Литературная мастерская. От интервью до лонгрида, от рецензии до подкаста Быков Дмитрий

Издано с разрешения авторов

Составители: А. В. Вдовин, М. А. Кучерская, Н. Н. Калинникова

Авторы: Е. Н. Апполонов, Д. Ю. Быков, А. В. Вдовин, А. А. Генис, А. В. Горбачёв, Д. А. Данилов, А. В. Долин, И. В. Лукьянова, Е. Э. Лямина, О. М. Орлова, Я. А. Семёшкина, Г. Л. Юзефович

Предисловие М. А. Кучерской, А. В. Вдовина

Благодарим за помощь в подготовке издания Дениса Банникова

© Составление. А. Вдовин, М. Кучерская, Н. Калинникова, 2020

© ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2020

Предисловие

Майя Кучерская, Алексей Вдовин

Вам повезло. Книг, подобных той, что вы держите в руках или открыли на своем гаджете, еще не было. Это первое непереводное учебное пособие по нон-фикшн, написанное лучшими российскими профессионалами.

Пособий, обучающих, как написать роман, сочинить киносценарий или создать подкаст, становится все больше, но в нашем учебнике объединены все основные жанры нехудожественной прозы, и старые, и молодые. Перед вами универсальное высказывание о мире нон-фикшн, с прилагающейся инструкцией по его колонизации. Галина Юзефович, Дмитрий Быков, Антон Долин, Александр Генис, Ирина Лукьянова, Дмитрий Данилов, Егор Апполонов, Екатерина Лямина и другие известные критики, писатели, журналисты и филологи собрались для того, чтобы раскрыть тайны своего ремесла.

Эти тайны каждый из них постигал на собственном опыте. Многих долгая работа превратила не только в настоящих профи, но и в преподавателей творческого письма – основная часть этого учебника выросла из мастерских Creative Writing School, очных и заочных литературных курсов и курсов магистерской программы «Литературное мастерство» в Высшей школе экономики, которые вели наши авторы. Некоторые из глав – это переписанные набело лекции и уроки, и значит, наш учебник прошел высшую апробацию, самую надежную проверку – живой аудиторией, реальными студентами и слушателями. Из этого следует еще и то, что рекомендации в нем будут полезны не только начинающим авторам, но и преподавателям похожих дисциплин.

Читатель кулинарной книги Елены Молоховец автоматически не превращается в мишленовского повара. Но, изучив ее рецепты, он тем не менее совершает первый шаг навстречу кулинарному мастерству, для начала – осознает, как устроена вся эта кухня. Затем понимает, что все на ней очень конкретно и кулинарный бог – в деталях: холодную закуску не стоит путать с десертом, скоромное – с постным, а завтрак для взрослых – с завтраком для детей.

Конкретное обсуждение разных направлений нон-фикшн предлагается и в этом учебнике. Принципиальная позиция наших авторов, отличающая его от многих других пособий и гайдов: жанры важны! Биографическая и автобиографическая проза, травелог (рассказ о путешествии), эссе, книжная и кинорецензия, лонгрид, интервью, канал в Telegram, подкаст – таков спектр жанров, которые охватывает наш учебник. Конечно, список можно продолжать: вокруг нас рождаются, живут и умирают другие жанры, но многие из названных – уже классика. Каждый из них требует своего подхода, специальных, и не только исторических, фактологических, технических, но теперь уже и технологических (как в случае с подкастами) знаний. Не существует универсальных, раз и навсегда установленных правил и рецептов, одинаковых для всех жанров.

Вряд ли можно верить авторам пособий, которые обещают, что их книга научит вас писать «хорошо». Чему-то научит. В каком-то жанре, формате, стилистическом регистре. Но когда вы разберетесь с основным набором приемов, вам придется учиться дальше. Самому или на курсах, по книгам или начав писать по заказу. Наш учебник тоже не гарантирует, что его читатели немедленно станут выдающими мастерами нон-фикшн.

Вместо гарантий мы предлагаем работу – над алгоритмами, над принципами, над логикой, над рецептурой.

Кропотливую, чаще нудную, иногда приносящую радость и удовлетворение.

Почему ключевое слово – «работа»?

Потому что мы четко разделяем божий дар и яичницу. За божий дар мы не отвечаем, а вот научить готовить вкусную яичницу можем. Авторы нашего учебника согласны в одном: несмотря на то что классические жанры нон-фикшн (биографии, эссе, травелоги и др.) часто воспринимаются как искусство, предполагающее предельную свободу художника, нам очень нужны четкие, конкретные методики. Поэтому почти в каждой главе наши авторы предлагают инструкции, говорят об алгоритмах и важных процедурах, которые необходимы для создания хороших, качественных текстов. У Дмитрия Быкова, например, это «три правила биографа»; у Ирины Лукьяновой – разбивка работы на этапы; у Дмитрия Данилова – семь шагов к созданию интересного травелога; у Галины Юзефович – список обязательных компонентов книжной рецензии; у Антона Долина – перечни советов и принципов, которых важно держаться, когда вы пишете о кино; у Егора Апполонова – лайфхаки и железные правила; у Яны Семешкиной – пошаговый алгоритм создания подкаста.

Бояться, что правила убьют магию слова или разрушат обаяние индивидуального стиля, глупо. Речь не о стиле (наш учебник ему не учит!), а о логике, по которой развертывается высказывание в том или ином жанре, о путеводной нити, на которую нанизываются идеи, мысли, слова. Речь о структурах мышления и закономерностях композиции. От их ясности зависит свобода слова и индивидуального почерка.

Все наши авторы солидарны в том, что в жанрах нон-фикшн главное не самовыражение, не вычурность слога и кучерявость (а чаще, увы, корявость) метафор. Это мотыльки-однодневки. Гораздо более долговечны сильные и красивые идеи, железная логика и аргументация. Именно они и правят бал в сегодняшней журналистике, медиа, лонгридах. Именно за них готовы платить читатели.

Вы можете возразить: нет, все равно легкий слог и изящный стиль, создаваемые в тексте миры – вот это настоящее искусство, необходимое многим читателям. Кто бы спорил! Однако на одном лишь изяществе далеко не уедешь, если у тебя, кроме него, ничего нет за душой. Поэтому и Антон Долин, и Дмитрий Быков, и Галина Юзефович, и другие наши авторы напоминают: нужны идеи и важны правила.

После того как правила жанра стали понятны, а идеи появились, остается главное – практика. Возможно, сразу взяться за биографию или лонгрид не всем будет по силам. Для разминки в конце каждой главы даны упражнения, подчас простые, на отработку той или иной техники, подчас – более творческие. В нашем учебнике вы не встретите упражнений на коррекцию стиля и подбор эпитетов. Зато найдете множество заданий на логику, творческое решение нестандартных ситуаций, проверку фактов, тренировку умения точно формулировать свою мысль.

Авторы и составители хотели бы произнести слова благодарности. Многие упражнения обрели законченный вид под пером молодых писателей, выпускников магистерской программы «Литературное мастерство» Натальи Калинниковой и Дениса Банникова, которые в какой-то момент взвалили на себя и увлекательную переписку с нашими авторами. Отдельная признательность – Елизавете Сенаторовой, помогавшей с редактированием одного яркого текста нашего учебника.

Наконец, без насыщенной и яркой жизни Creative Writing School этот учебник вряд ли бы появился на свет. Спасибо ее руководству, и в частности Наталье Осиповой, за разрешение воспользоваться некоторыми материалами и лекциями.

Литературная рецензия (Галина Юзефович)

Галина Юзефович,

литературный критик, преподаватель, руководитель мастерской литературной критики в Creative Writing School

Глава публикуется в авторской редакции.

Прежде чем переходить к практической части, стоит, пожалуй, определиться с терминологией, обозначив, что же сегодня подразумевается под рецензией – или, вернее, что будет подразумеваться в рамках этой статьи. Как и большая часть литературоведческих терминов, понятие «рецензия» сегодня изрядно расплылось и для разных людей означает разное. В дальнейшем, говоря «рецензия», мы будем иметь в виду сранительно небольшой (от 3000 до 6000 знаков с пробелами) текст, посвященный одной конкретной, как правило, новой прозаической книге и ориентированный скорее на ее потенциального читателя, чем на активного и заинтересованного участника литературного процесса, уже успевшего с этой книгой ознакомиться и составить мнение о ней. В качестве образца мы будем использовать литературные рецензии в The Guardian, The New York Times, Forbes, «Медузе», «Ленте» и тому подобных изданиях, рассчитанных на достаточно образованного, но не литературоцентричного читателя.

Процесс работы над рецензией можно разделить на четыре важных этапа: выбор книги, ее прочтение и осмысление, собственно написание текста и его редактура. Три из них (второй, третий и четвертый) самоочевидны – в отличие от первого, с которым традиционно сопряжено больше всего вопросов и который в конечном счете наименее заметен читателю. Между тем современный книжный рынок устроен таким образом, что выбор книги для рецензирования – едва ли не ключевой этап в работе литературного обозревателя. Отбирая из множества книг одну и акцентируя на ней внимание читателя, он тем самым манифестирует главную свою профессиональную квалификацию – проработанный, системный и консистентный литературный вкус.

Для того чтобы грамотно сделать выбор, обозревателю нужно следить за новинками и за работой коллег, но, опираясь на их мнение, формировать все же собственную повестку. Иными словами, необходимо держать в поле зрения наиболее громкие, ожидаемые и обсуждаемые книги, но вместе с тем регулярно открывать читателю что-то неожиданное, новое и небанальное.

Для этого полезно вести список книг, которые вы собираетесь прочесть, с указанием, почему вы заинтересовались каждой из них. Конечно, не все, что вы включите в план, окажется на поверку достойным рецензии или хотя бы прочитывания до конца (умение недочитывать – один из важнейших навыков профессионального читателя), однако такой подход позволит вам сосредоточиться на книгах, уже прошедших первичный отсев. Сориентироваться в ожидаемых новинках помогают постоянно обновляющийся список «Анонсы книг. Скоро в продаже» на сайте livelib.ru и информационные рассылки издательств, на которые стоит подписаться.

Есть множество оснований выбрать ту или иную книгу – важно только, чтобы эти основания сознавались самим обозревателем и были прозрачны для его аудитории. Рецензия вызывает тем больше доверия и интереса, чем яснее читатель видит: ее автор компетентен, он свободно ориентируется в пространстве литературы, а его выбор неслучаен. Если же из рецензии совершенно непонятно, почему ее автор выбрал именно эту книгу, читатель может заподозрить, что тот недостаточно начитан или отрецензировал первое, что попалось под руку.

Отдельно хотелось бы поговорить о негативной мотивации для выбора книги. В прошлом само слово «критический» чаще всего означало «разгромный», а эталоном считалась рецензия отрицательная – хлесткая, остроумная и безжалостная. Сегодня, пожалуй, осталось очень мало оснований, чтобы писать такие рецензии (и главное среди них – если публика очень ждет книгу, а она оказывается посредственной или просто неудачной).

Вероятность того, что именно из вашей рецензии читатель узнает о существовании книги, стремится к единице (при нынешнем рыночном разнообразии это неизбежно), а значит, отрицательная оценка будет для него равнозначна высказыванию: «В третьей комнате слева, на пятой полке снизу, во втором ряду справа стоит книжка в красной обложке – вот ее ни в коем случае не бери». Конечно, каждый обозреватель сам решает, о чем писать, но в целом это не лучший способ потратить свое (и читательское) время, силы и эмоции. Наиболее эффективная форма отрицательной рецензии в нашем предельно зашумленном, перенасыщенном информацией мире – это молчание.

После того как книга выбрана, наступает самый продолжительный по времени и самый трудоемкий этап: собственно чтение. Здесь в первую очередь необходимы дисциплина и тайм-менеджмент. Если литературная критика не единственное ваше занятие, вам придется планировать время на чтение, встраивать его в рабочий или семейный график. Из необязательного хобби чтение становится частью профессиональной деятельности, и к нему нужно относиться соответственно. Это одна из самых серьезных и болезненных ментальных перестроек, связанных с работой книжного обозревателя, и к ней нужно быть готовым. Очень хорошо, если вы заранее можете прикинуть срок, к которому нужно закончить книгу, и распределить время таким образом, чтобы прочесть ее вовремя, но в комфортном темпе и без спешки (для ориентира считайте, что квалифицированный читатель способен осилить за час от 50 до 80 страниц художественного текста средней сложности).

Полезная привычка, которую, как правило, не практикуют люди, читающие для удовольствия, – делать записи и выписки в процессе чтения. Имеет смысл сохранять самые яркие цитаты, отмечать удачные (или, напротив, спорные) эпизоды, а также фиксировать собственные мысли по поводу прочитанного. Если вы читаете текст в электронном виде, хорошей практикой будет заводить для каждой книги отдельный файл и сохранять в нем все важное – такого рода материалы станут для вас подспорьем при написании рецензии.

Первое и главное, что необходимо сделать, прежде чем писать, – сформулировать и максимально четко вербализовать главную мысль будущего текста. Главная мысль – это каркас рецензии, поддерживающий и организующий все содержание. В сущности, это тот ракурс, с которого мы смотрим на книгу, так что определить его и зафиксировать – важнейшая задача обозревателя.

Записи и выписки, сделанные во время чтения книги, часто сами собой складываются в главную мысль рецензии. Если же ее не удается выкристаллизовать таким образом, можно попробовать зайти со стороны аналогий («Этот роман – как “Анна Каренина” наших дней»), культурного контекста («Главная ценность книги – содержательная полемика с романом “Х” писателя Y»), потенциальной аудитории («Книга кажется детской, но на самом деле прочитать ее важнее взрослым») и т. д.

Главная мысль задает содержание рецензии. Если взять для примера цикл романов о Гарри Поттере, то главная мысль в рецензии на любую из семи книг может звучать как: «Это развлекательные книги о колдовстве, и ничего больше», – или: «Эти книги притворяются обыкновенными сказками, но на самом деле в первую очередь они рассказывают о дружбе», – или даже: «Главная тема романов Джоан Роулинг – взросление, а дружба и колдовство – лишь его символические атрибуты». Для каждого из вариантов мы по-своему будем объяснять причины выбора: «Мы говорим об этой книге только потому, что она почему-то бешено популярна», «Мы говорим о ней как о дерзком и нетрадиционном раскрытии темы дружбы», «Мы говорим о ней, потому что это величайший современный роман воспитания». Нам придется по-разному расставить акценты в пересказе сюжета: во втором случае будет больше Рона и Гермионы, а в третьем – страданий Гарри из-за одиночества и неприкаянности. Сменится интонация текста: если мы считаем цикл переоцененной пустышкой, тон рецензии будет ироническим или раздраженным; если же мы воспринимаем его всерьез, то и говорить о книгах мы станем уважительно и серьезно. Даже культурный контекст, в который мы поместим романы Роулинг, будет различным: мы можем сравнивать их с пустопорожними голливудскими блокбастерами или, напротив, с романами Диккенса и Толстого.

Словом, основная мысль рецензии станет тем стержнем, на который будет нанизано все остальное. Но о чем же еще, помимо основной мысли, стоит подумать автору рецензии? Конечно, тут многое зависит от конкретной книги и ее жанра, но есть и базовые, универсальные вещи.

Пересказ сюжета или главных идей

Важно помнить, что ваш читатель еще не знаком с книгой, о которой вы пишете, и хочет составить мнение о ней, в том числе на основе вашей рецензии. Это значит, что вам придется рассказать кое-что о сюжете, антураже и героях. Насколько далеко вы зайдете в пересказе, зависит от конкретной книги и от ваших намерений, но важно помнить, что вся информация должна быть по возможности предметной, позволяющей сформировать некоторое видение книги.

Многие беспокоятся из-за спойлеров, возникающих при пересказе сюжета. Граница спойлера очень индивидуальна и зависит от культурного бэкграунда вашего читателя. Не так давно кое-кто усмотрел спойлеры в рецензии на книгу Мадлен Миллер «Песнь Ахилла»: обозреватель написал, что в конце главные герои, Ахилл и Патрокл, погибают. Самый практичный способ думать о спойлерах – стараться не включать в рецензию информацию, которая испортила бы удовольствие от чтения лично вам. Если придерживаться этого принципа последовательно и системно, вокруг вас сформируется аудитория читателей со сходным представлением о том, что является спойлером, а что нет.

—

Плохой пример пересказа. «Действие происходит в причудливом мире будущего, а главные герои обаятельны и оригинальны, однако в конце их ждет трагическое фиаско».

Хороший пример пересказа. «Действие романа происходит в недалеком будущем, где технологии полностью трансформировали отношения между людьми, вытеснив из них все, кроме сухой прагматики. Троица обаятельных героев-отщепенцев – бродячий философ, наемный убийца и девочка-мутант – отправляется на поиски артефакта, способного обратить вспять процесс тотального расчеловечивания».

Культурный контекст

Для того чтобы описать и проанализировать книгу, нам чаще всего требуются аналогии. Включая новинку в определенный культурный или исторический контекст, мы одновременно ориентируем читателя («Эта книга похожа на…») и показываем собственное отношение к ней. Имейте в виду, что контекст должен быть согласован с главной мыслью и нуждается в обосновании и аргументации: сравнение книги с «Анной Карениной» Льва Толстого или «Маленькой жизнью» Ханьи Янагихары требует комментария и расшифровки. Сообщая, что книга является откликом, скажем, на «белоленточные» протесты в Москве 2012 года, нам стоит уточнить, что именно тогда происходило и почему мы думаем, что между книгой и упомянутыми событиями есть связь.

Контекст может быть вертикальным (когда книга сопоставляется с более ранними явлениями) и горизонтальным (когда она помещается в ряд объектов, созданных в одно время с ней), историческим, социальным, литературным и общекультурным. Будет хорошо, если в анализе книги вы задействуете сразу несколько типов контекста – это сделает мысль более выпуклой и позволит вам продемонстрировать эрудицию и компетентность.

Информация об авторе

Говорить об авторе имеет смысл в тех случаях, когда про него известно что-то важное. Полезно напомнить читателю о его прошлых работах (по данным статистики, более 30 процентов читателей не запоминают имен авторов понравившихся им книг), литературных наградах и других фактах биографии, которые представляются вам интересными и значимыми. Если книга – яркий дебют, об этом тоже стоит упомянуть.

Информация о качестве издания/перевода

В некоторых случаях имеет смысл оценить то, как книга сделана с точки зрения оформления (редактуры, корректуры, иллюстраций, справочного аппарата, дизайна и т. д.). Для переводных книг иногда необходимо упомянуть качество перевода (чаще всего это делается в тех случаях, когда перевод особенно хорош или особенно плох). Однако обратите внимание, что для осмысленной критики перевода необходимо сначала хотя бы заглянуть в оригинал: возможно, то, что кажется вам ошибками переводчика, на самом деле часть авторского замысла.

Цитаты

Яркие, образные цитаты иногда очень украшают текст рецензии (и здесь нам опять поможет наш файл с записями и выписками). Однако помните, что избыточное цитирование в небольшом тексте часто выглядит тяжеловесно, так что лучше в этом вопросе соблюдать умеренность и прибегать к цитатам лишь в тех случаях, когда они действительно необходимы. Цитата, как правило, некомпактна (автор исходного текста не ставил перед собой задачи упростить нашу работу, сделав фрагмент своего текста максимально удобным для цитирования), она нуждается в соответствующем обрамлении, поэтому, чтобы эффектно ее использовать, требуются определенный опыт и уверенность в своих силах. В противном случае от цитат лучше воздержаться, слава богу, рецензия не школьное сочинение, где, помимо прочего, проверяется знание текста и потому необходимо пространное цитирование.

Интонация

Критик определенным образом оценивает книгу – это важный элемент его работы. Однако оценка, поданная «в лоб», через слова с сильным эмоциональным зарядом («плохой», «хороший», «великий», «отвратительный» и т. д.), как правило, вызывает у читателя недоверие, а то и внутреннее сопротивление. Куда лучше выразить свое отношение к книге посредством правильного выбора интонации. Как и все остальное в рецензии, она должна соответствовать основной мысли: если вы собрались говорить о «Гарри Поттере» как о серьезном романе воспитания, глумливо-ироничная тональность может ввести вашего читателя в заблуждение. Также не забывайте, что смена интонации внутри одной рецензии не должна выглядеть произвольной: если от мягкой иронии вы внезапно взмываете к высокому пафосу, это должно быть оправданно.

Написанной рецензии обязательно нужно время, чтобы отлежаться. Постарайтесь никогда не отправлять свой текст редактору или не выкладывать в блог, едва поставив последнюю точку, – поверьте, это позволит вам избежать многих стыдных ошибок, которые почти невозможно заметить сразу после написания. Будет лучше, если вы отвлечетесь на несколько часов, займетесь другими делами, а после вернетесь и на свежую голову отредактируете текст.

Вероятно, он потребует сокращения. Для начала избавьтесь от лишних слов, практически всегда есть возможность отжать немного «воды» – избыточных прилагательных, наречий и вводных слов. Если таким образом вам не удастся добиться нужного уменьшения объема, переходите к сокращению примеров и лишь в последнюю очередь начинайте убирать отдельные тезисы, причем так, чтобы основная мысль рецензии не пострадала.

Редактировать собственный текст удобно, проходя по пунктам небольшого чек-листа. Перечитывая рецензию, старайтесь честно ответить себе на следующие вопросы.

• Есть ли здесь четко выраженная основная мысль? Понятна ли она читателю на всех этапах чтения?

• Ясно ли из рецензии, почему именно эту книгу вы сочли достойной анализа?

• Насколько конкретным и предметным выглядит пересказ сюжета (или суммы идей) книги? Позволяет ли он составить общее впечатление о книге? Нет ли в нем избыточных подробностей?

• Представлен ли в рецензии необходимый исторический и/или культурный контекст? Достаточно ли вы его прокомментировали и обосновали?

• Насколько соблюден принцип интонационного единства? Соответствует ли общая интонация рецензии ее основной мысли?

• Нет ли в рецензии избыточного цитирования? Достаточно ли цитат? Корректно ли они интегрированы в текст?

• Правильно ли написаны имена главных героев, верны ли приведенные вами факты из книги, нет ли ошибок в выходных данных, имени переводчика и т. д.?

После того как чек-лист пройден (скорее всего, поначалу вам придется проходить его не один, а два раза), вам останется только проверить орфографию и пунктуацию – и можно публиковать.

Официальных площадок, где публикуются книжные рецензии, становится все меньше. Однако появляются все новые и новые литературные блоги, а главное – сюрприз! – растет спрос на рецензии со стороны так называемых обычных читателей. Иными словами, литературные рецензии едва ли позволят вам обогатиться, но прославиться с их помощью вполне возможно (по крайней мере, в тех скромных пределах, которые предлагает нам сегодня мир интернета) – и хотя бы поэтому важно держать высокую планку качества. Чем лучше мы будем писать о книгах, тем больше у нас шансов вернуть интерес общества к чтению и литературе и хотя бы на время отсрочить окончательную победу эмодзи и движущихся картинок. Скорее всего, битва была проиграна еще до нашего рождения, но это не повод складывать оружие. Даже если мир книг обречен, нам по силам сделать так, чтобы он просуществовал подольше. Качественная, глубокая, эмоциональная и вместе с тем фундированная книжная рецензия – наша главная надежда.

Упражнения

Автор упражнений – Наталья Калинникова

Упражнение 1. Определяемся с выбором

Откройте «длинный список» любой литературной премии за последний год («Большая книга», НОС, «Просветитель», Букеровская премия и др.). Ориентируясь на него, составьте перечень книг, которые вам хочется прочесть. Аргументируйте свой выбор: для каждой книги укажите, почему она кажется вам интересной (см. выше таблицу с примерами). Выберите из полученного списка одну, максимум две книги, наиболее подходящие для рецензирования.

Чтобы быстрее погрузиться в контекст, прочитайте не только саму книгу, но и все посвященные ей рецензии. В первую очередь исследуйте авторитетные источники – то, что пишут литературные критики The Guardian, The New York Times, Forbes, «Медузы», «Ленты» и других крупных медиа.

Упражнение 2. Находим время

Откройте календарь и пересмотрите список своих ежедневных дел. Найдите хотя бы одно небольшое окно, когда вы сможете читать не просто ради удовольствия, но применяя все аналитические инструменты, перечисленные в этой главе. Распределите время так, чтобы успеть прочесть книгу к конкретной дате. Задайте себе четкие рамки и придерживайтесь их – так вы разовьете в себе умение писать не откладывая, и результат не заставит себя ждать.

Упражнение 3. Делаем записки и выписки

Заведите специальный блокнот, набор стикеров или отдельный файл, чтобы сохранять цитаты из книги и мысли, возникающие во время чтения. Для удобства размечайте записи цветом: например, оранжевым – наиболее яркие высказывания по теме, зеленым – менее примечательные, которые тоже могут пригодиться. Возьмите за правило каждый день выписывать минимум по две цитаты.

Упражнение 4. Подбираем интонацию

Вспомните сюжет известной вам книги (например, «Горе от ума» Александра Грибоедова или «Маленький принц» Антуана де Сент-Экзюпери). Перескажите его в небольшом тексте (2000–3000 знаков). Используйте разные интонационные акценты: а) ироничный тон (книга не понравилась); б) восхищенный тон (книга очень понравилась); в) нейтральный тон. Проанализируйте, как меняется ваш собственный голос в зависимости от выбранной повествовательной манеры. Насколько достоверно при этом передан сюжет? Комфортно ли вам писать с такой интонацией? Удалось ли сохранить принцип интонационного единства от начала до конца текста? Если возникли сложности, попробуйте поменять акценты.

Упражнение 5. Игра в стоп-слова

Напишите небольшой отзыв (2000–3000 знаков) на хорошо известную вам книгу. Не используйте оценочные наречия и прилагательные («плохой», «великий», «отвратительный» и т. д.). Аргументируйте свою позицию при помощи фактов. Если вам все-таки необходимо поделиться эмоциональным зарядом, примените контекст – вертикальный (например: «По мнению книжного эксперта Х, этот интеллектуальный роман вряд ли повторит успех набоковского ”Дара”») или горизонтальный («Эта новая детская книга – просто подарок для поклонников Кадзуо Ивамуры»).

Упражнение 6

Прочитайте и проанализируйте фрагмент из рецензии Галины Юзефович на книгу Элены Ферранте «Гениальная подруга»[1]. Определите основную мысль текста. Найдите фрагмент, в котором автор объясняет, почему именно эта книга была взята для рецензии. Насколько полно пересказан сюжет? Меняется ли интонация автора по ходу повествования? Найдите описание исторического контекста: какую роль оно здесь играет? Какое общее впечатление о книге у вас сложилось?

Биография, часть I. Три правила биографа (Дмитрий Быков)

Дмитрий Быков,

писатель, поэт, публицист

Биографический жанр, по крайней мере в одном отношении, дает автору довольно заметное преимущество: биографию невозможно испортить. Вот, например, жизнь Пастернаку портили такие люди, как Сталин, Хрущев, Поликарпов, даже в каком-то смысле Ленин. Я уже не говорю про многих американских друзей, которые на практике оказались хуже врагов. И тем не менее испортить ему биографию они не сумели. Биографию Ахматовой портили все кому не лень. О таких страшных биографиях, как цветаевская или шаламовская, можно вообще не вспоминать. Однако здесь налицо то же противоречие, что и в нон-фикшн: есть чудовищные факты – и есть потрясающе высокий нравственный смысл. Поэтому преимущество писателя, который берется за биографию, заключается в том, что ему не надо ничего выдумывать: у него под руками замечательный, практически готовый материал.

Как заметила Ахматова, когда человек умирает, изменяются его портреты, а жизнь приобретает законченный смысл. Пока человек жив, его биографию писать бесполезно. Так, скорее провальным оказалось начинание ЖЗЛ – прижизненная рубрика «Биография продолжается». Смерть – как купол над храмом… Если, конечно, повезло. Или, как еще точнее сказал об этом Андрей Синявский: «Смерть – главное событие жизни, будем же готовиться к смерти, главному событию нашей жизни». Она действительно все высвечивает иначе.

Когда жизнь закончена, когда она обрела форму, от художника уже ничего не требуется, он приходит на готовое.

Самое трудное, как мы знаем, в художественном произведении – это начать и кончить. Собственно, потому Чехов советовал первую и последнюю фразу в рассказе вычеркивать. Нужно очень вдумчиво выбрать, чем читателя завлечь, и еще вдумчивее – с чем его оставить. В биографиях замечательных людей это за нас уже сделано, и наша задача – выявить всего три фундаментально важных принципа.

Нормальное развитие литературы и мировой, и русской начинается всего лишь с XVII века, условно говоря, с Шекспира и Сервантеса. Все, что было раньше, включая даже Данте и Овидия, – это лишь подходы, а настоящая литература началась с «Гамлета» и «Дон Кихота». Главная коллизия – поиски смысла задним числом – вообще проблема XX века, и началось это все в 1920-е годы, когда появился роман Торнтона Уайлдера «Мост короля Людовика Святого». Интересно, что странный (и очень русский) «Мост короля Людовика Святого» лежит в русле всего творчества Уайлдера, потому что он больше всего интересовался тем, как жизнь выглядит с обратной точки. Это видно и в «Каббале» – его первом романе, и в «Мартовских идах» – самом известном у нас. Это есть и в «Дне восьмом», где таким образом представлена вся история человечества, – не случайно роман заканчивается оборванной фразой: иные рисуют себе смысл жизни так, иные этак, а иные – и дальше идет многоточие. Уайлдер всю жизнь думал о том, как, собственно, выглядит жизнь с точки зрения Бога. И в «Мосте короля Людовика Святого» он задается вопросом: «Почему пять человек погибли именно в этот момент?» Автор сочинения – монах-еретик, который потом был сожжен за то, что пытался отыскать промысел Божий и в том, что человеку знать не положено, и в его самых простых бытовых проявлениях. Но тем не менее монах задается вопросом: «Почему именно эти люди погибли именно в этот момент?» И он выясняет, что все они находились в этот момент в высшей точке своей биографии. Их жизнь получила эстетически наиболее яркое завершение, потому что они достигли пика, – и в ту же минуту под ними оборвался висячий мост.

Это довольно смелый художественный эксперимент, но отыскание смысла, отыскание морального послания в чужой жизни – вот первая задача, которую должен решить автор. Вы вправе возразить: «А неужели в каждой жизни есть художественный смысл?» На это хорошо ответил Горький, написав выдающийся рассказ «О тараканах» – реконструкцию судьбы неизвестного человека, труп которого лежит на проселочной дороге. Его история сродни «Английскому пациенту» Майкла Ондатже, немного сродни чапековскому «Метеору» – попытка восстановить судьбу человека, о котором ничего не известно и который ничего не может рассказать о себе, в каком-то смысле незнакомца из Сомертона, если угодно. Так вот, Горький ответил: «Совершенно недопустимо, чтоб какой-то человек валялся мертвым ночью, у камня, на берегу лужи, и чтоб поэтому нельзя было ничего рассказать». Такой замечательной фразой увенчан рассказ «О тараканах». Наверно, каждая жизнь содержит в себе моральный посыл. Иной вопрос – что вы свободны в формулировании этого морального посыла. Вы как тот Бог (или, во всяком случае, вы ставите себя на его место), который должен сделать вывод из происходящего. Это довольно печальная, довольно мрачная история, но, как бы то ни было, именно на вас, биографа, возложена задача отыскать задним числом моральный смысл.

Вторая задача биографа: как он должен это сделать? В свое время Александр Жолковский, замечательный филолог, предложил понятие инварианта. Инвариант – это повторяющийся, назойливый мотив, а инвариантный кластер – устойчивое сочетание таких мотивов, набор персонажей и событий, которые соответствуют сюжету. Первой к этому вплотную подошла Ольга Фрейденберг в книге «Поэтика сюжета и жанра». Ее больше всего знают как двоюродную сестру Бориса Пастернака и любимого адресата его писем. Но Ольга Фрейденберг была замечательна не только этим. Замечательна она прежде всего тем, что написала одну из самых сложных и, безусловно, одну из самых выдающихся книг в истории русской филологии. В этой книге она задает вопрос: «Почему такому-то античному сюжету соответствует именно такой набор персонажей?» Я, честно говоря, никогда не верил в такие вещи, но, когда я стал изучать пьесу Пастернака «Слепая красавица», я за голову схватился. Это история крепостного театра, которая, в сущности, очень похожа на историю «Золотого ключика» Алексея Толстого. Не знаю, читал ли Пастернак «Золотой ключик». Вполне возможно. Но в его пьесе вдруг обнаружились две необходимые фигуры, а именно двое бродячих попрошаек. И я, хлопнув себя по лбу, понял, что это лиса Алиса и кот Базилио. Без них историю нельзя рассказать. Точно так же почему-то шекспировские истории нельзя рассказать без шута. Почему-то – пошел я дальше – евангельская история, из которой потом вырос плутовской роман как своеобразное пародийное антиевангелие, тоже невозможна без некоторых устойчивых признаков: у героя всегда проблемы с отцом, герой всегда умирает и воскресает, у героя всегда есть глупый друг, рядом с героем не может быть женщины и т. д. Это абсолютно верно применительно и к Христу, и к Дон Кихоту, и к Гарри Поттеру. То есть к героям всех мировых бестселлеров. Такой набор инвариантов меня потряс. Больше того, я хорошо помню, как Жолковский мне впервые рассказал про эти кластеры, то есть наборы, и я с ужасом понял, что на основе его теории можно объяснить мою собственную жизнь. Я (помню, дело было в машине) подскочил на сиденье и заорал: «Алик, вы рассказали мне мою жизнь, вы открыли мне причины всех моих проблем», – потому что в своей жизни я обнаружил устойчивый кластер. Как только этот кластер в очередной раз начал самовоспроизводиться, я решительнейшим образом его разрубил. То есть я понял, что мне сюда больше нельзя, иначе я не выйду из замкнутого круга. Жолковский до сих пор не может понять, за что я так его уважаю. А уважаю я его за то, что я исправил свою жизнь.

Когда вы начинаете анализировать чужую биографию, то первым делом обнаруживаете в ней устойчивый кластер. Вот это самое страшное: вы обнаруживаете в ней те инварианты, которых не видел сам человек. Я однажды сказал Николаю Алексеевичу Богомолову, своему учителю, главному нашему специалисту по Серебряному веку: «Ведь вы знаете о жизни Блока больше, чем знал Блок». На что он ответил: «Это ведь так естественно, потомку это легко». Не забывайте о том, что потомку легко. Блок своих инвариантов не видел, а мы видим все те устойчивые конструкции, в которые он с абсолютной неизбежностью себя загонял. Один из вариантов: влюбиться, осознать конфликт этого чувства с основной вечной привязанностью к жене, разрешить противоречие лирическим циклом. Другой: слепо поддаться стихии, посмотреть, куда она тебя ведет, и принести себя в жертву ей. Абсолютно одинаковы схемы его поведения в 1907 и в 1917 году – он отдается стихии. В 1918 году он пишет «Двенадцать», а после пишет «Скифы», стихотворение, в котором он, в общем, предает себя, потому что «Скифы» – это анти-Блок. Написав «На поле Куликовом», он заклеймил монгольскую орду – и вдруг встает на ее сторону. Вот еще один инвариант его судьбы. Отдаться стихии и пасть ее жертвой. В конце концов это и привело его к смерти, рядом с которой он трижды в своей жизни проходил. Он не зря называл свои три книги «Трилогией воплощения».

Те же инварианты можно увидеть в жизни Льва Толстого, правда, Толстой, как самый умный, о них знал. Это тема бегства, бегства из дома. И столкновение с железной дорогой, и гибель на железной дороге. Не будем забывать, что Толстой погиб, как Анна Каренина, на железной дороге, на маленькой станции. Погиб, разорвав круг своей жизни. Анна вырвалась из своей жизни и этим уничтожила ее, Толстой сделал то же самое. Кстати, на еще один толстовский инвариант, не замеченный абсолютно никем из исследователей, биографов, навели меня недавно семиклассники, которые ходят ко мне на семинар «Бейкер-стрит». Мы там разбираем великие нераскрытые тайны. Говорили о тайне Федора Кузьмича, и они пришли к выводу, что Толстой всю жизнь описывал эту историю. Он встречался с Федором Кузьмичом, это документировано, он знал от него, видимо, какие-то подробности и о тайне Федора Кузьмича проговорился не в «Посмертных записках», незаконченной повести, а в «Отце Сергии», в котором рассказана вся правда об аристократе, бежавшем старце. Эта история, конечно, может быть и не об Александре, а о преследовавшей Толстого мечте сбежать из своего круга, перестать служить людям и начать служить Богу. Такой инвариант у Толстого прослеживается везде: достигнув успеха в любой сфере, он немедленно сбегает из нее и начинает с нуля, потому что все остальные способы жизни представляются ему паразитическими. А больше всего на свете он ненавидит паразитизм, и творческий, и социальный: писать по проверенным лекалам, жить на чужом хребте и за чужой счет, существовать за счет чужого труда и т. д. Ненависть к социальному паразитизму и есть главный толстовский инвариант.

Про пушкинские инварианты, пожалуй, Ахматова и Юрий Арабов написали достаточно, и написали точнее других. И очень верно сказал Михаил Гершензон, который первым исследовал пушкинские инварианты творчества и судьбы. Так что ваша затея будет иметь какой-то смысл, если вы отыщете инварианты чужой жизни.

И наконец, третье, что вам потребуется, – это так называемые аттрактанты. Нужно выбрать в чужой биографии то, что привлекает вас и способно зацепить читателя. Известно, что в случае Маяковского такие аттрактанты – это «менаж-а-труа» и даже, более того, брак втроем (которого на самом деле не было) и самоубийство. Задача исследователя состоит в том, чтобы либо очень точно сыграть на известных аттрактантах, либо найти другие и создать «общие места навыворот», как это называл Чуковский, то есть попытаться, скажем так, демифологизировать сложившийся образ. Есть и другие варианты.

Вообще, всегда очень любопытно находить аттрактанты в чужой судьбе. Я много раз спрашивал у школьников, что им интересно в жизни Пушкина. Им навязаны совершенно четкие варианты: благословение Державина, южная ссылка, договор с Николаем о лояльности, дуэль. А ведь в жизни Пушкина есть совсем другие, в каком-то смысле более интересные поворотные точки. Например, 1812 год. Или вспомнившийся ему в Царском Селе, в 1830 году, этот самый 1812-й, в результате чего он написал «Клеветникам России». Клянусь, если б он в то время не был в Царском Селе и не снимал дачу рядом с Лицеем, он не написал бы этого текста. Он просто вспомнил тогдашние свои чувства. Или взять Дельвига – пожалуй, главную фигуру для Пушкина, их отношения весьма интересны. Когда Дельвиг заболел горячкой и умер после скандала с Бенкендорфом, Пушкин говорил: «Вот первая смерть, мною оплаканная». Он рассказывал Вяземскому, что когда после смерти Дельвига шел по Невскому и встретил Хвостова, то чуть не закричал: «Зачем ты жив?» Вот событие, которое тоже могло бы повернуть историю Пушкина и его биографию другой стороной. Мы привыкли смотреть на него как на человека одинокого, холодного. Вероятно, прав Крапивин, который говорит, что именно пребывание Пушкина в Лицее лишило его чувства дома, не позволило выстроить собственный дом. Боюсь, что в этом вред всех интернатов. Однако мы привыкли к Пушкину холодному, бездомному, не слишком связанному с кем-то, довольно равнодушному к друзьям и даже к семье. Но были же у него настоящие привязанности, и одна из самых драматических сцен в его жизни – это встреча с Кюхельбекером, которого отправляли в ссылку, в то время как Пушкина вели к царю для разговора после коронации в сентябре 1826 года. Пушкин вспоминал: «Нас растащили». Они кинулись друг другу в объятия. Сначала он не узнал Кюхельбекера, ему показалось, что это жид какой-то сидит в углу. Потрясающая лицейская история! И возможно, Тынянов правильно пытался открыть биографию Пушкина лицейским ключом, потому что все было заложено там, в Лицее.

—

Итак, вам непременно надо найти аттрактанты – точки, привлекающие внимание. Если даже рассказывать об этом так интересно, то представьте, каково анализировать чужую судьбу с той же позиции, с какой мы разбираем текст: анализируя лейтмотивы, моральные смыслы, наиболее «вкусные» детали. Особая привлекательность состоит в том, что это все правда, – ведь никакой вымысел не заводит нас так, как свежая сплетня в коммунальной квартире.

Упражнения

Авторы упражнений – Наталья Калинникова, Денис Банников

Упражнение 1

Прочитайте отрывки из книги Дмитрия Быкова «Борис Пастернак»[2]. Найдите в них аттрактанты (то, что особым образом цепляет вас как читателя) и «общие места навыворот» (то, что демифологизирует привычный образ поэта).

Подумайте: какова художественная функция тех и других? Чем они примечательны и почему именно здесь необходимы? Попробуйте переписать текст, исключив аттрактанты. Как в таком случае изменятся его темп, его образность и атмосфера?

Следующим эпизодом, для Пастернака во всех смыслах переломным, было очередное романное совпадение в его жизни – и как, в самом деле, не испытывать страсти к таким совпадениям, когда они идут сплошной чередой! 6 августа 1903 года Преображение Господне: в этот день тринадцатилетний Пастернак отпросился у родителей в ночное вместе с местными девушками. Даже самые роковые эпизоды в его биографии подсвечены нереальной красотой, мистическими параллелями и женским состраданием – «смягчи последней лаской женскою мне горечь рокового часа»; удивительно, до какой степени все темы «Августа» отчетливы в его биографии уже в отроческие годы! Был конец лета, та лучшая его пора, когда, как писал Пастернак в двадцать седьмом году жене, небо словно дышит полной грудью, но реже и реже. Был летний вечер. Леонид Осипович собирался писать картину «В ночное» – молодаек в ярких платьях, на стремительно несущихся конях, на фоне летнего заката, напоминающего блоковский «широкий и тихий пожар». Работать он любил с натуры – вся семья помогала устанавливать мольберт на холме напротив луга, куда гнали коней. Борис сел на неоседланную лошадь, она понесла и сбросила его, прыгая через широкий ручей. Над мальчиком пронесся целый табун – семья все видела, мать чуть сознание не потеряла, отец кинулся к сыну. Лошади, промчавшиеся над ним, его не задели, да и при падении он отделался сравнительно легко – так, по крайней мере, казалось: только сломал бедро.

<…>

Их отношения с Цветаевой пережили три кризиса: 1926 год, когда они рвались друг к другу и остались где были; 1935-й – год парижской невстречи; и 1941-й – последнее расставание. Они простились 8 августа на Речном вокзале. Цветаева думала, что на пароходе будет буфет, не взяла с собой никакой провизии, – Пастернак с молодым тогда поэтом Виктором Боковым накупил ей бутербродов, которые по бешеным ценам продавались в ближайшем гастрономе.

<…>

О причинах внимания к предначальной, чуть не пренатальной поре сам Пастернак писал в пору зрелости:

«Так начинают. Года в два от мамки рвутся в тьму мелодий, щебечут, свищут – а слова являются о третьем годе».

Дословесный период – существеннейший; в нем закладывается все, что потом будут мучительно выражать словами, вечно сетуя на их недостаточность.

«Ощущения младенчества, – читаем в «Людях и положениях», – складывались из элементов испуга и восторга. <…> Из общения с нищими и странницами, по соседству с миром отверженных и их историй и истерик на близких бульварах, я преждевременно рано на всю жизнь вынес пугающую до замирания сердца жалость к женщине и еще более нестерпимую жалость к родителям, которые умрут раньше меня и ради избавления которых от мук ада я должен совершить что-то неслыханно светлое, небывалое».

Здесь основа пастернаковского странного самоотождествления с Христом, которое началось у него задолго до знакомства с собственно христианскими текстами. Удивительно, насколько устойчивым оно оказалось: с Христом ассоциирует себя и Юра Живаго, и многие современники ставят в упрек Пастернаку эту фантастическую гордыню. Между тем Пастернак тут был не одинок – он следовал за эпохой; то Христом, то Дионисом воображал себя Ницше, были такие галлюцинации и у Врубеля (который бывал у Пастернаков и, возможно, придал своему Демону черты юного Бориса). В три-четыре года Боря этих имен слыхом не слыхивал, – но ведь в детстве он и не формулировал своей веры. Это впоследствии у него появилась мысль об искупительной жертве, выросшая из мучительного чувства жалости к родителям, которые умрут раньше. Мысль о преодолении смерти – главная и самая болезненная в истории человечества, и Пастернак болен ею с первых лет. Сознание безграничности своих сил – главное, что в нем осталось от детства; потому-то он и говорил всю жизнь о необходимости взваливать на себя великие задачи.

<…>

Одиннадцатого февраля стихи были напечатаны в «Дейли мейл» – в комментарии разъяснялось, что нобелевский лауреат подвергается травле у себя на Родине.

Пастернак узнал об этом от корреспондента «Дейли экспресс» Добсона.

– Хороший подарок вы преподнесли мне ко дню рождения! – сказал он с горечью и объяснил, что теперь травля выйдет на новый виток. – Мне запрещают принимать людей, – продолжал он. – Но что же делать? Может быть, вы подскажете? Я не могу сидеть здесь безмолвно. Похоже, я своими руками рою себе могилу – здесь и за границей. Я несчастный человек, самый несчастный.

Добсону он показался наивным, неосведомленным о жизни большого мира за пределами его дачи (он и для них был «дачником»). Не жалея красок в намерении растрогать аудиторию, английский корреспондент упомянул даже о седой голове Пастернака, непомерно большой для слабого тела. Чуковский в дневнике за 1959 год тоже записывает, что Пастернак сильно постарел, превратился в «старичка», и неуместной стала казаться его юношеская походка-побежка, – но до тщедушности Пастернака не договаривался и он.

<…>

Но если в стихах своих он всячески избегал указаний на чуждые влияния и сознательно выкорчевывал их следы, то в литературном поведении он так же сознательно и целеустремленно следовал пастернаковским примерам и урокам: помогал молодым, поддерживал, когда их давили, печатал, снабжал предисловиями и хвалебными отзывами, отправлял за границу, когда мог. Его рекомендациям переставали верить – настолько щедро и безоглядно он раздавал их любому, в ком замечал малейший признак таланта. Над его покровительством смеялись, но никто не посмеет отрицать, что помощь его часто оказывалась спасительной. В какие бы дебри и дали ни заносило его самого, какими бы экстравагантностями вроде изопов и видеом он ни занимался, – на фоне литературной продукции современников его поэзия была изобретательной, иногда хулиганской, всегда интересной. Пусть он подчас торопился схватить и вставить в стихи любые приметы времени, от интернета до пирсинга (это уж, конечно, совсем не пастернаковское): интонация обреченной любви прорывалась сквозь все эти наслоения. Мне думается, что Пастернаку понравились бы его поздние стихи.

• Я не был героем Чесмы.
• В душе моей суховей.
• Да устыдятся и исчезнут
• Враждующие против души моей.

Упражнение 2

Прочитайте отрывки из книги Дмитрия Быкова «Булат Окуджава»[3]. Найдите в них фрагменты, где передан моральный смысл, где сделан нравственный вывод из описанного. Как они помогают проявить авторскую позицию? В чем их отличие от назидания? Перепишите один из текстов, убрав найденные элементы. Как поменяется характер повествования?

Кстати, эта установка – которую мы назовем «волевым безволием» – восходит к фольклору, к которому все три типологически близких автора питали особый интерес. Окуджава восхищался русскими песнями и былинами с их богатством языка (не отсюда ли сознательное сужение его собственного словаря?); Жуковский эти былины обрабатывал, писал собственные, множество фольклорных стилизаций находим у Блока (в «Двенадцати» – пик этого увлечения: и частушка, и городской романс, и солдатская песня). Окуджава часто повторял, что народные песни – всегда хорошие: плохие народ попросту забывает, их не поют. «У меня много вещей, которые потом петь не хочется, – значит, плохо». (В разряд плохих у него тем самым попадали и шедевры – не всякую же вещь хочется петь, в конце концов! Вряд ли когда-то уйдут в народ «Мой почтальон» или «Вилковские фантазии», но хуже от этого не становятся.) В русском фольклоре – да и в национальном характере – поражают то же упорство фатализма, страшная воля, с которой народ охраняет свое безволие. Не желая ничего выбирать, профанируя любой выбор, этот же народ гениально приспосабливается к тому, что выбрали за него. Здесь та же, истинно народная, очень русская (при всех германских корнях Жуковского и Блока, киплингианской закваске Окуджавы), обреченная готовность к подвигу и страданию, то же приятие жребия. Именно поэтому художник этого склада обречен вновь и вновь делать вместе со своим народом тот выбор, который делает большинство, – даже если ему это совершенно поперек души; даже если четыре года спустя он расплатится за этот выбор жизнью, потому что жить в дивном новом мире ему оказывается несносно. И Блок, и Окуджава (Жуковского, к счастью, эта чаша миновала – он умер за границей) свой выбор сделали и прожили после этого по четыре года. Почему они поступили так, а не иначе – логически объяснить невозможно. Зато очень легко объяснить от противного, почему они не могли поступить иначе. Иной выбор предполагал бы попытку снять с себя историческую ответственность. А Окуджава, как и Блок, знал, что он «подгребал стружки». Знал, что эти танки защищали его. И не прятался от этого факта, в отличие от десятков русских интеллигентов, осудивших расстрел Белого дома.

<…>

В 1966 году, на премьере «Июньского дождя» в ленинградском Доме кино, Окуджава, выступавший в это время в городе, подсел к Гребневу на банкете и спросил: «Помнишь, как вы раздолбали меня у Крейтана?» Гребнева это поразило – сам он о своем разносном выступлении начисто забыл. Молодая поэтесса Коммунэлла (Элла) Маркман на том обсуждении тоже постаралась – спросила Окуджаву, сколько раз он читал «Войну и мир». Он с испугу ответил: четыре. Потом он и ей напомнил этот эпизод. Обсуждение обидело его так, что больше он у Крейтана не появлялся. Элла Маркман запомнила и подлинное имя девушки, из-за которой молодой Айзенберг (у него была кличка Густав – он учился в немецкой школе) наскакивал на Булата: девушку звали Моника Качарава (сохранилась и ее фотография – рослая, крупная блондинка: вкус Окуджавы определился рано и с тех пор не менялся). Собственно, все обсуждение – по воспоминаниям Маркман в беседе с Ольгой Розенблюм – было затеяно, чтобы унизить Булата в присутствии Моники. Замысел не из благородных, но, видимо, Булат и в самом деле вел себя заносчиво – это была уже привычная самозащита. Особо издевательскому разгрому подверглись строчки: «Площадь словно звонкий бубен, словно бубен нынче площадь. Нецелованные губы ветер свежестью полощет». Полоскать можно только белье!

Тем не менее сама Маркман запомнила наизусть пять стихотворений Окуджавы 1944 года и сообщила их Розенблюм, которая впервые ввела эти тексты в научный обиход в своей диссертации. Ольга Окуджава, впрочем, считает эти стихи настолько слабыми, что предполагает ошибку памяти мемуаристки; теперь, когда стихи опубликованы, каждый читатель может лично сделать вывод о степени их аутентичности.

<…>

А если кто-то захочет упрекнуть Окуджаву в конформизме, в том, как легко он соглашается с эпохой и попадает в ее тональность, – так ведь и Чуковский писал о блоковской «женственной покорности» звуку. Окуджава верен своему времени и чуток к его голосу. Есть у него и еще одна особенность, о которой написал он в мемуарном парижском рассказе: «Вообще надо сказать, что некоторый успех, как ни странно, не придал ему кичливости или апломба, а, напротив, сделал покладистей и щедрее». Это не только его черта – на большинство людей счастье действует весьма позитивно, отнюдь не внушая вседозволенности… Вечная советская убежденность в том, что радость развращает и расслабляет, а страдание дисциплинирует, в конце пятидесятых словно пригасла на время. Конечно, примитивное бодрячество тогдашних фильмов, натужливая радость прозы, искусственное воодушевление официальной (а часто и самой что ни на есть передовой) поэзии – все это выглядело смешным уже в семидесятые. А все-таки были в этом и подлинность, и легкость, и талант. Такой камень отвалили с груди, шутка ли!

Окуджава ведь был очень добрый человек, в сущности. Добрый мальчик из любящей семьи, Петя Ростов на войне, оделяющий всех орехами. Советский принц, загнанный в нору нищего, привыкший стесняться благих порывов. И песни, которые он запел, были прежде всего милосердными, со всеми их наивными декларациями. Словно в самом деле три сестры милосердных открыли ему и слушателям бессрочный кредит. Правда, в повторе сказано – «последний». Может быть, и действительно последний: теперь долго так не будет.

Упражнение 3

Ваша задача в этом упражнении – научиться выделять смыслообразующий узор из нагромождения рефренов. Представьте себе один день из жизни кассира в магазине, смотрителя в музее или любого другого представителя знакомых вам профессий, предполагающих однообразную и не очень творческую работу. Перечислите, что повторяется в их повседневной деятельности. Что здесь рутина, а что могло бы стать смыслообразующим мотивом в жизни этих людей? Напишите небольшой текст (2000–3000 знаков).

Упражнение 4

Прочитайте приведенные отрывки из биографических очерков[4]. Отметьте места, в которых отчетливо прослеживается моральный посыл. Чем он отличается от назидания? С помощью каких средств художественной выразительности мы понимаем, что моральный облик героя выведен в позитивном ключе – или, напротив, в негативном, псевдодидактическом?

Игорь Свинаренко об Ангеле Меркель: «Ну, короче, там есть с чем играть, и ставки весьма высоки. Но тут дело даже не в культуре, не в “новом величии”. То есть не только в этом. А главное, может, в том, что миллионы немок расценили это избрание как личную большую победу. Ни красоты, ни обаяния, ни харизмы, и возраст уже такой, что просто на списание, – и вдруг весь мир смотрит на нее раскрыв рот! Значит, не все еще потеряно, и каждая тетка может стать победительницей!»

Александр Никонов об Илоне Маске: «И покупают! Как покупали выпущенные Маском невзрачные и, по мнению прессы, “самые скучные бейсболки на свете” – лишь потому, что они были освещены заревом будущего и освящены крестным знамением вождя – Илона Маска».

Вячеслав Недошивин об Александре Грине: «Был независим вот как разве что Цветаева в поэзии, больше и сравнить-то не с кем. И как Цветаева был неповторим. Даже революционным прошлым не торговал. Когда советовали вступить в Общество политкаторжан (это давало преференции!) или выбить пенсию ветерана революции, на что имел права, отвечал: «Не хочу подачек». Впрочем, причины отказа, возможно, были глубже. Ведь он перед смертью на вопрос священника, примирился ли с врагами, вдруг ответит: «Вы думаете, я не люблю большевиков? Нет, я к ним… равнодушен». Да, Грин оказался несозвучным эпохе. Да, не писал ни о социализме, ни о капитализме. Но, может, потому и пережил все и всяческие “измы”, может, потому и оказался созвучен не им – вечности?..»

Инна Садовская о Бернарде Шоу: «Странностей у Шоу тоже хватило бы на нескольких человек. Он месяцами не мылся, мог иногда неделями питаться одними яблоками, ежедневно взвешивался и строго следил за калорийностью продуктов, каждый день стоял на голове, с большим интересом наблюдал за кремациями, но отказывался есть “обожженные трупы животных”, перейдя в вегетарианство. Про него говорили, что “если истинные джентльмены идут по левой стороне улицы, то мистер Шоу обязательно по правой, да так быстро, будто за ним гонится стая собак”, а сам Бернард Шоу утверждал, что просто “никогда не относился к жизни всерьез”».

Ирина Лукьянова об Александре Беляеве: «Только из такой большой мечты и родятся открытия, только так и получился современный мир, полный гаджетов, о которых Беляев и его современники только мечтать могли. Но в этом, кажется, и отличие, что они могли мечтать. Что лежа в голодной Ялте, в гипсовом корсете – они могли глядеть сквозь время, рушить цивилизации и строить космические корабли силой мысли, провидеть будущее, летать под звездами и с веселым хохотом кататься на ручных дельфинах. А мы сидим, уткнувшись в вымечтанные ими гаджеты, и жалуемся на валютные курсы. Может, когда (если?) наше поколение научится ставить огромные цели, мечтать по-крупному и задумываться о великом – тогда получится и что-нибудь поскромнее – ездящие автомобили, устойчивая экономика, работающие законы – в общем, что намечтаем себе, то и будет».

Биография, часть II. Биографический очерк (Ирина Лукьянова)

Ирина Лукьянова,

прозаик, журналист, автор биографии Корнея Чуковского в серии ЖЗЛ и многих биографических очерков в журналах Story, «Русский мир» и др.

Биография – описание жизни человека, сделанное им самим (автобиография) или кем-то другим. Биография может быть научной, популярной, художественной – и еще есть множество вариантов на стыке науки, публицистики и художественной литературы.

Умение исследовать человеческую жизнь и рассказать о ней нужно ученым, изучающим чей-то путь и творчество; журналистам, которые рассказывают публике об интересных людях; сценаристам и режиссерам, которые собираются снимать документальное кино или байопик; авторам учебников, педагогам, эсэмэмщикам – всем, кому так или иначе приходится рассказывать ученикам, студентам, слушателям, читателям или потенциальным клиентам о других людях. И конечно, это умение нужно тем, кто интересуется историей своей семьи и хочет поделиться ею с широкой аудиторией.

Биография – это не книга и не статья. Биография – это вообще не жанр. Филолог Ирина Сурат в своей работе «Биография Пушкина как культурный вопрос»[5] пишет:

Это особая область гуманитарного знания, область исследования и творчества, предметом которой является «личная жизнь человека» во всей ее событийной полноте и внутренней глубине и сложности – жизнь как целое, как нерасторжимое многообразное единство. <…>

Историки часто говорят о «живых фактах», филологи – о «живых текстах», но все это лишь метафоры по сравнению с живой жизнью личности, которую изучает биограф. Он вступает в область индивидуальных, с трудом формализуемых духовных реалий и, чтобы описать и осмыслить их, вынужден совершать набеги в различные гуманитарные науки, в смежные области знания, прибегать к художественным приемам и практически вырабатывать особые, уникальные методы реконструкции жизни, диктуемые ему самим героем жизнеописания.

При этом, говорит Сурат, биограф должен «твердо стоять на базе фактов и удерживаться в критериях объективного знания» – даже когда он говорит о таких тонких материях, как внутренние переживания героя.

Главная особенность биографии – ее кентаврическая природа: одновременно и академическая, и художественная. Биографу нужно быть одновременно исследователем и писателем. Ему приходится иметь дело с историей, культурологией, науковедением, генеалогией, геральдикой, литературоведением… Биограф всегда идет по лезвию бритвы, пытаясь нащупать золотую середину между объективностью и субъективностью, научностью и художественностью, фактами и интерпретацией.

Хорошая биография всегда строго научна. Это значит, что исследователь:

• основывает свою работу на фактах и логических заключениях, а не на том, во что он верит или что чувствует;

• умеет работать с источниками, проверять достоверность приводимой в них информации, сопоставлять их друг с другом;

• умеет пользоваться научной литературой;

• умеет выдвигать гипотезы и доказывать их;

• способен признавать ошибки и неточности, корректировать свои представления при появлении новых фактов.

В отличие от научной статьи, биография не имеет права быть сухой и бесстрастной, ее нельзя писать строгим научным языком.

«Чтобы словом воссоздать эту жизнь выразительно и точно, биографу нужно тончайшее писательское мастерство – так что биография, оставаясь по существу, по способу познания научным исследованием, смыкается с художественной литературой по типу письма и по средствам создания образа», – констатирует Ирина Сурат.

И это огромный соблазн для биографа. Вот, например, как журнал «Караван историй» рассказывает о возобновлении знакомства генерала Деникина и Ксении Чиж (по-домашнему – Аси) после долгого перерыва:

…Захотелось написать ему. Но пожелает ли теперь прославленный генерал вспомнить о своей «маленькой воспитаннице»? Да и не к лицу барышне первой напоминать о себе.

И тут весьма кстати Асина родительница засобиралась в Киев по делам, а заодно повидать давнюю приятельницу по переписке – матушку Деникина. Дочка отправилась в гости вместе с ней и во время беседы как бы между прочим посетовала:

– Несколько раз писала Антону Ивановичу, но так и не получила ответа…

– Да что ты говоришь, деточка?! – всполошилась Елизавета Федоровна. – Обязательно напишу сыну и попеняю на невнимание[6].

«Всполошилась» – это, конечно, авторский домысел, как и внутренние монологи Аси, и разговоры исторических персонажей друг с другом, будто подслушанные автором. А вот невинное лукавство Аси, желающей и напомнить о себе, и соблюсти приличия, – реальный факт или тоже домысел? Проверить это можно только по первоисточникам.

Автор, который вносит в биографию художественный вымысел и домысел, рискует потерять доверие читателя.

Но можно ли сказать, что автор не имеет на это права? Имеет – иначе не было бы у нас ни булгаковской «Жизни господина де Мольера», ни тыняновского «Вазир-Мухтара», ни толстовского «Петра Первого». При этом известно, что Булгаков категорически отказался переделать свою романизированную биографию в историческое повествование, как того требовала редакция серии ЖЗЛ, и книга увидела свет только в 1962 году.

Выбор жанра, соотношение вымысла и факта всегда определяются авторской задачей.

Биографических жанров очень много: от таких древних, как житие, до современных списков «Сто фактов обо мне» на страницах в соцсетях. Строго говоря, четыре Евангелия в Новом Завете – это тоже биографии.

Джеймс Чапмен Джонстон в 1927 году[7] предложил такую классификацию биографических жанров: собственно биография (simple biography), автобиография, мемуары, дневники, литературная исповедь, письма, биографическое эссе, литературный портрет (literary portrait), литература путешествий, биографическая поэзия (biographical poetry). С точки зрения современных исследователей, литературу путешествий, дневники, письма вряд ли можно считать биографическими жанрами – это скорее подспорье для биографа. Но сама классификация примечательная.

Исчерпывающего перечня биографических жанров не существует, и не всегда возможно провести границы между одним жанром и другим, тем более что определения жанров размываются. Существуют биографические пьесы и биографические фильмы. А для научно-популярных биографических монографий в формате серии ЖЗЛ, пожалуй, и нет единого устоявшегося жанрового обозначения.

В задачи этой главы не входит обучение принципам создания научной биографии или масштабного исследования в формате ЖЗЛ. Мы остановимся на малом жанре биографического очерка, тем более что он основан на тех же принципах, что и масштабные исследования.

Самые популярные сегодня биографические жанры – биографический очерк и биографическое эссе. Особняком стоит автобиография – и она тоже может быть разной, от мемуаров до сухого перечня фактов: родился, окончил, работал, участвовал, награжден…

Жанровые границы биографического очерка довольно размыты. В них вписываются самые разные тексты: от сухой, тщательно выверенной главы в учебнике литературы до душещипательной истории в популярном журнале о личной драме известной актрисы. Разные цели, разные средства, разная аудитория – кажется, как тут можно говорить о каких бы то ни было правилах жанра? И тем не менее при всей этой размытости границ у биографического очерка есть свои законы, которые важно соблюдать, и есть грабли, на которые наступают всё новые и новые поколения биографов. Поэтому о нем стоит поговорить подробнее.

Биография – подробное и, как правило, хронологически выстроенное жизнеописание; очерк значительно меньше в объеме, и в нем не обязательно соблюдается жесткий хронологический принцип. Очерк сочетает черты художественного произведения и публицистики. В отличие от первого (рассказа или новеллы), в нем нет сюжета и может не быть конфликта. Очерк – жанр описательный, повествующий о реальных событиях и реальных людях. В нем обычно не место вымыслу. Биографический очерк повествует о событиях в жизни человека и влиянии, которое они оказывают на его внутренний мир и поступки. Автор очерка не просто рассказывает о происходящем, но и пытается нарисовать достоверный психологический портрет героя и постичь внутреннюю логику его судьбы – не только человеческой, но и творческой. И разумеется, автор пытается сделать это живо и ярко: его задача – не только предоставить читателю информацию, но и нарисовать ему впечатляющую картину, зацепить его эмоционально. Интересные примеры биографических очерков можно найти, например, в трехтомнике петербургского профессора-литературоведа Игоря Сухих «Русская литература для всех»[8].

Автор очерка имеет право пользоваться инструментарием как литературным, так и научным и публицистическим. Биографический очерк – особый жанр: здесь предметом изучения, описания и осмысления становятся личность человека и вся его жизнь. Цели и задачи автора очерка во многом смыкаются с целями и задачами автора биографического исследования.

Биографическое эссе – куда более субъективный жанр. В нем сильнее авторское начало, в нем больше места произвольности, личному «я», которое автор традиционного биографического очерка старательно отодвигает в сторону. Авторский взгляд позволяет найти новый ракурс подачи даже хрестоматийно известного материала. Вот, например, как начинает свое эссе «Последний из Лермонтов» Александр Гаврилов:

Когда тебе суют его первый раз, он титан и классик. Написал незабываемый роман, восхитительные стихи, убит как герой жестокими наймитами царской охранки. Ты скучаешь, с приветливым безразличием читаешь роман про какого-то странного чувака, подмечая авторскую приметливость по одной детали: герой идет по двору не размахивая руками, в чем проявляется скрытность характера. Пару недель ты тоже стараешься не размахивать ради пущей таинственности[9].

Биография сочетает в себе научный подход и художественное изложение. Она изучает и реконструирует человеческую жизнь как единое целое.

Биография, исследующая целостную, неразложимую жизнь личности, только тогда и может достичь цели, когда она синтезирует три основные формы познания мира и человека в мире: науку, искусство и философию.

Ирина Сурат

Работе с источниками в этой книге посвящена следующая глава, написанная Алексеем Вдовиным. Для небольшого биографического очерка вам, может быть, и не понадобится сидеть в архивах, искать оригинал записи о рождении или крещении, читать газеты соответствующей эпохи (все это нужно, когда мы пишем большое биографическое исследование).

Разумеется, прежде всего вам нужно хорошо представлять себе профессиональные достижения своего героя. Если вы не разбираетесь как следует в той области, в которой он работал, проконсультируйтесь у специалиста или будьте очень внимательны, проверяя факты, – иначе ошибки неизбежны. Иногда нам приходится делать серьезные экскурсы в историю других наук. Так, например, чтобы написать очерк о докторе Дауне – том самом, который открыл синдром, получивший его имя, – мне пришлось много прочитать об истории психиатрии; изучать бытовавшие в XIX веке теории, объяснявшие различия между расами; разбираться с терминами «кавказская раса» и «идиотия монгольского типа» (первое название синдрома Дауна).

Даже если ваша задача – написать небольшое эссе или очерк, вам обязательно нужно работать с первоисточниками, а не с многочисленными «копипастами». Вам совершенно точно понадобятся дневники, письма, мемуары, прижизненные упоминания героя в прессе.

Вам нужно хорошо представлять себе исторический период, о котором вы пишете, разбираться в реалиях и персоналиях того времени, представлять себе культурный контекст. Например, что говорит о человеке тот факт, что он окончил Университет Шанявского, Демидовский лицей или Тенишевское училище? Служить в Цензурном комитете в XIX веке было стыдно или нет? Некоторые реалии вам придется снабжать комментариями (в том же очерке о докторе Дауне фигурировал «Королевский приют для идиотов» – для современного уха это звучит или смешно, или оскорбительно).

Не стоит полагаться на «Википедию»: в ней встречаются и фактические ошибки, и неточности, и эмоциональные оценки. Некоторые ее статьи нуждаются в серьезной доработке, но годами остаются без изменений. «Википедия» может быть полезна как большой, местами довольно полный свод информации с указанием на источники, но не более.

Не стоит полагаться и на готовые биографии, которые можно найти в интернете: как правило, они повторяют одна другую; польза от них есть только на первом этапе работы, и то лишь в том, чтобы представить себе хронологическую канву жизни героя, выявить в ней пустоты и нестыковки версий – то есть, читая такие тексты, вы должны задавать себе вопросы и искать на них ответы.

Гораздо больше пользы принесут научные и научно-популярные биографии, научные статьи, посвященные отдельным этапам жизни вашего героя, изыскания местных музеев, посвященных жизни и творчеству этого человека.

Очень помогает в работе биографа так называемая летопись – перечень важных событий в жизни героя, записанных в хронологической последовательности. Сама по себе летопись, даже очень полная, не может заменить биографии: в ней нет ни логики, ни внутреннего смысла. Это только канва, по которой биографу предстоит вышить свою картину. Иногда летопись уже сделана кем-то до вас – так, ею обычно заканчивается каждая книга серии ЖЗЛ. Иногда такую летопись приходится делать самостоятельно и держать под рукой в отдельном файле. В нее же удобно заносить ключевые цитаты (обязательно сохраняйте ссылку на источник, не полагайтесь на память!).

Если ваш текст должен быть невелик по объему, делать подробную летопись не имеет смысла. Но, возможно, стоит поделить биографию героя на этапы (связанные, например, с переездами, с продвижением в карьере или сменой места службы, с женами или возлюбленными, с работой над конкретным фильмом, книгой, проектом, исследованием). Если значительная часть жизни персонажа приходится на XX век, то его биография, как правило, четко разделяется на периоды событиями мировой и отечественной истории.

Главное в подготовительной работе – проследить логику судьбы героя от этапа к этапу.

Меняется ли он? Как именно меняется? Что остается неизменным? Почему? Что для него важно? Всегда ли он верен себе или нет? Если он изменяет себе – в чем и почему? Чем он дорожит? Каковы его ценности? Что для него главное на каждом из этапов жизни? Чего он хочет добиться? К чему стремится? Что отбрасывает как ненужное? Эти вопросы подводят нас к концепции.

Какой смысл рассказывать историю, если в ней есть только последовательность событий? Герой родился, окончил школу, университет, женился, родил детей, работал, страдал, болел, умер. «Зачем мне знать об этом человеке?» – думает читатель. Вот почему нам так скучны чужие семейные истории: тщательно задокументированное жизнеописание второго секретаря райкома партии, или крестьянки из раскулаченной семьи, или инженера из советского НИИ – все это обычные биографии, похожие на тысячи других. В них могут быть скрыты шекспировские страсти, но для того, чтобы такая история стала интересна другим людям, в ней должны появиться элементы художественного повествования: идея, сюжет, конфликт.

• Идея. Какую мысль мне важно донести до читателя?

• Сюжет. Что происходит в этой биографии? Куда идет эта жизнь, почему она идет именно так, к чему она приводит?

• Конфликт. Какие силы сражаются в этой истории?

Человек и время? Талант и бездарность? Гений и злодейство? Художник и власть? Гений, опережающий время, и толпа, не понимающая его? Великий спортсмен и чиновники? Человек и судьба, которая ставит ему подножки? Страх и желание успеха?

Во всякой законченной биографии есть сюжет. Мастерство биографа в том, чтобы его обнаружить и не перечислить факты, а рассказать историю. Но и здесь биограф должен проплыть между Сциллой и Харибдой: не подходить к герою с заранее заготовленной концепцией, не стараться утрамбовать в нее любой факт (как это происходит, например, в «Анти-Ахматовой» Тамары Катаевой[10], где первично авторское отношение, а факты интерпретируются исходя из него), но и не отказываться от концепции как таковой.

Анна Сергеева-Клятис в своем выступлении на круглом столе журнала «Лехаим», посвященном биографии, сказала:

Современному читателю биография, не содержащая концепции, просто неинтересна. Плохо, если факты биографии подверстываются автором под уже готовую схему и, как в прокрустово ложе, втискиваются насильно в жесткую и не подходящую для материала форму. Хорошо, если концепция органично вытекает из событий биографии и жизненных предпочтений героя, давая осмысление каждому следующему эпизоду.

Биограф может смотреть на своего героя с самых разных сторон. Вот несколько популярных подходов:

• герой как частный человек;

• герой как творец;

• герой как профессионал;