Заветы Этвуд Маргарет
– Кто знает противника… и так далее[67], – ответила я. – Чем могу быть полезна?
– Мне необходимо обсудить жизненно важную тему. Могу я предложить вам чашку горячего молока в кафетерии «Шлэфли»?
– Как это любезно, – ответила я.
И поставила кардинала Ньюмена на полку, повернувшись к Тетке Видале спиной, чтобы загородить страницу с моими синими письменами.
Вскоре мы вдвоем сидели за столиком в кафетерии – я с горячим молоком, Тетка Видала – с мятным чаем.
– На Блага Дарении Жемчужных Дев было что-то странное, – начала она.
– Что именно? По-моему, все прошло как обычно.
– Эта новая девочка, Агата. Меня не убеждает, – сказала Тетка Видала. – Проблематичная.
– Они поначалу все проблематичные, – сказала я. – Но им нужно убежище, спасение от нищеты, эксплуатации и разора так называемой современной жизни. Они хотят стабильности, они хотят порядка, они хотят внятных наставлений. Ей понадобится время, чтобы обжиться.
– Тетка Беатрис сказала, что у девчонки эта нелепая татуировка на руке. Надо полагать, она и вам говорила. Ну право слово! Бог и Любовь! Можно подумать, на нас подействует настолько грубое виляние хвостом! И какая еретическая теология! От нее за милю несет каверзами. Откуда вы знаете – может, ее заслал «Мой день»?
– Лазутчиков мы раньше успешно вычисляли, – сказала я. – Что до телесного увечья, молодежь в Канаде – безбожники, покрывают себя многообразными варварскими символами. На мой взгляд, у нее это доказательство чистоты намерений; не стрекоза и не череп какой-нибудь – и на том спасибо. Но мы пристально за ней последим.
– Татуировку нужно удалить. Это кощунство. Слово «Бог» свято, ему не место на руке.
– Удаление сейчас будет слишком болезненно. С этим можно подождать. Мы же не хотим отвратить нашу юную Послушницу.
– Если она подлинная, в чем я сильно сомневаюсь. Такие вот фокусы – типичный «Мой день». По-моему, девчонку надо допросить.
И допросить девчонку, подразумевала Тетка Видала, она должна сама. Ее хлебом не корми – дай кого-нибудь допросить.
– Тише едешь – дальше будешь, – сказала я. – Я предпочитаю более деликатные методы.
– Прежде у вас, помнится, не было таких предпочтений, – заметила Видала. – В лоб, ярко и доходчиво вас более чем устраивало. Чуток крови вас не смущал.
Она чихнула. Может, стоит вытравить в кафетерии плесень, подумала я. А может, и не стоит.
Поскольку час был поздний, я позвонила Командору Джадду в его домашний кабинет и попросила безотлагательной встречи, о каковой мы тут же и условились. Своему шоферу я велела подождать снаружи.
Дверь открыла Жена Джадда, Сонамит. Выглядела она совсем неважно: похудела, осунулась, запали глаза. По меркам Жен Джадда, протянула она сравнительно долго; хотя бы произвела на свет ребенка, пусть и Нечадо. Однако ее время, похоже, истекает. Любопытно, что Джадд кладет ей в суп.
– Ой, Тетка Лидия, – сказала она. – Прошу вас, заходите. Командор вас ожидает.
Почему она сама открыла дверь? Открывать двери – Марфина работа. Видимо, ей что-то от меня надо. Я понизила голос.
– Сонамит, моя дорогая, – улыбнулась я. – Ты больна?
Прежде она была такой кипучей девочкой, хотя и нахальной надоедой, а превратилась в какое-то бледное виденье.
– Мне не положено так говорить, – прошептала она. – Командор уверяет, что это все ерунда. Что я нарочно выдумываю жалобы. Но я точно знаю, что нездорова.
– Можем проверить тебя в нашей клинике в Ардуа-холле, – сказала я. – Взять кое-какие анализы.
– Мне понадобится его разрешение, – сказала она. – Он меня не отпустит.
– Разрешение я получу, – пообещала я. – Спокойно.
За чем последовали слезы и изъявления благодарности. В иную эпоху она бы бросилась на колени и поцеловала мне руку.
Джадд ждал меня в кабинете. Я там уже бывала – порой при нем, порой в его отсутствие. Информационно насыщенное пространство. Зря он таскает работу домой и так беспечно повсюду ее разбрасывает.
На правой стене – с порога не видно, ибо не годится шокировать домашних женского пола, – висит полотно девятнадцатого века: едва-едва созревшая девушка в чем мать родила. Девушке приделали стрекозиные крылья, превратив ее таким образом в фею: в те времена всем было известно, что феи облачаться не склонны. Девушка порочно, проказливо улыбается, паря над грибом. Вот что любит Джадд – молодых девиц, коих можно почитать не вполне за людей, и вдобавок испорченных в глубине души. Это извиняет его обращение с ними.
Вдоль стен сплошь книги, как во всех командорских кабинетах. Они любят собирать, и любоваться приобретениями, и хвастаться, что еще им удалось стибрить. У Джадда приличная коллекция биографий и исторических трудов – Наполеон, Сталин, Чаушеску, всевозможные прочие вожди и людские контролеры. У него есть несколько крайне ценных изданий, от которых не отказалась бы и я: «Ад» с иллюстрациями Доре, «Алиса в Стране чудес» с иллюстрациями Дали, «Лисистрата» с иллюстрациями Пикассо[68]. У него также есть книга иного сорта, не столь почтенного – винтажная порнография, о чем я знаю, поскольку ее пролистала. Этот жанр утомителен в оптовых количествах. Репертуар издевательств над человеческим телом ограничен.
– А, Тетка Лидия, – сказал Командор Джадд, приподнявшись из кресла эхом того, что некогда полагалось джентльменским поведением. – Садитесь, прошу вас, и поведайте, что привело вас сюда так поздно.
И просиял улыбкой, ничуть не изменившей взгляда, встревоженного и кремнистого.
– У нас ЧП, – сообщила я, заняв кресло напротив.
Улыбка испарилась.
– Не критичное, я надеюсь.
– Починке поддается. Тетка Видала подозревает так называемую Агату в том, что ее заслал «Мой день» – вынюхивать и выставлять нас в дурном свете. Желает допросить девочку. Тогда на любом продуктивном применении Младеницы Николь можно будет ставить крест.
– Согласен, – сказал он. – После этого показать ее по телевизору мы не сможем. Что я могу для вас сделать?
– Для нас с вами, – сказала я. Всегда полезно напоминать ему, что на борту нашего каперского суденышка мы с ним болтаемся вдвоем. – Приказ Очей о защите девочки от любых притязаний, пока мы не удостоверимся, что ее можно предъявить миру как убедительную Младеницу Николь. Тетка Видала о подлинном имени Агаты не осведомлена, – прибавила я. – И ставить ее в известность не следует. Она уже не вполне надежна.
– Вы не могли бы пояснить? – сказал он.
– Пока вам придется поверить мне на слово, – ответила я. – И еще кое-что. Вашу Жену Сонамит надо послать в клинику «Настои и Устои» в Ардуа-холл на лечение.
Повисла долгая пауза – мы глядели друг другу в глаза через стол.
– Вы просто мысли мои читаете, – промолвил Командор Джадд. – Ей и в самом деле предпочтительнее находиться под вашей опекой, а не моей. На случай если произойдет… на случай, если у нее обнаружится смертельное заболевание.
Здесь я хочу тебе напомнить, читатель, что разводов в Галааде не бывает.
– Мудрое решение, – сказала я. – Вы должны оставаться вне подозрений.
– Полагаюсь на вас. Я в ваших руках, дорогая Тетка Лидия, – сказал он, поднимаясь из-за стола.
Как это верно, подумала я. И как легко рука сжимается в кулак.
Читатель мой, я балансирую на лезвии бритвы. Выбор двояк: можно и дальше внедрять мой опасный, отчаянный даже план попытаться переправить мой пакет взрывчатки с юной Николь и, если мне удастся, первой пихнуть и Джадда, и Галаад с обрыва в бездну. Если мне не удастся, меня, естественно, заклеймят как изменницу родине и я буду жить в позоре – точнее говоря, в позоре умру.
Или же можно выбрать более надежный путь. Можно отдать Младеницу Николь Командору Джадду – на миг она ослепительно воссияет, а затем ее погасят, точно свечку, за неповиновение, поскольку шансы, что она кротко смирится со своим здешним положением, равняются нулю. Тогда я пожну награду в Галааде – и награда эта, вероятно, окажется огромна. Тетка Видала будет аннулирована; можно даже сдать ее в психиатрическую лечебницу. Я получу безграничный контроль над Ардуа-холлом и обеспечу себе почетную старость.
Придется забросить идею отомстить Джадду, ибо мы с ним срастемся навеки. Жена Джадда Сонамит падет в этих боях случайной жертвой. Агату я подселила в квартиру к Тетке Иммортель и Тетке Виктории, а значит, когда ликвидируют Агату, их судьбы тоже повиснут на волоске: в Галааде, как и повсюду, не пренебрегают виной по ассоциации.
Способна ли я на такое двуличие? Могу ли так абсолютно предать? Со своими запасами кордита прорыв тоннель так глубоко под фундамент Галаада, дрогну ли я? Поскольку я человек, это вполне возможно.
В таком случае я уничтожу эти страницы, что так усердно кропала; а с ними я уничтожу и тебя, мой будущий читатель. Одна вспышка спички – и тебя нет: стерт, будто тебя и не было никогда, будто тебя никогда и не будет. Я откажу тебе в бытии. Сколь богоподобное чувство! Пусть и уподобляет богу разрушения.
Я колеблюсь, я колеблюсь.
Но завтра будет новый день.
XX
Родословные
В Галаад я проникла. Думала, много знаю про него, но проживать – другое дело, а в Галааде – совсем другое. Галаад был скользкий, как по льду ступать: я то и дело спотыкалась. Ничего не умела прочесть по лицам, сплошь и рядом не угадывала, что мне говорят. Слышала слова, сами эти слова понимала, но извлечь из них смысл не могла.
На первом собрании, после того как мы все постояли на коленях, попели и Тетка Беатрис отвела меня к скамье и усадила, я оглядела целую часовню женщин. Все пялились на меня и улыбались, дружелюбно и алчно, как в хоррорах, где вот прямо знаешь, что все деревенские окажутся вампирами.
Потом было всенощное бдение новых Жемчужин: нам полагалось стоять на коленях и предаваться молчаливому созерцанию. Меня никто не предупредил: какие тут правила-то? Если хочешь в туалет, надо поднять руку? Ответ – да, если вам интересно. После многих часов такого развлечения – ноги у меня совсем свело – одна новая Жемчужина, из Мексики, кажется, истерически зарыдала, а потом заорала. Две Тетки подняли ее и быстренько вывели. Я потом слыхала, что ее сделали Служанкой, – хорошо, короче, что я не раскрыла рта.
Назавтра нам выдали эти уродские бурые тряпки, я и очухаться не успела, а нас уже погнали на стадион и рассадили рядами. Никто не говорил, какой в Галааде бывает спорт, – я думала, никакого, – но оказалось, там не спорт. Там Причастика. Про это нам рассказывали еще в школе, но в детали не вдавались – не хотели, наверное, нас травмировать. Теперь до меня дошло почему.
Была двойная казнь: двух мужчин в буквальном смысле слова разорвала на части толпа обезумевших женщин. Они кричали, и пинались, и кусались, и кровь была повсюду, особенно на Служанках: они были в крови с головы до ног. Они еще показали потом куски – в руках остались клоки волос, какой-то, кажется, палец, – и тогда все остальные завопили и захлопали.
Это было омерзительно; это было страшно до смерти. Это обогатило мои представления о Служанках. Может, и моя мать была такая, думала я: озверевшая.
По просьбе Тетки Лидии мы с Беккой обучали новую Жемчужину Агату изо всех сил, но это было все равно что с пустым местом разговаривать. Агата не умела терпеливо сидеть, выпрямив спину и сложив руки на коленях, – она крутилась, ерзала, шаркала ногами.
– Женщины сидят вот так, – говорила Бекка и ей показывала.
– Понятно, Тетка Иммортель, – отвечала Агата и делала вид, что старается. Но ее стараний не хватало надолго – вскоре она опять сутулилась и оттопыривала коленку, забросив ногу на ногу.
На первой ее вечерней трапезе в Ардуа-холле мы посадили ее между собой, ради ее же безопасности, потому что она совсем не слушала. И все равно вела она себя очень неблагоразумно. Кормили нас хлебом, супом неопределенной природы – по понедельникам часто смешивали остатки и добавляли лук – и салатом из чины и белой репы.
– Суп, – сказала Агата. – В нем как будто плесень с посуды смывали. Я это есть не буду.
– Тш-ш-ш… Возблагодари Господа за то, что тебе даровано, – шепнула я ей. – Суп наверняка питательный.
На десерт подали тапиоку – опять.
– Я не могу. – И Агата с лязгом уронила ложку. – Рыбьи глаза в клею.
– Не доесть – это неуважение, – сказала Бекка. – Если не постишься.
– Можешь доесть мое, – сказала Агата.
– На тебя люди смотрят, – сказала я.
Когда она только приехала, волосы у нее были зеленоватые – такое членовредительство, похоже, распространено в Канаде, – но за пределами нашей квартиры она покрывала голову, так что никто особо не замечал. Потом она принялась дергать волосы на затылке. Сказала, что это помогает ей думать.
– У тебя так лысина будет, – сказала ей Бекка.
Нас в Добрачной Подготовительной Школе «Жемчуга» учили, что, если часто выдергивать волосы, они больше не отрастут. С бровями и ресницами то же самое.
– Я знаю, – сказала Агата. – Но волос же все равно никто не видит. – И она доверительно нам улыбнулась: – Я когда-нибудь обрею голову.
– Ты что! Волосы женщины – это ее честь, – сказала Бекка. – Они тебе даны вместо покрывала. Это из Первого Послания к Коринфянам[69].
– А больше никакой чести? Только волосы? – спросила Агата.
У нее вышло резко, но, по-моему, она не хотела грубить.
– Почему ты хочешь так себя опозорить? Обрить голову? – как можно мягче спросила я.
Для женщины отсутствие волос – знак позора: порой, если муж жаловался, Тетки отрезали волосы непослушной или бранчливой Эконожене, а потом заковывали ее в колодки и выставляли на всеобщее обозрение.
– Хочу узнать, каково быть лысой, – ответила Агата. – У меня это в списке отброшенных копыт.
– Ты все-таки следи, что людям говоришь, – сказала я. – Мы с Беккой… с Теткой Иммортель снисходительные, мы понимаем, что ты недавно приехала из страны разврата, мы стараемся тебе помочь. Но другие Тетки, особенно старшие, как вот Тетка Видала, – они вечно ищут, к чему придраться.
– Ага, тут ты права, – сказала Агата. – То есть понятно, Тетка Виктория.
– Что такое список отброшенных копыт? – спросила Бекка.
– То, что я хочу успеть сделать в жизни.
– А почему так называется?
– Потому что «отбросить копыта», – сказала Агата. – Просто выражение такое. – А потом, посмотрев в наши озадаченные лица, продолжала: – Я думаю, это про то, как раньше вешали. Человеку надевали петлю, сажали его на лошадь, потом стреляли в воздух, лошадь пугалась и из-под него убегала. Но я не уверена.
– У нас в Галааде вешают не так, – сказала Бекка.
Я мигом просекла, что две молодые Тетки в квартире «В» меня не одобряют, но больше у меня знакомых не было, потому что, кроме этих двух, со мной никто не разговаривал. Тетка Беатрис была добрая, пока обращала меня в Торонто, но, раз мы уже здесь, я ее больше не интересовала. При встречах она рассеянно мне улыбалась, но и только.
Если я задумывалась, мне становилось страшно, но я старалась не позволять страху мной завладеть. И мне было ужасно одиноко. Здесь у меня друзей не было, а с теми, кто там, не свяжешься. Ада и Элайджа далеко. Спросить совета не у кого; я была одна, и учебника мне никто не выдал. Я ужасно скучала по Гарту. Грезила обо всем, что мы делали вместе: спали на кладбище, попрошайничали на улице. Я даже по фастфуду скучала. Вернусь ли я и если вернусь, что тогда? У Гарта, наверное, есть девушка. А как иначе-то? Я его никогда не спрашивала, потому что не хотела знать ответ.
Но больше всего я психовала из-за человека, которого Ада с Элайджей называли источником, – из-за их местного контакта. Когда этот источник всплывет? А если он не существует? Если нет никакого «источника», я застряну в этом Галааде навеки, потому что вытащить меня будет некому.
Агата была неряха. Разбрасывала вещи в нашей общей гостиной – чулки, пояс от новой формы условной Послушницы, порой даже туфли. Не всегда смывала за собой в туалете. На полу в ванной мы находили вычесанные клочья ее волос, в раковине – ее зубную пасту. Она принимала душ в не предусмотренные распорядком часы, пока ей твердо не запретили, несколько раз. Я понимаю, это все мелочи, но, когда живешь рядом, они копятся.
И вдобавок эта ее татуировка. Она себе на левой руке вытатуировала «БОГ» и «ЛЮБОВЬ» крестом. Утверждала, что это знак ее обращения в истинную веру, но я сомневалась, потому что как-то раз она обмолвилась, что Бог, по ее мнению, – «воображаемый друг».
– Бог – настоящий друг, а не воображаемый, – сказала Бекка. В голосе у нее сквозил гнев – насколько Бекка способна была выказать гнев.
– Извини, если я неуважительно отозвалась о твоих культурных верованиях, – ответила Агата, что, с точки зрения Бекки, не помогло ни чуточки: сказать, что Бог – культурное верование, еще хуже, чем сказать, что он воображаемый друг.
Мы понимали, что Агата держит нас за глупых; за суеверных – совершенно точно.
– Тебе надо удалить татуировку, – сказала Бекка. – Она кощунственная.
– Ага, пожалуй, – ответила Агата. – То есть да, Тетка Иммортель, спасибо, что сказали. И вообще, зудит она адски.
– Адски – это не когда зуд, – сказала Бекка. – Я буду молиться о том, чтобы ты искупила свои грехи.
Когда Агата уходила к себе наверх, мы часто слышали грохот и сдавленные крики. Это что, такая варварская молитва? В конце концов пришлось мне спросить, чем она там занимается.
– Тренируюсь, – ответила она. – Как бы физические упражнения. Нужна сила.
– Мужчины сильны телом, – сказала Бекка. – И разумом. Женщины сильны духом. Но умеренные физические нагрузки – ходьба, например, – дозволительны, если женщина в детородном возрасте.
– Почему ты считаешь, что надо быть сильной телом? – спросила я.
Ее языческие верования занимали меня все больше.
– На случай если какой мужик полезет. Надо уметь ткнуть им в глаза пальцами, заехать коленом по яйцам, и удар «стоп-сердце» тоже. Могу показать. Кулак складываешь вот так: пальцы согнуть, большой поверх костяшек, рука прямая. Целься в сердце. – И она ударила кулаком в диван.
Бекке от изумления пришлось присесть.
– Женщины не бьют мужчин, – сказала она. – Женщины никого не бьют, только если по закону – на Причастиках, например.
– Надо же, как удобно! – сказала Агата. – И пусть творят мужики что хотят?
– Не надо соблазнять мужчин, – сказала Бекка. – То, что бывает, если их соблазнить, – отчасти и твоя вина.
Агата переводила взгляд с Бекки на меня и обратно.
– Виктимблейминг? – сказала она. – Серьезно?
– Прошу прощения? – переспросила Бекка.
– Ладно, не важно. То есть как ни поверни, ты проиграла, – сказала Агата. – Что ни делай, нам кирдык.
Мы обе взирали на нее в молчании: отсутствие ответа – тоже ответ, как говаривала Тетка Лидия.
– О’кей, – сказала Агата. – Но тренироваться я все равно буду.
Спустя четыре дня после прибытия Агаты Тетка Лидия вызвала нас с Беккой к себе в кабинет.
– Как дела у нашей новой Жемчужины? – спросила она. Я замялась, и она сказала: – Излагайте громче!
– Она не умеет себя вести, – ответила я.
Тетка Лидия улыбнулась, как сморщенная репа:
– Она только что из Канады, вы не забывайте. Она не умеет иначе. Обращенные из-за границы нередко поначалу такие. Ваш долг до поры – наставлять ее на путь истинный.
– Мы стараемся, Тетка Лидия, – сказала Бекка. – Но она очень…
– Упрямая, – договорила та. – Неудивительно. Со временем пройдет. Сделайте, что в ваших силах. Можете идти.
Мы вышли из кабинета боком – мы все выходили от Тетки Лидии боком, потому что поворачиваться к ней спиной было бы невежливо.
На моем столе в Библиотеке Хильдегарды по-прежнему возникали папки с досье о преступлениях. Я разрывалась. Выпадали дни, когда мне виделось, будто стать настоящей Теткой – великое благо: познавать заветные секреты Теток, обладать тайной властью, творить возмездие. А назавтра я задумывалась о душе – ибо я поистине верила, что у меня есть душа, – и о том, как искалечит и развратит ее такая моя роль. Мой мягкий илистый мозг – он закаляется? Я становлюсь как камень, как сталь, ожесточаюсь? Моя отзывчивая и податливая женская натура – она что, становится несовершенной копией лютой и безжалостной натуры мужской? Ничего такого я не хотела, но как этого избежать, если я вознамерилась стать Теткой?
Затем произошло событие, после которого я иначе взглянула на свое положение во вселенной и вновь возблагодарила милостивое Провидение за промыслы Его.
Мне предоставили доступ к Библии и показали немало опасных досье, но пока так и не допустили в Генеалогический Архив Родословных, хранившийся в отдельном зале под замком. Те, кто там бывал, говорили, что в зале этом много-много стеллажей и все уставлены папками. Папки на полках расставлялись по рангу – только мужчин: Экономужи, Хранители, Ангелы, Очи, Командоры. В каждой категории Родословные расставлялись по району, затем по фамилиям. Женщины хранились в папках мужчин. У Теток не было папок: их Родословные не записывались, потому что у них не будет детей. Это втайне печалило меня: детей я любила, детей я всегда хотела, просто я не хотела того, что к детям прилагалось.
Всем Послушницам рассказали об Архиве и его задачах. В Архиве хранились сведения о том, кем были Служанки, прежде чем стали Служанками, и кто их дети, и кто отцы детей: не только заявленные отцы, но и незаконные, потому что много было женщин – и Жен, и Служанок, – которые в отчаянии обзаводились детьми как получится. Но в любом случае Тетки записывали Родословные: столько стариков женились на юных девочках – нельзя допустить, чтобы в Галааде заключались опасные и греховные брачные союзы отцов с дочерьми, а посему кто-то должен был следить.
Но в Архив меня допустят, лишь когда я свершу свою Жемчужную миссию. Я мечтала о той минуте, когда отыщу свою мать – не Тавифу, а ту мать, которая была Служанкой. Эти тайные досье поведают мне, кто она – или кем была; жива ли она вообще? Я знала, что рискую – вдруг открытие не придется мне по душе? – но выяснить-то надо. Быть может, я даже отыщу своего настоящего отца – тут, впрочем, шансы ниже, он же был не Командор. Если я найду мать, у меня появится история, а не круглый ноль. У меня будет прошлое помимо собственного прошлого, хотя необязательно появится будущее, в котором возникнет эта моя неведомая мать.
Как-то утром я нашла на столе папку из Архива. К обложке скрепкой прицепили записочку от руки: «Родословная Агнес Емимы». Я открыла эту папку, затаив дыхание. Внутри была Родословная Командора Кайла. Там нашлась Пола и их сын Марк. Я не была ветвью их семьи, поэтому сестрой Марка не значилась. Но через родословную Командора Кайла я узнала подлинное имя бедной Кристал – Кайловой, умершей родами, – поскольку Марк был ветвью и ее Родословной. Интересно, раздумывала я, расскажут ли ему о ней. Только под дулом пистолета, по моим догадкам.
В конце концов я отыскала и свою Родословную. Не там, где ей полагалось быть, – не в папке Командора Кайла, в документах за период его первого брака с Тавифой. Моя Родословная обнаружилась в конце, в отдельной папке.
Фотография моей матери. Двойная, как на плакатах «Разыскивается» с бежавшими Служанками: анфас, профиль. Светлые волосы забраны назад; молодая. Она смотрела мне прямо в глаза – что она пыталась мне сказать? Она не улыбалась, но с чего ей улыбаться? Фотографировали ее, должно быть, Тетки или Очи.
Имя под фотографией густо замазали синей тушью. Но была новая подпись: Мать Агнес Емимы, ныне Тетки Виктории. Бежала в Канаду. В настоящее время работает на разведку террористической организации «Мой день». Две попытки ликвидации (провалы). Нынешнее местонахождение неизвестно.
Ниже значилось: «Биологический отец», но его имя тоже вымарали. Фотографии не было. Подпись гласила: В настоящее время в Канаде. Считается оперативным сотрудником «Моего дня». Местонахождение неизвестно.
Я похожа на свою мать? Мысль была приятная.
Я помню ее? Я старалась. Я знала, что помнить должна, но прошлое заволокла кромешная темень.
Жестокая это штука, память. Мы не помним, что забыли. Что нас заставили забыть. Что пришлось забыть, дабы жизнь наша здесь была хоть отчасти сносна.
«Прости, – шепнула я. – Я не могу тебя вернуть. Пока что».
Я ладонью накрыла фотографию матери. Теплая? Хотелось, чтоб она была теплая. Хотелось думать, что этот портрет – нелестный, но какая разница? – излучает любовь и тепло. Хотелось думать, что рука моя впитывает из него поток любви. Ребяческое понарошечное желание, сама знаю. Но все равно утешало.
Я перевернула страницу – в папке был еще один документ. Моя мать родила второго ребенка. Этого ребенка в младенчестве контрабандой перевезли в Канаду. Звали ребенка Николь. Была фотография.
Младеницы Николь.
Младеницы Николь, о которой мы в Ардуа-холле молились на любом торжественном мероприятии. Младеницы Николь, чье солнечное херувимское личико – символ несправедливости, что чинят над Галаадом на международной арене, – так часто мелькало по галаадскому телевидению. Младеница Николь, почти святая, почти мученица и безусловно икона, – вот эта самая Младеница Николь оказалась моей сестрой.
Ниже последнего абзаца дрожащим почерком, синей тушью была выведена еще одна строка: «Совершенно секретно. Младеница Николь находится в Галааде».
Не может такого быть.
Благодарность затопила меня – у меня есть младшая сестра! Но вдобавок я перепугалась: если Младеница Николь в Галааде, почему об этом не сказали всем? Галаад ликовал бы в едином порыве, случилось бы великое торжество. Почему об этом сказали мне? Я словно попала в силки, меня опутывали незримые сети. Моя сестра в опасности? Кто еще знает, что она здесь, – и что с ней сделают?
К тому времени я уже понимала, что досье мне, видимо, подкидывает Тетка Лидия. Но зачем? И чего она ждет от меня? Моя мать жива, но ей вынесен смертный приговор. Она считается преступницей – хуже того, террористкой. Много ли я от нее унаследовала? Я тоже замарана? В этом суть? Галаад покушался на жизнь моей матери-отступницы, но потерпел неудачу. Радоваться мне или жалеть? Кому я обязана верностью?
Тут я вдруг совершила очень опасный поступок. Убедившись, что никто не смотрит, я вытащила из папки Родословной две страницы с наклеенными фотографиями, в несколько раз сложила и спрятала в рукав. Как-то не смогла с ними расстаться. Дурацкое своеволие, но не единственный мой дурацкий и своевольный поступок.
Была среда, день скорби и тревоги. После традиционно тошнотного завтрака меня срочно вызвали в кабинет Тетки Лидии.
– Это что значит? – спросила я Тетку Викторию.
– Никто никогда не знает, что у Тетки Лидии на уме, – ответила та.
– Я сделала что-то плохое?
Выбирай на вкус, как говорится.
– Необязательно, – сказала Тетка Виктория. – Может, ты сделала что-то хорошее.
Тетка Лидия ждала меня в кабинете. Дверь была приоткрыта, и мне велели войти, не успела я постучаться.
– Закрой дверь и садись, – сказала Тетка Лидия.
Я села. Она смотрела на меня. Я смотрела на нее. Странное дело: я знала, что она тут такая могущественная и злая пчелиная матка Ардуа-холла, но в ту минуту она меня как-то не пугала. У нее на подбородке была большая родинка; я старалась туда не пялиться. Интересно, почему Тетка Лидия ее не удалила.
– Как тебе у нас нравится, Агата? – спросила она. – Привыкаешь?
Надо было ответить «да» или «нормально», ну хоть что-нибудь, как учили. Но я ляпнула:
– Да не особо.
Оа улыбнулась, оскалив желтоватые зубы.
– Многие поначалу жалеют, – сказала она. – Хочешь вернуться?
– Это типа каким образом? – спросила я. – Летучие Обезьяны отнесут?[70]
– Я бы тебе рекомендовала воздержаться от столь легкомысленных замечаний на публике. Последствия могут оказаться неприятными. Ничего не хочешь мне показать?
Я растерялась.
– Например? Нет, я не принесла…
– Скажем, у тебя на руке. Под рукавом.
– А, – сказала я. – На руке.
Я закатала рукав: под рукавом были БОГ / ЛЮБОВЬ, и выглядели они неважно.
Она посмотрела.
– Спасибо, что сделала, как я просила, – сказала она.
Так это она просила?
– Так это вы источник?
– Кто?
Мне теперь несдобровать?
– Ну, который… то есть…
Она меня перебила.
– Учись вычеркивать свои мысли, – сказала она. – Раздумывать их обратно. Так, едем дальше. Ты – Младеница Николь, о чем тебе, надо полагать, в Канаде уже сообщили.
– Да, только я против, – сказала я. – Мне так не нравится.
– Не сомневаюсь, – ответила она. – Но многим из нас не нравится, кто мы есть. В этом отношении выбор у нас не бесконечный. Готова помочь канадским друзьям?
– Что надо сделать?
– Иди сюда, положи руку на стол, – распорядилась она. – Больно не будет.
Она тонким ножиком ковырнула мою татуировку, внизу буквы «О». Потом взяла лупу, малюсенький пинцет и засунула мне в руку что-то очень крошечное. Насчет «больно не будет» – это она маху дала.
– Никому и в голову не придет заглядывать внутрь БОГА. Отныне ты у нас голубь-почтарь, осталось только доставить тебя по назначению. Сложнее, чем в прежние времена, но мы справимся. Ах да – никому не рассказывай, пока не получишь разрешения. Волю дай говоруну – корабли пойдут ко дну, а на тонущих кораблях гибнут люди. Да?
– Да, – сказала я.
Теперь у меня в руке смертельное оружие.
– Да, Тетка Лидия. У нас тут пренебрегать хорошими манерами нельзя никогда. Могут донести даже за такую мелочь. Тетка Видала обожает Исправлять.
Спустя два дня после того, как я прочла свою Родословную, меня поутру вызвали в кабинет Тетки Лидии. Бекке тоже велели явиться – мы пришли вместе. Думали, нас опять спросят, как дела у Агаты, счастлива ли она с нами, готова ли к проверке на грамотность, тверда ли в вере. Попрошу, сказала Бекка, чтобы Агату куда-нибудь перевели, потому что она, Бекка, ничему ее научить не в силах. Агата просто не слушает.
Но Агата уже сидела у Тетки Лидии в кабинете. Улыбнулась нам – опасливая такая улыбка.
Тетка Лидия нас впустила, оглядела коридор и закрыла дверь.
– Спасибо, что пришли, – сказала она. – Можете присесть.
Мы сели на стулья по бокам от Агаты. Опираясь на стол, Тетка Лидия тоже опустилась в кресло. Руки у нее слегка дрожали. Я еще подумала: стареет. Но этого же не может быть: Тетка Лидия, разумеется, вечная.
– Я хочу поделиться с вами информацией, которая существенно отразится на будущем Галаада, – сказала она. – Каждой из вас уготована ключевая роль. Вам достанет отваги? Вы готовы?
– Да, Тетка Лидия, – сказала я, и Бекка тоже так сказала.
Молодым Послушницам вечно твердили, что им уготована ключевая роль и что от них ждут отваги. Как правило, это означало: надо чем-то пожертвовать – временем, например, или пищей.
– Хорошо. Буду краткой. Во-первых, должна сообщить вам, Тетка Иммортель, то, о чем две ваши соратницы уже знают. Младеница Николь находится в Галааде.
Непонятно, зачем сообщать столь важную весть девочке Агате. Ей же неведомо, как сильно подействует на нас появление столь легендарной фигуры.
– Правда? Ой, Тетка Лидия, хвала! – сказала Бекка. – Какая чудесная новость. Здесь? В Галааде? Но почему не сказали всем? Это же прямо чудо!
– Возьмите себя в руки, Тетка Иммортель, будьте любезны. Далее следует прибавить, что Младеница Николь – единоутробная сестра Тетки Виктории.
Читать бесплатно другие книги:
