Литературная мастерская. От интервью до лонгрида, от рецензии до подкаста Быков Дмитрий
• в интервью его знакомых и друзей.
Запомните: лишних источников не бывает! «Бывают нерасспрошенные» – так считала Ира Федоровна Петровская, русский историк музыки и практик биографических штудий. В самом деле, какие вопросы мы задаем документу, на такие он и отвечает. Или не отвечает, если нам не хватает сведений или что-либо не сходится. Даже такие заурядные и неинформативные на первый взгляд бумаги, как школьный аттестат или свидетельство о браке, могут рассказать многое об их владельце, если правильно выспросить у них.
Понятие «факт-чекинг» возникло в журналистской среде и обозначает один из фундаментальных принципов журналистской этики. Однако исследователи-гуманитарии и до изобретения этого слова придерживались сходного правила и пользовались отработанными процедурами проверки фактов. Их называли и называют «критика источника». Процедуры эти универсальны и могут быть сведены к следующему алгоритму:
1. Культивируйте в себе сомнение. Оно – предпосылка работы любого биографа и исследователя (равно как и журналиста). Каждый факт должен быть тщательно проверен. Ни один источник (высказывание, мнение, фразу, цитату) нельзя принимать на веру. Люди склонны ошибаться.
2. Проверяйте все факты, цифры, даты, места, которые требуют точности. В любом тексте всегда есть сведения, в которых легко ошибиться, так как автор часто полагается на свою память и ленится проверять. Перепроверять нужно: даты, числа, цифры, статистические данные, географические названия, места, цитаты, пересказ чужих мнений.
3. Найдите первоисточник. У любого мнения, цитаты, воспоминания всегда есть печатный или зафиксированный на видео первоисточник или первая публикация. Найдите первоисточник во чтобы то ни стало и сверьтесь с ним. Весьма вероятно, вы поразитесь, насколько искажена оказалась информация по пути к вам. Да, поиск потребует, возможно, похода в библиотеку, но это того стоит: вознаграждением будет небольшое открытие.
4. Сверьте несколько версий, если первоисточников много. Сопоставление разных версий – то сито, которое позволит отсеять явную неправду, напластование информации, отсебятину, ошибки памяти и прочие искажения. То, что пересекается во всех версиях, – и есть наиболее достоверная информация. Частный случай здесь – сверка разных мемуарных версий; о том, как это делать, я расскажу ниже.
5. Попытайтесь проанализировать мотивы и цели основных участников полемики. У всех участников полемики, дебатов и просто мемуарной культуры вокруг события или лица всегда есть собственное видение ситуации, подчас даже собственная концепция, которая может быть ложной вопреки мнению автора. Подробнее об этом см. ниже, в разделе «Все мемуаристы лгут».
6. Обращайте внимание на все нестыковки, странности, неясности. Они-то и есть сигнал того, что перед вами наверняка недостоверный источник. Тренируйтесь видеть мельчайшие детали. Как гласит старинная немецкая поговорка, дьявол кроется в деталях. Если что-то не сходится или источник не раскрывает полностью какие-то сведения, это явный повод заподозрить искажение фактов.
7. Подумайте, что может дать заведомо недостоверный источник для понимания ситуации или скрытых причин явления.
Разумеется, слегка преувеличивая и заостряя проблему, можно сказать и так. Однако правда и одновременно сложность работы с любыми мемуарами связаны с тем, что «никакое событие внешнего мира не может быть известно мемуаристу во всей полноте мыслей, переживаний, побуждений его участников – он может о них только догадываться». Это говорит Лидия Гинзбург, один из самых ярких литературоведов XX века, автор «Записок блокадного человека»[36]. Она добавляет: но читатель-то ждет от мемуаров именно достоверности в духе «я знаю, как все было на самом деле» (или сниженно-разговорный вариант: «я держал свечку» или «свечки не держал, но скажу»). Конечно, такое ожидание читателя не имеет под собой оснований. Но от этого биографу не легче: его миссия – сопоставить разные точки зрения нескольких мемуаристов на одно событие и вывести из них «среднее арифметическое» – то, что совпадает у всех и, скорее всего, максимально достоверно. Чем более редкое суждение, чем в меньшем количестве мемуаров оно встречается, тем противоречивее его статус. Тут есть два варианта: либо это явная фантазия, либо, наоборот, уникальное свидетельство, которому можно довериться. И каждый раз приходится принимать решение самостоятельно, универсального рецепта на все случаи не существует.
Большинство воспоминаний о портретируемом герое будут неминуемо содержать преувеличения, нестыковки, натяжки. Такова специфика жанра. Но филологи придумали метод, позволяющий использовать с толком бесполезные на первый взгляд сведения, содержащие откровенное вранье и ошибки памяти. Юрий Лотман написал об этом статью «К проблеме работы с недостоверными источниками»[37], где показал блестящий образец такого стиля работы. Оказывается, даже заведомо недостоверная информация может сослужить биографу хорошую службу. Нужно лишь правильно ее интерпретировать, используя следующий алгоритм «очной ставки мемуаров».
1. Выясните имена авторов сравниваемых мемуаров, даты первых публикаций, характер и источник текста (лучше найти более трех точек зрения по самым авторитетным изданиям или первым публикациям).
2. Оцените степень близости автора к герою и к дате события (очевидец он или нет? По прошествии какого времени он записал свои воспоминания?).
3. Соотнесите рассматриваемый фрагмент с общим уровнем достоверности текста в целом (если документ достоверен в других деталях, то выше вероятность, что автор и здесь не покривил).
4. Если факты искажены, то оцените, выгодно ли это было автору.
5. Сгруппируйте мемуары по сходству/различию в том, как они освещают рассматриваемые события.
6. Пытайтесь осмыслить также и недостоверные мемуары, вплести их недостоверность в повествование о герое.
Базовые принципы написания хорошей биографии вам уже известны из главы, написанной Дмитрием Быковым. Я же попробую здесь взглянуть на эти же принципы под другим углом зрения и дополнить их чисто техническую сторону, прочно связанную с поиском источников и факт-чекингом.
Возьмем принципы и посмотрим на них в перспективе всего изложенного в этом разделе:
1. Аттрактанты. Они должны быть не быстро теряющими свежесть сенсациями (в духе «а король-то голый»), а проверенными источниками и неизвестными доселе документами.
2. Инварианты. Вам нужно не только скрепить ваше повествование единым и жестким каркасом перекликающихся паттернов, но и обеспечить правильный исторический контекст, достоверное описание эпохи, а также понять логику поведения героя.
3. Моральный смысл. Создайте свою собственную концепцию жизни и творчества героя.
Полезные ссылки на архивные порталы и справочники:
• Портал «Архивы России», где собраны ссылки на все столичные (Москва и Петербург) и региональные архивы, возможен поиск: http://www.rusarchives.ru
• Личные архивные фонды в государственных хранилищах СССР: в 3 т. – М., 1962–1980 (учтены все справочники): http://portal.rusarchives.ru/guide/lf_ussr/index.shtml
• Справочники по истории дореволюционной России: Библиограф. указатель / Науч. ред. П. А. Зайончковский. – М., 1978.
• Петровская И. Ф. Биографика: Введение в биографику; источники биографической информации о россиянах (1801–1917). Изд. 2, перераб. – СПб., 2010.
• Перпер М. И. Хронологический справочник (XIX и XX века). – Л., 1984. Перевод из старого стиля летосчисления в новый, даты Пасхи, определение года по дню недели и числу.
Родословные и генеалогия:
• Савелов Л. М. Библиографический указатель по истории, геральдике и родословию российского дворянства. – Острогожск, 1897.
• Савелов Л. М. Библиографический указатель… Первое доп. с прил. – М., 1904.
• http://www.genarh.ru – частная генеалогическая служба: архивный поиск по заказу, много онлайновых источников и ресурсов.
• http://livemem.ru/articles/metricheskie_knigi.html – квалифицированный ответ на вопрос (со ссылками) о том, где искать метрические книги.
Каталоги мемуаров XX века:
• Литературные мемуары XX века: Аннотированный указатель книг, публикаций в сборниках и журналах на русском языке (1985–1989). Ч. 1–2. – М.: ИМЛИ РАН, 1995.
• История советского общества в воспоминаниях и дневниках, 1917–1957: Аннотированный указатель мемуарной литературы. Ч. 1–3. – М., 1958–1967.
• Советское общество в воспоминаниях и дневниках: Аннотированный библиографический указатель книг, публикаций в сборниках и журналах, 1917–1982. Т. 1–7. – М., 1997–2011. (Т. 3 – Великая Отечественная война; т. 6 – культура и народное образование; т. 7 – искусство.)
• Россия и российская эмиграция в воспоминаниях и дневниках: Аннотированный указатель книг, журналов и газетных публикаций, изданных за рубежом в 1917–1991 гг.: в 4 т. М.: РОССПЭН, 2003–2006.
Важнейшие интернет-ресурсы с источниками:
• http://prozhito.org – проект «Прожито»: дневники 1800–2015 гг., в первую очередь XX в., и расширенный поиск по ним.
• http://www.ruthenia.ru/sovlit/ind_001.html – журналы 1920-х гг., полнотекстовая база некоторых изданий.
• http://starosti.ru – газеты 1901–1918 гг.
• http://elib.shpl.ru/ru/nodes/10185-kollektsiya-gazet-russkogo-zarubezhya-gpib – коллекция газет русского зарубежья (ГПИБ), около 20 изданий оцифровано.
• http://elib.shpl.ru/ru/nodes/9088-russkaya-futuristicheskaya-kniga – коллекция «Русская футуристическая книга 1910–1920-х годов» (ГПИБ).
• http://oldgazette.ru – газеты советского времени.
• http://www.nsu.ru/library/is/news/exibitions/vist_virtual_2011_05_VOV.pdf – большой каталог онлайн-ресурсов, посвященных периоду 1941–1945 гг.
• http://lists.memo.ru – база данных «Жертвы политического террора в СССР» (оцифрованные книги памяти по каждой области, издания общества «Мемориал»).
Сетевые полнотекстовые библиотеки:
• http://starieknigi.info – самая полная коллекция оцифрованных книг, изданных преимущественно до 1917 г.
• http://www.runivers.ru/lib/index_lib.php – электронная библиотека портала Руниверс (книги по истории России).
• http://elibrary.rsl.ru – электронная библиотека РГБ, большой массив книг XVIII–XX вв.
• https://primo.nlr.ru/primo-explore/collectionDiscovery?vid=07NLR_VU1&lang=ru_RU – электронная библиотека РНБ.
• https://rusneb.ru/ – информационная система всех российских библиотек, 1,5 млн электронных изданий.
• http://feb-web.ru/ – фундаментальная электронная библиотека «Русская литература и фольклор» (ФЭБ): полнотекстовая информационная система по произведениям русской словесности, библиографии, научным исследованиям и историко-биографическим работам.
• http://books.google.com/ – в библиотеке Google среди прочего можно найти отсканированные книги XIX в.
• http://elibrary.ru/defaultx.asp – полнотекстовые версии современных научных журналов (вестники, ученые записки и пр.); доступ по подписке через библиотеку НИУ ВШЭ.
• http://online.eastview.com/index.jsp?enc=rus – база данных, где по подписке, через РГБ и другие библиотеки доступны полные версии статей из журналов «Вопросы литературы», «НЛО», «Вестник МГУ. Серия 9. Филология», газеты «Правда», «Литературной газеты» и пр.
• http://lib.pushkinskijdom.ru – издания Пушкинского Дома РАН.
• http://www.imli.ru/legacy/ – отсканированные тома журнала «Литературное наследство».
УпражненияУпражнение 1. Герой и поиск источников
Сначала выберите героя.
Затем возьмите лист бумаги и поделите на три столбика. В левом запишите как можно больше разных категорий источников, которые вы собираетесь использовать для написания его биографии. Во втором столбике перечислите трудности, сомнения (например, вы не понимаете, сохранились ли нужные вам источники и где их искать). Наконец, в третий столбик занесите возможное решение для каждого случая из второго столбика. Такая систематизация поможет как избежать ошибки планирования (переоценки своих сил), так и трезво оценить ваши знания о герое.
В конце задайте себе вопрос: все ли я знаю о своем герое и понимаю ли до конца ключевые эпизоды его биографии? Ответ
Упражнение 2. Факт-чекинг
Вопрос 1: как мы помним, проверке подлежат все сведения, от точности которых зависит их интерпретация. В моей биографии Николая Добролюбова в серии «ЖЗЛ» я допустил фактическую ошибку в следующем фрагменте (ни я, ни опытный редактор ее не заметили, и только внимательные читатели обратили на нее внимание). В чем она заключается?
«Смерть Добролюбова на двадцать пятом году жизни сделалась предметом интенсивного обсуждения в русской печати…» (с. 239).
Вопрос 2: в начале марта 2020 г., в разгар пандемии коронавируса, пользователи социальных сетей стали вспоминать письмо известного американского писателя Ф. С. Фицджеральда некой Розмэри из карантина, в котором он оказался с женой Зельдой во время испанки 1920 г. Проверьте все фактические сведения в этом письме и попробуйте определить, можно ли доверять этому письму и не является ли оно подделкой.
Дорогая Розмэри!
День выдался текучим и безотрадным, словно подвешенным к небу в сетке. Спасибо тебе, что написала. Я вижу, как перед окнами карусель опавших листьев кружит вокруг мусорной урны. Это похоже на джаз по звуку. Пустые улицы. Как будто почти все горожане скрылись в своих квартирах, и небеспричинно. Сейчас кажется модным избегать общественных мест. Даже баров, о чем я сказал Хемингуэю, за что он меня толкнул в живот. В ответ я спросил его, мыл ли он руки. Он их не мыл. И даже не думал отпираться. Он считает, что это обычный грипп. Интересно, кто ему такое сказал.
Администрация предупредила всех, что надо на месяц запастись необходимым. Мы с Зельдой купили красного вина, виски, рома, вермута, абсента, белого вина, хереса, джина и, упаси господи, бренди, если понадобится. Прошу, молись за нас.
Видела бы ты площадь, выглядит ужасно. Я в ужасе от чертовых возможностей, которые несет такое будущее. Длинный день медленно катится вперед под виски с содовой, который все больше похож на воду. Зельда говорит, что это не дает повода пить, но перо по-другому в руках не держится. В задумчивости сидя на веранде, я наблюдаю за далекой линией горизонта, скрытой в мутной дымке, и будто различаю неотступную кару, которая уже давно движется в нашу сторону. И все же в щербатом очертании закатных облаков я замечаю одну-единственную полоску света, которая заставляет меня верить, что настанет лучшее завтра.
Искренне твой,
Ф. Скотт Фицджеральд
Упражнение 3. Проверка мемуаров на достоверность
В одной из лучших биографий Сергея Есенина, написанной Олегом Лекмановым и Михаилом Свердловым[38], приводятся воспоминания Константина Ляндау о поэте (они были опубликованы в 1966 г.). Найдите в следующей цитате «недостоверность», которая на самом деле таковой не является и позволяет очень многое сказать о поведении Есенина в ранний период его вхождения в петербургскую литературу.
Мне показалось, как будто мое старо-петербургское жилище внезапно наполнилось озаренными солнцем колосьями и васильками. <…> Когда Есенин читал свои стихи, то слушающие уже не знали, видят ли они золото его волос или весь он превратился в сияние. Даже его “оканье”, особенно раздражавшее нас, петербуржцев, не могло нарушить волшебство его чтения, такое подлинное, такое непосредственное. Его стихи как бы вырастали из самой земли.
Автобиография (Екатерина Лямина)
Екатерина Лямина,
профессор школы филологии факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ
Слово «автобиография» – греческого происхождения. Попробуем разделить его «лесенкой» Маяковского на кусочки:
Авто- – «самостоятельно, о себе, для себя, вокруг себя и т. д.»;
-био- – «жизнь»;
-графия – «написанное».
Так это длинное слово распадается на довольно понятные элементы, с которыми каждый из нас соприкасается ежедневно. Но в основном мы пишем о себе бытовым, прагматическим образом, то есть прежде всего регистрируя факты. Например, перебрасываясь СМС или сообщениями в мессенджерах, мы уведомляем о том, где находимся, как себя чувствуем, что видим, делаем, собираемся делать дальше, о чем беспокоимся и пр., и такую же информацию по большей части ждем и получаем от собеседников. Это, без сомнения, вплотную касается нас и нашей жизни, но лишь в ее повседневном измерении, и пишем мы о ней полуавтоматически, кратко, пусть и эмоционально, зачастую не придавая такого рода текстам особенного значения, редко следя за стилем и выразительностью.
Однако если в какой-то момент все три элемента: «пишу», «сам» и «о своей жизни» – свести вместе, соединить и акцентировать, то смысловой потенциал каждого из них в отдельности и всего в целом резко возрастет. Когда человек отчетливо понимает, что он хочет писать о себе, и делает направленное на это сознательное усилие, у него получается, как правило, довольно серьезное, подкупающее, цепляющее высказывание. Оно может быть пространным или коротким, связным или обрывочным, рассчитанным на широкую или на узкую аудиторию, оно может быть и вовсе не предназначено для чужих глаз. Оно может быть не только искренним и правдивым, но и фальшивым, а также – сознательно вводящим в заблуждение. Но сила воздействия, присущая «я»-повествованию от лица конкретного человека, ощутима практически всегда.
В этой тесной связи с личностью – феноменом, который не поддается окончательной разгадке и объяснению, – и состоит притягательность автобиографических текстов, их своеобразная магия. Она сохраняется при использовании этого подхода в других жанрах нон-фикшн: травелоге, лонгриде, эссе, а также в художественной прозе. Писатели часто, с давних пор и до сего дня, обращаются к разным типам автобиографических документов (или, как их еще называют, эгодокументов). Многие рассказы, повести и романы полностью или частично выстроены как воспоминания, дневники, переписки вымышленных героев.
Вернемся, однако, к нон-фикшн. Писать о себе – что это значит, как это делать? На живых мастерских CWS по автобиографии, которые назывались, по мотивам цикла мемуарных эссе Осипа Мандельштама, «Шум времени»[39], я предлагала следующий эксперимент. Сначала участники писали стандартную автобиографию – такую, которую при устройстве на постоянную работу требует отдел кадров. «Я, такой-то или такая-то, родился/родилась тогда-то в семье таких-то. Тогда-то пошел в школу, тогда-то ее окончил. Затем я поступил туда-то и учился столько-то лет, выучился на такого-то специалиста, пошел работать туда-то – и т. д.». Естественно, факты биографии у всех разные, но общий принцип один.
А дальше, после такой официальной и во многом безликой автобиографии, я просила участников столь же сжато написать о себе как о личности. Это давалось им куда труднее, если вообще давалось – прежде всего потому, что здесь нельзя обойтись голыми фактами, нужно что-то еще, линейная структура «родился, учился, женился» здесь не годится.
Мы подошли к развилке, на которой оказывается автор любого автобиографического текста. Один способ его построения – четкие вехи, осознание своего места в социуме и пути, который привел к этому месту. Другой способ – попытка понять собственную личность, откуда она взялась, из каких травм или, наоборот, из каких радостей, открытий и восторгов она состоит. Обобщая, можно сказать, что первый способ – описание «внешнего человека», второй – описание «человека внутреннего».
Мне могут возразить: эти два пути никогда не бывают совсем раздельными, они соприкасаются, пересекаются. Верно. В моем примере речь шла именно об эксперименте, цель которого – сделать сложным то, что выглядит очевидным и простым. Насколько в жизни каждого из нас внешние события связаны с внутренними? Что чем определяется? Насколько? Всегда ли? И так далее.
В сущности, любой текст, вышедший из-под пера человека, который осознанно пишет о себе, всегда соединяет и первый, и второй из обозначенных путей, ищет равнодействующую[40]. Но, во-первых, в таком соединении все равно часто видны акценты либо на внешнее, либо на внутреннее. Во-вторых, очень полезно, принимаясь за автобиографическое письмо, держать в голове эту его принципиальную двойственность: внешнюю структуру биографии и структуру внутреннюю, которая как-то вмещается во внешнюю (или не вмещается, а осознается как существующая отдельно от внешней, такое бывает). При воплощении на бумаге этих двух линий возникает бесконечное количество вариантов.
Например, можно написать о себе через свою творческую жизнь, если вы хоть в какой-то степени чувствуете причастность к творчеству. Ведь это не обязательно графика, живопись, кино, документальные ленты, писательство и т. п. Творческая самореализация возможна практически в любой сфере, и одна из важнейших – это сфера общения. Многие чрезвычайно интересные автобиографические тексты строятся именно вокруг таланта к общению, которым были наделены их авторы[41]. Такой человек притягивает к себе разных людей, он думает о них, рассуждает, смотрит, как эти люди, точно молекулы в броуновском движении, сталкиваются с ним и друг с другом, отскакивают, куда-то перемещаются – и это само по себе захватывающе. Более того: автор в принципе может быть вполне рядовым, не выдающимся человеком. Но когда он умело ставит себя в точку пересечения разных биографий, получается замечательный художественный эффект.
Поэтому, чтобы начать писать о себе, совершенно не обязательно ощущать себя Шостаковичем, Скрябиным или Сальвадором Дали. Достаточно понимать себя как человека, состоявшегося в какой-то жизненной истории и помещенного в то или иное время, определенного в нем.
И для того, чтобы такое понимание пришло, и для того, чтобы начать о себе писать, очень важно периодически (трудно сказать, как часто, это зависит уже от человека, но хотя бы раз в год, раз в полгода) записывать то, что всплывает в памяти, и возникающее при этом ощущение бытия.
Приведу пример. Марсель Пруст в великой симфонии романов «В поисках утраченного времени» ставит перед собой задачи, подобные тем, что стоят перед автором автобиографического текста. Только Пруст их решает в художественной форме, он пишет семь романов. Мы помним, что вся эта грандиозная Вавилонская башня конца XIX – начала XX века, сверхважная и для французской прозы, и вообще для понимания европейским человеком себя, вырастает у Пруста из одного-единственного детского ощущения: вкуса печенья «Мадлен», запиваемого липовым чаем[42]. Казалось бы, ну что такое липовый чай, что такое печенье «Мадлен»? Тривиальнейшие вещи: множество французов той эпохи выпивали и ели это в огромных количествах. Но Пруст – и тут он, конечно, гениальный новатор – делает знакомый всем вкус триггером. Выключателем, по щелчку которого приходит в движение колоссальный внутренний материал. Человек, проживая жизнь, накапливает такой материал в себе, причем может и не подозревать о его существовании. Но при щелчке триггера эти мысли, воспоминания, ощущения себя, своих родных, пространства, времени, деталей начинают, клубясь, формировать целый стремительный поток, выливаться вовне. Вот это и есть момент рождения автобиографического письма: внешняя рамка наполняется внутренним – и сиюминутным, и уже давно накопленным – содержанием, и они соединяются.
Что может быть триггером? Едва ли не все что угодно. Пруст особо подчеркивает, что встреча крошек печенья и ложки чая у него на языке именно в тот вечер – полнейшая случайность. И в то же время это отнюдь не случайность, ведь к ней привел (и, значит, за ней скрывается) совершенно определенный, неповторимо индивидуальный рисунок жизни, если угодно – формула индивидуального бытия, к обретению которой стремится как человек, пишущий о себе (автор автобиографического текста), так и профессиональный писатель.
Итак, мелочи – мелодия, перестук колес, звук закрывающейся двери или кашля знакомого человека – способны выстраивать в нашем сознании целые галереи впечатлений и воспоминаний. Здесь трудно не вспомнить ужасного, но в то же время редкостно обаятельного каннибала-интеллектуала доктора Лектера, который во мгле одиночной камеры, лишенный книг и научных монографий, начал копаться в чертогах собственной памяти, стремясь в деталях представить себе хотя бы угол увиденного когда-то зала в одном из флорентийских палаццо. И постепенно все его время, которое он поначалу не знал куда деть, стало уходить на воспоминания. Чертоги памяти, таким образом, абсолютно бездонны и, что не менее важно, наполнены смыслами. Игра света на предмете, запах, замерзшая лужа – все что угодно может привести вас к важным наблюдениям, касающимся вашего бытия. Уже не механическим, но осознанным, хотя бы в какой-то мере объясняющим вам вас самих. А это дорогого стоит.
Вы скажете: «Ну я же не Шостакович и даже не Томас Харрис, автор цикла романов о Ганнибале Лектере, – о чем мне вспоминать, что особенного в моем бытии?» Уверяю вас: опыт, который отдельный человек может транслировать другому отдельному человеку, тоже очень важен. Это и есть автобиография: я повествую о том, что и как формировало меня, с деталями, с конкретикой. Такие записи, значимые только для автора, могут оставаться в ящике письменного стола, на жестком диске или в облачном хранилище, не обязательно являть их миру. Но если вдруг паче чаяния с ними познакомится хоть сколько-нибудь широкий круг людей, среди них найдется как минимум один, вовсе не обязательно личный знакомый автора, который услышит в его словах нечто крайне важное для себя. Вот эта цепная реакция, запускающая осмысление себя, выполняет, с моей точки зрения, важнейшую гуманитарную функцию.
Ведь человек не сводится к набору каждодневных действий, которые он совершает, чтобы проживать свою жизнь, хотя эта социальная оболочка, конечно же, значима. Умственный, душевный облик обуславливает каждого в не меньшей степени и, значит, тоже заслуживает того, чтобы быть запечатленным – тем более что это самое хрупкое, что есть в человеке. Для кого – не так существенно. Для кого-то, кого мы сейчас, вероятно, и не знаем. Возможно, это будут наши дети, или внуки, или (скорее всего) посторонние люди.
Запечатлевать эмпирику (в том числе эмпирику душевной жизни, своей и других людей), как правило, неожиданную, спонтанную, приходится на ходу, изобретая способы ее репрезентации и осмысления. Вот почему автобиографическое письмо довольно часто в высокой степени экспериментально – это еще одна его характеристика. Притом что на свете существует огромное количество автобиографических текстов великих и не очень великих людей, ни один из них не идентичен тексту кого-то, кто пишет о себе сейчас. И заранее знать, что и как напишет этот человек, нельзя, хотя можно потом проверить факты, указать на их точное или неточное освещение, одностороннюю или объективную трактовку и т. д.: эгодокументы допускают такой подход и даже предполагают именно его. И это невероятно интригующе – не менее интригующе, чем приступать к чтению нового романа или рассказа.
В автобиографических текстах затрагивается как настоящее, так и прошлое. Они обладают, как мы уже видели, огромным смысловым и стилистическим потенциалом, но при этом подразумевают большую уязвимость автора, не закрывающегося от внешнего мира придуманными (пусть даже автобиографическими в своей основе) героями и сюжетами. Как следствие, в этой сфере с особой остротой встает вопрос о внутреннем цензоре. Появившись, он обычно предлагает подумать над следующими проблемами.
• Кому это надо?
• Даже если твой текст совершенно нейтрален, все можно истолковать превратно. Не навредишь ли ты себе или другим?
• Ты напишешь – и забудешь, как это было на самом деле. Ты перенесешь воспоминания на бумагу – и то, что так важно для тебя, перестанет быть твоим.
От этих проблем действительно не отмахнешься. Первая из них уже затрагивалась выше: обязательно найдется кто-то, кому будет нужен написанный текст. Вторая проблема отпадает в тот момент, когда вы, не важно почему, не видите возможности не писать о том, что требует, чтобы о нем написали. В таком случае есть два подхода:
• «долой цензора»: я рассказываю обо всем, ибо все ценно;
• «я – скульптор»: я отсекаю избыточное (тут нужна осторожность, поскольку есть риск потерять что-то ценное).
Последняя из трех проблем (как сохранить воспоминания в их первозданном виде) теснее всего связана с природой автобиографического письма, и ее преодоление требует отваги. К тому же есть рациональный довод: если я не напишу, то эти, возможно, прекрасные впечатления и мысли исчезнут вместе со мной.
Если мы все-таки решимся писать о том, что важно для нас, нам представится шанс снова это пережить: иногда – счастье, иногда – мучительный опыт. В любом случае при работе над автобиографическим текстом имеет смысл спрашивать себя: в какой мере то, что я делаю, носит терапевтический характер? Насколько это способ помочь себе? Сама постановка такого вопроса иногда спасает от тяжелых и излишних, особенно для постороннего человека, деталей.
Не следует делать вывод, что вовсе не стоит касаться сложных моментов. Напротив, если вы попытаетесь их описать, это тоже может стать одной из точек осмысления себя, полем автобиографического эксперимента.
Также полезно сравнивать себя нынешнего и себя в прошлом. В чем разница? Это результат длительного внутреннего процесса или нечто спонтанное? Такие размышления помогают отбирать факты и события, выстраивая композицию автобиографического текста.
Названные формы автобиографических текстов различаются как по степени удаленности от описываемых событий, так и в плане «субъект – объект», «автор – читатель». Давайте рассмотрим каждую их них.
Дневник
Дневник уникален сочетанием максимальной близости к описываемым событиям (авторы многих дневников стремятся ничего не упустить и для этого делают записи «сразу после», например вечером того же дня, перед сном) и интонации: он обращен прежде всего к самому себе и, как правило, не предполагает наличия читателя[43].
Дневники довольно разнообразны по цели и типу записей. Они бывают:
1. «протокольно-статистические», то есть сконцентрированные на сухой, безэмоциональной фактографии и точной регистрации событий, часто с обильным использованием назывных или коротких, утративших подлежащее предложений, а также сокращений слов, повторяющихся при описании рутинных событий[44]; в этой группе особняком стоят дневники занятий или состояний – записи ученых-экспериментаторов, больных (о динамике недуга, лекарствах и их действии), азартных игроков и даже вуайеристов и других лиц с теми или иными девиациями поведения;
2. описательные, включающие развернутые пассажи как о внешних событиях (поездках, достопримечательностях, здоровье, встречах, беседах и др.), так и о событиях внутренней жизни (размышлениях, эмоциях, предчувствиях, снах и др.);
3. исповедально-аналитические, с авторской установкой не столько на описание происходящего, сколько на авторефлексию, изучение собственного внутреннего мира, ход духовного развития.
Разумеется, эти направления не всегда выдерживаются строго. Они могут совмещаться на страницах одного дневника, могут сменять друг друга в разные периоды активности автора (скажем, ранние дневники поэта Василия Жуковского принадлежат к третьему типу, а поздние – к первому). Впрочем, многие люди довольно часто годами заполняют дневники, придерживаясь одного стиля. По-видимому, это косвенное подтверждение того, что дневник является базовой, первичной формой автобиографического письма, позволяющей человеку обрести индивидуальный голос, способ отражения действительности.
Поэтому естественным представляется особое внимание читателей и ученых к дневникам как к источнику. От них ожидают предельной достоверности (мол, кто же будет кривить душой перед самим собой?), на них охотнее всего ссылаются при необходимости что-то аргументировать или выстроить некоторую концепцию. Но не следует думать, что в дневниках человек не может лукавить. Это частое явление – даже в тех случаях, когда записи делаются с установкой на абсолютную честность перед собой, совестью или Богом[45].
Поэтому, выбирая форму дневника для работы с тем или иным жанром нон-фикшн (например, оформляя в виде дневника, полностью или частично, лонгрид, травелог, эссе или вводя цитаты из дневников, своих либо чужих), необходимо иметь в виду присущую этой форме автобиографического письма двойственность. С одной стороны, автора дневника как будто бы ничто не принуждает отклоняться от истины, с другой – он единственный и полновластный хозяин своего текста, а значит, ради известных ему целей может исказить истину. Потому с дневниками нужно быть настороже.
Все это не умаляет притягательности дневников как эгодокументов: в них всегда много свежего, еще дышащего, пульсирующего материала, хорошо прослеживается не только последовательность событий, но и эволюция личности, ведь человек постоянно меняется, обновляется, а дневник в силу своей природы способен это фиксировать как никакой другой жанр.
Блог
Нет единого мнения относительно того, насколько посты в LiveJournal и социальных сетях (Facebook, «ВКонтакте», Instagram, Twitter), видеоблоги и подкасты эквивалентны традиционным дневникам и являются современной формой их существования. Функционально первые и вторые действительно во многом схожи: это, помимо прочего, способ описать происходящее и отрефлексировать его. Несомненно, однако, что от дневников новые формы автобиографического самовыражения отличаются не столько наличием визуальной составляющей (очень многие бумажные дневники включали и включают рисунки, вложенные или вклеенные фотографии и иные связанные с описываемой реальностью объекты – от засушенных растений до птичьих перьев, камешков и прядей волос), сколько возможностью обратной связи, мгновенной реакции аудитории (насколько широкой – определяет лицо, ведущее блог или имеющее аккаунт в одной из социальных сетей, но отнюдь не всегда). Таким образом, отчасти эти формы переходят в медийную сферу.
Письмо
В письме на первом плане коммуникативная функция: согласно античной формуле, письмо есть «разговор с отсутствующим». Оно обязательно несет информацию, и эта информация непременно ориентирована на определенного адресата, одного или нескольких. Письмо – самая старинная форма автобиографического текста, обладающая, пожалуй, наибольшим количеством типов, от длинного исповедального до лаконичного и сухого делового письма.
В то же время письмо по сравнению с дневником и мемуарами куда более формульный жанр, ориентированный на определенную ситуацию и роли в ней адресата и адресанта. В письме есть четкие формулы обращения, приветствия, прощания. Например, русская переписка между чиновниками в XVIII–XIX веках строилась на целом ряде таких формул, которые нельзя было опустить или видоизменить, так как это считалось проявлением неуважения к корреспонденту[46].
Формулы хорошо видны даже в древнейших сохранившихся письмах на русском языке, новгородских берестяных грамотах[47], за трудной для нас грамматикой древненовгородского диалекта и непонятными словами. Любовное письмо, даже XI или XII века, никак не спутать с деловой запиской или с посланием матери к сыну – и не только из-за разного содержания, но и вследствие соответствующих каждой категории письма формул и интонации. Именно это способствует формированию эпистолярной культуры, то есть представлений образованной (грамотной) части общества о том, как кому нужно писать.
Проявления такой культуры довольно многочисленны и очень любопытны. Во-первых, это письмовники – сборники шаблонов для самых разных писем, как официальных, так и личных: от подчиненного к начальнику, от студента к профессору, от одного коммерсанта к другому, от племянника к тетушке, от дочери к отцу, и даже от любящего к любимой. Человек, еще не очень уверенно обращающийся с эпистолярным этикетом, может взять такой шаблон и наполнить его своим содержанием[48]. Во-вторых, это собрания писем выдающихся людей, рассматриваемых как высшие достижения в области стиля и прозы, например письма госпожи де Севинье к дочери, лорда Честерфилда к сыну, А. С. Пушкина к Н. Н. Пушкиной, отца Павла Флоренского к детям. В-третьих, это эпистолярные романы – тексты художественной литературы, где возможности письма используются для индивидуализации персонажей, создания иллюзии «отсутствия автора» и т. д.
Таким образом, четкая структура и одновременно большая гибкость, настройка на адресата, связь адресанта с ним, свойственные письму как автобиографическому жанру, открывают столько возможностей для его использования в нон-фикшн, что ими грех пренебрегать.
Электронные письма, СМС и сообщения в мессенджерах
В наше время бумажная переписка между частными лицами практически исчезла: письма в конвертах мы получаем в основном от государственных инстанций. Любители посылать и получать открытки по почте по-прежнему есть, но сейчас это занятие скорее хобби, чем средство полноценного общения. Сегодня коммуникацию нельзя представить без электронных писем: каждый из нас отправляет и получает их в немалом количестве. Можно ли считать их современным вариантом бумажных писем? И да, и нет: они сохраняют некоторую формульность, но в ней куда меньше вариантов, чем в доэлектронную эпоху; гибкость интонации, неповторимая индивидуальность, так часто свойственная традиционным письмам (в том числе и за счет почерка, расположения текста на бумаге и других факторов), в электронных письмах проявляется гораздо меньше. Кроме того, судя по всему, мы все реже пишем личные электронные письма: общение с друзьями и близкими и родственниками сейчас чаще происходит при помощи СМС и сообщений в мессенджерах. А этим текстам присуща не только лаконичность, но и небрежность (или, во всяком случае, у них нет специальных стилистических задач), широкое использование сокращений, эмодзи, GIF-файлов и других изображений, то есть средств, не рассчитанных на глубокое личное общение. С другой стороны, у СМС и сообщений в мессенджерах, безусловно, имеется потенциал для выражения индивидуальности, и наверняка он получит развитие в ближайшем будущем[49].
Мемуары
При слове «мемуары» многих охватывает скука, ведь это, как правило, большой том с именным указателем. Если мы интересуемся определенными людьми или эпохой, то смотрим сначала в конец тома. Майя Плисецкая есть? Есть. Хорошо, прочитаем. На этих избранных страницах и будет сфокусирован наш интерес, а остальное не столь важно, и потому мы это либо бегло пролистаем, либо вовсе пропустим. Конечно, так изучать мемуары – право читателя. Но можно делать и иначе.
В принципе, любые мемуары интересны – за исключением, пожалуй, мемуаров Леонида Ильича Брежнева, которые за него от первой до последней буквы написали состоявшие при нем литработники, так что вряд ли там есть что-то, действительно отражающее его личность. Но уже в мемуарах, скажем, маршала Жукова, которые тоже, к огромному сожалению, в гораздо большей степени записаны за ним и потом обработаны, а не созданы им самим, трепещет индивидуальная нота, неповторимое осознание себя и истории, себя в истории.
Любые мемуары стоят того, чтобы вслушаться. Как минимум ради глубоко трагической коллизии, заложенной в них: ведь они обычно издаются после смерти автора. Человек повествует о своей жизни, наполненной разными событиями, и знает, что до ее окончания осталось не так уж много (традиция предполагает, что воспоминания пишутся на склоне лет или, по крайней мере, в зрелом возрасте). А для читателя это уже и вовсе голос «из царства мертвых», как выражались в XVIII столетии, когда мемуары часто называли «записками»[50].
Если смотреть на мемуары с позиции потенциального автора, то она отнюдь не предполагает ни претенциозности, ни избыточной серьезности. Во-первых, в силу относительно большого объема и панорамности, свойственных мемуарному нарративу, в нем можно переходить от тона к тону, от забавного к драматическому, от эпически-неторопливого к динамичному или скетчевому. Это не только забота о том, чтобы читателю было интересно: так и писать гораздо легче, поскольку разные интонации усиливают звучание друг друга, создавая самостоятельный художественный эффект.
Во-вторых, поскольку мемуары – ретроспективное по природе повествование, в них сильно проявляются особенности человеческой памяти. Мы не помним себя от и до; у памяти есть механизмы, которые стирают информацию, отодвигают ее в более глубокие слои; память фрагментарна и избирательна. Эту фрагментарность можно обыграть, так поступают многие мемуаристы[51]. Лакуны, пропуски, забытое или помнящееся неточно можно акцентировать, подать так, чтобы в контрасте были ярче видны важные эпизоды, отрезки, сцены, выступающие из тьмы забвения. Понятно, что в этом жанре весьма существенно отклонение от установки на достоверность, «коэффициент искажения» – в силу того, что мемуары пишутся отнюдь не по горячим следам событий и зачастую без опоры на дневники или записные книжки. Это следует иметь в виду как при использовании чужих мемуаров, так и при работе над собственными.
Наконец, многим людям, которым есть о чем рассказать, как-то неловко «садиться за мемуары»: это кажется им нескромностью, выпячиванием себя без достаточных к тому оснований. От такой ошибки предостерегал еще Пушкин: будучи сам человеком отнюдь не старым, он всех своих знакомцев, и пожилых, и даже молодых, побуждал записывать события своей жизни и не стесняться их кажущейся «незначительности», «неважности», «скудости». «Непременно должно описывать современные происшествия, чтобы могли на нас ссылаться», – утверждал он в 1827 году, подчеркивая высокую, ничем не заменимую ценность автобиографического высказывания, соединяющего «я» и историческое время.
Стоит заметить, что мемуаристы в последние несколько десятилетий, особенно в Западной Европе и Америке, успешно преодолевают эту ложную застенчивость: наша эпоха отмечена настоящим «мемуарным бумом», хотя, разумеется, не все современные тексты такого рода равнозначны. Если вы интересуетесь этим жанром, попытайтесь убедить старших родственников или знакомых написать воспоминания или хотя бы позволить сделать аудиозапись их устных рассказов, которую в дальнейшем можно будет расшифровать и предложить рассказчику для поправок и, что особенно важно, для дополнений.
Подведем некоторые итоги.
Человек, садящийся за автобиографический текст (или тексты), открывает перед собой три горизонта: горизонт познания себя; горизонт открытий о других людях, о жизни и ее течении; наконец, горизонт творчества, очень широкий и важный. Творчество в автобиографии значительно меньше сковано жесткими конвенциональными и жанровыми рамками, чем в художественной литературе. Так, например, авторы автобиографических текстов вправе позволить себе писать их куда более фрагментарно – скажем, они могут выглядеть как цепочка глав или главок, иногда очень маленьких, «крохоток», по определению А. И. Солженицына, слабо связанных между собой, но в итоге все равно предстающих как нечто цельное. Они могут не иметь четко выраженного начала и окончания (завязки и развязки), сюжет в них легко отодвигается на второй и даже на третий план. Система персонажей в таких текстах возникает как бы сама собой, подсказывается реальностью, которую человек пытается отразить, их не нужно конструировать специально.
Важно, однако, помнить об этическом моменте. Историки, в особенности занимающиеся литературой и культурой, постоянно сталкиваются с ним, прежде всего при работе с воспоминаниями. По довольно значительному количеству мемуарных текстов видно стремление их авторов выплеснуть боль, огорчение, обиду, наконец-то установить верную иерархию людей и событий, доказать свою правоту – иными словами, «свести счеты с прошлым». При этом многие мемуаристы отдают себе отчет в том, что они таким образом искажают события или, во всяком случае, сознательно освещают их предвзято. Есть даже любопытные ситуации, когда из-под пера одного автора выходят две (а то и более) версии воспоминаний: одна – относительно правдивая, выдерживающая верификацию документами и иными источниками, а в другой события, люди и факты поданы так, как кажется верным с точки зрения мемуариста, и такая версия представляет интерес скорее с точки зрения психологии, чем истории[52].
Чем больше в мемуарном повествовании беллетризованных или придуманных элементов и эпизодов, тем более оно тяготеет к автофикшн. Так в русской критике и медиа последнего десятилетия часто называют тексты, в которых автобиографическое сложным образом переплетено с вымыслом, причем удельный вес того и другого не поддается строгому определению. Довольно часто человек начинает писать автобиографию, а на выходе получается автофикшн, хотя сам автор отнюдь не склонен это признавать и настаивает на том, что его текст имеет сугубо мемуарную, основанную на реальных фактах и событиях природу[53].
Но вернемся к этике: коль скоро автобиографический нон-фикшн имеет дело с реальными людьми, необходимо отдавать себе отчет в том, что при публикации они могут себя узнать (даже если изменить имена) – по ситуациям, манерам, словечкам. Старайтесь просчитывать вероятные реакции и при возможности знакомьте со своими текстами их героев, чтобы избежать недоразумений и конфликтов. Если кто-то из них резко против публикации, лучше с этим смириться или еще раз вернуться к тексту и подумать: вдруг акценты и фокус в нем можно изменить таким образом, чтобы герой перестал быть столь узнаваемым или ушел из центра повествования.
УпражненияУпражнение 1
Прочитайте приведенные ниже отрывки из художественных текстов. Проанализируйте, какую задачу (задачи) решают авторы, сочиняя за своих героев дневники и письма. Как эти вымышленные эгодокументы работают на идею и сюжет произведений? Попробуйте переписать один из отрывков в третьем лице, с позиции всезнающего автора. Что при этом теряется?
1 атчет 3 марта
Док Штраус сказал што я должен писать все што я думаю и помню и все што случаеца со мной с севодня. Я не знаю пачему но он гаварит што это важно штобы они могли увидить што я падхажу им. Я надеюсь што падхажу им потому што мис Кинниан сказала они могут сделать меня умным. Я хочю быть умным. Меня завут Чярли Гордон я работаю в пикарне Доннера где мистер Доннер плотит мне 11 доларов в ниделю и дает хлеп или перожок когда я захочю. Мне 32 года и через месец у меня день рождения. Я сказал доку Штраусу и профу Немуру што я не могу харашо писать но он сказал што это ничево и што я должен писать как гаварю и как пишу сачинения на уроках у мис Кинниан в колеже Бекмана для умствено атсталых куда я хажу 3 раза в ниделю по вечерам. Док Штраус гаварит пишы все што думаеш и што случаеца с тобой но я уже не могу думать и по этому мне нечево писать так што я закончю на севодня… Искрине ваш Чярли Гордон.
<…>
отчет № 10, 21 апреля
Я придумал, как заставить тестосмесители работать производительнее. Мистер Доннер сказал, что это весьма прибыльно, можно сэкономить на рабочей силе. Он выдал мне премию в пятьдесят долларов и прибавил десять долларов в неделю.
Я хотел пригласить Джо Карпа и Фрэнка Рейли отпраздновать это событие, но Джо нужно было что-то купить для жены, а к Фрэнку внезапно приехал двоюродный брат. Да, наверно, потребуется немало времени, чтобы привыкнуть ко мне.
Все меня боятся. Когда я подошел к Джимпи, чтобы о чем-то спросить, и тронул его за плечо, он подпрыгнул, уронил чашку с кофе и облился с ног до головы.
Джимпи все время украдкой посматривает на меня. Никто больше не разговаривает со мной, как раньше. Работать стало одиноко и неуютно.
(Дэниел Киз, «Цветы для Элджернона», перевод Сергея Шарова)
Письмо 7
От Сесили Воланж к Софи Карне
Если я ничего не говорила о моем замужестве, то потому, что мне известно о нем не больше, чем в первый день. Я привыкаю не раздумывать о нем и довольно легко применяюсь к своему образу жизни. Много времени посвящаю пению и игре на арфе: мне кажется, я гораздо больше люблю эти занятия с тех пор, как обхожусь без учителя, вернее, с тех пор, как у меня появился лучший учитель. Кавалер Дансени, тот господин, о котором я тебе писала и с которым пела у госпожи де Мертей, настолько любезен, что приходит к нам ежедневно и целыми часами поет со мной. Он до крайности мил и сам сочиняет прелестные арии, к которым придумывает и слова. Как жаль, что он мальтийский рыцарь! Я думаю, что, если бы он женился, жена его была бы очень счастлива…
Из ***, 7 августа 17…
(Шодерло де Лакло, «Опасные связи, или Письма, собранные в одном частном кружке лиц и опубликованные господином Ш. де Л. В назидание некоторым другим», перевод Надежды Рыковой)
Октября 3.
Сегодняшнего дня случилось необыкновенное приключение. Я встал поутру довольно поздно, и когда Мавра принесла мне вычищенные сапоги, я спросил, который час. Услышавши, что уже давно било десять, я поспешил поскорее одеться. Признаюсь, я бы совсем не пошел в департамент, зная заранее, какую кислую мину сделает наш начальник отделения. Он уже давно мне говорит: «Что это у тебя, братец, в голове всегда ералаш такой? Ты иной раз метаешься как угорелый, дело подчас так спутаешь, что сам сатана не разберет, в титуле поставишь маленькую букву, не выставишь ни числа, ни номера». Проклятая цапля! он, верно, завидует, что я сижу в директорском кабинете и очиниваю перья для его превосходительства.
<…>
Никоторого числа.
День был без числа.
Ходил инкогнито по Невскому проспекту. Проезжал государь император. Весь город снял шапки, и я также; однако же не подал никакого вида, что я испанский король. Я почел неприличным открыться тут же при всех; потому, что прежде всего нужно представиться ко двору. Меня останавливало только то, что я до сих пор не имею королевского костюма. Хотя бы какую-нибудь достать мантию. Я хотел было заказать портному, но это совершенные ослы, притом же они совсем небрегут своею работою, ударились в аферу и большею частию мостят камни на улице. Я решился сделать мантию из нового вицмундира, который надевал всего только два раза. Но, чтобы эти мерзавцы не могли испортить, то я сам решился шить, заперши дверь, чтобы никто не видал. Я изрезал ножницами его весь, потому что покрой должен быть совершенно другой.
(Николай Гоголь, «Записки сумасшедшего»)
Запись 1-я
…Я, Д-503, строитель «Интеграла», – я только один из математиков Единого Государства. Мое привычное к цифрам перо не в силах создать музыки ассонансов и рифм. Я лишь попытаюсь записать то, что вижу, что думаю – точнее, что мы думаем (именно так: мы, и пусть это «МЫ» будет заглавием моих записей). Но ведь это будет производная от нашей жизни, от математически совершенной жизни Единого Государства, а если так, то разве это не будет само по себе, помимо моей воли, поэмой? Будет – верю и знаю.
Я пишу это и чувствую: у меня горят щеки. Вероятно, это похоже на то, что испытывает женщина, когда впервые услышит в себе пульс нового – еще крошечного, слепого человечка. Это я и одновременно – не я. И долгие месяцы надо будет питать его своим соком, своей кровью, а потом – с болью оторвать его от себя и положить к ногам Единого Государства.
Но я готов, так же, как и каждый, – или почти каждый из нас. Я готов.
(Евгений Замятин, «Мы»)
Упражнение 2
Попробуйте вспомнить какую-то вещь (желательно из раннего периода своей жизни), которая вам нравилась или пугала вас и которой вы хотели обладать. Хорошо известный пример: многие, наверно, читали трогательный рассказ, который советские воспитатели сделали из огромного романа Виктора Гюго «Отверженные», вырезав оттуда кусочек про маленькую сироту Козетту. Важное место там занимает отношение Козетты к кукле, которая выставлена в окне деревенской лавки. Эта кукла абсолютно недостижима для Козетты, из милости живущей у чужих людей. В какой-то момент случается чудо: приходит странный незнакомый пожилой человек, покупает эту роскошную куклу, дарит ее замарашке Козетте – и для той перестает существовать весь остальной мир. Была ли у вас в детстве вещь, которая поглощала вас до такой степени? В тексте обязательно должно найтись место для внешнего облика этой вещи (размер, цвет, назначение, происхождение), для вашего отношения к ней и для описания ее дальнейшей судьбы: долго ли она была с вами? Где она сейчас? Попробуйте уложиться в 2000 знаков. Получилось? Если нет, то проследите, за счет чего разрастался текст, – возможно, это даже важнее, чем основная тема задания.
Упражнение 3
Попробуйте вечером фиксировать все, что произошло с вами за день, деля записанное на две части: внешние события и внутренние ощущения. Делайте это хотя бы четыре-пять дней. От чего зависит объем записи: от количества событий или от количества ощущений? Легко ли одно отделяется от другого? Становятся ли ваши записи длиннее ото дня ко дню? Если да, то за счет чего? Попробуйте увидеть в них хотя бы один сюжет для нон-фикшн (эссе, лонгрида, серии очерков): например, поездка на работу, манеры людей в общественном транспорте, надписи на футболках или рюкзаках и т. п.
Упражнение 4
Составьте список из десяти человек, повлиявших на ход вашей жизни. Расположите их в порядке убывания (или возрастания) значимости. Выберите одного и напишите о том, как именно он на вас повлиял. Держите в уме «трехтактовую схему»: что было – что произошло – что стало. Ограничьтесь объемом в 2000–2500 знаков. Когда закончите, покажите текст кому-то, кто тоже знает этого человека. Совпадут ли ваши оценки?
Эссе (Александр Генис)
Александр Генис,
писатель, эссеист и литературовед
Чехов оглядел стол, взял в руки первую попавшуюся на глаза вещь (это оказалась пепельница), поставил ее передо мною и сказал: «Хотите, завтра будет рассказ, заглавие – ”Пепельница“».
В. Г. Короленко
Возможно, во мне говорит цеховой интерес, но чем дальше мы продвигаемся в XXI век, тем меньше мне верится, что беллетристика его переживет. Во всяком случае, в том виде, в котором мы к ней привыкли, когда еще верили, что вымышленный герой знает больше автора. Собственно, так оно и было, когда наши любимые писатели делили истину на родственников и однополчан – как Достоевский в «Братьях Карамазовых», а Дюма в «Трех мушкетерах». Не то чтобы эта тактика себя изжила, она, как я не устаю твердить, просто перебралась в емкий и экономный жанр сериала. Гениальные, как «Декалог» Кесьлевского, душераздирающие, как теледрамы Денниса Поттера, или увлекательные, как головоломки Пуаро, они добротно выполняют функции романов. При этом я отдаю себе отчет, насколько безответственно предсказывать будущее, особенно – литературное. Если бы мы заключали пари на похоронах Пушкина, все бы ставили на то, что на смену погасшему солнцу русской поэзии придет другое, еще ярче. Вместо этого на небосводе показалась луна по имени Гоголь, и русская словесность пошла кривыми дорожками вплоть до «Пхенца» Синявского, от которого я все это впервые услышал.
Так и сегодня. Все прогнозы пойдут насмарку, достаточно появиться всего лишь одному настоящему, как Лев Толстой, гению. Но я думаю, что и ему не пригодится привычная форма для новой «Анны Карениной». Жанры – не люди, им никто не обещал вечную жизнь. И те, кто об этом не догадывается, обречены строить нарядные и бесполезные кареты.
Впрочем, это не мое дело. Сам я костенею от одной мысли о вымышленных персонажах, которые вместо меня ведут рассказ и действие. Кошмар моей уже сорокалетней писательской жизни заключается в том, чтобы сесть за стол и вывести на бумаге: «Он (Джон, Иванов, Судзуки) сел за стол и вывел на бумаге…» Явление третьего лица, стоящего между мной и читателем, лишает мужества и отдает нестерпимой фальшью. Поэтому на мою долю остается тот вид литературы, который мы чохом называем эссе, помещая туда все, что располагается между статьей и романом.
Главное – отличать средний жанр от двух крайних. С тем, что сверху, проще. В романе есть сюжет, любовь и персонажи, которые, как язвительно писал Томас Манн, решают жизненно важный вопрос: достанется ли Грета Гансу. От нижнего, статьи, отделаться сложнее. Открывая газету, наивный читатель все называет статьей: от кроссворда до заметки «В городе видели лося». Важно знать, что статья рассказывает, а эссе изображает – как поэт, художник или псалмопевец.
«Журналисты, – говорил Джойс, – пишут о необычном, писатели – о заурядном».
«Но пишут так, – добавлял Набоков, – что обычное становится странным, будто мы смотрим на мир, просунув голову между ног, желательно на пляже».
Эссе, однако, покрывает слишком большое литературное пространство, чтобы ограничиться акробатическими номерами. Главное – не физическое положение автора, а социальное – в обществе.
Автора эссе отличает внимание к капризу, необязательности, прихотливости, непредсказуемости, другими словами – любовь к свободе. Не удивительно, что эссе пишут лишние люди. Скорее Онегин, чем Штольц, они редко служат – и так, и отечеству.
На Западе эссе писали джентльмены, выпускавшие журналы с декларативно легкомысленными названиями: «Болтун» (Tatler), «Бездельник» (Idler) и «Фланер» (Rambler). На Востоке, особенно в Японии, лишними людьми были женщины, которые и сочиняли лучшие эссе в придуманном им жанре дзуйхицу, что значит «вслед за кистью», записывающей все, что приходит в голову. Между «Записками у изголовья» Сэй-Сенагон и газетными фельетонами (в старинном и благородном значении этого слова) Честертона я нахожу то, что люблю больше всего: чистую, беспримесную, не отяжеленную фабулой прозу, которая не слишком отличается от поэзии: ей тоже нельзя задать вопрос «о чем».
Понятно, почему по-русски такое лучше всего сочиняли поэты: Мандельштам или Бродский. Но иногда это удается и критикам, если к ним можно отнести Синявского. В лучшей книге – своей и о Пушкине – его письмо идет не от смысла, темы, философии или идеологии, а от слова. Как фокусник – кроликов, он вытаскивает новые созвучия, и эти непредвиденные арабески дарят читателю и смысл, и тему, и философию, и идею, о которых, казалось, не догадывался даже автор. Например, так:
Негр – это хорошо. Негр – это нет. Негр – это небо. «Под небом Африки моей». Африка и есть небо. Небесный выходец. Скорее бес. Не от мира сего. Жрец. Как вторая, небесная родина, только более доступная, текущая в жилах, подземная, горячая, клокочущая преисподней, прорывающаяся в лице и в характере.
«Прогулки с Пушкиным», скажу я, прожив полвека с этим шедевром, и есть самая вольная во всех отношениях литература, хотя она сочинялась зэком в мордовском лагере.
Когда меня пригласили в столичный Гуманитарный университет, я не знал, что раньше там располагалась зараженная геронтократией высшая партшкола, и удивился устройству кафедры. Она позволяла сидеть так, что аудитории казалось, будто лектор стоит. В этой позе, соединяющей тайный комфорт с деланым стоицизмом, казалось проще приступить к предстоящему испытанию: я обещал объяснить, как писать эссе.
«Прежде всего, – начал я, – нужно уловить ритм. Не тянуть, чтобы не спугнуть спорхнувшую ассоциацию, но и не торопиться, чтобы не расплескать сосредоточенное до глухоты медитативное внимание. Тему эссе за нас выбрал Чехов, обещавший написать, но не написавший о пепельнице». Ее принесли из кабинета, где тогда еще курили, и не без вызова поставили передо мной. Дальше в ход пошла методология, которую я наполовину содрал, наполовину выдумал, понимая, что любые правила лучше никаких уже потому, что их можно менять и игнорировать.