Всегда вчерашнее завтра Абдуллаев Чингиз

Глава 4

– Если я не ошибаюсь, у вас в республике недавно прошли парламентские выборы, – холодно отреагировал Дронго на слова Стасюлявичюса, – значит, убитый был из прежнего состава правительства.

– Именно поэтому мы и приехали к вам, – улыбнулся заместитель министра иностранных дел.

– Я вас слушаю, господа. – У Дронго окончательно испортилось настроение. Он уже понял, что речь идет о политике, в которую он избегал вмешиваться, предпочитая расследование чисто уголовных преступлений. Однако в последние годы политика все чаще и чаще сама вторгалась в его деятельность.

Гости переглянулись, словно окончательно решая для себя, стоит ли рассказывать этому непредсказуемому человеку о всех перипетиях их сложного дела. Стасюлявичюс откашлялся и наконец решился:

– Собственно, речь идет не только об этом убийстве, но и о нашем правительстве…

– Я не совсем вас понял, – усмехнулся Дронго. – Давайте договоримся, господин Стасюлявичюс, не говорить полунамеками. Вы рассказываете мне суть дела, а я решаю, стоит ли за него браться. Разумеется, все сказанное вами останется только в этой комнате. Заранее предупреждаю, я не берусь за дела, связанные с компрометацией политических соперников или с чем-то подобным.

– Нет-нет, – сразу сказал Стасюлявичюс, – мы приехали не за этим. Мы оба представляем партию, победившую на выборах в парламент. Речь идет скорее о членах нашей партии. Хотя не только о них.

– Я думаю, вам уже пора изложить суть дела, – напомнил Дронго, – пока мы топчемся на месте.

Стасюлявичюс посмотрел на своего напарника, словно предоставляя ему слово.

– Речь идет о нашем архиве, вывезенном из Литвы и не попавшем в Москву, – заявил более прямолинейный Хургинас. – Мы до сих пор не знаем, где он находится.

– Архив местного КГБ? – уточнил нахмурившийся Дронго.

– Да. Москва доказывала, что оставила архивы местной агентуры, но мы проверили и выяснили, что большая часть агентурных материалов отсутствует. В том числе и списки особо важных агентов. – Хургинас говорил по-русски гораздо хуже своего напарника. И с сильным акцентом.

– А почему вы заинтересовались своим бывшим архивом только сейчас? – спросил Дронго. – Или смерть вашего коллеги как-то с этим связана?

– Вы все поняли правильно, – кивнул Стасюлявичюс. – Нашим друзьям удалось выяснить, что мой убитый коллега раньше работал на КГБ, служил у них информатором. И многие из нас считают, что его убрали из-за того, что он отказался продолжать сотрудничество.

– А как вам удалось выяснить, что он раньше работал на КГБ?

– Поэтому мы и приехали к вам, – сказал Стасюлявичюс. – Наши друзья купили материалы на моего бывшего коллегу сразу после его смерти. Но самое страшное с ним уже произошло. Нас волнует сейчас совсем другое. Могут всплыть негативные факты и о нашем национальном движении. Вскроются имена новых агентов КГБ и людей влияния. Нельзя допустить, чтобы у народа окончательно подорвалась вера в наши национальные идеалы. И поэтому нам нужен архив. Или хотя бы его копия. Мы должны знать, кого и в чем могут обвинить, чтобы предотвратить последствия, гораздо худшие по своим масштабам, чем те, что уже имели место раньше, когда мы опубликовали часть архивов местного КГБ, которые не успели вывезти из республики. Или, наоборот, специально подбросили нам, чтобы мы их опубликовали. В последнее время мы склоняемся и к такому варианту. Иначе чем объяснить, что к нам в руки попали материалы только по людям, выступающим наиболее решительно против Москвы?

Дронго понимал, о чем говорил его собеседник. Сразу после обретения независимости в Литве и в других прибалтийских республиках было принято решение выявить и отлучить от политики местных осведомителей и агентов КГБ. Когда в Литве опубликовали часть списка местной агентуры, разразился грандиозный скандал. Выяснилось, что даже среди основателей «Саюдиса» находились агенты КГБ, а министр иностранных дел Литвы, один из самых непримиримых противников Москвы, был просто осведомителем КГБ. Все это изрядно поколебало доверие простых людей к правым партиям. В ответ правые опубликовали секретную переписку бывшего первого секретаря ЦК и бывшего премьер-министра, называвшейся когда-то «железной леди» по аналогии с Маргарет Тэтчер.

Обмен компроматами завершился отлучением от политики и бывшего премьер-министра, и бывшего министра иностранных дел. Заодно с ними лишились своих постов еще несколько очень высокопоставленных деятелей правого движения, обвиненных в связях с КГБ. Но все понимали, что обнародована лишь часть архива. Что не назван ни один «агент центрального подчинения» из тех, что были наиболее глубоко законспирированы и давали информацию не местному КГБ, которому к тому времени уже не очень доверяли в Москве, а напрямую, в центральный аппарат КГБ СССР.

После известных событий в Москве, когда начали называть имена десятков и сотен прежних и нынешних осведомителей КГБ и наконец прежде закрытые архивы госбезопасности стали достоянием гласности, никто уже не удивлялся, находя в списках агентов самые громкие фамилии деятелей местных национальных движений. С самого начала перестройка, по мысли ее «архитектора» Горбачева, должна была проходить в рамках советской системы и под контролем партии и правоохранительных органов. Именно так и понимали свою задачу органы КГБ, при помощи которых создавались народные фронты во всех национальных республиках. Именно тогда в их руководство в массовом порядке внедрялись агенты КГБ, работавшие как на местные службы, так и непосредственно на Москву.

– Вы хотите, чтобы я выкрал документы из архивов нынешней российской разведки? – холодно спросил Дронго. – По-моему, вы несколько переоценили мои возможности. Для этого нужна дивизия десантников, и то без всяких шансов на успех. У вас несколько неправильное представление о моих возможностях. Достать архив не удастся. Это все равно, как если бы ЦРУ попросило кого-нибудь раздобыть списки российской агентуры в Америке. Я удивлен, господин Хургинас, что вы приехали с подобной просьбой. По-моему, и так ясно, что она абсолютно невыполнима.

Вместо ответа Хургинас достал фотографию.

– Это один из бывших руководителей нашей бывшей контрразведки полковник Лякутис. Он убит в Москве примерно в то же время, когда совершено убийство в Вильнюсе.

Дронго взял фотографию.

– Дело в том, – сказал наконец Хургинас, – что два убийства подряд слишком явно указывают на заговор. Мы предполагаем, что наш бывший дипломат работал раньше на КГБ, а затем отказался от сотрудничества с ними. Они его шантажировали и, когда он отказался окончательно, его убрали.

– У вас есть основания полагать, что он работал на КГБ? – нахмурился Дронго.

Стасюлявичюс посмотрел на напарника. Тот тихо вздохнул и кивнул:

– Да, у нас есть все основания так считать. Нашим друзьям удалось достать материалы из исчезнувшего архива КГБ. Они неопровержимо свидетельствуют о том, что он работал на КГБ в качестве «агента центрального подчинения». Мы считаем, его убрали именно за отказ продолжить сотрудничество.

– Вы предполагаете, что его убрали представители нынешних российских спецслужб? – У Дронго окончательно испортилось настроение. Дело предстояло не просто трудное, но и очень грязное.

– Мы хотим, чтобы вы дали заключение по всему комплексу вопросов, которые мы здесь затронули, – быстро вмешался Стасюлявичюс, не дав ответить Хургинасу. Тот недовольно покосился на напарника, но промолчал.

– Теперь излагайте ваши условия, – мрачно сказал Дронго. – Честно говоря, мне совсем не хочется браться за ваше дело, господин Стасюлявичюс. Оно кажется очень дурно пахнущим. Однако вы назвали имя Сигрид Андерссон, дочери женщины, которая когда-то погибла из-за меня. И только в память о погибшей я соглашусь помочь вам. Хотя предупреждаю: никаких гарантий дать не могу. Неудача может постигнуть и меня.

– Мы хотели бы услышать ваши условия, – снова быстро сказал Стасюлявичюс, словно опасавшийся разговора Дронго с представителем службы безопасности. Хургинас снова покосился на него и опять промолчал.

– Пожалуйста, сформулируйте внятно и четко мою задачу, – попросил Дронго, – после чего я смог бы назвать свои предварительные условия.

– Во-первых, нам нужен архив, во-вторых, нам нужен архив и, в-третьих, нам нужен архив, – сказал Стасюлявичюс. – Если вы еще и узнаете, кто и зачем убрал моего бывшего коллегу, мы вполне этим удовлетворимся. Но, повторяю, нам нужен архив, вывезенный в Германию.

– А почему вы уверены, что его вывезли именно туда?

– У нас есть некоторые соображения по этому поводу, – снова очень быстро произнес заместитель министра, – но этот специфический материал и информацию вы получите только после того, как мы договоримся.

На этот раз Хургинас не стал молчать.

– Мы имеем все основания полагать, что архив находится в Германии, – сухо сказал представитель службы безопасности. – Его вывозили из Литвы летом девяносто первого в обстановке секретности, чтобы об этом не узнали наши власти. Вы помните, что тогда случилось на литовско-белорусской границе?

Дронго был не просто экспертом, он был аналитиком и поэтому сейчас стал перебирать в голове события, происшедшие тогда в Литве. К этому времени он уже начал работать, оправившись после тяжелого ранения в восемьдесят восьмом.

– Там произошла, кажется, какая-то стычка на границе, – заметил он. – По-моему, было несколько убитых.

Вместо ответа Хургинас достал из кармана и бросил на стол целую пачку фотографий.

– Смотрите, – предложил он, – смотрите. Их убивали, подло расстреливая, добивая выстрелами в голову. Посмотрите на этих молодых ребят. – От волнения у него задергалось лицо.

– Там перебили целую заставу, – подтвердил Стасюлявичюс. – Тогда выдвигались разные версии, кто и зачем мог это сделать. Но истину установить сразу не смогли. Один из ребят выжил. И теперь мы точно знаем, кто именно в них стрелял. Это оказалась специальная группа КГБ, высланная в Вильнюс для работы с подобными документами. В нее входили четыре человека. Возглавлял группу полковник Савельев. С ними в последние месяцы работал и полковник Лякутис. Видимо, на границе что-то обнаружилось, и четыре профессионала КГБ легко расправились с неопытными молодыми ребятами. Тем более что только двое – Савельев и Лозинский – были специалистами по документации. Они, наверное, даже не успели достать оружие. Потом наши криминалисты установили, что стреляли в основном из двух автоматов. И из двух пистолетов добивали раненых.

– В группу входили «ликвидаторы»? – помрачнев, понял Дронго.

– Видимо, да. Некоторые наши прежние сотрудники КГБ помнили, что их было четверо. Однако фамилий мы не знаем. Но происшедшее на границе дает основание полагать, что в группу входили «ликвидаторы» – профессиональные убийцы КГБ, сопровождавшие груз, – печально подтвердил Стасюлявичюс.

– Надеюсь, вы не считаете, что профессиональные убийцы находились только в КГБ, а в других спецслужбах их не держат? – спросил Дронго.

– Другие спецслужбы не работали против моей страны, – холодно парировал Стасюлявичюс, – поэтому мне трудно судить. Будет лучше, если вы скажете нам свои условия и мы перейдем к их обсуждению.

– В таком случае я постараюсь сделать все что смогу, – подтвердил Дронго. – Если здесь замешаны «ликвидаторы» КГБ, это все несколько усложняет. Но я все равно постараюсь узнать, что там случилось. По-моему, триста тысяч долларов – не очень большая сумма. Сто до начала операции и двести после. При этом аванс не возвращается даже в случае неудачи.

Его собеседники переглянулись.

– Надеюсь, вы не считаете, что я могу взять деньги и халтурить, – улыбнулся Дронго, – моя репутация стоит гораздо больших денег.

– Мы знаем, – ответил Хургинас, – мы о вас много слышали. – Он обернулся к своему спутнику.

– Мы согласны, – подтвердил Стасюлявичюс, – мы согласны на все ваши условия.

– Хорошо, – сказал Дронго. – Теперь, перед тем как ваш коллега посвятит меня в некоторые «специфические» проблемы, о которых вы изволили сказать, уточним еще один важный вопрос. Кто, кроме вас, знает о вашем визите? Вы утверждаете, что прилетели в официальную командировку. Но мне кажется, помимо президента, о вашем визите осведомлены еще несколько человек.

Стасюлявичюс явно удивился.

– Да, – признался он, – но это не так важно.

– В нашем деле важно все, – возразил Дронго. – Вспомните, кто именно знает о вашем визите?

– Председатель правительства, спикер парламента, руководитель службы безопасности, – стал перечислять Стасюлявичюс, – двое сотрудников аппарата президента, еще несколько человек из аппарата службы безопасности. Министр иностранных дел. Не больше десяти-пятнадцати человек.

– Очень много, – покачал головой Дронго. – Надеюсь, вы составите мне точный список этих лиц. Только не забудьте включить в него и собственных жен, если они тоже в курсе того, куда вы отправились.

– Вы сильно перестраховываетесь, – улыбнулся Хургинас.

– Нет, я просто люблю все делать основательно. Кроме того, мне понадобятся материалы по убийствам в Москве и Вильнюсе, имеющиеся в вашем распоряжении.

– Разумеется, – согласился Хургинас.

– И последнее условие. Ни при каких вариантах вы не вмешиваетесь в мое расследование. Я веду его самостоятельно и так, как считаю нужным. Если по какой-либо причине захотите, чтобы я прервал расследование, вам придется выплатить и оставшуюся часть суммы.

– Мы согласны, – сказал Стасюлявичюс. Хургинас молча кивнул. – Тогда начнем, – подвел итог разговору Дронго. – С этой минуты я занялся поиском архивов.

Глава 5

Из окон номера открывался изумительный вид на мост, рядом с которым находилось здание. Отель «Мария Кристина» в Сан-Себастьяне был тем самым любимым местом Дункана, куда он обычно приезжал отдыхать во время отпуска. Может, потому, что в Сан-Себастьяне по странному стечению обстоятельств когда-то оказались его родители-дипломаты и ровно сорок восемь лет назад здесь родился мальчик, ставший новым английским гражданином.

Тогда сама Испания переживала довольно сложную ситуацию: сказывалось окончание войны, растерянность Франко и его окружения, понимавших, что после крушения естественных союзников в лице Гитлера и Муссолини Испания оказалась обособленной на международной арене. Только коммунизм, «холодная война» и необходимость изоляции советского восточного блока в Европе привели к тому, что франкистскую Испанию и салазаровскую Португалию демократические страны Запада стали считать «своими» в той изнурительной борьбе, которая началась между двумя политическими системами в разделенном на два противоборствующих лагеря мире.

Дункан Фрезер был профессиональным сотрудником секретной службы ее величества. Несмотря на возраст, он выглядел довольно молодо, по-прежнему красивый, подтянутый, с вечно широкой улыбкой, столь не свойственной англичанам и указывающей скорее на кровь его матери – наполовину итальянки, а наполовину хорватки. Может, от нее он и получил ту жизнерадостность, которой так не хватало истинным гражданам туманного Альбиона.

Еще с молодых лет он старательно изучал русский язык, считая, как и многие его коллеги, что Советский Союз в течение многих десятилетий будет представлять угрозу непосредственно Великобритании и самому существованию западного мира. Уже тогда беспристрастные аналитики отмечали нарастающие тенденции разложения в стране, которую один из американских президентов патетически назвал «империей зла». Президент, в прошлом актер Голливуда, мог себе позволить подобное сравнение. Фрезер же как профессионал точно знал, что именно хорошо, а что плохо в советской системе хозяйствования.

Уже тогда они отмечали очевидные промахи в экономике и идеологии, наблюдая, как дряхлеющие советские лидеры не совсем уверенно руководят половиной земного шара. И наконец в середине восьмидесятых именно триумф английской секретной службы сделал возможным изменение мира.

Прибывшему для знакомства с премьер-министром Англии тогда еще не Генеральному секретарю ЦК КПСС, а всего лишь кандидату на это место Михаилу Горбачеву предстояло встретиться с Маргарет Тэтчер. По сложившейся традиции сотрудники советского посольства в Лондоне должны были подготовить краткую записку-анализ о положении в Англии, изложить перспективы сотрудничества и основные моменты, на которые высокому гостю следовало обратить внимание.

Разумеется, почти все данные посольства основывались в первую очередь на информации сотрудников ПГУ КГБ в Англии, во главе которых стоял Олег Гордиевский. Он, правда, еще не успел стать резидентом, а всего лишь исполнял обязанности. Зато к этому времени у него наладились прочные связи с английской разведкой, которой он поставлял многочисленную информацию. Именно Гордиевский и принял участие в составлении доклада для Горбачева, это его мысли, вернее – мысли секретной службы ее величества, озвучивал Михаил Горбачев на встрече с премьер-министром Великобритании.

Маргарет Тэтчер была очарована умом, энергией и динамизмом одного из самых реальных кандидатов на роль лидера восточного блока, даже не подозревая, чью информацию Горбачев использовал во время беседы. Вскоре высокий гость стал руководителем восточного блока, а возникшие симпатии между двумя лидерами помогли установить и доверительные отношения между Тэтчер и Горбачевым.

Правда, Гордиевский к этому времени провалился, но английские разведчики уже работали почти во всех странах Восточной Европы, с тревогой и радостью наблюдая за общим развалом в странах восточного блока, начатым по «принципу домино» в Польше и перекинувшимся оттуда в другие страны.

Даже лучшие аналитики советской системы в начале восьмидесятых не могли предполагать, что к концу девяносто первого Советский Союз исчезнет с политической карты мира. Даже самые выдающиеся эксперты не ожидали столь стремительного краха огромной супердержавы, по праву считавшейся самым грозным противником западного мира.

После развала Советского Союза и некоторой эйфории, свойственной победителям, выяснилось, что под обломками развалившегося государства погребены многие проблемы, требующие своего разрешения. Вместо одного государства образовалось целых пятнадцать. И хотя непосредственной угрозы они не представляли, тем не менее все новые республики оказались так же непредсказуемы и сложны в понимании для западного менталитета, как и бывший Советский Союз. Фрезер, уже подумывавший, не поменять ли специализацию, одним из первых понял, что с крушением Советского Союза их отдел не останется без работы, специалисты-профессионалы еще понадобятся и в борьбе против российской разведки, и в сложной схватке с другими западными разведками за секреты постсоветского пространства.

Он плавал в бассейне, когда к нему подошла миловидная девушка, с улыбкой сообщившая, что на его имя пришел срочный факс из Лондона. Дункан едва не чертыхнулся. Он только приглядел поселившуюся в отеле молодую женщину, с которой собирался сегодня вечером поужинать. Черт побери, почему Дэвид не может оставить его в покое хотя бы на несколько дней? Впрочем, подобные стенания часто раздаются из уст человека с неустоявшимся графиком работы, ожидающего задания в любую минуту и в любой точке земного шара.

Бросив последний взгляд на красивую итальянку, он вылез из бассейна и затопал к раздевалке. Переданная ему записка содержала стандартную просьбу связаться с представительством компании для уточнения деталей будущего договора. Он знал: это означает приказ срочно возвращаться в Лондон. Он вылетел вечерним рейсом.

Все секретные службы мира похожи друг на друга, но каждая имеет свою специфику. В разведке КГБ, где не жалели ни денег, ни людей, главными показателями являлись массовость охвата и техническое вооружение агентов. В ЦРУ самым важным считалась способность агентов к самостоятельному мышлению и перспективы их роста. В Израиле упор делали на своих единоверцев, рассыпанных по всему миру. В английской секретной службе особый упор делался на… секретность. Иногда даже показательно выраженную. До середины восьмидесятых годов о назначении главы разведки даже не сообщалось, не говоря уж о его имени или биографии.

Завесу секретности впервые приоткрыла Стелла Римингтон, о которой сообщили все газеты мира, а чуть позднее и напечатали ее фотографию с краткой биографией. О структуре разведывательного ведомства, специальных агентах, местных резидентурах не было сказано ни слова. Точно так же и офис, построенный для службы разведки, служил лишь прикрытием, видимой верхушкой огромного айсберга. На самом деле агенты никогда не ездили в это здание, а резиденты, вызываемые из разных стран, принимались руководством совсем в других местах.

Дункан прилетел в Лондон поздно ночью, а уже ровно в девять утра сидел в кабинете Дэвида Страуса, своего непосредственного руководителя. Невысокого роста, с большой выпуклой лысой головой, потухшим темным лицом, характерным для человека, всю свою жизнь просидевшего в кабинетах, Страус никогда не был агентом с правом на самостоятельные действия. Страус считался аналитиком, обрабатывая полученную информацию и выдавая ее результаты непосредственному руководству. Именно благодаря его чутью и талантам он и продвигался по службе, сидя в кабинетах, тогда как другие агенты, добывающие информацию непосредственно на местах, ошибались или проваливались один за другим.

– Иногда кажется, – беззлобно заметил Фрезер, – что вы специально разрешаете мне куда-нибудь уехать, чтобы затем срочно вызвать обратно. Это как поводок, который отпускаешь, а когда он натягивается, дергаешь сильнее, чтобы дать почувствовать, в чьих именно руках он находится.

– Когда вы перестанете шутить? – покачал головой Страус. Из-за язвы он никогда не улыбался.

– Вы могли бы привыкнуть к моему характеру за столько лет, – улыбнулся Фрезер.

– А вы к моему, – парировал Страус.

Фрезер поднял вверх обе руки.

– Сдаюсь. Спорить с вами – самое бесперспективное занятие. Вы все равно окажетесь правы. У вас всегда абсолютная логика.

Страусу, очевидно, надоел этот разговор. Вместо ответной реплики он поднял со стола папку с документами.

– Возьмите это и срочно изучите. У вас всего один день. Завтра утром вы доложите мне свои соображения.

– Что-нибудь случилось?

– Сначала прочтите документы, – ворчливо предложил Страус.

Фрезер незаметно усмехнулся. Он знал манеру своего непосредственного руководителя заставить изучить документы, но потом разъяснить все самому, чтобы прочувствовать реакцию собеседника.

– Именно из-за этого меня так срочно вызвали? – невинным голосом спросил Фрезер.

– Это очень важное дело, – строго заметил Страус. – Речь идет об исчезнувшем архиве литовского КГБ. Сейчас уже нет сомнений, что его вывезли не в Москву, как мы тогда предполагали. Архив оказался в Германии. Более того, по сообщениям нашего посольства в Бонне, кто-то уже предлагал представителям Лэнгли конкретные дела из этого архива. По счастливой случайности они вышли на этого бизнесмена. Впрочем, я не вижу здесь ничего удивительного. Для немцев и русских все американцы – агенты ЦРУ, а любой бизнесмен так или иначе связан со своей разведкой. По-своему они правы, но их подвело одно обстоятельство – наш бизнесмен оказался другом американского консула и их часто видели вместе. Очевидно, на этом основании русские и немцы, которые предложили этот товар, сделали вывод о его причастности к ЦРУ.

– Ему предложили документы из архива литовского КГБ? – не поверил Фрезер.

– Вот именно. Он сразу сообщил об этом в наше посольство. Я считаю, нам просто повезло, что они вышли именно на нас. Хоть в чем-то мы попытаемся обскакать американцев. Это нам очень кстати. У них и без того сильные позиции в Европе, в частности в Прибалтике.

– И кто предлагал документы? Неужели немцы? – спросил Фрезер.

– Судя по всему, да. Но я думаю, что они связаны с русскими.

– Почему они тогда не предлагают их своей разведке?

– Поставьте себя на их место. Они живут в Германии, пытаются ничем особенным не выделяться и вдруг сообщают своей разведке, что имеют такой материал. Да еще по Прибалтике. Зачем немецкой разведке его покупать? Она просто задержит всю эту подозрительную компанию бывших русских и немецких разведчиков и отнимет документы на вполне законных основаниях. Нет, они правильно сделали, обратившись к американцам. Те заплатят гораздо больше.

– А у самих русских нет копии этих документов? Может, они не имеют уже никакой цены? – предположил Фрезер.

– Эти документы срочно готовились летом девяносто первого года. Тогда в Вильнюс за ними выехала специальная группа КГБ СССР. Они должны были вернуться в Москву двадцатого августа. Вы помните, что произошло в Москве девятнадцатого и двадцатого августа?

– Помню. – Фрезер был специалистом по Советскому Союзу и не мог забыть именно это число. Тогда казалось, что вся мировая история подвешена на какой-то маятник и от того, как именно он качнется, зависели судьбы миллиардов людей от Токио до Лос-Анджелеса.

– Документы тогда не пришли в Москву? – понял Фрезер.

– Вот именно. Они просто исчезли, растаяли в воздухе. Тогда арестовали председателя КГБ Крючкова, на следующий день с работы сняли его преемника генерала Шебаршина. В обстановке подобного развала были утеряны и документы по «агентуре центрального подчинения». Это очень важные документы, Фрезер. Фактически там собраны фамилии и клички всех «агентов центрального подчинения», остающихся в Литве. А это не дешевые бармены или вокзальные проститутки, годившиеся в полицейские осведомители. И не чиновники министерств, которые могли давать информацию своих ведомств. Там речь шла об очень крупных политиках, министрах, депутатах. Если Москва получит этот архив и сумеет его правильно использовать, в Вильнюсе снова будет восстановлена «пятая колонна» русских.

– Я не совсем понимаю, сэр, – осторожно спросил Фрезер, – у них же наверняка остались донесения сотрудников, которые с ними работали. Зачем им в таком случае архив? На агентов можно выйти и без него.

– Вы забываете о конкретной ситуации, Фрезер, – поучительно сказал Страус, поднимая указательный палец правой руки. – Во-первых, там практически не осталось прежних кадров. Вы лучше меня знаете, как старых коммунистов выгоняли из центрального аппарата и как там избавлялись от лучших работников. Во-вторых, несколько изменилась обстановка. Раньше работать на КГБ считалось престижным и нравственным. А в независимой республике приоритеты несколько поменялись. Теперь это самый большой позор для любого политика, и они все открещиваются от сотрудничества. Вынудить их снова работать на российскую разведку практически невозможно. Есть только один выход в таком случае. Найти непосредственные расписки самих агентов с их личными заверениями в преданности тогдашнему КГБ. Понимаете? То, от чего никто не сможет отказаться.

Фрезер кивнул. Страус, как обычно, говорил четко и убедительно. Именно эти качества помогли ему стать начальником отдела.

– И, наконец, не менее важно третье обстоятельство. – продолжал Страус. – После принятия в НАТО восточноевропейских государств наступает очередь и Прибалтики. Нас очень интересует, кто может стать нашим союзником в Литве, с кем мы будем иметь дело. Но точно так же этот вопрос волнует наших германских коллег. Я уж не говорю про американцев. Если они опередят нас и сумеют достать эти документы… – он покачал головой, – это практически будет означать, что Литва, и без того испытывающая сильное влияние Германии, станет страной, управляемой исключительно немцами. Или американцами. Ведь заставить работать агентов под угрозой разоблачения они наверняка смогут. А мы просто потеряем наше влияние в районе Балтийского моря.

– Я все понял, сэр. Вы, как всегда, рассказали все точно и емко, еще до того, как я успел ознакомиться с документами.

– Вы, как всегда, врете, – усмехнулся Страус. Он не умел улыбаться, только усмехался. – Просто хотели мне польстить и, зная мой характер, заставили меня рассказать вам все еще до того, как вникли в суть того дела. Я вас, хитреца, насквозь вижу.

Фрезер улыбнулся в ответ.

– Ну, раз вы все понимаете, тем лучше, – сказал он, не теряя самообладания. – Вам нужно встретиться с человеком, который предлагает эти документы. Он будет считать вас американцем, не надо его разубеждать. Главное – достать эти бумаги. Не особенно торгуйтесь, мы готовы заплатить за них любую приемлемую сумму, лишь бы документы попали к нам. Они нас очень интересуют, Фрезер, вы меня понимаете? Очень, – подчеркнул он последнее слово. – Встреча состоится через два дня в Гамбурге.

– Мне все ясно, сэр.

– Фрезер, – окликнул его на прощание Страус. Что-то в его голосе заставило Дункана обернуться. – Я не сказал вам еще об одном обстоятельстве. И тоже очень важном. Литовское правительство создало специальный фонд для поисков своего исчезнувшего архива. И знаете, кому обещали эти деньги? – Он не сделал эффектной паузы. – Дронго. – И добавил: – Теперь вы не сомневаетесь, что у нас действительно нет времени?

Глава 6

Он прибыл в Москву рейсом «Трансаэро». В последние годы эта молодая компания стремительно завоевывала все новые позиции. И он любил летать самолетами именно этой компании. Кроме прекрасного обслуживания, она отличалась и своей кухней, а он чувствовал, как к сорока годам становится гурманом, получая удовольствие от этого столь объяснимого порока.

В свою московскую квартиру Дронго приехал поздно ночью. Он не был здесь несколько месяцев. Повсюду лежал тонкий слой пыли. Раздевшись, он взял тряпку и начал наводить порядок. Потом принял душ. При этом он продолжал думать о своем задании. Он понимал, что дело не просто в архивах маленькой прибалтийской республики. Речь шла о возможности стабильного существования Литвы в тех условиях постсоветского пространства, в которых ей предстояло выживать.

Документы, предоставленные Хургинасом, подтверждали версию о вывозе архива из Литвы в августе девяносто первого. Теперь следовало внимательно проанализировать предстоящую работу, четко продумать план действий.

Документы из архива предлагали в Дюссельдорфе. Следовательно, там не может находиться их основной владелец. Иначе он не разрешил бы совершить сделку именно в Дюссельдорфе. Но он обязательно находится в Германии: такие документы не возят через границу, даже если она проходит внутри Шенгенской зоны. Значит, Савельев, если только это действительно он, вывез документы в августе девяносто первого именно в Германию. Но почему в Германию? Легче было бы спрятать их где-нибудь поблизости, на Украине или в Белоруссии. Хотя нет, в августе менялась только власть. А развал страны произошел позднее, и его закрепили в декабре беловежскими соглашениями. Значит, Германия. Как же он тогда провез архивы через три границы? Германия? Получается, что его там ждали надежное убежище и надежный друг, который помог бы ему в первое время. Какой такой друг мог быть у полковника КГБ и его группы? И почему именно в Германии? В августе девяносто первого… Полковник КГБ… Там в это время находилось много военных, много офицеров КГБ. Все точно.

Группа советских войск еще оставалась в Германии, вспомнил Дронго. Он повез архив в Германию к своему другу или к группе друзей, которые, как ему тогда казалось, могли защитить его, спрятав эти документы. Значит, нужно искать среди знакомых Савельева, причем один из них должен занимать очень большую должность в группе советских войск.

Сидя в кресле, он размышлял. Подобная работа всегда доставляла ему гораздо большее удовольствие, чем активные действия с крушением челюстей и стрельбой на выживание. Он не любил стрелять и не любил убивать. Особенно ему не нравилось, когда стреляли в него.

Кроме Савельева, в группу входил подполковник Лозинский. Где он теперь и что с ним случилось? Нужно попытаться узнать, используя свои старые каналы связи. И существовали еще два «ликвидатора», то есть два профессиональных убийцы. Куда они подевались после того, как устроили такую бойню на литовско-белорусской границе?

«Похоже, без консультации с Владимиром Владимировичем не обойтись», – понял Дронго. Часы показывали уже половину двенадцатого, когда он поднял трубку и набрал номер своего старого знакомого. Телефон ответил почти сразу. Владимир Владимирович жил один, и телефонный аппарат обычно стоял рядом с ним на столике.

– Добрый вечер, Владимир Владимирович, – приветливо начал Дронго, – надеюсь, вы еще не спали?

– Уже собирался. Почему ты звонишь всегда так поздно? – ворчливо спросил Владимир Владимирович.

– Наверное, потому, что я ярко выраженная сова, – пошутил Дронго.

– Как твои дела?

– Пока все в порядке. Мне опять нужна ваша помощь.

Владимир Владимирович проработал в КГБ почти полвека. Это была ходячая энциклопедия, знавшая обо всем и обо всех. Уже когда он вышел на пенсию, его использовали для связи с самим Дронго, если требовалось срочно решить какую-нибудь достаточно сложную задачу. В свою очередь, и сам Дронго охотно прибегал к помощи старого знакомого, который жил на весьма скромную пенсию бывшего полковника КГБ и не мог бы помогать семье своей дочери, если бы Дронго исправно не выплачивал ему часть своих гонораров.

– Какая помощь? – спросил Владимир Владимирович.

– В КГБ летом девяносто первого была создана специальная оперативная группа под руководством полковника Савельева, которая действовала в Литве. Речь идет о вывезенном архиве, который не дошел до Москвы. Мне нужно знать, во-первых, кто именно входил в его группу и, во-вторых, не было ли у него близких друзей в группе советских войск в Германии.

– Только это? – уточнил Владимир Владимирович. – Я думал, ты попросишь по меньшей мере списки агентуры нынешней российской разведки во всех странах Прибалтики.

– Это примерно одно и то же, – пробормотал Дронго.

– Ладно, – согласился его собеседник, – постараюсь что-нибудь сделать. Завтра вечером позвони.

– Спасибо. – Он положил трубку. Теперь ему оставалось ждать завтрашнего вечера. Еще предстояло уточнить, как погиб полковник Лякутис. Московский адрес полковника дал ему Хургинас.

Утром он поехал по указанному адресу. Обычный московский дворик. На скамейке сидели две старушки, во дворе играли дети. Ничто не указывало на трагедию, которая произошла здесь несколько месяцев назад. Он прошел в подъезд, поднялся на третий этаж. Убедившись, что звонок не работает, осторожно постучал. За дверью никто не ответил. Он постучал снова, на этот раз сильнее.

Дверь медленно открылась. На пороге стояла потухшая женщина. Он знал, как выглядят обычно подобные женщины, неожиданно теряющие своих любимых мужей.

«Проклятая профессия, – подумал Дронго, – приходится мучить вдову после такого горя».

– Добрый день, – вежливо сказал он, – извините, что я вас беспокою. Здесь жил полковник Лякутис?

– Да, – равнодушно ответила женщина, – он жил здесь.

– Я его бывший сослуживец, – соврал Дронго. – Можно войти?

– Входите, – так же равнодушно сказала она, пропуская гостя внутрь.

Квартира выглядела сиротливо, словно сама жизнь покинула это жилище. Он прошел в столовую, сел за стол. Она села напротив, устало положив руки на стол.

– Как вас зовут? – спросила женщина.

– Полковник Савельев, – чуть поколебавшись, представился он, внимательно следя за реакцией женщины. На нее это не произвело никакого впечатления, словно она впервые услышала такую фамилию. Покойный Лякутис не посвящал жену в свои служебные проблемы.

– Он ничего обо мне не рассказывал? – спросил Дронго.

– Нет. – Женщина покачала головой. Она пребывала еще в таком состоянии, когда не врут из вежливости.

– Наверное, он говорил обо мне. Мы начали работать с ним давно, еще лет пятнадцать назад, когда я приезжал в Литву. И совсем недавно, перед самым распадом, я был командирован в Вильнюс.

– Вполне возможно, – согласилась она, – но я не помню. Он не любил рассказывать о своей работе. Только сейчас начинаю понимать, что, прожив с ним столько лет, я мало интересовалась его проблемами.

Она отвернулась, но ни одним жестом, ни звуком не показала своего состояния.

– Как он погиб? – спросил Дронго.

– Его убили около нашего дома. Какой-то снайпер. Я целый месяц не могла спокойно проходить мимо этого места. Слава богу, скоро перееду отсюда к дочери.

– А кто это был, выяснили? Что-нибудь удалось узнать?

– Нет. Просто нам сказали, что неизвестный снайпер. Милиция до сих пор ищет. Следователи доказывают мне, что найти убийцу очень трудно. А я знаю: когда хотят, находят. И кому он мог помешать? Врагов мы не имели, в коммерческие дела никогда не ввязывались – на это он был не способен.

– Тогда, может, существуют другие причины убийства? – осторожно заметил Дронго.

– Не знаю. Возможно, что-то связанное с их банком. Но там у него все спокойно. Милиция проверяла его банк и всех его работников, но ничего не нашла. Они говорят, будто не могут найти каких-либо мотивов для убийства. Немотивированное убийство почти не раскрывается – это термин их следователя.

– А вы сами как считаете? – Ему приходилось быть предельно внимательным и осторожным, не очень нажимая на несчастную женщину.

– Не знаю. У него не было никаких секретов. Правда, последние два дня он ходил какой-то задумчивый. В тот вечер мы первый раз выбрались с ним в театр. – Она тяжело вздохнула. – Я ему советовала не ходить, но он настоял. Получилось, что и в последний.

Она оказалась очень сильной женщиной, если могла говорить о подобном, выдерживая все его вопросы.

– Извините меня, – искренне сказал Дронго, – я причиняю вам боль своими вопросами.

– Ничего, – сказала она и снова вздохнула, – сейчас уже легче. Не так больно, как раньше. Боль постепенно притупляется.

– Вы переехали сюда еще в девяносто первом?

– Да, сразу после августа. Он пришел домой и сказал, чтобы я собиралась. Он уволился с работы, и мы переехали сюда, в Москву. Он думал устроиться на работу, но тогда здесь царили такие беспорядки. Сначала он даже нанялся сторожем. Очень переживал за Литву, за свою бывшую работу. Но потом нам казалось, что все наладилось…

Она все-таки заплакала.

Проклиная все на свете, он пошел на кухню, налил стакан воды из чайника, принес женщине.

– Извините, – сказала она, – простите меня. Я не выдержала.

«Они всегда такие сдержанные, эти прибалты», – подумал Дронго, поднимаясь.

– Вы не могли бы дать мне адрес вашей дочери? – попросил он на прощание.

– Зачем? – удивилась она.

– У меня остались письма вашего мужа. Я хотел бы переслать их вам, – в последний раз соврал Дронго.

– Спасибо. – Она назвала адрес, не спрашивая, почему он не записывает. Жена офицера КГБ, она знала, как тренируют профессиональную память коллеги ее мужа.

Он попрощался и вышел из квартиры, осторожно закрыв за собой дверь. Встреча с женщиной подтвердила его предположения. Теперь следовало ждать сообщений от Владимира Владимировича. Он вышел из подъезда и посмотрел на небо. Стояла довольно теплая погода, несмотря на февраль, и он решил немного пройтись пешком.

Уже через пятьдесят метров он почувствовал, что за ним следят. Это ощущение взгляда в затылок он знал слишком хорошо. Пройдя еще немного, он уже не сомневался в том, что за ним кто-то идет. Молодой, наглый, не очень маскируясь, он следует за ним по пятам. Нужно от него оторваться.

Интересно, кто это может быть? Он завернул за угол, решив проверить своего наблюдателя. В этот момент рядом притормозила «Волга». Сидевший за рулем пожилой человек посмотрел на него и, недобро усмехнувшись, приказал, поднимая пистолет:

– Давай в машину, и быстро. Только без глупостей.

А сзади уже подбегал молодой наблюдатель.

Глава 7

В день похорон Алексеев был не просто мрачен. Его потрясло обрушившееся на семью друга горе. Однако, кроме обычных в такой день волнений, он испытывал и другие чувства: жгучую обиду за неустроенную жизнь такого профессионала, как Лякутис, и невосполнимость потери человека, которого он давно знал и высоко ценил.

Алексеев, несмотря на давнее знакомство, никогда не заводил с ним разговора о трагических для него последних двух годах советской власти в Литве. Этих людей сформировала сама система, их деды и прадеды защищали советскую власть во время революции в составе латышских стрелков. Это их потом первых расстреливали в тридцать седьмом, находя среди них «предателей» и «шпионов». Их отцы с оружием в руках защищали родную Литву от нашествия фашистов, освобождали Вильнюс. И потом долгие годы получали за это подлые удары ножами и выстрелы в спину «лесных братьев».

И, наконец, сам полковник Лякутис всю свою жизнь честно прослужил в органах контрразведки, отдавая любимому делу всего себя без остатка. Для него понятие Родины в тот момент не разделялось на края и подлески. Эта была одна большая Родина – от Калининграда до Камчатки, от Мурманска до Кушки, которую он обязан любить и защищать.

Трагедия этих людей заключалась не столько в том, что они защищали ошибочные взгляды или придерживались неправой стороны. Их трагедия была в самом времени, потребовавшем развала одного из противостоящих мировых блоков, чтобы сделать победу другого окончательной и бесповоротной. В одно мгновение бывшие герои стали «подлецами» и «предателями». Люди, отдававшие всю свою жизнь идее, пусть нелепой и не совсем исполнимой, получили обидное прозвище «пособников оккупантов», «предателей родной земли».

А другие, которые действительно предавали и стреляли, убивали и карали, тоже во имя идеи, но другой, пусть даже, по их понятиям, более правильной, стали в один миг патриотами и героями. Особенно тяжело приходилось старикам. Они еще помнили ту, старую, довоенную Литву и последние пятьдесят лет, которые они прожили в новой, другой Литве. Теперь снова акценты менялись, и старики с ужасом обнаруживали, что в их дома стучатся новые хозяева, дети тех самых людей, которые, казалось, навсегда покинули Литву.

Никто не говорил о сотнях, тысячах честных людей, оставшихся в Прибалтике и в других республиках один на один со своими проблемами. Ветераны войны боялись надевать свои награды, во многих республиках «новые патриоты» отменяли даже День Победы. И безжалостно преследовали тех, кто успел отличиться в другой, доразвальной жизни их республик. Люди сходили с ума, стрелялись, выбрасывались из окон, проклиная все вокруг. А в это время в Минске мирно спал в своей кровати бывший ученый, похожий на вещую сову из-за своих печальных больших глаз и немного вытянутой головы, даже не понимавший, что именно он сотворил с миллионами своих бывших сограждан. Его не мучила совесть, и он спокойно рассуждал «о неизбежности исторических процессов», не сознавая масштаба того горя, которое он принес народам одним росчерком своего пера.

А в Москве храпел в своей постели не всегда здоровый лидер, который тоже не совсем понимал, что именно он сделал во имя собственного тщеславия и власти. Он не мог осознать масштаба той вселенской трагедии, которая развертывалась на одной шестой части земного шара, когда миллионы его бывших соотечественников потеряли огромную Родину, растасканную по кускам в качестве маленьких триумфальных одеяний для будущих, во многом ничтожных и карикатурных национальных президентов мелких суверенных государств.

И в Киеве спокойно, по-молодецки храпел главный организатор беловежского развала. Смешной хохолок на голове немного топорщился, но упрямый лидер, которому собственный народ отказал даже в праве быть вожаком, по-прежнему считал себя правым и с удовольствием рассуждал о «самостийности» его нового государства, иногда забывая, что столица этого государства была одновременно и самой древней столицей трех братских народов. Будучи неистовым идеологом в прежние времена, он стал таким же неистовым «радетелем самостийности», не замечая, как смешно и нелепо выглядит его мгновенное преображение.

Алексеев стоял у могилы Лякутиса, и горькие мысли мучили его. Помочь таким, как его друг, невозможно. Можно лишь отчасти облегчить боль одного или другого, выдать в посольстве нищенскую пенсию, чтобы ветераны не умирали от голода, продавая свои награды, или пособие уже переехавшим людям. Но трагедия продолжала разворачиваться, и десятками, сотнями, тысячами трупов платили бывшие советские люди за ужин трех лидеров в Беловежской пуще. И нерешительность четвертого, превратившегося в настоящее посмешище для собственного народа, отвергнутого и презираемого до такой степени, что уже через несколько лет, когда он снова попытался «оседлать коня», за него проголосовало больше полпроцента от оставшейся части населения бывшей когда-то его страны. Это и стало самой настоящей оценкой людьми и его деяний, и его слабости.

С кладбища Алексеев отправился на работу. Его еще утром вызывал к себе генерал Локтионов, но он выпросил это последнее прощание со своим другом, твердо решив для себя, что поедет на кладбище при любых обстоятельствах. И теперь, извинившись перед вдовой – он еще не мог выговаривать этого слова, – полковник возвращался к себе на службу в мрачном, подавленном настроении.

Именно в таком состоянии он и вошел к Локтионову. Генерал, нацепив очки, читал какую-то бумагу, что он редко делал при людях. Когда Алексеев вошел, он снял очки, убрал бумагу и, сухо поздоровавшись, поинтересовался:

– Проводили покойного?

– Да, – кивнул Алексеев, усаживаясь напротив него.

– Хороший был человек, – сурово сказал генерал, – настоящий патриот. И честный. Не то что нынешние проститутки. Некоторые уже в пять партий успели записаться и выйти.

Алексеев молчал. Генерал, очевидно, чувствовал его состояние, потому что вдруг спросил:

– На поминки не успел?

– Не успел, – признался Алексеев.

Локтионов встал, подошел к шкафу, достал начатую бутылку коньяка. Поставил на стол рюмки, бутылку, принес конфеты.

– Давай выпьем, полковник, – предложил он, – по нашему обычаю. И хотя это, наверное, не самый лучший поступок в моей жизни, я обычно не пью на работе с подчиненными, но тут такой случай. За упокой души твоего друга, Николай.

– Спасибо, – растрогался Алексеев. От всегда сухого и сдержанного Локтионова он действительно не ожидал ничего подобного. Они выпили молча, не чокаясь. И только когда генерал убрал бутылку и рюмки обратно в шкаф, Алексеев спросил у него: – Вы меня вызывали?