Магия тьмы Мотейн Майя

32. Слова на стене

Пока Финн правила повозкой, гоня лошадей галопом в Сан-Кристобаль, Альфи не сводил глаз с Сиомары. Девушка смущенно ерзала под его взглядом.

Сиомара спасла ему жизнь. Она могла не мешать тому одержимцу утащить принца. И все же она схватила Альфи за руку, и в тот момент ее глаза были полны страха за него.

Мало того, когда они разделились, Сиомара могла бы сбежать, укрывшись плащом-невидимкой. Могла отказаться от какой бы то ни было ответственности. Но она осталась и помогла Альфи и Финн убраться из башни.

Итак, она спасла жизнь Альфи. Дважды. Еще никогда принц не испытывал такой злости и смятения.

Больше всего на свете ему хотелось, чтобы Сиомара оказалась чудовищем. Оправдала все его кошмары, тревогу, сомнения. Он хотел, чтобы она отказалась помогать им. А она действовала совсем не так, как он ожидал. Сиомара боялась Альфи, но взялась ему помогать. И спасла его.

За это Альфи ее ненавидел.

В трясущейся повозке он хотел поспать, восстановить силы для предстоящей битвы, но тревога выворачивала ему внутренности и не давала задремать. Принц все смотрел на Сиомару, и в его взгляде проступало все больше злости. Девушка напряженно отвернулась.

Альфи хотелось тряхнуть ее, заставить разозлиться. Хотелось, чтобы она перестала сидеть тут с таким виноватым видом. И такой необъяснимой готовностью помочь. Что угодно, только не это. Глядя на ее печальное лицо, он и сам чувствовал себя виноватым – за то, что ненавидит ее.

«Но почему я должен чувствовать вину, если она лишила нас Деза? – думал он. – Мне следовало бы винить себя разве что за то, что она еще maldito дышит».

Гнев все нарастал, и принц сжал кулаки. Ему стоило бы прямо сейчас отомстить Сиомаре за то, как она поступила с ним. И с его семьей. Она это заслужила, верно?

Повозка подпрыгнула на очередном ухабе и со скрипом покатилась дальше. У Альфи ухнуло в желудке, и громкая брань Финн отвлекла его от шепота мыслей.

Юноша глубоко вздохнул. Он мог бы убить ее, это правда. Но он не такой человек. И никогда не станет таким. Ему вспомнилось, как Палома удержала его от встречи с этой девушкой.

Ее голос эхом разнесся у принца в голове, затмевая все остальные мысли: «Я знаю разницу между «могу сделать» и «сделаю». Эта разница и определяет границу между хорошим и плохим человеком. Светом и тьмой. Я знаю, что ты выберешь».

Тогда он не выбрал тьму. Не выберет и сейчас.

Альфи разжал кулаки, и Сиомара со страхом покосилась на него.

– Хочу кое-что прояснить, – начал принц, почти не замечая стали в собственном голосе. – Да, я освободил тебя из Часовой Башни, но это не значит, что я простил тебя. Не значит, что я буду просить о твоем помиловании. Это значит только одно – случилось кое-что очень плохое и нужны твои способности, чтобы избавиться от возникшей проблемы, entiendes?

Девушка неуверенно кивнула. При виде ее страха Альфи разозлился еще сильнее.

– Возможно, если бы прошли годы, а не месяцы, я бы этого не говорил. Но мне нужно понять, почему ты так поступила. Мне нужен ответ на этот вопрос. Мне кажется, пока я не узнаю это, я не смогу вернуться к привычной жизни, вернее, к тому, что от нее осталось. И я боюсь, что убью тебя еще до того, как мы доберемся до замка. Мне нужно знать правду.

Сиомара молча открыла и закрыла рот.

У Альфи не было ни бумаги, ни пера, чтобы Сиомара могла написать ответы на его вопросы, но он придумал другой способ. Юноша достал кинжал в ножнах, который ему одолжила Финн. При виде этого девушка отпрянула, прижавшись спиной к дверце повозки.

– Возьми. – Он протянул ей оружие.

Сиомара осторожно взяла у него кинжал, явно не понимая, что происходит.

– Ты можешь вырезать ответ на досках. – Он указал на деревянную стену повозки. – Попробуй.

Помолчав, он горячо добавил:

– Пожалуйста.

Сиомара страдала оттого, что та девушка оставила ее наедине с разъяренным принцем.

Когда они покинули тюрьму, солнце уже садилось, теперь же слабый лунный свет лился в окна повозки, придавая бледному лицу Сиомары странный, немного жутковатый оттенок. Она взглянула на кинжал. Как же давно она не писала. А если бы и писала, то не знала бы, с чего начать. Сиомара знала одно: что бы она ни написала, этого не будет достаточно.

Может, ей следует начать с того, как она получила пропио? Она выросла в семье, где отец жестоко избивал мать. Сиомара часто пряталась в своей комнате, зажимая ладонями уши в отчаянной попытке не слышать мольбы и крики матери. И не слышать наступавшую потом тишину.

Пропио Сиомары проявилось в тот день, когда отец убил мать. Девочка обнаружила мать ничком в луже крови. Переворачивая тело, она почувствовала, как сдвигаются внутри сломанные кости, будто подняла мешок разбитого стекла. В тот момент в ее душе прошла трещина, и эта прореха обнажила что-то темное, пустое, всепоглощающее.

Всю жизнь Сиомара хотела избавиться от воплей и отцовской жестокости, мечтала о том, что может просто убрать все это куда-то подальше. Пропио услышало это желание – и воплотило в жизнь. Девочка дождалась, пока отец забудется пьяным сном, а потом избила его до смерти. Когда он перестал дышать, она осталась одна в этом доме с двумя мертвыми окровавленными телами. И ей так хотелось, чтобы все это просто исчезло.

Именно так и произошло.

Пустота в ее душе нашла свое воплощение в мире. Черная бездна распахнулась перед ней – и поглотила тела ее родителей. А потом, повинуясь воле Сиомары, закрылась.

Или рассказать принцу о долгих месяцах на улице? О жизни беспризорницы? О том, как она боялась саму себя? Боялась, что бездна поглотит ее саму – и весь мир, если она не будет осторожна?

Или о том, как однажды о ее пропио узнали какие-то очень влиятельные люди? Эти люди позаботились о ней, приняли ее в свою семью. Марко Зелас нежно улыбался, обнимая ее за плечи. Он обещал опекать ее.

Если она кое в чем ему поможет.

Поможет избавиться от королевской семьи.

Или рассказать ему, как она настолько волновалась, узнав о плане покушения, что несколько недель не могла есть? Сиомара была совсем молодой девушкой, по сути, еще подростком. От одиночества и страстного желания обрести семью, людей, которые позаботятся о ней, она сама не ведала, что творит.

Все эти воспоминания за долю мгновения пронеслись в ее сознании. Принц все еще выжидательно смотрел на нее, он тяжело дышал, и его грудь быстро поднималась и опускалась, будто он гнался за Сиомарой, чтобы получить ответ на заветный вопрос.

Сиомара не знала, с чего начать. Но кое-что она знала наверняка и медленно вырезала четыре слова на деревянной стене кареты: «Я хочу все исправить».

Альфи взглянул на эти слова, и на мгновение его лицо окаменело. Затем он медленно выдохнул через нос и слабо кивнул, будто этого было достаточно. Пока что.

– Скажи мне только вот что… И пожалуйста, пожалуйста, не лги. Если ты солжешь, я это увижу.

Сиомара кивнула, чувствуя ком в горле. Принц вздохнул. Его голос все еще дрожал.

– Ты хотела убить его? Хотела забрать его у нас?

От этого вопроса у нее болезненно сжалось сердце. Нахлынули воспоминания о том ужасном моменте. Ей так хотелось объяснить принцу, что все было не так, что она даже открыла рот, пытаясь заговорить. Но только сдавленный хрип сорвался с ее губ. Сиомара замотала головой с такой силой, что у нее заболела шея. Она чувствовала, как слезы наворачиваются ей на глаза.

– Хорошо. – Лицо принца оставалось суровым, но в его золотистых глазах мелькнуло сочувствие. – Хорошо.

Повисла долгая тишина. Принц посмотрел на вырезанные на стене слова, и его глаза затуманились.

– Я знаю еще одну девушку, которую заставили сделать то, чего она не хотела, – мягко сказал он.

Сиомара воззрилась на него, но принц, не глядя на нее, запрокинул голову и посмотрел в окно повозки на небо, будто пытался найти ответы среди звезд.

Финн представляла свою смерть куда чаще, чем кто-либо из людей ее возраста. Пока повозка неслась по обрамленной сахарным тростником дороге, задевая высокие стебли на поворотах, в голове девушки прокручивались дальнейшие варианты развития событий. И все эти варианты приводили к одному – Игнасио склонялся над ее телом, глядя, как она делает последний свой вдох. Даже после того как она повредила ему глаза, Финн всегда предполагала, что именно Игнасио будет последним, кого она увидит в этой жизни. А теперь, похоже, так все и сложится. Ожидания оправдались.

Но девушка не ожидала, что ее смерть может повлиять на судьбу какого-то принца. Принца, у которого в голове куда больше наставлений из книг, чем здравого смысла. Не говоря уже о том, что ее смерть повлияет на судьбу королевства. Пусть Финн и говорила себе, что это королевство не имеет для нее никакого значения, и все же вот, она здесь. На козлах кареты, которая несется в замок. Она здесь – и пытается остановить Игнасио и не позволить ему заполучить те кошмарные каменные руки.

Но, наверное, подобные ожидания и не должны оправдываться в полной мере. В таких вопросах должно быть место неожиданности.

Как неожиданностью оказался для нее этот принц.

Финн никогда не забудет, как он посмотрел на нее тогда, на пороге камеры. Словно весь мир поглотила тьма, и только в ее глазах остался свет. Как смягчилось его лицо, как он склонил голову, будто смущаясь собственных мыслей. Или чувств. Она боялась узнать, о чем он думал тогда. И боялась не узнать. Боялась ответов, которые подсказывал ей разум.

Мягкий, настойчивый голос принца снова раздался в ее голове: «Я тебе верю».

Эти слова будто облеклись плотью, превратились в дружескую руку поддержки. Руку, которая помогла ей подняться. Помогла высвободиться из хватки Игнасио. Узнав о том, что случилось с ее родителями, Финн впала в отчаяние. Это известие сокрушило ее, повергло в бездну, но слова принца укрепили ее – они внушали надежду. Надежду на то, что она способна отринуть судьбу, предуготовленную ей Игнасио, пусть приемный отец и пытался вшить эти мысли ей в душу много лет назад. Голос Альфи, поселившийся в ее голове, толкал Финн вперед. И этот голос стал для нее родным – еще никогда она не испытывала такой близости. Но Альфи об этом даже не знал.

И не узнает. Она ни за что ему не скажет.

Но одного понимания этого было достаточно, чтобы щеки Финн раскраснелись от охватившего ее жара, хоть ее лицо заливал прохладный лунный свет.

Повозка все еще катилась по дороге, когда принц осторожно перебрался из кузова на козлы и сел рядом с Финн. Девушка даже не повернула голову в его сторону. Она смотрела вперед, на извилистую проселочную дорогу, надеясь, что краска уже отлила от ее лица. К тому же ей не хотелось видеть, насколько изможденным кажется принц после использования черной магии. Они и так уже неслись навстречу смерти, так зачем еще больше впадать в отчаяние?

– Я рассказал ей… – Альфи осекся, будто пытаясь преодолеть какую-то внутреннюю борьбу. – Я рассказал Сиомаре план.

Финн вздернула бровь. Судя по тому, как раздувались его ноздри, ему это нелегко далось.

– И какой же у нас план?

– Мы доедем до дворца и предупредим там всех о том, что произойдет. Попросим дуэно установить защитные чары, которые задержат Игнасио и его солдат на пути к рукам Сомбры. Когда Игнасио придет, мы с тобой нападем на него. Если повезет, мы его убьем, и я заманю магию Сомбры в фигурку дракона. Сиомара все это время будет прятаться под плащом-невидимкой и в нужный момент откроет бездну. Я брошу туда фигурку – и там сила Сомбры не сможет влиять на людей.

– А если не повезет? – слабо уточнила Финн.

Воцарилась тишина.

– Если нам не повезет… – Альфи запрокинул голову и закрыл глаза. – Тогда беспокоиться нам будет уже не о чем.

– Какой милый способ сказать, что мы умрем, – хмыкнула Финн.

– Мне выразиться более грубо? – пробормотал он, подставляя лицо лунному свету.

В серебристых лучах было видно, как Альфи немного прикусил щеку. Мама Финн всегда говорила, что нелегко сохранить нежность в этом жестоком и бессердечном мире, и потому проявление нежности само по себе было проявлением внутренней силы. Девушке вдруг подумалось, что ее маме очень понравился бы Альфи.

– Нет. Милые слова сейчас вполне мне подходят.

Повисла долгая тишина, и Финн даже показалось, что принц уснул.

– Ты действительно убила кого-то, когда тебе было восемь лет? – мягко спросил Альфи.

Он так и не открыл глаза, и его голова склонилась набок – еще немного, и он уткнется лбом Финн в плечо. На груди у него висела цепочка с дракончиком. Должно быть, он забрал фигурку у Сиомары после разговора в повозке. Лунный свет подчеркивал серебром тонкие черты его лица, и Финн задумалась, похожи ли эти густые серебристые пятна на коже на магический поток, который видел принц. Или поток виделся ему мягким свечением, запертым в плоти и едва пробивавшимся из-под кожи, как краска смущения, расползавшаяся от шеи к щекам и подбородку? А может быть, магия поблескивала на коже, как капельки пота?

– Почему ты спрашиваешь меня об этом сейчас?

– Потому что я в это не верю. – Альфи посмотрел девушке в глаза. – Если нам суждено погибнуть вместе сегодня ночью, я хочу знать, рядом с кем мне предстоит умереть.

Снова воцарилась тишина.

После всего, что сотворил с ней приемный отец, в душе Финн укоренился страх, черный искореженный страх. Когда-то девушка приняла решение: раз она настолько боится Игнасио, она не может позволить себе бояться чего-то еще. Поэтому, когда что-то вызывало в ней ужас, девушка бросалась в бой, показывая, что это ее тут надо бояться.

И все же ужас перед сокрытой в ее душе правдой так и не исчез. Когда-то она рассказала Игнасио о том, что случилось с маленькой девочкой в переулке, когда Финн было восемь лет. Рассказала свою самую жуткую тайну. И отец использовал эту тайну против Финн. Он взял ее слова и выковал из них стальной ошейник, которым ее можно было задушить. В какие бы безумные переделки Финн ни попадала, в скольких бы поножовщинах ни участвовала, выходя из схватки победителем, она не прекращала бояться саму себя. Даже пережив столкновение с черной магией Сомбры, она все еще испытывала ужас перед самой собой. Вернее, перед той частью своей души, из-за которой ей хотелось вспороть собственную кожу изнутри и выбраться наружу. Из-за которой ей хотелось прятаться под чужими личинами. Из-за которой она убила ту маленькую девочку – и в итоге убила своих родителей. При мысли об этом у Финн перехватило дыхание.

Она всегда верила, что если расскажет эту тайну кому-то еще, то этим вызовет лишь отвращение – или, что еще хуже, жалость.

Но Финн не хотела умирать с этим страхом, гноившимся в ее душе, отравлявшим ее, как магия Сомбры отравляла свои жертвы. Пусть ей осталось всего несколько часов до того, как ее вновь найдет Игнасио, Финн хотела, чтобы эти последние несколько часов принадлежали ей полностью. Хотела провести их, освободившись от гнетущей ее тайны. Будто она тонула, отчаянно пытаясь выплыть на поверхность, а эта тайна грузом тянула ее на дно.

Альфи поднял голову и посмотрел на Финн. В его глазах девушка увидела тепло и заботу. Если попытаться открыться кому-то, то почему не ему? Почему не другу?

– Да, это правда. – Она крепче сжала поводья. – Так вышло. Случайно.

– Что произошло?

– Мы с родителями жили в бедном районе на окраине города. Людей там было много, а еды мало. Мои мама и папа притворялись, что все в порядке. Но я понимала, что они недоедают, чтобы я не голодала. – Финн сглотнула, в горле у нее першило. – Я решила помогать им. Я незаметно выбиралась из дома и искала еду. Однажды вечером я пришла в переулок за булочной. Там на помойку иногда выбрасывали зачерствевший хлеб. И я увидела буханку хлеба, здорово подгоревшую, зато целую буханку. Я бросилась к ней, но в этот момент кто-то меня оттолкнул.

Финн вспомнила глаза той маленькой девочки. Она была ровесницей Финн, может, чуть-чуть старше. Впереди не хватало одного зуба. Тело покрывал слой грязи, как бывает только у беспризорников – особый темный налет от сна на улице и рытья в помойках. Точно такой же слой грязи уже через несколько дней появится и на теле Финн. В глазах девочки, схватившей хлеб, горела ярость. Финн испугал ее взгляд. Не из-за силы ее гнева, а потому, что Финн поняла тогда – сама она выглядит точно так же. Отмеченной клеймом отчаяния и страха.

– Что было потом? – тихо спросил Альфи.

Финн не знала, сколько она молчала.

– Мы начали драться из-за этой буханки. Толкали друг друга, царапали, рвали перепачканную грязью одежду. А потом я просто… – Девушка покачала головой, поджав губы. Если бы тогда они дрались в другом месте, все сложилось бы иначе. – Я ее ударила. Она упала на спину, и я навалилась на нее. Я не знала, что на земле лежит доска с острыми гвоздями… – Финн помолчала какое-то время, подбирая слова, но Альфи ее не торопил. – Наверное, она осталась после какого-то ремонта. – Она вздохнула, тщетно пытаясь унять дрожь в голосе. – Когда я повалила девочку на землю, то услышала этот звук… Клянусь, я слышала, как гвозди вошли сквозь тело. И она сразу обмякла. Мгновенно. Один гвоздь пробил ей шею и вошел в основание черепа. – Слова лились все быстрее, Финн уже не могла сдержаться. – И повсюду была кровь. Даже на хлебе. А хуже всего то, что, когда мы дрались за эту maldito буханку, я думала: «Пусть она сдохнет, мне плевать, главное сейчас хоть что-нибудь съесть. Хоть малюсенький кусочек». – Финн заморгала, пытаясь сдержать слезы. – И, видимо, это мое желание сбылось.

– Мне так жаль… – Голос Альфи, нарушивший тишину, казался теплым, как детское одеяльце.

Финн заставила себя пожать плечами, будто это ничего не значило, но сама все время поглядывала на лицо принца. Альфи был настолько открытым человеком, что Финн понимала: как только он ощутит отвращение к ней, она увидит это на его лице, ясно как день. И она невольно всматривалась в его черты, пока говорила. Будто каким-то образом ее могло утешить подтверждение уже усвоенной ею истины – что она чудовище, как и говорил Игнасио.

– Но это… это ведь не твоя вина. – Его шепот был легким, как перышко.

Финн слышала доброту в его словах – и ненавидела принца за это.

– Тебя там не было! – рявкнула она. – Ты не знаешь, чья это maldito вина.

Ей не хотелось рассказывать ему о родителях. О том, что сделал с ними Игнасио. Из-за нее. Эта рана еще не затянулась, и Финн просто не могла об этом говорить. Ей невыносима была сама мысль о том, чтобы произнести эти слова вслух.

– До магии Сомбры у пропио Игнасио было одно ограничение: чтобы внушение сработало, Игнасио нужно было что-то знать о человеке, которого он пытается подчинить. Что-то, чем люди обычно ни с кем не делятся. – Финн сглотнула, в горле у нее стоял ком. – Когда я рассказала ему о той маленькой девочке, он получил власть надо мной. Игнасио хотел оставаться единственным значимым человеком в моей жизни. Поэтому, когда я пыталась сблизиться с кем-то еще, найти друга, он приказывал мне убить этого человека.

Принц молчал, и Финн не могла заставить себя взглянуть в его лицо. Теперь она уже боялась увидеть в его глазах отвращение. И все же слова сами лились с ее губ.

– Смерть этих людей не была легкой. Игнасио любит, чтобы все происходило медленно. И каждый раз по-разному, в зависимости от человека. Мои руки на горле друга – и голос Игнасио: «Души его!» – На Финн нахлынули воспоминания о том, как тот мальчик вырывался, пытался сорвать ее руки с шеи, сучил ногами по полу, а ее пальцы все сильнее сжимались на его горле. – Или выдернутый из раны нож – медленная смерть от кровопотери. Или яд в бокале…

Ей вспомнился Чистюля, бьющийся в агонии на полу. Как кровь хлынула из его глаз, и принц вскрикнул.

– Финн… – Альфи выпрямился, стараясь посмотреть девушке в глаза. – Это не твоя вина.

Она отвернулась, глядя на дорогу.

– Посмотри на меня, пожалуйста.

Тяжело дыша, Финн заглянула ему в глаза. И в них увидела заботу – и что-то еще, что-то невыразимое. Чувство, которое не должно было пугать ее и все равно внушало ужас. Ужас оттого, что при виде этого чувства в глазах Альфи в ее душе сорвется какая-то пружина, которую она так долго сжимала.

– Ты не чудовище. Пусть тебя и заставили думать так. – Его голос звучал тихо, но непреклонно. – Я не позволю тебе умереть, веря в это. Не позволю.

Финн затаила дыхание. Игнасио много лет вбивал ей в голову, кто она такая и кем может стать. Это началось той ночью в переулке. Но принц не говорил о ней с отвращением или жалостью. Он говорил так, будто ее все еще можно было спасти. Будто она совсем не так сломана, как утверждал Игнасио. Будто она не чудовище.

Может, и так.

– Той ночью, когда я забрала буханку хлеба, мое лицо впервые изменилось. – Финн еще никому не рассказывала о том, как появилось ее пропио. Но она не хотела умирать, так никому и не открыв эту тайну.

– После случившегося тебе просто хотелось оказаться кем-то другим… – проговорил Альфи.

Финн молча кивнула.

– А мое пропио впервые проявилось после случая, который никому, кроме меня, не показался бы важным. – Альфи откинулся на спинку козлов и уставился вперед, на дорогу.

– Что произошло? – Финн была рада отвлечься от собственных воспоминаний. Когда принц не ответил, она переспросила еще раз: – Qu fue?

– Тот день на самом деле ничем не отличался от предыдущих. – В голосе юноши слышалась скрытая боль. Эта боль рвалась наружу, как речной поток, который сдерживает лишь хлипкая запруда. – Мне было девять лет. Я искал брата и заглянул в библиотеку. Там сидели Дез и отец. Они смеялись и улыбались друг другу. – Голос Альфи снизился до вымученного шепота. – Они даже не заметили, как я подошел. И я… я просто… просто увидел выражение лица моего папы. Увидел в его лице такую любовь к Дезу. Такую гордость. Я никогда не видел, чтобы отец смотрел вот так на меня. И я знал, что он никогда так на меня не посмотрит. Никогда. В тот день я впервые увидел магический поток и сумел изменить цвет текущей в моем теле магии, подстраиваясь под чужой цвет чар. Впервые я изменил цвет моей магии на золотой оттенок чар Деза. – В горле у принца стоял ком. Юноша кашлянул. – Дез получил пропио, когда впервые взял меня на руки после моего рождения. Он получил пропио, потому что любил меня. А я получил пропио, потому что завидовал Дезу. Вот такой из меня брат. – Альфи помолчал. – Я лишь хочу сказать, ты не единственная, кто хотел бы стать кем-то другим. Ты не одинока в этом, пусть тебе так всегда и казалось.

Эти слова припорошили ее кожу, словно первый снег. Рассказывать о своих проступках – это знак слабости. Почти всю жизнь Финн считала именно так. Если кто-то узнает о них, их могут использовать против тебя. Чтобы тебя контролировать. Чтобы причинить тебе боль. Если бы Финн знала это в восьмилетнем возрасте, она скрыла бы свои тайны и не доверилась бы Игнасио. И Финн всегда гордилась тем, что все понимает с первого раза. С тех пор она твердо усвоила урок: любую боль и связанные с этой болью истории нужно переживать в одиночестве. Былые шрамы нужно прятать глубоко в душе, ведь эти шрамы – карта ужаснейших мгновений ее жизни. Но ей никогда не приходило в голову, что шрамы можно показать, а болью поделиться, разделить этот груз с другим человеком. Осознание этого, пришедшее от сидевшего рядом юноши, потрясло ее. И чувство потрясения все нарастало, когда она видела нежность в его взгляде. Когда Альфи просто укрыл ее тайну в своем сердце, сберег ее боль, а не приставил ей к горлу, точно кинжал.

– Синий, – вдруг сказал принц.

– Синий? – удивилась Финн.

– Цвет моего потока… Он синий. Ты меня как-то спрашивала. Темно-синий. Однажды я показал Луке краску такого же цвета, как моя магия, и он сказал, что мой поток напоминает цвет ночного неба в детской книжке.

Финн легко могла себе представить этот цвет. Чистый, спокойный, вселяющий надежду – и немного печальный. Его цвет.

– Понятно.

– А вот твой поток – не одного цвета. – Принц заговорил торопливо, будто у них осталось не так много времени.

Может, и не осталось.

– Правда?

– Да. Он темно-красный, но оттенки все время меняются.

– Как меняюсь я, – улыбнулась Финн.

– Именно. Я никогда еще не встречал… не видел ничего подобного. – Альфи кашлянул.

Повозку тряхнуло при очередном повороте, и Финн покрепче перехватила поводья, радуясь предлогу отвести взгляд. Ветерок остужал жар, заливший ее щеки.

– Почему ты искал те англезские книги?

– Зачем тебе это знать? – тихо откликнулся он.

– Ты хочешь выяснить, с кем тебе предстоит умереть, а мне нельзя?

Помолчав, принц вздохнул.

– Я думал, эти книги помогут мне вернуть брата. Вернее, с этого все началось. Причина, по которой я продолжал поиски, была куда глупее.

– Какая причина?

– Мне хотелось вести себя безрассудно. Сделать нечто такое, что угодно, чтобы доказать: я не подхожу для трона. Я всегда чувствовал, что корона – не для меня, и пытался подтвердить это.

Краем глаза Финн заметила, как Альфи потирает шею. Теперь этот жест всегда будет связан в ее памяти именно с ним.

– Мои родители называют это грузом истории. Они говорят, что я – это продолжение наших предков, людей, переживших порабощение Англезом и утрату своей магии и культуры. И я верю словам родителей. Я верю в нашу историю. Я благодарен за то, кто я, – поспешно добавил он, будто Финн могла счесть его избалованным мальчишкой. – Но когда я думаю о том, сколько жертв было принесено, чтобы я стал тем, кто я теперь, чтобы я имел то, что имею сейчас, я цепенею от волнения. И не могу здраво мыслить. Вообще ничего не могу. наю, звучит это глупо, но если я не могу выдержать груз истории, как я могу стать королем? Я не подхожу на роль правителя и знаю это. Иногда мне кажется, что и мои родители это знают. Особенно отец. Я уверен, он хотел бы, чтобы это я исчез, а не Дез.

Финн покачала головой.

– Дело не в том, подходишь ли ты на роль правителя.

– В смысле?

– Дело не в том, подходишь ли ты на роль правителя. Дело в том, что ты неверно воспринимаешь саму ситуацию.

– Ты теперь у нас разбираешься в вопросах управления страной? – сухо осведомился Альфи.

Финн снова мотнула головой.

– Нет. Но я разбираюсь в людях. Мне нужно полностью понимать людей, чтобы притворяться ими.

– Так это ты и во мне разбираешься, выходит?

Девушка ненадолго задумалась.

– S.

Принц печально рассмеялся.

– Ну, хоть кто-то из нас двоих на это способен.

Финн вспомнила, как он укрыл ее плащом после столкновения в вечер игры в камбио. Будто ее нужно было защитить. Будто она вовсе не была незнакомкой, которая его ограбила и избила.