Долина кукол Сьюзанн Жаклин

1961

Нили небрежно бросала вещи в сумку.

– Куплю там новую одежду, – сказала она Анне. – Ну ее! Я вообще почти все свое барахло оставила в Испании, так могу же я хоть что-то оставить у тебя?

– Я, вероятно, выйду замуж до твоего возвращения, Нили, а потом отправлюсь в кругосветное путешествие. Квартиру на это время, видимо, сдам кому-нибудь.

– Ладно, тогда я все это забираю. Я как цыганка, ничего при себе, все разбросано по разным местам. Ну хорошо, раз так. А то бы я совсем без гроша осталась. Да, а что стало с деньгами Дженифер?

– Они все перешли к ее матери. То парижское завещание оказалось поддельным – Генри обнаружил в нем какие-то несоответствия. Клод будет получать пятьдесят процентов за повторный показ всех фильмов, снятых в то время, когда у нее был с ним контракт. Но все остальное переходит к ее матери. В основном, это драгоценности и меха. И на экран снова выпускаются ее фильмы. Но по-настоящему больших денег у Дженифер не оказалось.

Нили пожала плечами.

– Знаешь, для актрисы, совершенно лишенной таланта, она жила очень хорошо. Почему, ты думаешь, она сделала это? Я имею в виду самоубийство.

– Я уже говорила тебе, Нили, что не знаю.

– Так вот, я все вычислила. По-моему, ничего серьезного у нее не было. Слухи, конечно, ходят разные: одни думают, что у нее был туберкулез, и до меня даже дошло совершенно невероятное предположение, что у нее был неизлечимый рак. А я считаю, что она потому отравилась лекарством, что начала терять свою привлекательность.

– Но это же смешно! Дженифер была красивее, чем когда-либо.

– Но ведь ее последняя картина провалилась. Ну да, конечно, новая картина теперь принесет доход, раз такая реклама, но я слышала, и она тоже не бог весть что. Нет, она сходила со сцены, это точно.

– Нили, она вообще хотела уйти из кино, собиралась выйти замуж.

– Ну да, читала я в Испании всю эту чепуху, как она вдруг нашла настоящую любовь и все такое. Но, послушай, ведь этот сенатор вовсе не Рок Хадсон. Помню, в свое время Джен порядком надоело сиднем сидеть дома, хоть она и считалась женой Тони, а ведь тот был молодой и шикарный. Нет-нет, по-моему, она просто не могла свыкнуться с этой мыслью. Становилась старше, внешность ее вот-вот должна была поблекнуть, и она не смогла смириться с тем, что он всего-навсего сенатор. Вот и выпила пузырек снотворного. Ну а мне волноваться нечего. У меня есть талант, а толстая я или худая – значения не имеет. Возьми Элен Лоусон. На меня, она, разумеется, не похожа, на сцене держалась заученно, а сейчас, когда голос у нее пропал, отправляется в Калифорнию играть какую-то характерную роль в телесериале. Но и с таким голосом она все равно возьмет свое, потому что у нее есть талант.

– Элен возьмет свое потому, что не способна испытывать подлинно глубоких чувств, – медленно проговорила Анна. – Любое ее несчастье по своим размерам равняется несчастью ребенка. Стоит появиться новой игрушке – и оно проходит. Но любой голос – даже твой, Нили, надо беречь.

– Нет, мой голос идет у меня изнутри, от того, как я чувствую исполняемую вещь. И я поняла кое-что в жизни: мужчина тебя оставит, лицо твое постареет, твои дети вырастут и станут взрослыми, а все, что ты считала грандиозным и величественным, окажется мелким, ничего не значащим, ненужным и никчемным. Единственное, на что ты можешь рассчитывать, это на саму себя и свой талант.

Три недели спустя Нили вернулась. Она была на грани срыва.

– Анна, на третий день записи у меня пропал голос. Я не могу петь!

Анна пыталась успокоить ее.

– Есть прекрасные специалисты по заболеваниям горла… Такое часто бывает с певцами.

– Нет, мне конец, – завывала Нили. – Меня уже осматривали всякие доктора. У меня нет даже узелкового утолщения. Говорят, что это нервы, но дело не в том. Это меня бог наказал за то, что я так говорила о Дженифер. А отснятую пленку пришлось смыть. Ну и хорошо, что мне конец, – здесь они меня не найдут.

– Бог так не поступает, – утешила ее Анна. – Если тебя кто и наказывает, так это ты сама.

– Ну да, конечно, именно так мне и сказал мой последний психиатр: будто бы у меня склонность к саморазрушению и самоубийству, будто я всегда сама наказываю себя за некую вымышленную вину. Дерьмо все это! Я всегда и все делала правильно.

Нили нашла себе нового психиатра. Отзывы о докторе Мэссинджере были самые великолепные. Анна настояла, чтобы Нили жила у нее. Она была уверена, что интенсивный курс лечения и ее дружеская поддержка помогут Нили преодолеть душевный кризис. Подобные срывы бывали у нее и раньше.

И Нили тоже старалась. Старалась быть аккуратной и не создавала в квартире беспорядка. Но спать она не могла. Она уходила куда-то с музыкантами, поздно возвращалась домой и до рассвета сидела в гостиной, в огромных количествах глотая секонал и слушая свои старые пластинки.

Однажды утром Анна проснулась и обнаружила в гостиной Нили, свернувшуюся калачиком, по лицу ее ручьем текли слезы.

– Мне пришел конец, Анна. Я пыталась петь под свои пластинки, и у меня ничего не выходит.

– Но ведь доктор Мэссинджер говорит, что это от нервов. Голос к тебе вернется, Нили.

– Он сказал, что нервы – это от Голливуда. Вот почему я попыталась сегодня спеть одна, без кинокамер и Голливуда. Анна, у меня свело горло, я не могу петь.

– Но ведь прошло всего несколько недель, Нили. Для этого нужно время. Нили встала.

– Может быть. – Она побрела в ванную комнату и проглотила несколько капсул. – У тебя есть виски, Анна? Это лекарство без него не действует.

Анна протянула ей бутылку. Был один из тех дней, когда Нили отключалась с помощью лекарств. Было воскресенье, которое Анна намеревалась провести дома. Она уже пригласила Кевина к обеду и хотела приготовить свое фирменное блюдо

– мясо крабов, запеченное в горшочках. И вот теперь Нили проспит здесь весь день.

Она позвонила Кевину и договорилась, что день они проведут у него, а обедать отправятся в «Лютцов» [59].

Нили услышала, как за Анной закрылась дверь. Она не спала, ей всегда было легче прикинуться спящей. Анна так нервничает, когда пьет и принимает пилюли

– все боится, что она подожжет сама себя или натворит еще что-нибудь. Нили села в кровати и налила себе изрядную порцию неразбавленного виски. Закурила сигарету. Боже, эта у нее последняя. И уж наверняка все остальные Анна припрятала, просто от греха подальше. Ну да ладно, она скоро уснет.

Она опять налила виски в бокал, но вдруг поняла, что пьет слишком быстро. Лучше пить понемногу и принять еще несколько капсул. Она запустила руку под подушку – там у нее были припрятаны три красные «куколки». Проглотив их, она медленно допила виски. Наконец-то пилюли начали действовать – она почувствовала, что впала в какое-то летаргическое состояние. Но сон не шел. Она налила себе еще. Черт, бутылка почти пустая. И сигареты кончились. Что ж, может быть, еще несколько «куколок»? Но она уже столько приняла – это может быть опасно. Доктор Мэссинджер предупреждал, что в один прекрасный день устойчивость ее организма к этому лекарству может внезапно резко упасть. Ну и пусть! Если ее талант умер, то почему бы и нет? Чего тогда цепляться за жизнь? У нее осталось всего десять тысяч долларов. Ух ты, черт

– нет, десять тысяч было, когда она улетала из Калифорнии, но она посылала чек в школу, где учатся близнецы, это тысяча двести, да еще психиатру по двадцать пять долларов в день за три недели и билет на самолет до Нью-Йорка

– еще несколько сотен. Да, она выписывала чеки направо и налево! Осталось, наверное, тысяч пять. На сколько их хватит? И потом, нельзя ведь жить у Анны все время – через месяц она выходит замуж. Ух ты, черт, где же раздобыть денег? Дом уже продан, страховки нет… а может, взять да и проглотить все, что осталось в пузырьке? Тэду придется позаботиться о детях, а она сама им не особенно и нужна: когда она приезжала к ним в Калифорнию, они только и просили «дай, привези, купи».

Всем абсолютно безразлично, останется она жить или умрет. Всем на нее наплевать. Может, только богу не все равно, если он, конечно, существует. Все, что я хотела, – это квартиру и мужчину, который любил бы меня. Я старалась, но почему ты всегда все разрушал? Какого черта ты дал мне голос, если не хотел, чтобы я была великой артисткой? Почему ты отнял его у меня? – Она вылила в бокал остатки виски и бросила бутылку на пол. – Эй, Джен, ты тоже там, на небе? Я знаю, что ты не летаешь там на крылышках, все это чепуха, но если там существует другая жизнь, и ты где-то есть, то может быть, слышишь меня? С тобой тоже бывало такое? Ух ты, до чего же я хотела бы оказаться с тобой… там наверняка лучше, чем здесь. Что меня тут ждет? Еще один день, еще одна ночь, которые нужно прожить – поехать к Джилли с ребятами, которые попросту ничтожества, просто хотят, чтобы их видели со мной, когда я подписываю счета. – Она осушила бокал.

– Ух ты, мне уже тридцать два… я уже не молодая. Должен же существовать какой-никакой дурацкий рай… не эта ерунда с ангелами и арфами, но, может быть, земля обетованная, где нет никаких проблем? В конце концов, взять всех умных людей, которые верят, – например, президент и Клэр Бут Льюс. Может, мне принять католичество или еще что? Наверное, я с рождения католичка, только вот в церковь ни разу не выбралась. Но должно же быть царство небесное, Джен, подумать только обо всех тех детишках, убитых Гитлером. А подумать о тех, кто с рождения не видит и не слышит, как Элен Келлер [60]. Если бы после смерти ничего не было, это было бы просто нечестно. Почему такая достойная леди, как Элен Келлер, не должна ничего ни видеть, ни слышать, а кто-то, как вот ты, к примеру, – иметь все, если потом это никак не выравнивается? Конечно же, царство небесное есть. Взять хотя бы мою сестру, что живет с этим идиотом Чарли. Почему я должна быть на вершине славы, а сестра – прозябать в нищете и безвестности, если потом мы обе не попадем на небеса? Ясное дело. Эй, Джен, а больно бывает перед смертью? Тебе было страшно? Будь со мной, Джен… я сейчас приму еще несколько «куколок» и приду к тебе.

Нили побежала в ванную комнату, она припрятала там пузырек за пачками с морской солью. Только шесть осталось! Она быстро проглотила их. Но ведь шести не хватит. Может, еще анальгина? Может, целую упаковку анальгина после капсул? Черт! Анальгина осталось всего пять таблеток. Она проглотила их. Шотландского виски больше нет, но есть кукурузное, которое Анна держит в баре для Кевина. Добавить его к шотландскому… Она бросилась было из ванной, но ее мотнуло в сторону, и бокал, который она сжимала в руке, вылетел и разбился о кафельный пол. Ух ты, Анна бесится, когда она бьет посуду. Она наклонилась, чтобы подобрать осколки. Обычный бокал, но ведь это же Анна, значит, наверняка хрустальный или в этом роде. Она подняла длинный осколок. Ух ты, вот ведь как можно – полоснуть разок по запястью, и у нее будут похороны, как у Дженифер. Будет ли у ее гроба такое же столпотворение? Станет ли Тэд Касабланка требовать, чтобы ее похоронили в Голливуде? А может, ее недоделанная сестра очухается и потребует, чтобы тело отдали ей? Подумать только, навеки улечься на каком-то вонючем кладбище в предместье. Анна, конечно, будет сражаться за ее честь и достоинство, но ведь ей-то хочется самых пышных похорон… пышнее даже, чем у Дженифер. Нет, пышнее не бывает. О’кей, пусть такие же пышные, как у Дженифер. А что если нет ни царства небесного, ни бога? Тогда она умрет и ничего приятного от этого не получит. Но вот если она почти умрет – суматоха будет такая же. Как раньше, в Голливуде… может, станут даже умолять ее вернуться, и все будут выражать сочувствие. А потом, если нервная система у нее успокоится, она, возможно, сумеет петь, и все опять станет великолепно…

– Ну, давай сначала выпьем виски, – сказала она себе, неверной походкой подходя к бару. Она нашла новую бутылку, новый бокал и налила себе виски не разбавляя. С осколком в руке она вернулась в спальню. Забралась под одеяло, сделала большой глоток и стала внимательно рассматривать запястье. Если порезать сбоку, не большую вену, потому что тогда можно действительно умереть, а маленькую синюю жилку сбоку… просто, чтобы пошла кровь… Глубоко вонзив осколок, она сделала надрез длиною в дюйм, но не по главной вене – хорошо, кровь пошла… Она откинулась на подушку и смотрела, как струится кровь. Ух ты, а кровь-то течет сильно, да как быстро. Э-э, может, она перерезав у себя что-то важное?! Ух ты, и не останавливается! Она сорвала телефонную трубку. Где же Анна, черт возьми? Кровь шла все быстрее, а тут и проклятые лекарства начали действовать. Это виски ускорило.

Нили набрала номер справочной. Ей ответил сухой официальный голос.

– Я – Нили О’Хара, – пробормотала она. – Я умираю…

– Какой у вас номер? – спросила телефонистка.

Номер?.. – Она посмотрела на аппарат. Все плыло у нее перед глазами. – Не знаю… в справочнике нет… не могу вспомнить. Помогите, пожалуйста. Я порезала запястье… кровь.

– Ваш адрес?

– Вест-Сайд, Шестьдесят вторая улица, у парка. Квартира принадлежит Анне Уэллс…

– Телезвезде? – Голос телефонистки утратил официальную сухость.

– Конечно… конечно… – трубка выпала у нее из руки, а глаза сами собой закрылись. Усилием воли она подняла веки. Боже, она испортила простыни Анны. Ее рука безжизненно свисала с кровати, и кровь стекала прямо на золотистый ковер. Ух ты! Анна теперь ни за что не позволит ей жить у себя. «Пожалуйста, справочная, побыстрее…» Столько крови… все течет и течет… но она не хочет умирать. Нельзя же умереть, если мысли такие отчетливые… хочется спать… не умирать… просто спать хочется… проклятые «куколки»… ни раньше, ни позже – именно сейчас они начали действовать.

Нили открыла глаза и тут же зажмурилась. Пахло больницей. Значит, она жива! Она начала вспоминать. Звонки, машина «скорой помощи»… Она опять открыла глаза. В другом конце палаты сидели Анна и Кевин. Анна вскочила со стула.

– Ах, Нили, ты очнулась! Слава богу! Нили слабо улыбнулась.

– Прости меня за квартиру.

– Не думай об этом.

– Где я?

– В больнице «Парк Норт». Нили поморщилась.

– А почему не в «Докторе»? Я слышала, там восхитительно.

Кевин встал и подошел к ней.

– Послушай, юная леди, тебе чертовски повезло, что ты находишься здесь. Знаешь, куда тебя собирались увозить, когда мы вернулись домой? В «Бельвю».

Нили с трудом села в кровати.

– Ух ты! Только этого мне и не хватало.

– Это просто счастливый случай, что мы решили вернуться домой. Анна захотела проверить, как ты. Вызвали «скорую помощь» и полицию. Они собирались отвезти тебя в «Бельвю». Такой закон: всех, покушающихся на самоубийство, положено доставлять в «Бельвю» и выдерживать там под наблюдением определенный период.

– Ух ты!

– Положение спас Кевин, – пояснила Анна. – Показал им разбитый бокал и убедил всех, что произошел несчастный случай.

Кевин нахмурился.

– Мне пришлось раздать немало двадцатидолларовых бумажек, чтобы «убедить» их в этом. И у нас не было времени выбирать больницу – ты потеряла слишком много крови, а эта была ближе всех.

– Это было не совсем самоубийство, – сказала Нили.

– Ладно, будем пока придерживаться нашей версии, а потом объяснишь, – сказала Анна.

– В газетах обо мне писали?

– На всех первых полосах, – Анна придвинула стул поближе к кровати. – Нили, нам нужно что-то делать, надо думать, как тебе жить дальше.

Слезы выступили у Нили на глазах.

– Что же можно сделать? Я больше не могу петь.

– Все дело вот в чем, – Кевин постучал себя по голове. – А с горлом у тебя все в порядке.

– Вот и объясни это моему горлу. Я-то хочу петь, да ноты не получаются.

– Хорошо. Через несколько дней тебя выпишут отсюда. А дальше что? – требовательно спросил Кевин. Глаза Нили наполнились слезами.

– Я уйду от Анны, не беспокойтесь. Буду жить в отеле.

– Так не может продолжаться, Нили… все эти лекарства и выпивка. В следующий раз ты так легко не отделаешься.

Нили потянулась в постели.

– Если бы я только могла спать, по-настоящему спать – хотя бы с неделю – тогда бы я живо выздоровела. А этим способом больше нескольких часов не получается.

– Лечение сном! – вдруг сказала Анна. Она объяснила им, как Дженифер сгоняла вес в Швейцарии с помощью такого лечения, показанного прежде всего при нарушениях в эмоциональной сфере.

Нили загорелась энтузиазмом.

– Неделя сна! О боже, тогда я наверняка буду петь. Но лететь в Швейцарию… ведь для этого нужна уйма денег.

– Если такое лечение разрешено законом, его наверняка используют и у нас в стране, – заявил Кевин.

Доктор Мэссинджер был против. Да, он знает о лечении сном. Но у болезни Нили слишком глубокие корни. Он считает, что ей необходим, по крайней мере, год санаторного лечения.

– Это не ситуативная депрессия, – утверждал он. – У этой женщины глубокое потрясение. Из ее истории болезни явствует, что суицидальные тенденции, то есть попытки самоубийства, наблюдались у нее еще десять лет назад. Я порекомендовал ей санаторное лечение сразу же, как только она обратилась ко мне, но она отказалась ехать и с тех пор живет на одних нервах и успокоительных лекарствах. Но сейчас у нее нет выбора, ей нужно ехать.

Он порекомендовал несколько санаториев, но Нили не желала ехать ни в один из них.

– Чтобы я поехала жить там со всякими психами? Нет уж, увольте. Мне нужно шикарное обслуживание, как было у Дженифер. Шампанское для начала, понимающую, чуткую сестру, тоненькую иголочку… и сон, успокоительный сон.

После лихорадочных телефонных переговоров, Кевин наконец остановился на крупном частном санатории на границе штатов Нью-Йорк и Нью-Джерси. Да, они знают о лечении сном, почтут за честь принять мисс О’Хара и подвергнуть ее такому лечению. Да, будет соблюдена полнейшая секретность – в газеты не просочится ни единого слова.

Благоухающим мартовским воскресеньем Кевин и Анна отвезли Нили в Хейвен-Мейнор. Огромная территория клиники и тщательно ухоженные лужайки вселили в Анну уверенность. Нили подкрепилась, приняв для храбрости несколько «куколок».

Они вошли в большой, увитый плющом особняк, выстроенный в стиле эпохи Тюдоров, их провели в гостиную, увешанную портретами покойных благотворителей, основателей клиники. Их встретил сам главный врач, доктор Холл. Он пожал руку Нили.

– Я ваш большой поклонник, мисс О’Хара. Нили ответила слабой улыбкой.

– А сейчас, если вы будете настолько любезны, заполните, пожалуйста, эти бланки…

Нили написала свое имя на документах и подписала их не читая.

– О’кей, давайте приступайте к лечению сном, – жизнерадостно сказала она.

Доктор Холл нажал кнопку. Появилась крупная полная женщина в белом халате.

– Это доктор Арчер, мой заместитель. Проводите, пожалуйста, мисс О’Хара в ее палату. Нили взяла Анну за руку.

– Я никогда не смогу отблагодарить тебя за то, что ты сделала для меня. Приедешь за мной через неделю? Анна кивнула. Нили обратилась к Кевину.

– Я знаю, что за все заплатил ты. Огромное спасибо. Тот отрицательно покачал головой.

– Я предлагал, но Анна все сделала сама. Она настояла на этом.

Нили смущенно посмотрела на Анну, улыбаясь, как бы в полусне.

– Анни… всегда рядом со мной, да? Спасибо.

– Ты только поправляйся, Нили, – сказала Анна.

– Я хочу лишь спать… долго-долго, – с этими словами она вышла из гостиной, опираясь на руку доктора Арчер.

Анна поднялась, чтобы идти.

– Мисс Уэллс… и мистер Гилмор. Не могли бы мы с вами поговорить? – сказал вдруг доктор Холл.

– О чем? – Анна опять села.

– Об этом так называемом лечении сном. Я говорил по телефону с доктором Мэссинджером, и у меня есть история болезни мисс О’Хара. Он переслал ее мне. Понимаете, лечение сном – это не выход.

– Но вы же говорили… – Анна была в полном замешательстве.

– Я говорил, что мы могли бы это сделать. Но в то время я еще не читал ее историю болезни и не говорил с ее лечащим врачом. Мы и сейчас можем провести такой курс, но я не стал бы его рекомендовать. Да, конечно, после него она стала бы чувствовать себя гораздо лучше. Несколько недель, а то и месяц она могла бы заниматься нормальной деятельностью, но потом старые дурные привычки опять взяли бы над нею верх. В конечном счете, она покончила бы с собой. Понимаете, у нее склонность к этому. Она – великий талант, и мы просто обязаны вылечить ее.

– Но как? – спросила Анна.

– Только не сном и не лекарствами. У этой женщины выработалось пагубное пристрастие к снотворному. Такое пристрастие может быть столь же серьезным, как и любое другое, а излечению оно поддается даже труднее, поскольку больной легко может достать такое лекарство на стороне, тогда как кокаин, героин или морфий достать гораздо сложнее. Вам известно, что в день, когда она пыталась покончить с собой, она приняла пятьдесят капсул? Я проверил у аптекаря. А доктор Мэссинджер ни разу ей их не прописывал, на каждом рецепте новая фамилия врача. Так вот, этот пузырек – а в нем пятьдесят капсул – был пуст, когда ее нашли,. А в сочетании с алкоголем – опаснейшая комбинация. И тем не менее, ей все равно понадобилось резать себе вены, чтобы довести процедуру до самого конца. Такая устойчивость организма к лекарству – не что иное, как толерантность наркомана.

– И что бы вы порекомендовали? – спросил Кевин.

– Я бы хотел попробовать глубокую психотерапию. Не шоковую… Пока, во всяком случае. Надеюсь, она ей и не потребуется. Однако я думаю, что если мы приложим настойчивые усилия, то сможем вернуть публике талантливую женщину, полную живости и энергии.

– Сколько времени уйдет на это? – спросила Анна.

– Не менее года.

– Нили ни за что не согласится. Она немедленно уедет отсюда, если ее не станут лечить сном.

Усталая улыбка показалась на лице доктора Холла.

– Она подписала вот это. – Он постучал пальцем по лежащей перед ним бумаге. – Она приняла на себя добровольное обязательство. Разумеется, она думала, что подписывает обычный документ о поступлении сюда на лечение. Но в нем говорится, что она обязуется пробыть здесь не менее тридцати дней.

– Тридцать дней, – задумчиво проговорила Анна. – Но я же знаю Нили. Вам нипочем не уговорить ее остаться здесь больше, чем на эти тридцать дней.

– Если мы не сможем, то такое обязательство за нее можете дать вы.

– Я? – Анна пришла в ужас. – Никогда! Доктор Холл улыбнулся.

– Тогда мы соберем комиссию и удостоверим ее состояние официально.

– Как это?

– Если наши психиатры придут к единому мнению, что пациент нуждается в дальнейшем лечении, мы представим дело в суд. Приглашаются три психиатра со стороны. Если их диагноз совпадает с нашим, суд продляет обязательное пребывание пациента здесь на три месяца, и каждые три месяца оно автоматически продлевается. Мы часто так поступаем, – спокойно сказал он. – Это освобождает родственников и друзей от чувства вины.

– Но для нее это будет хуже удара обухом по голове, – запротестовала Анна. – Она ведь думает, что ей предстоит лечение сном всего одну неделю. Мы пообещали ей, что…

– Мисс Уэллс, я восхищаюсь мисс О’Хара. Это великий талант. Пребывание в нашей клинике стоит полторы тысячи долларов в месяц, но к нам записываются в очередь со всей страны. Мы приняли мисс О’Хара без очереди, потому что она действительно настоящая актриса, и ее обязательно нужно вылечить. Я прошу предоставить ей этот шанс. И прошу именно вас.

– Но Нили была так против санатория…

– Мисс О’Хара не в состоянии принимать какие-либо решения относительно своего будущего. Более того, если ее предоставить самой себе, у нее вообще не будет никакого будущего.

Неожиданно Кевин встал на его сторону.

– Думаю, что доктору Холлу виднее. Нужно, по крайней мере, попытаться.

Анна покорно кивнула.

– Когда мы можем увидеться с нею?

– Не раньше, чем через две недели. Но вы можете ежедневно звонить мне, и я буду сообщать вам, как продвигаются ее дела. Даю гарантию, что ее состояние значительно улучшится, когда вы навестите ее в следующий раз.

Анна молчала, когда они возвращались на машине в Нью-Йорк.

– Платить целый год по полторы тысячи в месяц? – сказал Кевин. – Анна, позволь, это буду делать я.

– Нет, это мой долг. Кевин, я думала… если бы я подписала контракт с «Гиллиан»… они предлагают мне две тысячи в неделю…

– А как же наша свадьба? И путешествие?

– Мы уже так долго ждали. Ну что могут изменить еще несколько месяцев? И кроме того, я не могу уехать в длительное путешествие, оставив Нили в Хейвен-Мейноре. Нужно будет навещать ее.

– Ты не хочешь выходить за меня замуж – так, Анна?

– Хочу, но…

– Нет, не хочешь. Вот почему ты и оплачиваешь лечение Нили. Не хочешь чувствовать себя обязанной мне.

– Кевин, ты заставил меня ждать долгие годы, прежде чем решил наконец, что готов на мне жениться. Думаю, что хотя бы несколько месяцев мы просто обязаны посвятить Нили.

– Значит, мы никуда не едем на наш медовый месяц – о’кей, с этим я примирюсь. Но почему мы не можем пожениться? И зачем тебе работать?

– Раз я хочу оплачивать ее лечение, мне придется работать. Я говорила на днях с Генри Бэллами. Он сказал мне, что я стою почти миллион долларов. Разумеется, значительная часть этой суммы представляет собой лишь потенциальную прибыль [61], но эти ценные бумаги абсолютно надежны. Однако я не смогла бы платить за Нили, не касаясь своего основного капитала, то есть не продав некоторого количества акций. Генри не хочет, чтобы я это делала: он считает, что курс акций компании Эй-Ти-энд-Ти будет продолжать расти и что произойдет дробление акций [62]. Но если я заключу контракт с «Гиллиан» еще на полгода, я смогу оплачивать лечение Нили. Это продлится до октября, а к тому времени Нили уже начнет выздоравливать. Тогда мы поженимся и уедем. Обещаю тебе.

Невидящими глазами Кевин смотрел вдаль. Ему оставалось только согласиться.

– Будь проклята эта чертова девка – когда бы она ни приехала в Нью-Йорк, от нее одни неприятности. Анна вздохнула.

– Бедная Нили. Сейчас ей уже, наверное, все рассказали. Интересно, как она это приняла?

Поначалу Нили была терпелива. Она сидела в кабинете доктора Арчер, монотонно отвечая на вопросы и куря сигарету за сигаретой в ожидании той минуты, когда благословенная игла перенесет ее в восхитительное царство сна. Наконец зазвонил телефон на столе. Нили подумала, что это звонит доктор Холл, чтобы отдать распоряжения. Доктор Арчер отвечала скупо:

– Да, доктор… Конечно, доктор… Хорошо… Полностью согласна с вами.

Нили зевнула. Прекрасно. Они договорились. Здорово. Теперь давайте, принимайтесь за дело. Доктор Арчер нажала кнопку. Нили внимательно разглядывала ее ортопедические туфли. А почему бы их не сделать в виде красивых белых туфель? Почему они должны быть толстыми, гнусными на вид калошами? Ух ты, она, поди, с рождения такая – еще ребенком носила ортопедические ботиночки. Эта мысль позабавила ее, и она рассмеялась вслух. Доктор Арчер удивленно посмотрела на нее. Затем в кабинет вошла женщина, тоже в белых туфлях, белом халате и стоячей накрахмаленной косынке.

– Это мисс О’Хара, – сказала доктор Арчер. – Отведите ее в четвертый корпус.

– Там лечат сном? – добродушно спросила Нили, следуя за медсестрой.

Та только улыбнулась в ответ и продолжала идти вперед по бесконечным подземным коридорам. Входя в очередной из них, она извлекала из кармана большую связку ключей и отпирала дверь, после чего сразу же запирала ее, и они шли дальше.

– Эй, да где же этот корпус? В Нью-Джерси? Мы уже целую милю прошли.

– Хейвен-Мейнор состоит из двадцати корпусов, не считая спортзала и корпуса трудотерапии. И хотя это отдельные здания, все они соединены друг с другом подземными переходами. Мы прошли из административного корпуса через второй и третий, а сейчас подходим к четвертому корпусу. – В ее голосе звучали нотки профессиональной гордости.

Внешне четвертый корпус походил на частный коттедж. Нили заметила, что в большой комнате смотрят телевизор женщины разного возраста. Она подумала, что все они выглядят совершенно нормально. Сестра провела ее по длинному коридору мимо множества крохотных комнатушек. Ух ты, должно быть, какие-то дерьмовские спальни. Ее спальня на Пятьдесят второй стрит была раза в три больше. Но, наверное, она поведет ее наверх в палату люкс или куда-нибудь в этом роде. Здесь-то ведь явно не лечат сном.

Сестра остановилась у крохотной комнатенки в конце коридора.

– Это ваша палата.

Нили хотела было запротестовать, но потом подумала, что не стоит, все равно она будет спать. Какая разница, что из этой конуры не открывается никакого вида. Она устало опустилась на кровать.

– О’кей, несите шприц.

Сестра вышла из палаты. Минуты шли одна за другой. Она посмотрела на свои часы. Где же они все, черт побери?

– Эй… что тут происходит?! – крикнула она. Моментально появились две медсестры.

– Вы что-то хотите, мисс О’Хара?

– Ну конечно, хочу! Меня должны уложить спать. Обе сестры с любопытством посмотрели в глаза друг другу.

– Я здесь для того, чтобы пройти курс лечения сном, – повторила Нили.

– Вы находитесь в четвертом корпусе. Этот корпус – подготовительный.

– Подготовительный к чему?

– Все новые пациенты поступают сюда на несколько дней, пока мы изучаем их истории болезней. После этого они переводятся в тот корпус, который больше всего соответствует назначенному им курсу лечения.

Нили подошла к столику, открыла сумочку, достала сигареты.

– Позовите доктора Холла. Тут какая-то ошибка. Одна из медсестер, быстро шагнув вперед, выхватила у Нили спички.

– Эй, что вы делаете? – воскликнула та.

– Здесь не разрешается пользоваться спичками.

– А как же мне прикуривать? Сестра взяла ее сумочку.

– Курить нельзя. Существуют определенные часы, в течение которых вам разрешается курить – под наблюдением.

Нили попыталась было вырвать сумку, но сестер было две против нее одной.

– Позовите доктора Холла! – потребовала она.

– Но так распорядился сам доктор Холл, – сказала одна из сестер. – Успокойтесь же, мисс О’Хара. В пять часов вы получите две сигареты. Давайте выйдем и познакомимся с другими пациентами.

– Что? Чтобы я завязывала знакомства в дурдоме? Я – Нили О’Хара, и друзей себе выбираю сама. Свяжитесь по телефону с Анной Уэллс или Кевином Гилмором. Это просто смешно. Я уезжаю отсюда! – Она направилась к двери.

Одна из сестер задержала ее.

– Она все еще носит часы, – сказала другая и силой сняла их с ее руки.

– Эй, эти часы стоят тысячу зеленых!

– Их положат в сейф, и вы получите их вместе со всеми остальными личными вещами, когда вас выпишут.

Паника охватила Нили. Никогда прежде не испытывала она такого страха перед своей беспомощностью.

– Ну послушайте, позвоните Анне Уэллс, – взмолилась она. – Анна все уладит.

Прошли еще полчаса. Нили то впадала в неукротимую ярость, то ее вдруг охватывал страх. Хотелось курить. Действие двух капсул секонала прекратилось, сонливое состояние напрочь прошло, она была в ужасе. Нили нажала кнопку звонка. Появилась сестра. Она разговаривала с Нили вежливо, но уклончиво. Мисс О’Хара может выкурить сигарету прямо сейчас, если выйдет в вестибюль. Однако лучше поторопиться. Если она пропустит время, отведенное для курения, то до девяти часов курить будет нельзя.

– Да кто вы такая, черт возьми, чтобы указывать мне, когда я могу курить, а когда – нет? – крикнула она. – Это же не бесплатная больница для нуждающихся. Это место стоит денег, и я требую, чтобы ко мне относились с уважением.

– Мы уважаем вас, мисс О’Хара. Но и вы, в свою очередь, должны уважать правила Хейвен-Мейнора.

– Я не подчиняюсь никаким правилам! Я сама устанавливаю их! Я – Нили О’Хара!

– Мы знаем это и все восхищаемся вашими фильмами.

– Тогда делайте, как я сказала! потребовала Нили.

– Мы выполняем приказы доктора Холла и докторам Арчер.

– Так позовите же доктора Холла! – Она повернулась к сестре спиной. Гнетущее чувство страха охватило ее. Может быть этот доктор Холл лицемерит, ведет двойную игру? Нет, она просто испугалась, вот и все. Наверное произошла какая-то путаница. Доктор Холл не посмеет.. Да если бы это дошло до Анны и Кевина, они бы ему такое устроили!

Десять минут спустя опять появилась сестра.

– Мисс О’Хара, если вы хотите покурить перед обедом, то, пожалуйста, идите. Осталось всего десять минут.

– Вместе с этими психами? Не хочу и не буду!

Сестра ушла. Нили начала нервно ходить взад-вперед по комнатке. Ну до чего же ей необходимо это лечение сном! Ей нужно несколько «куколок» – у нее появилась дрожь в руках. Ух ты, в последнее время она дошла до того, что только для поддержания равновесия и спокойствия ей требуется каждый час по две «куколки». Но лечение сном избавит ее от этой привычки. Доктор Мэссинджер считает, что в ее организме выработалась толерантность к этому препарату. Ух ты, ведь после Испании, что для нее было двадцать или тридцать «куколок» в день? Хорошо, что она улетела оттуда, а то бы действительно серьезно заболела. Черт бы побрал этого доктора Мадейру – это он сделал ей первую инъекцию демерола… Боже мой! Какое было восхитительное ощущение! Все заботы и проблемы исчезли. После первой инъекции она пролежала в постели шесть часов, испытывая такое невыразимое блаженство и умиротворенность, о каких она даже не подозревала. Она почувствовала, что может петь лучше, чем когда-либо раньше, брать такие ноты, которых даже нет в партитуре, оставаться поджарой без зеленых куколок, исполнять роли лучше, чем прежде.

Конечно, когда действие препарата кончилось, она почувствовала себя погано: со страхом думала о предстоящем дне, предстоящем любовнике, предстоящей вечеринке. Но доктор Мадейра всегда был рядом, чтобы избавить ее от «болей в области спины». Она научилась этому на съемочных площадках Голливуда – ссылаться на «боли в области спины». Обнаружить их рентгеном невозможно, а врачи киностудии хоть и осматривают тебя, но не могут поставить твои жалобы под сомнение. Очень часто по этой причине ей на несколько дней давали освобождение. С доктором Мадейрой это тоже срабатывало, вот только в качестве лекарства он назначил демерол. Такого ей в Голливуде не давали. И назначал его доктор Мадейра щедро, не скупясь. Весь тот замечательный год он назначал ей по три укола в день.

Спустя некоторое время она уже не лежала в постели после инъекции. Могла вполне нормально жить и под демеролом. Вставала, посещала ночные клубы, и пела – в жизни она не пела лучше. А фильм, который она сделала в Испании! Ух ты! Если бы только его пустили в американском прокате! Она достигла в нем небывалых вершин. Худенькая, энергия через край – когда вводят демерол, аппетит совершенно пропадает – глаза, как два горящих угля. Да, это, конечно, оттого, что зрачки делаются большими и черными – расширенными от демерола. Но голос… чистый и звонкий. Потом начались проблемы с деньгами, пришла телеграмма из Калифорнии: Тэд намеревался подавать в суд, чтобы забрать себе близнецов, если она не вернется и не станет о них заботиться. Как будто она могла допустить, чтобы ее сыновья жили в одном доме со шлюхой, на которой он женился! А потом, в довершение всего, самоубийство Дженифер. Пришлось расстаться с Испанией… и с демеролом. «Куколки» помогали, но теперь их требовалось так много – не меньше тридцати в день. Тридцать капсул секонала… Боже мой, сегодня она приняла всего шесть, а последнюю – два часа назад. Где же, черт возьми, доктор Холл? Когда начнется лечение?

Явилась сестра и сообщила ей, что подают обед. Не будет ли она так добра пройти в столовую? Нет, не будет!