7 лучших историй для мальчиков Твен Марк
– Если я могу быть вам полезен… – сказал, вставая с места, Роберт.
– Нет, мой храбрый мальчик, отдыхай, – ответил Гленарван. – Ты станешь мужчиной, когда твои сверстники будут еще детьми.
Гленарван, Паганель и Вильсон вышли из казучи. Было шесть часов вечера. Несмотря на неподвижность воздуха, мороз давал себя сильно чувствовать. Голубое небо начинало темнеть, и последние лучи заходящего солнца озаряли остроконечные вершины гор. Паганель захватил с собой барометр. Взглянув на него, он убедился, что давление ртути показывает высоту в одиннадцать тысяч семьсот футов, – следовательно, эта часть Кордильер была ниже Монблана только на девятьсот десять метров. Если бы в здешних горах встречались такие же трудности, какие встречаются на каждом шагу на гигантской швейцарской горе, и если бы наши путешественники попали в бури и метели, то ни один из них, конечно, не перевалил бы через мощную горную цепь Нового Света.
Гленарван и Паганель, взобравшись на порфировый утес, обвели глазами горизонт. Они находились на самой верхушке главного хребта Кордильер и охватывали взором пространство в сорок квадратных миль. Восточный склон был отлогий. По его откосам можно было легко спускаться, а пеоны умудрялись даже скользить по ним на протяжении сотен саженей. Вдали виднелись громадные продольные полосы морен, образовавшихся из камней и обломков скал, оттесненных туда ледниками. Долина Колорадо уже погружалась в тень: солнце склонялось к западу. Освещенные его лучами выступы почвы, скалы, шпили, пики один за другим угасали, и весь восточный склон мало-помалу темнел. Западный же, отвесный склон со всеми его отрогами был еще освещен. Вид этих скал и ледников, залитых лучами заходящего солнца, был ослепительно красив. К северу спускался волнообразно ряд вершин. Незаметно сливаясь друг с другом, они образовали смутно терявшуюся вдали неровную линию, словно проведенную неумелой рукой. Зато на юге зрелище было великолепное, и по мере приближения ночи оно становилось величественно-грандиозным. Внизу виднелась дикая долина, а над нею, в двух милях от наших путешественников, зиял кратер Антуко. Вулкан этот, выбрасывая потоки пламени, пепла и дыма, ревел, как огромное чудовище. Окружавшие его горы, казалось, были объяты пламенем. Град раскаленных добела камней, клубы красноватого дыма, взлетающие струи лавы – все это сливалось в сверкающие снопы. И в то время как тускнеющее солнце, словно потухшее светило, исчезало во мраке горизонта, ослепительный, с каждой минутой усиливающийся свет вулкана заливал своим заревом весь необъятный кругозор.
В импровизированных дровосеках – Паганеле и Гленарване – заговорило чувство художника, и они, пожалуй, долго бы еще восхищались этой величественной борьбой земных и небесных огней, но Вильсон, более трезво настроенный, вернул их к действительности. Дров, правда, нигде кругом не оказалось, но, к счастью, скалы здесь были покрыты тощим, сухим лишайником. Путешественники запаслись в большом количестве этим лишайником, а также растением льяретта, корни которого тоже горят довольно сносно. Как только это драгоценное топливо было принесено в казучу, им немедленно набили очаг. Но разжечь огонь, а особенно поддерживать его оказалось делом далеко не легким. В разреженном воздухе имелось слишком мало кислорода для горения – по крайней мере, такое объяснение дал майор.
– Зато, – прибавил он, – воде здесь, чтобы закипеть, не понадобится доходить до ста градусов; и тому, кто любит кофе, сваренный на воде в сто градусов, придется обойтись без этого, так как его кофе закипит при температуре даже ниже девяноста градусов.[33]
Мак-Наббс оказался прав: термометр, опущенный в воду в тот момент, когда она закипела, показал только восемьдесят семь градусов. Все с наслаждением выпили по нескольку глотков горячего кофе. Что же касается сушеного мяса, то оно доставило присутствующим мало удовольствия и вызвало со стороны Паганеля замечание, столь же здравое, сколь и бесполезное.
– Да, – сказал он, – надо признаться, что кусок жареной ламы был бы здесь далеко не лишним. Говорят, что это животное способно заменить и быка и барана. Мне хотелось бы знать, распространяется ли это и на его мясо.
– Как! Вы недовольны нашим ужином, ученый Паганель? – обратился к нему Мак-Наббс.
– Я в восторге от него, почтенный майор, но не могу не признаться, что блюдо дичи было бы очень кстати.
– Вы сибарит, – сказал Мак-Наббс.
– Согласен с этим эпитетом, майор, но что бы вы говорили, разве отказались бы вы от доброго бифштекса?
– Пожалуй, что и нет, – согласился майор.
– А если бы вас попросили пойти на охоту, несмотря ни на холод, ни на тьму, вы отправились бы не задумываясь?
– Конечно. И если только вам угодно…
Не успели еще компаньоны Мак-Наббса поблагодарить его и заявить, что они вовсе не хотят злоупотреблять его бесконечной любезностью, как вдали послышался вой. Он не прекращался. Казалось, то был вой не отдельных животных, а целого быстро приближающегося стада. У географа мелькнула мысль: не желает ли провидение, дав им приют, снабдить их еще и ужином? Но Гленарван несколько разочаровал его, напомнив, что четвероногие животные Кордильер никогда не встречаются на таких высотах.
– Откуда же тогда этот шум? – спросил Том Остин. – Слышите, как он приближается?
– Уж не лавина ли? – сказал Мюльреди.
– Невозможно! – возразил Паганель. – Это настоящий звериный вой.
– Сейчас увидим, – сказал Гленарван.
– И увидим с оружием в руках, – добавил майор, беря свой карабин.
Все выскочили из казучи. Уже наступила ночь, темная и звездная. Наполовину обглоданный диск убывающей луны еще не показывался на небе. Северные и восточные вершины тонули во мраке; еле можно было различить фантастические силуэты нескольких ближайших утесов. Вой – вой перепуганных зверей – приближался. Он несся со стороны гор, погруженных во мрак. Что там происходило? Вдруг на плоскогорье обрушилась бешеная лавина – лавина живых существ, обезумевших от страха. Все плоскогорье, казалось, заколебалось. Неслись сотни, быть может тысячи, животных, производивших, несмотря на разреженность воздуха, оглушительный шум. Были ли это дикие звери пампасов или только стадо лам и вигоней? Гленарван, Мак-Наббс, Роберт, Остин и оба матроса едва успели броситься на землю, как этот живой вихрь промчался в нескольких футах над ними. Паганель, видевший ночью лучше, чем днем, и оставшийся на ногах, чтобы все разглядеть, был мгновенно сбит с ног.
В этот момент раздался выстрел. Это майор выпалил наугад. Ему показалось, что какое-то животное упало в нескольких шагах от него, а вся стая в неудержимом порыве уже неслась еще с большим воем по склонам, освещенным отблеском вулкана.
– А! Вот они! – раздался голос– голос Паганеля.
– Кто это «они»? – спросил Гленарван.
– Да мои очки. Как не потерять их при такой сумятице!
– А вы не ранены?
– Нет! Помят немножко. Уж не знаю только кем.
– Вот кем, – отозвался майор, таща за собой застреленное им животное.
Все поспешили вернуться в казучу и при свете очага стали рассматривать добычу Мак-Наббса.
Это было красивое животное, похожее на небольшого верблюда, только без горба. У него была изящная головка, стройное тело, длинные, тонкие ноги, шелковистая светло-кофейного цвета шерсть с белыми пятнами на брюхе.
Как только Паганель увидел его, он воскликнул:
– Это гуанако!
– Что такое гуанако? – спросил Гленарван.
– Животное, годное в пищу, – ответил Паганель.
– И вкусное?
– Очень вкусное. Пища, достойная богов Олимпа! Я же знал, что у нас будет на ужин свежее мясо! Да еще какое мясо!..Но кто же освежует тушу?
– Я, – сказал Вильсон.
– Прекрасно! А я берусь зажарить мясо, – добавил Паганель.
– Вы, стало быть, и повар, господин Паганель? – спросил Роберт.
– Конечно, мой мальчик, раз я француз – ведь в каждом французе сидит повар.
Через пять минут Паганель уже раскладывал на раскаленных углях очага большие куски дичи. Десятью минутами позже он подал своим товарищам преаппетитно зажаренное «филе из гуанако». Никто не стал чиниться, и все накинулись на эту «пищу богов».
Но при первом же глотке, к великому изумлению географа, на лицах всех присутствующих появилась гримаса, сопровождаемая единодушным: «Фу!».
– Отвратительно! – сказал один.
– Совершенно несъедобно! – добавил другой.
Бедный ученый, попробовав сам своей стряпни, принужден был сознаться, что это жареное мясо было действительно несъедобно даже для голодных людей. Его товарищи стали подшучивать над ним, к чему, впрочем, он отнесся очень добродушно, и подняли на смех «пищу богов». Паганель ломал себе голову над вопросом, каким образом вкусное, всеми ценимое мясо гуанако могло сделаться таким несъедобным в его руках. Вдруг его осенила мысль…
– Понял! – воскликнул он. – Понял, черт побери! Я знаю теперь, в чем тут дело.
– Быть может, это мясо слишком долго лежало? – спокойно спросил Мак-Наббс.
– Нет, язвительный майор, это мясо не слишком долго лежало, а оно слишком долго бежало. Как мог я упустить это из виду!
– Что вы хотите сказать, господин Паганель? – спросил Том Остин.
– Я хочу сказать, что мясо гуанако хорошо только тогда, когда животное убито во время отдыха. Если же за ним долго охотились и оно много пробежало, мясо его становится несъедобным. И вот по отвратительному вкусу нашего жаркого я могу заключить, что это животное, да и вообще все стадо, примчалось издалека.
– Вы в этом уверены? – спросил Гленарван.
– Совершенно уверен.
– Но какое же происшествие, какое явление природы могло так напугать этих животных и выгнать их из логова, где им надлежало бы теперь спокойно спать?
– На это, дорогой Гленарван, я не в состоянии вам ответить. Поверьте мне, не стоит искать дальнейших объяснений, а давайте лучше спать. Что касается меня, то я просто умираю от желания уснуть. Ну как, будем спать, майор?
– Будем спать, Паганель!
Подбросили топлива в очаг, и каждый завернулся в свое пончо. Вскоре раздался богатырский разнозвучный храп, причем громче всего выделялся среди этого гармоничного оркестра бас ученого-географа.
Один Гленарван не сомкнул глаз. Его томило какое-то смутное беспокойство. Мысли его невольно возвращались к этому стаду гуанако, в необъяснимом ужасе мчавшемуся в одном, общем направлении. Их не могли преследовать хищные звери – на такой высоте хищных зверей почти нет, а охотников и того меньше. Что же пробудило в гуанако этот ужас, погнавший их к пропастям Антуко? Гленарван предчувствовал надвигающуюся опасность.
Однако под влиянием полудремоты мысли его приняли другое направление, и тревога сменилась надеждой. Завтра он со своими спутниками очутится у подошвы Кордильер. Там начнутся настоящие поиски капитана Гранта, и, быть может, они вскоре увенчаются успехом. Он мечтал о том, как будут освобождены от тяжкого плена капитан Грант и два его матроса. Картины одна за другой проносились в его воображении. Порой его отвлекало от них потрескивание искорки, взлетавшей над очагом, или яркая вспышка пламени, освещавшая лица его спавших товарищей и бросавшая беглые тени на стены казучи. Но потом его с еще большей силой стали томить предчувствия. Он полубессознательно прислушивался к доносившимся извне звукам, объяснить происхождение которых среди этих пустынных вершин было трудно.
Ему почудились отдаленные глухие, угрожающие раскаты, похожие на раскаты грома, но неслись они не с неба. Видимо, это была гроза, бушевавшая где-то по склонам гор, на несколько тысяч футов ниже. Гленарвану захотелось убедиться в этом, и он вышел из казучи.
Всходила луна. Воздух был прозрачен и неподвижен. Ни одного облачка ни вверху, ни внизу. Кое-где мелькали отблески огнедышащего вулкана Антуко. Ни грозы, ни молний. Тысячи звезд сверкали на небе. А между тем раскаты не умолкали. Казалось, они приближались, катясь по Кордильерам. Гленарван вернулся в казучу, охваченный еще большим беспокойством. Он ломал себе голову над тем, что могло быть общего между этими подземными раскатами и бегством гуанако. Уж не являлось ли одно следствием другого? Он взглянул на часы. Было два часа ночи. Не имея уверенности в том, что действительно надвигается какая – то опасность, он не разбудил своих утомленных товарищей, спавших мертвым сном, и сам впал в тяжелую дремоту, продлившуюся несколько часов.
Вдруг ужасающий грохот разом поднял его на ноги. Это был оглушительный шум, похожий на грохот бесконечного множества повозок, везущих по гулкой мостовой ящики с артиллерийскими снарядами. Гленарван почувствовал, что почва уходит из-под его ног; казуча заколебалась, и в стенах ее появились расщелины.
– Тревога! – крикнул он.
Спутники его мгновенно проснулись. Все они, сбившись в беспорядочную кучу, уже катились вниз по крутому склону горы. В лучах рассвета их глазам открылась страшная картина. Вид гор внезапно изменился: они стали ниже; их остроконечные вершины, качаясь, исчезали, словно проваливались в какие-то люки. Происходило явление, свойственное Кордильерам:[34] горный кряж в несколько миль шириной целиком перемещался, катясь к равнине.
– Землетрясение! – крикнул Паганель.
Географ не ошибся. Это было одно из стихийных бедствий, обычных на гористой границе Чили: в течение четырнадцати лет Копиапо был дважды уничтожен, а Сент-Яго разрушен четыре раза. Эта часть земного шара особенно подвержена действию подземного огня, а вулканы этой горной цепи, сравнительно недавнего происхождения, представляют собой недостаточные клапаны для беспрепятственного выхода подземных паров и газов. Отсюда эти непрекращающиеся сотрясения, на местном наречии – трамблорес.
Горное плато с семью ошеломленными, охваченными ужасом людьми, вцепившимися в росшие кругом лишайники, катилось вниз с быстротой курьерского поезда, то есть пятидесяти миль в час. Нельзя было не только пытаться убежать или задержаться, но даже крикнуть. Подземный гул, грохот сталкивающихся гранитных и базальтовых скал, облака снежной пыли делали какое-либо общение невозможным: расслышать друг друга было немыслимо. Кряж то спускался без толчков и тряски, то, словно судно в бурном море, подвергался килевой и боковой качке. Он проносился мимо пропастей, бросая в них глыбы горных пород, выкорчевывал вековые деревья и, подобно гигантской косе, срезал все выступы восточного склона.
Трудно даже представить себе всю мощь этой огромной массы, в миллиарды тонн весом, мчащейся со все возрастающей скоростью под уклон в пятьдесят градусов!
Никто из наших путников не мог определить, сколько времени длилось это неописуемое падение. Никто из них не осмелился бы подумать о том, в какую пропасть предстояло этой громаде свергнуться. Никто не мог бы сказать, все ли они еще живы или кто-нибудь уже лежит распростертый на дне какой-нибудь пропасти. Задыхаясь от быстроты, с которой они неслись, окоченевшие от ледяного ветра, ослепленные снежным вихрем, они едва переводили дыхание, обессиленные, почти безжизненные, и только могучий инстинкт самосохранения заставлял их цепляться за скалы.
Вдруг толчок невероятной силы оторвал их от скользящего острова, и они покатились по последним уступам гор. Плато, на котором они неслись, резко остановилось.
В течение нескольких минут никто не пошевельнулся. Наконец один поднялся. Оглушенный толчком, он все-таки твердо держался на ногах. То был майор. Отряхнув ослеплявшую его пыль, он оглянулся. Вокруг него один, на другом неподвижно лежали его спутники. Майор пересчитал их.
Все, за исключением одного, были распростерты на земле– не хватало Роберта Гранта.
Глава XIV
Спасительный выстрел
Восточный склон Кордильер, спускаясь длинными, пологими скатами, незаметно переходит в равнину. На этой равнине внезапно и остановился обломок массива. В этом новом краю расстилались тучные пастбища; увешанные золотистыми плодами, стояли леса яблонь, посаженных еще во времена завоевания материка. Казалось, будто на эти равнины заброшен уголок плодородной Нормандии. Конечно, при всяких иных обстоятельствах наши путешественники были бы поражены таким внезапным переходом от пустыни к оазису, от снеговых вершин – к зеленым лугам, от зимы – к лету.
Почва снова стала совершенно неподвижной. Землетрясение прекратилось. Видимо, подземные силы проявляли свою разрушительную деятельность уже где-то дальше, ибо цепь Кордильер всегда в каком-нибудь месте сотрясается. На этот раз землетрясение было особенно сильное. Очертания гор резко изменились. На фоне голубого неба вырисовывалась новая панорама вершин, гребней, пиков, и проводник по пампасам напрасно стал бы искать на них привычных ориентировочных пунктов. Было восемь часов утра.
Гленарван и его компаньоны благодаря стараниям майора мало-помалу вернулись к жизни. Они были сильно оглушены, но и только. Итак, с Кордильер они спустились и могли бы даже приветствовать такое передвижение, все заботы о котором взяла на себя природа, если бы не исчез один из них, самый слабый, еще ребенок: Роберт Грант.
Этот мужественный мальчик покорил сердца своих спутников. Паганель, особенно к нему привязавшийся, майор, несмотря на свой холодный вид, – все его полюбили, но больше всех Гленарван. Когда он узнал об исчезновении Роберта, то пришел в отчаяние. Ему представлялось, что несчастный мальчик лежит на дне какой-нибудь пропасти и тщетно зовет на помощь его, своего второго отца.
– Друзья мои, друзья мои, – говорил Гленарван, с трудом удерживая слезы, – надо его искать, надо его найти! Не можем же мы его так бросить! Ни одна долина, ни одна пропасть не должны остаться не обследованными до конца. Обвяжите меня вокруг пояса веревкой и спустите в эти пропасти. Я хочу этого! Слышите: хочу! Только бы Роберт был жив! Как без него осмелимся мы найти его отца? И что это будет за спасение капитана Гранта, если оно стоило жизни его ребенку!
Спутники Гленарвана молча слушали его. Чувствуя, что он жаждет прочесть в их взгляде хотя бы тень надежды, они опускали глаза.
– Ну что ж, – продолжал Гленарван, – вы слышали меня. Вы молчите! Так вы не надеетесь? Ни на что не надеетесь?.
Несколько минут длилось молчание. Наконец заговорил Мак-Наббс:
– Кто из вас, друзья мои, помнит, в какой именно момент исчез Роберт?
Ответа на этот вопрос не последовало.
– Скажите, по крайней мере, подле кого был мальчик во время спуска? – продолжал майор.
– Подле меня, – отозвался Вильсон.
– До какого же момента ты видел его подле себя? Постарайся припомнить… Говори!
– Вот все, что я помню, – ответил Вильсон – минуты за две до толчка, которым кончился наш спуск, Роберт, уцепившись за пучок лишайника, еще был подле меня.
– Минуты за две? Подумай хорошенько, Вильсон. Минуты могли показаться тебе очень длинными. Не ошибаешься ли ты?
– Думаю, что не ошибаюсь. Да, именно так: минуты за две, а быть может, и того меньше.
– Пусть так. Где же находился Роберт: справа или слева от тебя? – спросил Мак-Наббс.
– Слева. Я еще помню, как его пончо хлестало меня по лицу.
– Сам же ты от нас где был?
– Тоже слева.
– Итак, значит, Роберт мог исчезнуть только с этой стороны, – проговорил майор, поворачиваясь к горам и указывая вправо. – Прибавлю еще, что, принимая во внимание время исчезновения мальчика, можно с достоверностью сказать, что он упал на ту часть горы, которая ограничена снизу равниной, а сверху – стеной в две тысячи футов. Здесь, в этом районе, поделив его между собой, мы должны его искать, и здесь мы его найдем.
Никто не добавил к этому ни слова. Путники взобрались на склоны гор и начали на разной высоте поиски. Держась вправо от линии спуска, они обыскивали малейшие трещины, спускались, рискуя жизнью, до дна пропастей, местами заваленных обломками массива, и выбирались оттуда с окровавленными руками и ногами, в изодранной одежде. В течение долгих часов вся эта часть Кордильер, за исключением нескольких совершенно недоступных плоскогорий, была обследована самым тщательным образом, причем ни одному из этих самоотверженных людей и в голову не пришло подумать об отдыхе. Но, увы, все поиски оказались тщетными. Видимо, бедный мальчик нашел в горах не только смерть, но и могилу, навеки сокрытую надгробной плитой какой-нибудь огромной скалы.
Около часа дня Гленарван и его спутники, разбитые усталостью, удрученные, сошлись на дне долины. Гленарван глубоко страдал. Он почти не говорил, и с губ его слетали все одни и те же слова, прерываемые вздохами:
– Не уйду отсюда! Не уйду!..
Всем понятно было это упорство, ставшее навязчивой идеей, и каждый отнесся к нему с уважением.
– Подождем, – сказал Паганель майору и Тому Остину, – отдохнем немного и восстановим свои силы. Это нужно нам независимо от того, возобновим ли мы поиски или будем продолжать путь.
– Да, – ответил Мак-Наббс, – останемся здесь, раз этого хочет Эдуард. Он надеется… но на что?
– Бедный Роберт! – промолвил Паганель, вытирая слезы.
В долине кругом росло множество деревьев. Майор выбрал место под группой высоких рожковых деревьев и распорядился разбить здесь временный лагерь. Несколько одеял, оружие, немного сушеного мяса и риса – вот все, что уцелело у наших путешественников. Речка, протекавшая поблизости, снабдила их водой, еще мутной после обвала. Мюльреди развел на траве костер и вскоре предложил Гленарвану подкрепить свои силы горячим напитком. Но тот отказался и продолжал лежать в оцепенении на своем раскинутом пончо.
Так прошел день. Настала ночь, такая же тихая и безмятежная, как и начало предыдущей. Все улеглись, но глаз сомкнуть так и не могли, а Гленарван снова отправился на поиски по склонам Кордильер. Он прислушивался, надеясь расслышать призыв мальчика. Он поднялся высоко, далеко в горы, и то слушал, приложив ухо к земле и стараясь обуздать биение своего сердца, то с отчаянием звал Роберта.
В течение всей ночи бедный Гленарван блуждал в горах. То Паганель, то майор шли за ним следом, готовые поддержать его на тех скользких гребнях, у края тех пропастей, к которым увлекала его бесполезная отвага. Но и эти последние усилия оказались бесплодными. Напрасно выкрикивал он без конца: «Роберт! Роберт!» – ответом ему было лишь эхо.
Настало утро. Друзьям Гленарвана пришлось идти за ним на отдаленное плоскогорье и силой увести его в лагерь. Он был в невыразимом отчаянии. Кто бы посмел заговорить с ним о продолжении пути, кто бы посмел предложить ему покинуть эту роковую долину? Между тем не хватало съестных припасов. Где-то поблизости можно было встретить тех аргентинских проводников, о которых говорил им катапац, и найти лошадей, необходимых для перехода через пампасы. Вернуться назад было гораздо труднее, чем двигаться вперед. Кроме того, ведь было условлено встретиться с «Дунканом» на побережье Атлантического океана. Эти веские соображения не допускали дальнейшего промедления: интересы всего отряда требовали неотложного продолжения пути.
Мак-Наббс попытался отвлечь Гленарвана от его горестных мыслей. Долго уговаривал он своего друга, но тот, казалось, ничего не слышал и только качал отрицательно головой. Наконец он пробормотал:
– Выступать?
– Да, выступать.
– Подождем еще час.
– Хорошо, подождем, – согласился майор.
Час прошел, и Гленарван стал умолять, чтобы дали ему еще час. Казалось, что это приговоренный к смерти молит о продлении своей жизни. Так тянулось часов до двенадцати. Тут Мак-Наббс, посоветовавшись со всеми своими спутниками, решительно заявил, что надо отправляться, ибо от этого зависит жизнь всех участников экспедиции.
– Да, да, – отозвался Гленарван, – надо, надо отправляться.
Но проговорил он это, уже не глядя на Мак-Наббса. Взор его был привлечен какой-то черной точкой высоко в небе. Вдруг его рука поднялась и замерла.
– Вон там, там! – крикнул Гленарван. – Смотрите! Смотрите!
Все присутствующие устремили глаза на ту часть неба, куда он так настойчиво указывал. Черная точка уже успела заметно увеличиться – то была птица, парившая на неизмеримой высоте.
– Это кондор, – сказал Паганель.
– Да, кондор, – отозвался Гленарван. – Как знать! Он несется сюда, снижается… Подождем…
На что надеялся Гленарван? Уж не начал ли помрачаться его рассудок? Что значили слова: «Как знать»?
Паганель не ошибся: то был действительно кондор, делавшийся все более и более ясно видимым. Этот великолепный хищник, перед которым некогда так благоговели инки, был царем южных Кордильер. В этом краю он достигает необычайно крупных размеров. Сила его изумительна: ему нередко случается сталкивать в пропасть быков. Он набрасывается на бродящих по равнинам овец, козлят, телят и, вцепившись в свою жертву когтями, поднимается с ней на большую высоту.[35] Нередко кондор парит на высоте двадцати тысяч футов. Отсюда этот недоступный ничьим взорам царь воздушных пространств устремляет свои глаза на землю и различает там мельчайшие предметы с зоркостью, изумляющей естествоиспытателей.
Что же мог увидеть кондор? Быть может, труп Роберта?
– Как знать!.. – повторял Гленарван, не спуская глаз с громадной птицы.
А она приближалась, то паря в воздухе, то падая вниз, словно неодушевленное тело, брошенное в пространство. Но вот меньше чем в семистах футах от земли хищник начал описывать большие круги. Теперь кондора можно было ясно рассмотреть: ширина его могучих распростертых крыльев превышала пятнадцать футов, и они держали его в воздухе, почти не двигаясь, ибо большим птицам свойственно летать с величественным спокойствием, в то время как насекомым, чтобы удержаться в воздухе, нужна тысяча взмахов крыльев в секунду.
Майор и Вильсон схватили свои карабины. Гленарван жестом остановил их. Кондор описывал круги над одним из недоступных для человека плато Кордильер, находившимся приблизительно в четверти мили от наших путников. Огромная птица носилась с головокружительной быстротой, то выпуская, то пряча свои страшные когти и потряхивая хрящеватым гребнем.
– Это там! Там!.. – крикнул Гленарван. Вдруг в голове его мелькнула мысль.
– Если Роберт еще жив… – воскликнул он в ужасе. – Эта птица… Стреляйте, друзья мои, стреляйте!
Но уже было поздно: кондор исчез за высокими выступами скалы. Прошла какая-нибудь секунда, показавшаяся столетием… Огромная птица появилась снова; она летела медленнее, отягощенная грузом.
Раздался вопль ужаса: в когтях у кондора висело и качалось безжизненное тело, тело Роберта Гранта. Хищник, держа мальчика за платье, парил в воздухе футах в ста пятидесяти над лагерем. Он завидел путешественников и, стремясь поскорее улететь со своей тяжелой добычей, с силой рассекал крыльями воздух.
– А, – крикнул Гленарван, – пусть лучше тело Роберта разобьется об эти скалы, чем послужит…
Он не договорил и, схватив карабин Вильсона, стал прицеливаться в кондора, но руки его дрожали, глаза заволоклись туманом, и он не мог навести ружье.
– Предоставьте это мне, – сказал майор.
И, неподвижный, спокойный, уверенный, Мак-Наббс прицелился в кондора: тот был от него уже в трехстах футах.
Но не успел майор нажать курок своего карабина, как в глубине долины раздался выстрел; белый дымок поднялся между двумя базальтовыми громадами – и кондор, пораженный пулей в голову, медленно описывая круги, стал спускаться, словно на парашюте, на своих широко распростертых крыльях. Не выпуская добычи, он мягко упал футах в десяти от крутого берега ручья.
– Теперь за нами дело! За нами! – крикнул Гленарван.
И, не стараясь узнать, откуда раздался благодетельный выстрел, он кинулся к кондору. Спутники его помчались за ним. Когда они добежали до кондора, тот был уже мертв, а тела Роберта почти не было видно из-под его широких крыльев.
Гленарван бросился к мальчику, вырвал его из когтей кондора, уложил на траву и приник ухом к груди этого безжизненного тела.
Никогда еще из уст человеческих не вырывалось такого радостного крика, как тот, что вырвался в этот миг у Гленарвана:
– Он жив! Он жив еще!
В одну минуту с Роберта сняли одежду, смочили ему лицо свежей водой. Мальчик пошевелился, открыл глаза, посмотрел и пробормотал:
– А, это вы, сэр… отец мой!..
Гленарван, задыхаясь от волнения, был не в силах ответить: опустившись на колени возле чудом спасенного мальчика, он плакал от радости.
Глава XV
Испанский язык Жака Паганеля
Роберт, избавившись от одной огромной опасности, тут же подвергся другой – пожалуй, не меньшей: едва не был задушен в объятиях. Хотя он был еще очень слаб, ни один из его спутников не мог удержаться от того, чтобы не прижать его к своему сердцу. Но надо полагать, что такие сердечные объятия не гибельны для больных: по крайней мере, Роберт от них не умер.
Потом мысли наших путешественников от спасенного обратились к спасителю, и, разумеется, майору первому пришло в голову осмотреться кругом.
Шагах в пятидесяти от реки он увидел человека чрезвычайно высокого роста, неподвижно стоявшего на уступе у самой подошвы горы. Он опирался на длинное ружье. Этот неожиданно появившийся человек был широкоплеч, с длинными волосами, схваченными кожаным ремешком. Рост его превышал шесть футов. Его смуглое лицо было раскрашено: красной краской – между глазами, черной – на нижних веках и белой – на лбу. Одет он был, как полагается жителю пограничной полосы Патагонии: на нем был великолепный плащ из шкуры гуанако, разукрашенный красными арабесками и сшитый жилами страуса. Под этим плащом виднелась еще одежда из лисьего меха. Она была стянута поясом, у которого висел мешочек с красками для раскрашивания лица.
Несмотря на пеструю раскраску, лицо этого патагонца было величественно и говорило о его несомненном уме. В позе, полной достоинства, он ожидал, что будет дальше. Глядя на эту неподвижную, внушительную фигуру, можно было принять ее за статую хладнокровия.
Как только майор заметил патагонца, он указал на него Гленарвану, и тот тотчас же побежал к нему. Патагонец сделал два шага вперед. Гленарван взял его руку и крепко пожал.
В глазах Эдуарда, во всем его сияющем лице светилась такая горячая благодарность, что патагонец, конечно, не мог не понять его. Он слегка нагнул голову и произнес несколько слов, которые остались непонятными как для майора, так и для его кузена.
Тогда патагонец, внимательно посмотрев на чужестранцев, заговорил на другом языке, но как он ни старался, и на этот раз его также не поняли. Однако в фразах, произнесенных туземцем, что-то напомнило Гленарвану испанский язык – он знал несколько общеупотребительных испанских слов.
– Espanol?[36] – спросил он.
Патагонец кивнул головой сверху вниз – движение, имеющее одинаковое значение подтверждения у всех народов.
– Отлично, – заявил майор, – теперь дело за нашим другом Паганелем. Хорошо, что ему пришло в голову учить испанский язык!
Позвали Паганеля. Он немедленно прибежал и раскланялся перед патагонцем с чисто французской грацией, которую тот, по всей вероятности, не смог оценить. Географу тотчас рассказали, в чем дело.
– Чудесно! – воскликнул он.
И, широко открывая рот, чтобы яснее выговаривать, он проговорил:
– Vos sois um homera de bem.[37]
Туземец, видимо, напряг слух, но ничего не ответил.
– Он не понимает, – промолвил географ.
– Быть может, вы неправильно произносите? – высказал предположение майор.
– Возможно. Произношение дьявольское!
И Паганель снова повторил свою любезную фразу, но успех ее был тот же.
– Ну, выразимся иначе, – сказал географ и, произнося медленно, по-учительски, спросил патагонца:
– Sem duvida, um Patagao?[38]
Тот по-прежнему молчал.
– Dizeime![39] – добавил Паганель.
Патагонец и на этот раз не проронил ни слова.
– Vos compriendeis?[40] – закричал Паганель так громко, что едва не порвал себе голосовые связки.
Было очевидно, что индеец не понимал того, что ему говорили, так как он ответил наконец по-испански:
– No comprendo.[41]
Тут уж настала очередь Паганеля изумиться, и он с видимым раздражением спустил очки со лба на глаза.
– Пусть меня повесят, если я понимаю хоть одно слово из этого дьявольского диалекта! – воскликнул он. – Верно, это арауканское наречие.
– Да нет же, – отозвался Гленарван, – этот человек несомненно ответил по-испански.
И, повернувшись к патагонцу, он вновь спросил его:
– Espanol?[42]
– Si, si![43] – ответил туземец.
Удивление Паганеля превратилось в остолбенение. Майор и Гленарван украдкой переглядывались.
– А знаете, мой ученый друг, – начал, слегка улыбаясь, майор, – не произошло ли здесь чего-нибудь в результате той феноменальной вашей рассеянности, на которую, мне кажется, у вас имеется монополия?
– Как? Что? – насторожился географ.
– Дело в том, что патагонец несомненно говорит по-испански.
– Он?
– Да, он! Уж не изучили ли вы случайно другой язык, приняв его…
Мак-Наббс не успел договорить. Громогласное «О!», сопровождаемое пожатием плеч, прервало его.
– Вы немножко слишком далеко заходите, майор, – сказал Паганель довольно сухо.
– Но чем же объяснить, что вы его не понимаете? – ответил Мак-Наббс.
– Не понимаю я потому, что этот туземец говорит на плохом испанском языке! – ответил, начиная раздражаться, географ.
– Так вы считаете, что он говорит на плохом наречии, только потому, что вы его не понимаете? – спокойно спросил майор.
– Послушайте, Мак-Наббс, – вмешался Гленарван, – ваше предположение невероятно. Как ни рассеян наш друг Паганель, все же нельзя допустить, чтобы его рассеянность дошла до того, что он мог изучить один язык вместо другого.
– Тогда, дорогой Эдуард, или лучше вы, почтенный Паганель, объясните мне: что здесь происходит?
– Мне нечего объяснять: я констатирую, – ответил географ. – Вот книга, которой я ежедневно пользуюсь для преодоления трудностей испанского языка. Посмотрите на нее, майор, и вы увидите, что я не ввожу вас в заблуждение!
С этими словами Паганель начал рыться в своих многочисленных карманах и через несколько минут поисков вытащил весьма потрепанный томик, который и подал с уверенным видом майору. Тот взял книжку и посмотрел на нее.
– Что это за литературное произведение? – спросил он.
– Это «Луизиада», – ответил Паганель, – великолепная героическая поэма, которая…
– «Луизиада»? – воскликнул Гленарван.
– Да, друг мой, не более не менее, как «Луизиада» великого Камоэнса!
– Камоэнса? – повторил Гленарван. – Но, бедный друг мой, ведь Камоэнс – португалец! Вы в течение последних шести недель изучаете португальский язык!
– Камоэнс… «Луизиада»… Португальский язык… – вот все, что мог пролепетать Паганель.
Глаза его под очками померкли, а в ушах загремел гомерический хохот обступивших его спутников.
Патагонец и бровью не повел. Он терпеливо ждал объяснения того, что происходило на его глазах и было ему совершенно непонятно.
– Ах я безумец, сумасшедший! – воскликнул наконец Паганель. – Вот что! Значит, действительно это так! Это не выдумка для забавы! И это я сделал… я! Да ведь это вавилонское смешение языков! Ах, друзья мои, друзья! Подумайте только: отправиться в Индию и очутиться в Чили, учить испанский язык, а говорить на португальском! Нет, это уж слишком! Если так пойдет и дальше, то в один прекрасный день я, вместо того чтобы выбросить в окно сигару, выброшусь сам.
Читать бесплатно другие книги:
