Йоч. Бизнес с подсознанием Кожуров Михаил

Глава 4. Аферист

Второкурсник, выживший из комнаты неуживчивого Мигеля, стал местной легендой на следующие два года. Такой неожиданной известностью Вадик не воспользовался и благосклонно согласился на подселение к нему с нового учебного года двух первокурсников.

Надо сказать, что на третьем курсе уже вовсю гремели свадьбы. Народ устраивал свою личную жизнь, и деканат выделял семейные комнаты, что было расточительством жилого фонда по тем временам. Из-за этого к Егорову сверх всяких нормативов попытались подселить еще одного собрата по стачиванию зубов о гранит науки. Это было уже слишком. Тогда в порыве праведного гнева он объяснил коменданту общежития, куда пойдут все его мелкие хозяйственные просьбы, типа перетаскивания мебели, штукатурки линяющих в подвале стен и подмены внезапно заболевших запоем вахтеров, не входящие в круг обязанностей дворника, и вопрос со сверхнормативным подселением был решен: кого-то уплотнили до четырех, а может, и до пяти человек.

Саша к этому времени не освободила место в сердце Егорова, а просто была забетонирована наглухо в его самом дальнем уголке. И поскольку одной из главных характеристик сердца является его безразмерность и, как следствие, возможность бетонировать любое количество реальных или мнимых проблем, Вадик влюбился вновь.

Девушку звали Алена – высокая голубоглазая однокурсница с гривой соломенных волос, закрученных в неимоверные локоны. Она поправляла их, легонько проводя пальцами по шее вверх, от чего Егорова всякий раз бросало в дрожь. Ни одной ужимки кокетства, ни пошлой детали ни в одежде, ни в косметике. Сногсшибательный внешний вид уживался с фантастической правильностью жизни. Круглая отличница и в школе, и в институте, не замеченная ни в одном скандале или сомнительной истории, вызывала ощущение уверенности в совместном семейном счастье. И не только у одного Вадика. Пошлый анекдот, попадая в ее уши, вызывал не улыбку, а искреннее возмущение или непонимание. Однажды вечером они шли вместе по коридору общежития. В какой-то комнате хор дружно-пьяных голосов пытался воспроизвести задорный мотив песенки «Бременских музыкантов» под кое как настроенную гитару:

– Вадик, а что такое миньет? – совершенно невозмутимо спросила Алена. Вот чего-чего, а начинать взаимоотношения с объяснения таких вещей любимой девушке не стоило точно.

– Понятия не имею, – пробормотал Егоров и густо покраснел.

– Ну, я у девчонок спрошу, – продолжила Алена, оценив перемену Вадика. При следующей их встрече уже покраснела она.

Впервые в жизни Егорова манила не только внешняя красота, но и внутренний мир предмета воздыханий. Не нужно было придумывать замок: он был очевиден не только ему, но и всем. Хотя, как позже выяснилось, пару башенок и защитных рвов Вадик все-таки пририсовал.

Они просто дружили какое-то время: общались в одних компаниях, делились книгами и впечатлениями, иногда гуляли в парке. Егоров не стал наступать второй раз на грабли внезапных объяснений в любви и старался для начала глубже понять внутренний мир новой неприступной крепости. Алена благосклонно принимала игру в дружбу, явно давая понять, что дальше их взаимоотношения не пойдут. За ней ухаживали многие, но все обламывались. Алена ждала принца, а тощий студент явно не имел ни коня, ни королевства.

Второй раз оказаться отвергнутым было мучительно, но уже не фатально. Да, формально объяснений не состоялось, но и так было все понятно. Унижающему «нет» не стоило звучать, даже несмотря на отчаянно бьющуюся об него лбом надежду. Егоров уже знал, какие войска вводить на внезапно оголившемся душевном фронте, и держал удар. Пехота по уши зарывалась в глубокие окопы, готовясь к позиционным боям и ожидая подвоза секретного супероружия, в штабе приютилась надежда со своим «мы еще всем им покажем».

Вадк неожиданно вспомнил и переосмыслил наставления Мигеля о том, что успех любого общения заключается в умении сконцентрировать на себе внимание. Кубинец добивался его путем влажных тропических комплиментов. Но вместе с тем выяснилась одна странная деталь – девушкам необязательно говорить комплименты и пытаться понравиться, как учил Мигель.

Для последователей Че Гевары меркантильные представления пока еще были чужды, и количество бумаги, разукрашенной водными знаками в твоем кармане, не имело решающего значения для любовной атаки. Каждый человек в их системе ценностей воспринимался прямо и без ограничений финансового фильтра ума. Поэтому комплименты Мигеля всегда точно ложились в голову любой кубинки. Чего нельзя было сказать о юных россиянках, в оценках которых все большее место занимало финансовое положение кавалера. Вадик не попадал в их целевую аудиторию. Он по-прежнему оставался самым бедным студентом факультета, даже несмотря на дополнительный заработок. Да, карманных денег у него стало больше, чем у 95 % студентов благодаря трем работам, но за этими средствами больше ничего не имелось – ни состоятельных родителей, ни своей квартиры в городе, ни перспектив жизни в нем.

Совместная жизнь с Егоровым сулила нищенское существование в деревенском захолустье, ибо жить было больше негде и не на что. Советская поговорка – «хочешь быть женой генерала, выходи за лейтенанта» – уже мало кого впечатляла. В случае Егорова замуж приходилось идти вообще за рядового. На такое мало кто отваживался. Поэтому местные красавицы обходили Вадика стороной в надежде на более респектабельный вариант, а все наставления Мигеля пролетали мимо цели.

И тут оказалось, что внимание можно привлечь не только позитивом, но и грамотно расфасованным негативом. Егоров начал хамить жестко и целенаправленно. Не только Алене, а всем девушкам подряд. Болевых точек у слабого пола достаточно: подвергни любое из их достоинств сомнению, и ты наследишь в душе таким дерьмом, что тебя уж точно не забудут. Может, поэтому во все времена негодяи имели успех, хоть и временный. Как сказал впоследствии один знакомый дальнобойщик, женщины любят наглых и богатых, причем первое гораздо важнее второго. И Егоров, как мог, осваивал это правило: «О! Привет! Слушай, у тебя потрясающее платье. А вот это что за узор? Я пока ехал сюда в троллейбусе у двоих такое же видел, но так и не смог рассмотреть рисунок», «А ты умнее, чем о тебе говорят», «Ну, красотой ты мир не спасешь», «Ты слишком много говоришь для своего веса», «Так, ладно, пока. С тобой так приятно прощаться», «А как ты выглядишь без косметики? Я от страха не сдохну?»

Юноша давил на все комплексы грубо, беспринципно и беспощадно. И дело было не только в двух неудавшихся отношениях. Он оказался лузером в гораздо большем масштабе. Это был волчий вой по своей несостоятельности в новых экономических реалиях убитой Родины. Советское равенство и братство молниеносно отступали под нажимом новых ценностей капитализма, и он в этой системе координат находился на самой низшей ступени. Если бы не три его работы, то Егоров вообще не понимал бы, на что ему жить и помогать маме с бабушкой. В СССР его старания были ли бы поняты, хотя, может, и с сомнением оценены социумом. Все-таки работать на трех работах сильно попахивало аферой. Но новое мещанство судило о жизни по конкретным наличным, а не по отношениям с законом. Тогда это называлось практичностью.

Откровенно непрактичных дур на курсе не было, соответственно, весь женский состав старался решить вопрос личной жизни и материального благополучия одним ударом – браком с юношей из более-менее состоятельной семьи. В этих гонках Егорову не то что не было места, у него даже не было денег на входной билет на скачки на ипподроме семейного счастья. Но туда, куда нет возможности подняться на социальном лифте, оказалось можно подняться на психологическом.

– Вадь, а зачем тебе хамить? – спросил его как-то Костик. Они подружились в начале третьего курса, когда все поехали на картошку, а самые хитрые и проворные – в Астрахань на арбузы.

– А что мне еще остается? Девушки заняты вполне прагматичным выбором. А я – этакий забавный зверек для потехи: всерьез никто не воспринимает, зато плюнуть в душу вполне могут. Но живая игрушка решила поменять роли и сама стала поплевывать направо и налево. И знаешь, Пушкин оказался прав: я начал вызывать интерес у девушек.

– При чем тут Пушкин?

– При том, что «чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей».

– Прям вот так вот примитивно?

– Прям вот так, – вздохнул Егоров. – Только почему примитивно? Ты просто не врубаешься в суть процесса. Когда хамишь, они понимают, что на хрен не нужны и нет их власти над тобой. Вся сила женщины в том, чтобы мужчина склонился перед ее красотой. Сам. Сам на карачках приполз. И делай с ним что хочешь. А со мной она теряется, комплекс дурнушки включает, сомнения в своей востребованности гложут. И, как следствие, пытается исправить ситуацию. В голове девушка может и понимает, что я ей на хрен не уперся, но подсознание это тревожит. Теперь не она недостижимая цель, а я. Вот в этом маневре вся сила, Кость.

– Ну, это какая-то подлая сила. Тебе самому-то как? – нахмурился друг.

– Так я по-нормальному пробовал. И каждый раз облом. Думаешь, я в восторге?

– Беда…

С Костиком их сдружила Астрахань. Какие-то хитрые коммерсанты набирали в городе отряд на сбор арбузов. Собрали два Икаруса бомжей и разного рода бездельников, а третий не набирался, хоть ты тресни, поэтому обратились к руководству пединститута за помощью. Это было не совсем законно, но под картофельную страду легко могло прокатить. Если из тысяч студентов в полях местных колхозов недосчитаются несколько десятков человек, никто и не заметит. Вадик с Костиком не раздумывая включились в эту авантюру. Греться под южным солнцем с ломтем арбуза в руке казалось запредельным счастьем по сравнению с ерзаньем на раскисшем под дождями картофельном поле. Основным костяком студенческого отряда являлся спортфак, от остальных факультетов успело вписаться по два-три человека.

Спортсмены, прямо сказать, не отличались особой сообразительностью и не проявили скорости в оценке ситуации, но организаторы поездки настаивали на этом факультете в связи с лучшей приспособленностью его обитателей к тяжелому труду. Остальных набирали уже позже по принципу кто первый, того и тапки. У Вадика с Костиком было небольшое преимущество: их факультет и спортфак находились в одном здании, и они раньше всех прознали о готовящемся вояже. Первым новость узнал Егоров. Одному ехать в незнакомой компании было стремно, и он начал искать попутчика со своего курса. Сразу же по чистой случайности подвернулся Гуров, и они не раздумывая рванули на запись, не оповещая остальных.

Костик поступил в институт, имея ничем не примечательную внешность: чуть ниже Вадика, короткая стрижка, щуплый; пожалуй, выделялся только большой еврейский нос. Первую сессию он сдал на отлично, но потом отпустил волосы, увлекся походами на байдарках и без и так же, как Егоров, забил на систематическую учебу. Внешне он стал походить на Чингачгука; сходство добавляла тесьма с орнаментом, охватывавшая его голову, дабы удержать периодически разлетавшиеся при движении волосы. Дружба, начавшаяся с арбузов, принесла Вадику самого верного и закадычного друга всей его жизни.

Их привезли и поселили в бараках в маленьком селе с облезлыми административными зданиями и крепко сбитыми частными явно зажиточными домами. Утром приезжали раздолбанные колхозные автобусы и развозили всех по бескрайним астраханским полям. Там уже стояли в ожидании погрузки фуры со всех уголков страны. Каждый водитель выбирал бригаду и договаривался о цене. Как оказалось, основной заработок на арбузах был неофициальным. Фуру можно было загрузить по-разному. Это на развалах рынка лежат арбузы более-менее одного размера, а на бахче можно закидать грузовик кавуном (тюрк. «арбуз», – Прим. ред.) размером с детский резиновый мяч, который точно никто не купит. Поэтому толковый водитель договаривался, чтобы грузили нормально, а бестолковый получал полмашины корма для коров. Ценник за фуру гулял от трехсот до четырехсот рублей. В день бригада из десяти человек могла собрать три фуры. Безумные деньги, учитывая, что месячная стипендия составляла жалкий полтинник. И это не считая официальной зарплаты.

Существовала одна сложность – коммерческие фуры приходили далеко не все. Где-то половине водителей было абсолютно безразлично, чем их загрузят. Так получалось, что шустрые студенты сразу разузнали о местных порядках и с первого же дня забрали под себя весь платный грузопоток, оставив бомжам только официальные трудовые расчеты. Для этого с каждой бригады выделили по одному добровольцу и отправили их к перекрестку с трассой, дабы сразу перехватывать и распределять весь коммерческий поток. Бомжи о такой несправедливости узнали только на четвертый день, поинтересовавшись у местных, по какой причине студенты пашут даже после заката солнца под светом фар грузовиков. И это при том, что сбор арбузов – не самое безопасное занятие: на бахчах водились змеи и скорпионы. Резиновые сапоги в тридцатиградусную жару – не самое приятное дело, но они исправно защищали ноги, а вот с руками было сложнее – змея прокусывала резиновую перчатку на раз. Поэтому, прежде чем брать в темноте арбуз, его сначала пинком откатывали ногой на полметра и уже потом хватали руками.

Стахановские темпы молодежи были высоко оценены бомжеватыми земляками. На следующий день студенческий дозор оказался жестоко избит за хлебание в одно рыло общественных ништяков, и ни одна бригада института не получила ни одной платной фуры. Вернувшись с полей, злые КМС-ники, недовольные мастера спорта и примкнувшие к ним возмущенные студенты других бестолковых в плане спорта факультетов, но имеющие навыки хоть какого-либо мордобоя, отметелили два барака бомжей так, что на следующее утро те не вышли на работу. В дополнение ко всему в качестве моральной компенсации, ну и для «лечения» пострадавших товарищей, была отобрана вся алкогольная продукция. Дело в том, что ханыги платой за погрузку брали исключительно алкоголь, который тогда отпускался по талонам. Для водителей было выгоднее расплачиваться натуральным продуктом, чем деньгами, а бомжи, заработав наличные, ничего не могли купить из необходимой алкогольной заправки, не имея этих самых талонов. Поэтому противник бился отчаянно, представляя грядущие потери. В паре комнат даже попытались забаррикадироваться, но Вася – мастер спорта по тяжелой атлетике – вынес и дверь, и баррикаду одним умелым рывком.

На следующее утро явились парламентеры – трое наименее пострадавших в вечерних баталиях.

– За добавкой пришли? – под усмешки их проводили к студенческим бригадирам.

– Ну, зачем вы так? Мы же по-хорошему. Вот общество скинулось, у местных самогона купили, чтоб разговор смазать.

Вместе выпили мировую. Несмотря на стенания бомжей о тяжелом детстве и апелляций к божьей справедливости, постановили отдавать им с трассы каждую третью платную фуру и вернуть весь алкоголь за исключением ящика дагестанского коньяка в качестве штрафа за беспредел на дороге и за неспособность решать вопросы мирным путем. Вадик и Костя активно участвовали во всех боевых событиях и последующих переговорах, чем заслужили законную долю авторитета своих коллег со спортфака, сдружившись той юношеской бескорыстной дружбой, что не покидает и в зрелом возрасте. Да и что может быть надежнее, чем узнавание друг друга в конфликтной ситуации?

Возвращались они домой арабскими шейхами – в карманах у каждого тяжело и солидно топорщилось по несколько тысяч рублей. Уму непостижимо, как доехали на перегруженном бахчевыми культурами автобусе до дома. Дынями были забиты багажники, а арбузами уложили весь проход Икаруса почти до спинок сидений. Когда случались редкие остановки, народ буквально выползал по арбузам на выход, а поход в туалет всей компанией занимал час. Когда автобус подъехал к институту и началась выгрузка, вернувшиеся неделю назад собиратели картошки прильнули к окнам аудиторий.

На площади перед родной альма-матер разминали ноги уже не собратья по учебе, а победители в пока еще не известном забеге. Их лица излучали ту уверенность в жизни, с которой можно было покорять города. Обитатели арбузного Икаруса разошлись в будущее разными дорогами, но одним курсом – в направлении денег. Средний и крупный бизнес, бандиты, финансовые спекулянты, топ-менеджмент – но это в будущем. А пока автобус помогала разгружать вся чутко реагировавшая на любую халяву общага, и вечером был пир.

Незаметно отплакала осень, затрещала морозами зима, и подкралась зараза-сессия. Какая неожиданность! «От сессии до сессии живут студенты весело, а сессия всего два раза в год», – пела за стеной чья-то гитара, вселяя неоправданный оптимизм и надежду, что и в этот раз прорвемся к заветному зачету сквозь лень и беззаботность общажной жизни.

– Ты в курсе, что сегодня декан на лекции всему курсу перекличку устроила? – спросил Вадика Костя.

– И че?

– А то, что она выписала фамилии всех, кого не было, и пообещала казнь лютую на экзамене.

– У тебя конспекты есть? – нахмурился Егоров, предчувствуя неизбежный армагедец.

– Нет. И никто не даст. Все напуганы до усеру, – покачал головой Гуров.

– Как сдавать будем?

– По нейрофизиологии есть кирпич, но он объемом с «Войну и Мир».

Кирпичом на студенческом сленге назывался любой учебник из-за сопоставимых размеров толщины обоих предметов.

– А экзамен когда?

– Через две недели.

– Успеем.

Для Егорова не было понятия учить предмет, он его читал. В школе стихотворение прочитывалось один, в крайнем случае два раза, если слишком длинное, и просто запоминалось. То же самое касалось всех гуманитарных наук. По остальным Вадик запоминал логику и формулы. Часто предметы ему не нравились, что вызывало внутреннее сопротивление, и это было самым большим препятствием в их изучении. Но учебник по нейрофизиологии человека он прочел как художественный роман. Особенно электрофизиологию.

Как оказалось, они с деканом были влюблены в один и тот же учебный предмет. Это была песня. Егоров недолюбливал химию за некую недосказанность. Пустые клетки таблицы Менделеева навевали сомнение во всей системе. Не помогал даже авторитет создателя русской водки. В биологии тоже не все устраивало – не было должного приложения точным дисциплинам. И тут, как оказалось, существовала наука, обойденная его вниманием, но полностью отвечающая собственным вкусам. Медиаторы, натрий-калиевый насос, мембранный потенциал, синапсы, рефлекторная дуга звучали музыкой для Вадикова сердца. Естественно, никаких двух недель не понадобилось, хватило четырнадцати дней. Все-таки три работы отнимали много времени. На экзамене он первый поднял руку, обозначив готовность к ответу.

– Ну, посмотрим, – тон декана не оставлял сомнений в ее намерениях. – Ни на одной лекции я вас, молодой человек, не видела. Сразу два ставить или поумничаете?

– Галина Петровна, виноват. Пришлось семейные вопросы решать, – уж если Вадик и врал, то грамотно. Ни одно женское сердце не устоит под аргументом семейных проблем.

– И что это за такие вопросы, которые учиться мешают? – декан повидала за свою жизнь разных малолетних проходимцев и под давлением на жалость, как ей казалось, не прогибалась.

– Ну, мама с бабушкиными проблемами не всегда справляется. Приходится подключаться. Не хочу об этом говорить. Давайте я лучше на билет отвечу? – Вадик понимал, что с темы семьи пора съезжать.

Его гоняли долго и основательно, но в итоге он единственный вышел с зачеткой, в которой красовалась надпись «отлично». С пятеркой пролетела даже Алена. Обычно при сдаче экзамена первыми отстреливаются отличники, а в конце троечники. Это абсолютно неверный подход. Нельзя первыми пускать звезд, на их фоне все остальные кометы и астероиды смотрятся ушлепками от науки. А уж если в вашу группу занесло малолетнего вундеркинда или будущего академического светилу, помешанному на науке, то эта черная дыра способна поглотить любые высокие балы. Усердие Вадика дало именно такой эффект. Егоров готовился к сдаче по учебнику и освоил гораздо больший объем знаний, чем давался на лекции. Он углублялся в темы, которые формально не относились к билету, заранее блокируя возможные дополнительные вопросы. После такого сравнения ни у кого из преподавателей не поднялась рука повторить в этот день отметку пять. Вадик запомнил прием и не упускал случая поиграть на контрастах и в других обстоятельствах. На следующий день его вызвали в деканат.

– Вадим, ты с дипломом определился? – спросила декан.

– Нет, – Егоров покраснел. Он о нем даже и не думал. Но Галина Петровна сочла всполохи на щеках за скромность.

– У меня к тебе есть серьезное предложение. Я мало видела студентов с таким знанием предмета, при том, что вижу, в какие короткие сроки ты освоил мой курс, – она пресекла жестом попытку Егорова оправдаться. – Не надо рассказывать то, что может испортить дальнейший разговор, добавив в него вранья.

Галина Петровна сделала паузу, давая осознать новые правила взаимоотношений.

– Хочу, чтобы ты поучаствовал в новом проекте института, которым я руковожу, – продолжила декан. – В общем, это изучение электрической активности нервных клеток у улиток. Почти фундаментальная наука, так как внутриклеточные процессы у всех организмов по сути идентичны. Начнешь у меня с диплома, если все пройдет нормально, оставлю после окончания института на кафедре работать и кандидатскую диссертацию писать.

У Вадика перехватило горло. Он никогда не хотел работать учителем. Нажим мамы затолкал его в педагогическую колею и практически приговорил к работе в сельской школе, и теперь из нее намечался выход. Занятие наукой в Союзе считалось делом респектабельным и даже кое-где финансово успешным. Но главное – давало возможность поменять грядущую судьбу сельского учителя на жизнь городского ученого. Соблазнительная перспектива.

– Спасибо, Галина Петровна! Не подведу, – в голове Вадика возник образ императрицы, облагодетельствующей своего вассала. Видимо, проснулся задремавший со школы Пикуль. «А надо руку целовать?» – прохихикал в голове чей-то голос.

– Ну, вот тогда тебе немножко литературы, почитай на каникулах. А после продолжим разговор, – декан указала на стопку книг. Беззаботная общажная жизнь прощально помахала рукой, и следующие несколько месяцев он провел, вгрызаясь в теорию внутриклеточных процессов.

Иметь в качестве научного руководителя декана факультета оказалось очень неплохо во всех отношениях. Преподаватели смотрели сквозь пальцы на его мелкие проступки, профком подкидывал дополнительные талоны на питание и недельные путевки в студенческий профилакторий. Жизнь начала лосниться и приобретать упитанный вид.

Но буквально через несколько месяцев разразилась гроза. Его неожиданно вызвали к ректору. Крупная, эффектная когда-то женщина, теряющая красоту с годами и делами, умела рождать локальные землетрясения и цунами институтского масштаба, если для нее создавали проблемы на периферии обзора институтских владений. Входя в кабинет начальства, Егоров даже не догадывался, что именно он их и создал.

– Явился, голубчик? – ректор сразу настроилась на боевой лад.

– Здравствуйте, Надежда Семеновна.

– Ты что, аферист малолетний, сесть захотел?

– Куда? – не понял Вадик. Себя он считал законопослушным гражданином и без особой надобности старался не раздражать государство. Но в этом самом государстве с законом творилась такая неразбериха, что надежду на отсутствие судимости уже давно вселял не уголовный кодекс, а интуитивное понимание, что властям, даже мелким, сейчас не до тебя. «Где же я так накосячил?» – пронеслось в голове Егорова.

– Что?!!! Он еще спрашивает? – ректор уже орала не своим голосом. Чего-чего, а заводиться она умела с пол-оборота. – Ты у нас на очном учишься или на заочном?

– На очном.

– А как, учась на очном, ты умудряешься у нас же работать на трех работах? Я сейчас подниму твою зачетку и все натянутые тройки перетяну на неуды. Ты завтра же вылетишь из института прямиком в армию! – судя по эмоциональному состоянию ректора, угроза могла немедленно воплотиться в реальность.

– У меня нет троек. В основном пятерки и немного четверок, – Вадик опустил глаза. Душа, ушедшая в пятки, пыталась пробурить пол и сбежать к шахтерам. Те были не против, поскольку большая их часть бастовала под станами Государственной Думы, а работать в шахте кому-то все-таки нужно.

– Да ты еще и врун! А что собственно я ожидала… – она развела руками и хлопнула ими по столу.

– Надежда Семеновна, по учебе за мной хвостов нет. Вот у Галины Петровны можете спросить, я у нее диплом пишу, – Вадик включил наивную добродетель интеллигентного простачка.

– А мы сейчас проверим. Маша, соедини меня с деканом хим-био! – крикнула она секретарше. – Галина Петровна, добрый день! – на другом конце провода послышалось что-то дружески-неформальное. – Да, хорошо доехали. Извини за Сережу. Я к тебе по делу. Есть у тебя такой прохиндей Егоров Вадим на третьем курсе. Что значит хороший мальчик? Галь, а ты в курсе, что у меня ОБХСС[2] был сегодня? Из-за чего? Вот как раз из-за него. Он у тебя оказывается стахановец, на трех работах устроен. Нет, не в ночную. Дворником при общежитии. Ну, хорошо, можно и ночью улицу мести. Но он у тебя в корпусе еще на двух работах работает. Как про лаборанта знаешь? И что? Мать-учительница с больной бабушкой одна воспитывает? Ну да, ну да. И он реально везде работает? То есть ты считаешь это по обстоятельствам, а не финансовая махинация с фиктивной работой? Да, с комендантом общежития я поговорю. Все. Да, и ждем в субботу в гости, – она положила трубку. – Напишешь заявление об уходе со всех трех работ, – выдала ректор, покрутя большими пальцами друг о друга несколько секунд.

– А можно я хотя бы лаборантом останусь? – взмолился Вадик, предчувствуя финансовую катастрофу сугубо личного масштаба.

– Вон! Вон отсюда! И чтобы сразу в деканат шел. Там тебе все объяснят, – Надежда Семеновна опять включила сирену.

Галина Петровна и вправду объяснила быстро и доходчиво, что с государством играть в такие игры можно, если ты настолько дурной, что тебе плевать на свою жизнь и последующую карьеру.

– Куда бы тебя отправить на время, пока все не уляжется… – в раздумьях она подошла к телефону и, как будто вспомнив что-то, уже решительно набрала внутренний номер. – Феликс Григорьевич, к вам запрос пришел на отправку студентов в Кандалакшский заповедник на практику. Места еще есть? – в трубке послышалось невнятное бульканье. – Нужно оформить одного студента.

Егоров начал умоляюще трясти поднятыми вверх двумя пальцами, изображая лицом вселенскую катастрофу.

– Тебе чего? – декан прикрыла трубку рукой.

– Еще одного человека со мной можно?

– Прошу прощения, двух студентов, – в ответ коротко булькнули.

– Да, сейчас пришлю, – Галина Петровна положила трубку. – Ну, ты наглец. Девушку свою хочешь взять?

– Девушки пока нет. Друга.

– Это кого?

– Гурова.

– Ну, пропал заповедник… Поедешь за Полярный круг на практику по орнитологии на три месяца. И вот, чтобы не расслаблялся там, возьмешь еще пару книжек почитать, – она указала на очередную стопку кирпичей. – Сессию сдать не успеете, значит будете экзаменоваться с двоечниками в августе. Я договорюсь. Только чтобы с первого раза отстрелялись, на пересдачу шансов не будет.

– Галина Петровна, а вы в курсе, что студенты вас мамой Галей называют? – это была не лесть, а чистая правда. Можно даже сказать, кристально чистая. Ее обожали все.

– Иди… подлиза, – усмехнулась декан. Что знал этот сопливый юнец о том, в каком количестве судеб она поучаствовала, не дав их сломать об упрямую букву закона.

Глава 5. Север

Поезд и правда растаял, как и обещал вокально-инструментальный ансамбль «Пламя», позабыв уточнить время следующей встречи. Кандалакша встречала друзей свежим майским ветром с моря, заснеженными верхушками сопок и жестяыми банками сока манго в каждом магазине. Видимо, кто-то опять торганул остатками Родины и обналичил сделку довольно экзотическим способом.

– Вадь, давай купим? – предложил Костя. – Ты хоть раз манго пробовал?

– Пробовал. Мигель угощал.

– Ну, и как?

– Ну, так… – Егоров попытался напрячь память ощущений. Ощущения брыкались и не хотели проявляться. – Я вкуса не помню, мы им гаванский ром закусывали.

Банки мутно желтели жестяными боками, удивляя непонятной родословной на этикетке. Но риск – дело благородное. Пить в Заполярье сок загадочного тропического фрукта – в этом был какой-то экзистенциальный вызов, если и не всему миру, то своей привычной жизни точно. Да и что может быть лучше, чем разбавлять обыденность новыми ощущениями, ну, а риски приключений кишечника никто не отменял, ибо за все нужно платить.

– Сок манго, одну банку, пожалуйста, – Костик уже расплачивался с кассиршей, равнодушно насиловавшей не совсем исправный кассовый аппарат.

– А, приезжие… – продавщица протерла пыльную банку тряпкой и поставила ее на прилавок. – Нашим-то уже давно надоело. Весь город второй год эту дрянь пьет.

– Что, прям полное говно? – насторожился Костя от такого прямого указания на приключения со здоровьем. Экспериментировать с организмом при стопроцентной возможности попадания в инфекционную больницу все-таки не хотелось.

– Металлургический комбинат пропиваем, – внезапно хохотнула кассирша, отсчитывая сдачу и заодно разъясняя текущую обстановку. – Вот ждем, что за порт дадут. Пейте, не отравитесь. Нам не качество не нравится, а то, что мы как бы всем городом участвуем в чьем-то воровстве, но сами на этом ни хрена не зарабатываем.

– Да, мы попали на крутую делюгу, – облегченно засмеялся Вадик вместе с уже перепуганным не на шутку здоровьем. – Может, нам чего достанется?

– Ой, ребятки, не лезьте вы в эти дела. Всех денег не заработаете, – отчего-то испугалась кассирша. – Тут без вас охотников хватает: половина в море с якорями на шее лежат, а половина на сопках камнями присыпана.

Они вышли из магазина. Солнце вовсю заливало унылость северного города, пытаясь хоть как-то раскрасить его убогость своими лучами. Серым было все: дома, асфальт, заборы, деревья, еще не обросшие листвой. И только темно-зеленый танк с красной звездой на Центральной площади отчаянно целился в здание районной администрации, пытаясь то ли расстрелять этот серый беспредел, то ли призвать к ответу манговых аферистов. Его бронированная уверенность в выборе цели наполняла площадь оптимистическими смыслами. Верилось, что у танка все получится.

– Смотри, какие собаки нажористые, – Костик показал на лежащих под памятником лохмато-мордатых псов, размером с небольшого теленка. Впрочем, страха они не вызывали, объединенные с людьми общим пофигизмом.

– А ты заметил, что тут не видно маленьких собак? – спросил Вадик, рассматривая псов-переростков.

– Ага. Дохнут, – хохотнул Гуров.

– В смысле?

– А попробуй в минус сорок зимой согреться, если ты размером с варежку.

– Логично.

Им повезло с локацией – кордон заповедника находился всего в каких-то пятнадцати километрах от города. Если проехать на рейсовом автобусе вдоль Кольского полуострова со всеми остановками – полчаса ходу. Времени было завались, поэтому они еще немного пошатались по городу, обойдя несколько магазинов с книгами и хозтоварами. У Егорова начисто отсутствовал интерес к литературе в связи с нагрузкой от Галины Петровны, а вот у Гурова к этому времени начался забавно-криминальный период под названием «Мои первые книжки». Костя подцепил клептоманию. Ничего существенного он не крал: мелочи, никому не нужные, максимум книжки, которые в ту пору уже не очень-то и ценились. Ни о каком воровстве с целью обогащения не могло быть и речи. В большинстве случаев Гуров возвращал все на свои места на следующий же день, так как человеком был законопослушным, и страшно страдал, когда не удавалось вернуть вещь на место.

– Смотри, что я поимел, – Костя вытащил из-за пояса, прикрытого выпущенной рубахой, маленькую книжицу. Он похвастался своим достижением по дороге от магазина к автостанции. В его руках, слегка дрожащих от возбуждения, пузырилась на ветру обложка с надписью «Ричард Бах. Чайка по имени Джонатан Ливингстон». Ах, Анна Андреевна, знали б вы, что не только стихи растут из сора, не ведая стыда. Духовный поиск начинается в грязи, ибо на небе ему нечего делать, поскольку там все уже найдено.

– Костя, твою мать! Когда это прекратится? – Вадим быстро оглянулся в сторону книжного магазина. Погони не было. – Как может приличный еврейский мальчик из интеллигентной семьи заниматься такой фигней? Ты понимаешь, что клептомания – это сублимация какой-то твоей внутренней проблемы? Может, ты мне все-таки расскажешь, что случилось?

Гуров молчал и с блаженной улыбкой выслушивал дальнейшее морализаторство друга по дороге к автовокзалу. Под бубнеж Егорова купили билеты на рейсовый автобус, под его же шипение (чтобы не слышали другие пассажиры) тронулись в путь. Насколько серым представлялся город, настолько же безумно красочно разлеглась тайга за его пределами. Мхи, лишайники, кусты перемерзшей брусники, ели и сосны давали палитру красок, которой позавидовал бы любой импрессионист.

– О! Я теперь понимаю городских аборигенов. Такую природу можно уравновесить только серостью их человеческого бытия, – наконец-то открыл рот Костя. Он с восхищением рассматривал мелькавшие за окном пейзажи.

– То есть своих Моне они душат еще в колыбели? – продолжил мысль Вадик.

– Скорее, в головах, – вдруг погрустнел Гуров и повернулся к другу. – Я влюбился, Вадюх.

К такому неожиданному переходу Егоров был не готов, отчего повисла неловкая пауза. Рейсовый автобус очень долго поднимался на перевал, и складывалось ощущение, что он вот-вот заснет. Зато потом под горку покатился легко и быстро, весело ухая на дорожных буграх и колдобинах. Точно так же в голове Егорова прыгали и кувыркались файлы разных событий последнего месяца, когда друга словно подменили.

– Ну, колись дальше. Кто она? – общая картина наконец-то собралась, но Вадику недоставало деталей.

– Юля Зеленцова с первого курса.

– О! Симпатичная девчонка. У нас в общаге живет. В б******е и сучности не замечена. Хороший выбор, – одобрил Егоров. – Ну, и что у тебя с ней?

– В том то и дело, что ничего.

– Так ты поэтому книжки крадешь?

– Не знаю, но по времени эти события сходятся.

– А чего не поговоришь?

– Боюсь, – Костя уставился в прыгающий пол автобуса. – Может, поможешь?

– Чем? – удивился Егоров.

– Ну, познакомишь нас. Ты же всех в общаге знаешь.

– А жениться на ней тоже я буду? – Вадик так выразительно посмотрел на Костю, что стало понятно, что подразумевается под словом «жениться». – Давай сам. Я через это проходил, и ты не развалишься. Настоящий мужик должен уметь делать любые вещи, даже неудобные для себя.

С перевала открылся вид на бескрайний Кандалак-шский залив, заплеванный островами и лудами[3] у берегов. Четырехметровые приливы и отливы каждые восемь часов меняли его облик. В некоторых местах вода уходила от берега на полкилометра, обнажая морское дно. Такие участки называли литоралью. Они давали пищу огромному количеству птиц, прилетающих сюда на гнездовья. Но все эти знания были впереди, а пока нагруженные сумками и рюкзаками друзья благополучно вывались из автобуса к остановке с названием «д. Лувеньга». Тему душевных метаний пришлось отложить на неопределенный срок.

– Бабуль, не подскажете, где кордон заповедника? – спросил Вадик у прохожей.

– И что вас сюда несет неугомонных? Сидели бы у себя по домам, – она была явно не в восторге от упоминания заповедника.

– Так мы помогать приехали. Спасибо не просим, хоть дорогу покажите, – возмутился Костик.

– По прямой пойдете, за мостом метров двести и поворот налево будет. Там сами увидите. И Сергеичу скажите, что злы на него мужики. Пусть не лютует, как бы чего не вышло, – бабка кряхтя полезла по крутой тропинке в небольшую горку, на которой торча маленький бревенчатый домишко.

– Не, ну, ты смотри, куда не кинь, так какие-то разборки. В городе завод распилили, а здесь что делят? – Гуров задал чисто риторический вопрос. – Тревожная какая-то бабка.

– Угу. Тревожная бабка со злыми мужиками, – Вадим уже закидывал свой рюкзак за спину. – Пошли, Костя, приключения нам здесь обеспечены.

Сергеичем оказался начальник кордона. Кандидат биологических наук Александр Сергеевич Коряев – мужчина небольшого роста с широкой бородой и мелкими голубыми глазами встретил их прохладно в всех смыслах этого слова.

– Занимайте летний домик. Там холодновато жить, поэтому придется постоянно печку топить. Как обустроитесь, сразу ко мне. Форма одежды полевая, сапоги обязательно наденьте, – коротко обрисовал он ближайшие перспективы новоприбывших голобородых сотрудников.

У кордона стояли сразу три дома. В первом жил Сергеич, там же находилась и лаборатория. Это было капитальное строение с бетонным фундаментом и кирпичными стенами, внушающими абсолютную надежду на тепло, хранящееся внутри, но плохо вписывающимся в окружающую архитектуру таежного леса. Чего нельзя было сказать о втором доме, в котором жили юннаты со своими руководителями, представлявшим собой гигантскую избу из толстых бревен с двумя печками. Как говорится, все лучшее детям. Третье строение по сравнению с каменным домом не то что не вписывалось в природный ландшафт, оно казалось привнесенным из совершенно чуждых жарких и легкомысленных стихий. Разум отказывался называть его домом, но делать это упорно обязывало начальство заповедника. Имелись стены, пол, даже крыша с чердаком, но все было обито тонюсенькой доской, и в ее щели на улицу можно было просунуть карандаш. Через такое сито морской бриз остужал натопленную печь за час. На протяжении трех месяцев друзья, припахав в качестве бесплатной рабочей силы юннатов, собирали откуда ни попадя куски всевозможных строительных материалов и пытались обить ими снаружи стены, чтобы хоть как-то сохранять тепло.