолжить Зинаида Андреевна, – никаких доказательств его вины нет, следовательно, согласно презумпции невиновности и благородству, которое мы должны проявлять в любой ситуации, счесть его замешанным мы не можем. Тем более не выслушав его самого.

Как по заказу, прямо в этот момент в дверь позвонили. А потом на пороге столовой появился Власик – длинный и жалкий.

– Прошу садиться, – сказала ему княгиня, но он даже не пошевелился.

– Не хочу, – прошипел он. – Вообще не понимаю, зачем вы меня позвали.

– Прошу вас, – так же спокойно повторила Зинаида Андреевна, и Власик все-таки пополз к столу, как змея за дудочкой.

Мы сидели в тишине, посматривая друг на друга, и я все ждал, что княгиня сейчас разразится речью в стиле Эркюля Пуаро, маски будут сорваны, а преступник прямо на месте умрет со стыда. И действительно, кое-кто от стыда почти что умер.

– К сожалению, – Зинаида Андреевна обвела взглядом всех нас, пока не остановила его на мне, отчего сердце мое подпрыгнуло и шлепнулось, как калоша в лужу. – К сожалению, – сказала она, – в этой ситуации мы все повели себя довольно неосторожно.

Ничего себе! Я посмотрел на Власика, который сидел и сопел как ни в чем не бывало.

– Взять хотя бы вас, мон шер, – княгиня указала рукой на меня, и я почувствовал, что на меня перекинулся Кларин пожар. – Вам, я вижу, не по душе друг вашей сестры, но все же непременно нужны доказательства, твердая уверенность, что кто-то совершил проступок. Вы понимаете меня?

– П-понимаю, – кивнул я. Щеки мои пламенели, потому что как-то неожиданно оказалось, что я едва не сделал что-то очень некрасивое. Или сделал?

Экзекуция тем временем продолжалась.

– Прошу меня простить, – в этот раз княгиня обратилась к папе. – Вы взрослый человек, но, право, ваши оценки и выводы совсем как у гимназиста. Ведь, насколько я знаю, вы ни разу даже не поговорили… – плавный жест рукой в сторону Власика, – и имеете самые поверхностные представления о характере этого человека, принципах и прочем. Не так ли?

Ого! Я смотрел, как папа краснеет. Если так пойдет дальше, мы все превратимся в краснокожих, а точнее, красноголовых. Папа кивал, наливаясь как синьор Помидор, а эстафету приняла мама.

– То же самое, – неожиданно объявила Зинаида Андреевна, обращаясь на этот раз к ней, – я могу сказать и про вас, сударыня. Довольно легкомысленно полностью доверять воздыхателю собственной дочери, основываясь только на том, что он ей нравится.

Пожаролицая мама попыталась что-то сказать, но у нее не получилось. Ненавистный Власик довольно поглядывал сквозь очки на наше Ватерлоо. Я видел, что все рушится, что нужно как-то спасать положение. И не нашел ничего лучше, как выпалить:

– А он – он! – я ткнул пальцем во Власика. – Он болтался по коридору, хотя, я уверен, быстренько выяснил, что Клары нет дома!

– Туше. – Странным образом в этот раз княгиня не ругала меня, хотя не очень-то сдержанно я повел себя.

Все воззрились на Власика.

– Я, – прошипел он, – я, – было видно, что он давится словами, – я, – наконец выдавил он, – я просто заблудился. А вот этот, – он изрезал меня взглядом, – вообще меня ненавидит. – Власик вскочил и выбежал из комнаты. Следом за ним, сверкнув в мою сторону взглядом, больше похожим на стилет, конечно, бросилась Клара.

Взрыв и немая сцена.

– Вот видите, – довольно сказала Зинаида Андреевна, – как оказывается, всему есть объяснение.

– Я не очень много из всего этого усвоила, – призналась мама и даже сама, по-моему, удивилась.

– Все очень просто, мои дорогие друзья, – улыбнулась княгиня. – Воздыхатель вашей прелестной Клары – робкий и неуверенный в себе юноша, а вы к нему либо предвзяты, либо относитесь безразлично.

– Но он же работает не каждый день, – не захотел сдаваться папа.

– Помилуйте, – удивилась Зинаида Андреевна, и я впервые в жизни заподозрил, что папа может быть неправ, – вы разве не осведомлены, что есть профессии творческие, связанные с вдохновением, когда обыкновенное сидение за столом ровным счетом ничего не приносит? Дело в том, что когда человек думает – а это очень большая работа, – никто этого не видит.

– Ладно, – согласился папа, потому что давно пора было капитулировать, – но где же солонка? Если ее не взял ваш творческий бездельник, тогда, может быть, она куда-нибудь закатилась? Давайте осмотрим все комнаты.

На последних словах в комнату стрелой влетела Клара. Глаза ее горели, а про щеки я уже сто раз сказал.

– Не нужно ничего осматривать, – княгиня опустила руку в карман своего домашнего платья и достала серебряную шишку. – Вот пропажа.

– Как прекрасно! – обрадовалась мама.

Румянец спал с ее фарфорового лица – оно стало выглядеть как обычно.

– Ничего не понимаю, – папа тоже стал обычного цвета, но до конца не утихомирился. – Куда же она делась? То есть откуда она взялась?

Княгиня поставила солонку на стол.

– Поверьте, – сказала она, – никто ее не похищал и даже не планировал. И, скажем так, я случайно нашла ее.

– Но где? – папа настаивал, а я увидел умоляющий взгляд Клары. Догадка, словно шуруп, двинулась было в моей голове, но тут же застряла.

– Я позволю себе, – ясно сказала княгиня, – не раскрывать эту крошечную тайну.

Спорить было бесполезно, вот папа и не стал. Родители вышли – остались княгиня, я и Клара.

– Уйди, – сказала она жалобно и капризно, но я из вредности не послушался.

– Я думаю, – Зинаида Андреевна была серьезна, – брат сохранит вашу тайну.

«Сохранит, – думал я напряженно, – конечно, сохранит, только знать бы, что это за тайна».

– Если ты, – угрожающе сказала Клара, – хоть кому-нибудь хоть когда-нибудь скажешь, что я ем у себя в комнате, я тебя…

«Ах вот что! – я был потрясен. – Значит, за столом Клара не ест только для вида, а на самом деле она – лопает! Когда никто не видит! Вот это да!»

– Угрозы ни к чему не приводят, – остудила Зинаида Андреевна Клару, лицо которой впервые за весь вечер приобрело нормальный вид. – А благородный человек всегда будет хранить чужую тайну. Даже если узнал ее случайно. Не правда ли?

Я постарался кивнуть как можно благороднее.

Глава шестая

Папа в заводе

С раннего детства слово «завод» меня очень интересовало. Я знал, что можно завести часы, можно – машину, а потом вдруг всплыло, что есть такая большая железная штука, которая называется «завод». То есть она как бы воплощение процесса.

Посещение завода – это тоже процесс. Папа очень любит водить туда гостей, потому что завод – дело его жизни и квинтэссенция идеологических и философских воззрений. Это он так говорит. Не каждый с первого раза такую фразу запомнит.

Если простыми словами, папа заводом гордится и считает его воплощением коммунизма, то есть натурального счастья на земле. А он там главный.

Папа всем рад демонстрировать свою славу, и радость, и все остальное. Но в случае с княгиней Трегубовой завод еще и главное оружие, чтобы победить ее белогвардейские представления.

Когда наступила суббота, папа встал, наверное, раньше всех, чтобы как следует подготовиться. К тому времени, когда я оказался в столовой, он уже позавтракал и теперь сидел как чересчур заведенный будильник, то есть как будто немного подпрыгивал на стуле. Мне даже показалось, что он волнуется, а такого я ни разу в жизни не видел.

Наконец и все остальные позавтракали, но остались дома – только папа в красном галстуке да княгиня в своем неизменном белом наряде отправились на торжественную экскурсию.

Вы можете спросить: чего же это мы, то есть я, например, не поехали? Ответ – я на папином заводе был бессчетное число раз, знаю даже такие редкие слова, как «шпиндель». Шпиндель вертится – вращает кусок металла, из которого выходит красивая деталь. Шпиндель – это часть станка, которых на заводе много и производство идет полноводной рекой. Скажу еще, что на фоне других удивительных устройств, которые есть у папы, шпиндель – это каменный век.

Рабочий день на папином заводе короткий, потому что все очень стараются и производительность труда «погуще, чем на их буржуйском “Боинге”».

Везде царят чистота и порядок. Заводская столовая даст фору «многим буржуйским ресторанам». Там каждый день готовятся три разных меню: для тех, кто ест мясо – то есть не капризничает; для тех, кто ест исключительно овощи; для тех, кто ест что-то совсем с вывертом – вроде соевых котлеток или салата из одуванчиков. Папа, конечно, призывает «сплотиться и быть как все, но при этом соблюдая плюрализм».

На территории завода есть бассейн, поликлиника, кегельбан и клуб, где устраиваются представления и все время выступают артисты «согласно пожеланиям рабочего человека». Если у вас есть сомнения в том, что завод может быть прекрасным, приезжайте и посмотрите – и на золотистый песок на дорожках, и на верхушки разросшихся деревьев. И даже на три банановые пальмы! Жаль только, бананы на них не растут. Зато на елках всегда есть шишки.

Нравится ли всё, что напридумывал мой папа, его рабочим, инженерам и, положим, бухгалтерам? Или, может, они работают из-под палки? Конечно, нравится. Поэтому папу, который искренне считает, что счастье должно быть «общедоступным и повсеместным», так же искренне любят и рабочие, и инженеры, и бухгалтеры. А товарищ Серпов без конца говорит, что папа ему как старший брат, хотя вот это уже несусветная глупость.

Время шло – папа, наверное, уже вовсю прыгал вокруг княгини и, заливаясь соловьем, показывал мощь и красоту своего завода. Где все было хорошо, но, надо признаться, кроме бассейна и кегельбана, там водились еще несознательные элементы. Кто-то прогуливал, кто-то опаздывал, кто-то, страшно сказать, умудрялся отставать в социалистическом соревновании. Как будто в соревновании все могут одновременно выиграть.

Все эти лодыри и отстающие тоже любили папу, может быть даже больше остальных, но с ними нужно было что-то делать.

Их брали за манишку. В моем представлении – старомодный, со множеством складок белый накрахмаленный широкий галстук.

Так вот, нарушителя брали за этот галстук и тащили на партсобрание – нужно ли говорить, что все на заводе, конечно же, члены коммунистической партии?

На партсобрании, которое проходило у нас дома, нарушителя «пропесочивали» и «прорабатывали». Присутствовали кроме папы товарищ Серпов и члены парткома. Не совсем понятно, зачем всю эту инквизицию разводить у нас дома, но есть у меня одна догадка. Я думаю, что таким образом папа боролся с «буржуазной негой», проще говоря – брал работу на дом.

Из-за закрытой двери папиного кабинета в такие дни раздавались рык и стоны, так что казалось, это древнеримские львы терзают гладиатора. Я мысленно подыскивал другие сравнения, когда на меня насела Клара со своими глупостями. Ей нужно было, видите ли, придумать, как заманить назад ее ненаглядного Власика. Нашла с кем советоваться.

– А ты пригласи его на ужин в свою комнату, – брякнул я неблагородно, и последующие два часа прошли для меня быстро в интенсивной ссоре со старшей сестрой.

К обеду мы помирились, а когда уже сидели за столом и Дуня осторожно, как спящего младенца, вносила в столовую супницу, появились наши экскурсанты. Мне ужасно интересно было узнать, какое впечатление на княгиню произвел папин завод.

Однако пришлось подождать – как всем нам объяснила Зинаида Андреевна, не следует начинать разговоры «с самого начала трапезы», потому что «прежде надлежит утолить голод». Правило сразу показалось мне очень разумным – ведь действительно, особенно не поболтаешь, когда есть хочется. Кроме случая, когда тебя самого съедает любопытство.

Страницы: «« 12

Читать бесплатно другие книги:

Какое дело шведскому дипломату, прошедшему через испытания песками и жарой Южного Судана, в котором ...
В книге содержится описание приемов метакоммуникации, относящихся к техникам активного слушания, пок...
Каждый человек живет свою жизнь. Некоторым, впрочем, выпадает прожить несколько жизней – как автору ...
Что для женщины счастье? Прежде всего – любовь. Но если нет любви, чем можно ее заменить? Деньгами, ...
Сталин и НКВД – это история напряженных отношений вождя народов и его всемогущих спецслужб. Впервые ...
В этой книге вы пройдете с главным героем Корнеем от Алдана до Ледовитого океана и Чукотского Носа. ...