7 лучших историй для мальчиков Твен Марк

Глава VI,

В которой каннибализм трактуется теоретически

Итак, первый способ спасения, испробованный Джоном Манглсом, не удался. Надо было немедленно начать приводить в исполнение второй план. Было совершенно ясно, что снять с рифов «Макари» невозможно, и не менее ясно было и то, что единственно правильное решение – это покинуть бриг. Ждать на нем маловероятной помощи было бы не только неосторожно, но просто безумно. Раньше появления какого-нибудь благодетельного корабля «Макари» успеет обратиться в щепки. Стоит только разыграться буре или просто задуть свежему ветру с открытого моря, и волны потащат по песку злосчастный бриг, разобьют его, растерзают и размечут его обломки. Понятно, Джон Манглс стремился добраться до суши раньше этой неминуемой гибели судна.

И он предложил приступить к постройке плота настолько крепкого, чтобы на нем можно было перевезти на берег Новой Зеландии пассажиров и достаточное количество съестных припасов.

Приходилось не обсуждать, а действовать.

Закипела работа, и до наступления ночи немало было сделано. Около восьми часов вечера, после ужина, в то время как Элен и Мэри Грант отдыхали в рубке на койках, Паганель расхаживал со своими друзьями по палубе, обсуждая то трудное положение, в которое они попали. Роберт не захотел уйти спать. Храбрый мальчуган слушал, полный готовности оказать какую угодно услугу, пойти на любое самое опасное дело.

Паганель спросил молодого капитана, не мог ли бы строившийся плот, вместо того чтобы высадить своих пассажиров на берег, проплыть с ними вдоль побережья до Окленда. Джон Манглс ответил, что такое предприятий было бы опасным.

– А возможно было бы осуществить на ялике брига то, что мы не можем попытаться сделать на плоту?

– В крайнем случае, да, – ответил Джон Мангле, – и то лишь при условии, если бы мы шли на нем днем, ночью отстаивались на якоре.

– Так, значит, подлецы, которые нас бросили…

– Ах, эти-то! – сказал Джон Манглс. – Они были совсем пьяны, и я боюсь, что в такую непроглядную ночь они поплатились жизнью за свой низкий поступок.

– Тем хуже для них, – отозвался Паганель, – но тем хуже и для нас, ибо ялик этот был бы для нас очень полезен.

– Что делать, Паганель! – вмешался в разговор Гленарван. – Плот доставит нас на сушу.

– Этого-то мне и хотелось бы избежать, – сказал географ.

– Как, – воскликнул Гленарван, – нас ли, закаленных людей, может испугать путешествие в каких-нибудь двадцать миль после наших приключений в пампасах Австралии!

– Друзья мои, – ответил Паганель, – я не сомневаюсь ни в нашей отваге, ни в мужестве наших спутниц. Двадцать миль – это, конечно, сущий пустяк во всякой стране, кроме Новой Зеландии. Надеюсь, вы не заподозрите меня в малодушии – ведь я первый подбивал вас пересечь Америку, пересечь Австралию. Но тут я еще раз повторяю: все лучше, чем путешествие по этой вероломной стране.

– Все лучше, чем верная гибель вместе с севшим на мель судном, – возразил Джон Манглс.

– Чего же следует нам так опасаться в Новой Зеландии? – спросил Гленарван.

– Дикарей, – ответил Паганель.

– Дикарей? – повторил Гленарван. – Но разве мы не можем избежать встречи с ними, держась берега? К тому же нападение нескольких жалких дикарей не может устрашить десять европейцев, хорошо вооруженных и готовых защищаться.

– Дело идет не о жалких дикарях, – отвечал, качая головой, Паганель. – Новозеландцы объединены в грозные племена, борющиеся против английского владычества. Они сражаются с захватчиками своей родины, часто побеждают их, а победив, всегда съедают!

– Так это людоеды! Людоеды! – крикнул Роберт, а затем прошептал еле слышно: – Сестра… миссис Элен…

– Не бойся, мой мальчик, – сказал, желая успокоить его, Гленарван. – Наш друг Паганель преувеличивает.

– Я ничего не преувеличиваю! – возразил географ. – Роберт показал себя мужчиной, и я говорю с ним как с мужчиной, не скрывая от него правды. Неужели же вы думаете, что все новозеландцы цивилизованы? – продолжал Паганель. – В прошлом году один англичанин, Уокнер, был замучен с ужасающей жестокостью. И имейте в виду, что это преступление было совершено в 1864 году, в Опотики, в каких-нибудь нескольких лье от Окленда, так сказать на глазах у английских властей.

– Ба! – сказал майор. – Не рождено ли большинство этих рассказов воображением путешественников? Приятно вернуться из опаснейших стран, едва не побывав в желудках людоедов.

– Я допускаю, что в этих свидетельствах есть известная доля преувеличения, – ответил Паганель, – но ведь обо всем этом рассказывали люди, достойные доверия, как, например, Марсден, капитаны Дюрвиль, Лаплас, а также многие другие, и я верю их рассказам, я не могу им не верить. Новозеландцы по природе жестоки. Когда у них умирает вождь, они приносят в жертву людей. Считается, что жертвы эти смягчают гнев умершего, – иначе этот гнев мог бы обрушиться на живых. Заодно вождь получает и слуг для «того света». Но так как, принеся в жертву этих слуг, новозеландцы затем пожирают их, то есть основание считать, что делается это скорее из желания поесть человеческого мяса, чем из суеверия.

Паганель был прав. Людоедство в Новой Зеландия стало таким же хроническим явлением, как и на островах Фиджи или Торресова пролива. Суеверие, несомненно, играет известную роль в этих гнусных обычаях, но все же людоедство существует главным образом потому, что бывают времена, когда дичь в этих местах редка, а голод силен. Дикари начали есть человеческое мясо, чтобы удовлетворить свой редко утоляемый голод. В дальнейшем их жрецы регламентировали и освятили этот чудовищный обычай. Пиршество стало церемонией – вот и все.

К тому же, с точки зрения маори, нет ничего более естественного, как поедать друг друга. Притом новозеландцы утверждают, что, пожирая врага, они уничтожают его духовную сущность и таким образом к ним переходят его душа, сила, доблесть, ибо все это главным образом заключено в его мозгу. Вот почему мозг и является на пиршествах людоедов самым изысканным и почетным блюдом.

Однако Паганель настаивал, и не без основания, на том, что главной причиной людоедства являлся голод – не только у новозеландцев, но и у первобытных жителей Европы.

– Да, – прибавил географ, – людоедство свирепствовало среди предков самых цивилизованных народов, и не посчитайте, друзья мои, за личную обиду, если я скажу вам, что особенно оно было развито у шотландцев.

– В самом деле? – сказал Мак-Наббс.

– Да, майор, – подтвердил Паганель. – Если вы прочтете некоторые отрывки из летописей Шотландии, вы увидите, каковы были ваши праотцы, и, даже не углубляясь в исторические времена, можно указать, что в царствование Елизаветы, в то самое время, когда Шекспир создавал своего Шейлока, шотландский разбойник Сэвней Бек был казнен за людоедство. Что побудило его есть человеческое мясо? Религия? Нет, голод.

– Голод? – спросил Джон Манглс.

– Да, голод, – повторил Паганель. – Потому что у них не имеется животных, и это надо знать: не для того, чтобы оправдывать новозеландцев, но чтобы иметь объяснение их людоедства. В этом негостеприимном крае редки не только четвероногие, но и птицы. Поэтому-то маори во все времена и питались человеческим мясом. У них даже существует сезон людоедства, подобно тому как в цивилизованных странах существует охотничий сезон. Тут начинаются у новозеландцев великие охоты, иначе говоря – великие войны, после которых целые племена подаются на стол победителей.

– Таким образом, Паганель, судя по вашим словам, людоедство в Новой Зеландии переведется лишь тогда, когда на ее лугах будут пастись стада овец, быков и свиней? – заметил Гленарван.

– Очевидно, так, дорогой сэр.

– А в каком виде маорийцы едят человеческое мясо, – спросил Мак-Наббс: – в сыром или вареном?

– Да зачем вам это нужно знать, мистер Мак-Наббс? – воскликнул Роберт.

– А как же, мой мальчик! – серьезным тоном ответил майор. – Ведь если мне придется кончить свои дни на зубах у людоеда, так я предпочитаю быть зажаренным.

– Почему?

– Это даст мне уверенность в том, что я не, буду съеден живым.

– А что, если вас станут поджаривать живым, майор? – озадачил его географ.

– Да, скажу я вам, выбор не из легких, – ответил майор.

– Ну, как бы то ни было, узнайте, к вашему удовольствию, Мак-Наббс, что новозеландцы употребляют человеческое мясо только в жареном или копченом виде. Это люди благовоспитанные, знатоки кулинарного искусства. Но что касается меня, то мысль быть съеденным мне особенно неприятна. Окончить свою жизнь в желудке дикаря! Тьфу!

– Словом, из всего этого вытекает, что нам не следует попадать им в руки, – заявил Джон Манглс.

Глава VII

Высадка на такую землю, от которой надо было бы держаться подальше

Факты, сообщенные Паганелем, говорили сами за себя. Не могло быть сомнений в жестокости новозеландцев. Высаживаться на их побережье было опасно. Но будь эта опасность в сто раз большей, все же приходилось идти ей навстречу. Джон Манглс сознавал всю необходимость безотлагательно покинуть судно, обреченное на скорую гибель. Из двух опасностей – одной неизбежной, а другой только вероятной – не ясно ли было, какую выбрать? Трудно было рассчитывать на то, что путешественников может подобрать какое-нибудь судно: «Макари» не находился на пути судов в Новую Зеландию. Они обычно проходят или севернее, в Окленд, или южнее, в Новый Плимут, а бриг сел на мель как раз между этими двумя пунктами, против пустынных берегов Ика-на-Мауи. Берега эти опасные, редко посещаемые. Суда избегают их, и если ветер заносит их сюда, они стараются как можно скорее уйти из этих мест.

– Когда мы двинемся в путь? – спросил Гленарван.

– Завтра в десять часов, – ответил Джон Манглс – в это время начнется прилив, и он понесет нас к берегу.

Сооружение плота было закончено на следующий день, 5 февраля, к восьми часам утра. Джон Манглс приложил все усилия, чтобы оборудовать его наилучшим образом. Плот, сколоченный для завозки якорей, конечно, не мог бы доставить на берег и пассажиров и съестные припасы. Нужно было более солидное сооружение, способное выдержать переход в девять миль. Такой плот можно было построить только из мачт.

Вильсон и Мюльреди принялись за работу. Они перерубили такелаж, а затем и грот-мачту.

Нижняя часть мачты, стеньга и брам-стеньга были распилены и разъединены. Теперь главные части плота уже были спущены на воду. Их присоединили к обломкам фок-мачты. Все эти длинные шесты крепко-накрепко связали между собою канатами, а между ними Джон Манглс распорядился укрепить полдюжины пустых бочек – они должны были приподнять плот над водой.

Вильсон набил на этот прочный фундамент из решетчатых люков нечто вроде пола. Благодаря этому волны могли прокатываться по плоту, не задерживаясь на нем. К тому же крепко привязанные вокруг плота пустые бочки из-под воды образовали род борта для защиты от крупных волн.

В то утро Джон Манглс, увидев, что ветер дует благоприятный, распорядился установить посередине плота мачту. Ее укрепили с помощью вантов и подняли на нее парус. У задней части плота для управления им было установлено большое весло с широкой лопастью.

Столь тщательно и обдуманно построенный плот должен был выдержать удары волн. Но если ветер изменится, возможно ли будет управлять плотом, достигнет ли он берега? Вот в чем был вопрос.

В девять часов погрузили на плот съестные припасы в таком количестве, которого хватило бы до самого Окленда, ибо в этом бесплодном краю нельзя было рассчитывать достать что-либо съестное.

Из припасов, купленных Олбинетом для перехода на бриге, осталось лишь некоторое количество мясных консервов. Этого, конечно, было недостаточно. Пришлось запастись незамысловатым продовольствием брига: морскими сухарями среднего достоинства и двумя бочонками соленой рыбы. Стюард был очень этим сконфужен.

Продукты поместили в герметически закупоренные, непроницаемые для морской воды ящики, которые спустили на плот и прикрепили к основанию мачты толстыми найтовами. Ружья и боевые припасы уложили в безопасное место. К счастью, наши путешественники были хорошо вооружены карабинами и револьверами.

Погрузили и небольшой якорь на тот случай, если бы не удалось добраться до берега за один прилив и пришлось бы в ожидании следующего прилива стоять на якоре в море.

В десять часов начался прилив. Дул слабый северо-западный ветер. По морю шла легкая зыбь.

– Все готово? – спросил Джон Манглс.

– Все готово, капитан, – ответил Вильсон.

– На посадку! – крикнул Джон Манглс.

Элен и Мэри Грант спустились на плот по грубой веревочной лестнице и уселись у мачты на ящики со съестными припасами. Их спутники разместились вокруг них. Вильсон взялся за руль. Джон Манглс стал у снастей. Мюльреди перерубил канат, которым плот был прикреплен к бригу. Поставили парус, и плот под двойным действием – прилива и ветра – двинулся к берегу.

Побережье находилось на расстоянии девяти миль. Расстояние это было незначительно; на шлюпке с хорошими гребцами его можно было пройти в каких-нибудь три часа. На плоту это, конечно, должно было потребовать больше времени. Правда, если бы ветер продержался, это, пожалуй, дало бы возможность достигнуть берега за один прилив, но если бы он спал, то отлив повлек бы плот обратно в море, и тогда пришлось бы бросить якорь и дожидаться следующего прилива. Положение было не из легких, и это очень беспокоило Джона Манглса.

Но все же он верил в успех своего дела. Ветер свежел. Так как прилив начался в десять часов, то необходимо было добраться до берега не позже трех часов дня, в противном же случае пришлось бы бросить якорь или быть отнесенным наступившим отливом.

Вначале все шло хорошо. Черные верхушки рифов и желтизна песчаных мелей мало-помалу исчезали под волнами надвигавшегося прилива. Необходимо было чрезвычайное напряжение внимания и большое искусство, чтобы избежать этих прячущихся под водой скал и править плотом, который не особенно-то хорошо слушался руля и легко уклонялся в сторону.

В двенадцать часов плот был еще в пяти милях от земли. На северо-восточной стороне неба вырисовывалась гора странного вида: казалось, что это силуэт запрокинутой назад головы кривляющейся обезьяны. То была гора Пиронгия вышиной в две тысячи пятьсот футов, расположенная, судя по карте, у тридцать восьмой параллели.

В половине первого Паганель обратил внимание своих спутников на то, что все подводные скалы исчезли под волнами прилива.

– Исключая одной, – отозвалась Элен.

– Какой? – спросил Паганель.

– Вон той, – ответила Элен, показывая на черную точку в миле от плота.

– Верно, – согласился географ. – Постараемся же точно определить положение этой скалы, чтобы не наткнуться на нее: ведь прилив не замедлит скрыть ее от наших глаз.

– Она находится как раз по направлению к северу от горы, – сказал Джон Манглс. – Смотри, Вильсон, обходи ее.

– Есть, капитан! – ответил матрос, наваливаясь всей своей тяжестью на большое рулевое весло.

За полчаса прошли еще полмили. Но странно: черная точка все продолжала виднеться среди волн. Джон Манглс внимательно вглядывался в нее и, чтобы лучше рассмотреть, попросил у Паганеля его подзорную трубу. Поглядев в нее с минуту, молодой капитан сказал:

– Это вовсе не скала, а нечто поднимающееся и опускающееся вместе с волной.

– Уж не обломок ли мачты с «Макари»? – спросила Элен.

– Нет, – ответил Гленарван, – ни один обломок не мог быть отнесен на такое расстояние от судна.

– Постойте! – крикнул Джон Манглс. – Я узнаю его – это ялик!

– Ялик с брига? – спросил Гленарван.

– Да, сэр, он самый, причем опрокинутый вверх дном.

– Несчастные! – крикнула Элен. – Они погибли!

– Да, погибли, – подтвердил Джон Манглс. – И они неминуемо должны были погибнуть, ибо при таком бурном море, в такую беспросветную ночь, среди этих рифов они шли на верную смерть.

В течение нескольких минут пассажиры молчали. Они глядели на приближавшийся утлый челн. Он, очевидно, перевернулся в четырех милях от берега, и из бывших на нем пассажиров ни один, без сомнения, не спасся.

– Но ялик, пожалуй, может нам пригодиться, – проговорил Гленарван.

– Конечно, – ответил Джон Манглс. – Правь на него, Вильсон.

Матрос выполнил приказание капитана, но ветер спадал, и плот добрался до опрокинутого ялика лишь к двум часам.

Мюльреди, стоявший на передней части плота, ловко подтянул ялик к борту плота.

– Пустой? – спросил Джон Манглс.

– Да, капитан, – ответил матрос. – Ялик пуст и пробит, а потому служить нам не сможет.

– Значит, не годен? – спросил Мак-Наббс.

– Не годен, – сказал Джон Манглс. – Это обломок, годный только на дрова.

– Жаль, – промолвил Паганель. – На таком ялике мы могли бы добраться до Окленда.

– Что делать, господин Паганель, приходится мириться с этим, – отозвался Джон Манглс. – К тому же на таком бурном море я все же предпочитаю этой утлой лодке наш плот. Видите, достаточно было легкого удара, чтобы привести ее в негодность… Итак, сэр, нам здесь больше нечего делать.

– Едем дальше, Джон, – сказал Гленарван.

– Правь прямо на берег, Вильсон! – приказал молодой капитан.

Прилив должен был держаться еще с час. За это время удалось пройти мили две. Но тут ветер почти совсем спал; казалось даже, что он начинает дуть от берега. Плот остановился. Но вскоре отлив стал относить его в открытое море. Нельзя было терять ни секунды.

– Отдай якорь! – крикнул Джон Манглс.

Мюльреди, бывший наготове, бросил якорь. Плот отнесло еще назад сажени на две, а затем его удержал туго натянувшийся перлинь, и путешественники приготовились к довольно продолжительной стоянке. Следующий прилив должен был наступить в десять часов вечера, а так как Джон Манглс был против того, чтобы идти на плоту ночью, путешественникам предстояло простоять на якоре до шести часов утра. Они находились меньше чем в трех милях от берега.

По морю катились довольно крупные волны, и, казалось, они катились к берегу. Когда Гленарван узнал, что ему и его товарищам предстоит провести на плоту всю ночь, он спросил Джона Манглса, почему тот не воспользуется этими валами, чтобы приблизиться к берегу.

– Вас вводит в заблуждение оптический обман, сэр, – ответил ему молодой капитан. – Это только кажется, что валы эти движутся вперед: на самом деле они никуда не движутся. Бросьте в эти волны кусочек дерева, и вы увидите, что его никуда не унесет, пока не начнется отлив. Нет, сэр, нам остается только запастись терпением и ждать.

– И пообедать, – добавил майор.

Олбинет не замедлил достать из ящика с провизией несколько кусков сушеного мяса и с дюжину сухарей. Стюард был смущен скудостью этого меню, но тем не менее все ели охотно, не исключая путешественниц, несмотря на то что резкая качка не располагала их к особенно сильному аппетиту.

Надо сказать, что эти резкие толчки, получавшиеся оттого, что плот, удерживаемый канатом, выдерживал на себе натиск волн, были чрезвычайно утомительны. Плот то и дело подбрасывало короткими, порывистыми волнами; он не мог бы сильнее удариться и о камень подводной скалы. Подчас казалось, что он и на самом деле бьется о камни. Перлинь сильно дергало, и молодой капитан каждые полчаса травил его на сажень. Без этой предосторожности он неизбежно лопнул бы, и плот унесло бы в открытое море.

Легко понять опасения Джона Манглса: каждую минуту мог лопнуть канат или сорваться якорь. В обоих случаях путешественники оказались бы в отчаянном положении.

Приближалась ночь. Диск солнца, кроваво-красный, вытянутый вследствие преломления света, вот-вот должен был исчезнуть за горизонтом. Далеко на западе вода блестела и сверкала, словно расплавленное серебро. Там ничего не было видно, кроме неба и моря да еще остова «Макари», все еще неподвижно стоявшего на своей мели.

Быстро наступили сумерки – они длились всего каких-нибудь несколько минут, – и берега, замыкавшие горизонт на севере и на востоке, потонули во мраке.

Какое томительное состояние должны были переживать наши потерпевшие крушение путешественники на этом тесном плоту, среди беспросветного мрака! Одни забылись в тревожной дремоте, нагонявшей тяжелые сны, другие всю ночь не могли сомкнуть глаз. Все встретили рассвет разбитые усталостью.

Снова начался прилив, и снова с открытого моря задул ветер. Было шесть часов утра. Время было дорого – нельзя было терять ни минуты. Джон Манглс начал готовиться к отплытию. Он приказал поднять якорь. Но лапы якоря вследствие толчков натянутого перлиня глубоко засели в песке. Без брашпиля, даже талями, сооруженными Вильсоном, вытащить якорь оказалось невозможным.

С полчаса прошло в тщетных попытках. Наконец Джон Манглс, которому не терпелось как можно скорее сняться, велел перерубить канат. Лишаясь якоря, молодой капитан отказывался от возможности стоянки в том случае, если бы прилив и на этот раз не донес их до берега. Но Джон Манглс не хотел больше задерживаться, и удар топора предал плот на волю ветра и течения. Скорость последнего достигала двух миль в час.

Поставили парус, и плот медленно понесло к земле; она вырисовывалась еще неясно, какой-то серой массой, озаренной лучами восходящего солнца.

Рифы были искусно обойдены и остались позади. Но при переменчивом ветре, дующем с моря, плот двигался так медленно, что, казалось, совсем не приближался к берегу. Как необыкновенно трудно было добраться до этой Новой Зеландии, высадка на берег которой грозила такими опасностями!

Все же в девять часов до земли оставалось уже меньше мили. Крутые берега щетинились бурунами. Нужно было найти место для высадки. Ветер все слабел и слабел и наконец совсем спал. Парус повис и стал хлестать по мачте. Джон приказал спустить его. Теперь только один прилив нес плот к берегу, и управлять им больше было нельзя. А тут еще ход замедляли огромные морские водоросли.

В десять часов Джон убедился, что они почти не двигаются с места, а до берега еще добрых три кабельтовых. Стать на якорь, за неимением его, нельзя было. Неужели их отнесет отливом в открытое море?

Джон Манглс, сжав руки, с отчаянием глядел на эту недоступную для них землю.

К счастью – теперь это действительно было счастьем, – почувствовался толчок, и плот остановился. Он наткнулся на мель в двадцати пяти саженях от берега.

Глава VIII

Настоящее той страны, куда попали наши путешественники

Гленарван, Роберт, Вильсон, Мюльреди бросились в воду. Плот привязали канатами к ближайшим скалам. Путешественниц перенесли на берег, передавая их с рук на руки, причем они не замочили себе даже подола платья. А вскоре и все путешественники, с оружием и съестными припасами, окончательно высадились на внушающее такой страх побережье Новой Зеландии.

Гленарвану хотелось бы немедленно двинуться вдоль побережья к Окленду, но с самого утра небо стали заволакивать густые тучи, а после высадки на берег, около одиннадцати часов утра, начался ливень. Пуститься в дорогу было невозможно. Пришлось искать убежища.

Вильсон очень кстати открыл пещеру, выдолбленную морем в базальтовых скалах, и путешественники приютились в ней вместе со своим оружием и съестными припасами. В пещере оказалось множество сухих водорослей, когда-то занесенных сюда морскими волнами. Это были как бы готовые постели – пришлось ими удовольствоваться. У входа в пещеру валялся хворост; развели костер, и каждый стал обсушиваться.

Джон Манглс надеялся, что такой проливной дождь должен скоро прекратиться. Он ошибся: ливень не прекращался в продолжение нескольких часов, а около полудня к нему еще присоединился сильнейший ветер. Такая помеха могла кого угодно вывести из себя. Что тут было делать? Пуститься в дорогу в такую погоду, не имея даже средств передвижения, было бы безумием. К тому же путь до Окленда должен был занять несколько дней, и двенадцать лишних часов не имели здесь значения, если только, конечно, не появятся туземцы.

Во время этой вынужденной остановки зашел разговор о войне, происходившей в Новой Зеландии. Но чтобы понять и оценить, насколько серьезно было положение на этих островах к тому моменту, когда на них высадились потерпевшие крушение на «Макари», надо знать историю той кровавой борьбы, которая разыгралась на острове Ика-на-Мауи.

После появления Авеля Тасмана в проливе Кука в декабре 1642 года эти берега часто посещались европейскими судами, но это не мешало новозеландцам пользоваться полной свободой на своих независимых островах. Ни одно из европейских государств еще не помышляло о захвате этого архипелага, занимающего на Тихом океане такое важное в стратегическом отношении положение. Некоторые миссионеры, особенно англиканские, старались приучить новозеландских вождей к мысли о том, что им необходимо смиренно склониться под игом Англии. Миссионерам удалось добиться своего: ловко одураченные вожди подписали письмо к королеве Виктории, прося ее покровительства. Наиболее дальновидные понимали глупость такого шага, и один из них, приложив к этому посланию отпечаток своей татуировки, пророчески сказал: «Мы потеряли свою родину. Отныне она не наша. Вскоре ее захватит иноземец, и мы станем его рабами».

Вождь был прав. 29 января 1840 года в бухте Островов на севере Ика-на-Мауи появился английский корвет «Герольд». Капитан корвета Гобсон высадился у селения Корора-Река. Туземцы были приглашены в протестантскую церковь на собрание. Здесь капитан Гобсон прочел им привезенные от английской королевы грамоты, в которых та изъявляла согласие на принятие под свое покровительство Новой Зеландии.

5 января 1841 года английский резидент вызвал к себе в селение Пара главных вождей новозеландцев. На состоявшемся собрании тот же капитан Гобсон, стараясь убедить вождей в необходимости подчиниться английской королеве, указывал на то, что она послала войска и корабли для защиты Новой Зеландии, причем подчеркивал, что права их остаются неприкосновенными и свобода – полной. Однако капитан Гобсон закончил свою речь тем, что новозеландцы должны продать принадлежащие им земли английской королеве.

Большинство вождей, найдя цену королевского покровительства слишком высокой, отказались от этого покровительства. Но посулы и подарки оказали большее действие на дикарей, чем громкие слова капитана Гобсона, – покровительство Англии со всеми ее условиями было принято.

Что же произошло в Новой Зеландии с знаменательного 1840 года по тот день, когда «Дункан» вышел из залива Клайд?

Не существовало на свете ничего, чего бы не знал Жак Паганель и с чем он не был бы готов ознакомить своих товарищей.

– Миссис, – обратился он к Элен, – я должен повторить вам то, что мне уже приходилось говорить, а именно: что новозеландцы – народ мужественный. Уступив притязаниям Англии, они очень скоро после этого стали защищать от англичан каждую пядь родной земли. Мужчины Новой Зеландии – люди гордые и храбрые. Одни из них высокие ростом, с гладкими волосами, другие меньше ростом, коренастые, похожие на мулатов, но все они крепкие, высокомерные и воинственные. Некогда был у них знаменитый вождь, по имени Хихи. Узнав все это, вы не будете удивлены тем, что на острове Ика-на-Мауи война с англичанами тянется без конца. Здесь обитает замечательное в своем роде племя вайкатов, и Вильям Томсон увлекает его за собой на защиту родной земли.

– Но разве англичане не являются теперь хозяевами главных пунктов Новой Зеландии? – спросил Джон Манглс.

– Конечно, дорогой Джон, – ответил Паганель. – С тех пор как в 1840 году капитан Гобсон захватил Новую Зеландию и стал ее губернатором, на этих островах возникло к 1862 году девять колоний, и все они занимают самые удобные места. Из этих колоний образовалось девять провинций: четыре на северном острове – Окленд, Таранаки, Веллингтон, Гаукс, и пять на южном острове – Нельсон, Мальборо, Кентербери, Отаго и Саутленд. Тридцатого июля 1864 года в этих провинциях насчитывалось всего сто восемьдесят тысяч триста сорок шесть жителей. Во многих местах выросли важные торговые города. Когда мы доберемся до Окленда, я уверен, вы не сможете не восхититься красотой местоположения этого южного Коринфа. Он господствует над узким перешейком, переброшенным, точно мост, через воды Тихого океана. В Окленде насчитывается уже двенадцать тысяч жителей. На западном побережье вырос Новый Плимут, на восточном – Агурири, на южном – Веллингтон; все они также являются цветущими городами с оживленной торговлей. Очутившись же на южном острове – Таваипунаму, вы затруднились бы, какому из его городов отдать предпочтение: утопающему ли в садах Нельсону, прославленному своими винами, как во Франции – Монпелье, Пиктону ли, расположенному у пролива Кука, или Крайстчерчу, Инверкаргилю и Дендину – этим городам богатейшей провинции Отаго, куда стекаются искатели золота со всего земного шара. И заметьте, друзья мои, что дело идет не каких-нибудь немногих хижинах, населенных семействами дикарей, но о настоящих городах с портами, соборами, банками, доками, ботаническими садами, музеями, обществами акклиматизации, газетами, больницами, благотворительными обществами, философскими институтами, масонскими ложами, клубами, обществами хорового пения, с театрами, с дворцами, построенными для всемирной выставки, точь-в-точь как в Париже или Лондоне. И если только память не изменяет мне, то в текущем, 1865 году, быть может даже в то время, когда я все это вам рассказываю, промышленные изделия всего земного шара выставлены здесь, в этой стране.

– Как, несмотря на войну с туземцами? – спросила Элен.

– У англичан крепкие нервы, – ответил Паганель, – Они и сражаются и устраивают выставки в одно и то же время. Их это нисколько не смущает. Они даже строят под выстрелами новозеландцев железные дороги. В провинции Окленд два железнодорожных пути прокладываются через главнейшие пункты, занятые повстанцами. Я готов биться об заклад, что рабочие, строящие эти железнодорожные линии, стреляют в туземцев с паровозов.

– Но к каким же результатам привела эта бесконечная война? – спросил Джон Манглс.

– Вот уже шесть месяцев, как мы покинули Европу, и я, конечно, не могу знать, что случилось после нашего отплытия, – ответил Паганель, – за исключением разве нескольких происшествий, о которых я прочитал в газетах Мериборо и Сеймура во время нашего перехода через Австралию. Тогда, помнится, ожесточенно сражались на острове Ика-на-Мауи.

– Когда же началась эта война? – спросила Мэри Грант.

– Вы, дорогая мисс, верно, хотели сказать: «когда возобновилась», – ответил Паганель, – ибо первое восстание было поднято еще в 1845 году. Так вот: возобновилась война эта в конце 1863 года. Но маори задолго до этого начали готовиться к свержению английского владычества. Туземная народная партия вела деятельную пропаганду за то, чтобы провести на выборах одного из маорийских вождей, Потатау. Она хотела из этого старого вождя сделать короля, а из его селения, лежавшего между реками Вайкато и Вайпа, – столицу нового государства. Сам Потатау был стариком более лукавым, чем отважным, но у него был умный и энергичный премьер министр из племени нгатихахуа, которое обитало на Оклендском перешейке до захвата его иноземцами. Этот министр, по имени Вильям Томсон, сделался душой освободительной войны. Он очень умело сформировал из маори боевые отряды. Под его влиянием один вождь из Таранаки собрал вокруг себя ряд разрозненных племен, объединив их национальной идеей. Другой вождь, из провинции Вайкато, основал Земельную лигу, которая убеждала туземцев не продавать своих земель английскому правительству. Английские газеты начали указывать на эти тревожные симптомы; правительство было не на шутку обеспокоено. Словом, умы были возбуждены, взрывчатого материала накопилось много. Не хватало только искры, или, вернее, столкновения интересов новозеландцев и англичан, чтобы высечь эту искру и вызвать взрыв.

– И это столкновение?. – спросил Гленарван.

– …произошло в 1860 году, – отвечал Паганель, – в провинции Таранаки, на юго-западном побережье острова Ика-на-Мауи. У одного туземца было шестьсот акров земли близ Нового Плимута. Он продал их английскому правительству. Когда землемеры явились вымерять проданный участок, вождь Кинги заявил протест, а затем выстроил на спорных шестистах акрах укрепленный лагерь, огороженный высоким частоколом. Через несколько дней после этого полковник Гольд со своим отрядом взял это укрепление приступом. В этот-то день и раздался первый выстрел народной войны.

– А многочисленны ли маорийцы? – спросил Джон Мангле.

– За последние сто лет количество их очень сократилось, – ответил географ. – В 1769 году Кук определял число их в четыреста тысяч человек. А в 1845 году, согласно переписи туземного протектората, количество маори уменьшилось до ста девяти тысяч. В настоящее время, несмотря на болезни, водку и избиения, производимые англичанами-«просветителями», на обоих островах все же насчитывается девяносто тысяч туземцев, в том числе тридцать тысяч воинов, которые, по-моему, еще долго будут наносить поражения английским войскам.

– А удачно ли шло до сих пор восстание? – спросила Элен.

– Да. И самих англичан не раз приводила в восхищение отвага новозеландцев. Они ведут партизанскую войну, войну налетов и стычек, набрасываются на мелкие отряды регулярных войск и грабят усадьбы английских поселенцев. Генерал Камерон чувствовал себя не очень уютно в этом краю, где приходилось обыскивать каждый куст. В 1863 году после долгой и кровопролитной борьбы маори занимали у верховий реки Вайкато, на конце цепи крутых холмов, обширную укрепленную позицию, защищенную тремя оборонительными линиями. Местные агитаторы усиленно призывали все население на защиту родной земли, обещая полную победу над пакекас, то есть белыми. С туземцами сражались три тысячи английских солдат под командой генерала Камерона; они беспощадно расправлялись с маори, после того как те зверски убили капитана Спрента. Происходили кровопролитные сражения. Иные длились по двенадцати часов, а маори все не отступали под пушечными выстрелами европейцев. Ядром этой свободолюбивой, отважной армии являлось свирепое племя вайкато, во главе которого стоял Вильям Томсон. Этот туземный полководец вначале командовал двумя с половиной тысячами воинов, потом восемью тысячами, так как к нему присоединились со своими подданными два грозных вождя – Шонги и Хеки. Женщины самоотверженно помогали мужчинам в этой освободительной войне. Но правое дело далеко не всегда одерживает победу. После кровопролитных боев генерал Камерон все же подчинил английскому владычеству округ Вайкато, правда опустошенный и обезлюдевший, ибо маори разбежались. Во время этой войны совершались удивительные подвиги. Так, например, четыреста маори, осажденные в крепости Оракан тысячей англичан, не имея ни воды, ни пищи, отказались сдаться. А в один прекрасный день, в полдень, осажденные маори проложили себе кровавый путь сквозь ряды сорокового полка и скрылись в болотах.

– Но закончилась ли эта кровопролитная война покорением округа Вайкато? – спросил Джон Манглс.

– Нет, друг мой, не закончилась, – ответил Паганель. – Англичане решили идти на провинцию Таранаки и осадить там крепость Матантава, где засел Вильям Томсон. Конечно, взятие этой крепости будет стоить им немалых потерь. Помнится, перед самым отъездом из Парижа я прочел в газетах, что племя таранга изъявило покорность генералу и губернатору и что те оставили туземцам три четверти земель. В этих сообщениях говорилось и о том, что главный вождь восстания, Вильям Томсон, также собирается сдаться. Однако в австралийских газетах я не нашел подтверждения этих слухов – наоборот, судя по ним, можно предполагать, что в данный момент новозеландцы с новой энергией готовятся к дальнейшему сопротивлению.

– И, по вашему мнению, Паганель, – спросил Гленарван, – ареной этой борьбы явятся провинции Таранаки и Оклендская?

– Думаю, что да.

– И одна из них – это именно та провинция, куда мы заброшены крушением «Макари»?

– Та самая. Мы высадились всего в нескольких милях от гавани Кавиа, где и сейчас, по-моему, должен развеваться национальный флаг маори.

– Тогда мы поступим благоразумно, двинувшись к северу, – сказал Гленарван.

– Конечно, – согласился Паганель. – Новозеландцы ненавидят европейцев, особенно англичан. Поэтому постараемся не попасть им в руки.

– Быть может, мы встретим какой-нибудь отряд английских войск, – промолвила Элен. – Это было бы для нас счастьем!

– Возможно, – ответил географ, – но я мало на это надеюсь. Отдельные английские отряды не особенно охотно расхаживают по здешним местам, где за каждым кустом, за каждым кустиком прячется искусный стрелок. Вот почему я не очень-то рассчитываю на конвой из солдат сорокового полка. Но на западном побережье, вдоль которого лежит наш путь в Окленд, находится несколько миссий, и мы сможем там останавливаться. Я даже замышляю попасть на дорогу, по которой шел, следуя вдоль течения реки Вайкато, Гохштеттер.

– Кто он – путешественник? – спросил Роберт Грант.

– Да, мой мальчик, это член научной экспедиции, совершившей кругосветное путешествие на австралийском фрегате «Наварра» в 1858 году.

– Господин Паганель, – не унимался Роберт, глаза которого зажигались энтузиазмом при мысли о великих географических открытиях, – были ли в Новой Зеландии такие путешественники, как Бёрк и Стюарт в Австралии?

– Их было несколько, мой мальчик: например, доктор Гукер, профессор Бризар, естествоиспытатель Диффенбах и Юлиус Гаст. Но хотя некоторые из них и поплатились жизнью за свою страсть к приключениям, они пользуются меньшей известностью, чем путешественники по Австралии и Африке.